Жанр: Философия
Введение в философию истории
...ие тоталитарной коммунистической
идеологии, хорошо чувствуется в современной России*.
Спекулятивная общая ориентация
Теоретическое мышление всегда связано с удвоением мира, с
проведением достаточно отчетливой границы между воображаемым
(умозрительным, теоретическим) и реальным миром.
Общая ориентация коллективистического мышления является
подчеркнуто спекулятивной: теоретическому миру отдается явный
приоритет над действительным миром. Это мышление идет
' "0 том, что тоталитаризм способствует формированию особого типа поведения
и типа восприятия действительности и при этом весьма устойчивого, - пишет
Б.С.Орлов - свидетельствует активное неприятие разоблачений сталинизма определенными
прослойками населения нашей страны. Несмотря на публикации, выявившие
реальную суть сталинизма, остается распространенной такая точка зрения
- при Сталине был порядок, регулярно снижались цены, при нем мы выиграли
войну и стали великой державой. Но и в другой стране, пережившей тоталитаризм,
прослеживается схожая реакция. В апреле 1989 г. корреспонденты "Известий"
совершают поездку в ФРГ, беседуют с жителями, и в ответ, как они относятся
к прошлому, получают в том числе и такой ответ: "Все они (нынешние политики)
Гитлеру и в подметки не годятся, потому и льют на него грязь, очерняют наше
славное прошлое. А мы при Гитлере были выше всех. Он о народе думал - строил
жилье, дороги, создавал рабочие места. Посмотрел бы я, где бы они все были, если
бы он вернулся".
То, что сегодня, спустя сорок с лишним лет после войны, находятся тут и там
люди, которые оправдывают действия Гитлера и Сталина - этих двух величайших
преступников XX в. - лишний раз свидетельствует о том, что тоталитарный
сиццром относительно легко формируется у людей, лишенных привычного образа
жизни и ценностных ориентиров. Порядок, относительная социальная защищенность,
социальная утопия, замещающая религиозное сознание и становящаяся на
его место, включенность в карательный механизм или механизм завоевания при
наличии ощущения освобождения от вины за содеянное - таковы определяющие
признаки этого тоталитарного синдрома" (Орлов Б.С. Германия и СССР в 30-е
годы: сходство и различие // Тоталитаризм как исторический феномен. М., 1989.
С. 106).
Далее будет идти речь о характерных для тоталитарного общества типе восприятия
действительности и типе поведения, отмирающих вовсе не в момент крушения
тоталитарного общества. Сейчас же отметим, что "тоталитарный синдром" включает
и особый тоталитарный стиль мышления, разрушающийся столь же медленно,
как и другие составляющие данного "синдрома".
4. А. А. Ивин
97
от умозрительного мира к реальному, стремится сохранить в девственной
чистоте первый и безусловно подчинить ему второй. Это
- абстрактное и схематизирующее мышление, втискивающее богатую
и постоянно меняющуюся реальность в прокрустово ложе
раз и навсегда утвердившейся схемы и доктрины.
Коллективистическое мышление не просто отрывает доктрину
от описываемой ею реальности. Оно неизбежно деформирует жизнь
в угоду теоретическому построению, поскольку борется не только
против приближения теории к реальному миру, но и против попыток
полного ее отделения от мира. Объяснение этой "борьбы
на два фронта" является простым: теория представляется коллективистическому
мышлению тем идейным, духовным первоначалом,
которое определяет развитие общества и человека.
В средневековом мышлении мир делится на небесный и земной.
Поскольку первый из них является высшим и определяет
второй, центральным объектом познания, понимания и почитания
является именно небесный мир, без которого земной не может ни
существовать, ни быть понятым. Однако высший мир доступен
познанию только в определенных и весьма ограниченных пределах,
многие его аспекты вообще не могут быть рационально поняты.
Частично он познается сам по себе, благодаря Откровению, а
частично через свое определяющее участие в низшем, земном мире.
Последний интересен и важен не сам по себе, а прежде всего в той
мере, в какой в нем проявляется высшее содержание.
"Между материальным и духовным мирами нет не только пропасти,
но даже принципиального различия", - пишет П.М.Бицилли^.
Однако это верно только в том смысле, что постулирование
всеобщей духовности, охватывающей как небесный, так и земной
миры, является способом укоренения духовного во всем мире:
духовность материального означает в другом аспекте привязанность
духовного к материальному и тем самым отсутствие резкой
грани между материальным и духовным. Вместе с тем удвоение
мира, введение наряду с земным миром также небесного не предполагает
одинакового онтологического статуса двух миров. Как
отмечает сам Бицилли,- небесный мир - это мир сущностей, земной
- мир одних явлений, первый - истина, второй - лишь
тень истины, и иногда дело доходит до того, что земной мир кажется
менее реальным, чем небесный.
О том, насколько различались небесный и земной миры, выразительно
говорит то, что даже вещество, из которого они созданы,
считалось разным. Как раз в связи с этим убеждением возник
* БициллиП.М. Элементы средневековой культуры. С. 9.
спор о теле Христа до воскресения и после него: некоторые были
убеждены, что это были два разных "тела"^.
Средневековой церкви предстояло, пишет Л.П.Карсавин, развивая
свою "небесную жизнь" в высших сферах религиозности, нисходить
в мир и преображать его в Град Божий, живя земной жизнью.
Поэтому в церкви одновременно должны были обнаруживаться два
видимо противоположных движения, лишь на мгновение раскрывающих
свое единство: движение от мира к небу и движение от неба к
миру. "Движение к миру неизбежно заключает в себе восприятие его
культуры, частью внешнее освоение, т.е. обмирщение, а следовательно
- и возможность падений с высот "небесной жизни". Движение
к небу, выражаясь в религиозном умозрении и мистике, является
- даже помимо влияний антично-религиозной традиции - устранением
от всего мирского, т.е. ведет к аскетической мысли и пренебрежению
земными целями. Разумеется, на деле оба движения, из
которых каждое необходимо для жизненности другого, переплетались
и создавали одно неразложимое в обнаружениях своих противоречивое
целое"^.
Мир средневекового человека, существенно более широкий, чем
античный космос, и включающий наряду с земной и небесную
часть, был динамичным и внутренне противоречивым. Движение
от неба к земному миру несло с собой угрозу "приземления небесного
мира", а движение в обратном направлении - угрозу аскетизма
и утраты всякого земного содержания. Эти две угрозы своеобразно
сказывались, в частности, на средневековом искусстве:
оно аскетично и всецело наполнено "неземным содержанием", но
не настолько, чтобы совершенно оторваться от земли и человека,
пребывающего, хотя и временно, на ней.
Угроза "приземления небесного", постоянно витавшая над средневековой
культурой, реализовалась только на рубеже Средних
веков и Нового времени, в период перехода от коллективистического
средневекового общества к индивидуалистическому капиталистическому
обществу^.
* См. в этой связи: Вернадский В.И. Избранные труды по истории науки. М.,
1981. С. 83.
^ Карсавин Л.П. Культура средних веков. Общий очерк. Пг., 1918. С. 39.
Сходную мысль о постоянных колебаниях средневекового мышления между небесным
и земным мирами высказывает П.М.Бицилли: "Символическое мировоззрение,
которое было выработано в Средние века, явилось результатом, так сказать,
двойного приспособления: с одной стороны - к "миру", т.е. совокупности нерасчлененной
данности эмпирического, с другой - к Богу, в сущности столь же или
почти столь же, непосредственно "данному"" (Бицилли П.М. Элементы средневековой
культуры. С. 87-88).
^ В этот период, как пишет В.В.Лазарев, "преодолевается разрыв между божественным
и земным, средневековые вековечные высшие начала делаются близкими
В средневековом обществе земному миру как "низу" жесткой структуры
противостоял в качестве его "верха" небесный мир, доминирующий
над земным и во многом определяющий жизнь последнего.
Аналогичным образом обстояло дело в древних деспотиях, сознание
которых тоже решало задачу укоренения умозрительного мира в
земном. Спекулятивная общая ориентация мышления деспотических
обществ делала, в частности, возможным осуществление таких проектов,
которые не имели очевидной практической ценности и требовали
многих поколений для своей реализации. Грандиозные египетские
пирамиды и Великая китайская стена - прекрасные свидетельства
направленности мышления древнеегипетской и древнекитайской
культуры прежде всего на внеземное содержание, явного приоритета
умопостигаемого мира над земным.
Общая ориентация мышления тоталитарных обществ также является
открыто спекулятивной. В социалистическом обществе роль
теоретической составляющей "верха" играет марксистско-ленинская
теория и развивающие ее применительно к складывающейся
обстановке решения коммунистических партий. Ядром господствующей
в этом обществе идеологии являются положения об историческом
процессе как борьбе классов, социалистической революции,
диктатуре пролетариата и построении бесклассового коммунистического
общества. В свете этих положений рассматриваются
все социальные проблемы, а соответствие коммунистическому идеалу
выступает как основной критерий происходящих в социалистическом
обществе процессов^. В фашистских государствах теореи
доступными человеку настолько, что отношения его со святынями превращаются в
светские, прямо-таки домашние, причем божественные предметы приземляются, нередко
снижаются до .вполне житейских и будничных..., а человеческое приобретает
черты возвышенно^ожественного. Подобного рода смещения, встречные движения и
даже оборачивание отношении были бы невозможны без соответствующеб реиитерпретации
божественного, благодаря которой небесный мир как бы сдвинулся с места и
устремился в здешний, земной, пронизывая его собою" (Лазарев В.В. Становление
философского сознания Нового времени. М., 1987. С. 13).
* Интересно отметить, что Маркс резко критикует спекулятивное мышление за
смешение понятий с действительностью. В "Святом семействе" он, в частности,
раскрывает основной прием такого мышления: "Различные по своим особенностям
действительные плоды являются отныне лишь иллюзорными плодами, истинную
сущность которых составляет "субстанция"... Само собой разумеется, что спекулятивный
философ лишь потому способен проявлять такое беспрерывное творчество,
что он общеизвестные, наблюдаемые в действительности свойства яблока, груши и
т.д. выдает за открытые им определения, давая тому, что может быть создано
исключительно абстрактным рассудком, а именно - абстрактным рассудочным
формулам, названия действительных вещей и объявляя, наконец, свою собствен"-
ную деятельность, проявляющуюся в том, что он сам переходит от представления
яблока к представлению груши, самодеятельностью абстрактного субъекта "плода
вообще". На спекулятивном языке операция эта обозначается словами: понимать
субстанцию как субъект, как внутренний процесс, как абсолютную личность. Такой
способ понимания составляет существенную особенность гегелевского метода"
(Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, 2-е изд. Т. 2. С. 9).
тическим компонентом "верха" является национал-социалистическая
концепция, провозглашающая господство в исторически обозримом
будущем избранной нации. Как и в коммунистической
идеологии, в центре внимания нацистской идеологии стоят сильное
государство, "новый человек", экспансионизм и неизбежность
победы нового общества над разлагающимся либеральным обществом.
Спекулятивная ориентация тоталитарного мышления диктовала
пренебрежительное отношение к фактам и реальному положению
дел. Она выдвигала на первый план волю к действию и веру
в то, что оно приведет к успеху.
"Я живу лишь для того, - говорил Гитлер в августе 1944 г.,
когда война была уже, в сущности, проиграна, - чтобы вести эту
борьбу, потому что знаю, что, если не будет за этой борьбой стоять
железная воля, битва не может быть выиграна"^. Уже после
окончания войны Гудериан рассказывал о Гитлере: "У него была
особая картина мира, " все факты должны были вписываться в
эту фантастическую картину. Как он верил, таким и должен был
быть мир, на самом же деле это была картина совершенно иного
мира"^. В январе 1945 г., узнав, что Гудериан сказал Риббентропу,
что исход войны уже предрешен и что Германия потерпела
поражение, Гитлер заявил: "Я самым категорическим образом
запрещаю обобщения и выводы в отношении ситуации в целом.
Это остается моей прерогативой. В будущем любой, кто скажет
кому-нибудь еще, что война проиграна, будет считаться предателем..."^.
Даже в марте 1945 г. Гитлер умолял Шпеера: "Если бы
только вы верили, что войну еще можно выиграть, если бы у вас
была по крайней мере вера в это, все было бы хорошо..."^. В
ответ на меморандум Шпеера, что окончательный крах Германии
неизбежен и первостепенный долг ее правителей - обеспечить
германскому народу хотя бы какую-то возможность восстановить
свою жизнь в будущем, Гитлер сказал: "Если война будет проиграна,
у народа тоже не будет будущего. Нет нужды беспокоиться
о том, что понадобится немецкому народу для элементарного выживания.
Напротив, для нас лучше все эти вещи уничтожить. Ибо
нация показала себя слабейшей, а будущее принадлежит исключительно
более сильной восточной нации. Во всяком случае, эту
схватку переживут только худшие, - лучшие уже убиты"^.
' Цит. по: БумокА. Гитлер и Сталин. Смоленск, 1994. Т. \. С. 516.
' Там же. С. 519-520.
" Там же. С. 530.
* Там же. С. 531.
" Там же. С. 536-537.
До своих последних дней Гитлер оценивал реальный ход событий
только с точки зрения неизбежной победы нового общества, поражения
которого могут быть только временными и случайными.
"... Гитлер сам покончил с собой и сделал это открыто, без слов
сожаления или раскаяния, с оставшейся непоколебленной верой в
себя, как Человека Судьбы. Если конец оказался поражением, то
вина была на других, на тех, кто не сумел сыграть свою роль^.
О том, насколько спекулятивная ориентация тоталитарного
мышления заслоняла и искажала реальный мир, с особой выразительностью
говорит сформулированный Сталиным "основной экономический
закон социализма". В нищей и голодной послевоенной
стране провозглашалось, что ее основной закон состоит якобы
в "обеспечении максимального удовлетворения постоянно растущих
материальных и культурных потребностей всего общества
путем непрерывного роста и усовершенствования социалистического
производства на базе высшей техники"^. Этому фантастическому
утверждению противопоставлялся в сталинской политэкономии
основной закон современного капитализма: "... обеспечение
максимальной капиталистической прибыли путем эксплуатации,
разорения и обнищания большинства населения данной страны..."^.
Нельзя сказать, что советский человек не верил в то, что социализм
делает все возможное для повышения уровня жизни "человека
труда", в то время как капитализм непрерывно ухудшает
экономическое положение последнего^.
Спекулятивная коммунистическая ориентация определяла не
только мышление вождей тоталитарного общества, но и рядовых
* Цит. по: БуллокА. Гитлер и Сталин. Смоленск, 1994. Т. 1. С. 545.
^ См.: Политическая экономия: Учебник, 2-е изд., доп. М., 1955 С. 416.
^ См.: Большая советская энциклопедия. Изд. 2-е. Т. 31. С. 234.
* Тезис о приоритете реальной действительности над марксистскими теоретическими
построениями в Советском Союзе начал выдвигаться только в 90-е годы.
"Если марксистское учение вступает в противоречие с реальной жизнью, - писал
О.Богомолов, - надо, видимо, сообразовываться с жизнью и отказываться от каких-то
положений учения. Мы считали, что капитализм обречен, у него нет никаких
перспектив - а он оказался жизнеспособным и эволюционным путем преобразовался,
реализовал ряд социалистических идей. Учение гласило, что насилие -
это повивальная бабка исторического прогресса. А оно обернулось чудовищными
преступлениями против народов, фактически обескровило многие нации, в том
числе и нашу страну. Провозглашалось превосходство общенародной собственности
над всеми иными ее видами - а в результате эта собственность оказалась ничейной.
Да ее и собственностью-то назвать нельзя. Все, что не выдержало проверки
практикой, подлежит решительному пересмотру" (Богомолов О. Восточная Европа
и мы // Литературная газета, 1990. 4 июля. С. 15.). Несовместимость ключевых
положений марксизма с современными реалиями для многих обществоведов в
России не очевидна и сейчас. Вопрос о том, какие следствия это имеет для марксизма
как целостного учения, все еще не поднимается.
его граждан, хорошо знакомых с тяготами повседневной жизни.
Ю.Лотман вспоминает о 30-х годах, когда он был еще школьником:
"Мы ждали исторических событий. Чувство, что мы живем в
эпоху историческую у нас присутствовало у всех. Конечно, делалось
все страшнее, очень страшными были тридцать шестой, тридцать
седьмой, тридцать восьмой годы. Почему-то в Ленинграде,
когда шли повальные аресты, стало плохо с электричеством -
говорили о вредителях. В плохо освещенных комнатах, когда
нельзя было читать, когда отец, который никогда не жаловался,
приходил с работы с совершенно перевернутым лицом, жизнь делалась
все страшнее и тяжелее. Но при этом мы же были гегельянцами,
мы знали, что история идет совершенно нехожеными
дорогами и что "блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые".
Мы чувствовали себя - я и мои друзья... - зрителями
высоких зрелищ"'. Даже надвигающаяся война совершенно не пугала
тех, большинству из которых было суждено в ней погибнуть.
"Мы в общем, знали, что будет война, - говорит Ю.Лотман, - и
относились к этому - судите нас, называйте нас дураками, но так
было, и я предупредил, что ничего придумывать не буду, - и
относились к этому так. Мы знали, что это будет очень тяжело,
очень опасно, но мы ждали мировой революции, мы к этому готовились.
Это было для нас очень важно и интересно. Когда у Борьки
арестовали родителей, отца расстреляли, мать и сестру выслали,
мы с ним шли по набережной Невы и говорили, что скорее бы
началась война: тогда весь этот бред, вся эта страшная чепуха
кончится, а война кончится мировой революцией - это было совершенно
очевидно. При этом я должен сказать: я никогда не был
комсомольцем"^. Свои ощущения уже в период финской войны
Ю.Лотман определяет как "чувство приближающейся катастрофы
и вместе с тем чувство непрерывного праздника"^.
Характерно, что уход с исторической арены социалистических
и фашистских государств был обусловлен в первую очередь разложением
лежащих в их основе идеологий, провалом спекулятивного
мышления, ориентированного на безусловный приоритет теоретического,
умозрительного мира над реальной жизнью.
Нормальная наука представляет собой специфический и довольно
продолжительный этап в развитии научных теорий. Такая
наука является той своеобразной областью приложения мышле'
Лотман Ю. Просматривая жизнь с ее начала... // Независимая газета.
1993. II нояб. С. 7.
^ Там же.
^ Там же.
ния, которая всегда тяготеет к коллективистическому мышлению
и порождает его.
Сопоставляя средневековый и тоталитарный стили мышления
со стилем мышления, свойственным нормальной науке, можно
сказать, что общая ориентация такой науки также является в своей
основе спекулятивной: устоявшаяся теория видит по преимуществу
то, что ее поддерживает и подтверждает, и оставляет без внимания
то, что плохо согласуется с нею.
Хорошие примеры на этот счет приводит Т.Кун. При ближайшем
рассмотрении деятельности в рамках нормальной науки,
пишет он, "создается впечатление, будто природу пытаются
втиснуть в парадигму, как в заранее сколоченную и довольно
тесную коробку. Цель нормальной науки ни в коей мере не
требует предсказания новых видов явлений: явления, которые
не вмещаются в эту коробку, часто, в сущности, вообще упускаются
из виду. Ученые в русле нормальной науки не ставят себе
цели создания новых теорий, обычно к тому же они нетерпимы
к созданию таких теорий другими. Напротив, исследование в
нормальной науке направлено на разработку тех явлений и теорий,
существование которых парадигма заведомо предполагает"^.
Нормальная наука видит только три вида фактов, закрывая
глаза на все остальные. Прежде всего для нее представляют
интерес те факты, которые особенно показательны для вскрытия
сути вещей, как последняя представляется парадигмой. Второй,
более ограниченный класс фактов составляют те, которые
могут непосредственно сопоставляться с предсказаниями парадигмальной
теории. И наконец, последняя группа фактов, интересующих
эту теорию, связана с разрешением с их помощью
некоторых оставшихся неясностей. Что касается теоретических
проблем, то их круг в нормальной науке также существенно
ограничен: установление значительных фактов, сопоставление
фактов и теории, все более детальная разработка теории. "Возможно,
что самая удивительная особенность проблем нормальной
науки... состоит в том, что они в очень малой степени ориентированы
на крупные открытия, будь то открытие новых
фактов или создание новой теории"^.
Нормальная наука, как и другие коллективистические сообщества,
всецело движется в рамках приоритета теоретического мира
над реальным и не ставит перед собой задач, отличных от задачи
укоренения теоретического построения в реальности.
* Кун Т. Структура научных революций. С. 43-44.
^ Там же.
Спекулятивное коллективистическое мышление, в какое бы
время и в какой бы области оно ни проявлялось, совершенно не
стремится к открытиям и вместо сложной и обычно не только
многоцветной, но и противоречивой картины мира предлагает
"правильную конструкцию", выверенную и вымеренную по устоявшемуся
образцу. В общественных науках спекулятивно-словесное
теоретизирование неминуемо ведет к резкому противопоставлению
социальной теории и реальной жизни. Настолько
резкому, что иногда кажется, будто оно ставит своей целью создание
эзотерического учения, понятного только узкому кругу.
Связи, устанавливаемые затем между таким учением и фактическим
состоянием дел, оказываются искусственными и надуманными^.
Перед коллективистической культурой стоит, таким образом,
двуединая задача. Укоренение основополагающего учения, его понимание
может быть достигнуто путем постижения предметного
мира, связывания недоступного самого по себе умозрительного
мира с реальным. С другой стороны, сам предметный мир становится
понятным и обжитым в той мере, в какой на него распространяется
сеть понятий и отношений умозрительного мира. Укоренение
системы идей есть одновременно постижение предметного
мира и его рационализация; постижение мира означает в то же
время укоренение в нем системы идей, набрасывание на него сети
отношений, постулируемых ею.
' "Идеологи бюрократии, - пишет Л.Карпинский о советских общественных
науках, - видели свою задачу в замещении действительного знания об обществе
мнимым. Поэтому отрыв теории от действительности - не просто затянувшееся
недоразумение. Подозреваю, что именно в этих целях было изобретено и пущено в
оборот понятие "реального социализма", призванное подкрепить схоластическую
модель социализма ссылкой на реальность. Смысл изобретения состоял отнюдь не
в том, чтобы, идя от реальности, научно перепроверить степень ее соответствия
коренным принципам социализма. Такая работа развернулась в стране лишь с
перестройкой. Догматикам же надо было только всеобщее смирение с наличным
состоянием общества как единственно возможным: каков реальный облик общества
- таков и социализм, остальное "от лукавого". Устами своих теоретиков бюрократия
сообщала обществу, что она согласна лишь на такой социализм, где она вечно
присутствует на руководящей работе. В прикладном значении этот своеобразный
"реализм" представлял собой ведомственную инструкцию насчет дозволенных мыслей
и высказываний о социализме, очередной циркуляр по общественно-политическим
суждениям, за которым в мантии ученого стоял все тот же самоуверенный
чиновник.
Вообще любая схоластика (и наш догматизм также), будучи, по-видимому,
отлетом от жизни в дебри абстракций, на деле всегда была и остается методом
заинтересованного вмешательства в жизнь, орудием жесткого вторжения в действительность
с целью пресечь ее живое дыхание, лишить жизнь истинного знания о
самой себе" (Карпинский Л. Почему сталинизм не сходит со сцены // Иного не
дано. М., 1988. С. 651).
Догматизм
Спекулятивная общая ориентация коллективистического мышления
неминуемо ведет к догматизму, нередко (но неправомерно)
отождествляемому с самим коллективистическим способом мышления^.
Суть догматизма в стремлении всегда идти от идей к фактам,
реальности и ни в коем случае не в обратном направлении. Догматик,
затвердивший идею и отправляющийся от нее к реальности,
не способен заметить несовпадения идеи с изменившимися обстоятельствами.
Он не останавливается даже перед трансформацией
обстоятельств, чтобы они оказались (или хотя бы казались) соответствующими
идее. Догматиком является, таким образом, не тот,
кто настаивает на необходимости оценочного подхода к реальности^,
а тот, кто раз и навсегда предпочел его истинностному, описательному
подходу.
Догматизм средневековой культуры и средневекового мышления
не вызывает сомнения. Ни один средневековый философ или
проповедник не ставил перед собой задачи пересмотреть основные
догматы христианства. Философия являлась добровольной и добросовестной
служанкой теологии и претендовала самое большее на
разъяснение истин христианского учения. Ориентация на уже известное
была характерной чертой не только богословской, но и
всякой иной литературы. Все истины, которые способен узнать
человек, содержатся в Писании, и проблема состоит только в том,
чтобы правильно истолковать и понять то, что сказано в нем. В
Писании указано, например, с какими предметами сопоставлял
себя Христос. И никакой иной объект уже не может изображать
Христа. Возможно ли изготовить
...Закладка в соц.сетях
