Жанр: Стихи
Стихотворения
... луны, которая звенит,
Будто бы
летающее блюдце
.
Выпрямляясь, каждый ствол готов
Отказаться от своих наростов.
У боярышниковых кустов
Выявляется глобальный остов.
Словом, все как будто на холстах
У художников и непохоже
На вчера, как слово на устах
У зеленой молодежи —
Вот у этих, у ночных юнцов,
У меня просящих сигаретки,
Но не видящих в конце концов
Ни меня и ни цветка, ни ветки.
Хорошо хоть, что они на
ты
Говорят со мною, принимая
За ровесника средь красоты
Этого невиданного мая.
1968
НАСИЛЬНО МИЛ НЕ БУДЕШЬ
Насильно мил не будешь!
И это пустяки, за это не осудишь,
Что многие стихи
Томятся, застревая у типографских врат,
И кажется, бываю я этому и рад.
Еще и интересней услышать не сейчас:
Зачем ты эти песни утаивал от нас?
Мы только их и ждали!
И я тогда пойму:
Опи не опоздали, и это потому,
Что ни к чьему я горлу
С ножом не пристаю
И не прошу покорно
Услышать песнь мою.
РАЗУМ БЕСКРЫЛЫХ
Сознанье есть во всей Вселенной:
Есть смысл и в стуже, и в огне,
В небесной молнии, и в пенной,
О скалы бьющейся волне.
Осмысленность есть даже в птицах!
И часто голубь-лицедей
Перед своей голубкой
В лицах
Изображает жизнь людей.
И та коспт
Надменным глазом
На окна в секторе жилом:
Бесспорно, есть какой-то разум
И у бескрылых за стеклом!
МИРОК
Я вслушиваюсь в себя:
Что там творится?
Какие зернышки любя,
Какая птица,
Обученная выкликать
Словечек до ста,
Не утомилась там скакать
Павлинохвосто?
И не летучая ли мышь
Там шнырит немо:
Все слышим, что ты говоришь.
Здесь в тишине мы!
И верно: весь мирок затих,
Сгустились тучи.
Я вслушиваюсь в других:
Так будет лучше!
ВЕТЕР
Ветер
Начинает жечь
Что ни ночь, то более суров.
И, крепчая так, что будь здоров,
Он бродягам не дает прилечь
Возле холодеющих костров.
А пора уже под зимний кров
Там, где ветер в мраморную печь
Ледяных подбрасывает дров...
Нет уж,
Лучше, дрему поборов,
Снова в поле, там где ветер меч
Воздымает, чтоб себя подсечь
И, безмолвно падая, потечь,
Как своя же ледяная кровь,
Через Млечный Путь прожекторов.
ЕСЕНИН
Москва
Еще вовсе была
Булыжной.
Из лавочки книжной
Он вышел. Пролетка ждала:
Извозчик и конь неподвижный.
Но будто бы из-под земли
Они объявились.
Как звать их —
Не знал он.
Но подстерегли,
Грозя удушеньем в объятьях.
На козлы с извозчиком сесть
Ловчились и встать на запятки:
— Есенин! Великая честь!
Березки! Иконки! Лампадки!
Еще не настолько велик,
Чтоб въявь оказалось похоже
Лицо его только на лик.
Он вздрогнул.
Морозом по коже
Прошла по спине его дрожь,
И, грезя далекой дорогой,
Он призракам крикнул:
— Не трожь! —
И бросил извозчику:
— Трогай!
АБСОЛЮТНАЯ ПРАВДА
По воле предков
Или поневоле
Слились потомки с множеством людским.
Я знал бухгалтера Барклай-де-Толли,
Пил водку с бывшим князем Трубецким,
Который был пожарником.
А позже
Я правнучку Суворова встречал,
Что на него весьма была похожа.
Расспросами я им не докучал,
Да и они порой как бы стеснялись
Самих себя.
С грядущим и былым
Их отношенья только выяснялись.
Чертог отцов казался нежилым.
Принять иные не были готовы
За благовест истории набат...
Но вот
Зашел я с внучкою Толстого
К ее соседке. Это был Арбат.
И дом как дом.
И по какому делу
Пришли — забыл.
Но помню, как сейчас,
Что у окна сидела и глядела,
Чуть искоса, как будто мимо нас,
Чья правнучка?
О, все равно бы понял,
Когда бы и не знал я, кто она,
Чей профиль пушкинский сиял на фоне
Замерзшего арбатского окна.
НЕБЕСНЫЙ РОКОТ
Не знаю,
Отчего ты
Приписываешь мне
Все то, что самолеты
Рокочут в вышине.
Ведь не другой бы кто-то,
А рассказал бы сам
Я все, что самолеты
Рокочут небесам.
И если я узнаю
И все соображу,
То первой, не скрывая,
Тебе все расскажу.
ЗНАК
За окнами
Взметнулась птичья стая
От вздоха полигона вдалеке.
Бревенчатая горница пустая
Смотрела косо на перо в руке.
И, ни о чем уж боле не мечтая,
Я очи к небу устремил в тоске.
Но, черт возьми, стояла запятая
На деревянном потолке!
След топора. Сучок на месте стеса.
А может быть, скорей на знак вопроса
Был этот знак таинственный похож,
Который вдруг в мое сознанье вросся,
Как будто вопрошая:
Ну, так что ж,
На том повествованье и прервешь?...
И ухали за окнами колоссы.
ДВОЙНИК
Во мгле ночей
Под шелест книг
Во мне неясный страх возник,
Что я лишь чей-нибудь двойник.
Но я ответа не искал
Ни у картин, ни у зеркал,—
В свою природу я проник.
И я услышал:
Приглядись
К себе, как некогда Нарцисс,
Склонись поближе к лону вод,
И там себя увидишь ты!
Но даже там я был не тот:
Смеялся отраженный лик,
Что рябь двоит его черты,
И он уже не мой двойник
В ночах ночей
Под шелест книг!
ЗАБЫТЫЙ ЦВЕТОК
О чем
Ты плачешь, подоконник?
Я понимаю: о цветке.
Он от мороза на балконе
Сварился, будто в кипятке.
И тает он, а не блистает:
Так, выброшенная волной,
На б"ерегу медуза тает,
Когда ее снедает зной.
Жара, мороз... О чем тут плакать!
Конечно, одного — мороз,
Другого губит просто слякоть,
Коль дни свои он перерос,
Когда, забытый, стал ненужным,
Сколь ни крутись, ни акробать!..
А впрочем,
Можно и под южным
Июльским солнцем
Прозябать!
КЕЛЬЯ ЛЕТОПИСЦА
Ночью
Блещут, точно многоточья,
Блекло переливчатые окна
Зданья, где слагаются преданья.
Темен дом преданий и огромен,
Тускло в вестибюле меркнет люстра,
В келье старец виден еле-еле.
— Отче, чем ты грезишь в недрах ночи?
— Сыне, обо всем, что вижу ныне,
Повесть написал бы я на совесть,
Кабы не глаза — устали, слабы.
— Старче, лампочку вверни поярче!
— Очи яркий свет томит жесточе!
— Значит, коль от тока око плачет,
Надо взять свечу или лампаду.
— Свечи! Быть о них не может речи —
Вещи в свете их вдвойне зловещи.
Чада даст и Нестора лампада.
Нет уж, не нужна мне эта ветошь!
— Значит, брошен труд, который начаг,
То есть ты не кончишь эту повесть?
— Каюсь! — отвечает старый старец. —
Лучше сам пиши ты повесть, внуче,
В свете двадцать первого столетья.
Есть еще такие уголки,
Где, как будто мальчик деревенский,
Но самонадеян по-мужски,
Днепр гуляет по земле смоленской.
ДНЕПР
Видели вы
Днепр в Смоленске,
Где в обличье небольшой реки
Он течет еще по-деревенски,
Но совсем уже по-городски?
Есть еще такие уголки:
Видел я, как над Днепром в Смоленске
Мальчики играют в городки.
Ниже,
Там, где плесы широки,
Он электроблещет колдовски
И отфыркивается по-морски,
В Черном омочив свои виски...
Про исток
Гадали Борисфенский
Древнегреческие моряки —
Вот он:
Вы видали
Днепр в Смоленске
В виде очень маленькой реки.
Он течет еще по-деревенски,
Но совсем уже по-городски,
Видя в небе звезд собор вселенский,
А в полях колхозных огоньки.
ВОПРОСЫ И ОТВЕТЫ
* *
Будет, будет все в порядке:
Будет плод ученья сладок
Безо всякой шелухи
И похожи на отгадки
Хитроумнейших загадок
Будут новые стихи.
Как ответы на вопросы,
Позабытые давно,
Но ответить все равно
Неожиданно, без спроса,
Будет, будет суждено.
Будет это, будет это —
Новый ветер налетит,
Но и ясные ответы
Для кого-то он и где-то
Вновь в вопросы превратит,—
Этот вечный, ежечасный
Голос бури, грохот гроз,
Чтоб нежданно перерос
Снова в некий день прекрасный
Тот ответ в другой вопрос.
Ко мне
Привязывались пьяные,
Желая, чтоб я их задел,
Но в мутные их, оловянные
Глаза спокойно я глядел,
Отмахивался нелюбезно я
От них, как будто от слепней.
Когда привязывались трезвые
Вот это было пострашней.
Л Мартынов, т. 2
Кажется,
Что на небесном троне я
Восседаю
И по временам
Чувствую, как нечто постороннее,
Миллиарды звезд по сторонам.
В этом состоянье отлучения
От лучей, лучащихся вдали,
Я испытываю отвращение
Даже от вращения земли,
И молчу я в черном облачении,
Будто вне Вселенной.
Таково
Старости глубокой воплощение —
Будто я не я, а божество.
И к себе протест во мне взрывается,
Вздрогнув, выпрямляюсь во весь рост.
Это именно и называется
Зарожденьем новых, юных звезд.
И тепло, сверкая, излучается
Из меня, как из небесных тел...
Хорошо, что так оно случается,
Только реже,
Чем бы я хотел.
ПОЛЕТ НАД БАРАБОЙ
Подпирал своей я головой
Этот самый купол голубой
Над земною бездной в снежном блеске.
Я летал над Барабой
С Николаем Мартыновичем Иеске.
Это был отчаянный пилот.
Но однажды
Наш ветхий самолет
Оказался не в силах оторваться
От снегов Барабинских болот:
Вязли лыжи,
Липли к снежной жиже —
Дело было по весне.
Иеске
Бортмеханику и мне
Крикнул:
— Помогите, бога ради,
Раскачаться сатане —
Подтолкните его сзади!
Соскочили мы, ворча,
Два юнца, два силача,
И толкнули мы с разбегу
Юнкере
, будто бы телегу.
8*
И потом уж на лету —
В воздухе наполовину,
Набирая высоту
Сквозь воздушную лавину, —
Завалился я в кабину.
А как забрался на свое место бортмеханик,
Окутанный какими-то собачьими мехами,
Я даже и не помню, но и он ухитрился.
И летели два часа почти.
Не было мне и двадцати, —
Даже и не простудился.
Прилетев,
Мы пили ром, коньяк,
И сердилась летчика супруга:
— Николай Мартынович — маньяк.
Все вы трое стоите друг друга!
ОТ ЖАЖДЫ К ПЕСНЯМ
Через вечерние летел я зори,
Навстречу мне плыла Речь Посполита,
И за кольцо держался я в соборе
Святого Витта.
Я задержался на день в Златой Праге,
Хорошие там повстречались парни,—
Мы толковали о всеобщем благе
В ночной винарне.
На следующий вечер в Риме
В траттории какой-то старомодной
Мы пили солидарности во имя
Международной.
И помню, через мост над Рубиконом
Автомашинные летели тени,
Чтоб я в глаза мадоннам благосклонным
Взглянул в Равенне.
Читал я надписи на древних плитах,
И не в Париже ли взглянул я прямо
В глаза, от древней копоти отмытых,
Химер Нотр-Дама...
А над Дунаем с круч паннонской Буды
Мне мудрый Юлиуш рукой тяжелой
Вдаль через Русь указывал: оттуда
Пришли монголы!
О, собеседники везде, повсюду!
И если помнюсь этим добрым людям,
Так уж о них я вовсе не забуду,
И живы будем!
А если даже и умрем однажды,
То, умерев, мы все равно воскреснем
От жажды
К песням!
ПЕГАС
Пегас
Когда-то был
Величиною с пса,
Как предки всех других
Прекрасных лошадей.
Еще не возносил он ввысь под небеса
Уже ликующих и плачущих людей,
Еще копытцами о камень он не бил,
Чтоб опьяняющий забушевал поток,—
Но все ж он и тогда
Почти крылатым был,
И цвет свой набирал
Поэзии цветок.
19G9
Небо
Вновь набито сероватой
Ватой ватников и тюфяков
И халатов рванью дыроватой.
Человек
Довольно бестолков,
Если до сих пор еще не в силах
Привести в порядок небеса,
Понаделать облаков красивых...
Этот век
Еще не начался!
ВОЛШЕБНИКИ
Мы были волшебниками. Когда-то.
Пока
Нам были учебниками облака,
И запах цветка, и крыло мотылька,
И звон голоска ручейка-бессребреника
Нам были учебниками, были лечебниками,
А книжность — премудрость была далека,
Поскольку мы только и были волшебниками,
А позже мы тоже склонились над требниками,
Служили, себя окружили судебниками,
Но если бы не были мы и волшебниками,
Давно бы не стало нас:
Жизнь жестока!
И спросил я у кукушки,
Сколько лет мне жить осталось.
И сначала показалось,
Что кукушка отмолчалась,
Но потом закуковала
В утешенье простаку
Добродушная кукушка
Бесконечное ку-ку.
й*
РЕВНОСТЬ
Когда
Брожу с тобой в лесу я,
Меня он еле замечает, —
Его я не интересую,
А вот в тебе души не чает,
Тебя он похищает, прячет,
И знаю я, что это значит,
Чего он хочет, этот лес твой.
— Ay, ay! — кричу все чаще.
А ты откуда-то из чащи
Кричишь в ответ:
— Не сумасшествуй! —
И верно,
Будто сумасшедший,
Я хохочу, тебя нашедши,
Но голос леса дикий, дивий
Великолепно понимаю
И все ревнивей и ревнивей
Тебя за плечи обнимаю.
МОЯ ЗНАКОМКА
А психиатр —
Моя знакомка,—
Вот эта, вы не обознались,—
Она смеется ясно, громко,
Не жалуя психоанализ,
Прекрасно лечит от болезней
И уверяет, что купаться
И рыться в садике полезней,
Чем в психологии копаться;
Природа для нее отрада,
Мои стихотворенья любит
И рассуждает не без яда
О том, что мнительность нас губит,
?36
СОН
Все решено
И все улажено...
Ты кутаешься в платок.
По-зимнему ты принаряжена.
Над родником замерз цветок,
Мороз жесток, снежок скрипуч,
Иссяк поток, замкнулся ключ,
И больше ничего не важно,
И больше ты меня не мучь
Одна на холоде таком.
Но корку льда над родником
Ты пробиваешь сапожком,
И брызжет под его носком
Не ключ, не буровая скважина -
А целый гейзер, о каком
Я только грезил взбудораженно.
Сон этот мой
Тебе знаком?
Меня,
Должно быть,
Ночью лихорадило.
Как будто
Все и очень верно схвачено —
Такт не подвел и трусость не подгадила,
Все достоверно, не переиначено,
Но многое, написанное набело,
Начертано как будто вовсе начерно
И точно вовсе наспех накарябано.
Повествование!
Неслось как вскачь оно
И прыгало с ухаба на ухаб оно
В указанном рассудком направлении,
Но в общем создается впечатление,
Что перья и стальные и гусиные,
Пия чернила красные и синие
Для очерненья либо обеления,
Раскалены
До белого
Каления!
ПОЕДИНОК
Так
Мир молекул
Представляю я —
Мне увеличенный не нужен снимок,—
И темной ночью, и средь бела дня
Я чувствую: во мне и вне меня
Идет молекулярная возня
Бесчисленных безликих невидимок.
Веду я с ними некий поединок,
Чтоб обуздать их всех — и нелюдимок,
И тех, с которыми вошел в родство.
Пусть бытия частицы моего
Почуют, что живое существо,
Которое зовется человеком,
Такое же скопление молекул,
Да только крепче,
Чем вокруг него!
ЧТО ВАМ ПОДАРИТЬ ЕЩЕ?
Я из двух моих племянниц
Выращу не бесприданниц,—
Каждой суну в школьный ранец
Я пластинку — вольный танец...
Что вам подарить еще?
Привлекательный румянец?
Что вам подарить еще?
Ясный месяц для сияньиц
Через правое плечо?
Что вам подарить еще?
Мир, покой, мужей не пьяниц,
Ясной осени багрянец?
Что вам подарить еще?
УТРО
Из пустыни,
Из полыни,
Из бурьяна,
Из тумана
Поднимались испаренья,
А быть может, излученья
Из иного измеренья.
Из калины,
Из малины
Поднимались исполины,
Исполины из былины.
Из былинки,
Из пылинки
Возникали исполинки,
Исполинки-великанки.
Оживали истуканки,
Изменялось освещенье,
Отменялось воспрещенье
Замирать от восхищенья.
ТВОРЧЕСТВО
Когда создаются
Сложнейшие вещи —
Подобия солнц, заменители лун,—
Слова об искусстве все чадце и резче
Звучат в мегафоны с высоких трибун:
О том, чтоб оно точно так же ковалось,
Космической мощи задачи верша...
По надобно знать, что давно стосковалась
Об очень несложном людская душа:
Чтоб творчество, полное внутренней мощи
И многообразное, как никогда,
Дерзало бы стать по возможности проще,
Как — попросту — солнце,
Как просто звезда!
ВОЛНЕНЬЕ
В области сердечного волненья,
Пусть она невесть какая область,
Доблести сердечного волненья
Даже не считаются за доблесть;
И никто не просит извиненья,
Будь он даже вежлив безупречно,
За свое сердечное волненье —
И волненье это бесконечно;
И почти ничтожны по сравненью
С ним волненье перезревшей нивы,
Или океанское волненье,
Ибо волны все-таки ленивы
По сравненью с этим беспрестанным
И не находящим объясненья
Еле ощутимым ураганом
В области сердечного волненья.
* *
Я как будто несколько столетий
Не писал стихов. И вновь берусь.
Промелькнуло, я и не заметил,
Несколько веков. Иная Русь.
И на ней совсем иная осень,
И над ней иные облака.
И как будто бы перо я бросил
Только сутки, а прошли века,
Будто за ночь что-то обновило
Землю и над нею небеса.
Если бы все было, как и было,—
Я бы за перо и не брался!
Свои стихи
Я узнаю
В иных стихах, что нынче пишут.
Тут все понятно: я пою,
Другие эту песню слышат.
Сливаются их голоса
С моим почти в единый голос.
Но только вот в чем чудеса:
Утратив молодость, веселость,
Устав пророчить горячо,
Я говорю все глуше, тише,
И все, что только лишь еще
Хочу сказать, от них я слышу.
Не дав и заикнуться мне,
Они уж возглашают это.
И то, что вижу я во сне,
Они вещают в час рассвета.
ХВАТКИЙ ЧЕРТ
Опять
Вокруг меня летает
Какой-то черт,
И на лету
За сердце он меня хватает,
Но жизнь моя еще в цвету,
И хваткому посланцу ада
Я возглашаю на ходу
Все то, за что мне взяться надо
Не нынче — в будущем году,
И восклицает он:
— Недурно! —
В восторге от моих затей,
И сердце, бьющееся бурно,
Он выпускает
Из когтей.
ПАСМУРНЫЙ ДЕНЬ
Этот день,
Точно тень,
Ходит следом за мной:
— Виноват: сероват!
— Ну и ладно, не ной! —
Я толкну
Его, пну,
Закляну:
— Провались
Сквозь холмы
Полутьмы,
Чтобы звезды зажглись! —
Но закат —
Адвокат
Сероватого дня —
Говорит,
Что горит
От стыда за меня.
Он сердит,
И стыдит
Он меня, говоря:
— Этот день,
Точно тень,
Вы отбросили зря!
КОНЦЫ НЕДЕЛЬ
В наш век
И четверги, как пятницы,
И пятницы, как субботы,
Хоть и волнуются привратницы,
Что все поздней ложатся спать юнцы...
У каждого свои заботы.
И поздно-поздно
В клетках лестничных,
Как дверцы в сердце, лифты хлопают,
И пестрые сапожки топают,
И после всех этих чудес ночных
Просторен, будто свод небесный,
Когда-то тесный день воскресный,
Зовущий в парк культуры с бурыми
Психеями и Амурами,
Где грезит новыми скульптурами
Какой-то скульптор неизвестный.
Ты видишь?
Через реку вброд
Упорный человек идет
С ведром огромным и пустым
К заречным зарослям густым.
И снова
Через реку вброд
Обратно человек идет
С ведром огромным, и оно
Иной водой полным-полно.
Вода реки
Ему горька,
И он несет издалека
Ведро воды
Из родника.
Но пока я лампе дифирамб пою,
Томно смотрят со страниц журнальчиков
На гривастеньких неандертальчиков
Девы с керосиновыми лампами.
БАЛЛАДА О КЕРОСИНОВЫХ ЛАМПАХ
Не боясь
Испачкать нежных пальчиков
Керосиновыми лампами,
Томно смотрят со страниц журнальчиков
На своих женоподобных мальчиков
Девы с керосиновыми лампами.
Архаическое обольщение!
Кончилось свечами увлечение,
Так священнодействуете с лампами,
Будто нет ничего священнее
Ощущения от освещения
Керосиновыми лампами!
Неужели это — возвращение
В гиблый мир булыжного мощения,
В позабытый мир шлейфовлачения,
Хиромантии, столоверчения,
В мир с его вампирами и вампами?
Лампа, лампа!
Свет дает и тень она,
И не все по мелочам разменено:
Озарялись рукописи Ленина
Керосиновою лампою.
И пылала голова Есенина
Керосиновою лампою.
ВОЗРАСТ ПРЕДКОВ
Не тот
Мой прадед,
Кто, как старец, гладит
Меня, как будто детку, по головке,
А тот
Мой прадед,
Чьи движенья ловки,
Кто знает все звериные уловки,
Кто целый день хлопочет, не присядет
И что-то вечно мастерит и ладит
Без устали с утра до поздней ночи.
Не стар
Мой прадед,
Мощен, зорки очи,—
В былое время жизнь была короче!
ТРЕВОГА
Постоянная тревога
Постоянно у порога
Обязательно стоит;
У нее в душе три бога —
Это Гнев, и Страх, и Стыд,
А быть может, три богини —
Скорбь, Сомненье и Унынье
Стынут, лики хороня,
В смутных облаченьях старых;
Только я не знаю чар их,—
Нет в душе их у меня.
Но Тревога
Свой тревожник —
Древний жертвенный треножник,
Где огни уж не горят,
Утверждает на пороге,
Будто ветхий и треногий
Старый фотоаппарат,
Неуклюжий и огромный;
И чулан ей нужен темный,
Чтобы снимки оживить,
Будто боги уж не живы,
И нужны ей реактивы
Негативы проявить;
Посмотри в окно!
Чтобы сохранить великий дар природы — зрение,
врачи рекомендуют читать непрерывно не более 45–50 минут,
а потом делать перерыв для ослабления мышц глаза.
В перерывах между чтением полезны
гимнастические упражнения: переключение зрения с ближней точки на более дальнюю.
Ей одно: чулан найти бы
Для того, чтоб негативы
Вытащить на белый свет.
А какие негативы?
Что за темные мотивы?
У меня в душе их нет!
Старая свеча пылает,
Истекая воском новых слез.
Снова лает
Новый старый пес.
Старый лунный диск в сиянье новом
Снова юн и не стоит спиной
К романтическим обновам,
Пахнущим глубокой стариной.
Новых модниц старый пес облает —
Будто не с того и началось.
Новая свеча пылает,
Истекая воском
Старых слез.
КОНВЕРТ
Я стихи писал
В период гроз,
Ночью, полон внутреннего жара.
И однажды
Ветер их понес
Будто бы вокруг земного шара.
Я забыл их...
Шел за годом год,
И однажды в сумерках рассветных
Почтальонша
Мне конверт сует,
Полный всяких вырезок газетных.
Вижу:
Снова он в моих руках,
Результат трудов моих полночных,
Но теперь на разных языках,
В переводах,
Пусть не очень точных.
СУДЬБА
Я о тебе
Гораздо больше знаю,
Чем о себе ты ведаешь сама,
О, милая обыденность земная,
Стучащаяся пальчиком в дома!
И о земле не меньше мне известно,
Чем знает о себе сама земля,—
Не я ли сам, пришлец из звездной бездны,
На ней возделал хлебные поля.
Да и о небе знаю я побольше,
Чем это небо знает о себе,
И потому-то не могу я дольше
Ждать и гадать о собственной судьбе.
О ты, судьба моя, не чья иная,
Я о тебе гораздо больше знаю,
Чем о себе ты ведаешь сама!
Л Мартынов, т. 2
ПРОТИВОРЕЧЬЯ
Противоречья, противоречья!
Эта дискуссия длилась, остра,—
И у костра, и под сводом шатра
Мы препирались, друг другу переча,
Истину в спорах искать мастера,
И побежали, рассвета предтечи,
По косогорам кривые ветра,
И, наконец, поднялось нам навстречу,
Но не пошло, как колосс, против нас,
А заблистало, голов не мороча,
Солнце небес, и, напротив, погас
Месяц, истлевший, как противогаз
В противотанковых рвах прошлой ночи.
ВЕЧЕРНЯЯ ЗВЕЗДА
Я видел
Много звезд:
Не только стаи,
А табуны их, целые стада,
Скакали, пыль межзвездную взметая.
И звездные я видел поезда,
И звездные я видел города,
Что громоздились, в бездне вырастая.
Но есть такой вечерний час,
Когда
Лишь ты, моя счастливая звезда,
Одна-единственна, плывешь, блистая
В закате, что не весь еще погас,
Когда еще во тьму не утащились
Седые туши тучевидных масс,
Тебя затмить неправомерно силясь,
И серый месяц в дырку неба вылез,
Сиять над миром безнадежно тщась.
Поэзия
Отчаянно сложна,
И с этнм очень многие боролись,
Крича, что только почвенность нужна,
В виду имея только хлебный колос.
Но иногда, в словесном щебне роясь,
И там, где не восходит ни зерна,
Ее мы обнаруживаем,
То есть
Она везде, и не ее вина,
Что, и в земле и в небе равно кроясь,
Как Эребус, венчая Южный полюс,
Поэзия не ребус, но вольна
Звучать с любого белого пятна,
Как длинная п средняя волна,
И на волне короткой весть и повесть!
2GO
ЧАСЫ И ВЕСЫ
Обманывают невольно
Меня и добрые друзья,
Но мне от этого не больно:
Обманываюсь, но не я.
Фальшивящими голосами
Поют какую-нибудь чушь,
А я вооружен весами,
Чтоб гири снять с их грешных душ
Себя обманывают сами
Они, а я готов простить!
Владея верными часами,
Могу их то быстрей пустить,
То чуть замедлить, чтоб успелосъ
Всему свершиться на земле
И впору наступила зрелость
Плодов и дружбы в том числе.
книги
А красноречивей всех молчат
Книги, славно изданы, честь честью
Переплетены, чтоб до внучат
Достояться с Достоевским вмевте
И затем поведать все, о чем
Написавший не сказал нв" слова,
Но как будто озарил лучом
Бездну молчаливого былого,
ПОДЗЕМНЫЙ ВОДОЛАЗ
Когда уводят
Воду из реки,
Взывают к небосводу тростники
И шелестят степные ковыли:
— Опомнись и умом пошевели,
Томимый жаждой жадный человек!
Ты, как без рук, останешься без рек
И захлебнешься, ненасытный вор
Своих ключей, потоков и озер,
В, густой пыли, которая впилась
И в правый глаз тебе, и в левый глаз.
Не этой влагой жажду утоли,
А воду надо брать из-под земли —
Туда спустись, подземный водолаз.
топология
То
Вздыбленные,
То пологие
Не то поля, не то плато —
Мир, где без формул топологии
Не может обойтись никто,
Мир, где узлы не разрубается,
Веревки вьются в три петли,
И единицы изгибаются,
И раздуваются нули.
Но что бы ни творилось с числами,
Какими бы там письмена
Ни оборачивались смыслами,—
Важна задача лишь одна,
Чтоб, как бы дико он ни лез на лоб,
Безумно выпученный глаз,
А все не лопнуло б, не треснуло б,
Не рухнул бы в недобрый час
Весь этот газово-бензиновый,
Зыбучий от вершин до недр,
Мир геометрии резиновой...
И не кричи мне, геометр,
Что это все не топология
И речь в ней вовсе о другом.
Уймись! Тебя поймут немногие,
Меня же — чуть не все кругом.
АНГЕЛЫ СПОРА
Ангел мира есть
И ангел мора,
Ангелы молчания на сборищах...
Я любуюсь
Ангелами спора,
Охраняющими бурно спорящих:
У единоборцев за плечами
Вьются эти ангелы-хранители,
От неясных доводов в печали,
Справедливых доводов ценители.
Бдят!
Но улетают,
Словно мухи,
Если пахнет спорами напрасными,
Потому что только злые духи
Притворяются на все согласными.
РАЗУМНАЯ СВЯЗЬ
* *
Я вышел
На воздух,
С тревогой борясь.
Я помнил:
Природа не раз возмущалась —
Здесь, в мире, где всякое прежде случалось,
Тревога известно откуда бралась.
Но чувствовал я, что уже намечалась
Меж мной и стихией разумная связь:
На выгоне
Лошадь спокойно паслась,
На чистую речку машина примчалась,
Отмылась, воды напилась и умчалась,
И утка на озере мирно качалась,
И снова в прудах зародился карась.
Итак, все в порядке, лишь только не сглазь!
В полях не метались авось и вчерась.
Успехом стар
...Закладка в соц.сетях
