Жанр: Стихи
Стихотворения
ЛЕОНИД
МАРТЫНОВ
СОБРАНИЕ
СОЧИНЕНИЙ
В ТРЕХ
ТОМАХ
МОСКВА
.ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА.
ЛЕОНИД
МАРТЫНОВ
СОБРАНИЕ
СОЧИНЕНИЙ
•
Том второй
СТИХОТВОРЕНИЯ
поэмы
*-"
:-ifr
-**??
МОСКВА
ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА
Р2
И 29
Оформление художника
М. ШЛОСБЕРГА
СТИХОТВОРЕНИЯ
1965-1976
© Издательство
Художественная
литература
, 1977 г.
70402;331_ подписнов
•w*
Я брежу
Только тем,
Чем бредить начал,
Когда передо мною замаячил
Рубеж, до коего мне не дойти,
И все иду по этому пути,
Который я со смехом или плачем,
Но так или иначе обозначил
Давным-давно, пожалуй, лет с пяти.
Я рос
В пределах жуткой зимней стужи
И слезных весен.
Это был Восток,
Где летний зной был краток и жесток,
Вдруг таял снег, пересыхали лужи,
И уже реки делались и уже,
И неотцветший увядал цветок...
Вот почему я знал, что обнаружу
Подземных вод стремительный поток.
И вот он бьет,—
Я этому помог,
Но не везде он выведен наружу!
А города,
Возникшие в пустыне,—
Они мне снились знаете когда? —
Еще когда их не было в помине.
Дремля ребенком в зарослях полыни,
ч
Планировал я эти города.
Я чувствовал: тут — уголь, там — руда,
А здесь и нефть взметнет хвосты павлиньи!
Они возникли, эти города,
Но все же не везде и не всегда
Так велики, как грежу я и ныне
И грезить продолжаю что ни день я
И что ни ночь.
И все во мне поет,
Что не исчерпаны мои виденья,
И все ж от моего воображенья
Действительность и ныне отстает.
II лишь тогда душа моя заплачет,
Когда все сны исполнятся сполна,
И ничего уж не переиначит
Застывшая в величии страна,
II новый день уже не будет начат.
И, постарев! пойму я: это значит,
Что и себя я исчерпал до дна.
ЛЕНИН
"f"
if
Где Ленин?
Ленин в Мавзолее.
И на медали. И в звезде.
Где Ленин?
Даты, юбилеи...
Но где же Ленин? Ленин где?
Где Ленин?
Он на полках книжных.
Но не стоять же целый век
На постаментах неподвижных
Ему во мгле библиотек!
Где Ленин?
Поздний вечер манит
Спокойно погрузиться в сны,
Но Ленин вдруг в окно заглянет:
— А все вопросы решены?
Где Ленин?
Вот его квартира,
Вот кабинет его в Кремле.
Где Ленин?
Там, где судьбы мира
Вершат народы на земле!
РУССКАЯ ЗИМА
Русская зима,
Хрусткая зима,
Хлесткая зима,
Жесткая зима!
В яростный мороз — миллионы звезд,
Будто спрыгнув с мест, в небесах шалят.
Что там до небес!
Лучше бросим взгляд
На обмен веществ у живых существ,
Чей анабиоз — твой апофеоз
В час твоих торжеств,
Русская зима.
Голос твой суров:
— Да, в моих лучах
Остывает кровь!
На моих плечах палантин багров,
Но не как в печах полыханье дров,
А скорей как град яростных частиц
У небесных врат, у таких границ,
Через чей хаос в неземную высь
До иных миров вас бы и донес
Только он бы вас защитил и спас,
Если б только впасть вы в него могли,
Чтобы время, мчась, мимо вас неслось,
Миллиарды дней превратив в нули.
Вам бы удалось
лишь анабиоз.
Впасть в анабиоз,
Чтоб набраться сил!
И, прищурив глаз,
Смотришь ты, зима,
no скрыл
На своих могил звезды и кресты
Ш свои бугры, шубы на бобрах
И своей мездры леденистый прах
И мгновенный страх
В радость перерос:
миры.
ВЫСШАЯ МАТЕМАТИКА
Многие
С улицы Лобачевского
Не представляют, кто он таков,
Впрочем, за это и спрашивать не с кого...
Но человек по природе толков!..
И все эти девушки, гладенькие или лохматеныше,
И в головах у которых, казалось бы, только чушь,
Осведомлены в математике,
Пожалуй, не меньше, чем этот ученый муж...
Это касается главным образом арифметики,
То есть уменья сводить с концами концы
В смысле синтетики и косметики...
А некоторые юнцы,
Видя, как нефти хвосты павлиньи
Мотоциклетно в асфальте цветут,
Чувствуют, что параллельные линии
Пересекаются именно тут.
И несомненно, одна только дума
И не уходит у них из голов:
Чему равняется сумма двух углов?
То есть можно ли будет им, жениху и невесте,
Когда они покинут родительский кров,
Жить вместе как следует и честь честью,
Все препятствия поборов,
Либо на улице Лобачевского,
Либо, уж если не там суждено,
Где уж удастся,— тут спрашивать не с кого,
Пусть на какой-то другой — все равно.
КРИВОКОЛЕННЫЙ ПЕРЕУЛОК
Полночь
Чистых прудов
Непроточна.
А Большая Медведица,
Точно
Переулок Кривоколенный,
Изгибается в бездне Вселенной.
Переулок Кривоколенный —
Не идет по нему вдохновенный
Веневитинов, нежный и юный.
О, Надеждин, Туманский, Трилунный,
Кто вас помнит? Следа никакого.
Позабыт и трактат Мерзлякова
В усыпальнице книг белостенной.
И луна, как Василий Блаженный,
Улыбается в бездне Вселенной.
Воспоминания зловещи,
И, знаешь сам, они нередки:
Соха, лучина, кнут — вот вещи,
Которыми владели предки.
Все это мы храним, не пряча,
И в старине души не чаем,
Но и наследство побогаче
Своим потомкам завещаем,
Чтоб нас они не поносили
Перед музейною витриной,
В своей уверенные силе
И в нашей слабости старинной.
НЕ ОН ЛИ?
Осенью
Двадцать шестого года
На борту
Тобольска
— парохода
С величаво выгнутым форштевнем —
Плыл я морем Черным, бурным, древним,
Мимо Крыма. Здорово качало.
Но в салоне бурно зазвучала
Музыка. Невесть откуда взялся,
Тайно к пианино подобрался
Этот парень. Он играл с талантом.
Я сдружился с этим музыкантом
Ненадолго. Говоря короче —
Безбилетных, нас ссадили в Сочи
Яростные стражи Доброфлота.
И о парне больше я не слышал,
Но, когда вдали играет кто-то,
Думаю:
Не он ли в люди вышел?
ТАНКИ
УШЕДШИЙ В ЗЕМЛЮ
Приморские люди,
Толпясь на песчаной косе,
Сказали:
— Вы слышите? 'Море грохочет, как будто бы танки идут
по шоссе —
Вот там за деревней, где чистое поле в могилах! —
Спросил их:
— А раньше, когда еще не было танков,
На что был похож этот шум,
Какие другие сравненья тогда приходили на ум,
Когда еще не было танков и не было даже шоссе?—
Но все же, иного сравненья придумать как будто
не в силах,
Ответили все:
— Видно, море и раньше всегда грохотало, как танки!
Как будто бы море во веки веков — от начала времен —
Гремело,
Стучало,
Рычало,
Как танковый дивизион,
Когда еще в братских могилах не тлели людские останки...
О, танки!
Д ействительность
С обыденностью тусклой
Вступает в спор, куда ни погляди...
Среди
Возвышенности
Среднерусской,
На широченнейшей ее груди,
В лесу, где я опенки собирал,
Не ожидая ничего иного,
Прекрасный камень, нет, не минерал,
А вроде как бы даже и коралл
Нашел я средь спокойствия земного.
Не объясню,
На что он был похож,
Но, на его любуючись красоты,
Колхозницы сказали:
— Это соты
Давно окаменевшие!
Ну что ж,
Как вы хотите, чем угодно грезьте,
Как нравится, и говорите так,
Но знаю я: на этом самом месте,
Где ныне разрастаются ивняк,
И горькие рябины, и ольшаник,
И березняк, просящийся в предбанник,
Чтоб веником повиснуть на косяк, —
Здесь, в недрах недр, не высох, не иссяк,
А только дремлет Океан-изгнанник.
Он дремлет здесь, под каждою деревней.
Нет ни сирен в нем, ни океанид,
Но, самый первобытный, самый древний,
С лица Земли исчезнувший, хранит
Он все, что надобно, уйдя в гранит.
Забыв о громовых своих раскатах
И потеряв рассветный ореол,
Один лишь путь обратно к нам, нашел:
По буровым он скважинам пошел,
Чтоб подавать насыщенный рассол
Для солки шкур на мясокомбинатах —
Густой, при девятнадцати мороза,
Рассол, не замерзающий зимой
И в холодильниках.
— Какая проза!—
Вы говорите...
Да! Охвачен тьмой,
Забыв о том, как в небе звезды пылки,
Невольник недр, он милостиво льет
В зеленые и тусклые бутылки
Струю шипящих минеральных вод.
СИЛУЭТЫ ПНЕЙ
К вопросу о пейзаже наших дней:
Не на опушке и не на лугах,
А замечали вы на берегах
Водохранилищ силуэты пней
На высоченных тоненьких ногах
Своих же собственных сухих корней
И в сучковатых чертовых рогах,
Наверное, чтоб стало нам видней
Все, что творилось прежде в глубине
Земли, пока, покорствуя волне
И ветру, не развеялись пески?
И сохнут пни, ничем уж не грозя.
Сказал бы даже, Эрьзя, что нельзя
Исчользовать их боле мастерски.
МЯГКАЯ РУХЛЯДЬ
Где
Шубы русские,
Где полушубки, шапки —
Вся рухлядь мягкая, хваленые меха?
Лиса
Поймала в поле петуха,—
Я видел сам отгрызенные лапки,
Но лисьих шуб я не нашел нигде —
Ни в сундуках, ни на каком гвозде
Не видел я огнистого пыланья.
— Сыщу ли на печи или в чулане
Хотя б тулуп какой-нибудь простой?
— Нет,— говорят,— отыщете едва ли!
Но мне сказала дочь крестьянки той,
Чьих куриц тоже лисы своровали:
— Конечно, мы не очень богачи,
А все-таки я нынче, коль случится,
Куплю манто.
Тот сорт каракульчи
Зовут туркмены
пламенем свечи
.
Вы знаете — прекрасная вещица!
ЖАРКАЯ ОСЕНЬ
Земле
Давно пора бы остывать,
Но, видно, остывать она не хочет,
И зной еще клокочет и клокочет,
Как будто бы морозу не бывать.
Я видел
Паутиночку.
Она
Наперекор воздушному потоку
Влетела в дверцу, села мне на щеку
И вылетела снова из окна.
Я видел голубя.
Из детских рук
Он вырвался уверенно и ловко,
Но снова сел на детскую головку,
И будто б и все замерло вокруг.
Но
Пышная волнуется листва,
Как будто бы с полями и лесами
Своими дышлами и корпусами
Весь город сросся, делу голова.
В природе
Есть какая-то ленца,
Как будто на лице у земледельца,
Но лишь до той поры, покуда дельце
Вплотную не коснулось хитреца.
КАМНИ
После
Сумрачной полночи
Утро выдалось солнечное.
Мы вскочили в такси
И помчались подальше 'от города
На быструю Истру.
Мчались мы по Руси,
Миновали Рублево,
За Барвихой свернули налево и взяли направо.
А потом
За деревней Петрово
Мы закончили путь на картофельном поле.
Это поле
Невольно заставило вспомнить былины:
Величавые камни на нем так печально торчали.
Первый камень похож был на оттиск ступни исполина,
А второй походил на тяжелую голову гнома.
Было много еще и других.
Крылось в них что-то мощное, но и что-то беспомощное,
Что-то древнее, вечное, будто бы предчеловечное,
Смыслом еще не отмеченное,
Но уже искалеченное, искособоченное.
Я, взирая на них,
Ни о чем не спросил агронома.
Но, с трудом
Отшвырнув
Гладкий камень, похожий на кость великанши,
Сам сказал агроном:
•— Это то, что исчезнет не раньше,
Чем его уберут. Нужен труд здесь и труд!
Ибо эти поля под картофелем и под морковью
Основательно засорены
Ледником, что когда-то, дойдя до равнин Подмосковья,
Много всяческой всячины нес, в том числе — валуны.
Да! Вот они, последнего оледененья следы.
Будем думать: сюда не вернутся уже никогда
Скандинавские льды.
Приближалась прополочная.
В ожиданье страды
Зеленели кругом огороды, сады беспечальные.
За деревней Петрово-Дальнее
Золотились пруды,
Будто вместо воды
Наполняло их масло подсолнечное.
После
Сумрачной полночи
Утро выдалось солнечное.
ЗВЕЗДНЫЙ ГОРОДОК
В небесах
Есть звездный городок.
Там царит небесный холодок.
Ходит там один автобус белый,
И антенны иней серебрит.
День там целый
Ровно говорит
Радио, всегда — зимой и летом:
Как, куда, когда лететь ракетам
С данной станции,
И лишь об этом
Говорят и стрелки на часах.
И тоскуют люди о Земле там,
О Земле, плывущей в небесах.
ВИДЕНЬЯ БОСХА
(Триптих)
Мне чудится, что жив художник Босх.
Брожу я с Иеронимусом Босхом
Отнюдь не в мире живописи плоском,—
Будь это
Мир искусства
или МОСХ,—
Но в бесноватом, узловатом, хлестком
И жестком, несмотря на внешний лоск,
Реальном мире, что от слез промозг.
Мы по газетным тычемся киоскам,
И радиомембраны говорят,
Где мор, где глад, где города горят.
Там счет потерян трупам распростертым,
И любомудрие летит в костер там,
Где песнопевцы виснут, вопия,
На лирах распяты...
— Их видел я! —
Кричит мне Босх.— Но то была моя
Фантазия. Сердца сосет змея!
Мыслители по колбам и ретортам
Рассажены. Но за каким же чертом
Стал явью этот, лет пятьсот назад
Мне, Босху, примерещившийся ад?
Решили строить по моим наброскам
Весь мир? Так что же в сей юдоли слез,
Где розгами к блаженству путь зарос,
Готовится и девам и подросткам?
О, кажется, такой апофеоз
Готовится, что не гожусь я, Босх, вам
И в мальчики!
Но дай задать вопрос
Тебе, о Босх, в ответ на твой вопрос к нам:
— Быть может, неизбежное ты, Босх,
Предугадал? И в этом мире жестком
И апокалипсически громоздком,
Быть может, ты, художник, только воск
В руках у жизни?
— Нет, художник — мозг,
Мозг человечества! — кричит мне Босх. —
Ею вотще ты сравниваешь с воском,
Он не сравним и с электронным мозгом!
И пусть мои прозренья озарят
Ваш мир аэротрасс и автострад,
Чтоб отцарил палаческий топор там,
И чтоб не стало мрачным натюрмортом
Живое все, и чтобы верил я,
Что ад земной — лишь выдумка моя!
ГОЛОС ПРИРОДЫ
Слышу я
Природы голос,
Порывающийся крикнуть,
Как и с кем она боролась,
Чтоб из хаоса возникнуть,
Может быть, и не во имя
Обязательно нас с вами,
Но чтоб стали мы живыми,
Мыслящими существами,
И твердит Природы голос:
В вашей власти, в вашей власти,
Чтобы все не раскололось
На бессмысленные части!
• * *
ПЕТЕРБУРГСКАЯ БАЛЛАДА
Мир не до конца досоздан: небеса всегда в обновах, астрономы
к старым звездам вечно добавляют новых.
Если бы открыл звезду я, — я ее назвал бы: Фридман,
— лучше средства не найду я сделать все яснее видным.
Фридман! До сих пор он житель лишь немногих книжных
полок — математики любитель, молодой™ метеорелог и
военный авиатор на германском фронте где-то, а поздней
организатор Пермского университета на заре советской
власти... Член Осоавиахима. Тиф схватив в Крыму,
к несчастью, не вернулся он из Крыма. Умер. И о нем
забыли. Только через четверть века вспомнили про человека,
вроде как бы оценили:
— Молод, дерзновенья полон, мыслил он не безыдейно.
Факт, что кое в чем пошел он дальше самого Эйнштейна:
чуя форм непостоянство в этом мире-урагане, видел в
кривизне пространства он галактик разбегааье.
— Расширение Вселенной? В этом надо разобраться!
Начинают пререкаться...
Но ведь факт, и — несомненный: этот Фридман был
ученым с будущим весьма завидпь/м.
О, блесни над небосклоном новою звездою, Фридман!
Кто такой
Филиппов?
Погодите:
Это не кондитер ли известный?
Нет! Другой Филиппов, не кондитер,
В Петербурге жил в квартире тесной.
Вы о нем, конечно, плохо знали,
И дошло до вас гораздо позже,
Что печатал он в своем журнале
Ленина, и Циолковский тоже
Опубликовал однажды что-то
В этом же
Научном обозренье
.
Словом, шла научная работа.
И Филиппов был на подозренье.
И однажды,
Власти раздражая,
В прессе он отлил такую пулю,
Что, из Питера не выезжая,
Может вызвать взрывы и в Стамбуле.
Но, конечно, может-то он может,
Да не мыслит о таком злодействе,
А открытие конец положит
Всем возможностям военных действий.
Вот над чем трудился он ночами
Тихо-мирно на своей квартире.
Он такими пригрозил лучами,
Что невольно жить придется в мире,
Позабыв про всякие походы.
Он сказал: — Учтите, полководцы,^
В бой соваться будет неохота,
На орало меч перекуется!
Не берусь гадать, чем было это.
Может быть, что в недрах кабинета
Измышлял он генератор света,
Фантазер, новатор по природе.
Все это казалось чем-то вроде
Фантастических романов.
Но на троне
Восседал Романов
И сидел, казалось, неподвижно.
А Филиппов,
Дед своим внучатам,
Вдруг скончался, и — скоропостижно,
И его архив был опечатан
Жандармерией...
Из сургуча там
Были пломбы...
Этих мерзких типов —
Сыщиков — не помните вы разве!
Так и умер
Михаил Филиппов...
Вот что я припомнил при рассказе,
Что такое лазер или мазер,
На какой они возникли базе.
ВЕНЕРА
Зал опустел.
Вот наконец нас двое.
Ты под землей погребена была.
Как тай спалось?
Венера повела
Куда-то ввысь надменною ноздрею,
Как будто говоря мне:
— Посмотри
На небосвод сквозь каменные своды:
Я в небесах плыла звездой зари,
А не в земле лежала эти годы!
8 Л Мартынов, т. 2
В ПАРИЖЕ
В Париже
Я видел свечи
В форме березовых пней
И слышал русские речи
И прошлых и наших дней,
И русские видел сапожки
На ножках французских дам,
И русские чашки и плошки
В витринах я видел там,
Как будто бы в русские кубки
Французское льется винцо,
И смахивающее на полушубки
Заметил я пальтецо.
Дело в том, что
ТУ-104
И быстрота
Каравелл
Сближают все в этом мире,
Чтоб этот мир здоровел.
И видел я, улетая,
Как в неопавшей листве
Снежинки кружились, тая
В Париже, почти как в Москве.
У ТРАМПЛИНА
За Университетом
Где-то на высоте там
ТУ
, на лету напоминая касатку,
Идет на посадку
И садится во Внуковском аэропорту.
„ „ "'
О, выходящий из самолета,
Кто ты,
Что видел ты
С высоты?
Вот он усаживается в автомашину,
Но только не в центр он стремится,
Как все,
А велит подвезти себя прямо к трамплину
На Воробьевском шоссе.
И, прислонившийся к парапету,
Смотрит не за реку на стадион,
А на громадину
Университета.
Да, это он!
Он, просыпающийся временами
Прошлого века блистательный ум,
Автор и ныне читаемых нами
Воспоминаний —
Былого и дум
.
Да, это он здесь бродил с Огаревым
По Воробьевым горам.
Горы обводит он взором суровым:
"— Витберг, не здесь ли задумал ты храм?
Зодчий Витберг когда-то мечтал возвести здесь
Огромнейший храм Христа,
Но этот проект отвергли
И храм далеко не по замыслу Витберга возвели
в низине,
В районе нынешнего Каменного моста.
После революции этот храм был разрушен,
И вместо него порепшли воздвигнуть Дворец Советов,
Но не этой низины искала его высота!
И дело закончилось сооружением
Зимнего плавательного бассейна,
Действительно украшающего тамошние места.
А здесь, на горах, возникла громада Университета,
Как не лишенная некоторых архитектурных
излишеств,,
Но все же в какой-то степени
Осуществленная витберговская мечта.
Вот о чем думает Герцен,
Вот о чем шепчут его уста.
А может быть, это попросту шелест
Древесный слышится
Там, в пламенеющих зарослях
Университетских садов?
И о проектах и замыслах,
О вызреванье плодов
Думает Герцен,
А может быть, я ошибаюсь*
Вовсе не Герцен стоит,
Облокотившись на парапетный бетон, —
Может быть, это стою, улыбаясь,
Я, а не он.
РОЯЛЬ
Я чуток,
Напряжен я,
Как рояль,
Но подойди хоть Бородин, хоть Скрябин
Не трогайте, не жмите на педаль!
Шершавый от царапин и корябин,
Сегодня я уж больше не служу
Рукам умелым, как и неумелым,
Но сам себе я струнами гужу
И весь дрожу своим древесным телом.
И, клавишами тихо шевеля,
Я обращаю это в звуки.
Это
Воздействуют магнитные поля
Иных миров, летящих в бездне где-то.
Они звенят: украдь, украдь, украдь,
Подстереги, похить нас, извлеки нас!
И, отвергая нотную тетрадь,
За ними я и сам в погоню кинусь.
НОЧНАЯ ТВАРЬ
Я —
Пламень фар,
И на меня летят
Ночные бабочки и мотыльки,
Не ведая, чего они хотят.
Ночную тварь маню я колдовски.
Я
Даже мышь летучую подшиб,
Хоть не хочу, чтоб кто-нибудь погиб
Вот так бессмысленно из-за меня —
Стремительно летящего огня.
Но в воздухе такая суетня —
Ночная тварь
Несется на фонарь.
ПОДМОСКОВЬЕ
Не надо
Забираться даже в поезд —
Теперь почти дотуда и метро есть,
А там автобус,
Старый наш знакомец.
О, древняя глаголица околиц!
Расцвел подзол — поилец и кормилец.
Густ воздух от цветочного настоя.
Послушаем,
О чем поет здесь птаха?
Сельцо,
Крыльцо,
Кириллица перилец...
Но вовсе не в обличий монаха
Иную летопись колхозный Нестор
Печатает на пишущей машинке.
О чем?
О ценах на колхозном рынке,
О курочках, спорхнувших прочь с насеста,
И о вниманье к многолетним травам,
И обо всем, о чем полууставом
Нельзя писать, как и славянской вязью,
Когда добиться хочется успеха
В делах необычайного размаха.
Но все-таки
О чем поет здесь птаха?
О том, что по полям и по дубравам
Пройдет здесь осень шагом величавым
А в зимний день запахнет лыжной мазью
лес в шапке из искусственного меха
И, пользуясь беспроволочной связью'
Столицы несмолкаемое эхо — '
Через транзисторы зальется Пьеха.
ВНУТРЕННИЙ МИР
Вы
Во внутреннем мире
У ваших читателей были?
Все мерзлоты Сибири
Превратились там в рай изобилья.
Все нагие пустыни
В такую одеты одежду,
На которую ныне
Лишь только лелеем надежду.
И совсем как ответы
На сложнейшие наши вопросы,
Ярче, чем самоцветы,
Там горят плодоносные росы.
Тяготения гири
Давно превратились там в крылья.
Вы во внутреннем мире
У ваших читателей были?
Внешний мир изменился
Не настолько еще за полвека,
Чтобы в нем поместился
Весь внутренний мир человека.
мхи
Все,
Все на свете —
Дол и холм
И даже этот самый челн,
Что, соскользнув с огромных волн,
Причалил к мшистым плитам пристани, -
Все в мире обрастает мхом.
Трибуны и аудитории —
Все обрастает мхом истории.
И этот мох,
Порой взъерошенный,
Порой блестя, как изумруд,
Векует маскою несброшенной,
Ее срывать — опасный труд:
Вдруг взор увидишь огорошенный,
Рот, яростью перекошенный...
О, гость незваный и непрошеный,
Не трогай мхов, пускай цветут!
Пусть все,
Что чутким ухом ловится,
Все, что хулится, славословится,
Все изреченья, все пословицы,
И сказанное смехом,
Хотя бы пополам с грехом —
Все, все пусть обрастает мхом!
А иногда, бывает, чудится,
Как будто бы во сне плохом,
Что сам ты обрастаешь мхом.
Но только этого не сбудется,—
Умы горят и руки трудятся!
Ни гребни волн, ни снежный ком,
Ни пастбище с пастухом,
Ни всадник, скачущий верхом,
Ни соловей в лесу глухом,
Поющий на сучке сухом
Еще неведомо о ком,—
Они не обрастают мхом.
И ничего не позабудется!
И поэтому
Многие веревочные мотки напоминали сжатые кулаки
it
Щ И мерцали веревочных статуй пеньковые глазки
sfa. Так, как будто от тренья дымятся в зрачках огоньки.
| 1965
ВЕРВИ
В магазине
Хозяйственных изделий
Я подумал, что выставлены какие-то произведения
скульптуры,
Но на самом деле это были разных сортов
Витые веревочные фигуры
С несомненными признаками носов и ртов.
Некоторые
Напоминали
Лиц, связанных разными обстоятельствами.
Некоторые, будто бы и не виясь, и ничего не боясь,
Напоминали связанных данными обязательствами.
Словом, вместе с прямой тут была и обратная связь,
Некоторые верви
Крепки, как нервы,
Либо арканы на шею врагам,
А потому и дают, наверно,
Как бы сами связать себя по рукам и ногам,
Некоторые связки веревок
Напоминали плутовок,
Так запутавших все и такие кругом завязав узелки,
Что нельзя без опаски предвидеть развязки,
В метрополитене,
В универмаге
И в шелестенье
Газетной бумаги —
От физического соприкосновенья
С тысячами сограждан
Я хотя б на одно мгновенье
Делаюсь как бы каждым.
Я пребываю
Как бы в их плоти
Всюду — в трамвае
И в самолете.
И пусть я не каждый,
Но знаю одно я:
Каждый однажды
Будет и мною.
Хоть на мгновенье
В движенье, в полете,
В метрополитене
И в самолете.
НОЧНОЕ КОЛЬЦО
Сквозь ночь
С рефлектором на морде
Под вековечной мглой застав
Стремительно, как конь на корде,
Несется кольцевой состав.
Лечу я в нем!
Но что за искра
Здесь над моею головой
Мерцает где-то близко-близко,
Летя по замкнутой кривой?
На гнутом
Поручне вагонном
По кругу мечется она.
А для чего?
Каким законом
В полет миров вовлечена?
Я знаю:
Искорки круженье —
Ведь это в фокусе одном
Собравшееся отраженье
Огней туннельных за окном.
Недолговечное
Слиянье
Огней, рассеянных во тьме,
В единозвездное сиянье
Сливается в людском уме.
Вот
Выйду я на чистый воздух,
Да погляжу в ночную высь,
И разберусь я в этих звездах -
Зачем и как они зажглись.
Какая
Звездочка, мелькая
Сквозь дым и всяческую муть,
Въявь существует
И какая
Лишь отраженье чье-нибудь!
РОТ
Вот
Посмотри: рот,
Красный, горит,
Будто бы весь народ
Им говорит.
А у тебя рот
С такими линиями,
Будто, наоборот,
Между гробами, пустынями
Повелеваешь губами,
Будто двумя рабами,
Синими-синими,
Будто рабынями.
г"
О, Россия!
Издревле живу на Руси я,
И могу проспрягать я:
Азм есьм,
Ты еси...
Я могу рассказать,
Чем жила ты, Россия.
Все могу я поведать, о чем ни спроси.
О калине-малине, лаптях и булате
И о щах и о каше поведать берусь.
Если скажешь ты мне:
— Заберись на полати!—•
Заберусь и скажу:
— Исполать тебе, Русь!
Но уж эти слова ты забыла, пожалуй,
Не поймешь, что такое хотел пожелать.
— На полати,— ты скажешь,—
Ложись да не балуй.
Посулил же такое, чудак: испылать!
ЛЕС
У леса
Не счесть этажей.
Во-первых,
Этаж есть подвальный —
Подпольный, подземный, печальный
Питомник жуков и ужей.
А в первом лесном этаже,
Для жизни людской отведенном,
За каждым квадратом оконным
Иное творится уже...
Но выше
Этаж есть второй
И третий, четвертый и пятый,
Где прячется, весь суковатый,
Сам лес под древесной корой.
Там прячется он от костров,
От выхлопов автомашинных,
И птицы кричат на вершинах:
— Хозяин! Ты жив? Ты здоров?
И ночью я видел, как лес,
Как будто бессонницей мучим,
По собственным лестницам лез,
Как лезут медведи по сучьям.
На собственный лез он чердак,
К окошечкам звездных отдушин.
Ввысь к небу стремился он,—
Так
Свой собственный дом ему душен!
ДВА ОБЛИКА
Два облака пронеслись,
Неясно видоизменяясь,
Как протоплазма или слизь.
Два облака в одно срослись,
Как будто бы обороняясь
От вражьих сил.
Да не спаслись —
Рассеялись!
Но это — высь!
А на земле при лунном свете
Две тени крепко обнялись,
Два облика в один слились,
В мечтах лелея
Нечто т
...Закладка в соц.сетях
