Жанр: Философия
Система вещей
...ным кристаллизатором желания. Эта женщина - уже не
женщина, а лоно, грудь, живот, бедра, голос или лицо, что-то
одно в особенности'. Тем самым она становится "предметом",
образуя серию, элементы которой перебираются желанием, а
означаемым серии реально является уже вовсе не любимый
человек как личность, а сам же субъект в своей нарциссической
субъективности, коллекционирующий-эротизирующий сам себя
и делающий из любовных отношений самонаправленный дис
курс.
Это неплохо иллюстрирует собой вступительная сцена филь
ма Ж.-Л.Годара "Презрение", где на фоне кадров "обнаженной
натуры" происходит следующий диалог:
- Ты любишь мои ступни? - спрашивает она. (Заметим,
что на протяжении всей сцены она разглядывает себя в зеркале,
и это немаловажное-через свое отражение она сама себя расце
нивает как зрелище, то есть нечто есть уже обладающее
пространственной дискретностью.)
- Да, люблю.
- Ты любишь мои ноги?
- Да.
- А мои бедра?
- Да, - говорит он опять, - я их люблю.
(И так далее снизу вверх, вплоть до волос.)
- Значит, ты любишь меня целиком.
- Да, я люблю тебя целиком.
- Я тоже, Поль, - говорит она, резюмируя всю ситуацию.
Возможно, авторы фильма усматривали в этом здоровую
алгебраичность демистифицированной любви. Однако такое
абсурдное воссоздание желания по частям есть нечто в высшей
степени чуждое человеку. Распадаясь на серию своих телесных
частей и превращаясь в чистый предмет, женщина далее и сама
В пределе это могут быть волосы, ступни ног, а если регрессия зайдет
еще дальше, то и фетишистская кристаллизация детализации и без
личности предельно далеко от живого человека, в подвязке или бюст
гальтере; перед нами вновь материальная вещь, для обладания которой
характерна полная устраненность чужого присутствия.
86 Система вещей.
включается в серию всех прочих женщин-предметов, по отно
шению к которой она лишь один элемент из многих. Согласно
логике такой системы возможна лишь одна деятельность - игра
подстановок. Именно это мы и и отмечали как источник
коллекционерского удовольствия.
При любовных отношениях такое раздробление предмета на
детали в аутоэротической системе перверсии тормозится живой
целостностью другого человека'. Зато в отношении материаль
ных вещей оно является правилом, особенно когда речь идет о
достаточно сложных механизмах, поддающихся мысленной раз
борке. Например, об автомобиле можно сказать "мои тормоза".
"мое крыло", "мой руль". Говорят "я торможу", "я сворачи
ваю", "я трогаюсь". В плане обладания все органы, все функции
вещи могут быть по отдельности соотнесены с нашей личностью.
Здесь имеет место не персонализация на социальном уровне, а
процесс проективного характера - то, что характеризуется
глаголом "быть", а не "иметь". Применительно к лошади такое
смешение было бы невозможно, хоть она и явилась для человека
необычайно мощным средством превзойти себя. Дело в том, что
лошадь не собрана из отдельных деталей, а главное, она
обладает полом. Можно сказать "моя лошадь" или "моя жена",
но на этом именование такого рода собственности прекращает
ся. Все, что обладает полом, противится проективному раздроб
лению, а стало быть, и тому способу освоения, который мы
охарактеризовали как аутоэротическую страсть и, в предельном
случае, как перверсию*. По отношению к живому существу еще
можно сказать мое, но уже нельзя сказать я, как это говорят
об автомашине, символически присваивая себе ее функции и
органы. Регрессия здесь не безгранична. Лошадь может получать
очень сильную психическую нагрузку (такими мотивами, как
скачка полового сношения или мудрость Кентавра: его лицо -
пугающий фантазм, связанный с образом отца, а в его спокой
ствии - также и ограждающая сила Хирона-воспитателя) -
но эта нагрузка никогда не бывает упрощенно-нарциссической,
не принимает форму обедненно-инфантилизированной самопроекции
в ту или иную структурную деталь автомобиля (по
аналогии и едва ли не по смешению с разъятыми составными
Потому-то в подобном случае страсть и обращается на фетиш, где
живой сексуальный объект радикально упрощен до некоторой вещи,
эквивалентной пенису и осмысляемой как таковая.
В этом смысле собственническое самоотождествление с живым су
ществом срабатывает постольку, поскольку последнее воспринимается
как бесполое - например, маленький ребенок. "Что, "у нас" головка
болит?" - говорят младенцу. Или даже так: "Ах, "у меня" головка
болит!" По отношению к существу, обладающему полом, такое отожде
ствляющее смешение блокируется страхом кастрации.
Коллекция 87
частями и функциями человеческого тела). Лошадь обладает
символической динамикой лишь постольку, поскольку невоз
можно отождествить себя с ее частными функциями и органами.
а значит и исчерпать отношения с нею в аутоэротическом
"дискурсе", имеющем дело с разрозненными членами.
Подобная фрагментация и регрессия предполагают и особую
технику, технику автономизации частного объекта. Так, жен
щина, распавшись на синтагму различных эрогенных зон,
обречена на чистую функциональность наслаждения, которой и
соответствует некоторая эротическая техника. Это объективирующе-ритуализирующая
техника, маскирующая страх лич
ностного отношения, а также дающая субъекту реальное
(жестуальное, действенное) алиби и внутри самой фантазматической
системы перверсии. Действительно, всякая психическая
система нуждается в каком-то "обеспечении", в какой-то связи
с реальностью, в каком-то техническом "обосновании", то есть
алиби. В этом смысле акселератор в выражении "я даю газ",
или же фара в выражении "моя фара", или же весь автомобиль
в выражении "моя машина" служат реально-технической опо
рой для нарциссического обращения вспять психических им
пульсов, которым не дают дойти до реальности. То же самое
происходит и в эротической технике, которая признает себя
таковой: благодаря ей мы из генитальной сферы, где возникает
реальность и удовольствие, попадаем на уровень регрессивноанальной
серийной систематики, для которой эротическая жестуальность
представляет собой лишь алиби.
Как мы видим, техника отнюдь не всегда бывает "объективной".
Она объективна тогда, когда она социализирована, включена в
технологию и формирует новые структуры. Напротив, в бытовой
сфере она всякий раз оказывается удобным полем для регрессивных
фантазмов, потому что в ней всегда заложена некоторая возмож
ность деструктурации. Будучи собраны и смонтированы вместе,
детали технического предмета обладают связной логикой. Но в
нашем сознании такая структура страдает нестойкостью: своей
функцией она связана с внешним миром, и для нашей души она
формальна. Структурно иерархизированные элементы могут в
любой момент распасться и сделаться равнозначными друг другу
в парадигматической системе, где субъект развертывает сам себя.
Вещь изначально дискретна и легко дисконтинуализируется мыс
лью - тем более легко, что вещь (особенно техническое изделие)
уже не связана, как прежде, с человеческой жестуальностью и
энергией. Автомобиль потому и представляет собой, в сравнении
с лошадью, такой прекрасный предмет нарциссической манипу
ляции, что для управления лошадью необходимы мускульные
движения, жестуальность равновесия, - тогда как управление
машиной, напротив, является упрощенным, функциональным и
абстрактным.
88 Система вещей.
ОТ СЕРИЙНОЙ МОТИВАЦИИ
К МОТИВАЦИИ РЕАЛЬНОЙ
На протяжении всего нашего анализа мы пренебрегали самой
природой коллекционируемых вещей; занимаясь их системати
кой, мы не принимали во внимание их тематику. Между тем
очевидно, что картины мастеров коллекционируются иначе, чем
сигарные кольца. Прежде всего, коллекционирование (от
colligere - выбирать и собирать) - это не просто накопитель
ство. Низшую стадию образует накопление субстанций: старых
бумаг, продуктов, - лежащее на полпути между оральной
интроекцией и анальной задержкой; далее идет серийное на
копление одинаковых предметов. Коллекция находится уже в
области культуры; она ориентирована на предметы диффе
ренцированные, зачастую обладающие меновой стоимостью и
составляющие "предмет" хранения, торговли, социального ри
туала, демонстрации, - бывает, даже источник дохода. В них
объект сопровождается проектом. Не переставая отсылать друг
к другу, они вовлекают в эту игру внешнюю социальную
действительность, человеческие отношения.
Однако даже и там, где сильна внешняя мотивация, коллек
ция всегда остается подвластна внутренней систематике, обра
зуя в лучшем случае компромисс между той и другой; даже если
дискурс коллекции обращается к людям, прежде всего он
все-таки обращен к самому субъекту. В нем везде четко просле
живается серийная мотивация. Как показывают социологиче
ские опросы, покупатели книжных серий ("10/18", "Что я
знаю?"), однажды втянувшись в собирание данной серии, про
должают покупать даже те ее тома, которые им неинтересны:
внутреннее различие в рамках серии уже само по себе создает
достаточный формальный интерес, заменяя интерес реальный.
Мотивация покупки происходит по чисто ассоциативному пра
вилу. Сходным образом ведет себя и тот читатель, которому
чтение доставляет удовольствие лишь тогда, когда вокруг рас
ставлены все его книги; при этом неповторимость данной
конкретной книги стремится к исчезновению. Собственно, зна
чимой становится уже не столько сама книга, сколько момент
ее помещения в общий ряд на библиотечной полке. И обратно,
покупателю той или иной книжной серии, однажды "отставши"
от нее, очень трудно включиться снова - он уже не покупает
даже те тома, что представляют для него реальный интерес.
Этих наблюдений достаточно для четкого разграничения двух
разных мотиваций, взаимно исключающих друг друга и ужива
ющихся вместе лишь в порядке компромисса, причем серийная
Коллекция 89
мотивация по инерции явно имеет тенденцию преобладать над
диалектической мотивацией интереса*.
Но и чистое коллекционерство может иметь выход на реаль
ные интересы. Человек, поначалу покупавший систематически
все выпуски серии "Что я знаю?", в дальнейшем часто начинает
ориентировать свое собрание на какую-то определенную те
матику - скажем, музыку или социологию. На известном
количественном уровне накопления становится возможной из
бирательность. Однако здесь нет какого-то абсолютного прави
ла. С одной стороны, можно с одинаковым регрессивным
фанатизмом коллекционировать картины мастеров и этикетки
от камамбера, а с другой стороны, у детей коллекции марок
постоянно служат источником обмена. Таким образом, из тема
тической сложности той или иной коллекции никогда не следует
с необходимостью ее открытость в реальный мир. Самое боль
шее, такая сложность может служить ее признаком или приме
той.
Коллекция вырывается из рамок чистого накопительства либо
в силу своей культурной сложности, либо в силу своей непол
ноты, незавершенности. Действительно, всякий дефицит содер
жит в себе определенный императив - императив найти тот
или иной недостающий предмет. И такой императив, будучи
осмыслен как поиски, страстное стремление, послание к другим
людям*, сам по себе уже разрушает смертельные чары кол
лекции, где субъект гибнет в чистой фасцинации. Неплохой
иллюстрацией может служить телепередача, где каждый кол
лекционер, представляя публике свое собрание, упоминал при
этом некую вполне определенную "вещь", которой ему недостаТакое
разграничение серийного удовлетворения и собственно удо
вольствия очень существенно. Во втором случае перед нами как бы
удовольствие от удовольствия, где удовлетворение превосходит само себя
и утверждается как отношение к чему-то или кому-то. В серийном же
удовлетворении это "что-то" или "кто-то", второй член, благодаря
которому удовольствие и обретает свое качество, - исчезает, отсутст
вует, не получает удовлетворения; в результате удовлетворение отбра
сывается в серийную череду, проецируя вширь необретенную
целостность и компенсируя ее повторением одного и того же. Вот почему
люди, однажды перестав читать покупаемые ими книги, покупают их
все больше и больше. И потому же многократное повторение полового
акта или же смена партнеров бесконечно компенсируют собой исчер
панность любовных открытий. Удовольствие от удовольствия ушло -
остается удовлетворение. Одно исключает другое.
Однако даже и в этом случае другие люди нужны коллекционеру
лишь как свидетели его коллекции, и в уже сложившиеся отношения
между субъектом и объектом они включаются лишь на правах третьего.
90 Система вещей.
ет, тем самым приглашая всех помочь ее добыть. Вещь, стало
быть, способна дать начало социальному дискурсу. Но одновре
менно следует и признать очевидное: это способна сделать
не столько наличествующая, сколько отсутствующая
вещь.
САМОНАПРАВЛЕННЫЙ ДИСКУРС
Итак, для коллекции все же характерен, в тот или иной
момент, разрыв с инволютивной системой и обращение к
некоторому проекту или императиву (престижному, культурно
му, коммерческому - неважно, главное, вещь рано или поздно
ставит человека лицом к лицу с другим человеком, то есть
становится посланием). И все же сколь бы открытой ни была
коллекция, в ней всегда есть некая неистребимая не-соотне
сенность с миром. Чувствуя себя отчужденным, как бы рассе
янным в социальном дискурсе, чьи правила ему неподвластны,
коллекционер пытается сам воссоздать такой дискурс, который
был бы для него прозрачен, чтобы он сам владел его означаю
щими и сам же в конечном счете являлся его означаемым. Но
его проект обречен на неудачу: пытаясь преодолеть дискурс, он
не видит, что просто-напросто транспонирует открытую диск
ретность вещей в закрытую дискретность субъекта, где теряет
всеобщую значимость даже используемый им язык. Таким
образом, попытка обрести целостность через вещи всегда отме
чена одиночеством; она не связана с коммуникацией, и именно
коммуникации в ней не хватает. Возникает, впрочем, вопрос: а
способны ли вообще вещи образовать какой-то иной язык?
Может ли человек через их посредство утвердить какую-то иную
речь, кроме самонаправленного дискурса?
Коллекционер никогда не бывает безнадежным маньяком -
именно потому, что собирает он вещи, так или иначе всегда
препятствующие ему дойти в своей регрессии до полной абст
ракции бреда; но по той же самой причине дискурс, произво
димый им с помощью этих вещей, никогда не может преодолеть
некоторой своей скудости и инфантильности. Коллекциониро
вание - всегда процесс, ограниченный своей повторяемостью;
самый его материал - вещи - слишком конкретен и дисконтинуален,
чтобы сложиться в реальную диалектическую струк
туру'. Если "тот, кто ничего не собирает, - кретин", то и в
собирателе тоже всегда есть что-то убогое и нечеловеческое.
Иное дело, например, наука или память, которые также представля
ют собой коллекцию, но коллекцию фактов, знаний.
C. МЕТА- И ДИСФУНКЦИ*НАЛЬНАЯ
СИСТЕМА:
ГАДЖЕТЫ И РОБОТЫ.
Проанализировав вещи в их объективной (расстановка и
"среда") и субъективной (коллекция) систематизации, следует
теперь рассмотреть поле их коннотаций, то есть их идеологи
ческого значения.
"ТЕХНИЧЕСКАЯ" КОННОТАЦИЯ:
АВТОМАТИКА
Если формальная коннотация может быть резюмирована
понятием моды*, то коннотация "техническая" может быть
сформулирована одним словом автоматика - в нем заклю
чено основное понятие торжествующего механицизма и мифо
логический идеал современной вещи. Автоматика означает, что
вещь в своей частной функции приобретает коннотацию абсо
люта*. Поэтому автоматика всюду выдвигается и воспринима
ется как модель всей, техники.
То, как через психическую схему автоматики мы невольно
приходим к "технической" коннотации, можно проиллюстриро
вать примером из книги Ж.Симондона (цит. соч., с. 26). С
устранением необходимости заводить автомобильный мотор с
помощью рукоятки механическое функционирование машины
делается, со строго технологической точки зрения, менее про
стым, ставится в зависимость от применения электроэнергии,
черпаемой из внешнего по отношению к системе аккумулятора;
то есть технически здесь имеет место усложнение, абстрагиро
вание, но представляется оно как прогресс и знак современно
сти. Автомобили с заводной рукояткой старомодны, автомобили
без рукоятки - современны, поскольку они обладают коннотацией
автоматики, фактически маскирующей их структурную
слабость. Разумеется, можно сказать, что устранение заводной
рукоятки имеет своей не менее реальной функцией удовлетво
рить стремлению к автоматике. Тогда и утяжеляющие машину
хромированные украшения и гигантские крылья имеют своей
В данном пункте отсылаем к нашему анализу риторики форм
("Смысловые элементы "среды": формы"), а в плане социологическом
- к главе "Модели и серии".
Так, в плане форм "крыло" автомобиля через наглядность своей
формы коннотирует абсолют скорости.
92 Система вещей.
целью удовлетворить императиву престижа. Ясно, однако, что
такие вторичные функции осуществляются за счет конкретной
структуры технического изделия. В то время как и в двигателе
и в очертаниях автомобиля сохраняется множество внеструктурных
элементов, его конструкторы выставляют как признак
технического совершенства избыточное применение автоматики
в разного рода аксессуарах или же систематическое использо
вание сервоприводов (основной эффект которых заключается в
том, что мотор становится менее надежным, более дорогим,
быстрее изнашивается и требует замены).
"ФУНКЦИОНАЛЬНАЯ" ТРАНСЦЕНДЕНТНОСТЬ
Итак, степень совершенства той или иной машины постоянно
выставляется как прямо пропорциональная степени ее автома
тизации. Но, чтобы автоматизировать машину, приходится
отказываться от многих ее рабочих возможностей. Чтобы прак
тическая вещь стала автоматической, приходится делать ее
стереотипной, по функции, и менее надежной. Автоматика
сама по себе отнюдь не означает высокой техничности -
наоборот, в ней всегда кроется риск технологического застоя;
ведь в той мере, в какой вещь не автоматизирована, она
поддается переделке, включению в более широкий функцио
нальный комплекс. Как только она станет автоматической, ее
функция обретет совершенство, но и закрытость, несовмести
мость ни с какой другой. Таким образом, автоматизация - это
определенная замкнутость, функциональное излишество, вы
талкивающее человека в положение безответственного зрителя.
Перед нами - мечта о всецело покоренном мире, о формально
безупречной технике, обслуживающей инертно-мечтательное
человечество.
Современная технологическая мысль опровергает такую тен
денцию: подлинное совершенство машин, повышающее степень
их техничности, то есть их подлинная "функциональность",
связаны не с повышенным автоматизмом, а с наличием некото
рого зазора неопределенности, что делает машину восприимчи
вой к информации извне. Высокотехничная машина - это
открытая структура, и, взятые как целое, такие открытые
машины предполагают наличие человека, своего живого орга
низатора и интерпретатора. Но если на уровне высокой техно
логии указанная тенденция опровергается, то на практике
именно она по-прежнему ориентирует вещи в сторону опасной
абстрактности. Автоматика здесь безраздельно господствует, и
ее фасцинация так сильна именно потому, что не носит рацио
нально-технического характера: в ней мы переживаем как бы
некоторое бессознательное желание, как бы воображаемую
Гаджеты ч роботы 93
суть предмета, по сравнению с которой его структура и
конкретная функция нам достаточно безразличны. Ведь наше
фундаментальное, постоянное пожелание - в том, чтобы все
"работало само собой", чтобы каждая вещь, наделенная волшеб
ным совершенством, выполняла предназначенную ей функцию
при минимальных усилиях с нашей стороны. Пользование
автоматическим изделием сулит сладостную возможность как
бы по волшебству отсутствовать в его работе, видеть его, не
будучи видимым самому; это удовольствие эзотеризма, обрета
емое прямо в повседневном быту. Тем, что каждая авто
матизированная вещь навязывает нам, и порой необратимо,
стереотипное поведение, никак не подрывается ее непосредст
венный императив - изначальное стремление к автоматике.
Это желание предшествует объективной практике и имеет
настолько глубокие корни, что связанный с ним миф формаль
ного совершенства создает почти материальную преграду на
пути открытого структурирования наших технических средств
и потребностей, - а все потому, что коренится оно в самих
вещах как наш собственный образ*.
Поскольку автоматизированная вещь "работает сама собой",
то она внушает нам аналогию с самодеятельным человеческим
индивидом, и эта фасцинация непреодолимо сильна. Мы вновь
встречаемся здесь с антропоморфизмом. Раньше на орудиях
труда, на мебели, на самом доме, на их устройстве и примене
нии лежал четкий отпечаток человеческого образа и присутст
вия*. На уровне сложного технического изделия такая тесная
связь расторгается, но на ее место приходит новая символика
- символика уже не первичных, а сверхструктурных функций;
на автоматизированные изделия проецируются уже не жесты,
энергия, потребности, телесный образ человека, но самостоя
тельность его сознания, его способность контроля, его индиви
дуальность, его понятие о себе.
Автоматика, в сущности, выступает как вещественный экви
валент такой сверхфункциональности сознания. Она тоже пред
ставляет себя как пес plus ultra вещи, как нечто запредельное
ее функции, как нечто превосходящее человеческую личность.
Конечно, это наталкивается и на известное психологическое сопро
тивление: так, "героически" персонализированное вождение машины
не может примириться с автоматическим переключением скоростей. Но
подобный "личностный" героизм обречен волей-неволей исчезнуть.
Это еще касается даже и механических вещей: так, автомобиль, в
своей функции транспортного средства, по-прежнему сохраняет в себе
образ человека. В выборе своих очертаний, форм, внутреннего устрой
ства, способа движения и горючего он уже не раз отвергал те или иные
структурные возможности, повинуясь морфологическим, поведенческим
и психологическим императивам человека.
94 Система вещей.
В ней тоже формальной абстракцией маскируются структурные
слабости, механизмы самозащиты, влияние внешних факторов.
Таким образом, вещи тоже одержимы главной мечтой челове
ческой субъективности - о том, чтобы сделаться совершенноавтономной
монадой. Сегодня, избавившись от всякого наивного
анимизма и от всяких слишком человеческих значений, вещь
черпает элементы своей новой мифологии в своем собственном
техническом существовании (на техническое изделие проеци
руется абсолютная формальная автономия индивидуального
сознания); и один из путей, по которым она идет, - путь
автоматизации - по-прежнему связан с коннотативным обоз
начением человека, его формальной сущности и его бессо
знательных желаний, чем неизменно, а то и непоправимо
подрывается ее конкретно-структурная целесообразность, ее
способность "изменять жизнь".
В свою очередь, человек, делая автоматизированными и
многофункциональными свои вещи, вместо того чтобы стре
миться к гибкому и открытому структурированию своей деятель
ности, невольно демонстрирует тем самым, какое значение
получает он сам в техническом обществе - значение универ
сальной чудо-вещи, образцового орудия.
В этом смысле автоматика и персонализация вещей отнюдь
не противоречат друг другу. Автоматика - это просто мечта о
персонализации, осуществленная на уровне вещи. Эта высшая,
совершенная фирма той несущественности, той маргинальной
дифференциации, через посредство которых функционирует
персонализированное отношение человека к своим вещам*.
ФУНКЦИОНАЛЬНОЕ ОТКЛОНЕНИЕ:
ГАДЖЕТ
Автоматика сама по себе есть лишь отклонение в развитии
техники, но через нее открывается целый мир функционалистского
бреда - иными словами, огромное поле изделий, в
которых господствуют иррациональная усложненность, обсессивная
тяга к деталям, технический эксцентризм и бесцельный
формализм. В такой поли-, пара-, гипер- и метафункциональной
зоне вещь далеко отходит от свари объективной обуслов
ленности и всецело поглощается сферой воображаемого. В
автоматике иррационально проецировался образ человеческого
О персонализации см. ниже, в главе "Модели и серии". Помимо
прочего, автоматизация во многом обусловлена еще и мотивациями
моды и расчетами производителей: достаточно даже самой мелкой
дополнительной автоматизации какой-нибудь вещи, чтобы сразу сделать
устаревшими целые классы других изделий.
Гаджеты и, роботы 95
сознания, тогда как в этом "шизофункциональном" мире запе
чатлеваются одни лишь обсессии. По этому поводу можно было
бы написать целую "патафизику" вещи - науку о воображае
мых технических решениях.
Рассмотрим окружающие нас вещи с точки зрения того, что
в них структурно, а что неструктурно. Что в них - техническое
устройство, а что - аксессуар, техническая игрушка, чисто
формальный признак? Окажется, что неотехническая среда, в
которой мы живем, в высшей степени насыщена риторикой и
аллегорией. И не случайно именно барокко, с его пристрастием
к аллегории, с его новым дискурсивным индивидуализмом
(избыточность форм и поддельные материалы), с его демиургическим
формализмом, - именно барокко открывает собой
современную эпоху, в художественном плане сочетая в себе все
мотивы и мифы технической эры, в том числе и доведенный до
предела формализм детали и движения.
На этом уровне техническое равновесие вещи нарушается: в
ней развивается слишком много вспомогательных функций, где
вещь подчиняется уже одной, лишь необходимости функцяонировать
как таковой.; это предрассудок функциональности:
для любого действия есть или должна быть какая-то вещь - если
ее нет, ее надо выдумать. Отсюда конкурсы самоделок Ленина,
когда бы всяких нововведений, одним лишь комбинированием
технических стереотипов создаются вещи с чрезвычайно специфи
ческими и абсолютно бесполезными функциями. Функция, на
которую они нацелены, настолько узка, что превращается в
условный предлог: фактически эти вещи субъективно функцио
нальны, то есть обсессиональны. К. тому же приводит и обратный,
"эстетический" жест, когда красота чистой механики пр
...Закладка в соц.сетях
