Жанр: Философия
Историко-философские исследования.
... По наличным материалам
можно говорить минимум о трех типах построения социокода,
из которых особый интерес для нас имеют наиболее
распространенный (две трети населения земли) традиционномифологический
и наш "европейский", или "развитый".
В традиционном коде знание не образует целостного массива,
группируется по профессиональному признаку в очаги -
вечные имена богов, и лишь через эти имена приводится в
связь целостности: боги образуют семью, связаны кровно-родственными
отношениями. Божественное имя в такой системе
мыслится изобретателем и покровителем всех навыков и умений
данной профессии, соучастником профессиональной деятельности,
хранителем профессионального мастерства. Трансляция
в основной своей части использует неформальное обучение
в рамках наследственного профессионализма: новые поколения
обучаются навыку, участвуя в труде старших. Связь между
профессиональными навыками на знаковом уровне практически
отсутствует, между ними нет каналов "обмена опытом".
Наш код универсален, использует для хранения знания содержательный
формализм и универсальные операции его обработки.
Если говорить о современном его строении, то код "раздвоен":
в массиве научной публикации мы храним универсальные
полуфабрикаты навыков и умений - "фундаментальное
знание", не прописанное по какому-нибудь определенному
применению, но позволяющее собирать из своих элементов
машины, технологии, организационные схемы для самых различных
применений. Трансляция также универсальна и формальна:
система всеобщего образования готовит универсала,
который специализируется уже на универсальной базе.
Функция социализации отражает, с одной стороны, неизбежность
хотя бы пассивного приспособления общества к меняющимся
условиям среды и, следовательно, необходимость обновления
кода, а с другой - тот, думается, обязательный для
каждого материалиста факт, что единственным источником нового
знания "для всех времен и народов" является творчество
смертного и недолговечного человека, что если продукты такого
творчества не будут связаны в коде на предмет хранения и
трансляции, то они погибнут вместе со смертью индивида. По109___________________Проблема
доказательности...____________________
скольку механизмы социализации ориентированы на структуры
конкретных кодов, типологические различия в устройстве кода ведут
к типологическим различиям и в механизмах социализации.
В традиционной социальности эту нагрузку несут боги: продукт
творчества социализируется через очередной миф, в котором
бог представлен вдохновителем и творцом нового. С этим
обстоятельством связана своеобразная "векторность" развития
традиционного общества: строение кода перекрывает путь к
универсализму и самим составом связи целостности (кровнородственные
отношения богов), и способом социализации нового
- в код вводится не полуфабрикат, а либо модификация
наличного навыка, либо целиком навык. С другой стороны,
строение традиционного кода не препятствует движению в
специализацию, в распочкование профессий и божественных
имен, в умножение очагов профессионального знания. Движение
в специализацию необратимо, и за какими-то пределами,
производно от уровня помех среды, оно неизбежно ведет к
краху социальности, принимает тот самый циклический вид:
возникновение - расцвет - увядание - гибель, - о котором
так много писали и пишут циклисты.
У нас социализирующую нагрузку несет институт научной
публикации, и, поскольку социализация нового идет в форме
полуфабриката (фундаментальное знание), только у нас и возникают
специфические априорные формы научного знания,
попытки их осмыслить в теории познания-поступательности,
где, по нашему мнению, как раз и локализуется субъектно-обьектное
отношение, диалектика движения знания.
С той же естественностью, с какой познавательная установка
нашего школяра или студента обращена к книге или журналу,
познавательная установка профессионала в традиционном
обществе обращена к богу - хранителю и источнику информации.
Не следует, нам кажется, преуменьшать возможности традиционного
способа накопления профессионального знания,
достаточно напомнить о железной колонне в Дели, которая вот
уже много столетий стоит в посрамление научной форме познания
и не ржавеет; традиция способна накапливать огромные
объемы знания. Но следует все же четко различать традиционное,
антично-христианское и новое.
Если проблема материализма и идеализма локализована в
поступательности содержательного формализма, в процессе поМ
.К. Петров__________________________110
знания, в творчестве нового знания, то единственным способом
проверить, был ли в античности философский материализм или
идеализм, является анализ античных философских систем на
функцию социализации нового знания, на схемы творчества. Попытаемся
проверить подозреваемых: Платона и Демокрита.
Учение Платона об энтузиазме, Эросе познания очевидно (и
прекрасно!) вписано в функцию трансляции. Оно не предусматривает
выхода в новое, а, совсем напротив, ориентировано
на сохранение наличного, на причащение к вечному и неизменному
через воспоминание. Вечный мир идей Платона, его
связь с текучим и смертным есть уникальное в истории философии
по глубине и ясности опредмечивание сути и смысла социокода.
Лишь иногда Платон выходит за рамки трансляции в
то, что мы сегодня понимаем под творчеством. Наиболее четкий
пример такого выхода - "Ион", где мы сразу находим
"манию", "одержимость" - чистую традиционную схему творчества
по указаниям бога и под наблюдением бога. Поэты, по
Платону, - "передатчики богов, одержимые каждый тем богом,
который им овладеет". Творят "не от умения, а по божественному
наитию... бог отнимает у них рассудок и делает их
своими слугами, вещателями и божественными прорицателями,
чтобы мы, слушатели, знали, что это не они, у кого и рассудка-то
нет, говорят такие ценные вещи, а говорит сам бог и через
них подает нам голос" (Ион, 534). Платон в такой трактовке
творчества не оригинален, Телемах у Гомера излагает Пенелопе
ту же схему; "Как же ты хочешь певцу запретить в удовольствие
наше то воспевать, что в его пробуждается сердце?
Виновен в том не певец, а виновен Зевес, посылающий свыше
людям высокого духа по воле своей вдохновенье" (Одиссея, 1,
342-345). И здесь не должно смущать слово "поэт": миф, исполнение
мифа - обычный и практически единственный способ
коммуникации традиционного мира, связи неграмотных
профессионалов в информационное целое.
Существует ли в вопросе об источнике знания, об определителях
процесса познания, в том, что З.А.Каменский называет
"гносеологической активностью относительно объекта", какаято
противоположность между античными философами, которая
позволяла бы, скажем, Платона и Демокрита показать антиподами
на сфере познания, занимающими полярные позиции в
ключевых вопросах теории познания? Не будем детально разбирать
фрагменты Демокрита и свидетельства о Демокрите,
У"
%-.№.
Jjj__________________Проблема доказательности...___________________
предоставим слово А.Ф.Лосеву: "Хотя, как мы знаем, опыт божественного
"энтузиазма" всегда был у греческих поэтов и философов
и они очень любят об этом говорить, у Демокрита мы
невольно чувствуем в этих словах некоторый субъективистический
налет, уже не наивный, а интеллигентски-рефлектированный
экстаз. Недаром по этому вопросу на Демокрита ссылаются
представители эллинистически-римской рефлексии - Цицерон
и Гораций. Таким образом, из философов не Платон, а Демокрит
учит впервые о поэтической ""мании"" (История античной
эстетики. М., 1963, с. 479).
Здесь круг замыкается, и мы уже начинаем понимать, почему
специалисты-античники, в частности и Маркс, с таким трудом
поднимаются на разговор об античном материализме. И
поскольку схоластическая схема доказательности с опорой на
авторитет-начало является прямым потомком мифа, энтузиазма,
поэтической мании, проблема генезиса философского материализма
и идеализма допускает более простую постановку:
применимы ли категории "материализм" и "идеализм" к схоластическому
способу доказательства, замен которому не обнаруживается
до нового времени?
Можно, конечно, обозвать в горячке схоластическую аргументацию
и все ее разновидности идеализмом, но в традиционном-то
обществе эта схема работает как социализатор знания,
вводит в код новое, там она живая. Нам кажется, что применительно
к схоластике, к этой "игре в слова", закрывшей
традиционный выход к содержанию, категории теории познания
не имеют смысла, и вопрос о генезисе философского материализма
и идеализма неразрывно связан с вопросом о возникновении
научной познавательной схемы, есть философская
санкция этой схемы, располагающей доказательные авторитеты
вне теории. Это произошло в новое время, и процесс разработки
такой схемы достаточно хорошо изучен.
Нам кажется также, что, пытаясь по ходу дискуссии выделить
принципы построения методологии историко-философских
исследований, мы обязаны обсудить и принцип принципов
такой дисциплины: быть ли ей схоластической или научной
теорией, полагаться ли ей на авторитетные высказывания
или на результаты "полевых" историко-философских исследований.
Статья ЗА-Каменского может стать хорошим началом этого
полезного и неизбежного для истории философии разговора.
20.02.1970
ЯЗЫК И ПРЕДМЕТ ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ
Язык - универсальное средство и форма общения людей по
поводу вещей, людей и результатов самого общения - образует
необходимое условие существования человеческих коллективов
на всех этапах общественного развития, и lingua такой же надежный
отличительный признак человеческого рода, как и
sapinutia, даже, может быть, более надежный в силу очевидности
своих манифестаций. Философы всех времен связывали
язык и мышление, иногда не различали их, а там, где различение
происходило, предпринимали сознательные попытки их
отождествления на всех уровнях - от общих указаний на тождество
языка и мышления до предложения - "законченной
мысли" и слова - "понятия". Независимо от того, как именно
понимается роль языка в мышлении, общении, поведении, он
всегда и при всех истолкованиях, в любых философских и лингвистических
учениях остается, с одной стороны, непременным
соучастником и неустранимым условием существования для
всех видов коллективной деятельности, выступает ли деятельность
в форме организованного поведения или общения, творчества,
а с другой - условием, универсализирующим, навязывающим
процессам общения всеобщие, независимые от индивидов
и для каждого смертного поколения априорные формы
- правила, нарушить которые невозможно, не разрушая при
этом самого общения или не отсекая возможность передачи
продуктов мыслительной деятельности другим индивидам.
Этот традиционно высокий статус языка в философии, который
позволял, скажем, Гегелю в структуре немецкого языка
усматривать несомненные следы присутствия и творческой работы
саморазвития духа, Марксу и Энгельсу писать о языке -
113_______________Язык и предмет истории философии_________________
действительности мысли, Ленину - включать историю языка в
состав предмета истории философии, подвергается за последние
десятилетия крайне противоречивому процессу переоценки,
связанному с попытками позитивистского, поведенческого,
структурального истолкования языка, с выявлением в процессе
таких истолкований группы новых языковых свойств, с философской
реакцией на сами эти направления и на полученные
новые результаты. От пирровой победы над всеми течениями
структурализма в дискуссии 1950 года, подготовившей по правилам
диалектики совершенно некритический этап если и не
очень бурного, то, во всяком случае, широковещательного развития
структуральных, точных, математических методов изучения
языка, мы только сейчас приходим в состояние беспристрастности,
способности трезво и здраво судить о вещах, которым
абсолютно безразличны наши чувства, стремления, позиции,
поскольку, и в этом приходится видеть основное достижение
последних десятилетий, лингвистам удалось заставить
заговорить сам язык, а когда говорят факты, не остается места
ни предвзятым позициям, ни глубочайшим убеждениям. К тому
же то, о чем говорят факты, звучит в равной степени неожиданно
как для тех, которые с самого начала видели в
структуралистских увлечениях нечто заведомо обреченное на
провал и даже, в меру собственного негодования, пытались
пресечь в корне очередное грехопадение философствующих
лингвистов и языковедствующих философов, так и для тех, кто
вопреки здравому философскому смыслу дал себя увлечь очередному
завихрению.
С лингвистикой последних десятилетий произошел типичный
для науки и философии казус, когда, скажем, отправляясь
на благочестивые поиски гармонии небесных сфер, обнаруживают
нечестивые законы Кеплера или, критикуя Кеплера аргументами
от Аристотеля, как это сделал Галилей в обоснование
превосходства кругового движения через принцип инерции,
подкладывают мину и под Аристотеля, и под весь христианский
разумный миропорядок, а потом и взрывают ее, что с галилеевой
помощью проделал Гоббс. Того же типа ситуация характерна
и для современной лингвистики, которая направлялась
на поиски одного, а нашла другое, настойчиво стремилась
доказать одно и пришла к убедительным доказательствам несостоятельности
собственных замыслов. Имеет поэтому смысл
начать с краткого анализа событий в лингвистике, чтобы затем
М.К.Петров__________________________114
уже, с уточненными представлениями о языке, сделать попытку
разобраться в проблеме языка и истории философии, языка
и истории мысли.
1. НОВАЯ Е^НИЦА ЯЗЫКА?
Все мы со школьной скамьи усваиваем йремудрость александрийских
грамматиков и обычно на всю жизнь утверждаемся
в убеждении, что язык - это грамматика и словарь, и все,
что связано с языком, укладывается в представление о трех его
единицах - о букве (фонеме), слове и предложении. Того же
взгляда придерживалась в принципе, да и придерживается еще,
лингвистика, традиционно распределяя предметы своего внимания
в фонологию, лексикологию и грамматику. За пределами
предложения как высшей единицы языка начинается для традиции
нечто совсем другое - филология, имеющая дело с вещами
тонкими и не всегда понятными, вроде смысла, стиля,
художественной формы и т.п.
То новое, что появилось сегодня в лингвистической проблематике
и начинает шатать краеугольные камни традиционного
языкознания, можно продемонстрировать на элементарных,
но, к сожалению, многословных примерах. Решимся на один.
Допустим, что нам даны две последовательности грамматически
безупречных предложений;
1. Ефрем Денисов тоскливо поглядел кругом на пустынную
землю. Его томила жажда, и во всех членах стояла ломота.
Конь его, тоже утомленный, распаленный зноем и давно не евший,
печально понурил голову. Дорога отлого спускалась вниз
по бугру и потом убегала в громадный хвойный лес. Вершины
деревьев сливались вдали с синевой леса, и виден был только
ленивый полет птиц да дрожание воздуха, какое бывает в очень
жаркие летние дни. Лес громоздился террасами, уходя вдали
все выше и выше, и казалось, что у этого страшного зеленого
чудовища нет конца (Чехов. Встреча).
2. Ефрем Денисов тоскливо поглядел кругом на пустынную
землю. Тот, кто утром кофе пьет, никогда не устает. Оба ученых
завершили определенные этапы своих исследований в области
физики элементарных частиц. Грамматический строй
языка изменяется еще более медленно, чем его основной словарный
фонд. Сбоку телеги на перекладине висел двадцати115_______________Язык
и предмет истории философии________________
фунтовый колокол. Вчера утром "Гемма" вышла в свой первый
рейс в Баренцево море.
Существует ли на формальном уровне, без обращения к смыслу,
возможность различить, какая из этих двух последовательностей
принадлежит к языку, несет формальную печать такой
принадлежности, а какая лишь маскируется под язык, не имея
к нему отношения? На неформальном уровне все просто, любой
интуитивно чувствует, что вторая последовательность -
бессвязный набор фраз, который годится разве что для театра
абсурда, где как раз и используют подобный квазиязык грамматических
упражнений в учебниках иностранного языка. Но с
точки зрения научного формализма интуиция здесь совершает
запрещенную операцию выхода за рамки хотя и не высказанных,
но жестких условий. Если, например, нам в духе задач на
"черный ящик" предлагают определить по движению элеронов,
ведет ли лайнер летчик или автопилот, то любая, хотя и не запрещенная
специально, попытка заглянуть в кабину летчиков
будет рассматриваться как нарушение правил научной игры, и
нам волей-неволей придется признать, что, судя по движению
элеронов, летчик и автопилот неразличимы, в функциональном
отношении одно и то же. По тем же причинам, если строго
придерживаться правил традиционной лингвистической игры,
тексты 1 и 2 с равным правом могут претендовать на принадлежность
к языку. Если язык изучается научными методами и
высшей единицей его служит предложение, оба текста заведомо
принадлежат к языку и вскрыть их различие невозможно.
Открытием современной лингвистики, от которого она,
кстати говоря, старается всячески увернуться, является тот
факт что задачи типа предложенной разрешимы: можно, оставаясь
на формальном уровне, различить, какая из двух последовательностей
принадлежит языку, но формализм этот будет
принципиально иной "ненаучной" природы. И чем "многословнее"
последовательность, чем больше в ней предложений, тем более
четко проступает печать формальной принадлежности к языку
или к бессмыслице. Ципф (1), который первым обнаружил отнесенные
не к слову или предложению, а к связному тексту характеристики,
начал с анализа "Улисса" Джойса, текст которого
содержит 260 430 словоформ (словарь - 29 899).
После Ципфа, исследования которого касались главным образом
ранговых распределений частот словоупотребления в
связных текстах (закон Ципфа), была открыта и группа других
М.К.Петров_________________________116
свойств - "глубина памяти" (Ингве), квоты участия левого в
правом ("цитирование"), шаговое смещение смысловых единиц
к определенности (падение энтропии), структуры конечной определенности,
но текст как высшая единица языка, имеющая
свой особый формализм, далек еще от признания. "Текст -
природа лингвиста" - одно из самых популярных среди языковедов
изречений, но осознания того, что "природа" эта сотворена
человеком по особым правилам, пока не видно. Хоккет,
например, в третьем из семи постулатов пишет: "Мы вполне
можем ограничить внимание отрезками конечной длины, которые
называют предложениями" (2, р. 221). Интересно, согласится
ли с ним его "слушающий", если он услышит "отрезки
конечной длины" вроде нашей последовательности 2?
Посмотрим, как все это произошло и что могут означать новые
свойства языка.
Современная "точная" лингвистика любит начинать свое летосчисление
с Соссюра, с его "коперниковского переворота" в
языкознании. Смысл переворота заключался в четком различении
языка и речи по системному признаку. "Надо с самого начала
встать на почву "языка" и его считать нормой для всех
прочих проявлений речевой деятельности... По нашему мнению,
понятие языка (langue) не совпадает с понятием речевой
деятельности вообще (langage); язык - только определенная
часть, правда важнейшая, речевой деятельности. Он, с одной
стороны, социальный продукт речевой способности, с другой
- совокупность необходимых условий, усвоенных общественным
коллективом для осуществления этой способности у отдельных
лиц. Взятая в целом, речевая деятельность многоформенна
и разносистемна; вторгаясь в несколько областей, в области
физики, физиологии и психики, она, кроме того, относится
и к индивидуальной и к социальной сфере; ее нельзя отнести
ни к одной из категорий явлений человеческой жизни, так как
она сама по себе не представляет ничего единого" (3, с. 324).
Язык, таким образом, рассматривается как устойчивое в неустойчивом
и многообразном (речевая деятельность), как норма
и связь этого неустойчивого. "Язык есть система, подчиняющаяся
своему собственному порядку" (там же, с. 332), что
и приводит к взгляду на словарь и грамматику как на содержательные
и сведенные в систему нормативов устойчивые моменты
речи. "Возможность фиксировать относящиеся к языку явления
и приводит к тому, что верным его изображением могут
117________________Язык и предмет истории философии_________________
служить словарь и грамматика, ибо язык есть склад акустических
образов, а письмо - осязаемая их форма" (там же, с. 327).
Вся область применений языка (речевая деятельность), для
которой Ельмслев использует термин "узус", предстает как
приспособление возможностей системы к условиям и потребностям
момента, как манифестация (собственно речь - parole),
как обмен в принципе неизменными и всеми одинаково воспринимаемыми
акустическими (или осязаемыми) образами -
содержательными компонентами единой системы. "Избегая
бесплодных определений слов, мы прежде всего различили
внутри общего феномена, каким является речевая деятельность
(langage), два факта: язык (langue) и речь (parole). Язык для нас
- это речевая деятельность минус сама речь. Он есть совокупность
лингвистических навыков, позволяющих отдельному человеку
понимать других и быть ими понятым" (там же, с. 341).
Эта мысль Соссюра о языке - упорядоченной системе
средств взаимопонимания, и о речи - конкретном использовании
этих средств в актах обмена в "говорящей массе", стала,
по существу, "началом" современной лингвистики. В статье
1942 года "Язык и речь" Ельмслев, развивая в этой части Соссюра,
усиливает именно этот момент замкнутости речевой деятельности
(узуса) на язык-систему (схему): "Реализация схемы
обязательно является узусом: коллективным и индивидуальным.
Мы не знаем, как возможно с этой точки зрения сохранить
и отдельно исследовать различие между социальным и индивидуальным.
Речь в целом может рассматриваться как факт
языка, акт речи - как факт индивидуального узуса; бесполезно
рассматривать их иначе. Могут возразить, что при таком подходе
смазывается свободный и непроизвольный характер акта,
а также его творческая роль. Но это не так: ведь узус - это
множество возможностей, из которых в момент акта речи совершается
свободный выбор. Описывая узус, надо всегда учитывать
пределы, в которых допускаются колебания и отклонения;
если эти пределы зафиксированы точно, в актах речи не
имеет места выход за них. Если это произойдет, описание узуса
надо перестроить. Таким образом, из определения следует, что
в акте речи не может содержаться ничего, что не было бы предусмотрено
узусом" (4, с. 65).
Эта позиция подкреплена и своеобразным лингвистическим
материализмом образца XVII-XVIII вв., еще больше сближающим
исходное сечение Соссюра язык-речь с традиционным
М.К.Петров___________________________118
для науки водоразделом теория-взаимодействие. "По нашему
мнению, некоторые течения современной лингвистики напрасно
прибегают к реализму, плохо обоснованному с точки зрения
теории познания; лучше было бы вернуться к номинализму.
Реализм не упрощает, а усложняет вещи, не расширяя сколько-нибудь
существенно наших знаний. Лингвист, изучающий
соотношения между именем и вещью, должен особо стремиться
к тому, чтобы имя и вещь не смешивались" (там же). По сути
дела, это и есть лозунг современной лингвистики: текст -
природа лингвиста.
Предлагается, таким образом, описывать то, что есть, руководствуясь
при этом идеей репродукции, повтора - "если эти
пределы зафиксированы точно, в актах речи не имеет места
выход за них", то есть возникает обычная естественнонаучная
или кибернетическая ситуация описания по поведению, поиска
за явлениями закона, устойчивого в надежде, что найденное
будет обладать свойствами обратимости, и, единожды выделив
этот момент устойчивости в повторах, мы всегда сможем воспроизвести
группу связанных с ним явлений. В "Пролегоменах"
Ельмслев пишет: "Цель лингвистической теории - испытать,
по-видимому, на исключительно благоприятном объекте
тезис о том, что существует система, лежащая в основе процесса,
- постоянное, лежащее в основе изменений" (5, с. 271).
Это постоянное, лежащее в основе изменений, надлежит
изъять из текстов. "Объекты, интересующие лингвистическую
теорию, суть тексты. Цель лингвистической теории - создать
процедурный метод, с помощью которого можно понять данный
текст, применяя непротиворечивое и исчерпывающее описание.
Но лингвистическая теория должна также указать, как с
помощью этого метода можно понять любой другой текст той
же самой природы... Пользуясь инструментом лингвистической
теории, мы можем взять из выборки текстов запас знаний, который
снова можно использовать на других текстах. Эти знания
касаются не только и не столько процессов или текстов, из
которых они извлечены, но системы или языка, на основе которой
(или которого) построены все тексты определенной природы
и с помощью которой (или которого) мы можем строить
новые тексты. Посредством лингвистической информации, полученной
нами таким образом, мы сможем построить любые
мыслимые или теоретически возможные тексты на одном и
том же языке... По-видимому, было бы невозможным для чело119_______________Язык
и предмет истории философии_________________
века проработать все существующие тексты, и, более того, этот
труд был бы напрасным, поскольку теория должна распространяться
также и на еще не существующие тексты. Лингвист-теоретик,
как и всякий другой теоретик, должен предвидеть все
мыслимые возможности - представить эти возможности, которые
он сам не испытал и не видел, реализованными, хотя некоторые
из них, вероятно, никогда не будут реализованы. Только
таким образом можно создать лингвистическую теорию, которую
с уверенностью можно применять" (там же, с. 276-277).
Нет ничего легче, как сходу раскритиковать философскую
несостоятельность такой теории, где мир речевой деятельности
(узус) - "множество возможностей, из которых в момент акта
речи совершается свободный выбор", и замкнутую систему таких
возможностей
...Закладка в соц.сетях
