Жанр: Философия
Историко-философские исследования.
... предмета
лингвистики (и формальной логики) как нечто внешнее и запредметное.
Рассуждая о спекулятивном и дискурсивном, Гегель
специально останавливается на этом эффекте (Соч., т. IV, с. 3436),
хотя его рецепт - "только то философское изложение достигло
бы пластичности, которое строго исключило бы способ обычного
отношения частей предложений" - выглядит не менее наивным,
чем усилия наших машинных переводчиков понять и "запрограммировать"
текст без опоры на связь предложений в тексте,
методом простого иссечения этой целостности до "неделимых".
Так или иначе, но ученого, реального творца целостности массива
научного знания, истории этой знаковой реальности знания,
которому творить историю науки приходится с той же естественностью
и с тем же отсутствием осознанно-резонирующего отношения
к правилам этой деятельности, с какими мы говорим по
правилам родного языка, может интересовать и необходимо интересует
лишь общее в предметных различениях - "как это делается",
где под "это" понимается отнюдь не история науки и не историческая
целостность массива научного знания, а понимаются
правила построения различенного элемента этой целостности -
правила оформления вклада на предмет его отчуждения-социализации.
И коль скоро это так, мы теперь в состоянии выяснить те
точки и линии соприкосновения с немецкой классикой, которые
позволяют, нам кажется, ближе подойти к философской санкции
________________Проблема знания в истории философии______________475
научной целостности, знаковой реальности, условий на входе, как
они выявляются в науковедческих исследованиях.
Рассматривая массив научных публикаций как сотворенную
смертными учеными историческую целостность предметных различений
научного знания и отказываясь покидать ту обязательную
для материалиста точку зрения, что только смертный человек обладает
способностью к творчеству, мы можем относительно этой
преемственно и поступательно растущей реальности фундаментального
научного знания поставить три группы вопросов: во-первых,
это вопросы о структуре целостности самой этой реальности,
где мы неизбежно столкнемся с Гегелем в анализе того ряда духовных
формаций, "который не остается ни множеством, ни таким
рядом как следованием друг за другом"; во-вторых, это вопросы
предметной содержательности составляющих историческую
целостность различений, где мы неизбежно войдем в соприкосновение
с априоризмом Канта как с проекцией социальной репродукции,
принимающей для чистой науки вид формального канона,
правил оформленности предметного содержания; в-третьих,
это вопросы, связанные с социализацией - с априоризмом правил
отчуждения готового уже научного продукт индивидов в общенаучное
достояние, которые проектируются в научную деятельность
уже не социальной репродукцией, а структурой исторической
целостности научного поступательного движения; здесь нас
пока не встречают философы, зато здесь нам обеспечена опора на
науковедческие и лингвистические исследования.
В рамках первой группы вопросов нам следует попытаться выяснить,
в чем именно точка зрения Гегеля на состав и структурный
тип связей целостности в научном поступательном движении
подтверждается данными науковедческих исследований и чем не
подтверждается. Науковедение выделяет здесь строгую структуру
сотворенности по правилам: все в массиве публикаций и, соответственно,
в массиве научного знания связано со всем сетью цитирования,
которая создается учеными по универсальным правилам
ввода - передачи их личного вклада в общенаучное достояние.
Публикация - акт перехода нового в наличное - есть не только
момент рождения "для науки" очередного элемента знания, что
вводит этот элемент в "послепубликационные" процессы связывания
нового и приложения, но и момент наращивания и очагового
изменения сети цитирования, что делает саму целостность научного
знания, как она представлена сетью цитирования, не только
творимой, но и обновляемой в каждом акте публикации.
476___________________________М .К. Петров
Здесь мы уже входим в резкое противоречие с Гегелем, для которого
связь исторической целостности научного знания есть становление
субъекта, "самости", рост в процессе самосознания, не
включающий ничего внешнего, что изначально не содержалось
бы уже в субъекте как "в себе" предметность или "для себя" негативность
- предзаданность, векторность роста 'в абсолют примирения
мыслящего и мыслимого .Такой субъект в сущности конструкция
плоская - лишенная исторической глубины сиюмоментность
системы, прошлое которой все целиком выведено в настоящее,
снято в этом настоящем, в наличном бытии как неистинное
и потерявшее право на самостоятельное существование. Дух времени
отсекает не только будущее, но и прошлое: "Я...старался показать
необходимое возникновение философских учений друг из
друга, так что каждое из них непременно предполагает предыдущее.
Общим выводом из истории философии является, во-первых,
что во все времена существовала только одна философия, одновременные
расхождения которой составляют необходимые стороны
единого принципа; второй вывод заключается в том, что последовательность
философских систем не случайна, а представляет
собою необходимую последовательность ступеней этой науки;
третий вывод заключается в том, что последняя философия данной
эпохи представляет собою результат этого развития, его истину,
воплощенную в том высшем образе, который сообщает себе
самосознание духа о себе. Последняя философия содержит поэтому
в себе предыдущие, включает в себя все предшествующие ступени,
есть продукт и результат всех прежних философий; нельзя уже
больше быть теперь, например, платоником" (Соч., т.Х1, с.618).
В реальности научного знания историческая глубина отнюдь не
снята, она "работает", в науке можно, а иногда и необходимо
"быть платоником" - тревожить "дух предков", вызывать их к
жизни и деятельности (работы Менделя, Циолковского, Флеминга,
Буля), то есть наличность системы научного знания, как она
дана в теориях, не покрывает истории научного знания, как она
дана в целостности сети цитирования: теория располагается на
гребне цитаруемости, в тех 6-7% работ высшего ранга цитируемости,
которые связывают до 90% нового, тогда как научный "крот"
копает не только в этой зоне высшей цитируемости, и сами эти
гребни возникают в форме цепной реакции не только из новых
работ, но и из работ старых, в том числе и из той трети работ массива,
которые образуют балласт, не имеют правых свойств цитируемости,
не участвуют до поры до времени в связи нового.
________________Проблема знания в истории философии______________477
Массив научных публикаций не обнаруживает ни векторности,
ни той замкнутой на "самость" способности избирательно наращивать
изменения, располагая их в целостность моментов движения
к развитости, которой в качестве энтелехии-оцеленности обладают
и желудь, и щенок, и гегелевский дух, что делает любой
момент развертывания соответствующей исторической целостности
закономерным и необходимым звеном в общей цепи развития
- "дух этого хотел в своей истории". Массив научной публикации
ничего не хочет, он, по сути дела, беззащитен перед вторжением
случайного, инертного, незаконного. Более того, поскольку входящие
в массив работы не имеют "правых" врожденных свойств цитируемости
- никто не может их цитировать до входа в массив,
когда они для науки пребывают еще в отрицательности, в "ничто"
от наличного "нечто", - все входящее в массив случайно, инертно,
незаконно, лишь после акта публикации-социализации время
в виде новых публикаций будет отделять зерно от шелухи, выстраивать
пики и гребни цитирования независимым от ученыхвкладчиков
способом.
При всем том поднятая Гегелем проблема организующе-связывающей
деятельности оказывается в силе и для массива научной
публикации, хотя, оставаясь на позициях признания
смертного человека единственным источником творчества, эту
организующе-связывающую деятельность невозможно реализовать
в ту идеальную антропоморфную фигуру субъекта - индивидуального
и всезнающего административного духа науки,
полномочного представителя ее целостности, по отношению к
которому ученые в рамках целого были бы похожи на научных
работников - "на слепых, гонимых внутренним духом этого целого".
И хотя современная "большая наука" в формах активной
государственной научной политики все чаще взывает к этой гегелевской
фигуре всезнающего и всесвязывающего административного
духа познания, создает планирующие, прогнозирующие, оценивающие
должности, занимая которые смертный человек по
долгу службы обязан исполнять функции гегелевского субъекта,
реальные результаты таких "экспериментальных проверок" гегелевской
гипотезы субъекта познания оказываются весьма неутешительными
- переведенная на гегелевский режим развития по
организующим указаниям высшей инстанции, планирующая процессы
творчества наука обнаруживает явные следы самоторможения,
связывания научной деятельности в бесплодные организационные
процедуры и формы, не дающие научного продукта.
478___________________________М.К.Петров
Но проблема организующе-связывающей деятельности остается,
и сама наука, какой она сложилась в качестве преемственно
интегрирующего свою целостность социального института
использует для решения этой проблемы гласность. Акт публикации
используется в науке не только как способ связи нового
с наличным, перевода нового в наличное, но и как способ
неформальной организации индивидов через оповещение многих
о том, что происходит в науке, для поиска и стимулирования
немногих заинтересованных - кандидатов в творцы новых
предметных различений. Соответственно, рядом со знаковой
реальностью фундаментального знания и производно от нее
наука выстраивает "совокупный субъект" - почетную реальность,
интегрирующую свою целостность по индивидуальноличному
основанию, эпонимическую характеристику науки, в
которую входят не вклады творцов, а их соотнесенные с вкладами,
связанные с судьбой и рангом вкладов имена.
Эта эпонимическая реальность, гласность и связанное с запретом
на плагиат фиксирование нового результата по первой
публикации имеют для научной деятельности огромное стимулирующее
значение, вынуждая ученых спешить с передачей
продукта в научное достояние, соревноваться с действительными
и вымышленными соперниками за право первому отметиться
в эпонимической реальности науки. И хотя по разным подсчетам
доля одновременных открытий не так уж велика (от 10
до 40%), ученый никогда не может быть уверен в том, что он
монополист в разработке той или иной проблемы. Споры о
приоритете, "многоименные" названия законов и эффектов -
реальные следы такого соревнования.
Совершенно очевидно, что ни гласность, ни тем более эпонимическая
реальность не организуют сами по себе деятельности ученого
в том прямом целеполагающем и программирующем смысле,
какой мы обычно вкладываем в сам термин "организация". Они
способны лишь концентрировать интерес и стимулировать поиски,
не предопределяя ни направление поисков, ни того, что будет
найдено. Вместе с тем, если ситуация анализируется от знаковой
реальности фундаментального знания как от основной связи целостности
науки, мы обязаны, видимо, среди других трансцендентальных
оснований указать и на индивидуально-личное основание
как на субстрат научной эпонимики, где также есть свое наличное
и своя эпонимическая отрицательность - все стремящееся отметиться
в эпонимической реальности население науки.
________________Проблема знания в истории философии______________479
Это разложение на реальность сотворенного (массив публикаций)
и реальность творцов (эпонимика) характерно только для
опытной науки, то есть, двигаясь по сети цитирования как по исторической
целостности науки в прошлое, мы обнаружим где-то в
XVII в. скачкообразное изменение в структуре целостности. На
смысле этого изменения мы пока останавливаться не будем, заметим
только, что если двигаться по выделенной Гегелем линии
преемственности, которая идет от "восточного опьянения субъективности"
через греков и христианство к науке нового времени, то
нам придется говорить минимум о трех типах структур.
Гегелевская мысль о том, что ряд духовных формаций суть
различенные во времени моменты одного с полным представительством
в последнем по времени моменте всего предшествующего,
крайне затрудняет анализ связи преемственности, которую
сам Гегель определяет как "ряд, который не остается ни
множеством, ни также рядом как следованием друг за другом,
а который как раз в познании самого себя делает себя моментом
единого духа, одним и тем же наличным духом" (Соч., т. XI,
с. 519). Круг аналогий, которые привлекаются Гегелем для объяснения
преемственности - "биение пульса", "организм субстанции",
"природа духа", "душа", - а также широкое использование
античного арсенала энтелехиальных представлений целостности
во времени, прежде всего "природного" арсенала
Аристотеля, позволяют предполагать, что Гегель мыслит этот
процесс под формой биологического движения по древней схеме:
рождение - детство - юность - зрелость - старость -
смерть, то есть в переводе на язык современной биологии и кибернетики
использует идею встроенного в реальность знания кода
или снимающий выбор программы изменений по времени.
В плане чисто логического схематизма Гегель не идет дальше
связи нечто-ничто: "Единственно нужным для того, чтобы
получить научное поступательное движение, - и о приобретении
совершенно простого усмотрения которого следует главным
образом стараться, - является познание логического положения,
что отрицательное вместе с тем также и положительно
или, иначе говоря, что противоречащее себе не переходит в
нуль... Так как получающееся в качестве результата отрицание
есть определенное отрицание, то оно имеет некоторое содержание.
Оно есть новое понятие, но более высокое, более богатое
понятие, чем предыдущее, ибо оно обогатилось его отрицанием
или противоположностью; оно, стало быть, содержит в себе
480___________________________М.К.Петров
старое понятие, но содержит в себе более чем только это понятие
и есть единство его и его противоположности" (Соч., т. V,
с. 33). В таком истолковании отрицательность, хотя и предполагает
известную структуру, преемственность в формальном
опосредовании на предметно-содержательном основании, остается
все же загадочной, растворяется в будущем субъекта-духа,
о котором он и сам не имеет ни малейшего представления.
Ближе всего, нам кажется, гегелевская структура преемственной
связи подходит к "порождающей причине" древних, которую
мы постоянно обнаруживаем в тео- и космогониях, где изначальное
единство ведет к раздору-разделению на противоположные
(обычно на небо и землю), а затем эти противоположные примиряются
в браке для порождения всего живого. Этот ход: единствораздор-примирение
- лежит в основе гегелевской триады поступательности,
следы которой он совершенно справедливо обнаружил
у неоплатоников и в христианстве, но мог бы обнаружить в
большинстве теогоний мира. Важно подчеркнуть, что гегелевская
схема преемственности, во всяком случае, не является исторически
ориентированной причинностью: историческая реальность духа
и физическая реальность опытной науки лежат у Гегеля в разных
плоскостях, различены типологически.
Пытаясь понять данные анализов сети цитирования как возможные
модели исторической преемственности, мы должны со
всей определенностью отметить: причинности в естественнонаучном
ее понимании как жесткой соразмерности причины и
действия здесь нет. Из того факта, например, что статья
З.А. Каменского "Вопросы методологии историко-философского
исследования" (Философские науки, 1970, № 1) содержит
ссылки на 29 работ других авторов, никак не следует обратного,
будто появление этих 29 работ, которые располагаются в
интервале времени от античности до наших дней, с необходимостью
вызвало статью З.А.Каменского. Выбор работ для ссылок,
для связи преемственности целиком зависит от автора, необходимо
включает его творческое усилие по преобразованию
абстрактно-количественной квоты цитирования в конкретноисторическую
связь преемственности, связь квазипричинную.
Это имеет силу для любой входящей в массив новой работы.
Но положение вовсе не выглядит таким простым и произвольным,
позволяющим видеть в сети цитирования чисто искусственную
и хаотическую "привязку" нового к наличному. Феномен
рангового распределения цитируемости и, производно от нее, всех
________________Проблема знания в истории философии______________481
ценностей в науке, удивительная стройность этого распределения
заставляют предполагать, что во многом стихийный и произвольный
сам по себе процесс ссылок на предшествующие работы выявляет,
подобно беспорядочным движениям карандаша по спрятанной
под листом монете, нечто не такое уж стихийное и произвольное
- некий рельеф содержательности, на гребнях которого,
как мы уже упоминали, располагаются научные теории и высшие
престижные оценки самих ученых. К тому же и ученый, пытаясь
при подготовке рукописи связать полученный им результат с результатами
предшественников, показать его стороной, уточнением,
обобщением предшествующих результатов, нс покидает, по
существу, почвы содержательности: если у него нет результата,
ему нечего связывать, а если содержательный результат есть, то
выбор опор, который предоставлен ему массивом публикаций, заведомо
содержателен. Субъективный момент, бесспорно, неустраним.
Он выявляется в том, например, что хотя повтор-плагиат запрещен
и в чистом виде это запрещение - максима научной этики,
практически, в поисках оптимального ввода, ученый часто
идет на многократную публикацию одного и того же результата в
различных ссылочных оформлениях. И дело здесь не только в
том, что в современной науке престиж ученого поставлен в прямую
зависимость от числа публикаций, хотя и это безусловно играет
немало1$ажную роль, но и в том также, что ввод нового результата
в массив наличного знания есть само по себе исследование,
совершается методом проб и ошибок. Одному удается ввести
результат в активную зону науки с первого раза, другому для этого
требуется десяток или даже сотня публикаций.
Связанный сетью цитирования в реальность фундаментального
знания, массив научных публикаций бесспорно нс остается ни механическим
множеством, ни простым следованием содержательных
элементов - он есть целое, но нс гегелевское живое целое,
организованное целевой причиной в самостный субъект самодвижения,
саморазличения, самосвязи, самоопределения, самополагания
и самоотрицания, - этими живыми свойствами самости массив
научных публикаций заведомо нс обладает. Соответственно,
не оставляющая следов в прошлом конкретная наличность органической
связи, удерживающая все живое в наличном бытии настоящего
без эффекта протяженности во времени, оказывается
для анализа реальности научного знания неприменимой: прошлое
представлено здесь нс просто как бесплотная тень, способная объяснить
нечто в наличном, нс как, скажем, альбом семейных фото16
- 739
482___________________________М.К.Петров
графий, позволяющий взрослым выстраивать по моментам историю
собственного движения по траектории жизни, а как нечто
вполне реальное в своей знаковой фиксированности и протяженности.
Массив научных публикаций образует своеобразную растущую
в будущее ажурную конструкцию, силовые элементы которой
- статьи и монографии - и крепятся к предшествующим им опорам
и сами становятся такими опорами для входящих в массив
статей к монографии, если на них пожелают опереться.
Поскольку возникающие в строительстве такой ажурной конструкции
связи однозначно определены, мы в любой момент времени,
отвлекаясь от ввода в массив новых элементов, имеем право
видеть в массиве публикаций постройку завершенную, в которой
выполняются формально-логические условия целостности, системности,
выводимости любого наличного элемента по его прямым
и опосредованным связям, то есть можем любому элементу
приписать его место, ранг, значение в истории науки. Поскольку
же массив постоянно пополняется новыми элементами, логика
однозначной определенности будет лишь логикой момента и любая
попытка логического представления движения реальности с
неизбежностью примет канонический вид единства квоты цитирования
и рангового распределения цитируемости, определенность
которых лежит в прошлом, а в транцендентальном применении, в
экстраполяциях на будущее они выступают лишь в качестве канонически
априорной формы входа.
Здесь мы переходим ко второй и третьей группе вопросов относительно
знаковой реальности научного фундаментального знания,
которые связаны с априоризмом предметной содержательности
знания и с априоризмом собственно входа. Что касается априоризма
предметной содержательности, то основное здесь сделано
Гоббсом, Юмом и Кантом. Учение о "полных причинах" у
Гоббса, соразмерность причины и действия у Юма, аналогии опыта
у Канта - все это, по сути дела, этапы единого процесса переосмысления
природы, приведения антично-христианского концепта
живой природы - области смертных и изменчивых вещей, к
научному концепту природы - области взаимодействия инерционных
сущностей по закону причинности. Представления о такой
упорядоченной, системной, лишенной разумного начала, построенной
на слепых автоматизмах природе задаются кантовскими
аналогиями опыта: а) при всякой смене явлений субстанция постоянна,
и количество ее в природе не увеличивается и не уменьшается;
б) все изменения происходят по закону связи причины и
_______________Проблема знания в истории философии_____________483
действия; в) все субстанции, поскольку они могут быть восприняты
в пространстве как одновременно существующие, находятся в
полном взаимодействии (Соч., т. 3, с. 252, 258, 274).
По отношению к такой природе - знанию о вещах, как мы их
знаем (вещь для нас), и о вещах, как мы их не знаем (вещь в себе),
- аналогии опыта образуют трансцендентальное каноническое
основание выхода в новое, имеющее промежуточное объективирующее
значение: прежде чем заботиться о вводе нового элемента
в реальность научного знания, элемент должен быть проверен
на репродуктивность по аналогиям опыта (эксперимент), то
есть знание должно быть показано по принадлежности к бытию
как знание онтологическое, следующее постулатам: знать - значит
уметь, знать - значит быть в состоянии воспроизвести явление.
Форма такого знания - независимая от условий пространства
и времени соразмерность причины и действия, в которой за
исходное взята выявленная во взаимодействии определенность результата,
надежная повторяемость этого результата в фиксируемых
условиях среды. Собственно причины, как они фиксируются в параметрах
среды, входящих в отношения однозначной корреляции
со скрытыми от наблюдения, но умопостигаемыми свойствами вещей,
не так уж важны, пока они надежно вызывают данный результат,
хотя именно по поводу этих причин и создаются теории,
пытающиеся перевести связь причин и вызываемых ими эффектов
в логику содержательного формализма.
Построенная по правилам аналогий опыта, по универсальной
"грамматике" - канонике онтологического знания, - гипотеза и
есть, собственно, формальная заготовка логической интерпретации
причины, способной вызвать к жизни наблюдаемые или запланированные
к выходу на феноменологический уровень эффекты.
Ясно, что никакой гарантии на содержательность такая созданная
по универсальным правилам заготовка дать не может, так
что здесь волей-неволей выдерживается кантовский контактный
дуализм материи и формы: "Хотя материя всех явлений дана нам
только a posteriori, форма их целиком должна для них находиться
готовой в нашей душе a priori" (Соч., т. 3, с. 128), - возникает
функциональное разделение между чувственностью и рассудком:
"Без чувственности ни один предмет не был бы нам дан, а без
рассудка ни один нельзя было бы мыслить. Мысли без содержания
пусты, созерцания без понятий слепы. Поэтому в одинаковой
мере необходимо свои понятия делать чувственными (т.е. присоединять
к ним в созерцании предмет), а свои созерцания постигать
484___________________________М.К.Петров
рассудком (т.е. подводить их под понятия). Эти две способности
не могут выполнять функции друг друга. Рассудок ничего не может
созерцать, а чувства ничего не могут мыслить. Только из соединения
их может возникнуть знание" (Соч., т. 3, с. 155).
Область контакта формального и предметно-содержательного
вовсе не выглядит механическим соединением разнородного и
безразличного друг другу, потому и кантовское истолкование формы,
которая "целиком должна для них находиться готовой в нашей
душе", и гегелевское истолкование закона и эксперимента
(Соч., т. IV, с. 134 и далее) страдают логическим изоляционизмом,
не столько вскрывают, сколько закрывают движение отождествления,
синтеза формы и содержания. Гипотеза - формальная заготовка
под ожидаемое предметное содержание - выступает лишь
наброском соразмерной причины, может, если в гипотезе обнаруживается
хотя бы намек на содержание, что, кстати говоря, бывает
не так уж часто, и должна сама стать предметом активных переделок,
уточнений, дополнений, усечений по норме соразмерности,
то есть, с одной стороны, оставаясь принадлежностью мира
логики, гипотеза на пути к факту при всех условиях должна сохранить
формальный универсализм, соответствовать общим формальным
правилам надежно и с логической необходимостью вывода
вызывать запланированные к верификации следствия, располагая
тем самым эту логическую необходимость в познаваемом мире
объекта как необходимость логико-бытийную, равно принадлежащую
и миру творчества и миру репродуктивного бытия, а с другой
стороны, на переходе в завершенный продукт чистой науки гипотеза
обязана освободиться от формальных излишеств, стать именно
соразмерной формой для данного предметного различения, не
нести в себе избыточности и "не умножать сущностей".
В этом движении отождествления гипотеза, выступая поначалу
стороной активной, организующей и связывающей, при первом
же соприк
...Закладка в соц.сетях
