Жанр: Философия
Историко-философские исследования.
...сяти, но уже в гомеровской Греции эта палубная
двусубъектность с резким акцентом на примате слова и подчиненном
положении дела пронизывает и трудовые и бытовые
ситуации, дом Одиссея, например, построен на этом палубном
принципе. Этот принцип двусубъектности, тождества слова и
дела, мысли и поведения-бытия проступает и в том, что мы называем
классическим рабством в отличие, скажем, от рабства
принадлежности в традиционном обществе, и это отличие состоит
в подчеркивании именно подчиненного положения универсализированного
дела, способного в потенции реализовать
все, быть "чистой возможностью" всего и актуализироваться
"по слову" в определенность действительности.
Третья особенность процесса - субъективация социальности.
Если традиция прилаживала социально необходимые навыки
к силам и регулирующим возможностям человека, то универсализм
включает в этот процесс Очеловечивания навыков по
мерке сил и возможностей индивидов саму социальность, весь
целиком состав кода социальной наследственности, то есть делает
человека в полном смысле социальным, а социальность
человечной, ограниченной возможностями человека, конечной
и обозримой. Ясно, что этот процесс не обходится без потерь
знания, без "упадка и деградации" вплоть до исчезновения ря52____________________________М.К.Петров
да очагов профессионального знания (ремесло писаря - лишь
один из примеров), но ясно также, что редукция социальности
как целостности по мерке способностей человека создает в условиях
двусубъектной деятельности новый субстрат целостности,
а именно логический, лингвистический, по отношению к
которому очаги профессионального знания выступают либо как
части целого, либо как частные случаи общего, либо как абстрактные
моменты, фрагменты кода. Внешне этот процесс субьективации
социальности как раз и дает эффект масштабной
миниатюризации, когда на протяжении второго и начала первого
тысячелетий до нашей эры автономная социальная единица
проходит в Эгейском бассейне путь от многотысячной целостности
традиционного социума к карликовой, но при всем
том автономной социальности гомеровских "домов", где вот
даже в самых крупных и славных, вроде дома Одиссея, едва ли
больше сотни "домочадцев". И лишь с этого предела, где каждый
Одиссей в своем доме "один повелитель", берет начало
новая ветвь интеграции к городам, империям, которая сохранит
и донесет до нашего времени это чувство границы - черты
конечности, обозримости, конкретности, замкнутые на логическое
основание (закон, форма, функция, модель и т.п.).
Стяжение профессий в личные навыки, двусубъектность с
четким различением программирующего слова и реализующего
дела, субъективация социума до размеров доступной единоличному
человеческому контролю области поведения - все это,
по сути дела, предопределило дальнейшее: появление закона и
гражданского поведения, подчиненного слову-закону, перестройку
мировоззрения на логико-лингвистической основе, где
место кровнородственной связи займут выделенные из структуры
языка универсальные категории. Тождество-противоречие
господствующего слова и рабствующего дела развернется в космологическую
идею сотворенности мира по слову, палубный
принцип единовластия вознесет Одиссея на небо, и добавление
новых личных навыков - законодателя, драматурга, архитектора,
геометра - соберет в фокусе превосходных степеней всех
искусств фигуру единого, вездесущего, всеведущего, всеблагого,
всемогущего универсального регулятора - бога христианства,
такого же "одного повелителя" в христианском миропорядке,
каким гомеровские Одиссеи были в своих домах. Все это -
история философии, и всем этим мы заниматься не будем. Отметим
лишь одну важную для нас деталь: универсальный ан______________Научно-техническая
революция и философия______________53_
тично-христианский миропорядок, уже в силу тождества мысли
и бытия, слова и дела, оказался значительно беднее традиционного,
потерял, в сущности, общение, стал миром поведения, и
только поведения.
Мы уже настолько привыкли к этой потере, привыкли довольствоваться
поведением и обходиться без общения (Кант,
например, даже не различал взаимодействие и общение - 30,
с. 175), что универсальный структурный элемент нашей картины
мира - тождество мысли и бытия - с трудом поддается
экспликации, опредмечиванию, способен вызывать недоумения
и даже возражения в том духе, что вот не все европейские философы
занимались проблемой тождества (см. 31, с. 117, 119120),
как если бы существование явления зависело от того, занимаются
ли им или не занимаются философы; никто, например,
не занимается проблемой членораздельности языков, но
от этого языки не перестают быть членораздельными. И мы
здесь говорим не о занятиях философов, а о строении предмета
философии - кода социальной наследственности в его европейском
варианте.
Настаивая на принципе тождества мысли и бытия как на основном
структурном элементе нашего мировоззрения, мы имеем
в виду характерный, по основанию регулирования, организационный
контакт общения и поведения, слова и дела, в котором
поведение оказывается формализованным, а формализм
поведенческим - однозначным, непротиворечивым, целесообразно-программным,
поскольку "знать" по нашей норме значит
"уметь". И хотя в паре общение-поведение, слово-дело античность
и христианство подчеркивают примат слова, умозрительного
формализма, и подчиненное положение поведения,
дела, сам смысл организационного контакта, как показали уже
Юм, Кант и Гегель (2, с. 103-105), состоит в том, что ущерб
терпит именно слово, общение, поскольку поведение в конечном
счете производно от свойств окружения, а слово способно
что-то программировать лишь в пределах возможного для дела,
для поведения; можно приказать попрыгать на языке, но реализация
такой программы наткнется на фундаментальные затруднения.
Срезающий возможности общения эффект тождества
мысли и бытия, возникающая из этого организационного
контакта общения и поведения тупиковая ситуация лучше всего,
нам кажется, показана у Юма: "Если мы, исходя из порядка
природы (из поведенческого ее понимания. - М.П.), заключа54____________________________М.К.Петров
ем о существовании особой разумной причины, которая впервые
ввела во вселенную порядок и продолжает поддерживать
ее, мы прибегаем к принципу и недостоверному и бесполезному.
Он недостоверен, ибо предмет его находится совершенно
вне сферы человеческого опыта; он бесполезен, ибо, если наше
знание об этой причине заимствуется исключительно из порядка
природы, мы не можем, согласуясь с правилами здравого
рассудка, извлечь из причины какое-нибудь новое заключение
или, прибавив что-либо к общему, известному нам из опыта
порядку природы, установить новые правила образа действия
или поведения" (32, с. 145).
Эта "ввинченность" общения в поведение, ограничение кибернетической
функцией регулирования как несущим элементом
целостности системы знания не только привязывает общение
к поведению и вносит в общение строгий порядок, организацию,
делает его "правильным мышлением", но и герметизирует
кодирование, отсекает традиционные - через имя бога
- пути социализации нового и обновления кода социальной
наследственности, не предлагая ничего взамен. Этим, видимо,
объясняется тот факт, что традиция, в частности Китай, продолжала
накапливать знание, тогда как христианская Европа
практически до XVIII в. продолжала жить накопленным в предантичные
времена поведенческим багажом; все европейские
новшества были не продуктом социализации выдуманного и
изобретенного в самой Европе, а результатом заимствований из
других очагов культуры (5, 12, 33). Новая универсальная форма
категориального кодирования допускала лишь универсальную
же и категориальную форму социализации нового, а характерная
для тождества мысли и бытия замкнутость общения на поведение
неизбежно должна была придать социализации нового
форму выхода за границы освоенного поведения, форму трансцендентального
синтеза, движения в рамках возможного опыта,
то есть если и в традиционном и в предтрадиционном обществе
в основе обновления лежал тот способ, который физиологи
называют условно-рефлекторным, ограниченный совершенствованием
навыков при сохранении основной технологической
схемы, то для универсального кодирования этот путь
оказался закрытым, и возможным стал лишь "гештальт" - обновление
за счет изобретения или привлечения извне новых
технологических схем, внешнее обновление. Основанная на эксперименте
и публикации наука как раз и стала этим новым
___________Научно-техническая революция и философия______________55_
универсальным способом внешнего обновления, который прорвал
границы организующего контакта общения и поведения.
4. НАУЧНОЕ КОДИРОВАНИЕ
Решающее значение для появления научного способа кодирования
имели теолого-философское осознание поведенческой
природы антично-христианской картины мира (Бэкон, Декарт,
Гоббс), выделение с помощью принципа инерции (Буридан -
логический, Галилей - поведенческий варианты) в самостоятельную,
лишенную разумной составляющей область слепых
автоматизмов (взаимодействие, объект), теологическое, в основном
обоснование эксперимента как "вопроса" к сотворенной
природе-поведению, создание института научной публикации
как основного механизма отчуждения продуктов познавательной
деятельности индивидов в социальное достояние. Все
это - интереснейшие вопросы истории философии, науки,
теории познания, но в рамках нашего изложения наиболее интересен
вопрос о науке как о восстановленном способе общения,
который потерял прямую сковывающую общение связь
тождества с социальным поведением - с миром социальной
репродукции, и возникающие по ходу анализа этого вопроса
философские проблемы общения и поведения. Упоминавшаяся
уже документированность процессов научно-технической революции
позволяет, нам кажется, опредметить эту сторону общения
и соответствующие проблемы.
Симптомом появления науки можно считать возрождение
эпонимики творчества в характерной именно для научно-технической
революции форме ученого "авторства" - такого способа
наращивания имен творцов нашего космоса, при котором
связь целостности использует не кровнородственную схему,
как это было в мифе, а схему опоры, "стояния на плечах предшественников",
стыковки "вкладов" по логическим основаниям
выводимости, отрицания, дополнения, уточнения и т.д. Когда
Гегель в поисках философского метода увидел движение
качества, содержания именно в этой ползущей логической
структуре целостности, обнаружил в "научном поступательном
движении" схему содержательного отрицания отрицания, построил
на анализе этого движения качества свою Логику, он
был, безусловно, прав - подчиненная запрету на плагиат логика
связи наличного и нового, переход нового в наличное и
56
системное если не единственный, то, во всяком случае, один
из предметов диалектики.
Вместе с тем предложенная Гегелем картина такого движения
качества оказывается сегодня и документированной, и
кардинальным образом преобразованной в центральном пункте
гегелевской концепции - в самодвижении, в том самом "неудержимом,
чистом, ничего не принимающим в себя извне
движении", в котором система понятий должна "получить свое
завершение". В "научном поступательном движении", как оно
выявляется на уровне публикации - научного способа отчуждения
индивидуальных вкладов в общественное достояние, -
не обнаруживается имманентного этому движению абсолюта,
занятого самопознанием, нет единого связующего и направляющего
процесс стержня. Более того, как раз по внутреннему
или внешнему расположению опор движения самодвижение
абсолюта противостоит движению познания внешнего абсолюта
как схоласттическое поступательное движение - научному,
то есть схема Гегеля оказывается вполне применимой для схоластики,
где абсолют и доказательные опоры располагаются в
самой теории (Священное Писание или сумма авторитетных высказываний),
но она вряд ли приемлема для научной теории, абсолюты
и доказательные опоры которой располагаются вне ее.
По данным науковедов и документалистов, научное поступательное
движение или, что то же, социализация нового в научной
форме совершаются следующим способом: "Каждая статья
возникает на фундаменте других статей, и сама, в свою очередь,
становится одним из отправных моментов для следующей.
Указание на источники - наиболее яркое проявление
этого ученого способа кирпичной кладки" (II, с. 338-339). Но
это "яркое проявление" свойственно не только науке. Тем же
способом объединены, например, более 150 тыс. монографий,
написанных отцами-иезуитами за время существования ордена.
И научные и схоластические кирпичи-вклады связаны в целостность
единым цементом ссылок, любая статья или монография
есть носитель связи целостности. "Начиная" с любого такого
элемента, мы можем либо пройти по ссылкам в его историю,
обнаружить, что прямо или косвенно он связан со всеми
предшествовавшими ему ("левыми") элементами, либо же, если
нам известны ссылки на этот элемент в последующих ("правых"),
пройти в будущее элемента, "оценить его роль" в данной
целостности.
Различие между научной и схоластической кладкой обнаруживаеттся
не в самом механизме связи вкладов: цитирование,
ссылки - бесспорная черта кровного родства схоластики и
науки, - а в составе ссылочного аппарата. И в том и в другом
случае ссылочные аппараты из двух групп: связующей (C) и доказательной
(А). В связующей группе мы не замечаем особых
различий, ее ссылки всегда развернуты в прошлое, но вот в доказательной
различие радикальное. В схоластических кирпичах
ссылки группы А всегда ориентированы в прошлое, восходят к ограниченной
группе канонизированных имен и текстов, к "священному
писанию" данного массива элементов, причем в разных
работах они могут перекрывать друг друга, совпадать друг
с другом, то есть одни и те же цитаты могут использоваться в
качестве доказательной базы различными авторами и в различных
целях. В научных кирпичах ссылки группы А всегда ориентированы
в будущее, они никогда не повторяют друг друга (в
принципе, конечно; плагиат всегда возможен), и если присмотреться
к ссылкам связующей группы, то и они обычно опираются
на ссылки группы А предшественников. Это различие
схоластического и научного кирпичей можно изобразить так: (схема)
Иными словами, схоластическая целостность выглядит целиком
определенной прошлым, то есть адиабатическим, "чистым,
ничего не принимающим в себя извне" самодвижением с
имманентными доказательными опорами на имена, высказывания
и положения, считающиеся в данной кладке ее фундаментом-абсолютом.
Эпонимика в схоластической целостности образует
иерархию авторитетов, то есть имя в принципе используется
в той же содержательно-программирующей преемственной
форме, в какой оно использовалось в индивидуальноименном
и профессионально-именном типах, срыва содержания
имени не происходит, хотя связь между именами мыслится
уже не как кровнородственный паратаксис с неясным подчинением
по степеням родства, а как иерархический синтаксис с
58___________________________М.К.Петров
прямым подчинением низшего авторитета высшему. Исходные
авторитеты, их суждения и решения задают универсальную
"грамматику" кладки: синтез нового, кумуляция "разномыслия",
если они и идут, то лишь в тех пределах, в каких, с одной стороны,
новое допускает представление в форме решенных вопросов,
недискуссионных положений, основополагающих указаний,
пророческих свидетельств, а с другой - в форме критики
авторитетов одного с автором уровня, что постоянно создает
в схоластической целостности тенденцию к размежеванию и
почкованию на базе разногласий промежуточных авторитетов.
Внешне это движение напоминает рост имен в мифологии, но
лишено или почти лишено социализирующей нагрузки, хотя и
может быть использовано для нужд духовного сепаратизма, может
нести идеологическую нагрузку в том смысле, какой вкладывали в
термин "идеология" Наполеон и Энгельс (см. 34, с. 90-91, 318).
В отличие от схоластической целостности, научная далеко
не целиком определена прошлым, представленным уже в системе.
Любой элемент научной целостности связан с прошлым
ссылками группы С, что обеспечивает преемственность движения
системы научного знания, но ссылки группы А ориентированы
на внешний абсолют, в них выдерживается запрет на плагиат,
и сам такой элемент - статья или монография - приобретает
по отношению к наличной системе знания смысл средства
захвата и ввода-социализации нового, внешнего, в истории
системы не представленного. Движение приобретает "вывернутый"
характер, в котором форма и содержание меняются ролями.
Если в схоластике несущим субстратом целостности было______________Научно-техническая революция и философия______________59_
эфемерна, она используется для отталкивания от наличного,
она остается в движении на правах постоянной опоры, ажурной
конструкции, к любому узлу которой всегда можно "приварить"
опору для нового, в конструкции узла не предусмотренного.
Ссылки и есть этот метод стыковки нового с наличным, оформления
нового в наличное, ... и связанное с вкладом содержание
(ссылки группы А) и имя вкладчика оказываются не просто навечно
вплетенными в сеть целостности, но и потенциально вечными
соучастниками процесса присвоения нового знания.
Оформленное в статье или монографии содержание и связанное
с ним имя входят в последовательность содержаний и
имен, четко занимая в такой последовательности место момента
движения, относительно которого не менее четко различимы
"раньше", где этого содержания и имени не было, и позже,
где они всегда или "вечно" будут как неповторимые моменты
целостности. Иными словами, и схоластическая и научная целостность
есть целостность во времени, история, но концепты
этого движения по времени прямо противоположны. В схоластической
целостности каждый новый момент лишь выявление
наличного, того, что уже содержалось "в себе" на правах неразвитого,
но способного выявиться "для себя" состояния. И в
этом смысле диалектик Гегель, циклист Экклесиаст и глоссематик
Ельмслев не так уж далеко ушли друг от друга. Ельмслев
пишет: (35, с. 270). Гегель не может себе
такого позволить в силу исторической ограниченности абсолютного
духа, Экклесиаст - в силу человеческой способности
забывать, но в принципе для всех типов изначально определенного
по формуле "в себе" - "для себя" движения новое выступает
лишь относительно новым, есть скорее характеристика
длительности, а не качества.
В научной целостности каждый момент движения нов и
уникален абсолютно: его не было прежде, и он не будет повто60
______________________М.К.Петров
рен позже. Если "научное поступательное движение" рассматривать
как идущую слева направо последовательность состыкованных
ссылками событий (текст), то, хотя все левые события
связаны ссылками в целостность и все здесь зависит от всего,
последнее правое событие всегда будет оказываться особой
точкой (настоящее), за которой располагается область будущих
событий, непредсказуемых по меньшей мере в четырех отношениях:
а) по качеству события (нельзя предсказать открытие
или изобретение, ссылки группы А); б) по субъекту события
(нельзя предсказать, кто откроет или изобретет); в) по лагу-задержке
(нельзя предсказать, когда изобретут или откроют); г)
по составу ссылок преемственности (нельзя предсказать, с какими
из наличных событий войдет в связь новое). При всем
том эта гамма непредсказуемостей носит явно канонический
характер, о будущем событии много априорно известно. Известен
темп появления новых событий: число событий в научной
целостности (статей, монографий, имен) возрастает вдвое каждые
10 лет. Известна "квота цитирования" - среднее число
ссылок на прошлое. Известен тип распределения ссылок по
наличному массиву событий - закон Ципфа. Известна и зависимость
этого распределения от возраста событий, и распределение
событий по субъектам, и многое другое.
Известно, наконец, самое главное: путь к социализации нового
знания по методу научного кодирования опосредован и поведением,
и перекрыт поведенческим фильтром - экспериментом, поэтому
любое вводимое в систему научного знания событие может
быть повторено (не становясь от этого событием "для науки")
любое число раз, оно репродуктивно по своей природе,
представлено в научном коде как эталон репродукции. Это отражено
и в априорной форме научного знания - здесь выполняется
условие поведения вообще: если - то. Иными словами,
в научную целостность попадает только и исключительно поведенческое
знание - то самое, в котором нет различия между человеком,
животным, автоматом, где человек вещь среди вещей.
Этот отмеченный еще Кантом факт объясняет пути воздействия
науки на социальную определенность, все эзотерические
аспекты научно-технической революции: научное знание - надежная
глина для творчества новых "способов действия", нового
поведения, новых технологических и организационных схем.
Факт имеет и эвристическую философскую ценность: теоретическое
обоснование эксперимента и разработка основанной на
__________Научно-техническая революция и философия______________61
инерции категории взаимодействия-поведения становятся тем
поворотным кругом, на котором история европейской мысли
осознала собственную ограниченность поведением, вырвалась
из антично-христианского поведенческого тупика в общение, в
творчество. Но этот же факт вскрывает и органичную неспособность
выработанных в европейской традиции логических
формализмов интерпретировать творчество: все они приспособлены
лишь для кодирования поведенческого знания, связаны с
функцией регулирования, "не берут" общение, творчество.
Виноваты в этом, нам кажется, не столько какие-то фундаментальные
трудности, сколько некритические восторги философии
перед собственным детищем - наукой, постоянное
стремление философии нового времени использовать научный
концепт знания, стать наукой, то есть сместить свой предмет
из области общения, где нет повторов, в область поведения,
где господствует повтор, репродукция.
Вопрос о четком различении поведения и общения принадлежит
сегодня не только к числу философских, где он выглядит
как предметное размежевание с наукой и поиск опор на
внешние абсолюты, способные ограничить и свести к минимуму
схоластическую составляющую "философского поступательного
движения", но и к числу практических как в широком
смысле того, что можно назвать ленинским планом исследования
в истории философии, в истории человеческого познания
вообще (36, с. 131, 311, 314), без выполнения которого вряд ли
вообще возможно теоретическое обоснование культурных революций
в слаборазвитых и развивающихся странах, так и в ряде
частных проявлений. Особенно остро этот вопрос ставится в
самой науке по тому частному аспекту понимания научно-технической
революции, который мы отметили как "контрреволюционный".
Дело в том, что наука как форма общения, производства
и кодирования знания сама попала в поведенческие
тиски организации, и эта коллизия общения и поведения в
"большой науке", создающая острейшие проблемы научной политики,
организации и "оптимизации" научной деятельности,
обрастает документами, опредмечивается материалами отчетов и
исследований, в которых раскрываются принципиальные различия
между общением и поведением, организацией и гласностью.
Конечно, научное творчество - только фрагмент предмета
философии, куда должны войти и искусство, и системы выбора,
и все механизмы обновления, и все, связанное с трансля62____________________________М.К.Петров
цией - обучением, образованием, ориентированием человека в
жизни, и фрагмент этот к тому же явно специфический: здесь
методами общения творят поведение, репродукцию, и это уже
с момента верификации гипотез на объективную истинность -
на принадлежность к поведению, накладывает на продукты
науки безлично-поведенческий, рабский отпечаток того, что
способно по слову "разумно двигаться, оставаясь неразумным".
Но наибольшей остроты конфликт между общением и поведением
достигает именно здесь. И острота эта не случайна: все
развитые государства как в рамках лагерей, так и на национальном
уровне втянуты в соревнование по множеству сопряженных
оснований (экономика, сила, престиж и т.п.), и научно-техническая
гонка, стремление активизировать научную политику,
заставить науку "быстрее вертеться" образует весьма
существенную составляющую такого соревнования - расходы
на науку растут в удвоенном темпе по сравнению с ростом самой
науки.
В стремлении активизировать научную политику государства
действуют по обычному поведенческому шаблону; организуют,
планируют, избирательно стимулируют научную деятельность,
наталкиваясь при этом на ту самую счетверенную непредсказуемость,
из-за которой научной деятельности невозможно
указать ни цели (открытие), ни исполнителя, ни срока исполнения
задачи, ни исходных материалов и конечной формы
продукта, то есть здесь невозможно реализовать обычную поведенческую
организационную схему, где функции участников
строго определены и нет лишних бесполезных деталей вроде
автомобильного колеса на телевизоре или прокатного стана в
цехе обувной фабрики. Связанная по условиям гонки необходимостью
препятствовать утечке нового знания из "своей науки"
и всячески способствовать утечке "из чужой", государственная
научная политика вынуждена, с одной стороны, герметизировать
научную деятельность, выстраивая вокруг нее барьеры
секретности, а с другой - нагнетать в эти изолированные
места научной деятельности - проекты, НИИ, городки - "научный
персонал" на правах избыточных деталей в надежде, что
хоть какие-нибудь из них сработают. Поскольку новое знание
всегда оказывается продуктом головы, а не поголовья и собранные
в места изоляции "детали" с той же неизбежностью оказываются
людьми, способными кристаллизироваться по экстранаучным
основаниям (штатно-должностное, квартирно-жилищ:i---s^
^ -^
_____________Научно-техническая революция и философия_____________63_
ное, демографическое, профсоюзное и т.д
...Закладка в соц.сетях
