Жанр: Философия
Историко-философские исследования.
...подчас противоречивый,
реальный материал истории философии выстраивается здесь в
строгую, четкую линию всемирно-исторического поступательного
хода" (с. 124). Иными словами, не факты здесь командуют,
а фактами командуют исследователи, логически обрабатывая
и выстраивая их в строгую шеренгу-линию. Получается какая-то
странная познавательная конструкция: из "теоретической
философии" исследователь получает принцип, который на
правах его "теоретической точки зрения" элиминирует, оценивает,
логически корежит факты, командует самим исследованием,
а в результате оказывается, что именно этот принцип, эту
точку зрения мы и обосновали исторически.
Автор не скрывает ориентира и источника: "Идею такого
типа и такого построения истории философии впервые в истории
этой науки в развернутом виде выдвинул Гегель в своих
"Лекциях по истории философии". К сожалению, до сих пор
не было предпринято аналогичной попытки цельного исследования
историко-философского процесса с марксистской точки
зрения" (с. 124). Нам кажется, что автор допускает здесь две
неточности. Во-первых, хотя у Гегеля, бесспорно, есть модель
слепого, элиминирующего факты развертывания в линию -
система понятий должна "в неудержимом, чистом, ничего не
принимающем в себя извне движении получить свое завершение"
(Соч., т. V. М., 1937, с. 33), у него нет все же "теоретиче4-739
М.К.Петров__________________________98
ской философии", нет и нужды в такой философии: первые абзацы
введения в "Науку логики" как раз и посвящены этому
обстоятельству, да и позднее он не раз возвращается к тождеству
метода и предмета философии. Метод у него "не есть нечто
отличное от своего предмета и содержания, ибо движет себя
вперед содержание внутри себя, диалектика, которую оно
имеет в самом себе" (там же, с. 34). Во-вторых, несправедливым
кажется и упрек в отсутствии у наших историков философии
попыток "аналогичного исследования". Другое дело, что
результаты этих попыток, начиная с трехтомника "Истории
философии", используют в качестве основания и связующей
нити, в качестве взятого напрокат "принципа единства философского
развития человечества" все ту же гегелевскую схему
выпрямления фактов в линию, но попытки такие были.
Более того, нам кажется, что, когда автор ссылается на таинственную
"теоретическую философию" как на источник
принципов, которыми обязан руководствоваться историк философии,
он имеет в виду не что иное, как гегелевскую схему саморазвития
целостности во времени, гегелевский "самоходный"
содержательный формализм, где форма маркирует "моменты
развития", а содержание есть "прочная основа и сращение"
этих абстрактных моментов целого - "научного поступательного
движения". Тождество субъекта и объекта, выдвигаемое
автором в обоснование единства философского развития,
представление объекта под формой "зеркала" субъекта, где
фиксируются результаты его самосознания, есть, при всем уважении
марксистов к этой идее, все же идея немецкой классики,
и Гегеля по преимуществу.
Вот здесь и начинается серьезный разговор о принципах,
прежде всего о том, какую именно историко-философскую теорию
мы намерены создавать; схоластическую или научную. В
этой альтернативе нет ничего обидного, сегодня вопрос о том,
принадлежит ли теория к схоластике или к науке, - вопрос технический,
получающий разрешение на чисто формальной и бесспорной
основе по результатам элементарного науковедческого
исследования сети цитирования. К тому же существование схоластической
теории может быть оправдано целым рядом обстоятельств,
прежде всего требованиями школы к системному и целостному
изложению курса, что также приходится рассматривать как
одну из форм историко-философского исследования. Но так или
иначе, а ясность в этом вопросе необходима.
99___________________Проблема доказательности...___________________
Сеть цитирования в научной теории не несет функции доказательности,
ссылки на работы предшественников лишь связывают
уникальные результаты в целостность, попугно социализируя
их, отчуждая в независимое от индивидов научное и общественное
достояние, в исходный момент и опору того, что
Энгельс называл "научной формой познания природы". Источники
содержания и опоры доказательности располагаются за
пределами научной теории как внешние и независимые от нее
авторитеты и доказательные базы, извлечение нового содержания
из которых (новые экспериментальные данные) - задача
любого научного исследования.
Сеть цитирования в схоластической теории выполняет и
функцию доказательности, что создает в ней характерный и
безошибочный для диагноза эффект стяжения ссылок к абсолюту-началу,
располагающемуся в самой теории. Нет, например,
в христианской схоластике работ без доказательных ссылок
на Священное писание. В любой схоластической теории
обнаруживается свое "священное писание" - группа канонизированных
текстов или положений, без ссылок на которые работа
не может рассматриваться как доказательная и принадлежащая
к данной теории.
Если, например, гегелевская схема целостности введена в
научную теорию, она переходит из ранга принципа-абсолюта в
ранг рабочей гипотезы, которая лишена права отсекать, элиминировать,
переиначивать факты; в науке жертвуют не фактами,
а принципами, и, соответственно, получить статус содержательной
целостности гегелевская схема могла бы лишь в процессе
приспособления к фактам. Хотя сама схема разрабатывалась
Гегелем по явной аналогии с поступательным движением
научного знания, получить санкцию на содержательность в
рамках научной теории ей не удается: научная сеть цитирования
не подтверждает центральной идеи Гегеля - связи начала
и конца, встроенного в начало "кода" развертывания системы
по моментам определенности из не развитого "в себе" в развитое
"для себя" состояние, то есть не обнаруживает вектора-определителя
в духе биологического кода или растительной души
Аристотеля: желудь есть дуб в потенции, младенец - пенсионер,
и с мест они не сойдут. Не пересекутся: желудю не быть
пенсионером, младенцу - дубом. В науке такое наблюдается
сплошь и рядом. Идет Кеплер на поиски гармонии небесных
сфер, а находит "несовершенные" эллипсы. Защищает Галилей
М.К.Петров_____________________________100
Аристотеля от ревизии Кеплера, находя, что принцип лениинерции
послужит решающим доводом в пользу совершенства
кругового движения и в посрамление эллипсов, а в результате
перевертывается антично-христианский разумный миропорядок
вместе с первым двигателем Аристотеля и т.д.
Зато в рамках схоластической теории схема Гегеля, его тождество
субъекта и объекта работают почти идеально, хотя и задом
наперед: прямая связь начала и конца возникает не потому,
что очередная работа запрограммирована была в начале, а
потому, что без прямой ссылки на начало не может появиться
и войти в целостность ни одна схоластическая работа. Но иллюзия
гегелевской поступательности почти полная: абсолютначало
ведет себя как гегелевский субъект, раскрывающий в
устойчивом формализме объекта - массиве схоластических работ
- себя "для себя".
Мы подчеркиваем эти различия между научной и схоластической
теориями вовсе не для того, чтобы бросить тень на
З.А.Каменского, доказать, скажем, что, пытаясь обосновать методологию
философских исследований как научную дисциплину,
он фактически обосновывает ее как дисциплину схоластическую.
Более того, статья З.А.Каменского для нас, как, похоже,
и наша статья в "Вопросах философии" для З.А.Каменского,
ценна именно в научном плане опоры, возможности поступательного
выхода к новой проблематике, и среди тех новых
гроблем, которые оказываются доступными для анализа, наиболее
важной нам представляется проблема доказательности
историко-философского исследования, двух типов доказательности
- научного и схоластического, изменения познавательной
ситуации и т.п.
История философии, как и философия вообще, с момента
ее возникновения вынуждена была работать на принципах, а
не на верифицируемых гипотезах, в лучшем случае ссылаясь на
совокупную практику как на критерий истинности принципов.
Соответственно в философии, и особенно в истории философии
накапливался арсенал заменителей внешних абсолютов
доказательности, арсенал формальных совершенств иерархического
толка, когда, скажем, монизм при прочих равных условиях
всегда предпочтительнее дуализма или тем более плюрализма,
порядок - беспорядка, простота - сложности, системность
- неоднородности оснований и т.д. Формальная, иногда
и эстетическая природа таких принципов очевидна, но вместе
101___________________Проблема доказательности...____________________
с тем и объяснима: если уж нет прямого выхода к внешним абсолютам
доказательности и научная теория невозможна, для
любых целей предпочтительнее монизм, простота, порядок,
система, имманентная цель развития, представлена ли она растительной
душой Аристотеля, программой наших кибернетиков
или однозначной связью неразвитого начала с развитым концом
- "трупом тенденции".
Но сегодня-то положение изменилось: научно-техническая
революция на правах частного, но крайне важного для философии
побочного продукта производит массовые потоки так называемой
документации с незапланированной информативностью:
бюджеты, отчеты, справочники, доклады, описания, заявки
и т.д., когда даже такой невинный обычай, как указание в
журналах на место работы автора, может дать статистику куда
более показательную для общего направления и лица журнала,
чем любая из напечатанных в журнале статейл Эта новая познавательная
ситуация, в которой значительная часть принципов,
особенно относящихся к теории познания и истории философии,
может быть соотнесена с независимой от нее реальностью
и проверена на соответствие этой реальности, то есть может
быть превращена из принципов-абсолютов в имеющие эвристический
смысл и подлежащие обоснованию гипотезы. И эти
новые обстоятельства ставят нашу тяготеющую к научности
философию и историю философии перед вполне конкретной и
выполнимой задачей последовательной борьбы за научность, за
замену везде, где это возможно, схоластических ходов мысли с
опорой на авторитет имен научными ходами мысли с опорой
на внешнюю реальность фактов.
И здесь же возникает проблема отношения к классическому
наследству. Тут сложно что-то утверждать и на чем-то настаивать,
ходить по земле фактов не так-то просто, но классики,
ей-богу же, не виноваты, когда мы больше по привычке втягиваем
их на правах доказательных авторитетов в довольно сомнительные
ситуации. Этого, нам кажется, полезно всячески
избегать: ни дух, ни буква марксизма-ленинизма не могут быть
совмещены со схоластической системой доказательности, построенной
на иерархиях авторитетов и антиавторитетов.
З.А.Каменский пишет: "Философия возникает тогда, когда
предметом рассмотрения становится проблема отношения
субъекта и объекта. Само по себе это отношение существовало
еще до появления человека, до выделения его из животного
М.К.Петров___________________________102
мира. Но оно становится специфическим, когда появляется человек,
а вместе с ним и такая форма этого отношения, как человеческая
практика и знания, сперва выступающие как зачатки
науки, а затем и как сама наука. В русле развития этой последней
и возникает та область знания, предметом изучения
которой становится само субъект-объектное отношение и для
которой, следовательно, оно становится основной, конституирующей
проблемой" (с. 120).
Постулируется, таким образом, последовательность: животное
состояние - специфика практики и знания - зачатки науки
- наука - философия. И ничего в этой последовательности
не было бы странного, если бы она выдвигалась на правах гипотезы,
а не принципа. А вот попытка обосновать ее как принцип
вовлекает автора в сложные доказательные маневры. Ему
приходится ссылаться на Энгельса, а чтобы получить это право
- отождествлять субъект-объектное отношение с основным
вопросом философии, что уже само по себе не так уж бесспорно.
Но дело даже не в этом, а в том, что, включая в систему
доказательств Энгельса как такового, автор подписывает моральное
обязательство следовать и другим высказываниям Энгельса,
прежде всего о философии и науке. Таких высказываний
много и в "Диалектике природы", и в других работах. Приведем
типичное: "Восемнадцатый век собрал воедино результаты
прошлой истории, которые до того выступали лишь разрозненно
и в форме случайности, и показал их необходимость и
внутреннее сцепление. Бесчисленные хаотичные данные познания
были упорядочены, выделены и приведены в причинную
связь; знание стало наукой, и науки приблизились к своему
завершению, т.е. сомкнулись, с одной стороны, с философией,
а с другой - с практикой. До восемнадцатого века никакой
науки не было; познание природы получило свою научную
форму лишь в восемнадцатом веке или, в некоторых отраслях,
несколькими годами раньше" (Соч., т. 1, с. 599).
Если наложить это высказывание Энгельса на предложенную
автором последовательность, мы получим более чем забавный
результат. Энгельс, правда, говорит о стихийном материализме
древних греков, о наивно-материалистическом характере
их мировоззрения (см.: Диалектика природы. М., 1955, с. 147148*),
и философии, которая должна бы, по постулату автора с
* Эта огорчительная стихийность и неуместная наивность прекращены в нашей
историко-философской традиции усилиями М.А.Дынника. Он просто гово103___________________Проблема
доказательности...____________________
уточнением Энгельса, появиться "в русле развития науки" гдето
после XVIII в., разрешено теперь появиться там, где она
появилась, - у древних греков. Но тут же, как только речь заходит
о материализме и идеализме, на сцене появляются свидетельства
Ленина и Маркса, с которыми в принятой автором системе
доказательств также приходится считаться как с абсолютами.
Мы вовсе не собираемся разбираться, кто здесь прав, чьим
свидетельствам следует придавать больше весу и т.д. и т.п. Не в
этом дело. Просто мы твердо убеждены, что в нормах схоластической
аргументации можно "доказать" все; здесь дело обстоит
точно так же, как и с "принципиальным" построением
истории философии: элиминировать одни, отправлять на периферию
другие, брать нужные цитаты, выстраивать "в строгую,
четкую линию" любые авторитетные фразы - неотъемлемое
право любого увлекающегося этим видом доказательств. Вместе
с тем, если свидетельства классиков берутся, как и должно, на
правах историко-философских фактов, они сами образуют проблему
и способны помочь разобраться в других проблемах.
В самом деле, если взять центральный для статьи З.А.Каменского
вопрос о двух "чистых" решениях субъект-объектного
отношения, то, поскольку это отношение преобразовано в основной
вопрос философии, мы оказываемся все перед той же
проблемой возникновения материализма и идеализма, относительно
которой, среди прочего, подлежащего исследованию
материала, есть три свидетельства классиков, различно трактующих
это событие. Расхождение классических результатов
само может стать предметом историко-философского исследования,
в котором, видимо, одним из центральных будет вопрос
о том, почему Маркс, получивший классическое образование
специалист-античник, особенно по философии Демокрита и
Эпикура, практически ничего не говорит об античном материализме,
тогда как Энгельс и Ленин, не будучи специалистамиантичниками,
говорят об античном материализме.
В случае с Энгельсом вскрывается типичная "схема заимствований":
лекции по истории философии Гегеля ("Рассуждение
о начале") - Аристотель (Метафизика, 983). Формулировка
риг об идеалистах и материалистах, определяя в идеалисты и тех (пифагорейцы
и элеаты), которые у Энгельса ходили вроде бы в наивных материалистах (см.,
например: Материалисты Древней Греции. М., 1955, с. 7). Историю и причины
созревания стихийного материализма, а равно и его раскола на материализм и
идеализм восстановить крайне затруднительно.
М.К.Петров___________________________104
Аристотеля явно восходит к "теологам". Орфик Мусей, например,
так определял начало: "Из единого все рождается и в него
же разрешается" (Diog. proom. 1.3). Близкие формулировки с
конкретизацией "единого" по земле, воде, воздуху или огню
встречаются повсеместно, и, если, как это сделано у Энгельса,
причастность к стихийному материализму определена по такой
формуле, все - от Гомера и Моисея до Еврипида и Аристофана
- должны считаться стихийными материалистами. Близкая
по смыслу схема восстанавливается и для Ленина, хотя здесь
первичное опосредование идет через кантианцев.
К Марксу такой подход неприменим: он знал первоисточники,
часто ссылался на них и не нуждался в их истолковании.
Тем более интересным с историко-философской точки зрения
представляется тот факт, что именно Марксу принадлежит то,
по нашему мнению, наиболее удовлетворительное определение,
которое ограничивает противоположность материализма и
идеализма рамками нового времени. Отвечая на риторический вопрос
о том, не занесен ли материализм в Англию извне, Маркс от
имени "грешной истории" пишет: "Материализм - прирожденный
сын Великобритании... Номинализм был одним из главных элементов
у английских материалистов и вообще является первым выражением
материализма (курсив везде не наш. - М.П.) ...У Бэкона, как
первого своего творца, материализм таит еще в себе в наивной
форме зародыши всестороннего развития" (Соч., т. 2, с. 142).
Мы целиком согласны с оценкой этого наиболее удовлетворительного
для нас определения у З.А.Каменского: действительно,
его нельзя совместить с авторским принципом единства,
по которому "философия возникает там и тогда, где и когда
решается проблема субъект-объектного отношения, следовательно,
там, где возникают две основные формы ее решения -
материализм и идеализм" (с. 126). По смыслу определения
Маркса, философия более двух тысячелетий существовала без
этих основных форм решения, а возможно, и без субъект-объектного
отношения в осознанной для философии форме.
И опять-таки, важен здесь не исход спора в плане схоластической
доказательности, а проблематика, возникающая из вопроса,
который мог бы встать перед нашими оппонентами: почему
материалист и специалист-античник Маркс не заметил
античного материализма? По нашему мнению, он и не мог его
заметить, во-первых, потому, что он античник-специалист, а
во-вторых, потому, что для Маркса, философа немецкой шко105___________________Проблема
доказательности...____________________
лы, сама возможность материалистического или идеалистического
истолкования замкнута в области теории познания, в том, что Каменский
называет поступательностью, Гегель - научным поступательным
движением и чего в античности как раз не обнаруживается.
Только попытки кантианцев найти "античного Канта" сломали
эту традицию немецкой классической философии.
Чтобы пояснить существо дела, мы вынуждены вернуться к
"принципу единства философского развития" и понять его уже
не как принцип, а как гипотезу. Тогда мы можем привлечь в
проблему, также на правах гипотезы, ленинскую критику гегелевской
истории философии, как она дана в требовании сравнительного
изучения "связи всего", "цепи причин" (Соч., т. 29,
с. 311), а также в плане построения истории философии (там
же, с. 314). Используя эти гипотезы в качестве ориентиров в
массе накопленного историками, антропологами, этнологами,
лингвистами, социологами материала, мы обнаруживаем, что
существует реальная возможность выделить единое "для всех
времен и народов" основание, и возможность эта лежит как
раз в том, что Ленин называет историей мысли, знания вообще,
а Каменский менее четким термином специфики человека,
его практики и знания. По предложенному Каменским формальному
основанию общности мы вряд ли далеко уйдем: содержательный
формализм, этот "асфальт" категориальных построений,
обрывается на Аристотеле, но, если основание понято
функционально, то есть знание рассматривается не в формах,
а в функциях, такое семиотическое основание может быть
выделено и исследовано.
В первом приближении такое выделение внеисторического
"для всех времен и народов" основания состояло бы в констатации
того, что любая социальная структура содержит некоторый
критический, позволяющий ей преемственно существовать,
объем знания, стремится к его сохранению и умножению
как к условиям выживания, оформляет это стремление в механизмы
хранения (память), трансляции (передача от поколения
к поколению) и социализации нового (отчуждение в достояние
общества познавательных успехов индивидов) общественно необходимого
знания. Вводя такое основание, мы должны еще
раз подчеркнуть, что оно функционально, не содержит идей
формального единства и формального подобия в том же примерно
смысле, в каком функциональное основание "светильник"
не содержит идеи формального единства по устройству и
М.К.Петров___________________________106
принципу действия лучины, плошки, керосиновой лампы, свечи,
электролампы и т.д., то есть механизм, скажем, социализации
нового знания в одном обществе может быть так же чужд
своему функциональному подобию в другом обществе (научная
публикация и миф, например), как свеча и электролампа.
На различении функционального и формального подобий особенно
приходится настаивать потому, что у всех нас, вчерашних
язычников и христиан, необыкновенно коротка память. И это мешает
нам, скажем, увидеть в схоластической теории познания (абсолютное
начало - пророческое свидетельство - человек) благополучно
здравствующий реликт древнейшего механизма социализации
нового через божественное профессиональное имя (миф),
заметить, что ни античность, ни христианская схоластика не предлагали
замену этой познавательной схеме, что научной познавательной
схеме (саморегулирующийся слепой и неразумный объективный
мир взаимодействия - эксперимент - человек), которую
мы с младенческой наивностью неофитов навязываем "всем временам
и народам", от силы триста лет. Но к делу.
Если теорию такого внеисторического функционального
единства рискнуть назвать общей теорией знания или общей
гносеологией (Ленин называет ее просто "историей философии",
З.А.Каменский, похоже, назвал бы "теоретической философией"),
то предметом общей гносеологии было бы историческое
исследование форм знания в единстве онтологической,
трансляционной и социализирующей функций.
Онтологическая функция, или онтологический аспект, знания
есть реализация знания в поведении, в навыке. В рамках
этой функции "знать - значит уметь" или, что то же, "знать -
значит быть в состоянии воспроизвести явление". Поскольку
все мы живем в одном мире, в близких по свойствам и закономерностям
окружениях, ходим на двух ногах, вынуждены близкими
способами действовать в аналогичных ситуациях, в онтологическом
аспекте, если сравнение идет по человеку, необходимо
наблюдается не только функциональная, но и формальная
общность. Нам кажется, что именно это обстоятельство
положено в основу статьи и в основу аргументации З.А.Каменского,
когда он из единства закономерностей объективного мира
постулирует формальное единство и одинаковость "соответствующих
закономерностей и механизмов для всех времен и народов
мира" (с. 120), экстраполируя это единство в себе как субъектно-объектное
основание философии и на животных (там же).
^.
-..^.
107___________________Проблема доказательности...____________________
Но то, что представляется Каменскому достоинством такого
основания, свидетельствует, по нашему мнению, о неправомерности
анализа знания только по онтологической функции.
И неправомерность эта не в недостаточности функциональноформальной
общности, а в ее избыточности, от которой невозможно
отгородиться словечками типа "специфика". Наука, которая
как раз и занята изготовлением знания в онтологическоповеденческой
форме, судит о предметах изучения по их поведению
в контролируемых условиях среды (эксперимент), неустанно
прорывает любую специфику. И если человек, его знания,
его философия определены только через поведение, в котором
все это реализуется, только по онтологической функции
знания, между человеческим и нечеловеческим нет никакой
преграды. Последовательность - эта, по Канту, "философская
доблесть" - обязывала бы нас в этом случае говорить вместе с
отчаянными кибернетиками об исчерпании человека в регулировании,
об искусственных цивилизациях, о "философии" ослов,
шлагбаумов и автоматов именно потому, что онтологическая
функция знания, способность знания реализоваться в поведении,
делает самого человека "объективным" - вещью среди
вещей окружающего нас мира.
Сечение, отметка на онтологической функции, граница, отделяющая
человеческое от нечеловеческого и делающая знание монополией
человека, устанавливается трансляционной функцией знания,
под которой мы понимаем знаковую фазу существования знания,
переход знания из поведения в знак и из знака в поведение
как неизбежное условие преемственного "вечного" существования
общества на текучем, смертном, недолговечном человеческом субстрате.
По этой функции знанием может называться лишь то, что
способно существовать в знаке. Объяснять смысл знакового отчуждения
можно многими способами. Для наших ограниченных целей
достаточно будет сослаться на "биологическую недостаточность"
человека, в биологическом коде которого фиксируются не
все необходимые для жизни навыки, особенно навыки коллективные,
что позволяет рассматривать знаковую фазу существования
знания как компенсацию несовершенств биокода, как социокод,
нагруженный той же функцией наследственности, что и биокод,
но располагающийся независимым и внешним относительно биологических
особей способом, Платон сказал бы, "в занебесье".
Вот здесь, по отношению к социокодам, нет уже смысла настаивать
на принципе формального единства, на одинаковости
М.К.Петров___________________________108
механизмов: хотя любой из них выполняет функции хранения
знания (память) и трансляции (обучение), и принцип построения
кода, и способ действия обеспечивающих его функционирование
институтов могут быть равными.
...Закладка в соц.сетях
