Жанр: Философия
Мысль и язык
...о процесса апперцепции. Апперципируемое
может быть не совокупностью признаков, как Чичиков,
губернаторская дочка, и не словом (то и другое возможно только при
некотором душевном развитии), а простейшим чувственным восприятием,
или одновременно данным, почти неразделимым рядом таких
восприятий; точно так апперципирующее может быть не сложным
душевным явлением (как в одном из приведенных примеров - чувство,
какое дамы питают к губернаторской дочке, заставляющее приписывать
ей свойства, противоположные понятию дам о красоте), а
одним каким-нибудь несложным (по своим условиям) чувством или
немногими актами познавательной способности. Апперцепция - везде,
где данное восприятие дополняется и объясняется наличным, хотя
бы самым незначительным запасом других. Ребенок, например,
только посредством апперцепции узнает, что у него болит именно рука.
Такое знание предполагает уже в душе образ руки, как предмета
в пространстве; но этого еще мало: глядя на руку, я еще не знаю, что
она именно болит, потому что зрение одинаково бесстрастно изображает
и больное и здоровое место. Также недостаточно одного чувства
боли, потому что из него одного никак не выведем знания, что болит
рука. Непременно нужно, чтобы ощущение боли, имеющее определенное
место независимо от нашего знания об этом, изменялось от
прикосновения к больному месту, чтобы к этим впечатлениям осязания
присоединилось изменение образа больного члена, сообщаемое
зрением. Это последнее изменение произойдет непременно, потому
что нельзя видеть того места, например, руки, которое ощупывается
пальцами, или же и вся рука от прикосновения к больному месту
невольно переменит положение. Таким образом, знать, что болит рука,
значит признавать свой член, в котором боль, за один и тот же с
тем, который доставляет такие-то впечатления зрения и осязания.
Ощущение боли здесь узнается снова и поверяется, дополняется, объясняется,
одним словом - апперципируется ощущениями осязания и
зрения'.
Итак, апперцепция не всегда может быть названа изменением
объясняемого; но если это последнее имеет место, то не должно считаться
существенным признаком апперцепции, потому что есть всегда
следствие слияния, которое само несущественно. Поэтому удобнее
определить апперцепцию более общим выражением: она есть участие
известных масс представлений в образовании новых мыслей^. Последнее
имеет существенное значение, потому что всегда результатом
взаимодействия двух стихий апперцепции является нечто новое, несходное
ни с одной из них. Это определение должно быть дополнено,
потому что не показывает, какие именно массы мыслей должны быть
объясняющими.
В душе бывает несколько групп, из коих каждая, по-видимому,
равно могла бы апперципировать данное восприятие, а между тем в
одном случае, по поводу одного и того же, приходит в сознание одна,
в другом - другая. Нельзя сказать, например, чтобы в душе ученика
не было ничего, с чем бы могло внутренним образом соединиться содержание
латинского или греческого классика, чтобы содержание
' Ср.: ^at/z-Lehrbuch der Psychol.l89.
Об апперцепции см.: Steinthal. Zur Sprachphilos. Zeilschr. f. l'hilos. v. l-'ichtc etc.
XXXII, 74-7.
82
это было для него недоступно, а между тем опыт доказывает, что оно
совершенно ускользает от внимания, т.е. не апперципируется при затруднениях
в формах, при чтении с грамматической целью. Можно
углубляться в формальные и лексические оттенки языка, запоминать
при этом по частям, например, целые народные песни, но, имея в памяти
все данные, не замечать общего содержания. Можно, как в басне,
за козявками слона не приметить. Легко предположить причину
такого явления в изменяющейся от разных обстоятельств сим апперципирующих
масс. Чем более я приготовлен к чтению известной книги,
к слушанию известной речи, чем сильнее стало быть
апперципирующие ряды, тем легче произойдет понимание и усвоение,
тем быстрее совершится апперцепция. Однако чтение, требующее
известной сосредоточенности, будет для меня бесполезно, если
оно чем-нибудь прерывается, или если сажусь за чтение цод влиянием
посторонних впечатлений, ослабляющих действие тех мыслей, которыми
должно объясняться то, что я читаю. Если б покупка
мертвых душ не была для чиновников города NN делом неслыханным,
то и недоумение их при слухе о такой "негоции" Чичикова было
бы невозможно, и вопросы "что за притча эти мертвые души?"
означающие, что восприятие ищет, но не находит апперцепции, не
имели бы места.
"Апперцепция есть участие сильнейших представлений в создании
новых мыслей"; но в чем именно состоит эта сила, условливающая
большую или меньшую легкость влияния представлений на новые
или возобновленные в сознании восприятия? Такой вопрос и предшествующее
ему определение предполагает выведенное из опыта убеждение,
что, выражаясь метафорически, все находящееся в душе
расположено не на одном плане, но или выдвинуто вперед, или остается
вдали. Если бы в известное мгновение данное восприятие могло
быть в одинаковых отношениях ко всем рядам представлений (которые
следует рассматривать как отдельные, но не лишенные взаимной
связи единицы), то оно вдруг апперципировалось бы всеми этими рядами
и, быть может, мысль наша разом обняла бы несколько различных
результатов апперцепции. То же было бы, если бы несколько
восприятий, ничем не связанных между собой и не составляющих
для нас одного целого, одновременно апперципировались одной массой
представлений. Но на деле не так: одна из дам, например, во время
разговора с другой уверена только в том, что румяны
обваливаются с губернаторской дочки, как штукатурка; другое заключение
в эту минуту для нее невозможно, и, наоборот, другое заключение,
к которому она могла бы прийти при других
обстоятельствах, непременно исключило бы это. Вообще, в каждое
мгновение жизни все, что есть в душе, распадается на две неравные
области; одну обширную, которая нам неизвестна, но не утрачена для
нас, потому что многое из нее приходит нам на мысль без новых восприятий
извне; другую - известную нам, находящуюся в сознании,
очень ограниченную сравнительно с первой. Сознание - явление, совершенно
отличное от самосознания (которое добывается человеком
поздно, тогда как сознание есть всегдашнее свойство его душевной
жизни), определяют как совокупность актов мысли, действительно
совершающихся в данное мгновение^. Это определение предполагает,
что все в душе вне сознания не есть действительная мысль (представление
в самом обширном смысле этого слова), а только стремление к
ней (ein Streben vorzustellen); что-то меняется в самой мысли в то время,
как она входит в сознание^; но что именно - вряд ли можно
будет когда-либо сказать, потому что для определения разницы между
двумя явлениями нужно знать оба, а знаем мы только мысль, перешедшую
в сознание, сложившую с себя те свойства, какие она
имела в бессознательном состоянии. Однако, устраняя вопрос о том,
что была данная мысль до своего появления в сознании, мы можем
в том виде, в каком она представляется нам, искать причины тому,
что она чаще других появляется в сознании и легче других апперципирует
новые восприятия.
Степень влияния одних мыслей на другие может, по-видимому,
зависеть или от силы сопровождающего их чувства, или от их ясности.
Рассмотрим порознь эти условия. Во-первых, получаемые извне
чувственные восприятия имеют без сомнения различные степени силы,
потому что ни одно из них не изображает вполне безразлично
своего содержания, но каждое чувствуется нами как большее или
Hebhart's sammtl. Werkc V, 1, 18; "die Gcsammtheit alles gleichzeitigen wirkHchen Vorstellens".
Само собой, что как здесь, так вообще в психологии, слова, указывающие на
пространственные отношения явлений, имеют только символическое значение. Сознание не есть
сцена, на которую всходят представления и где за теснотой не могут многие вдруг поместиться:
бессознательность не есть пространство за кулисами, куда удаляются представления,
вытесняемые со сцены. Сознание не есть также свет, то озаряющий по неизвестным причинам те
или другие представления, то оставляющий их во мраке; но есть внутреннее око, столь же
отличное от того, на что обращено, как глаз наш - от предмета, на который смотрит. Сознание
- нс посторонняя для представлений сила, а их собственное состояние.
Случается, когда мы заняты чем-нибудь, слышать бой часов, не обратить внимания на число
ударов и, однако, после верно вспомнить это число; не дослышав слова, мы просим говорившего
повторить, но до его ответь уже успели дополнить недослышанное и не нуждаемся в повторении.
Эти и им подобные явления могут навести на мысль, что бессознательные впечатления,меньшее потрясение нашего существа, соразмерное интенсивности
этого содержания. Громкий звук и яркий свет не только дают нам
большее содержание, чем тихий звук и слабое мерцание, но и восприятие
первых действует на нас сильнее, чем восприятия последних.
Таким образом можно сравнивать не только однородные, но и разнородные
ощущения (например, чувство, испытываемое при сильном
звуке, слабее того, которое сопровождает восприятие слабого света).
Очень вероятно, что в душе, еще впервые подверженной действию
внешних влияний, не управляемой воспоминанием прежних впечатлений,
- более сильные ощущения будут вытеснять слабейшие. Как
взор невольно устремляется на самые светлые точки известной поверхности,
так и внимание поглощается ими в ущерб более темным. Отсюда
можно заключить, что если бы и в воспоминании чувство,
сопровождавшее впечатления, сохраняло свою силу, то воспоминание
сильнейшее в этом смысле апперципировало бы новые восприятия
легче, чем слабейшее. Но, говорит Лоце, "в душе, воспитанной опытом,
встречаем уже более сложные явления. Легкий шорох может отвлечь
наше внимание от громкого шума и вообще влияния
воспоминаемых восприятий на направление нашей мысли несоразмерно
силе их чувственного содержания. Степень интереса, который
они получают в наших глазах с течением жизни, зависит уже не от
них самих, а от цены, какую они имеют для нас, как предзнаменования
других явлений, или указания на них". "Воспоминание, верно передавая
качество и интенсивность содержания прежних впечатлений,
не повторяет в то же время потрясений, которые мы от них испытывали,
а если и повторяет, то разве так, что к воспроизведенному образу
содержания присоединяет другой образ возбужденного им
прежде чувства. Раскаты грома в воспоминании, как бы ясно ни передавало
оно их свойства и силу, не более нас потрясают, чем равно
ясное воспоминание самого слабого звука; быть может, при этом мы
воспоминаем о сильном потрясении, причиненном нам громким звуком,
но самое это воспоминание действует на нас не сильнее воспоминания
о слабом потрясении. Мы помним различный вес двух
предметов, но воспоминание о большой тяжести одного не тяжелее
для нас воспоминания о меньшей тяжести другого".
Примеры эти хороши, однако не могут убедить в том, в чем бы
должно; рядом с ними следует поставить другие, доказывающие совершенно
противное. Бывает достаточно самого незначительного обстоятельства,
чтобы пробудить воспоминание о потере любимого
человека и неразлучную с этим печаль. Легкость воспоминания в
этом случае мы ставим в зависимость от важности потери и силы
принесенного ею чувства, и, как кажется, не ошибаемся: потеря, например,
перчатки скоро забывается, потому что не велика сила проLotze.
Mikrokosm. 1,222-4.
изведенного этим неудовольствия. Пословица "пуганая ворона и куста
боится" в переводе на более отвлеченный язык значит, что чем
сильнее первоначальный испуг, тем скорее мысль об опасности апперципирует
новые восприятия. Так в "Мертвых душах" и тот, кто
счел Чичикова за губернаторского чиновника, и почтмейстер, некоторое
время принимавший его за Копейкина, - оба вероятно видали
на веку ревизии, но вспомнил их, по поводу Чичикова, только первый,
между прочим, потому, что имел причины их бояться. Поэтому
можно принять силу первоначального чувства за обстоятельство,
обусловливающее степень влияния связанной с ним мысли на другие,
но следует сделать оговорку, что это влияние чувства может, в
свою очередь, поддерживаться или разрушаться отношениями, в какие
стало соединенное с ним содержание к другим. Время между горестным
для нас событием и данной минутой может быть различно
заполнено: при одних условиях это событие продолжает возвращаться
в сознание и бросать тень на текущую жизнь, а при других и сопровождавшее
его чувство, и само оно забылось, потому что мысль
получила другое направление. Если были психические средства спасти
рассудок того, кто помешался на неудачно поставленной карте,
то они состояли в том, чтобы разрознить мысли о поразившем его событии,
привести их в более благоприятные отношения к другим и
удалить от сознания. Таким образом, сила чувства, как причина силы
апперципирующих масс, указывает на другую причину, именно - на
более или менее тесную связь между стихиями этих масс.
Во-вторых, относительно ясности представлений, нам кажется
вполне убедительным следующее мнение Лоце: "Полагают обыкновенно,
что одно и то же содержание может быть представлено с бесконечно
различными степенями ясности, что, только проходя эти
степени и постепенно затемняясь, представление исчезает из сознания.
Но это - описание события, которого никто никогда не наблюдал,
потому что внимание, с каким мы наблюдаем, сделало бы самое
это событие невозможным. Уже впоследствии, заметив, что известного
представления некоторое время не было в сознании, мы отвечаем
себе на вопрос, как оно исчезло, этой догадкой о постепенном угасании,
о котором действительное наблюдение не говорит нам розно ничего.
Есл^ припомним внутреннее состояние, в каком мы находились,
когда известное сильно возбужденное представление значительное
время было в нашем сознании, и затем, по-видимому, исподволь утрачивалось,
то найдем, что оно не постепенно затемнялось, а с резкими
перерывами - то появлялось в сознании, то исчезало. Новое
впечатление, содержание коего было как-нибудь связано с прежним,
мгновенно снова приводило его на память: другое впечатление, поражающее
своей новостью, опять его вытесняло. Это прежнее представление
похоже было на плывущее тело, которое то мгновенно
поглощается волнами, то столь же быстро поднимается. То, что мы
называем постепенным затемнением - частью возрастающие промежутки
между появлениями представления, частью другая особенность,
о которой ниже".
"Если разделим представления на простые чувственные восприятия
и на сложные из них образы, то не в состоянии будем сказать, в
чем состоит различие силы первых, если не в различии содержания.
Звука одной и той же высоты и силы, того же инструмента, мы не
можем себе представить более или менее ясно; мы или представляем
его, или не представляем или, наконец, ошибаемся в своих предположениях,
принимая представление более сильного или слабого, следовательно,
другого звука, за более сильное и слабое представление
одного и того же. Точно так одного и того же оттенка цвета при одном
освещении мы не можем представить с большей или меньшей
ясностью; но, конечно, если этот оттенок указан нам словом или описанием,
мы можем колебаться в выборе между воспоминаниями нескольких
сводных цветов, не зная, какой именно из них нужен. Тогда
объясняем мы такое состояние тем, что у нас есть представление, но
только не ясное, между тем как на самом деле мы его не имеем и
только выискиваем из нескольких, вместе с числом коих растет наша
неуверенность и мнимая неясность представления".
Еще невероятнее, чтобы сложные образы исподволь бледнели,
удерживая все свои черты; напротив, они затемняются только разлагаясь
и разрушаясь.
В воспоминании забываются известные, менее замеченные части
виденного предмета и их связь с другими; при попытке восстановить
в памяти этот образ, мы в недоумении колеблемся между различными
возможностями заполнить происшедшие таким путем пробелы и
связать частности, еще ясно представляемые нам" порознь. Таким образом,
появляется мнимая неясность представлений, которая увеличивается
в прямом отношении к обширности поля, предоставленного
нашей дополняющей фантазии. Напротив,вполне ясны представления,
коих части мыслимы все и притом с полной определенностью
взаимных отношений, и эта ясность сама по себе не сможет ни увеличиваться,
ни уменьшаться. Нередко нам кажется, что может увеличиться
интенсивность представления, содержание коего давно нам
вполне известно, но на деле в таких случаях пополняется самое, этозано в минуты своей наибольшей живости, на связи с чем в сознании
основана была самая эта живость'. "Ясность представлений (и
степень их влияния на другие) состоит не в большей или меньшей
интенсивности нашего знания, а в экстенсивной полноте их содержания,
в изменчивом богатстве посторонних стихий, соединенных с
этим содержанием".
Нельзя не согласиться и с точкой зрения последователей Гербарта,
что распадение - самая очевидная для нас причина помрачения
сложных представлений, и наоборот, их полнота и
обширность связей с другими - причина не только их ясности, но
и большего или меньшего влияния на другие. Столь же несомненно,
что постепенное ослабление в воспоминании простого чувственного
восприятия, подобное затиханию звука и ослаблению цвета, не
есть факт, сообщаемый нам самонаблюдением. Ослабевший звук
той же высоты есть для нас уже другое представление. Но не
ошибаемся ли мы в этом, следует ли, согласно с Дробишем, принять
ослабление интенсивности представления, как деятельности
души, независимое от изменения самого их содержания, или же
отвергнуть его вместе с Лоце - это для нас менее важно. Довольно,
что сила влияния представлений на другие соразмерна их
ясности в том смысле, как принимает Лоце.
Здесь к определению апперцепции, как участия сильнейших масс
в образовании новых мыслей, можем уже прибавить, что сила апперципирующих
масс тождественна с их организованностью. От степени
этой последней зависит и большая широта сознания, ограниченность
коего мы приняли за исходное положение при определении силы
объясняющих мыслей.
Говоря о пределах сознания, кстати заметим два случая. 1) При
непосредственном восприятии чувственных впечатлений сознание ограничено
только свойствами внешних возбуждений и самих органов.
Мы не воспринимаем в одно время нескольких вкусов или запахов
не потому, что различные впечатления смешиваются в душе, а потому,
что душа получает уже извне, так сказать, один их итог. Но посредством
зрения мы получаем, разом и не смешивая, впечатления
стольких цветных точек, сколько их заключается в пространстве, какое
отразилось в зрачке, почти тоже посредством осязания. В одно
мгновение от всех чувств разом мы можем получать многие впечатления,
которые все могут находиться в сознании, потому что хотя мы
не в состоянии дать себе в них отчета в самое время восприятия, но
можем их припомнить впоследствии.
2) Ограниченность сознания, независимая от внешних причин, гораздо
яснее обнаруживается при воспоминании уже воспринятого.
"Кажется, - говорит Лоце, - будто только напор впечатлений внешLotze.
Mirk. 1,224-227.
него мира насильно расширяет сознание, и что, предоставленное самому
себе, оно так суживается, что, по-видимому, представляет разнообразное
не одновременным, а только последовательным во
времени"^ В таком виде факт не представляет сомнения, но при ближайшем
его рассмотрении мнения расходятся. Лоце полагает, что
"хотя было бы очень трудно решить непосредственным наблюдением,
точно ли могут несколько представлений в одно время находиться в
сознании, или же это только призрак, происходящий от быстроты их
смены; но факт, что вообще мы можем сравнивать, заставляет нас
принять возможность одновременности. Кто сравнивает, тот не переходит
только от мысли об одном из членов сравнения к мысли о другом;
чтобы совершить сравнение, он должен совместить в одном
неделимом сознании оба эти члена, и вместе - форму своего перехода
от одного к другому. Когда хотим сообщить другому известное
сравнение, то свойствами языка мы принуждены произносить одно за
другим имена двух членов сравнения и обозначение отношения между
ними. В этом причина заблуждения, будто и в самом сообщаемом
сравнении есть такая последовательность; но, произнося одно за другим,
мы рассчитываем на то, что в сознании слушающего наша речь
произведет не три раздельные представления, а одно представление
отношения между двумя другими. Хотя мы привыкли к безмолвному
течению нашей мысли придавать формы речи, но очевидно и здесь
последовательность во времени, в какой вяжутся между собой слова
для наших представлений, есть только изображение отношений, уже
прежде замеченных нами между их содержаниями; эта привычка ко
внутренней речи, собственно, замедляет ход мысли, разлагая в последовательный
ряд то, что первоначально было одновременным".
Эти действия познания, ручаясь нам за одновременность многих
представлений, вместе с этим указывают на ее условия. Сознание не
имеет места только для бессвязной множественности; оно не тесно
для разнообразия, члены коего разделены для нас известными отношениями,
приведены в порядок и связаны. Нам не удается представить
разом два впечатления без взаимного их отношения; сознанию
нужно представление своего пути от одного к другому: ему легче,
при помощи этого представления перехода, охватить большее множество,
чем меньшее — без него. Поэтому способность сознания обнимать
многое усовершима. Одновременные звуки музыки всякому
представляются такими, но вряд ли их вспомнит тот, для кого они
были бессвязным множеством; музыкально же образованному уху
они с первого разу представляются обильным отношениями целым,
коего внутренняя организация приготовлена предшествующим течением
мелодии. Всякий пространственный образ прочнее удерживается
в памяти, если мы в состоянии разложить его наглядное
Lotze. ib.
впечатление в описание. Говоря, что известная часть здания покоится
на другой, поддерживается третьей, склоняется под таким-то углом
к четвертой, мы прежде всего увеличиваем число представлений, которые
нам следует удержать в памяти; но в таком словесном выражении
посредством предложений, одновременность частей превращается
в ряд их взаимодействий, которые явственнее их связывают,
чем нераздельный чувственный образ. Чем выше развитие духа, чем
тоньше отношения, которыми он связывает между собой отдельные
мысли, тем более расширяется сознание даже для таких представлений,
которые связаны между собой уже не пространством или временем,
а внутренней зависимостью"'.
Лоце основывается во всем этом на верной мысли, что одна
смена представлений в сознании, как бы она ни была быстра, не в
состоянии объяснить возможности схватить их отношения. Если в
то время, как в сознании есть а,в нем совсем не может находиться
Ь, то, во-первых, кроме внешних возбуждений, не будет никаких
оснований для перехода от а к Ь, во-вторых, отношение а"Ь
состояться не может. Но он представил одну только сторону явления,
тогда как в нем две, по-видимому исключающие друг друга.
Чтобы понимать конец книги, в которой последующее вытекает из
предыдущего, мы должны совместить в сознании все предшествующее;
а между тем не трудно заметить, что по мере, как при чтении
мы подвигаемся вперед, все прочтенное ускользает из нашего сознания.
Геометрическая теорема вне связи с предыдущим не имеет для
нас смысла, а между тем никто не скажет, чтобы, понимая ее, он
в то же время представлял себе все предшествующие. Даже больше:
в сознании не отразится как одновременный пространственный
образ самый немногосложный ряд заключений, направленных к
известному нам выводу, и это есть свойство не языка, без которого
в подобных случаях обойтись трудно, но возможно. Хотя сознание
и не совмещает в себе одновременно не только многих, но даже
двух членов сравнения, но член сравнения, находящийся вне его
пределов, обнаруживает заметное влияние на тот, который в сознании.
В ту минуту, как произносим последнее слово предложения,
мы мыслим непосредственно только содержание этого слова; однако
это содержание указывает нам на то, к чему оно относится, из
чего оно вытекло, т.е. прежде всего - на другие, предшествующие
слова того же предложения, потом - на смысл периода, главы,
книги. Легче всего нам припомнить, почему было сказано только
что произнесенное слово; несколько более напряжения требует попытка
найти его место в целом ряду мыслей, например, нужно
перечесть период, чтобы понять, что значит встреченное под конец
его местоимение и т. д. Можно понимать это так, что хотя нет
Lotze. Mikr. 1,232-3.
степеней ясности представлений, находящихся в сознании, но за
"порогом сознания" одни представления имеют более заметное
влияние на сознаваемое, другие мерыие; первые легче возвращаются
в сознание, вторые - труднее, и наконец то, что ничем не
связано с мыслью, занимающей нас в эту минуту, вовсе не может
прийти на ум в следующую, если внешние впечатления не прервут
течения мысли и не дадут ему нового направления. Каждый член
мыслимого ряда представлений вместе с собой вносит в сознание
результат всех предшествующих, и тем многозначительнее для нас
этот результат, чем многостороннее связи между предшествующими
членами. Так, общий вывод рассуждения или определение обсуживаемого
предмета, которое должно в немногих, полновесных словах
повторить* нам все предшествующее, достигнет своей цели, будет
понятно только тогда, когда это предшествующее уже организовано
нашей мыслью; иначе - определение будет иметь только ближайший
грамматический смысл.
Итак, примем ли мы вместе с Лоце, что сознание обнимает ряд
мыслей, как нечто одновременное, подобно глазу, который разом видит
множество цветных точек, или же - что сознание только переходит
от одной мысли к другой, но непонятным образом
видоизменяет эту последнюю и совмещает в ней все предшествующее:
во всяком случае расширение его, как бы ни понимать это слово,
зависит от той же причин
...Закладка в соц.сетях
