Жанр: Философия
Одномерный человек
...сила стимулирует рост и инициативу [в производстве],
но не с помощью увеличения- и экономического
влияния оборонного "сектора", а посредством превращения
общества в целом в обороняющееся общество.
Ибо Враг существует постоянно,- не только в чрезвычайной
ситуации, но также и при нормальном положении
дел. Он равно угрожает как во время войны,
так и в мирное время (причем, пожалуй, больше, чем
в военное); он, таким образом, встраивается в систему
как связующая ее сила.
Эта угроза извне нимало не способствует ни росту
производительности труда, ни повышению уровня жизни,
но она незаменима как инструмент увековечения
рабства и сдерживания социальных изменений. Враг
является общим знаменателем всех деяний и недеяний.
Его нельзя отождествить с действительным коммунизмом
1 В отношении критической и реалистической оценки идеологической
концепции Гэлбрейта см. Earl Latham, "The Body Politic of the Согроration"//E.
S. Mason, The Corporation in Modem Society (Cambridge:
Harvard University Press, 1959), p. 223, 225C.
67
1. Одномерное общество
или капитализмом; в обоих случаях он - реальный
призрак освобождения.
Повторю еще раз: пораженное безумием целое санкционирует
безумность частных проявлений и превращает
преступления против человечества в рациональную
предприимчивость. Когда люди, надлежащим образом
стимулируемые государственной и частной властью, готовятся
к жизни в состоянии тотальной мобилизации,
то тем самым они проявляют известную разумность и
не только ввиду реальности Врага, но также потому,
что способствуют развертыванию возможностей промышленности
и развлекательной индустрии. Рациональными
тогда становятся даже самые безумные расчеты:
уничтожение пяти миллионов человек можно предпочесть
уничтожению десяти, двадцати и т.д. И пустое
занятие пытаться доказать, что цивилизация, оправдывающая
такого рода самозащиту, провозглашает свой
собственный конец.
В этих обстоятельствах даже существующие свободы
и формы отклонения оказываются к месту внутри организованного
целого. Достаточно поставить вопрос: является
ли соревнование на настоящем этапе организации
рынка фактором, смягчающим или обостряющим
гонку за большим и скорейшим оборотом и моральным
износом? Состязаются ли политические партии за воцарение
мира или за усиленную и дорогостоящую военную
промышленность? Если верны первые альтернативы,
то современная форма плюрализма усиливает
способности сдерживания качественных изменений и,
таким образом, скорее предотвращает, чем подталкивает
2. Герметизация политического универсума
"катастрофу" самоопределения. Демократия в этом случае
является наиболее эффективной формой господства.
Образ Государства Благосостояния, набросанный нами
на предшествующих страницах,- это образ исторического
мутанта организованного капитализма и социализма,
рабства и свободы, тоталитаризма и счастья. Его
возможности достаточно ясно обозначены преобладающими
тенденциями технического прогресса, хотя и
находятся под угрозой некоторых взрывоопасных сил.
Наибольшая опасность исходит, конечно, от подготовки
к ядерной войне, которая может стать реальностью:
ведь средство запугивания служит также подавлению
усилий, направленных на сокращение потребности в
этом средстве. Существуют и другие факторы, которые
могут создать препятствия для приятного сочетания
тоталитаризма и [личного] счастья, манипулирования
и демократии, гетерономии и автономии - словом, увековечения
предустановленной гармонии между организованным
и спонтанным поведением, преформированной
и свободной мыслью, внешней целесообразностью и
внутренним убеждением.
Даже на наивысшей ступени организации капитализм
сохраняет потребность в частном присвоении и распределении
прибыли как в регуляторе экономики и
тем самым продолжает связывать удовлетворение общего
интереса с удовлетворением частных имущественных
интересов. Таким образом, он не может уйти от конфликта
между возрастающим потенциалом примирения
борьбы за существование и потребностью в ее усилении,
между прогрессирующим "упразднением труда" и потребностью
сохранения его как источника прибыли.
/. Одномерное общество
Этот конфликт закрепляет нечеловеческие условия существования
для тех, кто формирует человеческий фундамент
социальной пирамиды,- аутсайдеров, бедняков,
безработных, преследуемых цветных рас, узников тюрем
и заведений для умалишенных.
В современных коммунистических обществах черты
угнетения проявляются в стремлении "догнать и перегнать"
капитализм, которое поддерживается наличием
внешнего врага, отсталостью и террористическим наследием.
Тем самым укрепляется примат средств над
целями, который могло бы устранить только достижение
умиротворения; капитализм и коммунизм продолжают
соревноваться хотя и без применения военной
силы, однако в мировом масштабе и с использованием
мировых институтов. Такое умиротворение означало
бы возникновение подлинно мировой экономики и конец
национальных государств, национальных интересов,
национального бизнеса заодно с международными союзами.
Но именно против этой перспективы мобилизуется
современный мир:
Неведение и несознательность позволяют процветать национализму.
Для обеспечения безопасности и существования "отечеств"
недостаточно ни вооружений двадцатого столетия, ни
промышленности,- необходимы организации, которые имеют
международный вес в военной и экономической области. Однако
на Востоке, так же как и на Западе, коллективные убеждения
не стремятся свыкнуться с реальными переменами. Великие
державы создают свои империи или подновляют фасад, отказываясь
от изменений экономического и политического режима,
что придало бы значение и эффективность одной из коалиций.
И еще:
2. Герметизация политического универсума
Одураченные нацией, одураченные классом, страдающие массы
повсеместно вовлекаются в обостряющийся конфликт, в
котором их единственными врагами являются хозяева, со знанием
дела использующие мистификации промышленности и
власти.
Сговор современной промышленности и государственной власти
является пороком с более глубокими корнями, нежели
капиталистические и коммунистические институты и структуры,
пороком, необходимость искоренения которого не предусмотрена
диалектикой необходимости.'
Роковая взаимозависимость двух "суверенных" социальных
систем в современном мире указывает на то,
что конфликт между прогрессом и политикой, человеком
и его хозяевами стал тотальным. Сталкиваясь с
вызовом коммунизма, капитализм сталкивается с продолжением
самого себя: впечатляющим развитием всех
производительных сил после подчинения [интересам
общества - перев.} частного интереса в прибыли, задерживающего
такое развитие. Но и коммунизм, когда
сталкивается с вызовом капитализма, также сталкивается
с продолжением самого себя: впечатляющими
удобствами, свободами и облегчением жизненной ноши.
В обоих системах мы находим эти возможности искаженными,
и в обоих случаях мы видим одну и ту же
причину - борьбу против формы жизни, разрушительной
для базиса господства.
I Froin^ois Perroux, loc. cit., vol. Ill, p. 631 - 632; 633.
3. Победа над несчастным сознанием:
репрессивная десублимация.
После обсуждения политической интеграции развитого
индустриального общества, достижений, ставших
возможными благодаря росту технологической производительности
и непрекращающемуся завоеванию человека
и природы, мы хотим теперь обратиться к соответствующей
интеграции в сфере культуры. В этой
главе с помощью некоторых ключевых понятий и образов
литературы мы проиллюстрируем, как по ходу прогресса
технологической рациональности ликвидируются
оппозиционные и трансцендирующие элементы "высокой
культуры", которые фактически становятся жертвой
процесса десублимации, господствующего в развитых
регионах современного мира.
Достижения и неудачи современного общества лишили
высокую культуру ее прежнего значения. Прославление
автономной личности, гуманизма, трагической
и романтической любви, по-видимому, являлось
идеалом только для пройденного этапа развития. То
же, что мы видим сейчас,- это не вырождение высокой
культуры в массовую культуру, но ее опровержение
действительностью. Действительность превосходит свою
культуру, и сегодня человек может сделать больше, чем
3. Победа над несчастным сознанием
культурные герои и полубоги; он уже разрешил множество
проблем, казавшихся неразрешимыми. Но вместе
с тем он предал надежду и погубил истину, которые
сохранялись в сублимациях высокой культуры. Разумеется,
высокая культура всегда находилась в противоречии
с социальной действительностью, и наслаждение
ее дарами и идеалами было доступно только для
привилегированного меньшинства. Однако две антагонистические
сферы общества всегда сосуществовали;
высокая культура отличалась уживчивостью, и ее идеалы
и ее истина редко тревожили действительность.
Новизна сегодняшней ситуации заключается в сглаживании
антагонизма между культурой и социальной
действительностью путем отторжения оппозиционных,
чуждых и трансцендирующих элементов в высокой культуре,
благодаря которым она создавала иное измерение
реальности. Ликвидация двухмерной культуры происходит
не посредством отрицания и отбрасывания "культурных
ценностей", но посредством их полного встраивания
в утвердившийся порядок и их массового воспроизводства
и демонстрации.
Фактически они становятся инструментами социального
сплачивания. В соревновании между Востоком и
Западом величие свободной литературы 'и искусства,
идеалы гуманизма, печали и радости индивида, осуществление
личности занимают важное место. И то,
что они являются тяжелым упреком формам современного
коммунизма, современного общества, не мешает
им быть объектами ежедневного управления и продажи.
Подобно тому, как люди, зная или чувствуя, что реклама
и политические платформы по самому своему смыслу
4 Одвомервы* ienoMi
1. Одномерное общество
не могут быть истинными или правдивыми, продолжают
прислушиваться к ним, читать их и даже позволяют
им себя увлечь, таким же образом они принимают
традиционные ценности, делая их частью своего интеллектуального
оснащения. И то, что средства массовой
коммуникации гармонично, часто незаметно смешивают
искусство, политику, религию и философию с коммерческой
рекламой, означает, что эти сферы культуры
приводятся к общему знаменателю - товарной форме.
Музыка души становится ходовой музыкой. Котируется
не истинностная ценность, а меновая стоимость. Здесь -
средоточие рациональности status quo и начало всякой
отчужденной рациональности.
Когда высокие слова о свободе и исполнении надежд
произносятся соревнующимися лидерами и политиками,
то, будучи тиражируемыми с помощью экранов,
радио и трибун, они превращаются в пустые звуки,
обретающие какой-то смысл только в контексте пропаганды,
бизнеса, дисциплины и релаксации. Эта ассимиляция
идеала действительностью свидетельствует о
том, насколько идеал отстал от нее. Низвергнутый из
сублимированного царства души, духа, внутреннего мира
человека, он зазвучал на языке операциональных
терминов и проблем, на языке прогрессивной массовой
культуры. Это искажение указывает на то, что развитое
индустриальное общество вплотную подошло к возможности
материализации идеалов. Царство сублимации,
в котором представлялись, идеализировались и
обличались условия человеческого существования, постепенно
сжимается, не в силах тягаться с оснащенностью
общества. Высокая культура становится частью
3. Победа над несчастным сознанием
материальной культуры и в этом превращении теряет
большую часть своей истины.
Высокая культура Запада - нравственные, эстетические
и интеллектуальные ценности которой по-прежнему
исповедует индустриальное общество - была как
в функциональном, так и в хронологическом смысле
культурой дотехнологической. Ее значимость восходит
к опыту мира, который больше не существует и который
нельзя вернуть, ибо его место заняло технологическое
общество. Более того, она оставалась по преимуществу
феодальной культурой даже тогда, когда буржуазный
период дополнил ее своими наиболее долговечными
принципами. Она была феодальной не только потому,
что была исключительным достоянием привилегированного
меньшинства, не только вследствие присущего ей
романтического элемента (к обсуждению которого мы
сейчас переходим), но также потому, что творения,
подлинно принадлежащие ей по духу, выразили сознательное,
методическое неприятие всей сферы бизнеса,
промышленности и порядка, основанного на расчете
и прибыли.
Несмотря на то, что буржуазный порядок нашел
всестороннее - и даже утверждающее - отображение
в искусстве и литературе (например, в голландской
живописи семнадцатого столетия, в "Вильгельме Мейстере"
Гете, в английском романе девятнадцатого столетия,
в произведениях Томаса Манна), он по-прежнему
оставался в тени и, более того, под ударом другого,
непримиримо антагонистичного ему измерения, осуждающего
и отрицающего порядок бизнеса. Это другое
измерение представляют в литературе не религиозные,
4- 75
1. Одномерное общество
нравственные герои духа (которые, как правило, на
стороне существующего порядка), а скорее такие мятежные
персонажи, как художник, проститутка, прелюбодейка,
великий преступник или изгнанник, воин, поэт-бунтарь,
дьявол, дурак - т.е. те, кто не зарабатывает
самостоятельно на жизнь, по крайней мере, общепринятым
способом.
Разумеется, эти персонажи не исчезли из литературы
развитого индустриального общества, но они претерпели
существенные превращения. Авантюристка, национальный
герой, битник, невротическая жена-домохозяйка,
гангстер, кинозвезда, обаятельный магнат выполняют
функцию весьма отличную и даже противоположную
функции своих культурных предшественников. Теперь
они предстают не столько как образы иного способа
жизни, сколько случаи отклонения или типы этой же
жизни, служащие скорее утверждению, чем отрицанию
существующего порядка.
Безусловно, мир их предшественников был миром
отсталым, дотехнологическим, с чистой совестью, не
отягощенной неравенством и тягостным трудом, миром,
в котором труд воспринимался как несчастливая судьба;
но в этом мире человек и природа еще не были организованы
как вещи и инструменты. С ее кодексом
форм и манер, с ее стилем и языком философии и
литературы эта культура прошлого выразила ритм и76
J. Победа над несчастным сознанием
располагал временем и желанием для того, чтобы предаваться
размышлению, созерцательности, чувствам и
рассказам.
Это - отжившая и отсталая культура, которую можно
вернуть только в мечтах или в форме своего рода
детской регрессии. Однако некоторые и притом важнейшие
из ее элементов можно также назвать посттехнологическими.
Ее наиболее видные образы и принципы,
похоже, способны пережить отнесение к разряду
управляемых удобств и стимулов, ибо продолжают будить
в сознании мысль о возможности своего повторного
рождения в завершении технического прогресса.
Они являются выражением того свободного и сознательного
отчуждения от существующих форм жизни,
которым искусство и литература противостояли, даже
украшая их.
В противоположность понятию Маркса, обозначающему
отношение человека к себе и к своей работе в
капиталистическом обществе, художественное отчуждение
- это сознательное трансцендирование отчужденного
существования, т.е. отчуждение "более высокого
уровня", или опосредованное отчуждение. Источником
конфликта с миром прогресса, отрицающим порядок
бизнеса, источником антибуржуазных элементов в буржуазной
литературе и искусстве являются не эстетическая
приземленность этого порядка и не романтическая
реакция - ностальгическое освящение уходящего периода
цивилизации. "Романтическое" - термин, используемый
для снисходительной дискредитации, с легкостью,
равнозначной пренебрежению, прилагается к
1. Одномерное общество
авангардистским проявлениям, точно так же как термин
"декадентский" гораздо чаще служит орудием обличения
подлинно прогрессивных черт умирающей культуры,
чем реальных факторов упадка. Традиционные
образы художественного отчуждения действительно романтичны
в том смысле, что они эстетически несовместимы
с развивающимся обществом,- но именно
эта несовместимость является знаком их истинности.
То, о чем они напоминают и что сохраняют в памяти,
связано с будущим: образы удовлетворения, способные
разрушить подавляющее их общество. Их подрывная
и освободительная функции вновь ожили в великом
сюрреалистическом искусстве и литературе двадцатых
и тридцатых. Можно наугад привести примеры из лексикона
литературы, указывающие на размах и родство
этих образов и открытого ими измерения: Душа, Дух,
Сердце, поиски абсолюта. Цветы Зла, женщина-ребенок',
Королевство возле моря; Пьяный корабль и Длинноногая
приманка; Даль и Отечество', а также дьявольский
ром, дьявольская машина и дьявольские деньги; Дон
Жуан и Ромео; Строитель и Когда мы мертвые пробуждаемся.
Уже простое перечисление этих образов делает очевидной
их принадлежность к утерянному измерению.
Они утратили свое значение не из-за литературной
устарелости; некоторые из них принадлежат современной
литературе и продолжают жить в ее наиболее передовых
произведениях. Они утратили свою подрывную
силу, свое разрушительное содержание - свою истину.
Благодаря такому превращению они стали частью повседневной
жизни. Отчуждающая сила произведений
3. Победа над несчастным сознанием
интеллектуальной культуры приняла вид хорошо знакомых
товаров. Вряд ли можно объяснить это массовое
их воспроизводство и потребление только как перемену
количественного характера, а именно, распространившееся
признание, понимание и демократизацию культуры.
Истина литературы и искусства всегда признавалась
(если только вообще признавалась) истиной "высшего"
порядка, который не должен был и которому фактически
не удавалось вторгаться в пределы порядка бизнеса.
Однако именно это отношение между двумя порядками
и их истинами изменилось в современный период. Поглощающая
сила общества обескровливает художественное
измерение, усваивая его антагонистическое содержание.
Именно в виде гармонизирующего плюрализма, позволяющего
мирное и безразличное сосуществование наиболее
противоречащих друг другу произведений и истин,
в сферу культуры входит новый тоталитаризм.
До наступления этого культурного примирения литература
и искусство являли собой отчуждение, давшее
приют голосу протеста: несчастному сознанию разобщенного
мира, сокрушенным возможностям, неосуществившимся
надеждам и преданным обещаниям. Они
были той рациональной, познавательной силой, которая
открывала подавляемое и отвергаемое действительностью
измерение человека и природы. Их истина жила
в разбуженной иллюзии, в настойчивом требовании
создания мира, избавленного от ужасов жизни, покоренных
силой познания. Таково чудо chef-d'aevrea.: трагедия,
до последнего нагнетающая напряжение, и конец
трагедии - невозможность ее разрешения. Жить своей
любовью и ненавистью, жить своей жизнью означает
/. Одномерное общество
поражение, покорность судьбе и смерть. Преступления
общества, ад, сотворенный человеком для человека, приняли
вид непобедимых космических сил.
Напряжемие между действительным и возможным
перешло в неразрешимый конфликт, в котором примирение
возможно только как форма произведения искусства:
красота как "promesse de bonheur"* В форме
художественного произведения действительные обстоятельства
помещены в иное измерение, в котором данная
реальность обнаруживает себя как она есть, т.е.
высказывает истину о самой себе, ибо перестает гово-'
рить на языке обмана, неведения и подчинения. Искусство,
называя вещи своими именами, тем самым
разрушает их царство, царство повседневного опыта.
Последнее предстает в своей неподлинности и увечпости.
Однако эта волшебная сила искусства проявляется
только в отрицании. Его язык, его образы живы
только тогда, когда они отвергают и опровергают установившийся
порядок.
"Мадам Бовари" Флобера отличает от подобных же
грустных любовных историй современной литературы
то, что потаенный мир действительной "Бовари" попрежнему
наполняли те же образы, которые жили в
воображении героини. Ее тревога была безысходна, потому
что рядом не было психоаналитика, а психоаналитика
не было, потому что в ее мире он не смог
бы ее вылечить. Она бы отвергла его как часть порядка
Ионвиля, который ее сокрушил. Сделавшее "трагичной"
эту историю общество было отсталым, не доросшим до
либерализации сексуальной морали и институционали*
Обещание счастья (фр-)-
J. Победа над несчастным сознанием
зации психологии. Пришедшее же ему на смену "решило"
проблему путем ее подавления. Конечно, было бы
нелепостью утверждать, что трагедия Бовари или трагедия
Ромео и Джульетты разрешена современной демократией,
но не меньшей нелепостью было бы отрицать
историческую сущность трагедии. Развивающаяся технологическая
действительность подрывает не только
традиционные формы, но и саму основу художественного
отчуждения, т.е. стремится выхолостить не только
"стили", но также и сам источник искусства.
Разумеется, отчуждение - не единственная характеристика
искусства. Размеры этой работы не позволяют
не только анализировать, но даже поставить проблему
надлежащим образом, но мы можем попытаться кратко
прояснить вопрос. На протяжении развития цивилизации
искусство предстает как полностью интегрированное
с обществом. Искусство Египта, Греции, готического
периода, а также Баха, Моцарта - знакомые
примеры, часто приводимые в доказательство существования
"положительной" стороны искусства. Но хотя
место произведения искусства в дотехнологической
и двухмерной культуре очень отличается от того, которое
оно занимает в одномерной цивилизации, отчуждение
присуще как утверждающему, так и отрицающему
искусству.
Решающее различие между ними - не в психологической
противоположности, не в том, что питает искусство
- восторг или печаль, здоровье или невроз,- но
в отношении между художественной и социальной реальностью.
Разрыв с последней, ее чудесное или рациональное
преодоление является существенной чертой
/. Одномерное общество
даже самого утверждающего искусства; оно отчуждено
от той самой публики, к которой обращено. Независимо
от того, насколько близок или привычен был храм или
собор живущим вокруг него людям, он повергал их в
состояние возвышенного страха, неведомого им в повседневной
жизни, идет ли речь о рабах или крестьянах,
ремесленниках или даже их господах.
В ритуальном или ином виде искусство содержало
в себе рациональность отрицания, которое в наиболее
развитой форме становится Великим Отказом - протестом
против существующего. Формы искусства, представляющие
людей и вещи, их пение, звучание и речь,
суть формы опровержения, разрушения и преображения
их фактического существования. Однако, будучи связанными
с антагонистическим обществом, они вынуждены
платить ему определенную дань. Отделенный от
сферы труда, в которой общество воспроизводит себя
и свою увечность, мир искусства, несмотря на свою
истинность, остается привилегией и иллюзией.
Эта его форма сохраняется на протяжении девятнадцатого
века и входит в двадцатый, претерпевая при
этом демократизацию и популяризацию. "Высокая культура",
прославляющая это отчуждение, обладает своими
собственными ритуалами и своим собственным стилем.
Именно для создания и пробуждения иного измерения
действительности предназначены салон, концерт, опера,
театр. Их посещение требует праздничной подготовки,
благодаря чему отстраняется и трансцендируется повседневный
опыт.
В настоящее время этот существенный зазор между
искусствами и повседневной рутиной, поддерживаемый
3. Победа чад несчастным сознанием
художественным отчуждением, все более смыкается под
натиском развивающегося технологического общества.
В свою очередь, это означает предание забвению Великого
Отказа и поглощение "другого измерения" господствующим
состоянием вещей. Произведения, созданные
отчуждением, сами встраиваются в это общество
и начинают циркулировать в нем как неотъемлемая
часть оснащения, служащего либо украшению, либо
психоанализу доминирующего положения вещей. Они
выполняют, таким образом, коммерческую задачу, т.е.
продают, утешают или возбуждают.
Неоконсервативные критики, направляющие свои стрелы
против левой критики массовой культуры, высмеивают
протест против Баха как кухонной музыки, против
Платона и Гегеля, Шелли и Бодлера, Маркса и Фрейда
на полках магазина среди лекарств, косметики и сладостей.
Вместо этого они настаивают на признании
того, что классика вышла из мавзолея и снова вошла
в жизнь, что люди просто стали достаточно образованными.
Это так, но, входя в жизнь как классики, они
перестают быть собой; они лишаются своей антагонистической
силы, того остранения*, которое создавало
измерение их истины. Тем самым принципиально изменились
предназначение и функция этих произведений.
Если раньше они находились в противоречии со status
quo, то теперь .что противоречие благополучно сгладилось.
* В оригинале ^estrangement*, т.е. "отчуждение". Однако в русском
языке термин отчуждение имеет особое значение (английское соответствие
- alienation). Среди терминов же искусствоведения есть два
соответствующих английскому "estrangement": очуждение (Б.Брехт) и
остранение (В.Шкдовский). О-стран-ять - значит делать странным, т.е.
заставлять зрителя (читателя) по-новому вос-принимать привычную вещь,
переживать ее, а не узнавать.
/. Одномерное общество
Однако такое выравнивание исторически преждевременно,
ибо оно устанавливает культурное равенство,
сохраняя при этом существование господства. Упраздняя
прерогативы и привилегии феодально-аристократической
культуры, общество упраздняет и их содержание.
Верно, что доступность трансцендирующих истин изящных
искусств, эстетики жизни и мысли лишь небольшому
числу состоятельных и п
...Закладка в соц.сетях
