Жанр: Философия
Одномерный человек
... преобразование ценностей в потребности, конечных
причин в технические возможности является новым
этапом в покорении угнетающих, непокоренных сил и
общества, и природы. Это акт освобождения:
Человек освобождается из ситуации своего подчинения финальности
всего, научаясь создавать финальность, организовывать
"финализированное" целое, которое он подвергает суждению
и оценке. Человек преодолевает порабощение путем сознательной
организации финальности.'
Однако, конституируя себя методически как политическое
предприятие, наука и технология преодолевают
свою нейтральность, вследствие которой они были
подчинены политике и вопреки своим целям функционировали
как политические инструменты, и входят в
новый этап своего развития. Ибо технологическая переоценка
и техническое господство (mastery) над конечными
причинами есть созидание, развитие и использование
ресурсов (материальных и интеллектуальных),
которые освобождены от всех частных интересов, мешающих
удовлетворению человеческих потребностей и
эволюции человеческих способностей. Другими словами,
это рациональное предприятие человека как человека,
как человечества. Технология, таким образом,
обеспечивает историческую коррекцию преждевременного
отождествления Разума и Свободы, в соответствии
I IKd., р. 103.
306
9. Катастрофа освобождения
с которым человек мог стать и оставаться свободным
в процессе самое себя увековечивающего производства
на основе угнетения. Но в той мере, в какой технология
развилась на этой основе, такая коррекция никогда не
может быть результатом технического прогресса per se.
Она включает в себя также и политическую перемену.
Индустриальное общество владеет инструментом для
преобразования метафизического в физическое, внутреннего
во внешнее, событий в сознании человека в
события в сфере технологии. Такие пугающие фразы
(и реальность) как "инженеры человеческих душ", "перекачка
мозгов" (head slirinkers), "научное управление",
"наука потребления" дают набросок (в убогом виде)
прогрессирующей рационализации иррационального, "духовного"
- отказа от идеалистической культуры. Ибо
перевод ценностей в потребности есть двоякий процесс:
(1) материального удовлетворения (материализации свободы)
и (2) свободного развития потребностей на основе
удовлетворения (нерепрессивной сублимации). В
этом процессе отношение между материальными и интеллектуальными
способностями претерпевает фундаментальное
изменение. Свободная игра мысли и воображения
предполагает рациональную и направляющую
функцию в реализации умиротворенной жизни человека
и природы. И тогда идеи справедливости, свободы и
человечности обретают свою истинность и становятся
совместимыми с чистой совестью на единственной почве,
где это когда-либо было для них возможно,- в
удовлетворении материальных потребностей человека
и рациональной организации царства необходимости.
III. Шанс альтернативы
"Умиротворенная жизнь". Эта фраза довольно бедна,
чтобы подытожить в форме одной ведущей идеи запретный
и осмеянный конец технологии, скрытую первопричину
научного предприятия. Если бы эта первопричина
была материализована и стала бы эффективной, Логос
техники открыл бы универсум качественно иных отношений
между людьми и между человеком и природой.
Но в этом месте необходимо сделать строгое предостережение
(caveat) - предупреждение против любого
технологического фетишизма. Такой фетишизм
(идеи будущего всемогущества технологизированного
человека, "технологического Эроса", и т.д.) был в последнее
время распространен преимущественно среди
марксистских критиков современного индустриального
общества. Зерно истины в этих идеях требует подчеркнутого
разоблачения мистификаций, выражаемых ими.
Техника, как универсум инструментальностей, может
увеличить слабость человека так же, как и его мощь.
На сегодняшнем этапе он, возможно, еще более бессилен
перед своим собственным аппаратом, чем когда-либо
раньше.
Мистификация не устраняется передачей технологического
всемогущества из рук отдельных групп в руки
нового государства и централизованного планирования.
Технология сохраняет во всех отношениях свою зависимость
от других, нетехнологических целей. Чем более
технологическая рациональность, освобожденная от своих
эксплуататорских качеств, определяет общественное
производство, тем более она становится зависимой от
политического направления - от коллективных усилий
по достижению умиротворенной жизни, с целями,
9. Катастрофа освобождения
которые свободные индивидуумы могут перед собой
ставить.
"Умиротворение существования" не подразумевает
накопления власти (power), скорее, наоборот. Мир и
власть, свобода и власть, Эрос и власть - что может
быть более несовместимым! Попытаюсь показать, что
реконструкция материальной базы общества с точки
зрения умиротворения может включать в себя как количественное,
так и качественное ослабление власти,
создавая тем самым пространство и время для развития
производительности по своим внутренним законам
(under self-determined incentives). Понятие о таком изменении
власти - важный момент диалектической теории.
В той мере, в какой цель умиротворения определяет
Логос техники, она изменяет отношение между технологией
и ее изначальным объектом, Природой. Умиротворение
предполагает овладение Природой, которая
есть и остается объектом, противостоящим познающему
субъекту. Но возможны два вида овладения: подавляющее
и освобождающее. Последнее подразумевает устранение
нищеты, насилия и жестокости. Как в Природе,
так и в Истории борьба за существование является
признаком недостатка, страдания и нужды. Это качества
слепой материи, царства непосредственности, в котором
удел всего живого - пассивное страдание. Это царство
постепенно опосредуется в ходе исторического преобразования
Природы; оно становится частью человеческого
мира, и в силу этого качества Природы оказываются
историческими качествами. В процессе развития цивилизации
Природа перестает быть просто Природой
III. Шанс альтернативы
в той мере, в какой свет свободы служит познанию
борьбы слепых сил и овладению ею'.
История есть отрицание Природы. То, что является
только природным, преодолевается и восстанавливается
силой Разума. Метафизическое представление о том,
что Природа в ходе истории приближается к себе самой,
указывает на незавоеванные пределы Разума. Они утверждаются
как исторические пределы - как задача, которая
еще должна быть выполнена, или, точнее, должна
быть поставлена. Если Природа в себе является рациональным,
легитимным объектом науки, то она также
является легитимным объектом не только Разума как
силы, но и Разума как свободы; не только господства,
но и освобождения. С появлением человека как animal
rationale, способного преобразовывать Природу в соответствии
со способностями сознания и свойствами материи,
просто природное, как субрациональное, приобретает
негативный статус. Оно превращается в сферу,
которая подлежит познанию и организации Разумом.
И в той степени, в какой Разум преуспевает в подчинении
материи рациональным нормам и целям, всякое
субрациональное существование выглядит лишением и
нуждой, и их устранение становится исторической задачей.
Страдание, насилие и разрушение суть категории
как природной, так и человеческой действительности,
^ Гегелевская концепция свободы предполагает сознание как вездесущное
(в гегелевской терминологии: самосознание). Следовательно,
"реализация" Природы не является и никогда не может быть собственным
делом Природы. Но поскольку Природа негативна в самой себе
(т.е., несамодостаточна в своем собственном существовании), историческое
преобразование Природы Человеком есть, как преодоление ее негативности,
освобождение Природы. Или, словами Гегеля, Природа есть
в сущности кеприродное - "Дух" (Geist).
9. Катастрофа освобождения
беспомощного и бессердечного мира. И та пугающая
мысль, что субрациональная жизнь природы навсегда
останется судьбой такого мира, исходит не от философии
и не от науки; она была провозглашена другим
авторитетом:
Когда Общество по предотвращению жестокости по отношению
к животным обратилось за поддержкой к Папе, он
отказал в ней на том основании, что человеческие существа не
несут никакого долга перед низшими животными, и что плохое
обращение с животными не является грехом, потому что животные
не обладают душой.'
Материализм, который не испорчен таким идеологическим
злоупотреблением душой, располагает более
универсальной и реалистической концепцией спасения.
Он допускает реальность Ада только в одном определенном
месте: здесь, на земле, и утверждает, что этот
Ад был создан Человеком (и Природой). А уж плохое
обращение с животными - часть этого Ада, дело рук
человеческого общества, чья рациональность все еще
остается иррациональной.
Всякая радость и всякое счастье берут начало в
способности преодоления Природы - преодоления, в
котором овладение Природой само подчинено освобождению
и умиротворению существования. Всякое спокойствие,
всякое наслаждение - результат сознательного
опосредования, автономии и противоречия. Прославление
естественного является частью идеологии,
защищающей противоестественное общество в его борьбе
против освобождения. Яркий пример тому - дис'
Цитируется по: Bertrand Russell, Unpopular Essays (New York: Simon
and Schiister, 1950), p. 76.
III. Шанс альтернативы
кредитация контроля рождаемости. В некоторых отсталых
уголках мира "естественным" также считается то,
что черная раса ниже белой, что собакам достаются
объедки, и что бизнес должен продолжаться во что бы
то ни стало. Естественно также то, что большая рыба
съедает маленькую - хотя это и может казаться неестественным
маленькой рыбке. Цивилизация производит
средства для освобождения Природы от ее собственной
жестокости, ее собственной недостаточности,
ее собственной слепоты благодаря познающей и преобразующей
силе Разума. Но разум может выполнить
эту функцию только как посттехнологическая рациональность,
в которой техника сама становится инструментом
умиротворения, органоном "искусства жизни".
Только тогда функция Разума сливается с функцией
Искусства.
Предварительной иллюстрацией может служить греческое
представление о родственности искусства и техники.
Художник обладает идеями, которые в качестве
конечных причин направляют конструирование определенных
вещей - точно так же, как инженер обладает
идеями, которые в качестве конечных причин направляют
конструирование машины. Например, идея жилища
для людей определяет строительство дома архитектором;
идея крупномасштабного ядерного взрыва
определяет строительство аппарата, предназначенного
для достижения этой цели. Акцентируя существенность
связи между искусством и техникой, мы приходим тем
самым к специфической рациональности искусства.
Подобно технологии, искусство творит иной универсум
мышления и практики, который враждебен сущес312
9. Катастрофа освобождения
твующему и находится внутри него. Но в противоположность
техническому универсуму, универсум искусства
- это универсум иллюзии, видимости (Schein), которая
однако обладает сходством с действительностью,
и существование которой - и угроза, и обещание этой
действительности'. Художественный универсум организуют
образы жизни без страха, скрытые разнообразными
формами маски и умолчания, поскольку искусство
не имеет силы ни преобразовывать эту жизнь, ни
даже адекватно ее представлять. И все же бессильная,
иллюзорная истина искусства (которая никогда не была
более бессильной и более иллюзорной, чем сегодня,
когда она стала вездесущей составляющей управляемого
общества) свидетельствует о значимости его образов. Чем
более кричаще иррациональным становится общество, тем
значимее рациональность художественного универсума.
Технологическая цивилизация устанавливает между
искусством и техникой специфическое отношение. Выше
я уже упоминал о переворачивании Закона Трех
Стадий и "переоценке" (revalidation) метафизики на
основе научного и технологического преобразования мира.
Это же понятие можно теперь распространить на
отношение между наукой-технологией и искусством.
Рациональность искусства, его способность создавать
"проект" существования, определять еще не реализованные
возможности, можно было бы тогда рассматривать
как обосновываемую научно-технологической
трансформацией мира и функционирующую в ней. Вместо
того, чтобы быть прислужницей утвердившегося
* См. главу 3.
12 Одномерный человек 313
9. Катастрофа освобождения
аппарата, приукрашивающей его бизнес и его нищету,
искусство стало бы техникой их разрушения.
Нам кажется, что для технологической рациональности
искусства характерна эстетическая "редукция":
Искусство способно сокращать аппарат, который требуется
внешним проявлением, чтобы сохранить себя - сокращение до
пределов, в которых внешнее может стать проявлением духа и
свободы^
По Гегелю, искусство редуцирует непосредственную
случайность, которой подвержен объект (или некая
совокупность объектов), приводя его к состоянию, в
котором объект принимает форму и качество свободы.
Такая трансформация является редукцией, так как над
случайной ситуацией довлеют внешние требования, препятствующие
ее свободной реализации. Эти требования,
поскольку они не просто естественные, но подлежат
освобождению, рациональному изменению и развитию,
конституируют "аппарат". Таким образом, хотя художественная
трансформация и разрушает природный объект,
поскольку разрушаемое само связано с угнетением,
эстетическое преобразование означает освобождение.
Эстетическая редукция проявляется в технологическом
преобразовании Природы там, где ей удается связать
процесс овладения с освобождением, направить
овладение на освобождение. В этом случае покорение
Природы, смягчая ее слепоту, жестокость и буйство,
смягчает также жестокость человека по отношению к
Природе. Культивация почвы качественно отличается
I Hegel, Vorlesungen iiberdieAestetik, in: SuntUche Werix, red. H.Glockner
(Stuttgart, Frommann, 1929), Bd. XII, S. 217 w.
9. Катастрофа освобождения
от разрушения почвы, извлечение природных ресурсов
- от расточительной эксплуатации, а расчистка лесов
- от их крупномасштабной вырубки. Также и устранение
неплодородия, болезней и злокачественного роста,
которые естественны, как и человеческие несчастья,
служит освобождению жизни. Цивилизация достигла
этой "иной", освобождающей трансформации в своих
садах, парках и заповедниках. Но за пределами этих
небольших защищенных уголков она обращается с Природой
так же, как с человеком, т.е. как с инструментом
деструктивной продуктивности.
Эстетические категории способны проникнуть в технологию
умиротворения в той степени, в какой создание
производственной техники предусматривает свободную
игру способностей. Но, несмотря на "технологический
Эрос" и подобные невразумительные понятия, "труд
не может стать игрой..." Утверждение Маркса жестко
отклоняет любые романтические интерпретации "освобождения
труда". Идея такого золотого века так же
идеологична в развитой индустриальной цивилизации,
как и в средние века, а может быть, даже в большей
степени. Ибо борьба человека с Природой все более
превращается в борьбу его с обществом, чья власть над
индивидом становится все более "рациональной" и, следовательно,
более необходимой, чем когда-либо прежде.
Однако, хотя эпоха царства необходимости продолжается,
его организация, ориентированная на качественно
иные цели, могла бы изменить не только способ, но и
объем общественно необходимого производства. А это
изменение в свою очередь повлияло бы на человеческий
фактор производства и человеческие потребности:
i2" 315
III. Шанс альтернативы
свободное время превращает его обладателя в Субъекта иного
типа, и он вступает в процесс непосредственного производства
уже в этом новом качестве.'
Я неоднократно подчеркивал исторический характер
человеческих потребностей. После выхода человека из
животного состояния даже предметы жизненной необходимости
в свободном и рациональном обществе будут
иными, чем предметы жизненной необходимости, производимые
в иррациональном и несвободном обществе
и для этого общества. Иллюстрацией опять-таки может
служить понятие "редукции".
В современную эпоху победа над нуждой все еще
ограничена небольшими островками развитого индустриального
общества. Их процветание скрывает ад
внутри и за пределами их границ, помогая ему распространять
репрессивную производительность и "ложные
потребности". Оно репрессивно именно в той степени,
в какой способствует удовлетворению потребностей,
необходимых для продолжения гонки с равными
себе и с запланированным устареванием, наслаждению
свободой от напряжения мозгов и созданию средств
разрушения. Очевидные удобства, предлагаемые такого
рода производительностью, и, более того, поддержка,
которую она оказывает системе прибыльного господства,
способствуют экспорту последнего в менее развитые
страны мира, где введение такой системы все
еще означает колоссальный прогресс в техническом и
человеческом смысле.
Маг , Grundrisse der Kritik der poUtischen Oekonome loc.cit., S. 559.
9. Катастрофа освобождения
Однако тесная взаимосвязь между техническим и
политико-манипулятивным ноу-хау, между прибыльной
производительностью и господством дает победе над
нуждой оружие для сдерживания освобождения. Это
сдерживание в сверхразвитых странах обязано своей
эффективностью в значительной степени именно количеству
товаров, услуг, работы и отдыха. Следовательно,
качественное изменение, по-видимому, предполагает
количественное изменение в развитом уровне жизни,
т.е. сокращение чрезмерного развития.
Уровень жизни, достигнутый в наиболее развитых
индустриальных регионах, вряд ли может служить подходящей
моделью развития, если целью является умиротворение.
Принимая во внимание то, что этот уровень
сделал с Человеком и Природой, необходимо снова
поставить вопрос, стоит ли он принесенных во имя
него жертв. Этот вопрос уже не звучит несерьезно с
тех пор, как "общество изобилия" стало обществом
всеобщей мобилизации против риска уничтожения, и
с тех пор, как спутниками продаваемых им благ стали
оболванивание, увековечение тяжелого труда и рост
неудовлетворенности.
В этих обстоятельствах освобождение от общества
изобилия не означает возврата к здоровой и простой
бедности, моральной чистоте и простоте. Напротив,
отказ от прибыльной расточительности увеличил бы
общественное богатство, предназначаемое для распределения,
а конец перманентной мобилизации сократил бы
общественную потребность в отказе от удовлетворения
III. Шанс альтернативы
собственно индивидуальных потребностей - отказе,
компенсацией которого ныне служит культ тренированности,
силы и регулярности.
В настоящее время в процветающем государстве, ориентированном
на войну и благосостояние, такие человеческие
качества умиротворенного существования, как
отказ от всякой жесткости, клановости, неповиновение
тирании большинства, исповедание страха и слабости
(наиболее рациональная реакция на это общество), чувствительная
интеллигентность, испытывающая отвращение
к происходящему, склонность к неэффективным
и осмеиваемым акциям протеста и отречения,- кажутся
асоциальными и непатриотичными. И эти выражения
человечности не смогут избежать искажающего
воздействия компромисса - необходимости скрывать
свое истинное лицо, быть способным обмануть обманщиков,
жить и думать вопреки им. В тоталитарном
обществе человеческое поведение имеет тенденцию к
принятию эскапистских форм, как бы следуя совету
Сэмюэла Беккета: "Не жди, пока за тобой начнут охотиться,
чтобы спрятаться..."
Даже такое отклонение личной умственной и физической
энергии от социально требуемой деятельности
и позиции возможно сегодня лишь для немногих, это
лишь частный аспект перераспределения энергии, которое
должно предшествовать умиротворению. Самоопределение
предполагает наличие свободной энергии,
не расходуемой в навязываемом физическом и умственном
труде за пределами личной сферы. Эта энергия
должна быть свободной еще и в том смысле, что
она не направляется на работу с товарами и услугами,
9. Катастрофа освобождения
удовлетворяющими потребности индивида, делая его в
то же время неспособным к формированию собственной
жизни, неспособным оценить возможности, отнимаемые
этим удовлетворением. Комфорт, бизнес и обеспеченная
работа в обществе, готовящемся к ядерному уничтожению,
могут служить универсальным примером порабощающего
довольства. Освобождение энергии от действий,
предназначенных для поддержания деструктивного
процветания, означает понижение высокого уровня
рабства, что позволит индивидам развить ту рациональность,
которая может сделать возможной умиротворенное
существование.
Новый жизненный стандарт, приспособленный к умиротворению
существования, в будущем предполагает
также сокращение населения. Вполне понятно и даже
разумно, что индустриальная цивилизация полагает законным
уничтожение миллионов людей в войне и ежедневные
жертвы в лице всех тех, кто лишен необходимой
поддержки и защиты, но выставляет напоказ
свои моральные и религиозные колебания, когда вопрос
касается ограничения производства новой жизни в обществе,
которое до сих пор приводится в движение
запланированным уничтожением жизни в Национальных
Интересах и незапланированным лишением жизни
во имя частных интересов. Эти моральные колебания
вполне понятны и разумны, поскольку такое общество
нуждается во всевозрастающем количестве клиентов и
сторонников; необходимо регулировать постоянно возобновляемый
излишек.
III. Шанс альтернативы
Однако требования прибыльного массового производства
не обязательно совпадают с нуждами человечества.
Проблема состоит не только (и, вероятно, не главным
образом) в необходимом пропитании и обеспечении
увеличивающегося населения - она прежде всего в числе,
в простом количестве. Обвинение, провозглашенное
Стефаном Георге полвека назад, звучит не просто как
поэтическая вольность: "Schon eure Zahl ist Frevel!"*
Преступление общества состоит в том, что рост населения
усиливает борьбу за существование вопреки
возможности ее ослабления. Стремление к расширению
"жизненного пространства" действует не только в международной
агрессии, но и внутри нации. Здесь экспансия
всех форм коллективного труда, общественной
жизни и развлечений вторглась во внутреннее пространство
личности и практически исключила возможность
такой изоляции, в которой предоставленный самому
себе индивид может думать, спрашивать и находить
ответы на свои вопросы. Этот вид уединения -
единственное условие, которое на основе удовлетворенных
жизненных потребностей способно придать смысл
свободе и независимости мышления,- уже давнымдавно
стал самым дорогим товаром, доступным только
очень богатым (которые им не пользуются). В этом
отношении "культура" также обнаруживает свое феодальное
происхождение и ограничения. Она может стать
демократической только посредством отмены демократии
масс, т.е. в том случае, если общество преуспеет
в восстановлении прерогатив уединения, гарантировав
его всем и защищая его для каждого.
* Уже то, сколько вас, есть преступление! (нем.)
9. Катастрофа освобождения
С отказом в свободе, даже в возможности свободы
согласуется дарование вольностей (свобод - liberties)
там, где они способствуют подавлению. Ужасают такие
вольности, как право нарушать спокойствие всюду, где
бы ни существовал мир и спокойствие, быть уродливым
и уродовать окружающее, источать фамильярность (to
ooze familiarity), разрушать прекрасные формы, ибо они
переходят во вседозволенность. Все это пугает, потому
что здесь выражается узаконенное и даже организованное
усилие отказывать Другому в его праве воспрепятствовать
самостоятельности (autonomy) даже в малой,
оговоренной сфере жизни. В сверхразвитых странах все
большая часть населения превращается в одну огромную
толпу пленников, плененных не тоталитарным режимом,
а вольностями гражданского общества, чьи средства
развлечения и облагораживания (media of amusement
and elevation) принуждают Другого разделять их
звуки, внешний вид и запахи.
Имеет ли право общество, неспособное защитить частную
жизнь личности даже в четырех стенах его дома,
разглагольствовать о своем уважении к личности и о
том, что оно-свободное общество? Разумеется, свободное
общество определяется более фундаментал1
ными достижениями, чем личная самостоятельность.
И все же, отсутствие последней делает недействительными
даже наиболее заметные установления экономической
и политической свободы, так как отрицает ее
глубинные основания. Массовая социализация начинается
в домашнем кругу и задерживает развитие сознания
и совести. Для достижения самостоятельности необходимы
условия, в которых подавленные измерения
III. Шанс альтернативы
опыта могут вернуться к жизни; но освободить эти
последние нельзя, не ущемив коллективные (heteronomous)
нужды и формы удовлетворения потребностей,
организующие жизнь в этом обществе. Чем более они
становятся личными нуждами и способами удовлетворения,
тем более их подавление кажется почти роковой
потерей. Но именно в силу такого рокового характера
оно может создать первичные субъективные предпосылки
для качественного изменения, а именно - переоценки
потребностей (redefinition of needs).
Приведу один (к сожалению, выдуманный) пример:
простое отсутствие всех рекламных и всех независимых
средств информации и развлечения погрузило бы человека
в болезненный вакуум, лишающий его возможности
удивляться и думать, узнавать себя (или скорее
отрицательное в себе) и свое общество. Лишенный
своих ложных отцов, вождей, друзей и представителей,
он должен был бы учить заново эту азбуку. Но слова
и предложения, которые он сможет построить, могут
выйти совершенно иными, как и его устремления
...Закладка в соц.сетях
