Жанр: Стихи
Стихотворения и поэмы
...ту ночь
из города Мартын.
309
И в этот раз ушел весьма надолго Семь лет провел он
в дикости один.
Семь лет блуждал он по высокогорным окраинам
полуденной страны.
Бродил без страха по пустыням черным В скиты,
где хоронились бегуны,
Заглядывал. Охотой, рыбной ловлей не брезговал —
иначе пропадешь
Попутно занимался и торговлей — то учинял он
перекупку кож,
То зеркальца дешевые, да бусы, да всякие безделки
продавал.
Калмычки смуглы и кержачки русы их покупали.
Но не торговал
Он книгами. Мерещились офене не книжные — иные
письмена
В подобье букв переплетались тени стволов древесных
в ночь, когда луна
Плыла высоко над сосновым бором. Песков пустыни
трепетала зыбь.
И рябь воды по рекам и озерам слагалась в хитроумную
арыбь.
Арыбь — крутая скоропись Востока, славянская
пленительная вязь
Слилисьв одно. Скитаясь одиноко, умел Мартын
разгадывать их связь
Читал он, начертанья разбирая порою незаметные почти.
Мартын, Мартын! Не разыскал ты рая. Рай недоступен1
Рая не найти'—
Казалось, шелестят ему растенья — К чему, к чему
скитаешься один?
Мильтоновы ты помнишь откровенья? В девятой песне
ты читал, Мартын,
Что падший ангел в ярости и горе, от полюса до полюса
гоним,
Обтек всю землю и от Черноморья летал в Сибирь
к низовиям обским'
Вот так и ты скитаешься поныне И осужден скитаться
навсегда
Ты бога прогневил в своей гордыне И ничего ты
не найдешь в пустыне.
И не вернешься больше в города
Но все-таки не вытерпел однажды Не совладал
с томительной тоской.
Как будто приступ нестерпимой жажды, взяла тоска
по жизни городской.
И вот идет по белым и горячим, трепещущим в степи
солончакам.
К пикетам приближается казачьим. Подсаживается
к ямщикам.
На караван-сараях он ночует, у перекрестков глинистых
дорог.
На запад смотрит. Русский дух там чует И, наконец,
увидел городок.
Тот городок, где крестики и книжки когда-то продавал
и образки,
И покупали всякие людишки — мещане, варначата, казаки.
Тот городок, где рай земной приснился и чудились
иные чудеса.
...Но боже мой! Совсем переменился тот городок'
уперлись в небеса
Заводов трубы, лесопилок, фабрик, лазоревый весь купол
закоптив.
Пыхтит на речке паровой кораблик, закуковал в степи
локомотив
Вот за семь лет какая перемена! Все изменилось!
Все наоборот.
Решил Мартын: узнаю непременно, про что мечтает
городской народ.
Вот на пароме реку пересек он. Идет себе по городу
один —
И поравнялся с неким человеком. Вдруг этот
незнакомый господин
Остановился и сказал сердито:
— Ты что ж, Мартын, меня не узнаешь?—
Знакомый голос, а лицо забыто. Никак не вспомнишь,
на кого похож.
А тот кричит:
— С каких пришел окраин, офеня, друг, приказчик
старый наш?—
Узнал Мартын: да это же хозяин, дородный
володимирский торгаш.
Хозяин молвит:
— Что, пришлось ведь туго? Я часто думал о твоей
судьбе.
Да и моя дражайшая супруга нередко вспоминала о тебе.
Приказчиком хотел тебя назначить. Ты стал моей бы
правою рукой!
Гляжу на дщерь, а дщерь вздыхает, плачет. Кто, думаю,
смутил ее покой?
И за тебя ту дщерь решил я замуж отдать, Мартын
Тебя я долго ждал.
Ну, на себя пеняй теперь ты сам уж! Всех выдал.
Ты, бродяга, опоздал!
— Как Володимир?
— Глух. Почти что вымер, как, впрочем, и соседни
города.
И потому, оставив Володимир, я перенес деятельность сюда.
— И книжный склад?
— Нет. Нынче не торгую я книгами. Невыгодно весьма!
Я здесь избрал деятельность другую. Да вот мои хоромытерема.—
И указал на городские крыши торгаш своею длинною рукой'
— Ты видишь дом? Он всех других повыше.—
Спросил Мартын:
— А что за дом такой?
— Гостиницу я, видишь ли, построил. Я
Азией
гостиницу нарек.
А рядом с нею ресторан устроил.
Европой
звать.
Мне нужен человек.
Мне говорил один солдат-калека, которого я нанял
в сторожа,
Что стал ты мудрым, как Мартын Задека, в тебя вселился
демон мятежа,
Ты, как Агасфер, по горам да рекам скитаешься,
гордыней обуян.
Опомнись! Стань серьезным человеком. Мне нужно
человека в ресторан.
Оборван ты, а дам тебе, однако, Мартын Лощилин,
с будущего дня
Я весь костюм. Не пожалею фрака, когда служить ты
станешь у меня
С тобою завтра заключим мы сговор. Пока ж, Мартын,
до сговора того,
Иди. Пускай тебя накормит повар на кухне ресторана
моего.—
Но был Мартын, как встарь, гордыней полон.
— Благодарю!— ответил он купцу.
И сделал так: на кухню не пошел он, а напрямик
к парадному крыльцу.
Сказал хозяин:
— Что ж! Дерзай, приятель! Отведай яств
с господского стола.
Ты стал, наверное, золотоискатель От золота котомка
тяжела!
Сидит Лощилин посреди чертога, напротив венецийского
окна.
Вся улица, широкая дорога через стекло зеркальное видна.
И видит он: шагают по дороге босые человеки без рубах.
Все худощавы, нищи и убоги. Куски металла тащат
на горбах.
Таких еще не видывал процессий Мартын.
И, любопытством обуян,
Зовет слугу он:
— Кто это?
— С концессий,— слуга ответил,— гонят караван.
Высокую ты знал, Лощилин, гору' На девяносто девять
лет она
Со всем нутром своим по договору хозяевам заморским
отдана.—
Воззвал Мартын:
— Мне ведомы те скалы! Не я ль открыл, что было там
в горе?
Сокровищ там воистину немало. О цинке, о свинце,
о серебре
Я заявил. Я объявил заране' —
Слуга промолвил:
— Очень хорош-с!
Но той горой владеют англичане, тебе же завладеть
не удалось!
Решил Лощилин:
Это я проверю! Как это так?
Тут что-то да не то
.
Но в это время отворились двери, вошел субъект
в обтрепанном пальто.
Сам Рыжеусое! Говорит он:
— Здравствуй! Судьба опять меня с тобой свела.
Как ты живешь? Удачами похвастай!—
Мартын спросил:
— А как твои дела?
— Дела плохи. Я стар. Я дряхл. Бессилен.
А понимаешь — дети ведь, семья...
И вот что я скажу тебе, Лощилин: гад — писарек,
хоть были мы друзья.
О прошлом часто думаю я думку, когда без дела в городе
брожу.
Но вот что, друг,— вели подать мне рюмку. Я все тебе
подробно обскажу.
Вот ты факира изловил. Тогда же он в кандалах посажен
был в острог.
Но ведь ушел, проклятый, из-под стражи!
Никто не понял, как он скрыться мог —
При помощи каких волшебных знаний, при помощи
какого колдовства?
Известно, что коварны англичане, варит у них неплохо
голова,
Но все же — улыбался Бесогонцев! Подозреваю:
получил за то
Не рупию, не несколько червонцев, "но стерлингов
английских фунтов сто!
И далее: ты помнишь эту гору? Бракована была твоя руда.
Ушел ни с чем ты. Но довольно скоро сам Бесогонцев
выехал туда
Вернулся он оттуда с образцами необычайно богатейших руд.
Э, дело не тянулось месяцами! Раз-два — и все готово
было тут'
Ну, пусть с тобой он поступил лукаво, пусть подкупил
чиновников, хитрец,
Чтобы тебе они не дали права из той горы раздобывать
свинец.
Пусть так! Но не прощу ему, поганцу, что это право —
вот ведь в чемвопрос!—
Свое он право продал иностранцу, всю гору англичанам
преподнес.
В великой с англичанами он дружбе, и не поймешь,
по правде говоря,
Он у кого находится на службе — у англичанки или
у царя.
Хотя, конечно, капиталец в банке. А коли так —
отечества не жаль!
Мечтает от коварной англичанки он золотую получить
медаль.
И обо мне забыл, о старом друге. Сказал:
Ты пьешь
без меры, будь здоров!
Твои теперь не надобны услуги. Уволили меня
из филеров.
Судья судил за кражи и за драки. За приговором рек он
приговор
Просили о пощаде забияки, казнился лжец, вопил
карманный вор
Перед судьею павши на колени, молил мздоимец
не губить семью
Судья был грозен. Глянув на офеню, промолвил он:
— Тебя я узнаю!
Ведь ты Лощилин? О какой обиде суду, Лощилин, хочешь
заявить?
— Мне некто Рыжеусое в пьяном виде имел
большие тайны объявить' —
Судья, играя бронзовою цепью, которую на шее он имел,
Любуясь на свое великолепье, спросил:
— А что сказать тебе он смел?
И сам давно уж взял я под сомненье развратного такого
усача.
Какое вышло недоразуменье? Друг друга оскорбили
сгоряча?
— Нет, недостоин он пеньковых петель, намыленных
искусным палачом.
Сей пьяница мне нужен как свидетель.
Он к преступленью вовсе ни при чем.
Но друг его, лукавый писарь некий, звать Бесогонцев,—
вот кто дерзкий тать!
Об этом речь веду я человеке, его давно под стражу надо
взять!
Вчера поднес он гору англичанам, а завтра, смотришь,
город удружит.
О человечке этаком поганом доклад в сенате сделать
надлежит.
Я праведного ныне приговора жду, судия! Злодею кары жду!
А мне прошу отдать обратно гору, в которой я — не он —
открыл руду!—
Судья сказал:
— Вот по какой причине, вернее, в силу
вот каких причин
Вчиняешь иск! Но знаешь ли, что ныне сей писарь ходит
в генеральском чине?
Не подступиться к этому мужчине! Недоброе затеял ты,
Мартын.
Что доказать суду, бродяга, хочешь? Гора твоя, а генерал
наш вор?
Эх, милый мой, напрасно ты хлопочешь! Иной с тобою
будет разговор.
Вот ты ужо узнаешь, коробейник, где рай земной,
поймешь ты, щучий сын!—
Но тут судью за цепь, как за ошейник, рукой схватил
разгневанный Мартын:
— Торгуете горами вы и степью! Распродаете
родину свою.
Ох, будет черт вот этой самой цепью давить в аду
коварного судью!
Он выбежал из камеры судебной, держа в руках
отобранную цепь.
Был темен лик, был страшен взор враждебный.
Все расступились. Так ушел он в степь.
Наказаны за это были стражи и потеряли должности свои,
Поскольку не препятствовали краже казенной цепи с шеи
судии.
Такое мудрое постановленье без колебанья вынес прокурор
Везде искали дерзкого офеню — среди степей, среди
пустынь и гор
Пытали коробейников прохожих
Не видел ли'
Не видел ни один
Хватали на Лощилина похожих Кого ни схватят —
снова не Мартын'
А прятался Мартын не за горами' От города всего
в одной версте
Нашел приют он в дымной, шумной яме, где, день
и ночь поддерживая пламя,
Большую печь топили в темноте
Отшельнику в убежище таком бы найти
не посчастливилось покой'
Довольно шумны были катакомбы поблизости окраины
городской
Туда ходить боялись и с облавой Здесь люты были люди
Сгоряча
И по кокарде, и в орел двуглавый садили половинкой
кирпича
Сюда Мартын и скрылся Близко, рядом он пребывал
И цепь сюда унес
Приют сей вовсе не был вертоградом, а здесь скорей
попахивало адом,
Особенно когда тянуло смрадом с соседних свалок,
где лежал навоз
Здесь люди глину жали, мяли, секли Вот так трудясь
с темна и до темна,
Мартын томился, точно грешник в пекле, но все же
ликовал, как сатана
— Свое возьмем'— он повторял зловеще — Для этого
я силы берегу
Ну, а покуда здесь, у адской пещи, я Вавилон вам
строить помогу' —
Известно для постройки вавилонов, сих капищ
прихотливых богачей,
Посмотри в окно!
Чтобы сохранить великий дар природы — зрение,
врачи рекомендуют читать непрерывно не более 45–50 минут,
а потом делать перерыв для ослабления мышц глаза.
В перерывах между чтением полезны
гимнастические упражнения: переключение зрения с ближней точки на более дальнюю.
Понадобилось много миллионов увесистых и прочных
кирпичей.
Никто бы здесь не опознал Мартына В отрепьях,
с обгорелой бородой,
Он глину мял, и трепетала глина в его руке костлявой
и худой
— О глина' Вся полна тобою яма Ты в руки мне
попала наконец,
Ты, из которой праотца Адама слепил однажды
благостный творец'
Теперь пойдешь ты на постройку храма, где бесов тешат
лжец, мздоимец, тать' —
Так он шептал и глину мял упрямо И об Эдеме
продолжал мечтать
Здесь, в глубине кирпичного сарая, у жаркой
обжигательной печи,
Где глина превращается сырая в багряно золотые кирпичи,
Глазами немигающими глядя на желтый пламень,
пляшущий во мгле,
Мартын о рае говорил и аде, которые творятся на земле
— Свое возьмем'— он повторял зловеще — На то
от бога сила нам дана' —
И в жаркой печи, точно в адской пещи, мятежный
ухмылялся сатана'
/937
ПОЭЗИЯ КАК ВОЛШЕБСТВО
Известно, что в краю степном, в старинном городе одном,
жил Бальмонт — мировой судья.
Была у Бальмонта семья.
Все люди помнят этот дом, что рядом с мировым судом
стоял на берегу речном, в старинном городе степном.
По воскресениям семью судья усаживал в ладью,
Вез отдыхать на островки вверх по течению реки
за железнодорожный мост.
А то, в своих желаньях прост, вставал он утром в три часа,
свистал охотничьего пса
И, взяв двустволку, ехал в степь.
Но в будни надевал он цепь
И, бородат, широкогруд, над обвиняемыми суд,
законам следуя, творил,
И многих он приговорил.
Тот город Ом б тонул в пыли.
Сквозь город непрерывно шли стада рогатого скота
к воротам боен.
Густота
Текущей крови, скорбный рев ведомых на убой быков,
биенье трепетных сердец закалываемых овец —
Вот голос Омба был каков.
И в губернаторский дворец, в расположение полков,
В пассаж, что выстроил купец, к жене чиновничьей
в альков,
В архиерейский тихий сад — повсюду крови терпкий
смрад, несомый ветерком, проник.
И заменял он аромат, казался даже сладковат для тех,
кто к этому привык.
Такая жизнь уже давно шла в Омбе. И немудрено,
неудивительно, что здесь,
Где город кровью пахнет весь, и человечья кровь текла
Раз Бальмонт разбирал дела.
Спокоен, справедлив и строг, десятка два гражданских
склок с утра до полдня разобрал
. Тот оскорбил, другой украл.
Одна свирепая свекровь невестку исщипала в кровь,
Ей скалкою рассекла бровь, и до сих пор сочится кровь
Вот из предместья Волчий Лог домовладелец приволок
другого мещанина в суд.
Друг другу в бороды плюют. Лишь у судейского стола
унять их удалось с трудом.
Разнообразные дела решались мировым судом.
И думал Бальмонт:
Что же в суд мне заявлений не несут
Бедняги пастухи о том, как их вчера лупил кнутом
В воротах боен гуртоправ, всю кожу им со спин содрав?
Кто прав из них и кто не прав? Виновный уплатил бы
штраф1
И тут, усмешку подавив, он объявляет перерыв.
И двери закрывает он. Оставшись в камере один,
он на машинке
Ремингтон
выстукивает:
Константин!
В Америке ты побывал, ты таитянок целовал, на Нил
взирал ты с пирамид. Талантлив ты и знаменит. Но не видал
ты гекатомб! Так приезжай же в город Омб. Закалывают
здесь у нас по тысяче быков зараз. Забрызган кровью
город весь. Сочится кровь людская здесь. И думаю, что в
том я прав: ты горожан жестокий нрав смягчить сумеешь,
чтоб воскрес к возвышенному интерес. Ведь ты — поэт, целитель
душ, родня пророкам' И к тому ж,— такая мысль
приходит мне,— что по провинции турне тебе, наверно,
принесет весьма значительный доход. В том помогу по мере
сил. Целую крепко!
Михаил
Свершилось, как судья желал. Встречать он едет
на вокзал.
С экспресса сходит на перрон, носильщиками окружен,
рыжебородый господин.
Да! Это братец Константин!
Приехавший проговорил:
— Привет, о брат мой Михаил!
— Здорово, братец Константин! Ну, вот до наших
палестин добрался ты!—
И был ответ:
—
С востока свет, с востока свет!
Коммерческого клубазал по телеграфу заказал я
для доклада-своего
Поэзия как волшебство
.—
К пролетке следует поэт, но кланяются, догнав,
Два представителя газет — газеты
Омбский телеграф
И
Омбский вестник
. Воробей один зовется, Соловей —
другого звучный псевдоним.
Остановились перед ним.
Но Бачимонт крикнул:
— Не даю я никакого интервью
Вам до доклада своего
Поэзия как волшебство
!
— Ты прав, ты прав!— сказал судья.— И Воробья
и Соловья
Я привлекал за клевету. Подхватывая на лету
Слова, коверкают их суть. Ты с ними осторожней будь!
Одна газета полевей, другая несколько правей,
но я ни эту и ни ту, по совести, не предпочту.
И Воробей и Соловей насчет тебя писали вздор!
— Пустое! Больше будет сбор!
И вышло так, как он сказал. В коммерческого клуба зал
людская хлынула волна, все затопила дополна.
Явилась городская знать, чтоб смысл поэзии познать.
Наряды самых важных дам чернели строго здесь и там.
21*
Пришли купцы-оптовики — кожевники и мясники.
А стайки городских блудниц, напоминая пестрых птиц,
защебетали в гнездах лож.
Учащаяся молодежь на галерее замерла.
И выглянул из-за угла провинциальный анархист,
уволенный семинарист,
Что парой самодельных бомб мечтал взорвать весь город
Омб
Все были здесь. И не был тут, пожалуй, лишь рабочий люд.
Он появляться не дерзал в коммерческого клуба зал.
На кафедре — посланец муз. Свой рот, алевший как укус,
Презрительно он приоткрыл, медлительно проговорил:
— Вам, господа, я очень рад прочесть обещанный
- доклад,
Вы тему знаете его:
Поэзия как волшебство
.
Стара, как мир, простая мысль, что слово изъясняет смысл.
Но все ли ведают о том, что буква — это малый гном,
Творящий дело колдовства?
Гном, эльф, заметные едва!
Их чарами живут слова.
Волшебен каждый разговор...
Идея эта не нова,— решил судья, потупив взор,—
Но, вероятно, с давних пор сокрылись гномы в недра гор.
Не танец эльфов те слова, которые я в приговор,
закону следуя, вношу.
Брат! Это я учесть прошу.
— Я букву эль вам опишу!— вскричал поэт.—
Любовный хмель рождает в мире буква эль!
Пожалуй, не попал ты в цель!— судья подумал.—
Буква эль, входящая в глагол люблю
,
Вошла в другой глагол скорблю
, а также и в глагол
скоблю
,
В словечки плут
и колбаса
. Так в чем же, в чем тут
чудеса?
Так, покачавши головой, судья подумал мировой.
Он глухо прошептал:
— О брат! Необоснован твой доклад!
Ужель поверит в эту ложь учащаяся молодежь?
Нет! От поэзии я жду совсем иного волшебства. Нет!
Не у букв на поводу идут разумные слова.
Не музыки я жду! Идей! Глаголом жечь сердца людей,
Развратность обличать, порок. Вот что обязан ты, пророк!
Брат! В людях зверское смягчать обязан ты через
печать!—
Так мыслил он, провинциал. Едва следить он успевал,
Как брат, поведав о судьбе и буквы А, и буквы Б,
соображения свои высказывал о букве И.
Но, видимо, докладчик сам вдруг понял, что господ и дам
не покоряет волшебство.
Не понимают ничего.
Там скука ходит по рядам.
Что за народ!
У слушателя одного стал рот рохож на букву О,
зевота округлила рот.
И, объясненья прекратив, на колдовской речитатив
внезапно перешел поэт.
Тут про волшебный лунный свет заговорил он нараспев,
Про томных обнаженных дев,
Про то, как горяча любовь,
Про то, как жарок бой быков
И как, от крови опьянев, приходят люди в буйный гнев.
Любить! Убить! Дерзать! Терзать!
И не успел он досказать, как понял: это — в самый раз!
Сверкают сотни жадных глаз. Все люди поняли его.
...И сотворилось волшебство.
Но хмур на следующий день проснулся Бальмонт Михаил.
Сказал себе:
— Что ж! Цепь надень! Суди, как прежде ты судил
Пошел он в камеру свою. Тут сторож, встретивши судью,
ему газеты подает.
Ого! Уж помещен отчет!
Газеты
Вестник
рецензент вещает:
Бальмонт —
декадент
,
А
Телеграф
, наоборот, хвалу поэту воздает.
Но кто это ломает дверь? Зачем, рыча, как дикий зверь,
Провинциальный анархист, уволенный семинарист,
ворвался в камеру судьи?
Он завопил:
— Здесь все свои'—
С размаху бьет он по плечу окаменевшего судью.
— Горящих зданий я хочу! Хочу и это не таю!
Хочу я пышных гекатомб. Взорву я бомбой город Омб,
Чтоб брызнула под облака кровь разъяренного быка!
Осуществлю,— мой час придет,— экспроприаторский налет
На казначейство. Казначей пускай не спит теперь ночей!
— Безумец вы!— сказал судья.— Вы где?
Здесь камера моя!
Как вы посмели, не тая, такую дерзость здесь кричать?
Приказываю замолчать!—
И тотчас в собственный он дом увел бесстыдника с трудом,
Поскольку лично был знаком с отцом его, со старичком,
весьма почтеннейшим дьячком.
Вот наградил же бог сынком!
Тогда приходит старший брат. Он спрашивает:
— Как доклад?
— Доклад? Ну что ж, хорош доклад! Но что же будет,
/ милый брат,
Коль станут жить, как ты зовешь?
Пойдут любить и убивать, одежды с дев начнут срывать,
как низменных страстей рабы.
До поножовщины, стрельбы дойдут. И кто же виноват?
Их приведут ко мне на суд И что ж сказать смогу я тут'
Так проповедовал мой брат!
Одежды с дев срывать... А в суд вдруг заявленья
принесут!
Тогда увертки не спасут, хоть и поэт'
Нет! Даже в похвалах газет нет доказательств, что ты
прав!
Вздор пишет
Омбский телеграф
!
И Соловья и Воробья
Я, скромный мировой судья, судил не раз. Платили
штраф' —
Нахмурившись, ответил брат:
— О Михаил! Я сам не рад. Они не слушали доклад,
они могли и освистать, и должен был я перестать
Серьезно с ними говорить, но нужно ж было покорить
аудиторию свою! —
Такой ответ поверг судью в невыразимую печаль.
— Как жаль!— сказал судья.— Как жаль!
Теперь я понял наконец! Нет! Не тому учил отец.—
Но крикнул Бальмонт Константин:
— О ты, законник, семьянин' Послушай, что тебе скажу
Тебя я строго не сужу.
Ну что же? Кто же наш отец? Помещик он, и, наконец,
Управы земской избран был он председателем.
Забыл
Ты это? Я же, старший сын, кто я? Я — русский дворянин'
Но в Шуе, городе родном, еще в гимназии учась,
подпольным связан был кружком. .
Об этом вспомнил ты сейчас?
И дальше: в восемнадцать лет пошел я в университет,
и беспорядки учинил, и по этапу выслан был
Ты помнишь это? Ну так вот! Ты помнишь, брат мой,
пятый год?
Ведь был с народом я, поэт!
Я эмигрировал. Семь лет
Скитался я... Объехал свет.
Пойми же: славы ореол есть над моею головой!
Я Перси Шелли перевел, я Руставели перевел,
Я разговаривал с травой, с волной я говорил морской,
с толпой я говорил людской.
Толпа базаров и таверн своеобразна и пестра,
Но там передо мной вчера сидела низменная чернь.
Пойми, мой брат! Сидела чернь. Не чернь трущоб,
не чернь таверн,
О нет! Иная чернь.
На ней я видел даже ордена.
И потому была она раз в тысячу еще черней.
Такими именно людьми,— пойми, мой милый брат,
пойми,—
Гонимы были Байрон, Дант, Оскар Уайльд стал арестант.
Но я решил: перехитрю! Гонителей я покорю.
Все темное, что есть во мне, я сам сознательно вполне им
предъявил. Хитер я был!
И, что бы ты ни говорил, гонителей я покорил.
Да! Если букв волшебный звук до их ушей дошел не вдруг,
Так сочетаньем темных слов я этих покорил ослов!
Вот доказательство того, о чем докладывать не смог:
Пусть это будет всем урок.
Поэзия есть волшебство!
Но вообще я — одинок.
И горек, брат, мне твой упрек.—
Тут шляпу взял поэт и трость.
— Я в пыльном Омбе только гость! Веди же ты меня,
о брат!
Стихи иные буду рад прочесть с высоких эстакад
Вокзалов или пристаней!
О, там поэзия нужней!
С народом встретиться я рад. Иду! Пойдешь со мною, брат?
— Я занят!— отвечал судья.— Пустует камера моя,
дела не могут долго ждать.
Смогу ль тебя сопровождать?
В полуденный то было час.
На бойнях Омба кровь лилась.
С колбасной фабрики как раз большую партию колбас
Переносили в магазин,
И жир сочился из корзин.
Над улицами пыль плыла.
Она багровая была.
Взглянул судья из-за угла:
Где Константин?
И видит:
Он поклонниками окружен.
Вот встали на его пути и не дают ему уйти.
— Простите! Дайте мне пройти!—
Но нет. Проходу не дают. Альбомчики ему суют.
Лель — лидер местных мясников — кричит:
— Я без обиняков скажу: поэзию люблю.
Я книги ваши все скуплю!
— Но пропустите! Я спешу!
— Нет, я почтительно прошу: извольте посмотреть,
каков есть настоящий бой быков.—
И все кричат наперебой:
— На бойню!
— Там идет забой!—
Вот дама. Взгляд ее лукав. Поэта тянет за рукав.
И вздрогнул Бальмонт. Свысока взглянул бы он на мясника,
Но дама — взгляд ее лукав — так нежно трогает рукав.
— Вы любите ли бой быков?—
О, фея в царстве мясников!
И было так: до эстакад и в глубь кирпичных катакомб,
какими славен город Омб.
Он не добрался, старший брат
Но был банкет, и добрых вин отведал Бальмонт Константин
Он чернь умел перехитрить, обезопасить, покорить.
Всех, варвара-оптовика, что выпучен из сюртука, и даму,
скрывшую уста в пыланье лисьего хвоста
Другую даму, что толста, и третью даму, что тонка,—
Всех покорить он был готов..
Покуда лидер мясников вино поэту подливал
в неиссякаемый бокал,
Судья угрюмо взял свое испытанное ружье
И глухо, как в полубреду, сказал жене:
— Ну, я пойду!
И вышел за город он, в степь.
В болоте глухо выла выпь.
И ветер пел:
Ты носишь цепь!
Рассыпь ее, скорей рассыпь!
— Брат! Старший брат'— воззвал судья.—
Я мнил, что совесть ты моя,
Но, милый брат, о старший брат, по совести, я даже рад,
Что ты не праведней, чем я!—
Так он решил, захохотав.
Среди цветов и сочных трав он весело пошел назад
— Возлюбим солнце. То-то, брат1 —
Покой в природе. Сытый шмель на вьющийся садится хмель,
Как эльф!
Тихонько хохоча и непонятно бормоча, никто не ведает
о чем,
К полуночи в свой тихий дом вернулся Бальмонт Михаил,
Наутро он уже судил.
За это время, говорят, дел накопился целый ряд
Об откушении носов, о выдирании усов, о кознях мелкого
жулья.
Без отдыха судил судья.
Истцы вопили у стола, тесна им камера была, толпою
окружали дом.
Разнообразные дела решались мировым судом1
Отсканировано 14 ап
Закладка в соц.сетях
