Жанр: Философия
Избранные философские произведения
... принцип индукции. Я прихожу на ярмарку и вытаскиваю наугад из мешка двенадцать свертков.
Развернув все свертки, я обнаруживаю, что в каждом из них находится по красному шару. Это - всеобщий факт.
Он зависит от условий опыта. Что это за условия опыта? Они заключаются исключительно в том, что шары
представляют собой содержимое свертков, извлеченных из этого мешка, то есть единственным обстоятельством,
обусловившим опыт, было извлечение [свертков] из мешка. Затем я вывел, согласно принципу Канта, что все, что
извлекается из мешка, будет содержать по красному шару. Это - индукция. Применяйте индукцию не только к
какому-либо ограниченному опыту, но ко всякому человеческому опыту, и вы получите кантовскую философию,
поскольку она правильно развита.
Однако последователи Канта не были удовлетворены его учением. Это и понятно. Поскольку имеется еще и третий
принцип: "Абсолютно всеобщие пропозиции должны быть аналитическими". Ибо все, что является абсолютно
всеобщим, лишено всякого содержания либо определения, поскольку всякое определение делается путем
отрицания. Поэтому данная проблема состоит не в том, как всеобщие пропозиции могут быть синтетическими, но
в том, как всеобщие пропозиции, кажущиеся синтетическими, можно развернуть при помощи одного только
мышления из чистой неопределенности.
30
224. Итак, мы имеем дело с многообразием фактов, и все они лучше всего объясняются на основании
предположения, что у нас нет интуитивной способности проводить различие между интуитивным и
опосредованным познанием. Некоторые произвольные гипотезы могут объяснить какой-либо из этих фактов
иначе; однако это единственная теория, которая способствует их взаимному подтверждению. Кроме того, ни один
из фактов не требует предположения обсуждаемой способности. Всякий, кто изучил природу доказательства,
увидит, что имеются весьма существенные основания для того, чтобы не верить в существование этой
способности. Эти основания приобретут еще большую силу, когда следствия отрицания существования такой
способносги будут более обстоятельно рассмотрены в данной и последующей статьях.
ВОПРОС 2. Обладаем ли мы интуитивным самосознанием
225. Самосознание, в том смысле, в каком здесь употребляется этот термин, следует отличать и от сознания
вообще, и от внутреннего чувства, и от чистой апперцепции. Всякое познание есть сознание объекта как
представленного; под самосознанием подразумевается знание нами самих себя. И [оно представляет собой] не
просто чувствование субъективных условий сознания, но наших собственных самостей (selves). Чистая
апперцепция есть самоутверждение ego; самосознание, имеющееся здесь в виду, есть распознавание, узнавание
(recognitiori) моей собственной самости. Я знаю, что Л? (I) (а не просто определенное я (theI) существую. Вопрос
заключается в том, откуда я это знаю - при посредстве особой интуитивной способности или же это знание
обусловлено предыдущими познаниями?
226. Итак, отнюдь не самоочевидно, что мы обладаем такой интуитивной способностью, ибо, как было только что
показано, мы не обладаем интуитивной силой, которая позволила бы нам отличать интуицию от познания,
обусловленного другими познаниями. Следовательно, существование или несуществование этой силы необходимо
определять при помощи доказательств, и вопрос в том,
можно ли объяснить самосознание действием известных способностей при известных существующих условиях
или же есть необходимость в том, чтобы предположить какую-то неизвестную причину для такого познания; в
последнем случае возникает вопрос, является ли интуитивная способность самосознания наиболее вероятной из
всех предположительных его причин.
227. Прежде всего, следует отметить, что у самых маленьких детей нельзя наблюдать никакого самосознания. Еще
Кант отметил [6], что запоздалое использование детьми заурядного слова "я" указывает на наличие у них
несовершенного самосознания и что, следовательно, поскольку мы считаем допустимым делать какие-то
заключения относительно ментального состояния тех, кто еще младше, это [соображение] должно опровергать
существование у них какого бы то ни было самосознания.
228. С другой стороны, дети проявляют способность мыслить гораздо раньше. Конечно, практически невозможно
установить период, когда дети не выказывали бы признаков несомненной интеллектуальной деятельности в тех
областях, где мышление необходимо для их благополучия. Сложная тригонометрия зрения и искусное
регулирование координированного движения усваиваются, очевидно, очень рано. И нет ни малейших оснований
сомневаться в наличии у них столь же развитого мышления в отношении самих себя.
229. Всегда можно заметить, что очень маленький ребенок разглядывает собственное тело с большим вниманием.
И для этого есть все основания, ибо, с точки зрения ребенка, его тело - самая важная вещь в мироздании. Только
то, к чему оно прикасается, наделено какой-то действительной и наличной осязаемостью (feeling), только то, что
оно видит, наделено каким-то действительным цветом, и только то, что находится у него на языке, наделено
каким-то действительным вкусом.
6 Werke, vii(2), 11.
230. Никто не сомневается, что, когда ребенок слышит какой-то звук, он думает не о себе как о слышащем [этот
звук], но о звонке или другом объекте как о звучащем. А как быть с ситуацией, когда он хочет передвинуть стол?
Думает ли он при этом о себе как о существе, желающем [передвинуть стол], или только о столе как о вещи,
которую можно передвинуть? То, что к нему приходит последняя мысль, -это вне всякого сомнения; то, что к нему
приходит первая, до тех пор, пока не доказано существование интуитивного самосознания, должно оставаться
произвольным и необоснованным предположением. Нет разумных оснований считать, что он догадывается о
своеобразных условиях своего существования меньше, нежели рассерженный взрослый, отрицающий то, что он
сердится.
231. Ребенок тем не менее непременно вскоре обнаружит при помощи наблюдения, что вещи, которые вот так
поддаются изменению, на самом деле способны претерпевать изменение после контакта с этим особенно важным
телом, именуемым Вилли или Джонни. Это рассуждение делает такое тело еще более важным и центральным,
поскольку оно устанавливает связь между способностью вещи подвергаться изменению и склонностью этого тела
соприкасаться с ней перед тем, как она подвергнется изменению.
232. Ребенок учится понимать язык; это означает, что в его уме закрепляется связь между определенными звуками
и определенными фактами. Он предварительно заметил связь между этими звуками и движениями губ у тел, в чемто
сходных с центральным, и проделал эксперимент, приложив руку к губам и обнаружив, что в этом случае звук
заглушается. Таким образом, он связал тот язык с телами, в чем-то сходными с центральным телом. При помощи
усилий, столь слабых, что их следует отнести скорее на счет инстинкта, нежели считать извлеченными из опыта,
он учится произносить такие звуки. Так он начинает разговаривать.
233. Примерно в это время он начинает понимать: то, что люди о нем говорят, является наилучшим
свидетельством факта. И это настолько справедливо, что такое свидетельство оказывается даже более ярким
признаком факта, чем сами факты или, вернее, чем то, что должно теперь считаться самими явлениями. (Я хочу
отметить, между про33
чим, что так дело обстоит в течение всей жизни; свидетельство будет убеждать человека, что он сумасшедший.)
Ребенок слышит, как говорят, что печь горяча. Нет, говорит он; и в самом деле, это центральное тело не
прикасается к ней, а только то, к чему оно прикасается, является горячим или холодным. Но он прикасается к печи
и обнаруживает, что свидетельство поразительным образом подтвердилось. Так он становится осведомленным о
незнании, и необходимо предположить некую самость (а self), где может помещаться это незнание. Так благодаря
свидетельству забрезжило самосознание.
234. Но, хотя в дальнейшем явления обычно или только подтверждаются, или просто дополняются
свидетельством, все же имеется один удивительный класс явлений, каковым постоянно противоречат
свидетельства. Это те предикаты, которые, как мы знаем, являются эмоциональными, но ребенок распознает их по
их связи с движениями центральной личности, его самого (что стол хочет двигаться и т. д.). Эти суждения, как
правило, отрицаются другими людьми. Кроме того, ребенок не без основания думает, что другие также обладают
такими суждениями, которые целиком отрицаются всеми остальными. Таким образом, он добавляет к концепции
явления как актуализации факта концепцию явления как чего-то частного и подходящего лишь для одного тела.
Короче говоря, появляется ошибка, и ее можно объяснить, только предположив некую самость (a self),
допускающую ошибки.
235. Незнание и ошибка - вот все, что отличает наши частные самости от абсолютного ego чистой апперцепции.
236. Итак, теория, сформулированная здесь ради ясности в специфической форме, может быть обобщена
следующим образом: в возрасте, когда, как мы знаем, дети обладают самосознанием, мы застаем их уже
осведомленными о незнании и ошибке; знаем мы и то, что в этом возрасте они обладают способностями
понимания, достаточными для того, чтобы они сделали вывод о собственном существовании на основании
незнания и ошибки. Следовательно, мы обнаруживаем, что известные способности, действуя при известных
существующих усло34
виях, возвышаются до самосознания. Единственный существенный недостаток этого подхода к предмету
заключается в том, что, хотя мы знаем, что дети проявляют столько понимания, сколько предполагается в этой
статье, мы не знаем, проявляют ли они его именно таким образом. Тем не менее предположение, что они
проявляют его именно так, подтверждается фактами неизмеримо больше, чем предположение о совершенно
особенной способности ума.
237. Единственный заслуживающий упоминания аргумент в пользу существования интуитивного самосознания
заключается в следующем. Мы уверены в собственном существовании больше, чем в любом другом факте;
посылка не может определить заключение так, что оно окажется более достоверным, чем сама посылка;
следовательно, наше собственное существование невозможно вывести из какого-либо другого факта. Первую
посылку следует принять, но вторая посылка основана на упраздненной теории логики. Заключение не может быть
более достоверным, чем какой-либо из подтверждающих его фактов - истинным; но оно вполне может быть
более достоверным, нежели любой из этих фактов. Предположим, например, что дюжина свидетелей дает
показания о каком-то происшествии. Тогда моя вера в это происшествие опирается на веру, что под присягой
каждому из этих людей можно в общем доверять. И все же факт, в пользу которого свидетельствуют, становится
более достоверным, чем просто то, что каждому из этих людей вообще стоит доверять. Аналогичным образом, для
развитого ума человека его собственное существование подтверждается всяким, другим фактом и поэтому
является несравненно более достоверным, чем любой отдельно взятый из этих фактов. Однако о нем нельзя
сказать, что оно достовернее, чем то, что этот другой факт есть, поскольку в обоих случаях не замечается никакого
сомнения. Поэтому следует сделать вывод, что нет необходимости предполагать какое-то интуитивное
самосознание, поскольку самосознание вполне может быть результатом вывода.
ВОПРОС 3. Обладаем ли мы интуитивной способностью, позволяющей проводить различие между
субъективными элементами различных видов познания
238. Всякое познание включает нечто представленное, или то, что мы осознаем, и какие-то активные либо
пассивные состояния самости, посредством коих это нечто становится представленным. Первое следует
определить как объективный, второе - как субъективный элемент познания. Само познание есть интуиция своего
объективного элемента, который поэтому можно также назвать непосредственным объектом. Субъективный
элемент не обязательно известен нам непосредственно, однако возможно, что такая интуиция субъективного
элемента познания, обладающего особым качеством, будь то сновидение, воображение, постижение, верование и т.
д., должна сопровождать всякое познание. Вопрос заключается в том, так ли это.
239. На первый взгляд может показаться, что налицо подавляющий массив улик в пользу существования такой
способности. Различие между актом видения цвета и актом воображения цвета огромно. Имеется громадное
различие между самым живым сновидением и реальностью. Если бы у нас не было интуитивной способности
проводить различение между тем, во что мы верим, и тем, что просто постигаем, то, казалось бы, мы никогда и
никоим образом не смогли бы отличить их друг от друга; ведь, если делать это при помощи рассуждения,
возникает вопрос, берется ли сам аргумент на веру или же постигается, и на этот вопрос следовало бы ответить
прежде, чем заключение обретает какую-либо законную силу. Так получился бы regressus ad infinitum. Кроме того,
если мы не знаем того, что мы верим, то тогда характер этого случая таков, что мы не верим.
240. Следует, однако же, отметить, что мы не знаем интуитивно о существовании этой способности. Ибо эта
способность является интуитивной, а мы не можем интуитивно знать, что познание интуитивно. Вопрос,
следовательно, заключается в том, необходимо ли предполагать существование такой способности или же факты
могут быть объяснены без этого предположения.
241. Во-первых, в таком случае, различие между тем, что воображается или же грезится, и тем, что актуально испытывается
на опыте, не служит аргументом в пользу существования такой способности. Ибо сомнению
подвергается вовсе не то, имеются ли различия между объектами, данными разуму; вопрос заключается в том,
обладаем ли мы, независимо от любых такого рода различий между непосредственными объектами сознания,
какой-либо непосредственной способностью различения отдельных модусов сознания. Итак, наше различение этих
способностей достаточно объясняется самим фактом огромного различия между непосредственными объектами
чувств и воображения; и вместо того, чтобы служить аргументом в пользу существования интуитивной
способности различения между субъективными элементами сознания, этот факт является мощным ответом на
всякий подобный аргумент в том, что касается различия между чувством и воображением.
242. Обращаясь к различию между верованием и понятием (conception), мы сталкиваемся с положением, что
знание верования существенно для его существования. Итак, мы, несомненно, в большинстве случаев можем
отличить верование от понятия при помощи особенного чувства убежденности (feeling); и это всего-навсего
словесная проблема, определяем ли мы верование как суждение, сопровождаемое упомянутым чувством, или же
как суждение, исходя из которого человек будет действовать. Для удобства мы можем назвать первое чувственным
(sensational), а второе - действенным (active) верованием. То, что ни один из двух видов верования не включает с
необходимостью другой, можно с уверенностью принять без подробного изложения фактов. Возьмите верование в
чувственном смысле интуитивная способность его преобразования будет просто равняться способности к
ощущению, сопровождающему суждение. Это ощущение, подобно всякому иному, является объектом сознания; и
следовательно, способность ощущения не включает интуитивного признания (recognition) субъективных элементов
сознания. Если верование берется в активном смысле, оно может быть обнаружено через наблюдение
внешних фактов и посредством выведения из ощущения убежденности, которое обычно его сопровождает. 243.
Таким образом, аргументы в пользу этой особенной способности сознания рассеиваются, и предубеждение вновь
оказывается не на стороне такой гипотезы. Более того, поскольку непосредственные объекты любой из двух
способностей следует признать отличными друг от друга, факты не делают такое допущение хоть сколько-нибудь
необходимым.
ВОПРОС 4. Обладаем ли мы способностью интроспекции, или же все наше знание внутреннего мира производно
от наблюдения внешних фактов
244. Здесь не предполагается допущение реальности внешнего мира. Просто имеется известный ряд фактов,
которые обычно рассматриваются как внешние, тогда как другие считаются внутренними. Вопрос заключается в
том, известны ли нам вторые иначе, нежели как посредством вывода из первых. Под интроспекцией я
подразумеваю непосредственное восприятие внутреннего мира, но не обязательно его восприятие как внутреннего.
Я также не собираюсь ограничивать значение этого слова интуицией, но включу в него любое знание внутреннего
мира, не являющееся производным от внешнего наблюдения.
245. Есть один смысл, в каком можно говорить о том, что всякое восприятие имеет внутренний объект; всякое
ощущение частично определено внутренними условиями. В таком случае ощущение красноты таково, как оно есть
благодаря конституции ума; и в этом смысле это ощущение есть ощущение чего-то внутреннего. Следовательно,
мы можем вывести знание ума из анализа этого ощущения, но это знание фактически будет выводом из красноты
как предиката чего-то внешнего. С другой стороны, имеются некоторые другие чувствования - эмоции,
например, - которые как будто возникают, в первую очередь, вообще не как предикаты и могут быть соотнесены
только с самим умом. В этом случае может сложиться впечатление, что при помощи этих чувствований можно
получить знание ума, невыводимое из какого-либо признака внешних вещей. Вопрос в том, действительно ли дело
обстоит таким образом.
246. Хотя интроспекция не является с необходимостью интуитивной, отнюдь не самоочевидно, что мы обладаем
этой способностью, ибо у нас нет интуитивной способности различения между различными субъективными
модусами сознания. Если способность существует, мы должны знать о ней в силу того обстоятельства, что факты
не могут быть объяснены без нее.
247. Что касается вышеупомянутого аргумента, касающегося эмоций, следует признать, что если человек
разгневан, его гнев вообще не подразумевает в своем объекте определенного и постоянного характерного качества.
Однако, с другой стороны, едва ли можно сомневаться в том, что имеется какое-то относительное характерное
качество, присущее внешней вещи, которое приводит человека в гнев, и малая толика рефлексии поможет
показать, что его гнев состоит в том, что он говорит себе самому: "Эта вещь - отвратительная, противная и т. д."
- и что заявление "Я сердит" - признак рефлектирующего разума. Таким же образом всякая эмоция является
предикацией, относящейся к какому-то объекту, и главное различие между ней и объективным интеллектуальным
суждением заключается в том, что, если последнее относится к человеческой природе или уму вообще, первая
касается особых обстоятельств и предрасположенности (disposition) конкретно взятого человека в отдельный
момент времени. То, что было здесь сказано об эмоциях вообще, истинно, в частности, относительно чувства
прекрасного и морального чувства. Хорошее или плохое суть чувствования, которые поначалу возникают как
предикаты, и поэтому либо являются предикатами не-Я, либо обусловлены предшествующими познаниями
(поскольку не существует интуитивной способности различения между субъективными элементами сознания).
248. В таком случае остается лишь исследовать, необходимо ли предполагать особенную способность
интроспекции для объяснения чувства воления. Итак, волевой акт, в отличие от [акта] желания, есть не что иное,
как способность концентрировать внимание, или способность абстрагирования. Следовательно, знание
способности абстрагирования можно вывести из абстрактных объектов, подобно тому как знание способности
зрения выводится из окрашенных объектов.
249- Из этого следует, что нет оснований для предположения способности интроспекции; а значит, единственный
способ исследования психологических вопросов заключается в выводе из внешних фактов.
ВОПРОС 5. Можем ли мы мыслить без помощи знаков?
250. Это - хорошо знакомый вопрос, однако по сей день нет лучшего аргумента в его подтверждение, чем тот, что
мысль должна предшествовать всякому знаку. Это предполагает невозможность бесконечного ряда. Однако
Ахиллес в действительности обгонит черепаху. Как это происходит - вопрос, на который нет необходимости
отвечать в настоящее время, покуда это, несомненно, происходит так.
251. Если мы ищем прояснения внешних фактов, то единственные мысли, какие мы можем найти, - это мысли,
[существующие] в знаках. Ясно, что никакую другую мысль при помощи внешних фактов доказать нельзя. Но мы
видели, что только при помощи внешних фактов мысль вообще может быть известна. Таким образом,
единственные мысли, которые можно познать, мыслимы в знаках. Однако мысль, которую невозможно познать, не
существует. Все мысли, следовательно, обязательно должны существовать в знаках.
252. Человек говорит самому себе: "Аристотель есть человек; следовательно, ему свойственно ошибаться". Не
думал ли он при этом, что всем людям свойственно ошибаться, хотя и не высказал это в открытую? Ответ
заключается в том, что он действительно подумал так, поскольку это сказано в его "следовательно". Коль скоро
это так, наш вопрос не соотносится с фактом, но представляет собой попросту требование отчетливости мысли.
253. Из пропозиции, что всякая мысль есть знак, следует, что всякая мысль должна обращаться к какой-то другой
мысли, определять какую-то другую мысль, поскольку такова сущность знака. Это, в конечном счете, есть не что
иное, как другая форма известной аксиомы, согласно которой в интуиции, то есть в непосредственно данном, нет
мысли, или, иначе говоря, все, что осмысляется, имеет прошлое. Hinc loquor inde esi. Так, то обстоятельство, что
после какой-то мысли обязательно последовала еще какая-то мысль, аналогично тому факту, что после всякого
прошлого момента времени, неизбежно был бесконечный ряд моментов времени. Поэтому говорить, что мысль не
может происходить мгновенно, но требует времени, означает всего лишь иной способ выражения того, что всякая
мысль должна интерпретироваться другой мыслью или же что вся мысль [существует] в знаках.
ВОПРОС 6. Может ли знак иметь какое-либо значение, если по своему определению он является знаком чего-то
абсолютно непознаваемого?
254. Может показаться, что это возможно и что примерами здесь служат всеобщие и гипотетические пропозиции.
Так, всеобщая пропозиция "все жвачные животные имеют раздвоенные копыта" говорит о возможной
бесконечности животных, и безразлично, сколько животных могло быть исследовано; всегда будет оставаться
вероятность того, что есть неисследованные животные. В случае гипотетической пропозиции то же обстоятельство
проявляется еще более явно; ибо такая пропозиция говорит не просто о каком-то действительном положении
вещей, но о всякой возможной ситуации, причем не все они познаваемы в силу того, что только одна из них
способна [хотя бы] существовать.
255. С другой стороны, все наши понятия приобретаются путем абстрагирования и сочетания познаний, впервые
возникших в суждениях опыта. Соответственно, не может быть понятия об абсолютно непознаваемом, поскольку
ничего подобного нам в опыте не дано. А значение термина есть понятие, термином передаваемое. Следовательно,
термин не может иметь своим значением [абсолютно непознаваемое].
* То, что я сказал, уже далеко (лат.) [3*].
256. Если скажут, что непознаваемое есть понятие, состоящее из понятия "не" и понятия "познаваемое", то можно
возразить на это, что "не" есть просто синкатегорематический термин, а не понятие как таковое.
257. Если я мыслю "белое", я не собираюсь заходить так далеко, как Беркли [7], и считать, что я мыслю ["белое"] о
человеке, которого вижу [4*], но скажу, что то, о чем я мыслю, имеет характер познания, и то же касается всего,
что может быть испытано на опыте. Следовательно, высшее понятие, которое можно получить путем
абстрагирования от суждений опыта - и поэтому, самое высшее понятие, которое можно получить вообще, -
есть понятие чего-то, имеющего характер познания. Так, не, или то, что есть иное, чем, если они представляют
собой понятия, являются понятиями познаваемого. Следовательно, если бы непознаваемое было понятием, оно
имело бы форму "А, не-А" и было бы, по меньшей мере, самопротиворечивым. Таким образом, незнание и
заблуждение могут рассматриваться только как корреляты действительного знания и истины, причем последние
имеют характер познания. Всякому познанию противостоит непознанная, но познаваемая реальность; однако
помимо всевозможного познания существует только само-противоречие. Короче говоря, познаваемость (в самом
широком смысле) и бытие не только одно и то же с метафизической точки зрения, но и синонимичные термины.
258. На аргумент относительно универсальных и гипотетических предложений мое возражение таково: хотя их
истинность не может быть познана с абсолютной достоверностью, она, вероятно, познаваема при помощи
индукции.
ВОПРОС 7. Есть ли какое-то познание, не обусловленное предыдущим познанием
259. Может показаться, что такое познание имеется или имелось; ибо поскольку мы обладаем познаниями и все
они обусловлены предыдущими познаниями, а те, в свою очередь, обусловлены еще более ранними познаниями,
7 "Ср.: Berkeley. An Treatise Concerning Human Knowledge, §§ 1 -6".
то в этом ряду должно было быть какое-то начало, в противном случае наше состояние (state) познания в любой
момент времени, согласно законам логики, полностью обусловлено нашим состоянием в любой предыдущий
момент времени. Однако есть много фактов, свидетельствующих против последнего предположения и,
следовательно, в пользу интуитивного познания.
260. С другой стороны, так как невозможно интуитивно знать о том, что данное познание не обусловлено
предшествующ
...Закладка в соц.сетях
