Жанр: Философия
Система современных обществ.
...нанимающих организаций, то есть фабрик
и учреждений. Часто тот же принцип применим к коллективным
образованиям, которые входят в более обширные социальные системы.
Так, разнообразные научные ассоциации, организованные по
дисциплинарному признаку, в качестве правомочных юридических
лиц являются сочленами такого организма, как Американский совет
научных обществ. Фактически в состав университета наряду с индивидуальными
членами входят и разные факультеты.
Поскольку я придал такое значение процессу дифференциации в
социетальном развитии вообще, а в особенности в его современной
фазе, то существенно важным становится феномен плюрализации со
всеми его отличительными чертами, условиями и следствиями. В концептуальном
анализе этой области явлений плодотворную первооснову
заложил Дюркгейм своим понятием органической солидарности -
243
16*
основу, на которой я все более усердно пытался теоретизировать [ЗЗ].
Постепенно выяснилось, что явления в этой области имеют решающее
значение для современного общества не только в экономическои
сфере, но и в способах связи структуры занятости с родственной, этнической.
религиозной структурами и с различными аспектами категории
"сообщества". Но по стечению идеологических соображений и
обстоятельств "интеллектуальной истории" оказалось, что данная проблематика
не получила должного внимания, а свойственный ей концептуальный
аппарат не развит в достаточной мере. Такая интеллектуальная
ситуация в социологии явилась следствием устойчивой тенденции
сосредоточиваться на двух великих фигурах - Марксе и Вебере
и заниматься анализом либо классов, либо бюрократии.
По моему собственному интеллектуальному опыту здесь можно
было использовать одну исключительно важную точку отсчета. Дюркгей.м
в своем анализе современной экономики в "Разделении труда"
делал ударение на ее институциональной регуляции в относительно
неформальных аспектах, а на формальных уровнях он больше внимания
уделял праву, чем правительственной администрации. Центральными
объектами его анализа были институт договора и институт собственности.
В категориях более поздней версии моей теории и в соответствии
с этим подходом экономика, как адаптивная подсистема
общества, прямо связывалась с интегративной системой, которую я с
недавних пор начал называть "социетальным сообществом". Эта связь
с миром идей Дюркгейма и последующие ее усложения ведут к сосредоточению
на дифференцированности и плюралистичности структуры
в прямую противоположность акцентированию иерархических
властных отношений, присущему и Марксу, и Веберу.
С точки зрения развития выяснилось, что, за исключением организации
французского государства, фундаментальные структурные
сдвиги в обществе XVIII в. происходили в сторону плюрализации организаций
ассоцианистского типа, заметными проявлениями которого
были аскетический протестантизм, обычное право, парламентаризм,
а также наука и быстрое развитие рыночной экономики. В своей
капиталистической форме промышленная революция определенно
продвигала общество в том же направлении, что и демократическая
революция. С этих позиций стало понятным (возможно, под особенным
влиянием А. Токвиля), что в мировой "современной системе"
XX в. то современное общество, которое развивается в Северной Америке,
с некоторых пор начало играть роль. в чем-то аналогичную роли
европейского северо-запада в XVII в. Это общество обязано своими
главными особенностями торжеству принципов ассоцианизма и плюрализма,
а не четкости и жесткости классовых отличий или высокому
уровню бюрократизации. Кроме децентрализованного демократического
управления, можно указать такие примеры особенностей американского
общества, как федерализм и разделение властей, религиоз244
ное законодательство об отделении церкви от государства, плюрализм
вероисповеданий и способность ассимилировать (в смысле "включения")
большие группы религиозных и этнических иммигрантов, хотя
эта ассимиляция остается далеко не полной.
Детализация многочисленных разветвлении этих основных структурных
тенденций (при условии, что они действительно существуют)
является сложной эмпирико-теоретической задачей, но в последние
годы она стала для меня главной. Работая с такими сложными проблемами,
один ученый, даже если он сотрудничает и поддерживает
связь со многими другими, в лучшем случае может получить только
частичные и фрагментарные результаты.
Значительную долю интереса социальной мысли прошлого века и
близкого ему времени к проблематике иерархии и власти я приписываю
идеологическим факторам. Так, классический случай представляет
социалистическая реакция на капиталистическую концепцию
экономики, руководствующейся рациональным преследованием отдельных
частных интересов. Эту концепцию заменил принцип жестко централизованного
правительственного контроля над экономикой в интересах
общества. Сама формулировка альтернатив этой дилеммы мешала
заметить, до какой степени новая индустриальная экономика фактически
уже не была"" чисто раиионально-индивидуалистической в смысле
экономистов-утилитаристов, ни коллективистской в социалистическом
смысле. Как показал Дюркгейм, она в значительной своей части управлялась
иными факторами. Среди них важна нормативная структура, легитимизированная
на базе ценностей культурного и в том числе религиозного
характера. Помимо этого регулирующее воздействие оказывает
эмоциональное содержание солидарности (в точном дюркгеймовском
смысле этого понятия), выражающееся в мотивационных привязанностях
индивидов к своим ролям, к коллективам и коллегам.
СОЛИДАРНОСТЬ И СОЦИЕТАЛЬНОЕ СООБЩЕСТВО
Параллельно жесткой "капиталистической-социалистической"
дихотомии между частным и общественным интересом существует
дихотомия сравнительно недавнего происхождения между отчуждением
индивида и разнообразных подгрупп от сложившихся видов коллективной
солидарности, с одной стороны, и, с другой, ожиданиями
и требованиями тотального поглощения индивида или соответствующей
подгруппы некоторым макроскопически понятым сообществом.
Здесь имеются и другие возможности (и не просто как некие промежуточные
состояния), которые почти наверняка важнее, чем хотели бы
нас уверить прошлые и теперешние идеологи. Предположительно,
такие возможности надо искать в широком ассоцнанистско-плюралистическом
диапазоне.
Соответствующие теоретические средства для определения этих
новых возможностей, распознавания и последующего анализа реально
существующих явлений, в составе которых они намечаются, а также
свойств многих из существующих структур, которые блокируют
возможные альтернативы, по всей вероятности, окажутся менее пригодными,
чем те же средства для анализа плюралистических нормативных
компонентов во времена Дюркгейма. Прежде всего нам придется
устанавливать адекватные теоретические связи между психологией индивида,
функционированием социальных систем во многих и разных
измерениях и укорененностью нормативных факторов в культурных
системах. Одна из проблем во всем этом - как избежать элементарной
дихотомизации THnaGememschaft- Gesellschaft, которая поразительно
похожа на дихотомию социализм- капитализм. Среди теперешних интеллектуалов
распространена вредная тенденция полагать возврат к
относительно примитивному уровню Geineinschaft единственным лекарством
против того, что обычно принято считать нездоровыми явлениями
и моральными пороками современного общества [18].
Наиболее близким мне подходом к этой проблемной области был
анализ социализации индивида, с особым вниманием к взаимоотношениям
между мотивационной динамикой и структурными компонентами
этого процесса, рассмотренными в рамках социальной и культурной
систем. Психология психоаналитической ориентации на строго
личностном уровне обеспечила солидную теоретическую базу для
продвижения в данной области. По известным причинам, однако, эта
психология ограничивалась изучением ранних фаз процесса социализации
- в его классической форме (эдипов комплекс). Даже в этих
вопросах она нуждалась в существенной коррекции и модификации в
свете социологического анализа систем семьи и родства.
За немногими исключениями (например, в работах Э. Эриксона о
подростках и юношестве [10]), психоаналитические теоретики заметно
пренебрегали прогрессивными стадиями процесса социализации
на разных ступенях формального образования. Они часто довольствовались
терапией и двусмысленным мнением о том, что структура характера
полностью закладывается к концу первого (чаще - шестого)
года жизни и что все происходящее после этого спокойно приписывается
патологии или ее отсутствию.
В моих более ранних работах были некоторые, достаточно успешные
попытки анализа в этой области (например, в статье о возрасте и
поле как категориях социальной структуры [351, а позже в книге "Семья,
социализация и процесс взаимодействия" 1401, и, вероятно, сюда
же можно включить и модель социальных условий психотерапии, описанную
в "Социальной системе" и кое-где еще). Но при всем этом в
этой области мне не удалось достичь уровня аналитической обобщенности,
сравнимого с достигнутым в анализе политической, экономической,
правовой и даже религиозной структур общества.
Важное продвижение в этом направлении совершилось благодаря
возвращению, после нескольких лет перерыва, к анализу проблем родства
и запрета инцеста, с особенным вниманием к значению такого
запрета среди сиблингов для общества ассоцианистского типа. В свою
очередь, это пробудило интерес к значению "символических" образцов
родства в истории западных институтов, в частности религиозных
орденов, нареченных "братствами" и "сестринскими обителями". Фактически
религиозный целибат нетрудно было истолковать как случай
"инвестирования", аналогичный образцу обществ-"рассадников культуры"
и раннему христианству [36]. Мои взгляды в данных вопросах
чрезвычайно помогла прояснить работа моего старого ученика и друга
Дейвида Шнейдера по американской системе родства 144].
Еще раньше я был втянут в исследование связей среднего образования
с социальной мобильностью, в сотрудничестве с Флоренс Клакхон
и покойным С. Стауффером. Продолжение этого исследования
на уровне начальной школы тоже помогло прояснить некоторые важные
структурные точки отсчета 137: 421. Как уже отмечалось, мои
эмпирические исследовательские интересы в этой области распространялись
также на социальную структуру и динамику высшего образования,
особенно в его внутренней связи с проблемой профессий.
Дальнейший теоретический прогресс оказался зависимым от развития
другой обобщенной аналитической парадигмы - классификации
обобщенных средств взаимообмена и разработки категорий взаимообмена
между четырьмя первичными функциональными подсистемами
на уровне общей системы действия, включая культурную, социальную,
психологическую и поведенческо-органическую системы. Как сказано
выше, эти категории во многом сходятся со схемой У. Томаса.
Мне уже давно стало ясно, что "аффект", эмоцию (в неком психоаналитическом,
а не эротическом смысле) следовало бы трактовать
как обобщенное средство, используемое на уровне общего действия.
Проблема была в том, куда поместить это средство. Самоочевидность
вызываемых им психологических ассоциаций делала наиболее правдоподобной
его привязку к личностной системе. Прорыв наступил
при изучении возможности, а затем в связи с окончательным принятием
решения определить принадлежность такого средства, как аффект,
к социальной системе и, разумеется, ее взаимообменам с другими
первичными системами^. При таком решении аффект трактуется
как прямой аналог (на уровне общего действия) "влияния" в социаль-"
Профессор Репс Фоке в комментарии на перпып вариант JToro очерка предположил.
что решение привязать "аффект" в основном к социа.чыюП системе было
фактически принято гораздо раньше, а именно при формулировании переменного
образца ориентации "аффективность против аффективной нейтральности". Такое
решение, новое оно или старое, горячо оспарииа.1и двое из моих способнейших
молодых сотрудников - В. Лидз и М. Гоулд.
ной системе, а именно как главным образом средство интеграции.
К тому же трактовка аффекта как обобщенного средства позволяет
описать ряд ступеней в его дифференциации по аналогии с историческими
ступенями в эволюции денежного обмена - от бартера до
развитых кредитных систем в условиях рыночной товарности основных
факторов производства (труда, в частности), быстро прогрессирующей
на определенной стадии (в сущности, на стадии все той же
промышленной революции).
Тогда солидарность социальной системы можно представить как
состояние платежеспособности ее "эмоционального хозяйства", зависящее
и от потока инструментально значимых вкладов от членов системы,
и от их мотивационных состояний удовлетворенности, которую
позволительно истолковать как фактор положительный, а ее отсутствие
как отрицательный. В простых социальных системах эти факторы
можно представить себе как природные, "аскриптивные" свойства.
Это верно не только для примитивных обществ, но и для учреждений
в более дифференцированном обществе, в которых протекает социализация
ребенка на ранних стадиях.
Насколько дифференцированной должна стать система его личности,
чтобы достигать высокой удовлетворенности от полноты социального
участия, зависит, разумеется, от структуры социального и
культурного окружения, в котором действует ребенок. Главный аспект
сложности современной жизни - то, что выше названо плюрализацией
структуры общества. В таком контексте развитие массового
высшего образования (это столь заметное и в известной степени взрывоопасное
явление нашего времени) предположительно можно считать
ответом на социетальную потребность в достаточно большом числе
личностей, обладающих многообразными формами инструментальной
компетентности и личностной интеграцией на эмоциональном уровне
и потому способных справиться с этой сложностью. Новые способы
включения индивидов и подгрупп в разные формы социальной
солидарности составляют проблематику стабильности и других аспектов
интеграции в современных обществах.
Соблазнительно сравнить состояния разрухи, следовавшие за бурным
развитием и промышленной, и демократической революций.
В первом случае можно выделить два момента: нарушились трудовые
отношения и деловой цикл. Смелзер убедительно показал, что новый
вид нарушений привычного трудоустройства проявился и среди тех
групп рабочих, которых не задела (например, ткачей на ручных станках)
напрямую глобальная ломка. Эти нарушения подтолкнули к развитию
профсоюзного и социалистического движений, поскольку они
вобрали в себя рабочие движения [45]. Экономические спады в то же
время ставили вопросы о стабильности новой системы на всех системных
уровнях. Примечательно также, что попытки разобраться с
обоими нарушениями экономического характера выражались главным
образом в категориях личной заинтересованности - зарплат, часов и
условий работы, а также ожиданий прибыли со стороны фирм. Одновременно
существовала тенденция, наиболее очевидная в социалистическом
воззрении и в марксистской теории, сочетать эти экономические
соображения с рассмотрением проблем политической власти.
Сравнимыми разрушительными последствиями демократической
революции можно посчитать, с одной стороны, борьбу за власть и
авторитет внутри конкретных политических образований (например,
вторичные революционные волны 1830, 1848 и фактически
1917-1918 гг. после европейской революции 1789 г.) и, с другой стороны,
межсистемные волны нарушения равновесия в отношениях
между национальными образованиями. Эквивалентом экономической
депрессии в данном случае, несомненно, выступают война или, при
ее отсутствии, особенно напряженные международные отношения с
заметной тенденцией ко все большей генерализации этих расстройств
общественной жизни. При этом место индивидуальной заинтересованности
рабочего и предпринимателя явно занимает коллективная
заинтересованность существующих властей в удержании соответствующих
властных позиций. В то же время эта сосредоточенность на
захвате и удержании власти видоизменилась под влиянием попыток
найти значимую для большинства опору интеграции: в основе одной
из таких попыток лежал национализм. Точно так же как борьба центров
власти за экономические интересы нередко становилась экономически
иррациональной, борьба за национальный престиж часто превращалась
в политически иррациональное явление. Поэтому
Realpolitiker вроде Бисмарка мог действовать более рационально, чем
политический романтик-националист типа Наполеона III.
Я допускаю, что феномен, названный мною революцией в образовании,
можно истолковать как самое значительное событие некой
новой фазы в развитии современного общества, в ходе которой на
первое место выходят проблемы интегративные, а не экономические
или, в аналитическом смысле, политические. Тогда студенческие беспорядки
становятся вполне сравнимыми с нарушениями трудовых
отношений и авторитета власти, потому что студенты - это категория
лиц, поставленных перед одной из самых тяжелых проблем приспособления
к структурно изменившимся условиям. Центр их проблематики
реально находится не в сфере власти, а в сфере поисков
способа включения в ход самого образовательного процесса (как новой
фазы процесса социализации) и в более общий социстальный
мир после формального завершения образования.
С этой точки зрения радикализм "новых левых" аиалогичен социализму
рабочих движений и якобинству радикальных демократов.
Распространение волн отчуждения и соответствующих форм социальной
патологии, в особенности среди наиболее чувствительных элементов
современного населения - интеллектуалов, оказывается в та249
ком случае симптомом общесистемного расстройства. В первую очередь
это касается стабильности исполнения ожиданий и надежд на
прочную социальную солидарность, вследствие которых свидетельства
явной недостаточности такой солидарности - нищета, расовая
дискриминация, преступность и войны - воспринимаются особенно
болезненно. Хотя можно оспаривать, что недавние проявления левых
настроений сходятся на проблеме интеграции, эта серия общественных
волнений похожа на прежние тем, что они также взывают к более
высокому уровню интересов или контроля, а в данном случае - ценностей.
Это совершенно очевидно, ведь моральные вопросы исключительно
важны сегодня, особенно в радикальных кругах 138; 43).
Таким образом, на протяжении более чем тридцати лет эмпирический
интерес к проблеме капитализма оттачивался на специальной
теме о природе и значении профессий. Этот неугасающий интерес
постепенно развертывался в обширнейшую категоризацию природы
современного общества, описываемой, однако, уже не в понятиях
капитализма, как такового, и не в понятиях дилеммы капитализмсоциализм.
Фактически я сочувственно отношусь к разговорам о постиндустриальном
обществ?, но спрашиваю себя, почему бы не называть
его в каком-то смысле и "постдемократическим" обществом -
предложение, которое, вероятно, вызовет значительное сопротивление.
(Я вовсе не хочу внушить этим термином, что демократию пора
сбросить со счетов, во всяком случае, ничуть не больше, чем употребление
термина "постиндустриальное" подразумевает устарелость индустрии.)
В подтверждение сказанному следовало бы уделить особое
внимание системе высшего образования, а внутри ее - университетскому
профессиональному укладу как ее структурному ядру. В отношении
медицинских и академических профессий я попытался приблизиться
к неким стандартам эмпирического исследования больше,
чем в других моих работах. Но в обоих случаях я хотел понять рассматриваемые
профессиональные группы в контексте более обширной
системы, неотъемлемыми и значимыми частями которой они становятся
в наше время".
ВЫСШЕЕ ОБРАЗОВАНИЕ
КАК СРЕДОТОЧИЕ НАУЧНЫХ ИНТЕРЕСОВ
Возможно, само собой ясно. что научный интерес к тенденциям
развития современного общества естественным образом приведет к изучению
природы и положения системы высшего образования в совре^Предварительные
результаты даны в статье, написанной совместно с
Дж. Платтом (см. [43]).
менном, особенно американском, обществе. Если мыслить в эволюционных
категориях, то высшее образование, как кульминация упомянутой
революции в образовании, выдвинется в число важнейших социальных
институтов. Посвященное ему специальное исследование, повидимому,
было бы далеко не тривиальным. Кроме того, эта исследовательская
область имела для меня особое значение ввиду моего долговременного
интереса к проблемам современных профессий, поскольку
все более проясняется, что университетский уровень официальной
системы обучения становится одним из необходимых признаков профессий.
Подготовка к наиболее престижным из так называемых прикладных
профессий способствовала появлению и распространению профессиональных
специализированных школ на базе высших учебных
заведений, эти школы в свою очередь все больше втягивались в работу
университетов.
Главным хранителем и двигателем развития великой традиции
познания стала академическая профессия, как таковая, институционально
закрепленная в отделениях гуманитарных и естественных наук.
Эту профессию "обучения как такового" можно считать "краеугольным
камнем храма профессий", и именно на эту профессиональную
группу я обратил внимание в первую очередь. Одновременно изучение
феномена высшего образования дало возможность продолжать и
развивать мои давнишние занятия в области социализации, перенеся
главный интерес на гораздо более поздние ее фазы. чем те, которые
привлекали внимание большинства психоаналитически ориентированных
ученых.
Еще до волнений в Беркли этот интерес реализовался в виде проекта
по исследованию университетских профессионалов в США, сперва
на уровне пилотажа на основе пробной выборки из преподавательских
составов восьми институтов и затем, начиная с 1967 г., на
основе общенациональной выборки из 116 институтов, обучение в
которых организовано по четырехлетним программам гуманитарного
образования, с аспирантурами и без оных. Национальный фонд науки
щедро поддержал это исследование, и на главном его направлении
работал мой сотрудник доктор Дж. Платт. Описание результатов этого
исследования близится к завершению*.
Вероятно, здесь уместно небольшое отступление автобиографического
характера. Ясно, что социолог вроде меня. столь погруженный
в общетеоретические проблемы, должен испытывать на себе тяжесть
давления со стороны общепринятого американского предпочтения
и превозношения надежного эмпирического исследования. Оп*
Сопместнын трул Т. Парсопса и Дж. Платта вышел и 1973 г.: Parsons 'Г.
Plan С. The American university. Carnbridge (Mass.): Harvard Univ. Press. 1973. -
Прим. ред.
ределенно, реакция на это давление стала одной из причин моего
решения изучать медицинскую практику. Это исследование было задумано
преимущественно в антропологической традиции включенного
наблюдения и интервью.
С окончанием войны и появлением Стауффера на гарвардской
социологической сцене особое распространение в нашей науке получил
метод обследования. Вскоре после встречи мы со Стауффером
решили сотрудничать и, пригласив в помощь Флоренс Клакхон, предприняли
исследование социальной мобильности среди учеников средней
школы, участвующих в семинаре для выпускников, который мы
все трое вели. Был собран значительный массив данных, в основном
из вопросников, выборочно распространенных по общедоступным
средним школам большого Бостона.
Затем работы были приоставлены в связи с преждевременной смертью
Стауффера в 1960 г. и еще более преждевременной кончиной
Клайда Клакхона. Позже Флоренс Клакхон и я планировали подготовить
все же книгу к печати, и для этого тот статистический материал,
за который отвечал Стауффер, вместе со свидетельствами нашей памяти
был тщательно переработан ныне покойным Стюартом Кливлендом,
но трудности, связанные с получением нужных данных от
других участников, похоронили проект.
Следовательно, вторая моя попытка приобщиться к методам обследования
(уже на материале университетской жизни) обнаруживает
определенную психологическую последовательность. Фактически решение
об использовании этих методов было принято еще до подключения
Платта к проекту, и овладение ими составляло одно из главных
квалификационных требований к нему. У меня есть серьезные основания
надеяться, что на этот раз все получится, хотя мой личный вклад
ограничен организующей ролью старейшины факультета, вкладом теоретика
и критика, а не оперативного работника в обследовании. Оперативные
исследования были задачей Платта и работающего с ним персонала.
В особенности с тех пор как я лучше узнал Стауффера, я возымел
большое умозрительное уважение к эмпирическому социальному
исследованию и очень надеялся на возможности прочного соединения
его техники с тем родом теории, который интересовал меня.
Другая весьма наглядная преемственность между двумя моими
предприятиями в мире обследований заключается в том, что оба они
имели дело с различными ступенями образования и в известном
смысле связаны с процессом социализации. В рамках проекта по
изучению мобильности среди учеников школ были установлены, в
частности, связи социализации (сосредоточенной в системе регулярного
официального образования) с профессиональной структурой,
столь важной в современном обществе после индустриальной
революции. В каком-то смысле наше исследование высшего
образования и академических профессий привело нас к выводам
иного рода. Сегодня проблемы отношения образования к культурной
традиции (как в фокусе сходящиеся в проблеме общественного
статуса интеллектуальных дисциплин) стали приоритетными по сравнению
с проблемами распределения рабочей силы в системе профессий,
несмотря на всю их важность.
Здесь, возможно, самое подходящее место сказать об иных видах
моей деятельности, имевших тем не менее важное значение для моего
интеллектуального развития, а именно о деятельности в Американско
...Закладка в соц.сетях
