Жанр: Философия
Сочинения
...пространению идей. Следует, однако, пожалуй, отдать
преимущество идейному импульсу и сказать, что
огромный тираж "Коммунистического манифеста" вызван
успехом коммунистической идеи, а не наоборот.
Совершенно так же нетрудно показать, что прозаичес110
кая область экономики проникнута активностью искусства,
его новыми исканиями, его суждениями о вкусе.
Достаточно подумать о стиле мебели, домашней утвари,
одежде, о стиле домов, о модах, рекламах, картинах и
украшениях, разбросанных повсюду и проникающих почти
во все виды производства.
Наконец, религиозно-этические мотивы точно так же
определяют направление общественного производства.
Оно определяется потребностями и желаниями человека.
Но какие потребности заслуживают удовлетворения и
внимания и какие должны быть всячески подавляемы
это решается прежде всего религиозно-этическим идеалом:
он определяет, допустима ли роскошь или необходима
строгая аскеза. Спартанская, средневеково-монашеская
и, наконец, пуританская духовная установка совершенно
меняет характер продукции, и не только черная
одежда монахов определяется религиозными мотивами,
но и черный цвет официального мужского костюма ведет
свое происхождение от аскетического идеала пуританской
Англии.
Макс Вебер в своих классических трудах по религиозной
социологии* показал, какое огромное значение имела
этика и религия аскетического протестантизма для развития
капитализма. В Англии и в Америке, в этих странах
наиболее развитого капитализма, основным движущим
нервом этого последнего является вовсе не жажда стяжания
и не мотив эпикурейского благосостояния, а исключительно
особая религиозно-этическая установка, особое
понятие долга, к которому призван человек в силу своей
профессии, в силу свыше предопределенного места, которое
он занимает в обществе. Так, предприниматель обязан
увеличивать свой капитал и расширять свое предприятие
вовсе не в силу корыстных целей, а в силу абсолютного
профессионального долга. Только такая "мирская"
аскеза могла дать такую концентрацию энергии, которая
с религиозным рвением создавала мощный американский
и английский капитализм. Квакеры и меннониты были
известны своим богатством**.
Вся мировая история показывает нам определяющее
влияние религии и этики на всю сферу производства: вся
мощная техника античного и средневекового строительства
подчинена религии (храмы, гробницы, пирамиды),
она совсем не "экономична" и не экономна, но аскетична,
духовна и полна жертвенности. Тысячелетний уровень
техники и хозяйства в древних цивилизациях Китая и
Индии можно понять только из религиозно-этической
установки этих культур. Только этико-религиозный "фундамент"
может объяснить, почему в этих странах не
существовало "надстройки" индустриализма', признание
внешнего мира иллюзорным обосновывало этику отрешенного
идеализма и аскетизма в Индии; пассивно-созерцательная
установка духа в даосизме отрицала европейский
пафос строительства цивилизации. Иной смысл жизни
создавал иную культуру: "не стоит научно познавать
этот иллюзорный мир и технически строить новые иллюзии
цивилизации". Когда радикальный буддизм распространился
в Индии, в некоторых местностях совершенно
прекратилось земледелие в силу того, 410 распахивание
земли убивает множество живущих там существ
(червей, личинок, насекомых и пр.), а такое убийство
религиозно недопустимо в силу закона сострадания.
Отношение даосизма к технике лучше всего характеризуется
следующим символическим рассказом: некто видит
крестьянина, черпающего воду простым ведром из колодца,
и спрашивает его, почему он не устроит насоса для
сокращения своего труда, но крестьянин отвечает: я и сам
знаю, что существует такая машина, но стыжусь ею
пользоваться; мудрецы сказали нам: кто пользуется машиной,
у того становится машинное сердце и тот сам
превращается в машину. Трудно лучше выразить иное
понимание высшего смысла культуры, прямо противоположное
всякому европейскому и американскому индустриализму.
Нечто аналогичное мы имеем в западноевропейской
средневековой культуре: она не обладала точным естествознанием,
машинной техникой и индустрией единственно
потому, что не признавала эти области познания и
земного устроения абсолютно ценными (своеобразное
презрение к технике и экономике было и у рыцарей, и у
монахов). Не потому средневековая культура молилась и
искала спасения души, что не имела индустрии, а потому
не имела индустрии, что всецело была занята спасением
души. Огромная умственная и волевая энергия была направлена
совершенно в другую сторону - в сторону мистики,
теологии, аскетизма, религиозного искусства, религиозной
организации жизни и религиозных войн. Достаточно
взглянуть на систему средневековой культуры с
ее папской властью, монашескими и рыцарскими орденами,
чтобы тотчас признать, что религия здесь вовсе не
была "надстройкой", но, напротив, сама строила все и
112
была архитектурой всего здания. Своими готическими
остриями она указывала на то, что ее можно понять
только сверху, а никак не снизу.
Аналогично Крещение Руси со всеми его последствиями
трудно объяснить экономическими причинами.
Киевский и московский периоды русской истории определяются
преимущественно религиозной идеологией во
всех областях культуры. Главный трудовой класс -
крестьяне - получает свое наименование от христианской
религии.
36. ВЛАСТЬ РЕЛИГИИ И ИДЕИ В ИСТОРИИ
Собственно все философы атеизма - и Лукреций
Кар, и Фейербах, и Маркс - признавали, что доселе
всегда и везде религия была ведущей силой культуры
и истории: это она говорила, что делать, что строить,
к чему стремиться, как себя вести. Поэтому она никак
не была "надстройкой", но, напротив, сама строила
все и была архитектором всего здания культуры. Безрелигиозных
культур до сих пор не было. Маркс утверждал
только, что отныне должна начаться безрелигиозная
цивилизация.
Вражда к религии Маркса и Ленина есть как раз
признание исторического суверенитета, исторической
власти религии: эта власть должна быть свергнута; отныне
должна начаться новая эра суверенитета хозяйства,
техники, индустрии. Таким образом, совершенно неверно,
что суверенитет хозяйства есть закон истории, что он
существовал везде и всегда; если бы это было так, то что
означал бы экономизм, что означал бы "воинствующий
материализм", с кем бы он воевал? Со своим собственным
фундаментом, вечность и незыблемость которого он
утвердил?
Невозможно также отрицать значение идей в истории,
поскольку они способны организовать и вести за собою
массу (как это признается диаматом). Два грандиозных
примера показывают нам полную несостоятельность и
непригодность исторического экономизма для их понимания:
это чудо Америки и чудо русской социальной
революции. Русская революция произошла совсем не
там, где она должна была произойти: не в стране развитого
капитализма и многочисленного пролетариата, а
в стране земледельческой, неиндустриальной, с подавляющим
большинством крестьянского населения.
5-208
Русская революция противоречит всем установленным
Марксом законам необходимого развития капитализма и
необходимого перехода централизованного капитала и
мощной индустрии в руки огромной пролетаризованной
массы индустриальных рабочих. Русская революция целиком
строилась на идеологическом фундаменте, заложенном
русской радикальной интеллигенцией, теоретиками-марксистами
и профессиональными революционерами,
которые нисколько не считались с законами экономического
развития и решили перескочить через необходимость
развитой индустрии и пролетаризованного
крестьянства. Не идеи подчинялись здесь экономической
действительности и отражали ее, а, напротив, экономическая
действительность была сломлена и перестроена по
требованию коммунистической идеологии, принуждена
была отражать коммунистическую идею*.
Чудо Америки является прямо противоположным: мы
имеем поразительный факт отсутствия революционных
социалистических партий в стране высокоразвитого и
концентрированного капитализма с многочисленным рабочим
классом (марксистские авторы без всякого успеха
трудились над этой проблемой). Основная причина чисто
психологическая и идеологическая: американский капитализм
возник в особой этической и религиозной атмосфере,
которая санкционирует капиталистическую прибыль
("профит") как законную награду за личные способности
и усилия, посланную свыше. Каждый пролетарий
гораздо больше интересуется в США тем, как бы самому
стать капиталистом, нежели тем, как свергнуть капитализм.
К этому присоединяется еще уважение к ручному
труду, унаследованное от предков-пионеров, единственной
аристократии страны, и вытекающее о i сюда отсутствие
всякого комплекса неполноценности.
Религиозные и идеологические функции духа имеют
свое собственное автономное развитие, которое, как мы
видели, изменяет структуру общества и, следовательно,
структуру хозяйства. Вся история свидетельствует о таВсе
эти удивительные явления и затруднения истмат нс пытается
отрицать, но с необыкновенной простотой думает объяснить их обратным
воздействием идей на экономический фундамент. Однако такое
обратное воздействие, как мы уже выяснили, является для последовательного
материализма совершенно необъяснимым и прямо противоречит
основному тезису Маркса, что организация производства и экономический
фундамент однозначны и всецело определяю) идеологию
общества.
кои автономии идеи: если идеология социализма есть
выражение интересов рабочего класса и если она соответствует
известному экономическому состоянию общества
(а именно капитализму) и, следовательно, состоянию техники
и производства, то как объяснить то, что социалистические
системы существовали при отсутствии пролетариата,
капитализма, при совершенно других "производительных
силах", одним словом, совершенно независимо
от "экономического фундамента"?
В этом смысле настоящим чудом является система
Платона, которая как образец коммунизма осталась в
сущности незыблемой, явилась образцом непрерывного
подражания, к которому коммунизм современный не
прибавил ничего принципиально нового. Коммунизм
Платона столь же идеалистичен, как и социализм Фихте.
Это не мешает ему принимать во внимание материальные
интересы хозяйства, но он подчиняет их суверенитету
этической идеи.
Коммунистическая идея Платона обогнала экономическое
развитие своего времени на двадцать три века,
указав ему на бесконечно далекую идеальную цель. Как
могла существовать идеология, принципиально отрицавшая
рабство (как это делали греческие софисты) как раз
в то время, когда хозяйственная необходимость рабства
была очевидна (напр., Аристотелю)*? И при этом рабство
отрицалось вовсе не рабами, а как раз свободными и
привилегированными философами. Подобно этому в
России дворяне желали и требовали освобождения крестьян,
что явно не соответствовало их "интересам".
Быть может такие мыслители-идеалисты непролетарского
происхождения суть редкие исключения? Как
раз наоборот: они являются правилом. Идеология социализма
нисколько не является продуктом пролетариата:
Маркс происходил из зажиточной буржуазии, Энгельс
был капиталистом, Сен-Симон — аристократом,
Платон был царского рода, Ленин - дворянином. Одним
словом, если бы к занятиям социологией и философией
допускались только лица "пролетарского происхождения",
то мы не имели бы ни социализма, ни марксизма.
Он был выработан интеллигенцией, т. е. представителями
интеллектуальной культуры. Психология инстинкта приобретения
или классового интереса ничего здесь не может
объяснить. Мотив, явно противоположный как личному
интересу, так и интересу своего класса, определяет возникновение
этих двух идей.
37. БЕССОЗНАТЕЛЬНЫЕ ВЛЕЧЕНИЯ И
РЕЛИГИОЗНАЯ ФУНКЦИЯ ДУХА
Марксизм делает попытку подорвать самостоятельное
значение религиозных, этических и философских идей
указанием на скрытые стремления, на неосознанные интересы,
которые стоят за ними. Здесь лежит точка соприкосновения
с современной психологией бессознательного,
об открытиях которой Маркс и Энгельс конечно
ничего не подозревали.* Маркс стоит на точке зрения
примитивной психологии "экономического интереса", усвоенной
классической экономией английского капитализма.
Может ли современная психология утверждать, что
все идеи, стремления и верования можно свести к бессознательному
"экономическому интересу"? Такое утверждение
было бы смехотворным. Совсем иные содержания
открываются при помощи анализа бессознательной сферы:
основными инстинктами признаются, с одной стороны,
сексуальное влечение (libido) Фрейда, с другой стороны
- воля к власти Адлера. То и другое может действовать
наперекор всякому личному самосохранению и
всякому экономическому интересу. Мы не можем здесь
коснуться подробнее результатов современной аналитической
психологии. Скажем только, что она открывает (в
исследованиях Юнга)* гораздо большее богатство сил и
стремлений, действующих в бессознательном, нежели то,
которое было указано Фрейдом и Адлером.Ибо эти открытия были сделаны значительно позже.
хватает в этом мире и что является образом, компенсирующим
нашу земную юдоль^.
Но из этого нисколько не вытекает обесценение религиозной
функции, как то думают ученые атеисты. Совершенно
верно, что христианская религия (как и всякая
великая религия) есть утверждение абсолютно желанного,
которое обнимает всю сферу ценностей: истину, добро,
красоту, торжество правды и справедливости во всем
мире, гармонию космоса. В этой сфере ценного и желанного
экономический интерес занимает весьма скромное и
подчиненное место "хлеба насущного", которым одним
не может быть жив человек.
Всю систему ценностей религиозное стремление воспринимает
как нечто абсолютное. В абсолютизации заключается
сущность религиозного импульса. Это он превращает
табу, фетиша, идола в нечто абсолютное. Это он
в конце концов приводит к истинно-сущему и истинноценному
как к подлинному Абсолюту. Связь с абсолютным
составляет неотъемлемую сущность человеческого
духа, присутствующую везде и всегда. Связь с абсолютным
не только мыслится, но и переживается в чувстве
святого, священного, возвышенного, ибо высшая ценность,
охватывающая всю систему ценностей, переживается
как святыня. Такая святыня существует и в марксизме,
и в позитивизме (как было нами показано выше, см.
гл. 25). Существует "пролетарский миф" как особая абсолютизация
того, что пролетариат должен признавать
высшим смыслом жизни. Конечно, и Маркс, и Энгельс
имели свой смысл жизни, свой революционный миф, свой
Абсолют. Психологическая разница состояла в том, что
истинная религия выражается в стремлении к возвышенному,
к "сублимации", а у Маркса мы находим обратное
влечение к профанации. Однако марксизм допускает профанировать
только христианскую религию; напротив,
профанация "пролетарского мифа" преследуется инквизиционным
террором. По самому существу своему религиозная
функция занимает особое место среди всех сознательных
и бессознательных функций души и духа: как
стремление к абсолютному она есть стремление к целостному,
завершенному, всеобъемлющему, к тому, что существует
и должно существовать "в конце концов". Именно
она есть требование единого миросозерцания, к которому
приводит религия и философия. Миф и символ есть первое
древнейшее выражение единого смысла жизни, единого
бытия, быть может, не выразимого во всех доступных
нам рациональных понятиях, и потому трансцендентного
и, однако, всегда предполагаемого во всех наших исканиях
и стремлениях.
Отсюда следует, что никакое "сведение" религиозного
инстинкта к отдельным стремлениям и функциям души,
сознательным и бессознательным, принципиально невозможно,
ибо это означало бы сведение целого к части,
системы сил к отдельной действующей силе.
38. СИСТЕМА ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ
ВСЕХ ФУНКЦИЙ ДУХА
Всякая история есть история культуры и цивилизации
как единой системы различных функций духа и различных
направлений активности. Эта система объемлет технику,
экономику, право, политику, искусство, науку, философию
и религию. Все эти функции находятся в состоянии
взаимодействия, они взаимно обусловливают друг
друга. Выражаясь языком Канта, можно сказать, что
систему культуры нельзя понять при помощи категории
односторонней причинности, ее можно понять только при
помощи категории взаимодействия. Каждая из этих функций
имеет в истории свое собственное автономное развитие:
существует движение науки, развитие искусства,
изменение политики и хозяйства. История народа необходимо
обнимает все эти функции творчества в их взаимодействии.
История одной экономики никак не может
являться историей вообще. Исторический экономизм Маркса,
конечно, не исчерпывает историю одной экономикой,
но он делает движение хозяйства тем, что в науке
называется независимой переменной.
Это значит, что от изменения формы хозяйства зависит
изменение всех других форм и направлений культурного
творчества: но само это изменение хозяйства нисколько
не зависит от них и в этом смысле является "независимой
переменной". Такая точка зрения превращая экономику
в одностороннюю причину всех функций культуры.
Вот в чем состоит основная идея экономизма,
наглядно выражаемая этим не совсем подходящим образом
"фундамента и надстройки". Мы показали во всем
предыдущем невозможность такого понимания культуры.
Например, зависимость науки от техники и хозяйства
существует. Но совершенно так же существует зависимость
техники и хозяйства от науки. Зависимость нроиз118
водства от организации права и власти совершенно очевидна;
но вместе с тем существует, конечно, и обратная
зависимость формы права и власти от формы техники и
производства. Эта последняя зависимость нисколько не
нарушает автономной сферы правового и политического
творчества, она состоит только в том, что искусство
организации принимает во внимание существующее состояние
"производительных сил", и не больше. Совершенно
аналогично религия несомненно воздействует на
структуру права и государства, на организацию общества
и, следовательно, хозяйства, но именно поэтому существует
и обратное воздействие, ибо религия и ее идеология
необходимо принимает во внимание существование
права, государства и хозяйства. Такая "зависимость"
религии от подчиненных функций культуры нисколько не
нарушает ее автономного положения: архитектор зависит
от материала, материал обусловливает его творчество;
музыкант зависит от инструмента, но из этого совершенно
не следует, что материал и инструмент, функция каменщика
и скрипичного мастера устраняет независимость
и автономию архитектурного и музыкального творчества.
У Маркса мы встречаем далее попытку сузить и уточнить
ту независимую переменную, которая определяет все
историческое развитие и всю "физиономию" культуры: "с
изменением и развитием орудий производства..." и в зависимости
от них "изменяются производственные отношения
людей" ("Диамат", стр. 21), иначе говоря, изменяется
вся юридическая организация общества и прежде всего
отношения собственности. Таким образом, орудия производства
являются тем "революционным элементом", который
изменяет структуру общества. "Сначала" изменяется
техника, а за нею все производство и вся культура.
Техника делается, таким образом, той независимой переменной,
от которой зависят все изменения истории. "Экономика",
в качестве независимой переменной, представляла
то неудобство, что она включала в себя всю юридическую
структуру общества, а с нею и всю ее культуру.
Поэтому "экономизм" сводится теперь у Маркса к "техницизму",
или, точнее, к технократии.
На этих основаниях Маркс устанавливает исторический
закон неизбежных столкновений "производительных
сил" с "производственными отношениями", т, е. технических
открытий с формами права и государства. Социальная
революция обязана своим существованием техни119
ческой революции (см. знаменитую цитату из Маркса
"Диамат", стр. 32). Вся история сводится, таким образом,
к развитию технократии, к истории орудий производства.
Уродливость такого миросозерцания ясна сама собой.
Техника не может быть "независимой переменной" в
системе культуры уже просто потому, что здесь независимой
переменной принципиально не существует: система
есть взаимозависимость функций, органическое взаимодействие.
Зависимость технических открытий от других
культурных функций легко показать.
Прежде всего техника, как мы неоднократно указывали,
зависит всецело от науки, от всех "революций",
которые происходят в мышлении и познании. Далее, она
зависит от того, на что направлен духовный интерес
данной эпохи. Техника создает телескоп, строит музыкальный
инструмент, изобретает книгопечатание, изобретает
кинематограф. Техника может служить самым
различным и притом совсем не "материальным" интересам
духа. Она всегда служит чему-то и потому никогда
не бывает независимой. Ей всегда дается направление
духовной установкой сознания и воли. Не потому человек
стал возделывать землю, что изобрел плуг; а потому он
изобрел плуг, что он захотел возделывать землю. Не
потому народы стали воевать, что они изобрели мечи, а
потому они изобрели орудия войны, что хотели воевать.
Война существовала и до железных орудий и существует
независимо от всяких орудий, как комбативный инстинкт,
как стремление к борьбе, к победе и к покорению.
Техника взрывчатых веществ, прежде всего, обусловлена
военным интересом; нормальный интерес к производству
экономических благ вызвал бы совсем иные изобретения.
Можно ли свести смену исторических эпох к техническим
революциям? Грандиозное крушение античного мира
и переход к христианской эре не сопровождался и не
был вызван никакими изобретениями новых орудий производства.
Способ производства оставался тем же самым.
Конец средневековья не был совсем обусловлен
какой-либо новой техникой производства. Он был вызван
угашением аскетического духа, поворотом духовного интереса
к познанию бесконечного космоса, к свободному
античному искусству, духовным рождением своевольной
индивидуальности, не связанной никакими коллективами.
Открытия эпохи Возрождения вовсе не были направлены
на новую технику производства.
То же можно сказать и о французской революции: она
не была обусловлена никаким техническим переворотом.
Техника оставалась той же самой, как и при королях.
Представим себе, что Сократ каким-то чудом перенесся
бы в Лондон или Париж XVIII века. Какие технические
изобретения могли бы его поразить? Он нашел бы то же
самое мореплавание на парусах, ту же самую езду на
лошадях и "колесницах", то же самое освещение при
помощи ламп, наконец, тот же самый ткацкий станок и
те же самые ремесла. Некоторую разницу он мог бы
найти лишь в формах права и государства, которые его,
однако, нисколько бы не изумили, ибо с монархией и
народоправством он был отлично знаком. Чтобы вести
свои диалоги в гостиных Лондона или Парижа, ему
пришлось бы, однако, познакомиться с христианской религией
и с историей философии. Таким образом, за двадцать
с лишком веков в технике не произошло никаких
грандиозных революций, а лишь небольшие усовершенствования
и, однако, произошли огромные исторические
сдвиги, катастрофы, смены царств и уничтожение народов.
Вся эта бурная и трагическая история двадцати
веков, конечно, не может быть сведена к этим незначительным
усовершенствованиям орудий производства.
Настоящая техническая революция произошла в истории
собственно только один раз, на рубеже XIX и XX
столетий: здесь появилось электричество, двигатель внутреннего
сгорания, телефон, телеграф, радио, кинематограф
и авиация, наконец, сложная медицинская техника и
гигиена. В таком мире Сократ был бы поражен и даже,
пожалуй, растерян. Однако он тотчас понял бы, что
имеет дело с огромным творческим завоеванием человеческого
духа, преодолевшего косность материи. Он понял
бы также, что огромное научное творчество предшествует
этому перевороту.
Мы вступаем в новую эру индустриализма и присутствуем
при некоторой новой духовной установке человека,
вызвавшей этот индустриализм.
Сократ, конечно, заинтересовался бы прежде всего
этой новой духовной установкой, он спросил бы по своему
всегдашнему методу о смысле, о конечной цели всех
этих завоеваний разума, о том, ради чего все это делается
(этим он в свою очередь поставил бы в тупик многих
"технократов" и безудержных поклонников индустриализации).
И вот тут стало бы сразу ясно, что техника сама по
себе ни в коем случае не может "определить физиономию
общества", выразить характер общественного строя
("Диамат", стр. 19), предопределить направление других
автономных функций духа.
Техника всегда служит чему-либо, она есть совокупность
средств, а не система целей. И вот, одна и та же
техника, одно и то же орудие может служить прямо
противоположным целям и стремлениям: авиация, например,
может быть удобством и радостью или же проклятием
для человека; радио может быть сообщением
ценных сведений или распространением вульгарной лжи
и вредной пропаганды; кинематограф может быть популяризацией
искусства и художественным воспитанием
масс или, напротив, вести к падению и опошлению искусства
и народов; медицинская техника может быть средством
спасения жизни или демоническим орудием
МВД-МГБ. Существует европейско-американская индустрия
комфорта и улучшения жизни, но существует также
всемирная военная индустрия убийства, опирающаяся на
ту же самую технологию.
Техника не определяет физиономию культуры, ибо
уровень техники не говорит о том, что культивируется
при помощи данной техники; не решается даже вопрос о
том, созидает ли данная техника систему культуры или
разрушает. А это - центральный вопрос для истории,
которая исследует судьбы человечества, судьбы культур.
И ответить на этот вопрос можно только, увидав место
техники во всей системе данной культуры, во всей иерархии
ценностей.
Вопрос решается не тем, как техника воздействует на
высшие функции духа, а тем, как и в какую сторону
высшая этико-религиозная функция духа направляет технику.
Без рассмотрения этого вопроса нево
...Закладка в соц.сетях
