Жанр: Философия
Сочинения
...овременной психологии бессознательного,
который "лукавству мирового разума" противопоставляет
аналогичное и конкурирующее с ним лукавство
инстинктов и бессознательных влечений. Если
первое состоит в том, что игра личных целей и стремлений,
сама того не подозревая, осуществляет в истории
народов высшие цели мирового разума, то второе состоит
в том, что инстинкты, влечения и интересы с поразительным
лукавством и лицемерием умеют прикрываться
высшими духовными целями, велениями разума, императивами
морали.
Здесь существует любопытная аналогия между стремлением
Маркса открывать во всякой "идеологии" своекорыстный
классовый интерес - и методом современной
психологии бессознательного; последняя тоже утверждает,
что сознательные идеи часто скрывают за собою и
маскируют подсознательные влечения и инстинкты, в
которых человек не хочет себе сознаться. Если следовать
этому методу заподозривания и разоблачения скрытых
мотивов, нетрудно открыть, что за диалектикой "отрицания
отрицания" скрывается риторика "экспроприации
экспроприаторов", а за этой последней скрывается "грабь
награбленное"***, иначе говоря, атавистический массовый
инстинкт грабежа и убийства. Современный психоанализ
легко может показать, какие индивидуальные и массовые
99
комплексы скрываются за этой революционно-пролетарской
идеологией: это, прежде всего, комплекс неполноценности
(Minderwertigkeitskomplex), жажда отомщения
и жажда власти. ("Кто был ничем, тот станет
всем!")*
Маркс, однако, никогда не применяет этого метода к
самому себе и своей идеологии. Он релятивизирует и
заподозривает все "идеологии", за исключением своей
собственной (подобно тому, как он прилагал моральное
суждение и осуждение ко всем, кроме самого себя). Пролетарская
идеология объявляется единственно истинной
и абсолютной. На ней диалектика материализма кончается,
"отрицание" умолкает и насильственно подавляется,
история мысли останавливается. Однако последовательная
диалектика должна была бы признать относительность
пролетарской идеологии: вся она имеет значение
лишь как выражение интересов одного класса в одну
историческую (капиталистическую) эпоху. С уничтожением
капитализма и, следовательно, пролетарского класса,
вся его идеология и весь марксизм должны терять ценность
и значение и из этого отрицания должна родиться
какая-то другая, совершенно новая идеология. Если идеологией
пролетариата был материализм, то этой новой
идеологией должно быть отрицание материализма.
Подлинная диалектика вскрывает здесь одно из фундаментальных
противоречий марксизма, которое можно
формулировать так:
- или все "идеологии" суть лишь замаскированные
интересы, идея абсолютной правды и справедливости
есть фикция - и тогда идеология марксизма не объективная
истина, а лишь преходящее выражение интересов
одного класса в одну историческую эпоху;
— или же напротив: марксизм есть объективная истина,
пролетариат не просто защищает свои интересы
(как то делает буржуазная и всякая иная идеология), но
осуществляет идею правды и справедливости в истории
и тогда эта идея правды и справедливости не есть фикция,
тогда идея движет историей и тогда прав Гегель в своем
"объективном идеализме".
Отрицание вечных истин, вечных принципов правды и
справедливости, о котором так яростно кричит марксизм,
в конце концов не удается: оно уничтожает само
себя. Несмотря на свой имморализм, Маркс непрерывно
морализирует (см. выше, гл. 22, стр. 83) и в своих моральных
суждениях и осуждениях признает и утверждает еди100
ный абсолютный принцип этики, притом годный "для
всех времен и народов" - это принцип отрицания эксплуатации:
эксплуатация есть зло всегда и везде, в рабовладельческом
строе, в 'феодальном и, наконец, в капиталистическом;
ее противоположность - свободное взаимодействие
без угнетения - есть искомое добро везде и
всегда. Эта идея дает смысл борьбе классов, это она дает
правду одному классу перед другим, дает свою санкцию
пролетариату, как избранному народу (в абсолютной
правоте которого Маркс никогда не сомневался), это она
ведет к мессианскому идеалу всемирного коммунизма,
это она движет историей.
"Абсолютная идея" Гегеля торжествует его диалектика
сильнее. "История есть прогресс в сознании свободы".
Против этого афоризма Гегеля Маркс ничего не
может сказать. История есть проявление творческого
духа. История и материализм - две вещи несовместные.
Все попытки исправить Гегеля, повернуть его вверх
ногами, использовать его диалектику для целей "материализма"
кончаются у Маркса самой позорной неудачей.
Всякая "академия марксизма", способная к настоящей
диалектике, непременно придет назад к Гегелю или, вернее
сказать, вперед к Гегелю и к его философии духа.
Маркс и Энгельс исправляют и извращают у Гегеля то,
что как раз является верным и ценным: его философию
духа, как основу понимания культуры и истории.
Недостаточность и ущербность системы Гегеля состоит,
как мы видели, в его абсолютном рационализме и
интеллектуализме, в том, что он признает всесильность
"сознания", понятия, идеи. Эпоха Гегеля не подозревала
о существовании бессознательного в психологии и игнорировала
иррациональное в знании, бытии и творчестве.
Этого недостатка ни Маркс, ни Энгельс заметить не
могли, ибо сами были интеллектуалистами и рационалистами,
считали материю абсолютно познаваемой и верили
во всемогущество науки.
Современная философия ставит огромную проблему
иррационального и бессознательного, которая уводит нас
от метафизической системы абсолютного Духа Гегеля, но
она нисколько не уничтожает иерархической системы ступеней
бытия, не уничтожает понятия "снятия" и не уничтожает
высшего и доминирующего положения Духа, который
предполагает и в каком-то смысле содержит в себе
все ступени бытия (в своем познании, в своей онтологи101
ческой обусловленности и в своем действии). Пусть дух
не всесилен, но он все же доминирует и подчиняет себе
психику, органическую и неорганическую природу, ибо
если бы он не доминировал и не формировал материю,
то его бы просто не существовало: не существовало бы
техники, цивилизации, хозяйства, права, науки, культуры,
вообще творчества. То же самое соображение имеет место
по отношению ко всем другим ступеням бытия: если
бы организм совсем не умел вбирать в себя ("снимать")
и использовать неорганическую материю, то организм
вообще бы не существовал, а существовала бы одна
неорганическая материя^.
Если современная аналитическая психология показывает,
что бессознательное не всегда подчиняется сознанию,
то это делается не для того, чтобы дискредитировать
сознание и отказаться от его доминирующей роли,
но, наоборот, для того, чтобы посредством научного
проникновения в ранее неведомую область дать сознанию
большую сферу свободы и власти. Бессознательное
действительно обладает огромной властью в индивидуальной
и массовой психологии, властью, о которой мы
раньше не подозревали, оно даже часто подчиняет себе
сознание, прикрывается его "идеологией", пользуется его
диалектикой. И все же как раз открытие бессознательного
составляет величайшее завоевание духа, ибо он
освобождается при помощи понимания своей зависимости,
своей подчиненности "автономным комплексам", которую
он ранее не сознавал. Аналитическая психология
есть своеобразная психотехника, научное открытие и техническое
изобретение творческого духа.
Аналогично этому, разоблачение "идеологий" у Маркса
и сведение их к замаскированным интересам отнюдь не
означает дискредитирования объективно верных идей, не
означает релятивизма, сводящего все идеи к материальным
интересам. Наоборот, оно означает противопоставление
"идеологий", выражающих корыстные интересы
одного класса, и "идей", выражающих идеал бесклассового
общества и осуждающих эксплуатацию. Только
последние получают название "передовых" и противопоставляются
"вульгарному материализму^ ("Диамат",
стр. 16).
Однако что означает "вперед" и что означает "назад"?
Для этого надо дать направление. И направление дается
идеей, выражающей конечную цель бесклассового коммунистического
общества. Признание такой ведущей идеи
устраняет всякий "вульгарный материализм" и восстанавливает
признание творческого духа как единства познания
и воли.
33. ИСТОРИЧЕСКИЙ ЭКОНОМИЗМ
Выставленный нами тезис мы можем считать доказанным:
материализм не может понять и обосновать ни
экономики, ни истории. Экономика и материализм две
вещи несовместные; история и материализм - две вещи
несовместные (см. выше, гл. 27).
Окончательное изгнание вульгарного материализма из
истории и социологии завершается тогда, когда мы убеждаемся,
что производственный процесс есть торжество
духа над материальной природой, что хозяйство всецело
входит в сферу цивилизации и культуры, в сферу духа.
Теперь спрашивается: что остается в марксизме, в его
философии истории и социологии после изгнания материализма?
Остается утверждение преимущественной направленности
духа, т. е. oбu^ec^ венного интереса, общественного
сознания, общественного творчества на производство
материальных благ; остается основной тезис, что в
сфере цивилизации и культуры хозяйству принадлежит
доминирующая и определяющая роль, что среди всех
видов человеческой активности хозяйственная активность
занимает центральное место. Такую точку зрения можно
назвать экономизмом, но отнюдь не материализмом. Марксизм,
принужденный отказаться от вульгарного материализма,
приходит к историческому экономизму. Такой
термин верно выражает его вынужденное отступление.
Культура и цивилизация объемлет всю систему человеческого
труда и творчества, всю систему различных
форм активности. Сюда относится активность техническая,
научная, экономическая, политическая, художественная
и, наконец, религиозно-этическая. Все эти различно
направленные активности не стоят рядом индифферентно,
но взаимно обусловливают друг друга, представляют
собою систему взаимодействия. И вот, исторический экономизм
утверждает, что экономический процесс есть как
бы перводвигатель, определяющий и обусловливающий
все виды активности и, следовательно, всю историческую
судьбу общества ("способ производства материальной
жизни обусловливает социальный, политический и духовный
процессы жизни вообще") ("Диамат", стр. 32. Цитата
из Маркса)*.
Но какого рода эта обусловленность? Обусловленность
причинной необходимости или свободной целесообразности?
Обусловленность определяющего и достаточного
основания или лишь одного из условий возможности
(conditio sine qua поп)?* На это нет точного философского
ответа. Сказано только "определяет, обуслов-.
ливает", является фундаментом, на котором возвышается
юридическая и политическая надстройка (там же, стр. 32),
является "силой, определяющей физиономию общества"
(там же, стр. 17--19).
Посмотрим, что можно извлечь из этих неясных, неточных
и ненаучных ответов. Может ли производственный
процесс определять физиономию общества (его идеи,
взгляды, политические учреждения)? Рабовладельческое
хозяйство одинаково существовало в Греции, Риме, Египте,
Иудее, Вавилоне, даже в Америке нового времени и в
других странах, оно одинаково занималось земледелием
и скотоводством и пользовалось почти теми же орудиями
до изобретения современных машин. Можно ли из этой
однородности рабовладельческого хозяйства вывести и
понять бесконечное многообразие древних культур и
эпох, с их идеями, верованиями, учреждениями?
Если бы хозяйство определяло физиономию культур и
эпох, то всякая история сводилась бы к истории хозяйства,
и история религии, права, науки, искусства, философии
была бы просто не нужна. Мертвая скука такой
истории, которая повествовала бы нам о том, что сначала
было рабовладельческое, а потом феодальное и, наконец,
капиталистическое хозяйство, что люди сначала
пользовались каменными орудиями, а потом железными,
и, наконец, паром и электричеством, делала бы такое
повествование о народах и эпохах никому не интересным
в силу его безличности, бессодержательности.
Вся полнота жизни исчезает из такой "экономической"
узости кругозора: исчезает любовь, семья, власть,
исчезают завоеватели и покорители государств, подвиги
героев, преступления, исчезает трагическое и комическое,
исчезает случай, судьба, индивидуальность, исчезают философы,
пророки, полководцы, поэты, все те, которые
презирали всяческую экономику; исчезает все возвышенное,
потрясающее и изумляющее в истории, и вместе со
всем этим исчезают физиономия и дух времени и народов,
составляющие подлинное содержание истории. Остается
"история производителей материальных благ, история
трудящихся лшсс" ("Диамат", стр. 21). С точки зрения
строгого марксизма остается лишь описывать орудия
производства, определяющие их жизнь: сначала они пахали
сохой и плугом, а потом трактором, сначала они были
рабами, потом крепостными, потом ремесленниками, потом
пролетариатом.
Физиономия человека дается целостным впечатлением
всех черт его лица, а никак не одной какой-либо черты.
Характеристика личности, характеристика народа объемлет
всю систему разнообразно дифференцированной человеческой
активности, а не одну какую-либо ее функцию.
Можно ли определить существо личности из того,
как и чем она добывает средства существования? Это
имеет значение, но чем больше личность, тем меньше это
значит. Можно ли понять личность Христа из того, что
он был плотником? Личность ап. Павла из того, что он
делал палатки? Личность Якова Беме из того, что он был
сапожником? Личность Платона из того, что он был
рабовладельцем? Личность Пушкина из того, что он был
помещиком? Личность Энгельса из того, что он был
капиталистом?
Точно так же великую культуру Египта с его астрономией
и религией нельзя понять из разливов Нила
и земледелия илотов, как это хотел Маркс. Сказать,
что фараоны и жрецы существовали рабским трудом,
что их храмы и пирамиды обусловлены "орудиями производства"
— значит сказать нечто верное, но лишенное
всякого смысла, как не отвечающее на вопрос. Вопрос
идет о смысле этих пирамид, о разгадке сфинкса египетской
культуры, о том, что выражает собою всеобъемлющий
египетский стиль жизни в отличие от греческого
и римского. Ибо "ie style c'est l'hornme"*, стиль - это
человек, стиль - это народ. Вот в чем состоит задача
историка: показать всеобъемлющую форму всех видов
труда и творчества народа во всех ее завершенных воплощениях
и незавершенных заданиях и устремлениях.
Ее нельзя свести к одной низшей функции материального
производства.
Нельзя свести богатство конкретной действительности
к одному из условий его возможности. Сказать, что игра
Листа обусловлена беглостью его пальцев и наличием
инструмента - не значит определить музыкальную физиономию
Листа. Сказать, что построение дома обусловлено
производством кирпичей — не значит понять архитектуру
дома и его стиль. Сказать, что производство материальных
благ есть conditio sine qua поп (отрицательное
условие) всякой культуры и цивилизации - значит сказать
нечто само собою разумеющееся, но к этому отрицательному
условию должно прибавиться множество положительных
условий, множество других творческих активностей,
без которых нет никакой культуры и цивилизации,
без которых невозможно даже само производство (таковы
наука, право, власть, искусство, религия).
Мы уже несколько раз показывали несостоятельность
метода "сведения" к низшему (объяснение через "не что
иное" по такой схеме: "не что иное, как движение мозга",
"не что иное, как атомы", "не что иное, как борьба за
существование", "не что иное, как классовый интерес"... и
т. п.). Гораздо совершеннее метод возведения к высшему:
физиономия личности постигается не из того, каковы ее
средства существования, а из того, каковы ее цели существования.
Личность Пушкина постигается из того, во
что он верил, в чем он видел смысл жизни, что он ценил,
кого он любил и кого ненавидел и, главное, каково было
его творчество, в котором отражался его духовный лик.
Тем же самым путем постигается "физиономия" народа:
из его верований, из его святынь, из его познаний, из
его мудрости, из его вкуса к красоте, из его нрава, из его
организации власти и подчинения и, наконец, из его
хозяйства. Только вся эта система как органическое целое
составляет духовный лик культурной нации. Через "не что
иное" здесь ничего не объяснишь. Можно ли об этом
целом сказать: "не что иное, как экономический процесс"?
Нет, как раз все иное, что стоит выше экономического
процесса, что дает ему смысл и ценность, составляет
сущность целого, которое содержит в себе и этот экономический
процесс, как низшее условие возможности.
34. ИСТОРИЧЕСКИЙ ИДЕАЛИЗМ
Марксизм может, однако, возразить, что он не отрицает
всей этой высшей сферы духовной культуры, он не
отрицает, что существует не только "материальная жизнь
общества" (которая, как мы видели, означает процесс
производства), но еще и "духовная жизнь общества"
("Диамат", стр. 17). Он утверждает только, что экономическое
производство первично, а духовная жизнь вторична.
Но что означает эта "первичность" и "вторичность"?
Можно ли сказать, что кирпичи первичны, а строитель
вторичен? или что инструмент первичен, а музыкант вто106
ричен? Или вообще, что "орудия производства" первичны,
а тот, кто их изобретает и ими пользуется, вторичен?
Здесь видна вся неясность в понятиях "первичности",
"обусловленности" и "определения" (см. выше, гл. 33).
Условие возможности не есть достаточное основание,
не есть производящая причина: кирпичи не производя]
дома, инструмент не создает музыки. Категория причины
и следствия здесь недостаточная здесь для понимания
совершающегося необходима категория цели и средств.
Инструмент есть средство, музыка есть цель; техника
и экономика есть средство, вся система духовной культуры
есть цель.
И только дух, только субъект воли и знания ставит себе
цели и выбирает и изобретает средства (см. выше, гл. 24).
Он сам первее всех своих целей и средств. Духовная
личность (коллективная и индивидуальная) есть действующее
лицо истории, она первее всех своих отдельных
функций. Это "дух", субъект превращает материю в "материал",
делает ее средством для своих целей. Это дух,
субъект ставит вопрос: с чего начать? И он может начать
с низшего, с отыскания материалов и изготовления орудий,
нисколько не становясь "материалистом" и не теряя
из виду своих высших духовных целей.
Так, Платон говорит, что для создания государства
нужны, во-первых, ремесленники и земледельцы ("поильцы
и кормильцы" общества)*, иными словами, нужно
экономическое производство. Признает ли он "экономический
фундамент" общества? Да, при всем своем "идеализме"
вполне признает, но первее всякого фундамента будет
желание строить, будет сам строитель и идея целого
здания, ради которого возводится фундамент. Первое
всякого производства будет сам производитель, который
не исчерпывается одним производством, но требует развития
и применения всех своих духовных активностей,
требует участия во всей системе цивилизации и культуры.
Производитель ("трудящийся") как раз наиболее страдает
от того, что одним производством исчерпывается
вся его жизнь. Трудящийся производит средства к жизни,
но цель от него ускользает (Vitam propter vivendi perdere
causam - Ювенал)**, и он спрашивает себя: ради чего я в
конце концов тружусь? В этом чувстве заключается уже
принципиальное неприятие экономизма, принципиальное
отрицание того, что экономический процесс производства
составляет главную ценность и сущность жизни.
Но этого сам Маркс не решается утверждать. Он
принужден признать, что "царство свободы... лежит по
природе вещей по ту сторону настоящего материального
производства". Как бы ни был усовершенствован и рационально
организован процесс общественного производства.
продолжает Маркс (а эта организация производства
есть уже некоторая свобода, освобождающая от
слепой силы природы в этой области), однако это все еще
царство необходимости: "По ту сторону этого царства
начинается то развитие сил человека, которое имеет значение
самоцели, истинное царство свободы, которое, однако,
может расцвести только на царстве необходимости,
как на своем базисе" ("Капитал", том III (2), стр. 355. Ср.
том 1, стр. 493, 476)*.
Эти слова важны для нас потому, что в них заключается
невольное признание идеалистического принципа
культуры и истории. Маркс принужден здесь мыслить и
выражаться в терминах и категориях немецкого идеализма.
Фихте, Шеллинг и Гегель могли бы подписаться под
каждым словом. Всякий материализм и всякий экономизм
оставлены: дело идет об "освобождении духи от
изначального проклятия связанности материей" (Маркс),
дело идет о том, что лежит "по ту сторону материалистического
производства", а там лежит свободная личность
как самоцель с ее идеалом, ибо она выражает
высшую ценность и цель жизни, по отношению к которой
экономическое производство низводится на ступень подчиненного
средства, на ступень первого духовного шага к
овладению слепой силой природы.
35. ЗАВИСИМОСТЬ ЭКОНОМИКИ ОТ ПРАВА,
ИСКУССТВА, РЕЛИГИИ
Все же этот "первый шаг" остается первым. Только на
оазисе общественного производства может расцвести царство
свободы, царство культуры и духа. Образ "фундамента
и надстройки" постоянно возвращается в марксизме.
И здесь он призывается на помощь, чтобы наглядно
изобразить тот способ, каким хозяйство "определяет
и обусловливает" духовную жизнь, духовную культуру
(см. выше, гл. 33).
Мы уже видели при решении антиномии свободы и
необходимости, что этот образ сам по себе отнюдь не
служит к доказательству экономического материализма,
напротив, он выявляет духовное творчество строителя и
характеризует особую духовную установку (см. выше, гл.
21, 22). Теперь нам предстоит показать, что не только
материализм, но и экономизм, как духовная установка,
как особое направление творчества, не может быть признан
основой, базисом всей системы культуры.
Так мы говорили, что если даже образ фундамента и
надстройки признать верным и ценным, то из него вытекает
обратное тому, что хотел доказать марксизм. Поэтому
мы сами часто пользовались этим образом против
марксизма. В дальнейшем диалектическое развитие не
допускает этого. Мы утверждаем, что образ фундамента
и надстройки вообще не пригоден для понимания культуры,
как системы многообразных активностей, для понимания
того места, какое экономическая активность
занимает в этой системе.
В самом деле, что содержит в себе экономический
фундамент^ Он означает общественное производство и
содержит в себе технику и социальную организацию (орудия
производства и производственные отношения).
("Диамат", стр. 19).
А что содержит в себе надстройка^. Она означает
право и политику, "социальный, политический и духовный
процессы жизни вообще" (там же, стр. 32) и в
качестве таких духовных процессов, конечно, прежде всего,
науку, философию и религию.
Но техника целиком покоится на науке, на всей системе
наук; техника есть технология, т. е. особая наука,
связанная с другими. Техника построена при помощи науки.
С другой стороны, социальная организация определяется
тем, "в чьем владении находятся средства производства"
(там же, стр. 23). Социальная организация невозможна
без организующей власти и регулирующих норм.
Социальная организация построена при помощи права и
государства.
Но наука, право, политика относятся к надстройке, а
общественное производство (техника и организация) к
фундаменту. Выходит, что надстройка строит фундамент.
Все отношение можно опрокинуть, сказав, что наука
и власть обосновывают технику и организацию и
тогда надстройка сделается фундаментом, а фундамент
надстройкой. На самом же деле, истина состоит в том,
что не существует никакого фундамента и никакой надстройки,
а существует взаимодействие и взаимозависимость
различных функций труда и творчества, интегрально
входящих в единую всеобъемлющую систему
культуры. Одинаково верно сказать: наука, политика и
духовная жизнь обусловлены уровнем техники и организации
хозяйства: и обратно: техника и организация хозяйства
обусловлены уровнем науки, действующим правом,
направлением политики.
Чем больше мы вглядываемся во все то, что содержится
в так называемом "экономическом фундаменте" у
Маркса, тем более расширяется это содержание. В конце
концов оно объемлет всю сферу труда и творчества, все,
что Маркс называет "общественным производством
своей жизни" (см. выше, гл. 29). Все формы человеческой
активности здесь присутствуют, взаимодействуют и обусловливают
друг друга: физический труд, духовное творчество,
наука, техника, право, политика, искусство и,
наконец, религия. Никакой изолированной экономики не
существует: в экономическом процессе присутствую" и
действуют все другие формы творческой активности.
Это очень легко показать по отношению к правовому
урегулированию, которое везде присутствует в каждом
экономическом явлении. Штаммлер впервые указал, что
нет ни одного экономического понятия, которое не содержало
бы в себе юридической категории: так, например,
"капитал" предполагает право собственности, "товар"
предполагает куплю-продажу, "зарплата" предполагает
рабочий договор, "прибавочная ценность" предполагает
договор и собственность, и, наконец, вся структура правовых
и хозяйственных отношений предполагает право
властвования и обязанность подчинения. Таким образом,
можно сказать, что право проницает, формирует и обосновывает
всю экономическую жизнь.
Существуют отрасли производства, которые целиком
определяются и обусловливаются тем, что происходит в
науке и философии, в сфере идейных исканий. Достаточно
подумать о производстве книгопечатания: появление новых
книг, журналов, газет целиком определяется появлением
новых идей и духовных течений. От силы и влиятельности
этих идей зависит тираж печати и самая
форма продукции. Взаимодействие активности здесь выступает
особенно ясно: сила идеи определяет продукцию
печати, и, с другой стороны, продукция печати служит
рас
...Закладка в соц.сетях
