Жанр: Философия
В поисках исчезающей предметности (очерки о синергетике языка)
...о фиксирующих эту ситуацию.
Чувственность застывших форм легко схватывается в понятии, но выглядит это
неестественным, как
искусственный прием усекновения многообразия. И тогда стоит избегать стремления
дать общие и
окончательные определения, чтобы оставить простор для договаривания и выработки
приемлемых
конвенций.
Таким образом, среди характерных признаков неклассики, помимо отмеченных в
предложенной
сравнительной классификации, в способах видения и выражения является
интенциональная направленность
на мир чувств воспринимающего. Восполнение понимания того, что не схвачено
обобщающими понятиями,
происходит через обращение к чувствам-ощущениям, которые сопровождают восприятие
и понимание, на
фоне которых происходит оперирование уже состоявшимися в той или иной степени
понятийными
определениями.
По этой причине так трудно порой вычленить колебание от одной крайности в
воззрениях к другой
(классика и неклассика). Применительно к деятелям Высокого Возрождения А.Ф.Лосев
оставил интересные
наблюдения. "Многие художники этого времени творят одно, а думают совсем другое.
Они часто создают
действительно новые художественные формы, так что можно нисколько не сомневаться
в их новизне, но эти
же мастера в то же самое время в своей внутренней и духовной жизни буквально
раздваиваются на части, не
знают, что делать, бесконечно каются и попеременно бросаются из одной
художественной позиции к
другой" . Это замечание как нельзя лучше относится и к великому "мужу"
Возрождения - Микеланджело. Но
он же, как мы уже отмечали, был признан отцом барокко. Очевидно, не последнюю
роль в таком раздвоении
сыграли особенности его характера и судьбы. Он отличался повышенной
нервозностью, его преследовала
трагическая неудовлетворенность житейскими обстоятельствами. "Откуда эта
всеобъемлющая скорбь у
гиганта, на которого с небес снизошла благодать неиссякаемой творческой силы?
Мне думается, что ответ -
в той титанической и гнетущей чувственности, которая вечно порывается к чистоте,
к духовности, к богу и
неизменно оборачивается трансцендентной тоской" .
Истории же науки известны не менее драматические судьбы - Г.Галилея, Николая
Кузанского, Джордана
Бруно, стоявших у колыбели новых научных программ XVII века. В традиции
Возрождения, следуя канонам
Античности и Средневековья, они опирались на присвоенное себе божественное право
видеть мир по своему
усмотрению. Увиденное ими считалось очевидным и достоверным. Как-то незаметно
экстатический пыл
религиозного ученого переходил в спокойно уравновешенное интеллектуальное
созерцание абсолютных
истин, очевидно, приносящих покой и в их души. Все, что не схватывалось светом
разума, должно быть
отброшено как ересь. И это весьма показательно, что общезначимость, ясность,
ясность как критерии научного
знания, возникают в преддверии Нового времени через достоверность того, что было
создано самим
ученым .
Восприятия, которые определяются особенностями нашего собственного тела и
носят название чувств, не
дают основания судить об объективно присущих свойствах реальных вещей, так как
наши чувства слишком
смутны, а значит, субъективны . Вот ведь, что любопытно, что считалось
недостатком, когда мы говорим о
чувстве, его субъективность стала гарантом достоверности для разума.
Запреты и допущения в виде аксиом и постулатов принимаются без сомнения в их
очевидности. Их
действие напоминает эффект заклинания. Между ученым философом и миром природы
возникает мираж,
новое видение классики, в основании имеющее субъективную достоверность. Так
хотелось написать: в
основании имеющее веру в субъективную достоверность. И, наверно, это не
случайно. Именно на вере (в силу
абстракции) покоилась уверенность в возможность элиминации субъекта из
экспериментально
сконструированной ситуации, созданной самим субъектом.
"Допущение о независимости самих объектов науки от субъектов также отнюдь не
самое простое
допущение. С некоторой точки зрения даже как раз наоборот, оно наиболее
информационно емко из всех
возможных допущений, поскольку оно наиболее легко фальсифицируемо" .
Субъективная достоверность -
это джин, выпущенный на свободу, чтобы в дальнейшем строить новые образы
классики в соответствии с
духом своего времени и не без участия чураемой чувственности, наполняя все более
конкретным1. Экзистенциальность онтологии
Философия не как оформившаяся дисциплина, а как особого рода мыслительная
деятельность начинает
свое летоисчисление (не хронологическое, а проблематическое) с осмысления бытия.
Как ни один раз
отмечалось, философствование о бытии возникает каждый раз заново, с "начала" как
опыт отдельной жизни
(поиска своего смысла), вмещающий в себя совокупность собственного
ориентирования в мире,
самопонимания и самовыражения. Осознание бытия как проблемы - это Событие,
которое не исчерпывается
отдельно представляющими его решениями (событиями). Именно стремление к
осознанию проблемы бытия
ведет к возникновению онтологии как возможности сущностной сосредоточенности на
мире в целом, как
идеальной объективности. В данном случае можно пометить "разворот" рассуждения
от рассмотрения смысла
предметности как средства, как структурной способности языка к предметности
смысла как сущностной возможности
представления смысла в языке, как попытки его осознания для себя и другого.
Предметность смысла - это
"опредмеченность возможности во второй производной" (В.С.Библер), возникающая в
смысловом поле
синергетики движения языка. Предметность смысла реализуется в символической
деятельности человека,
которая выводит ее за рамки предметной деятельности его реального бытия.
Символическая деятельность
человека "выталкивает" его из мира не за его (мира) физические "пределы", но как
особую "вещь" этого мира,
способную тем самым существовать естественно ("сверх-физически"). Предметность
смысла, представленная
в символе, дает возможность со смыслом "сжиться" с помощью значения некоего
предмета, о котором мы что-то
знаем благодаря символу .
Довольно естественно, если мы представляем философскую мысль как явление,
имеющее и свою
историю и свое, актуальное существование, и, очевидно, некоторую перспективу в
будущем. Философская
мысль существует по своим специфическим законам, переживая взлеты и падения
интереса к себе вместе с
теми, кто является выразителями такого рода мыслительной деятельности. Именно
поэтому к философской
мысли применимы такие выражения, как ее зарождение, история жизни, особенности
ее существования в тот
или иной период. В частности, в этом ключе можно говорить и о событиях в самой
философской мысли.
Событием является, например, возврат интереса к онтологической проблематике,
потеснивший преобладающий
до некоторого времени интерес к методам и средствам исследования
процесса познания.
Итак, можно говорить о событиях в философской мысли и о Событии самой
философской мысли в
жизни человека.
Слово событие в этом тексте пока не вышло за рамки его обычного, житейского
понимания и
употребления. Речь в таких случаях идет о чем-то значительном, выступающем "из
ряда привычного",
возникшем при стечении, совпадении некоторых неповторимых условий и
обстоятельств, когда то, что было
возможным или даже не всегда предполагаемым, стало действительным и состоявшимся
фактом.
Помещение слова из обыденного обихода в контекст философского исследования
требует его
переосмысления. Равно это необходимо, когда закрепленное философской традицией
словоупотребление
уже не удовлетворяет по тем или иным причинам. Что, собственно, сейчас и
происходит в философии и не
только со словом "событие", но и, например, со словами "смысл", "явление" и тому
подобными. Они должны
как бы "прижиться" к существующему уже арсеналу наработанных в той или иной
области знания словесных
средств. Но тут стоит вспомнить предупреждение П.Валери, что слово, вырванное из
привычного контекста
употребления, мстит. "Оно внушает нам, что его смысл обширнее его функций. Оно
было лишь средством, а
стало целью объекта" чудовищного философского домогательства. И оно обращается в
тайну, в бездонность, в
терзание мысли" . А с другой стороны прижившийся "дичок" может дать новые плоды,
которые выгодно его
отличают от уже имеющихся слов и понятий. Сравнение покажет, что нового принесло
оно в философию и
что нового открылось в этом случае в самом слове.
Приведенное толкование житейского определения события, вообще говоря, уже
нарушает однородность
первичного, жизненного опыта. Последний, как правило, не "заглядывает" за
непосредственно данное, как и
за слово, его обозначающее. Непосредственный опыт, как известно, проживается без
разрывов, не останавливаясь
на отдельных его составляющих.
Если слова для выражения переживаемой ситуации найдены, то замечено, что
пониманием других, как и
пониманием себя, мы обязаны одному: "быстроте, с какой мы пробегаем слова.
Нельзя подолгу задерживаться на них,
иначе откроется, что и яснейшая речь сложена из невнятиц, из более или менее
непроницаемых миражей" .
Кроме того, известно, что во многих случаях слова не являются обязательными и их
отсутствие не мешает, а
то и помогает, отправлению автоматизма житейских дел. Это все то, что выступает
в роли непосредственной
данности. Это то, в чьем существовании мы не сомневаемся. Как не сомневаемся и в
том, что это
существование от нас независимо. Оно просто есть. Ясно, однако, что это данное
без посредников нам для
чего-то нужно. Иначе мы бы его не заметили.
Осознание зависимости - брешь, разбивающая монолит непосредственной
данности. Мы становимся
зависимыми. Зависимость или как еще говорят "нуждаемость" так или иначе
конкретна. Происходит
нарушение органического проживания мира в его системной целостности
многозначностью его
составляющих. И тогда это недифференцируемая самотождественность непосредственно
данного
раздвигается, появляются посредники, удостоверяющие тем самым наше
существование, которое получает
свое подтверждение в конкретных фрагментах окружающего мира. Непосредственно
данное (неотрефлексированное
сущностное единство) фрагментируется, приобретая статус
непреложного факта, с
помощью языка.
Итак, происходит расщепление непосредственной данности. В первую очередь
непосредственно данное
становится гетерогенным. И это происходит потому, что в роли посредника,
непосредственно данного,
удостоверяющего наше существование, все чаще выступает слово-имя, прошедшее
проверку на возможность
замещения им чувственно-осязаемой предметности, вещи.
Воспитываемая способность слова давать наглядные образы предметности,
отсутствующие в
непосредственном "поле видимости", порождает идеальную сферу бытия. Где вступает
в силу опять
непосредственное, но в данном случае непосредственное "прикосновение" уже к
смыслу (если повезет), когда
слова, его принесшие, стали нужны уже в этом качестве.
Смысл воспринят как существующий, когда он породил необходимость его
выражения в словах
воспринявшего его, но уже в своих словах. "Разрыв" между словами, который
восполняется временным
"зависанием" бессловесного смысла, порождает представление о потоке сознания как
о разновидности
непосредственного опыта, вытянутого в линейную последовательность такого рода
событий.
Однако использование слова чревато и иной ситуацией, ситуацией "развилки".
Слово закрепляет
возможность выразить как сущностное единство, так и фактичное многообразие,
обусловленное ситуацией
личного проживания, в отношении одного События, каковым в нашем случае можно
рассматривать решение
проблемы существования в форме построения некоторой "своей" онтологии.
Для построения последней необходимо как первое, так и второе, как
сущностность, так и фактичность
существования. То, что у Хайдеггера вводится как "чтойность" (сущность) и "факт
бытия" - элементы любого
сущего, то, что определяет бытие сущего . Другое дело, что акценты у первого и
второго всегда ситуационно
не равны и расставляются в зависимости от выбранной точки зрения.
В этой связи можно говорить лишь о пересечении понятий событие и факт в
отношении существования
онтологических построений. Отличие события от факта состоит в том, что событие
коррелятивно, в отличии
от факта, всему универсуму языка. Факт, по словам Ю.С.Степанова, есть результат
представления некоторого
"положения дел" в системе данного языка. Нет фактов вне мира, но нет фактов и
вне языка, описывающего
данный мир (курсив - Ю.С.). Факт есть пропозиция, истинная в рамках одного
данного текста, который представляет
собой особый случай употребления некоторого языка, особый "подъязык",
ограниченный
определенными логико-лингвистическими условиями .
В этом случае событие и факт разведены и о событии мы говорим, когда
существование не ограничено
жестким контекстом употребления. Факт становится событием, когда преодолеваются
ограничения, делающие
"положение дел" непоколебимо устойчивым. В первую очередь это происходит из-за
того, что ему дается
оценка, апеллирующая к его смыслу и его значению, выходящих за рамки
непосредственного применения.
Последнее неизбежно влечет расширение контекста его рассмотрения и привлечение
иных выразительных
средств. Событие это то, что в большей степени связано с сущностным проживанием,
которое отнюдь не всегда
имеет до конца и исчерпывающее словесное выражение.
И тогда, очевидно, стоит различать в самом событии его результативные и
процессуальные компоненты.
Событие как результат одновременного (когда, как говорится, все "совпало"), но
не обязательно связанного общим
местом взаимодействия и даже, возможно, в принципе до конца не проясненного
состава его участников.
И событие как со-существование, как процесс взаимной коррекции и сопряженности
сущностного проживания
и фактического исполнения образует динамику онтологических представлений.
Возобновившийся за последнее время интерес к онтологическим представлениям
имеет, на мой взгляд,
следующую особенность. Онтология рассматривается скорее как тема изложения,
повествования, а не
проблема, требующая окончательного решения в строгих формулировках. Известно,
что четко
сформулированная проблема является симптомом уже проделанной подготовительной
работы по
определению ее составляющих, необходимых для решения этой проблемы. Это прежде
всего: зафиксирована
область возникновения проблемы или ее возможного приложения, найдены
методы,
необходимые для решения, и, наконец, само ее решение, иногда довольно явно
проглядываемое в самой
формулировке проблемы. Традиционно проблематизация как направление мысли
сопряжена со стремлением
следовать канонам научного знания. Именно в этой сфере знания понятие "проблема"
применяется в своем
буквальном смысле. В иных же случаях ее употребление скорее стойкая метафора,
фиксирующая ситуацию
непонимания, недоумения и вопроса, ускользания смысла.
Тематизация в отличие от проблематизации имеет смысл некоторого
первоначального вопроса,
прикидывания как самой сути вопроса, так и возможных его разработок. Тема - это
проблема в "мягком"
авторском исполнении. Подобное чаще всего встречается как выбранное автором
задание, например, в музыке
или литературе. Тематизация философской мысли предполагает помещение ее в
некоторый более широкий,
экзистенциальный контекст, который влияет на ситуацию авторского выбора и
предпочтения, дающий
помимо всего прочего возможность отметить возвращение к уже известному, когда-то
бывшему событию, и
отметить на его фоне возникновение нового толкования.
История философии содержит много примеров сменяющегося предпочтительного
интереса к той или
иной своей составляющей, вновь и вновь приобретающей проблемный характер. На наш
взгляд, таким
событием в философской мысли последних десятилетий является вернувшийся интерес
к проблеме
онтологии. Проблема философской онтологии устойчиво обосновалась в современных
философских
направлениях мысли. Существуют "формальная онтология" Мейнонга и Твардовского,
"фундаментальная
онтология" Хайдеггера, "новая онтология" Гартмана, "конструктивная онтология"
Гудмена. Философия науки
также переживает "пик" особого интереса к онтологической проблематике, в
частности в связи с
особенностями открывшихся реальностей, например, в квантовой механике и
синергетике.
Прежде чем перейти к некоторым особенностям такого события в философской
мысли, как возврат к
онтологической теме, который переживается сегодня, хотелось бы коснуться причин
циклического возврата
философии к известному. На мой взгляд, возвращение связано с экзистенциальностью
самой философской
мысли. Она возникает, как было уже отмечено, с насущной необходимостью человека
выявления и выражения
конститутивного желания быть и усилия быть (П. Рикер). А это, как известно,
ключевые моменты,
формирующие онтологические представления.
Может, этим объясняется вечное "хождение по кругу", которое сопровождается
драматическими
переживаниями. Возникает вопрос, "почему вечное возвращение вызывает страх?"
(Ницше). Может быть,
потому, что "те, кто подлинно предан философии, заняты, по сути вещей, только
одним - умиранием и
смертью" (Платон) и чтобы испытать чувство преодоленного страха, они вновь и
вновь возвращаются.
Возвращаются, чтобы открыть "прекрасные возможности жизни", сказать своими
словами о том же самом, как
бы о другом*.
Философ выбирает вечное возвращение, понимаемое им как "избирательную мысль"
и/или
"избирательное бытие", преодолевая возможность буквального повтора.
Можно, значительно упрощая ситуацию, сказать, что философская мысль на
протяжении своей истории
существования бьется над решением двух вопросов: что? и как? Различия ответов на
эти вопросы, по крайней
мере в обыденном языке, довольно очевидны. Тем не менее смысловая сопряженность
при всем их различии
проявляется, например, не только в том, что "что" (онтологические вопросы)
находит свое проявление в "как",
но и по отношению к "как" (гносеологические вопросы) уместен вопрос "что" .
Последствия такого рода
сопряженности можно увидеть в том, что на своем веку философская мысль
балансирует между двумя
пониманиями онтологии - онтология как теория регулятивных принципов ("органы
онтологий"
М.Мамардашвили), онтология, творящая знание, и онтология как знание о сущностной
целостности, теория
конституированных принципов, принимающая порой вид натурфилософского построения.
Античная классика оставила нам образцы онтологических теорий
натурфилософского характера, когда те
или иные познавательные приемы, например отношение к миру как единому и
неделимому, приобретали
конститутивный статус, когда происходило приписывание миру только тех
представлений, которые можно
было помыслить непротиворечивым образом. Характерно, что попытки возрождения
натурфилософии в том
или ином виде отмечены и в XIX, и в XX веках, что вызывает возражение, как
правило, у философов, идущих
от науки, хотя именно они более всех склонны к натурфилософским построениям.
Но кроме этого можно выделить еще один смысловой пласт, объединяющий вопросы
"что?" и "как?" и
именно он определяет специфику той или иной философской мысли как таковой. Это
выбор, предпочтение
философа в рассмотрении одного из этих вопросов при обязательном, но неявном
присутствии своего
необходимого visavi. Последнее переходит в состояние, близкое к тому, что может
быть представлено как
"фигура умолчания", как предпосылка, действующая по принципу "само собой
разумеющегося".
Таким образом, если идет, например, рассмотрение гносеологических вопросов,
то онтологическая
проблематика уходит в "фон", который тем более хорош, чем менее его видно, но от
этого он не становится
менее необходимым. Также обстоит дело и в том случае, когда предметом
рассмотрения становится онтологическая
проблематика.
Перманентное воспроизводство онтологических представлений, поиски решения
вечно актуальных
вопросов существования знаменуют собой сохранение События самой философской
мысли. Понятно, что
построение онтологических теорий дело профессиональных философов, но
озабоченность проблемами
существования остается основным мотивом человеческой деятельности в любой ее
форме.
2. Онтология и субстанциальность
Анализ различных контекстов, в которых встречается употребление таких
понятий, как бытие,
существование и онтология, убеждает, что их не следует, хотя это довольно часто
встречается, смешивать.
Ясно также, что прояснение смысла того или иного философского понятия, не
терпящего буквального
прочтения, через существование в контексте его употребления (частным случаем
которого будет его место в
суждении или предложении), путь единственно возможный. Но точно указанный путь
не облегчает его
прохождение. Контекстуальное прояснение или возникновение обновленного смысла
понятия нуждается, как
и всякая реальность, в удостоверении его существования. Существование в
очередной раз замыкается на самое
себя. Смирившись с этим, можно выбрать паллиатив - договориться о приемлемой
очевидности.
Бытие, его довольно часто так и пишут с большой буквы, как правило, берется
в качестве
фундаментальной предпосылки всякого жизненного проявления, так как оно "не смеет
существовать, ибо оно
есть" . Это то, что совпадает с тем общим пониманием, которое испокон веку
вкладывается в понятие
субстанции - нечто, сущность, лежащее в основе и образующее единство.
Представление о субстанции - это одно из древнейших, умозрительных
представлений. В античной
философии небольшое число таких опорных мировоззренческих представлений,
лаконичность их
определений сочетается с их предельной обобщающей силой и прозрачностью,
понятностью заложенного в
них смысла, которые предполагают, не знаю что более, изощренность ума или
простоту и доверчивость
наивного мышления.
В свое время Фома Аквинский, различая простую и одновременно совершенную
сущность (например, Бог)
как более скрытую и от того трудную, и составную - начинал свое рассмотрение
сущего и сущности с
последней, с составной, как более легкой. И это потому, что если составная,
особенная сущность есть то, что
выражено в определении (в "определенных измерениях"), то всеобщая сущность
(простая) не имеет
определения (так сказать, по определению). Таким образом, можно говорить о
сущности во всеобщем
значении только потому, что есть бытие составных субстанций.
Субстанциальная предпосылка о Бытии не требует строгого доказательного
обоснования,
концептуального строя, связной логической картинки. Она покоится скорее на вере,
интуитивном
предчувствии, внутреннем нерасчлененном умозрении объективной реальности в
целом, рассматриваемой со
стороны ее внутреннего единства. "Ибо субстанция всякого [сказуемого]
составляется не из того, о чем оно
сказывается, но из того, что "его создает" и что "служит подлежащим для других""
. Это то, что рождается из
первичного непосредственного опыта единения в существовании, из того, что в
последствии найдет свое
абстрактное выражение в понятии сущности. Область приложения последнего уже не
ограничивается
предельными основаниями всего и вся, а дробится на составляющие части, элементы,
которые для нас
становятся очевидными именно по отношению к первичной целостности сущего,
которое так или иначе нам
дано.
И хотя, по замечанию Э. Кассирера, дальнейший "собственно философский
прогресс познания заключается в
том, чтобы понять его и оценить именно как понятие", эмпирическое познание не
может обойтись без понятия
субстанции. В нем оно фиксирует нечто данное, наличное, не нуждающееся как
таковое в дальнейшем
анализе. "Совокупность "фактического", ...образует покоящийся субстрат,
являющийся фундаментом для всех
дальнейших наблюдений. Ибо только таким образом исследование создает себе
возможность перемещать
область проблематического, как бы отодвигать ее все дальше и дальше, так, что в
круг его рассмотрения
входят постоянно новые вопросы" .
В плоскости языка такого рода рассуждения о субстанциальной целостности
Бытия, о трудной простоте
первосущности и легкости составных, сложных субстанций принимают несколько иную
форму. Понятие о вещи,
закрепленное в ее имени, содержит свернутый объем свойств и признаков, который,
можно сказать,
восстанавливается в конкретных приложениях. На уровне чувственных восприятий
первичность
существования вещи, некоторый аналог самодостаточной целостности, делает
имплицитным, вторичным
знание о ее свойствах и отношениях.
Можно привести и другие аналоги, моделирующие ситуацию необходимости
первичной фиксации
общего, "набрасывания целого", на разнообразие его проявления во многом.
Хотелось подчеркнуть, когда разбираются соотношения между такими понятиями,
как Бытие, онтология и
существование, что они сами подпадают под эту же модель отношений. А именно:
Бытие как наиболее
обобщенное предельное представление нуждается, в свою очередь, в онтологии,
рассматриваемой как многообразие
его проявления. Так же и онтология, как учение о бытии, построенное с
учетом времени и места
его творца и существующих в это время канонов мыслепроизводства, нуждается в
подтверждении уже на
уровне существования, на уровне более частных верификаций. Легкая обратимость в
обратную сторону, от
частного к общему, часто встречающаяся в философских исследованиях этих
вопросов, может говорить лишь
об одном, что возможность, как аналитического разбора, так и частных приложений,
возникает при условии,
что это общее уже некоторым образом предсуществует.
Существуют, как известно, и другие трактовки. "Совершенная идея бытия и
уверенность в нем" проистекает
из того, что "нет такого впечатления или такой идеи любого рода, которые не
сознавались или не
вспоминались бы и которых мы не представляли бы существующими" . И хотя у Юма в
приведенном
высказывании присутствует явная перестановка: совершенная идея бытия следует из
идеи существования, а не
наоборот, важно подчеркнуть, что различимость бытия и существования не
предполагает ни в коем случае их
расторжимость. Это подтверждается и тем обстоятельством, что Бытие,
рассматриваемое как фундаментальная
экзистенциальная пред
...Закладка в соц.сетях
