В поисках исчезающей предметности (очерки о синергетике языка)

Беспроблемность естественного языка может быть объяснена тем, что сферой его
действия является по
преимуществу речь. Последняя во внешнем исполнении в основном ориентирована на
маневренность устного
изложения в коммуникативном общении, основные требования к которому сводятся к
языковой правильности,
ясности, уместности и присутствию необходимой доли украшения в красноречии.
Кроме того, в устном языке
доминирующая роль принадлежит функции открытия в форме называния или
переназывания. Следствием
чего опосредованность отношений между языком и действительностью сводится только
к указанию на тот
или иной фрагмент действительности в форме имени. Функция объяснения может быть
в принципе
минимизирована и сведена в пределе к формуле: "потому что это так, и все".
Отсутствие в естественном языке
отвлеченной рефлексивной терминологии может быть отчасти компенсирована
усилением экспрессивновыразительной
его составляющей, более пристальным вниманием к возможности
использования энергии
самого слова, его риторике (к "мускулистой атлетике слова", С.С.Аверинцев).
Сцепление звуков, которое
является откликом смысла, присутствие ритма, синестетические коннотации
(Р.Якобсон) удостоверяют
значение и смысл слова, делают его само собой очевидным для общающихся сторон.
Известно, что овладение естественным еще "дошкольным" языком проходит в
житейской обстановке, как
правило, окрашенной игровой ситуацией, которая очевидным образом схватывается,
называется целиком.
При этом, используя имеющиеся природные задатки у обучаемого, естественный язык
входит в обиход
обыденной речи с развитием основ красноречия, подражая имеющимся образцам,
постоянно тренируясь,
накапливая собственный практический опыт ведения речи.
Как представляется, можно сказать, что естественный язык повседневной
действительности сохраняет за
собой статус перманентного предшествования, и одновременно выхода из наивнонепосредственного
отношения к своей умственно-словесной работе, когда наивная, непосредственная
риторика сменяется
теоретической. С.С.Аверинцев, приводя анализ классической греческой философии
как явления историколитературного
ряда, делает заключение, уместное для понимания естественного
языка повседневной
действительности. "Люди начинают говорить о речи примерно тогда же, когда они
начинают мыслить о
мышлении, и притом по тем же внутренним побуждениям. Делает ли мысль своим
предметом себя самое
или свою собственную словесную плоть, - в обоих случаях за таким событием стоит
выход мыслящего из
наивно-непосредственного отношения к своей умственно-словесной работе, переход к
"подглядыванию" за
собой, к разделению себя на субъект и объект интеллектуального созерцания" .
Ч.С.Пирс использовал термин "риторическая очевидность" при анализе
утверждений, выведенных из
опыта. Свидетельства риторической очевидности, по его мнению, необходимы для
подтверждения выводов,
полученных с помощью спекулятивной риторики. "Риторика очевидности", игровая по
форме и дидактическая
по содержанию, мудрость обыденного сознания в рамках речевой практики формируют
различные уровни
очевидности. Можно выделить:
- Уровень дорефлексивной очевидности подразумевает соотнесенность слова с
референтом,
непосредственно с действительностью (через имя), что можно назвать естественным
течением речи.
- Уровень рефлексивной очевидности основан на согласовании и договоре,
используя как базу уровень
дорефлексивных очевидностей, предполагает действия по правилам. Правила
определяют обязательность,
непроизвольность ведения диалога, что в свою очередь ведет к естественности
языка по договору.
Если первый уровень очевидности телеономичен, то второй - каузален.
Размещенность в одном
пространстве языка делает указанные очевидности зацикленными друг на друга, они
идентифицируют язык
как таковой со всеми его особенностями и спецификой в применении. Но при этом
образ круга имеет
дополнительную характеристику, а именно тот самый "разрыв" между языком и
неязыковой
действительностью, в виде касательной с ее центробежной и центростремительной
силами. Эта
динамическая соотнесенность естественного языка с любым видом по существу им же
творимой реальности
(от религиозного мифа до науки и философии) делает его живым образованием при
всем необходимо
присутствующем в нем схематизме составляющих его структур. Язык обладает такой
свободой живого,
которая, в частности, проявляется в способности самопричинения и целеполагания.

Пространство между языком и неязыковой действительностью образует сферу
сознания. О присутствии
последнего мы судим по специфическим для каждого случая опорным точкам
соотнесения между языком и
неязыковой действительностью.
Для указанного пространства взаимодействия в общем случае характерно несиловое
взаимодействие
между образующими его. Это то, что можно условно приписать "магии естественного
языка". Идея несилового
взаимодействия пришла из философии науки, из физики. Она имеет, по
моему мнению, уместную
коннотацию в таких устоявшихся представлениях языка в его взаимодействии с
неязыковостью, как
относительность, когерентность, скоррелированность и тому подобное. Для действия
самого языка в той или
иной его форме важен учет фоновых обстоятельств, зачастую представляющих
гибридные образования языка
с неязыковостью, например рассмотрение такой триады, как контекст, текст и
подтекст языковых выражений.
В сферу действия магии естественного языка мы попадаем двояко, тем самым
исчерпывая как способы
нашего существования в языке, так и особенности функционирования самого языка.
Первый случай связан с
нашей с рождения помещенностью в языке, естественной неразличимостью индивида и
языка, которым он
владеет или можно по-другому сказать, что не менее правомерно, который владеет
индивидом, порой
необъяснимым образом, как историческая предзаданность, "наследственность",
обусловливающая его
существование. И второй случай, связанный напрямую с "наследованием" языка.
Случай, когда значения
языковых выражений берутся вне сферы их использования, а предметно (-стно), как
автономные -
конкретные или абстрактные сущности, населяющие универсум рассуждений. Это
последнее обстоятельство
дало основание Витгенштейну заметить, что было бы правильно начинать его заметки
о метафизике как
особом виде магии. Но в них он не должен ни говорить в защиту магии, ни
высмеивать ее. От магии, как
считает Витгенштейн, должно быть удержано глубокое, поскольку само исключение
магии носит магический
характер .
Язык, риторика, междисциплинарность
Следующий "поворот" темы выносит на рассмотрение три относительно
самостоятельных момента, но
для меня они уместны в своей одновременности. Это и вечный вопрос, что есть
естественный язык, чья
естественность исчезает с возникновением этого вопроса . Это рассмотрение
риторики очевидности, дающая
возможность "непосредственно наблюдать то, что нам хорошо известно относительно
утверждений из опыта и
кажется от них неотделимым" и использовать аргументацию риторики . Наконец,
междисциплинарный
диалог - актуальная тема в философии науки наших дней - воспроизводит рождение
мира в слове, в
пересказе между нами того, что всем давно известно . Междисциплинарный диалог
способствует
реинкарнации обстоятельств порождения лишь по видимости устоявшихся в свое время
дисциплинарных
предметностей, как тогда (XVII век), так и сейчас обсуждение вынуждено
обращаться за помощью к
синкретичности и синергийности естественного языка. Потенциальная всеядность
естественного языка
выражается в уместности во всяком случае: по необходимости минимизирует свои
выразительные средства
до строгих и однозначных научных суждений, в способности к широким философским
обобщениям, в
простоте и динамизме языка обыденной речи. Можно сказать, что естественный язык,
проявляя свое
искусство, покрывает все случаи взаимодействия с действительностью, создает по
необходимости
специальные, искусственные языки. По этой причине, очевидно, не приходится
ожидать, что искусственные
языки - научный язык, языки формальной логики, лингвистический анализ языка как
предмета
специального исследования - могут дать исчерпывающее и однозначное определение
естественного языка.

Родовое определение языка - удел их притязаний. Естественный язык, не зная узды
строгих определений,
приходит на помощь в ситуациях, когда приходит необходимость заново проверить
(пере-про-верить) в
возможность договориться, преодолевая разрывы в специальных языках, о
естественности предельных
допущений научного знания. Того научного знания, который на рубеже веков, наряду
с дисциплинарными
исследованиями, все более принимает формы междисциплинарного и проблемноориентированного
характера .
Взаимоотношение естественного языка и действительности, как в истории, так и
по сей день, в различных
его формах от первичной неразличенности, включенности в единое к
заинтересованному вниманию,
приглядыванию друг к другу - первый импульс к различению, до активного
воздействия друг на друга как
"коммуникация несоответствий" (Ж.Делез) образует безмерность и разнообразие (в
смысле невозможности его
окончательно раз и навсегда определить) естественного языка. "...Различие - это
то, посредством чего дается
данное. Это то, посредством чего данное дается как разное. Любой феномен
отсылает к обусловливающему
его неравенству. Любое разнообразие, изменение отсылает к различию как их
достаточному основанию.
...Везде - Препятствие" .
Взаимоотношение естественного языка с внеязыковой реальностью, или более
привычное утверждение
взаимоотношение языка с действительностью, было и остается основополагающим
фактором в
формировании особенностей каждого из участников этого бинарного отношения, делая
их взаимозависимыми
в представлении человека, не важно осознает он это или нет. Зависимость здесь
такого рода, что одно удостоверяет
другое как препятствие, которое необходимо перманентно преодолевать,
чтобы обозначить тем
самым свою специфику и несводимость к другому.
Если придерживаться утверждения о такого рода зависимости, то оно, повторим
еще раз, оставляет
открытым вопрос о возможности определить естественный язык по типу
дисциплинарного предмета,
блокирует привычную склонность классического научного подхода просматривать в
каждом бинарном
отношении строгую дихотомию. Оно его снимает, оставляя, моментом, частным
удобным подходом при раздельном
аналитическом рассмотрении каждого из них, языка и действительности.
Если определение естественного языка ускользает, то можно попытаться зайти с
другой стороны, начать
"полевые" (не искусственные, лабораторные) разработки с фактического описания по
типу первичного,
непосредственного восприятия. Естественный язык можно пространно описывать,
применяя тем самым к
нему самому то, что он сам предлагает другим как средство, когда отсутствуют
обобщенные представления.
Не объять все сразу, а показать постепенно от случая к случаю, деликатно не
навязывая, в движении навести
на слово еще только чреватое мыслью. Слово, которому, по словам С.С.Аверинцева,
еще только предстоит
расстаться со своей "дорефлексивной невинностью". Например, указывать словом,
как жестом, конкретные
частные случаи применения . Можно попытаться связать естественный язык речью,
как сообщением, но и
она, как известно, ситуационна и повторима лишь в своем различии. Если и можно
говорить о некоторой
черте, проступающей в такой линии поведения, так это то, что как сам
естественный язык, так и его
применение наиболее проявляются в ситуациях, когда необходимость в сообщении (в
по-вест(ь)-вовании)
другому вынуждает искать форму поддержания интереса к себе. Это и естественные
недоговоренности,
двусмысленности, ситуации интриги и тому подобные напряжения в сообщении, в
повествовании, которые
служат объединяющим, то есть общим моментом для участвующих в обсуждении
заявленной темы. Эта
праформа обобщения, которая ищет разрешения-подтверждения в пределах данной
конкретной ситуации.

Тем самым хотелось одновременно пометить два обстоятельства. Помимо догадки
о тематизируемости
естественного языка, поскольку проблематизация его переводит в разряд, в иной
ряд - ряд искусственных
языков. Стоит отметить характерный для естественного языка способ существования
- указывание (то ли
жестом, то ли словом), в смысле показывания , а объяснение не идет дальше
убедительного примера.
Способ существования, который состоит в обращаемости как к самому себе, так и с
его помощью к другому с
речью-рассказом, будь она в письменной или устной форме. Можно сказать, что
естественный язык чреват
диалогом для продолжения своего существования.
Можно поступить и так, довольно традиционно, когда дать определение почемулибо
невозможно - не
пришло время или это в принципе невозможно как ненужное - берем слово, в нашем
случае выражение -
"естественный язык", которое само будет арбитром в решении вопроса, где мы имеем
дело с естественным
языком, а где естественность языка угасает.
Итак, если предварительно определить естественный язык во всех случаях не
удается, нам остается
следить за его поступками. То, что это естественный язык, становится ясно потом.
Возможен и такой прием.
К естественному языку отнести все то, что останется, прибегнув к способу
"минусования". По сути, это и
происходит, например, в тех случаях, когда производится логический анализ
естественного языка.
Естественный язык - это то, что оказалось в "остатке" при попытке его
формализовать . Язык оставляет
следы естественности, сам естественным образом исчезнув в своей естественности.
О естественности мы
судим всегда в прошедшем времени, что мы замечаем, повернувшись за ним вслед.
Заметки, как зарубки на
"другом", а сам язык безвиден.
Ведь естественный язык помимо того, что он связан с показом (иногда
минимизирован до указующего
жеста или развернут в цепочку бессловесных действий - поступков), он звучен и
речист, с устами связан.
Звук отлетел, речь закончилась, осталось в памяти слово как "вещь" (письмо или
поступок).
Таким образом, следы, оставленные естественным языком для своего
продолжения, требуют ответного
исполнительства, например голосового наполнения . Это в свою очередь влечет
помимо неповторимого
(различенного в повторении) звука, также различающее в своей индивидуальности
стиль как манера
выражения в речи.
Заметим этот след естественного языка, связав его с особенностями речи или
саму речь, повязав с
естественностью языка. От этой связки один шаг к персонификации, личностной
нагруженности
естественного языка в речи. Можно еще более обнажить эту позицию и это позволяет
сам естественный язык.
Сделать более откровенными личностные пристрастия, политические предпочтения и
то, что называется
глубинными движениями души, аффекты. Но естественный язык, что лента Мебиуса,
при всех своих
глубинных поворотах, всегда о-каз-ывается, по-каз-ывается на поверхности речи.
Итак, естественный язык, стартовав при своем возникновении с
непосредственного, жестового или
звукового обозначения еще на подходе к слову как имени отдельных выделенных во
внешнем окружении,
известивших о себе вещах (явлениях и предметах) , вышел в свободное плавание
поиска в такого poда
извeстном сходного, смежного, подобного, тождественного, обобщенного, творя
языковую реальность в
бесконечном процессе установления разнообразных соответствий между языком и
действительностью.
Соотнесенность указанных сфер фиксируется некоторыми условно выделенными
точками, которые могут
принадлежать в различной комбинации внутреннему миру чувств и мышления человека
и языковым способам
выражения той действительности, с которой имеет дело человек. Точки соотнесения
обговариваются языком
в устной речи и письменно. Точки соотнесения могут быть актуализированными,
проявленными, но могут
быть потаенными, чье осознание еще на подходе, а может быть, некоторым из них и
не суждено стать
выраженными, но от этого они не перестают существовать и оказывать влияние на
процесс соотнесения.

Точки соотнесения могут принадлежать возможным мирам, как их понимают логики и
богатые воображением
ученые, а могут принадлежать в их понимании и невозможным мирам, если последние
содержат в своем
существе противоречивые суждения. Отследить все исчерпывающим образом возможные
комбинации
указанных точек, силу их взаимного влияния, ситуационную приоритетность одних
перед другими
представляется практически невыполнимым.
Однако наличие самого факта соотнесенности выступает некоторым
субординирующим началом в этой
хаотической картине. Отмеченные точки соотнесения могут быть рассмотрены
последовательно, это будет
один порядок. Порядок линейного аналитического рассмотрения. Иной порядок
представлен в эффекте
синтетического одновременного сосуществования разнородных точек соотнесения,
который свернут в
неповторимом результате. Это одновременное существование, схватываемое знанием
языка, опирается на
языковую интуицию, наподобие энтимемы . (Например, взаимодействие того, что
сегодня называется
контекстом, текстом и подтекстом, может быть рассмотрено последовательно
линейно, причем рассмотрения
такого рода могут начинаться с любого числа этой тройки. При этом каждый
участник рассматриваемого
взаимодействия сам представляет некоторый синтетический результат.)
Языковая реальность, если следовать "логике" вещей и предметов, находится
между человеком и
действительностью, той действительностью, которая встретила человека при его
появлении в мире и которая
останется после его возможного исчезновения.
Но "логика" вещей и предметов применительно к языку уместна лишь при
дисциплинарном подходе к
нему, она дает панораму результатов. Последняя целиком не схватывает естество
языка, обладающее
специфической энергетикой и динамической изменчивостью, которые ухватываются
тем, что может быть названо
"логикой" смысла. "Логика" смысла присутствует в панораме процесса, в
формах длительности,
движения, становления, преобразования. Последнее ответственно за то, что язык
израстается из себя в
освоении и преобразовании как человека, так и действительности, тем самым
преодолевая предметные ограничения,
делая соотнесенными разнородные и противостоящие друг другу предметы и
явления,
принадлежащие как языку, так и действительности.
И пространственная размещенность языка "между" изменяет свою конфигурацию.
Меняется образ
границы. Ее пространственные характеристики дополняются временными, участвуют
также моральные
предпочтения, исторические параллели, ценностные ориентиры, смысловые подвижки.
Граница в виде
линии остается про запас в виде предельных выражений горизонта. А что мы видим
до этой линии?
Некоторый образ сфокусированной точкой зрения, выбранным ракурсом, удерживающим
разом всю гетерогенную
взвесь в виде некоторых точек соответствия удовлетворительной целостности -
моментального снимка.
Последний возникает по принципу "ага", "вдруг", когда , что говорится "совпало".
Причем новизна увиденного
объясняемая в большей степени умом, чем глазом или по крайней мере умным глазом,
покоится на
консерватизме накопленного опыта чувственного восприятия. "Нашему глазу легче
воспроизводить по
данному поводу уже много раз воспроизведенную картину, нежели удерживать в себе
необычные и новые
элементы какого-нибудь впечатления: последнее требует большей силы, большей
"моральности". ... Ко всему
новому чувства наши относятся враждебно и с неприязнью; и вообще даже в
"простейших" случаях
чувственного восприятия господствуют такие аффекты, как страх, любовь,
ненависть, а также и пассивные
аффекты лени" . Аффекты уплотняют картину видения выбранных точек соответствия,
выступая средством
субстанционализации.

Последнее наводит на мысль подойти к естественному языку как языку по
преимуществу чувственных
восприятий. Но нас подстерегают те же трудности (воспользуемся словами художника
Клее, которые
приводит М.Мерло-Понти), "поскольку вместо того, чтобы ограничиться более или
менее интенсивным
конституированием видимого, они добавляют к нему невидимую составляющую,
воспринимаемую неким
оккультным способом" .
Таким образом, говорить о границах естественного языка можно только в
подвижном и изменчивом
режиме полноты их проживания, не ведая преград между реальным и виртуальным, как
и о "логике"
естественного языка можно говорить лишь метафорически, дополняя ее алогичным, не
поддающимся
окончательной формализации понятием смысл. "Логика" смысла реализуется в
естественном языке,
обеспечивая принципиальную метафоричность языка как такового .
"То, что метафора - вездесущий принцип языка, подтверждается простым
наблюдением. В обычной
связной речи мы не встретим и трех предложений подряд, в которых не было бы
метафоры. Даже в строгом
языке точных наук можно обойтись без метафоры лишь ценой больших усилий. В
различных отраслях знания:
в эстетике, политике, социологии, этике, психологии, теории языка и т.д. - наши
основные трудности
связаны с выяснением того, как мы используем метафору и как наши по видимости
устойчивые слова
изменяют свои значения. Особенно это касается философии: здесь нам и шага не
сделать без постоянной
мысли о том, что и мы, и наши слушатели, возможно, употребляем метафоры и, чтобы
их избежать, надо
сперва их обнаружить. Чем абстрактнее и строже философия, тем вернее это
утверждение. Чем абстрактнее
становится философия, тем чаще прибегаем мы к метафоре, провозглашая в то же
время, что не опираемся на
нее. Метафоры, которых мы избегаем, направляют наше мышление точно так же, как
те, которые мы
употребляем. Так, должно быть, обстоит дело с каждым высказыванием: труднее
осознать то, что в нем
выражено, чем то, чего в нем нет" .
"Логика" смысла, используя метафоры различного уровня, наводит порядок во
взаимоотношениях языка и
действительности, "касаясь" как одного, так и другого. Поскольку смысл
"развернут одной стороной к вещам, а
другой - к предложениям. Но он не сливается ни с предложением, ни с положением
вещей или качеством,
которое данное предложение обозначает. Он является именно границей между
предложениями и вещами. Это
именно тот aliquid, который обладает сразу и сверх-бытием, и упорством, то есть
тем минимумом бытия,
который побуждает упорство" .
Смысл обусловливает обращаемость друг к другу языка и действительности, как
и сама обращаемость
порождает смысл. Зациклинность указанного обращения можно разорвать, если ее
представить в виде двух
взаимосвязанных, но противопоставленных моментов - "первичного порядка и
вторичной организации" .
Первичность порядка связывается с обращаемостью, которая на глубинном уровне
"под-смысла", "а-смысла"
смыкается с ситуацией рождения смысла. Вторичная организация - одновременно
разделяет и соединяет
физические тела и произносимые слова бестелесной границей - смыслом .
Итак, след присутствия в языке действительности в результате их постоянного
взаимоотношения или
точнее взаимодействия (формы обращения друг к другу) сказывается в том, что язык
предстает уже как некая
самостоятельная реальность, "организованная смыслом", а не только как средство
освоения действительности
через и с помощью языка, то есть через ее оязыковление.
Действительность же в разнообразии представляющих ее (не без помощи языка)
реальностей, в свою
очередь, в результате оязыковления становится знакомой, узнаваемой, то есть
значимой знаковой системой,
приобретая при этом еще и утилитарные, прагматические свойства - способа и
средства для решения, может
быть, внешних для самой действительности задач.

В обоих случаях через опосредование друг другом возникает нарушающий
первобытность как языка, так и
действительности эффект искусственного.
Например, в применении к действительности искусственное как вторичная
организация возникает в
форме "второй природы", искусственной среды, созданной для конкретной цели. В
отношении естественного
языка антитеза искусственного служит, как мы уже отмечали, для представления
границ, около которых
бьется жизнь естественного. Например, сфера, где властвует научный язык или язык
формальной логики.
"Наука - это трудное умение говорить только о предмете, оставляя тем самым
нетронутым то, что не
предмет" . Трудность подобной ситуации заключается в ее предельности.
Устоявшийся, не подверженный
изменению предмет - ситуация экстремальная. Достоинство такого существования в
удобстве рассмотрения,
когда предмет и средство его представления адекватны, соответственны друг другу.
Научный язык "так же
естественен относительно заданной области применения, когда прошел этап
становления ее предметной
области. Но эта незамутненность, прозрачность отношений, скованная
однозначностью отношений, легко
исчезает из-за своей предельности. И в этом смысле можно сказать, что научный
язык как специальный язык
также обладает естественностью, правда, в заданных пределах.
Таким образом, язык в своей естественности (будь это естественный язык или
специальный язык)
поверяется на своих границах. Когда язык теряет свою прозрачность, удобную
податливость. Когда язык
исчерпал свои лимиты естественности, когда "естественный горизонт начинает
ощущаться искусственным
пределом" , когда наступает предел естественности языка как искусства.
Искусства, которое порождает
порой ощущение естественности в самых порой неестественных формах. Язык как бы
мстит за бесцеремонное
и слишком долгое потребительское использование его лишь как средства и способа
для решения внешних,
несоотносимых с самим языком целей. Во всех подобных случаях нарушается
"экология языка", язык
выхолащивается, усыхает на "прибитых", общепринятых понятиях и представлениях,
не получая возможности
подпитываться и возобновлять свои ресурсы.
"Язык восстанавливается не тогда, когда его вводят в задуманную норму, а
когда отпускают слово. Оно
повертывается тогда не столько своим устоявшимся значением, сколько своей
значимостью" . Значимость
языка - это отпущенная на свободу, готовая к заполнению новыми значениями та
самая естественность языка,
которая обладает своими средствами для ее поддержания и оформления. Когда языку
становится тесно в им
же самим заданных пределах, происходит разборка имеющегося арсенала средств, их
соответствия или
несоответствия выбранной реальности, выискиваются незатертые смыслы, формируются
новые слова,
подбираются схемы выражения и т.п. Язык "наводит" новый порядок в своем
внутреннем обустройстве в
соответствии с внешними обстоятельствами, до этого бывшими за его пределами.
Граница между языком и действительностью проходит пунктиром через человека,
который до поры до
времени прочувствованно пропускает ее, не мысля, погруженный в язык, застигнутый
им при рождении.
Ребенок осваивает язык, как препятствие, удостоверяя и себя и язык в этом
преодолении. Язык, в свою очередь,
в каждой такой встрече как с неизведанной землей (неоязыковленная
реальность) проверяет свою
способность стать ее языком.
Взаимоотношение языка с внеязыковой реальностью дает один из примеров
необходимости целостного
рассмотрения любой референции как бы изнутри, когда одно без другого не имеет
смысла, а в некоторых
случаях исчезает как реальность. Размещенность в языке дает преимущество в
естественности использования
языка, которое мы теряем, как только мы выходим из языка и начинаем смотреть на
него со стороны как на
предмет, который необходимо заново освоить. И здесь смыкаются случаи
патологической потери языка и
изучение языка дисциплинарным образом.

Мы уже как бы примирились с тем обстоятельством, что мы помещены в язык как
среду, что мы
"подвешены в языке". Но эта "омываемость" языком все-таки не совсем точный
образ. Он сохраняет границу,
"око-ем" вокруг нас, использующих язык. Но когда мы принимаем не единственность
представлений данных
внешним, отстраненным зрением, а допускаем внутреннее зрение, отнюдь не всегда
сводящееся к схемам
умозрения, но имеющую о-плот(ь)-няющую) составляющую компоненту, то тогда мы
вынуждены признать
следующее. Язык проходит через..., но одновременно существует в..., благодаря
нуждаемости в жизни самого
языка. И эта обоюдная нуждаемость, "застигнутость" языком с самого рождения
вынуждает нас всякий раз
почти заново при тех или иных сбоях переживать , именно переживать, чтобы
выжить, рождение языка и себя
в языке.
Эта постоянная контроверза, пока мы живы, " я в языке" и "язык во мне",
можно сказать, без опасения
впасть в сильное преувеличение, составляет постоянный импульс нашего
существования.
Экзистенциальность этого отношения, надо сказать, находится в
"перпендикулярном" взаимодействии со
способами его познания. Если мы стремимся освоить его через познание,
традиционный способ отношения
ко всему, что нас окружает при всех его современных нетрадиционных поворотах, мы
должны заплатить
"дань", принимаемую в подобных случаях, неся при этом существенные и неизбежные
потери.
Чтобы познать, мы должны совершить операционное или, что то же,
операциональное вмешательство в
взыскуемое к познанию, отсечь все, что мешает, тем самым сделать его определенным,
с помощью прежде
всего такого орудия, как язык. Если язык почему-либо, пока не важно почему, не
позволяет это сделать, то его
нужно принудить к этому, подправив его. Тем самым очень часто, не ведая и не
отдавая себе отчет,
одновременно мы испытываем запас прочности самого языка, его устойчивость,
загнанного в заданные
пределы. Язык уже не как средство, а сам по себе, как некая реальность нуждается
в таких островках
стабильности и уверенности в себе, но при условии, пока им не начинают помыкать,
используя как
универсальную "отмычку" во всяком случае, пригодного лишь в конкретном. Вспомним
подмеченное выше,
что язык теряет свою естественность при подходе к им же установленным пределам.
Междисциплинарный диалог воспроизводит нуждаемость в обсуждении границ
естественности того или
иного научного языка, но одновременно решается вопрос, на каком языке идет это
обсуждение. Традиционно
такого рода обсуждения велись на языке философии науки. В этом случае мы следуем
по пути, проложенному
дисциплинарным рассмотрением, исповедующим презумпции научности в ее
классическом варианте.
Оставляя право выбора пути каждому вступившему на него, замедлим несколько свой
шаг и задумаемся уже в
которой раз об основаниях этого выбора, с учетом современной ломки традиций
научности. Этому феномену
уделяется много внимания в соответствующей литературе. Среди разбираемых
симптомов сбоя научной
традиции выделим следующие, наиболее важные с нашей точки зрения. Это обращение
к языку, что уже
неоднократно случалось в аналогичных ситуациях в истории философской мысли,
можно оценивать как симптом
усталости культуры. Симптом выражен в усталости от ее монологическирефлексивной
традиционной
формы, прежде всего наиболее очевидным образом представленный в научной
рефлексии. Экзистенциальная
нагруженность языка знаменует кардинальный поворот в философской мысли к
человеку, к формам "участного
мышления" (М.М.Бахтин).
"Натурфилософию сменила философия жизни... Путь к осмыслению феномена
человека лежит не через
естественные науки, а через естественные языки" . Хотелось бы это утверждение
дополнить, сняв
оппозиционность: путь к осмыслению человека лежит также и через естественные
науки, понятые через
естественные языки.

Существующий зазор между естественными дисциплинами, как, впрочем,
многовековая тяжба между
естественными науками и науками гуманитарного цикла, заполняется ответственным
проживанием
сделанного выбора в языке. Поскольку любой "дискурс никогда не существует for
its own sake, ради самого
себя, но во всех своих употреблениях стремится перенести в язык опыт, способ
обитания и бытия-в-мире,
которые ему предшествуют и требуют быть высказанными" .
Каждый вступивший в диалог в любой его форме отвечает словом и делом
(поступком), реализует свою
готовность к высказыванию уникальным, неповторимым для другого образом .
Повторяется лишь только
различие высказанного, что, с одной стороны, удостоверяет каждого, а с другой
стороны, делает почти
безнадежным окончательное раз-решение диалога. Но сам диалог как необходимая и
предзаданная самим
естеством языка форма, призывающая к общению, оборачивает постоянную
отсроченность его разрешения
тягой к его возобновлению. Диалог, таким образом, возникает на пересечениивстрече
уникального выговаривания
накопленного к этому моменту в языке смысла. Возможность приращения
смысла в этом
событии имеет свои ограничения, пределы. Смысл живого общения бьется в разломе
между здравым
смыслом и смыслом общезначимым, перепроверяя тем самым общеупотребительный язык
на его
естественность.
Выберем из предшествующего эскизного наброска ответа на вопрос: что такое
естественный язык,
некоторые важные для дальнейшего повествования заметки. Нам хотелось еще раз
подойти к нему как бы с
другой стороны и рассмотреть реальность, которую он представляет, и те способы,
которыми он себя осуществляет.
Другими словами, попытаемся рассмотреть риторику очевидности
естественного языка. Эта
"очевидность", на которую в первую очередь он уповает и ссылается, и "риторика"-
древнейшее средство
ведения диалога, наведение на общую мысль в диалоге.
Естественный язык воспроизводит динамику изменяющегося взаимоотношения языка
и действительности
. Ответственность за неустойчивость данного отношения несет "логика"
естественного языка -
"логика" смысла, способствующая как обретению, так и исчезновению предмета в
речи. Последнее
обстоятельство представлено дополнительностью различенных референтативного и
коммуникативного
аспектов естественного языка. Оно делает возможным попытку применить к нему
риторику, опираясь на
очевидности, формируемые непосредственным характером взаимоотношений,
практикуемых естественным
языком.
Но риторика, помимо всего прочего, исследует ситуации речевого общения,
когда обсуждаются, по
мнению Аристотеля, только те "явления, относительно которых возможно совещание,
- те, которые в силу
своей природы зависят от нас и начало возникновения которых заключается в нас
самих. Мы ведь до тех пор
исследуем известные вещи, пока не определим, возможно или невозможно нам их
сделать" . Риторика , как
и диалектика, продолжает Аристотель, проверяет способности к рассуждению, а не
сами предметы, о
которых рассуждают, иначе мы попадаем в область наук и, сами того не замечая, их
(риторику и диалектику)
уничтожаем .
Отсутствие в древности иных способов коммуникации (письменные документы
могли размножаться
лишь в очень ограниченном объеме) явилось причиной того, что в .античности живое
слово имело гораздо
большее значение, чем ныне, тем более что владение им было важнейшим и наиболее
действенным способом
достижения авторитета в обществе и политического успеха. Доказательная часть
разделялась на
доказательство собственных положений и опровержение положений противника, что
делало риторическое
рассуждение способным объединить оппозиционную противопоставленность,
поддерживая в то же время его
соревновательный (агонистический) характер. Существенная часть аргументации,
подразумеваясь, опускалась,
за недостатком времени для подробного и полного ее проговаривания и по причине
апелляции к
общеизвестному положению дел. Последнее делает правила риторики "тотальными и
несколько
расплывчатыми"(Р.Барт).

С.С.Аверинцев полагает, что "если понимать под риторикой не позднейшую"
карикатуру на нее, не
"напыщенную речь, в которой красивые фразы и слова скрывают ее
бессодержательность", но брать ее
всерьез, как мускулистую атлетику слова, выкованную некогда "агонами"
античности, - отчуждение
философии Нового времени от риторики оказывается отнюдь не абсолютным" . В
подтверждение сказанного
С.С.Аверинцев приводит примеры из наследия Гегеля и Маркса, которые
вслушивались в слова,
переворачивали несколько отобранных слов на все лады, чтобы выжать из них все их
словесные
возможности.
Да и в нашем случае, когда мы пытаемся разобраться в риторике очевидности
естественного языка,
уместен такой риторический прием как переворачивание, оборачивание подхода -
подойти к рассмотрению
от очевидности самой риторики.
Конечно, прошедшие века не прошли бесследно как для риторики, ее форм
очевидности, так и если
естественный язык, естественно, изменился. Так Р. Барт полагает, что
"классическая риторика подлежит
переосмыслению в структурных терминах (такая работа сейчас ведется); в
результате, вероятно, можно будет
построить общую, или лингвистическую риторику коннотативных означающих,
пригодную для анализа
систем, построенных из членораздельных звуков, изобразительного материала,
жестов и т.п." .
Сейчас исследуются переносные (не совпадающие с лексическими) значения;
способы организации
единиц дискурса, больших, чем предложение; наконец, отношения носителей языка
друг к другу и к их
собственным высказываниям, могущие быть выведенными из самих этих высказываний.
Итак, можно сказать, что современная риторика отвечает также за способы
построения целостных
речевых высказываний и значений, отличающихся от номинативных значений отдельных
слов и их
буквального прочтения. Современная риторика приобретает в некоторых случаях все
более очевидный
спекулятивный, символический характер. Сфера ее действия - мир культурных
ценностей и моральных
предпочтений.
Характер очевидности явно уже не исчерпывается непосредственностью
взаимоотношений естественного
языка с действительностью, поскольку сама непосредственность приобретает форму
языкового
опосредования. Удобной иллюстрацией этого положения является различие
употребления английских
выражений "seeing" и "seeing as". Именно в последней ипостаси активизм языка
наиболее очевидно реализует
онтологическую предзаданность человека - готовность к высказыванию.
Скорее всего в этом контексте можно говорить о некоторой иерархии в
представлениях об очевидности.
В основание такой иерархии можно положить предлагаемый Аристотелем принцип
произвольнонепроизвольно,
определяющий поступки людей, исходя из характера той очевидности,
с которой они имеют
дело. Представление об очевидности возникает непроизвольно: или случайно, или по
необходимости (по
принуждению или согласно требованиям природы). Представление об очевидности
возникает произвольно:
или по привычке, или под влиянием стремления (разумно или неразумно, в аффекте)
Таким образом представленная иерархия очевидности, заимствованная из глубины
веков, соотносится с
теми обозначающими их коннотациями, которыми мы располагаем сегодня. Риторика
образа, как, по его
собственному выражению, рискнул предположить Р.Барт, представляющая любой мир
целостного смысла
изнутри (то есть структурно) раздирается (я бы рискнула сказать, следуя "логике"
смысла естественного
языка, - соотносит) "противоречием между системой как воплощением культуры и
синтагмой как
воплощением природы: все произведения, созданные в рамках массовой коммуникации,
совмещают в себе -
с помощью разных приемов и с разной степенью успеха - гипнотическое действие
"природы", то есть
воздействие повествования, диегесиса, синтагматики, с интеллигибельностью
"культуры", воплощенной в
дискретных символах, которые люди тем или иным образом "склоняют" под завесой
своего живого слова" .

Послесловие (постлюдия)
Тема "поиска исчезающей предметности в синергетике движения языка", как мне
представляется, не
может иметь завершающего, финального аккорда, подводящего итог ее развертыванию.
Предметность,
понимаемая как способ и воплощение смысла бытия, обладает бесконечным
потенциалом своего выражения.
"Смыслы (а следовательно, и природа человека) устроены так, чем ближе мы
приближаемся к ним, тем
дальше они удаляются от нас. А наш удел - беспрестанно стремиться к смыслам..."
. Сформулировать
заключение, замыкающее (тем самым ограничивающее) дальнейшее движение (течение)
языка - не
представляется возможным и главное необходимым. "Каждому вполне свойственно
желать чего-то, что находится
далеко за гранью достижимого теми средствами, которыми он на данный момент
располагает, и
сопровождать при этом вопросом: "Оставалось ли бы мое желание тем же самым, если
бы я имел все
необходимое для его осуществления"? В поисках ответа вопрошающий обращается к
собственному сердцу и
тем самым производит то, что я именую абстрактным наблюдением. В своем
воображении он представляет
себе нечто вроде контурного, схематического наброска себя самого; он
рассматривает, внесения каких
изменений потребует некоторое гипотетическое положение вещей на этом наброске, и
за тем исследует полученную
картину, то есть наблюдает то, что нарисовало ему его воображение, с
тем, чтобы определить,
различимо ли там его прежнее желание" . Тем самым языком предполагается иное: не
регламентировать
свое движение внешним образом, а выявить по тем "следам", которые он оставил в
"пространстве" по ходу
движения, особенности собственного существования. Выявленный "след",
состоявшегося "поворота", не
предполагает, в частности, точных указаний (методических или методологических)
определения исторического
"начала" и "конца" языкового движения. Скорее "след" лишь на момент своего
возникновения, в том или ином
виде опредмечивший движение, дает возможность языку посмотреть на себя со
стороны случившегося -
происходит засекание метафизики его существования. "Проблема истока нереальна
методологически, а не
метафизически" . Возникшая предметность указывает на онтологию этого события -
соотнесенность двух
типов бытия - чувственного и сверхчувственного, возможность, дарованную языком,
одновременно выражать
и чувство, и мысль.
Повествование о движении языка возможно, лишь испытанием его на себе - себя,
предъявляя языком.
Может быть, поэтому всякое послесловие (равно это относится и к предисловию),
как выведенное "из" языка,
как речи "о" нем, имеет "касательное", внешнее отношение, не схватывающее
целиком и полностью
собственно движение языка, а лишь бесконечно ориентируясь на него.
В этой связи можно говорить лишь об одном ограничении "своеволия" языка. Оно
"ограничено" его
неопределенностью, превышающей конечные сроки ее усвоения отдельным носителем
языка. В этих
обстоятельствах приходится довольствоваться лишь степенью приближения к искомому
смыслу. Язык, охраняя,
дает возможность и средства лишь только "заглянуть" в "бездну" бесконечностей
взаимопроницаемым образом,
сосуществующих в человеке - мира внутренних и внешних переживаний.
Язык не властен предугадать, что возникнет в его "поворотах", что будет
отнесено в его движении в виде
"осадка", "сноски" на "обочину" и как, в свою очередь, будут складываться
отношения с ними. Поскольку "повороты"
языка будут корректироваться измененным "фарватером" его течения. Важно,
однако, подчеркнуть, что
именно язык спонтанно, через соотнесенность всех своих гетерогенных составляющих
порождает
"пульсирующую точку" предметности, которая с известной долей условности,
отстранения (уместно сказать
трансцендентно) дает возможность наблюдать и вести речь о внутренней синергетике
движения языка,
открытой для внешнего взаимодействия с "еще" или "уже" неязыковой
действительностью. Язык переживает
реинкарнацию в месте возникновения предметности.

В основе так понятой предметности лежит узнаваемый, "переоткрываемый"
синергетикой языка
схематизм чистых рассудочных понятий Канта. Последний, как известно, был введен,
а можно сказать в
"логике" нашего рассуждения "выведен", языком из своего движения, чтобы сделать
однородными представления
о предмете и его понятии, "то есть понятие должно содержать в себе то, что
представляется в подводимом
под него предмете, так именно такое значение имеет выражение предмет подчинен
понятию" . Я бы сказала: чтобы
сделать их соотносимыми, и в этом смысле изоморфными, что, собственно,
предполагается синергетизмом
природы языка и что просматривается в его предметностных образованиях. Последние
возникают, по
аналогии с введенной Кантом трансцендентальной схемой, как "нечто третье", -
посредствующее
представление, которое должно быть, с одной стороны, интеллектуально, а с другой
- чувственно .
К подобного рода посреднику прибегал Ч.Пирс, как можно заметить в выше
приведенной цитате, пытаясь
представить парадоксальность исполнения в представлении желания, апеллируя к
способности "абстрактного
воображения", культивируемого языком. Этот же схематизм присутствует в его
типологии природы знаков,
предложенной более ста лет назад. Как известно, эта типология представляет собой
три трихотомии знаков.
"Первая характеризует знак сам по себе соответственно: как простое качество, как
актуальное существование
или как общее правило; вторая описывает знак в его отношении к объекту,
рассматривая его как имеющий
некоторый характер сам по себе, или состоящий в некотором наличном отношении к
объекту, или в его
отношении к интерпретанту; третья рассматривает знак в зависимости от того, как
интерпретант
репрезентирует его: как знак возможности, знак факта, или знак умозаключения" .
В типологии, предложенной
Пирсом, несмотря на четкое различие знаков между собой - иконического,
индексального и символа
- подчеркивается их взаимная соотнесенность, проникновение друг в друга и, что
особенно важно,
отмечается эффект возрастания независимости, свободы на символическом уровне
знака. "Действие символа
основано главным образом на установленной по соглашению, усвоенной (подчеркнуто
мною) смежности
означающего и означаемого. Сущность этой связи "состоит в том, что она является
правилом" и не зависит от
наличия или отсутствия какого-либо сходства или физической смежности (как это
характерно для двух
других типов знаков. - Л.П.)" . На уровне символических значений особенно явно
отслеживается эффект
самонастройки, самоорганизации, относительной автономии языковой среды,
уменьшается ее зависимость от
экологии неязыкового окружения. Представления о формах или, прибегая к подсказке
Пирса, о типологии
предметностей были положены в основание разделения на главы выбранной темы
книги. За
предварительным рассмотрением особенностей языка с точки зрения синергетики его
движения (1 глава)
следовал его анализ с точки зрения тех предметностей, который язык же и
порождает (2 и 3 главы).
Основное внимание было направлено на исследование позитивной способности
языка решать проблемы,
не столько связанные узкими рамками конкретных дисциплин, а возникающие прежде
всего в ведении
диалога, в формировании междисциплинарного коммуникативного пространства,
выходящего за рамки
отдельных наук и направлении современной философской мысли.
Упор делался на самодостаточность, относительную автономность и одновременно
открытость,
присущую естественному языку. Исходным было предположение, что язык в силу его
синергетического
характера не поддается жесткому определению, при этом активно структурирует
среду своего существования
и изменяется сам, отражает реальность и создает ее в различных формах предметных
представлений.

Обращено внимание, что "свернутый" синкретизм даже самых абстрактных понятий
может быть распредмечен,
как бы "возвращен" к стадии его становления, что может дать представление о
статике и динамике, о
синхронии и диахронии движения мысли, выраженного в языке.
В своих "поворотах", "сносках", "метафорических переносах смысла"
естественный язык дарит "предмет"
желания познать мир. Однако этот дар коварен. Чем ближе ученый подступает к
предмету в исполнении
желания познать его, тем больше он переживает сопротивление самого языка. Как
"троянский конь" язык несет
в себе стихию нестабильности. Попытка с помощью языка "схватить" смысл
оборачивается неудачей.
В схваченном узнается только язык - "предметность", прячущаяся "за" словом,
ускользает...
Resume
The main attention was paid to basic transformations in modern
philosophy of science related to schift from idea of "being" to idea of
"becoming". Resources of synergy of language and language of synergetics were
applied for presentation of origination of interdisciplinary object of
scientific research and understanding. Synergetic character of language makes
impossible strict definition of it's activity. In structuring activity language
chanes reality creating different form of objective representation and is
changing itself.
Traditional for philosophy of language concepts of ontology, subject,
object, sense, evidence, truth, metaphor and other were evaluated from
pershpectives of phenomenology and hermeneutics. The aim was to demonstrate
working mechanisms oftninking object formation (origination and
vanishing) using selection and coordination oftradinal concepts reinterpreted in
synergetic discourses concepts of event, selforganization, dialogue,
author, text, resposibility, melieu, etc...
Научное издание
КИЯЩЕНКО ЛАРИСА ПАВЛОВНА
В поисках исчезающей предметности (очерки о синергетике языка)
Утверждено к печати Ученым советом
Института философии РАН
Художник: В.К.Кузнецов
Технический редактор: Н.Б.Ларионова
Корректоры: Ю.А.Аношина, Т.М.Романова
Лицензия ЛР № 020831 от 12.10.98 г.
Подписано в печать с оригинал-макета 00.00.2000.
Формат 70х100 1/32. Печать офсетная. Гарнитура Таймс.
Усл. печ. л. 0,00. Уч.-изд. л. 8,69. Тираж 500 экз. Заказ № 038.
Оригинал-макет изготовлен в Институте философии РАН
Компьютерный набор: Т.В.Прохорова
Компьютерная верстка: Ю.А.Аношина
Отпечатано в ЦОП Института философии РАН
119842, Москва, Волхонка, 14
Примечания
Работа сделана при финансовой поддержке фонда РГНФ № 99-03-00106.
Кант И. Собр. соч. М., 1966. Т. 6. С. 198.
Там же.
Толстов А.Б. Философия науки перед онтологическим выбором //
Онтологическая проблема и современное методологическое
сознание. М., 1990. С. 7.
Невважай И.Д. Свобода и знание. Саратов, 1985. С. 153.
Розов М.А. О судьбах эпистемологии и философии науки // Философия. Наука.
Цивилизация. М., 1999. С. 38-61.
Гадамер Г.Г. Актуальность прекрасного. М., 1991. С. 309.
Апель К.-О. Трансцендентально-герменевтическое понятие языка // Вопр.
философии. 1997. № 1. С. 76.
Позволим себе напомнить понимание темы, данное Дж.Холтоном. Анализ
творчества ученых (Кеплера, Бора, Эйнштейна и др.)
показал, что на определенном этапе научного мышления возникает необходимость
существования и использования не проверяемых,
не фальсифицируемых понятий. Этот класс понятий, существующий не произвольно, а
по соглашению, обозначен им с помощью
термина "тема". См.: Дж.Холтон. Тематический анализ науки. М., 1981, с. 151.

Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. М., 1986.
Контингенция (от лат. contingere - случаться) есть отсутствие
необходимости, субстанциональной устойчивости, бытие не через
себя, а через иное. См., например: Шелер М. Положение человека в космосе //
Шелер М. Избр. произведения. М., 1994. С. 188-189.
Наука, сталкиваясь с парадоксальностью собственных основоположений, с
неизбежностью выходит за рамки строгой
рациональности в область нечеткого метафорического языка. Последний не отменяет
языка рационализма, но вступает с ним в
плодотворный диалог, обеспечивающий возможность к творческому самоизменению.
См.: Порус В.Н. Парадоксальная рациональность
(очерки о научной рациональности). М., 1999.
Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. Т. 46, ч. 1. С. 479.
Аршинов В.И., Свирский Я.И. Синергетическое движение в языке //
Самоорганизация и наука: опыт философского осмысления. М., 1994.
С. 36.
Аршинов В.И., Свирский Я.И. Синергетическое движение в языке //
Самоорганизация и наука: опыт философского осмысления. М., 1994.
С. 36.
Акчурин И.А. Развитие понятийного аппарата теории самоорганизации //
Самоорганизация и наука: опыт философского осмысления.
М., 1994. С. 80-96.
Как нам представляется, фундаментальная проблема обоснования научной
рациональности, которая возникает только лишь в тех
случаях, когда возникает препятствие для его нормального функционирования,
является яркой иллюстрацией смены направления
синергетики движения языка, ориентация на обновление существующих норм
рациональности. В таких случаях, по мнению
В.Н.Поруса, возникает нужда "обернуть" рассуждения о рациональности, о ее нормах
и основаниях с позиции же рациональности, но
только "открытой". Последняя отличается от критикуемой рациональности,
рациональности "закрытой" тем, что она способна
критически оценить основания концептуальных предпосылок "закрытой"
рациональности. Преимущество критически-рефлексивной
позиции "открытой" рациональности объясняется тем, что она объявляется "душой и
внутренней причиной" "закрытой" рациональности.
См.: Порус В.Н. Парадоксальная рациональность (очерки о научной
рациональности). М., 1999. Ничего не имея против таких
определений "открытой" рациональности, хотелось отметить в этой связи, что в
качестве такой "открытой" системы, оценивающей и
корректирующей локальные сбои и разрывы, возникающие в неравновесной среде
языка, является сам же язык, который в принципе
не поддается тотальной рационализации.
Соссюр де Ф. Заметки по общей лингвистике. М., 1990. С. 37.
Там же. С. 100-101.
См. примечание В.В.Бибихина в книге М.Хайдеггера "Бытие и время". М.,
1998. С. 427.
Понятия "предметность", "предмет" имеют давнюю традицию применения в
философии и в философии науки. Толкование и
использование этих понятий во многом представляют существующее разнообразие форм
философствования. Достаточно сослаться
на различие их понимания такими философами, как И.Кант и Г.В.Ф.Гегель. Первый
был по преимуществу ориентирован, если так
можно выразиться, опредмечивающим движением языка. "Хотя представление само по
себе не создает своего предмета в смысле его
[его] существования..., тем не менее оно a priori определяет предмет, если
только с его помощью можно познать нечто как предмет" (Кант И.
Соч. Т. 3. 1964. С. 187). У Гегеля приоритет отдан живому бытию объективного
смысла - распредмечиванию, "поскольку его
содержательные моменты не принадлежат области чувства и созерцания. Такой
предмет есть некая мысль, и определить его означает
отчасти впервые его продуцировать, отчасти же, поскольку он нечто
предположенное, иметь о нем еще другие мысли, мысленно
развивать его дальше" (Гегель Г.В.Ф. Наука логики. Т. 1. М., 1970. С. 117).
Однако аналитический разбор истории их становления не был
специальным предметом моего рассмотрения. Факты и события из "жизни" этих
представлений были рассмотрены с точки зрения их
порождения синергетикой языка и использования в современной философии науки.
Гуссерль Э. Собр. соч. Т. 1. Феноменология внутреннего времени. М., 1994.
С. 10.
Аршинов В.И., Свирский Я.И. Синергетическое движение в языке //
Самоорганизация и наука: опыт философского осмысления. М., 1994.
С. 40.
"Die Sprache ist allumfassende Vorausgelegtheit der weit" (Gadamer H.G.
Begriffsegeschichte als Philosophie: Kleine Schriften. Bd. 3. Tьbingen,
1972. S. 237-250) (перевод В.В.Бибихина).

Известна коммуникационная модель, предложенная Р.Якобсоном, которая
позволяла связать обширный круг проблем языка, искусства
и - шире - культуры с теорией коммуникативных систем. "Можно снова и снова
цитировать все еще актуальное напоминание
Сепира о том, что "каждая культурная система и каждый единичный акт
общественного поведения явно или скрыто подразумевает
коммуникацию". Семиотика как исследование коммуникации посредством всех типов
сообщений составляет концентрический круг,
ближайший к лингвистике как исследованию коммуникации с помощью речевых
сообщений; следующий, более широкий
концентрический круг образует общая наука о коммуникации, которая включает
социальную антропологию, социологию и экономику"
(Якобсон Р. Язык в отношении к другим системам коммуникации // Избранные
работы. М., 1985. С. 320-321.
Ю.М.Лотман предложит в развитие данной модели рассматривать в качестве
возможного адресата не только "другого", "его", но и
самого адресанта по схеме "Я - Я". Второе "Я" в позиции третьего лица "как если
бы это был кто-то другой" наполняет коммуникационную
модель языка таким содержанием, которое точнее отражает собственно
движение в самом языке и существенно дополняет
представление о самом коммуникативном действии, переводя его в режим
автокоммуникации, в режим оценки самого себя с точки
зрения приращения смысла"... (Лотман Ю.М. Автокоммуникация: "я" и "другой" как
адресаты... (О двух моделях коммуникации в
системе культуры) // Внутри мыслящих миров. Человек-текст-семисфера-история. М.,
1996. С. 23-26.
Якобсон Р. Речевая коммуникация // Избранные работы. М., 1985. С. 316.
Соссюр де Ф. Заметки по общей лингвистике. М., 1990. С. 101, 170.
Речь идет о двустороннем, опосредованном взаимодействии "темы языка" и
"темы культуры", каждая из которых объединяет, как
известно, сложный конгломерат разнопорядковых составляющих. Частичное
пересечение этих "тем", которое делает возможным их
сопоставление (в рамках коммуникационной модели. См. выше сделанное примечание),
ничего заранее не говорит о характере
отношений между ними. В этом смысле можно сказать, что универсальной целевой
предпосылкой налаживания отношений "между"
указанными "темами" является стихия становления некоторого ситуативного порядка.
Лотман Ю.М. Риторика - механизм смыслообразования. С. 48.
Лотман Ю.М. Риторика - механизм смыслообразования. С. 48.
Ахутин А.В. Понятие "природа" в античности и в Новое время ("фюсис" и
"натура"). М., 1988. С. 183.
См. об этом более подробно в третьей главе.
Мерло-Понти М. Феноменология восприятия. СПб., 1999. С. 142.
Визгин В.П. К анализу квалитативистского типа рациональности: случай
Аристотеля // Историко-философский ежегодник 96. М., 1997.
С. 8-9.
Там же. С. 9.
Гадамер Г.-Г. Философия и поэзия // Актуальность прекрасного. М., 1991. С.
124.
"Графика" философствования в зависимости "от угла зрения" может
превратиться в колоритную жанровую зарисовку, способом
"наложения" дополнительных графических линий. "География" места всегда была
уместна при определении стиля или манеры
философствования. Вспомним устойчивые выражения как "древнегреческая философия",
"западноевропейская философия",
"восточная философия", "немецкий романтизм", "англосаксонская аналитическая
философия", "континентальная" феноменология,
и т.п. Особенности национальных языков, влияющих на философские построения,
вводились таким, косвенным, образом. "Биография"
философии, устойчиво связанная с именами, которые вошли в историю или составляют
ее современность, как правило, содержит
моменты, касающиеся частностей жизни и личностных особенностей философов,
которые помогают соучастному промысливанию
и пониманию их взглядов. Роль "концептографии" сводится к дальнейшему прояснению
"картины" философствования. Она прописывает
конструирование концептов - "ментальных объектов, характеризуемых как реальные
существа" (См.: Делез Ж., Гваттари Ф. Что такое
философия?. СПб., 1998. С. 265). "Нынешнюю философию действительно можно
представить как эксперименты с разными
концептами, она представляет потому не концептуализм, а концептологию, где
каждый концепат показывает полное изменение
конфигурации мира" (См.: Неретина С.С. Тропы и концепты. М., 1999. С. 50).
Хайдеггер М. Поворот // Бытие и время. С. 254.
Мерло-Понти М. Феноменология восприятия. СПб., С. 21.
Дни, когда достигает кульминации наша мономаниакальная обеспокоенность к
"кризису идентичности", невротические рассуждения о
проблемах "популярности", нарочитое подчеркивание крайних ориентаций "вовне", в
"инонаправленность", хроническое
коллективное чудачество, вымученные и извращенные попытки общения с помощью
наркотиков, фанатическая приверженность
"политическим партиям" и т.д. (Миюскович Б. Одиночество: междисциплинарный
подход // Лабиринты одиночества. М., 1989. С. 75.

Бубер М. Проблема человека. Перспективы // Лабиринты одиночества. С. 94.
Более подробно об этом в Диалог в языке перед лицом бесконечности.
Гайденко П.П. К предыстории становления новоевропейской науки //
Философия. Наука. Цивилизация. М., 1999. С. 29
Я цитирую много и меня могут спросить, а что, собственно, мое? Ответ: то,
что между цитатами, моя биографическая среда, которая
дает цитатам новый смысл.
Начало XX века, как известно, ознаменовано признанием проблемы языка -
центральной проблемой философии, но она остается
таковой и на пороге третьего тысячелетия... (Марков Б.В. Философия языка.
Метафизические исследования. СПб., 1999. № 11). Столь
пристальное и стойкое внимание к языку на протяжении целого столетия (укажем
лишь на разветвленное философское направление
- аналитическую философию, чье становление и развитие совпадает с
уходящим веком) говорит только об одном, что
философствование как особого рода человеческая деятельность и впредь не сможет
обсуждать свои текущие задачи без учета такого
партнера по диалогу, как язык.
Хайдеггер М. Время и бытие: статьи и выступления. М., 1993. С. 245.
"Разграничение предметных областей, их оформление в границах специальных
отраслей, не отрывает науки друг от друга, а впервые
только и создает на их границах то взаимодействие, благодаря которому
вырисовываются смежные области. Последним присуща
собственная динамика, выдвигаются новые, нередко решающие комплексы проблем. Об
этом факте всем известно. Его причина
остается загадочной, такой же загадочной, как и в целом существо современной
науки" (Хайдеггер М. Бытие и время. С. 246).
Это деление двух видов существования (сфер) языка совпадает с двумя
аспектами номинации (называния) проводимых в
лингвистике: 1) номинация как реализация в речи тех классификационных принципов,
которые заложены в системе языка;
2) номинация как развитие самих классификационных принципов языка (в создании
нового слова, в словообразовании вообще). См.
об этом: Языковая номинация. М., 1977. С. 310.
Степин В.С. Динамика научного познания как процесс // Самоорганизация и
наука: опыт философского осмысления. С. 17.
Степин В.С. Философская антропология и философия науки. М., 1992. С. 4344.
Порус В.Н. Парадоксальная рациональность (очерки о научной
рациональности). С. 108.
Холтон Дж. Тематический анализ науки. М., 1981. С. 123.
Там же. С. 125.
Только одним из них является случай признания необходимости присутствия во
всяком знании, как некоего эталона, идеала
научности - стремления к точному, строгому, однозначно предсказуемому знанию,
которое делает осмысленным знание как таковое.
Хайдеггер М. Время картины мира // Время и бытие: статьи и выступления.
М., 1993. С. 248.
Хайдеггер М. Время картины мира. С. 59.
Хайдеггер М. Наука и осмысление // Время и бытие: статьи и выступления. С.
246.
Более подробно об этом можно найти в последнем параграфе книги.
Розов М.А. О судьбах эпистемологии и философии науки // Философия. Наука.
Цивилизация. С. 38-61.
Напомним черты макроподхода, совпадающего в основных характеристиках с
особенностями подхода классической
рациональности. Прежде всего это исследование обезличенных процессов и структур,
абстрагирование от ожиданий, притязаний и
ориентаций субъекта инноваций - ученого. Отвлечение от того существенного
обстоятельства, что наука немыслима вне сознания
ученого, вне его ценностных предпочтений и интенций доминирующего.
Огурцов А.П. Социальная история науки: две стратегии исследований //
Философия. Наука. Цивилизация. С. 62-87.
См.: Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов.
М., 1986. С. 348.
Кант И. Указ. соч. Т. 6. С. 160-161.
Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974. С. 105.
Вейль Г. Симметрия. М., 1968. С. 45.
Дейвис Ф.Дж. Арифметика // Математика в современном мире. М., 1967. С. 3040.
Клайн М. Математика. Утрата определенности, 1984.
Вейль Г. Математическое мышление. М., 1989. С. 26.
Петер Р. Игра с бесконечностью. М., 1968.
Коэн П.Дж. Теория множеств и континуум-гипотеза. М., 1969. С. 13.
Манин Ю.И. Доказуемое и недоказуемое. М., 1979. С. 154.