Жанр: Философия
Философия как строгая наука. Логические исследования. другие раб
...ue
d'argumenter, dont on se sert dans les colleges, mais tout raisonnement
qui conclut par la force de la forme et ou Ion n'a besoin de suppleer ancun
article; de sorte quun sorites, un autre tissu de syllogisme qui evite la repitition,meme
uncompte biendresse,uncalculd'Algebre, une analyse desinfinitesimales
me seront a peu pres des argumens en forme, puisque leur forme
de raisonner a ete predemontree, en sorte quon est sSr de ne s'y point tromper".
("Под "аргументом формы" я разумею не только схоластический
способ аргументирования, который применяется в школах, но всякое
рассуждение, умозаключающее на основании формы и не имеющее надобности
в каких бы то ни было дополнениях. Таким образом, сорит или
иное силлогистическое построение, избегающее повторения, даже хорошо
составленный счет, алгебраическое вычисление, анализ бесконечно
малых, представляются мне приблизительно аргументами формы, ибо
форма рассуждения в них предуказана так, что мы уверены в безошиЧитатель
может обратиться к русскому переводу указанного сочинения Лейбница. См.: Лейбниц
Г .В. Новые опыты о человеческом разумении ...Сочинения .т. 2 .М.,1983 .с. 47-54 5 Гуссерль
цитирует § 4 гл. XVII кн. 4 (с. 493). - прим. ред.
328
ЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ. ТОМ 1
бочности рассуждения".) .Сфера разумеемой здесь Mathematique universelle,
следовательно, много обширнее сферы логического счисления, над
конструкцией которого много трудился Лейбниц, так и не справившись
с ней до конца. Собственно Лейбниц должен был бы разуметь под этой
общей математикой всю Mathesis universalis в обычном количественном
смысле (которая составляет, по Лейбницу, всю Mathesis universalis в теснейшем
смысле), тем более, что он вообще часто обозначает математические
аргументы как "argumenta in forma". Сюда же должна была бы
относиться nArscombinatoria seu Speciosa generalis,seudoctrina de formis
abstracta ("Теория соединений, или общее учение о видах, или абстрактная
доктрина о формах") (ср. математические сочинения в издании
Pertz'a. Bd. VII. Стр. 24, 49 и след., 54, 159, 205 и ел.), которая образует
основную часть Mathesis universalis в более обширном, но не в вышеуказанном
наиболее обширном смысле, между тем как эта последняя различается
от логики в качестве подчиненной области. Особенно интересную
для нас "Ars combinatoria" Лейбниц формулирует там же (VII. Стр.
61) как "doctrina de formulis seu ordinis, similitudinis, relationis etc. exprossionibus
in universum" ("доктрина о формулах, или общих выражениях
порядка, сходства, отношения и т. д."). Он противопоставляет ее как
scientia generalis de qualitate (общее учение о качестве) общей математике
в обычном смысле, scientia generalis de quantitate (общему учению о количестве).
Ср. по этому поводу ценное место в соч. Лейбница (Gerhardt's
Ausgabe .Bd. VII. S. 297): "Теория соединений, по-моему, есть специально
наука [ее можно назвать также вообще характеристикой, или учением
о видах (speciosa)], которая трактует о формах вещей или общих формулах
(т. е. о качестве как о родовом или о подобном и неподобном, о
том, напр "как возникают все новые формулы из сочетания между собой
а, Ь, с...(которые представляют собой количества или что-нибудь иное).
Эта наука отличается от алгебры, которая занимается формулами, имеющими
отношение к количеству или равному и неравному. Таким образом,
алгебра подчинена теории соединений и непрестанно пользуется
ее правилами, которые представляются гораздо более общими и находят
себе применение не только в алгебре, но и в искусстве дешифрирования,
в разного рода играх, в самой геометрии,трактуемой по старому обычаю
как наука о линиях и, наконец, всюду, где имеет место отношение подобия".
Интуиции Лейбница, так далеко опережающие его время, представляются
знатоку современной "формальной" математики и математической
логики точно определенными и в высокой степени поразительными.
Последнее относится, что я особенно подчеркиваю, также к отрывкам
Лейбница о scientia generalis или calculus ratiocinator, в которых Тренделенбург
со своей элегантной, но поверхностной критикой вычитал
столь мало ценного (Historische Beitrage zur Philosophic, Bd. III).
Вместе с тем Лейбниц неоднократно ясно подчеркивает необходимость
присоединить к логике математическую теорию вероятностей. Он
требует от математиков анализа проблем, скрывающихся в азартных играх,
и ждет от этого больших успехов для эмпирического мышления и
ЭДМУНД ГУССЕРЛЬ
логической критики последнего^. Словом, Лейбниц в гениальной интуиции
предвидел грандиозные приобретения, сделанные логикой со времен
Аристотеля - теорию вероятностей и созревший лишь во второй половине
этого столетия математический анализ (силлогистических и несиллогистических)
умозаключений. В своей Ars Combinatoria он является
также духовным отцом чистого учения о многообразии, этой близко
стоящей к чистой логике и даже связанной с нею дисциплины. (Ср.
ниже §§ 69 и 70.)
Во всем этом Лейбниц стоит на почве той идеи чистой логики, которую
мы здесь защищаем. Дальше всего он был от мысли, что существенные
основы плодотворного искусства познания могут находиться в
психологии. Они, по Лейбницу, совершенно априорны. Они конституируют,
ведь, дисциплину с математической формой, которая совершенно
наподобие,например,чистой арифметики заключает сама в себе призвание
к регулированию познания^.
§ 61. НЕОБХОДИМОСТЬ ДЕТАЛЬНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ
ДЛЯ ГНОСЕОЛОГИЧЕСКОГО ОПРАВДАНИЯ И ЧАСТИЧНОГО
ОСУЩЕСТВЛЕНИЯ ИДЕИ ЧИСТОЙ ЛОГИКИ
Однако авторитет Лейбница будет иметь еще меньше силы, чем авторитет
Канта или Гербарта, тем более, что Лейбницу не удалось осуществить
свои великие замыслы. Он принадлежит к прошедшей эпохе,
относительно которой современная наука считает себя ушедшей далеко
вперед. Авторитеты вообще не имеют большого веса, когда идут против
широко развитой, мнимо плодотворной и укрепившейся науки. И действие
их должно быть тем меньше, что у них нельзя найти точно выясненного
и позитивно построенного понятия соответствующей дисциплины.
Ясно, что, если мы не хотим остановиться на полпути и осудить
наши критические размышления на бесплодность, то мы должны взять
на себя задачу построить идею чистой логики на достаточно широком
основании.Только если в содержательных детальных исследованиях мы
дадим более точно очерченное представление о содержании и характере
ее существенных проблем и более определенно выработаем ее понятие,
нам удастся устранить предрассудок, будто логика имеет дело с ничтожной
областью довольно тривиальных положений. Мы увидим, наоборот,
что объем этой дисциплины довольно значителен, и притом не только
в смысле ее богатства систематическими теориями, но и прежде всего
Ср. напр., Nouv. Ess. L. IV, ch. XVI § 5, Opp. phil. Erdm. стр. 388 и ел.; L. IV, ch. I, I,
§ 14, стр. 343. Ср. также отрывки о scientia generalis, стр. 84, 85 и т.д.
Так, например, по Лейбницу, Mathesis universah's в самом тесном смысле совпадает с Logica
Matbematicorum (Pertz, ibid. Bd. VII. S. 54); последнюю же, названную им также на стр.
50 Logica Malbematica, он определяет как Ars judicandi atque inveniendi circa quantitates. Это
переносится, разумеется, также и на Mathesis universalis в более обширном и в самом обширном
смысле.
ЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ. ТОМ 1
в смысле необходимости трудных и важных исследований для ее философского
обоснования и оценки.
Впрочем, предполагаемая незначительность области чисто логической
истины еще сама по себе не есть аргумент в пользу отношения к
ней только как к вспомогательному средству для логического технического
учения .Чисто теоретический интерес содержит постулат, что все,
что образует теоретически замкнутое в себе единство, должно быть излагаемо
в этой же теоретической замкнутости, а не как простое вспомогательное
средство для посторонних целей. Впрочем, если наши предшествовавшие
размышления, по меньшей мере, выяснили, что правильное
понимание сущности чистой логики и ее единственного в своем роде
положения в отношении других наук составляет один из важнейших, ес'
ли не самый важный вопрос всей теории познания, то таким же жизненным
интересом этой основной философской науки является и то, чтобы
чистая логика была действительно изложена во всей ее чистоте и самостоятельности.
Да и на каком основании, вообще, теория познания заслуживала
бы названия полной науки, если бы нельзя было считать всю
чистую логику ее составной частью или, наоборот, всю совокупность
гносеологических исследований - философским дополнением к чистой
логике. Разумеется, не следует только понимать теорию познания как
дисциплину, следующую за метафизикой или даже совпадающую с ней,
а надо видеть в ней дисциплину, предшествующую метафизике, как и
психологии и всем другим наукам.
ПРИЛОЖЕНИЕ:
УКАЗАНИЯ НА Ф. А. ЛАНГЕ И Б. БОЛЬЦАНО
Как ни велико расстояние, отделяющее мое понимание логики от
взглядов Ф.А. Ланге, я согласен с ним и вижу его заслугу перед нашей
дисциплиной в том, что он в эпоху господства пренебрежительного отношения
к чистой логике решительно высказал убеждение, что "наука
может ожидать существенных успехов от попытки самостоятельного
обсуждения чисто формальных элементов логики"^. Согласие идет еще
дальше, оно касается в самых общих чертах и идеи дисциплины, которую
Ланге, впрочем, не сумел довести до полной ясности. Не без основания
обособление чистой логики означает для него выделение тех учений, которые
он характеризует как "аподиктическое в логике", именно, "тех
учений, которые, подобно теоремам математики, могут быть развиты в
абсолютно принудительной форме..." И достойно одобрения то^что он
затем прибавляет: "Уже один факт существования принудительных истин
настолько важен, что необходимо тщательно изыскивать каждый
след его. Пренебрежение этим исследованием из-за малой ценности
формальной логики или из-за ее недостаточности как теории человече1
F. A. Lange, Logische Studien, S. 1.
ЭДМУНД ГУССЕРЛЬ
ского мышления с этой точки зрения недопустимо, прежде всего, как
смешение теоретических и практических целей. На подобное возражение
следовало бы смотреть так, как если бы химик отказался анализировать
сложное тело, потому что в сложном состоянии оно очень ценно,
между тем как отдельные составные части, вероятно, не имели бы никакой
ценности"^. Столь же верно говорит он в другом месте: "Формальная
логика как аподиктическая наука имеет ценность, совершенно независимую
от ее полезности, так как каждая система a priori обязательных
истин заслуживает величайшего внимания"^.
Столь горячо вступаясь за идею формальной логики, Ланге и не подозревал,
что она уже давно осуществлена в довольно значительной мере.
Я имею в виду, разумеется, не те многочисленные изложения формальной
логики, которые выросли особенно в школах Канта и Гербарта
и которые слишком мало удовлетворяли выставленным ими притязаниям;
я говорю о "Наукоучении" Бернарда Больцано, вышедшем в 1837 г
(Bernhard Bolzano. Wissenschaftslehre). Это произведение в деле логического
"элементарного учения" оставляет далеко за собой все имеющиеся
в мировой литературе систематические изложения логики. Правда,
Больцано не обсудил ясноине защитил самостоятельного отграничения
чистой логики в нашем смысле; но de facto он в первых двух томах своего
произведения изложил ее именно в качестве фундамента для наукоучения
в его смысле с такой чистой и научной строгостью и снабдил ее таким
множеством оригинальных, научно доказанных и, во всяком случае, плодотворных
мыслей, что уже в силу одного этого его придется признать
одним из величайших логиков всех времен. По своей позиции он тесно
примыкает к Лейбницу, с которым у него много общих мыслей и основных
взглядов и к которому он также философски близок в других отношениях.Правда,он
тоже не вполне исчерпал богатства логических интуиций
Лейбница, особенно в области математической силлогистики и
mathesis universalis. Но в то время из посмертных сочинений Лейбница
были известны лишь немногие, и недоставало "формальной" математики
и учения о многообразии - этих ключей к пониманию идей Лейбница.
В каждой строке замечательного произведения Больцано сказывается
его острый математический ум, вносящий в логику тот же дух научной
строгости, который сам Больцано впервые внес в теоретическое
обсуждение основных понятий и положений математического анализа,
тем самым дав ей новые основания; эту славную заслугу не забыла отметить
история математики. У Больцано, современника Гегеля, мы ненаходим
и следа глубокомысленной многозначности философской системы,
которая стремится скорее к богатому мыслями миросозерцанию и
жизненной мудрости, чем к теоретически-анализирующему знанию мира;
мы не находим у него и обычного злосчастного смешения этих двух,
принципиально различных замыслов, которое так сильно задержало
развитие научной философии. Его идейные конструкции математически
Ibid., S. "7f.
Ibid., S. 127.
ЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ. ТОМ 1
просты и трезвы, но вместе с тем математически ясны и точны. Только
более глубокое уяснение смысла и цели этих конструкций показывает,
какая великая работа ума кроется в трезвых определениях и в сухих формулах.
Философу, выросшему среди предрассудков, среди привычек речи
и мысли идеалистических школ,- а, ведь, все мы не вполне свободны
от их действия, - такого рода научная манера легко может показаться
плоскойбезыдейностьюили тяжкодумством и педантизмом. Нона труде
Больцано должна строиться логика как наука; у него она должна учиться
тому, что ей необходимо: математической остроте различений, математической
точности теорий. Тогда она приобретет и иную основу для
оценки "математизирующих" теорий логики, которые с таким успехом
строят математики, не заботясь о пренебрежительном отношении философов.
Ибо они безусловно гармонируют с духом Больцано, хотя он
сам и не предугадывал их. Во всяком случае, будущий историк логики
вряд ли впадет в такое упущение, какое допустил столь основательный
в других случаях Ибервег, поставив произведение столь высокого достоинства,
как "Наукоучение", на одну ступень с - "Логикой для женщин"
Книгге^.
Как ни цельна работа Больцано, однако ее нельзя считать окончательно
завершенной (в полном согласии с мнением самого этого глубоко
честного мыслителя). Чтобы упомянуть здесь лишь об одном, укажем на
особенно чувствительные недочеты в гносеологическом направлении.
Отсутствуют (или совершенно недостаточны) исследования, касающиеся
собственно философского выяснения функции логического элемента
в мышлении и, тем самым, философской оценки самой логической
дисциплины. От этих вопросов всегда может уклониться исследователь,
который в точно отграниченной области, как в математике, строит теорию
на теории и не обязан особенно заботиться о принципиальных вопросах;ноне
исследователь,который стоит перед задачей выяснить право
на существование своей дисциплины, сущность ее предметов и задач и
который обращается к тем, кто совсем не видит этой дисциплины, не придает
ей значения или же смешивает ее задачи с задачами совсем иного
рода. Вообще, сравнение предлагаемых логических исследований с произведением
Больцано покажет, что в них речь идет совсем не о простом
комментировании или критически исправленном изложении идейных
построений Больцано, хоть они и испытали на себе решающее влияние
Больцано - и, наряду с ним, влияние Лотце.
Именно Ибервег в отношении обоих трудов одинаково считает достойным упоминания только
одно: их заглавие. Впрочем, когда-нибудь будет осознано как странная аномалия такое
изложение истории логики, как у Ибервега, который ориентирует ее по "великим философам".
ИДЕЯ ЧИСТОЙ ЛОГИКИ
Чтобы охарактеризовать, по крайней мере, предварительно, в нескольких
существенных чертах ту цель, к которой стремятся изложенные
во второй части детальные исследования, мы попытаемся дать логическую
ясность идеи чистой логики, которая до некоторой степени
уже подготовлена вышеприведенными критическим размышлениями.
§ 62. ЕДИНСТВО НАУКИ. СВЯЗЬ ВЕЩЕЙ И СВЯЗЬ ИСТИН
Наука есть прежде всего антропологическое единство, именно
единство актов мышления, тенденций мышления наряду с известными,
с относящимися сюда внешними организациями. Все, что определяет это
единство как антропологическое и, специально, как психологическое,
нас здесь не интересует.Мы интересуемся,наоборот,тем,что делает науку
наукой, а это, во всяком случае, есть не психологическая и вообще
не реальная связь, которой подчинены акты мышления, а объективная
или идеальная связь, которая придает им однородное предметное отношение
и в силу этой однородности создает и их идеальное значение.
Однако здесь необходима большая определенность и ясность.
Объективная связь, идеально проникающая все научное мышление,
придавая ему и, тем самым, науке, как таковой, "единство", может быть
понята двояко: как связь вещей, к которым интенционально (intentional)
относятся переживания мышления (действительные или возможные), и,
с другой стороны, как связь истин, в которой вещное единство приобретает
объективную обязательность в качестве того, что оно есть. И то,
и другое a priori даны совместно и нераздельно. Ничто не может быть,
не будучи так или иначе определенно, и то, что оно есть и так или иначе
определено, именно и есть истина в себе, которая образует необходимый
коррелят бытия в себе. То, что относится к единичным истинам и
соотношениям вещей, очевидно, относится и к связям истин или соот334
ЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ. ТОМ 1
ношений вещей. Но эта очевидная неразлучность не есть тождественность.
В соответствующих истинах или связях истин конституируется
действительность вещей или вещных связей. Но связи истин иного рода,
чем связи вещей, которые в них истинны (достоверны); это тотчас же
сказывается в том, что истины, относящиеся к истинам, не совпадают с
истинами, относящимися к вещам, которые установлены в истинах.
Чтобы предупредить недоразумения, я подчеркиваю, что слова
"предметность", "предмет", "вещь" постоянно употребляются нами в самом
широком обширном смысле, стало быть, в соответствии с предпочитаемым
мною смыслом термина познание. Предметом (познания) может
одинаково быть реальное, как и идеальное, вещь или событие, как
и долженствование. Это, само собой, переносится на такие выражения,
как "единство предметности", "связь вещей" и т. п.
Оба эти, только в абстракции мыслимые раздельно,единства- единство
предметности, с одной стороны, и единство истины, с другой стороны-
даны нам в суждении или, точнее, в познании .Этовыражение достаточно
обширно,чтобы охватить как простые акты познания, так и логически
объединенные связи познания, сколь бы сложны они не были:
каждая связь как целое есть сама единый акт познания. Совершая акт
познания или, как я предпочитаю выражаться, живя в нем, мы "заняты
предметным", которое в нем, именно познавательным образом, мыслится
и полагается; и если это есть познание в строжайшем смысле, т. е. если
мы судим с очевидностью, то предметное дано. Соотношение вещей
здесь уже не только предположительно, но и действительно находится
пред нашими глазами, и в нем нам дан сам предмет как то, что он есть,
т. е. именно так и не иначе, как он разумеется в этом познании: как носитель
этих качеств, как член этих отношений и т. п. Он не предположительно,
а действительно обладает такими-то свойствами и в качестве
действительно обладающего этими свойствами дан в нашем познании;
это означает только, что он не просто вообще мыслится (обсуждается),
а познается, как таковой ',что он таков- это есть осуществленная истина,
есть переживание в очевидном суждении. Когда мы размышляем об этом
акте, то вместо прежнего предмета сама истина становится предметом,
и она дана предметным образом. При этом мы воспринимаем истину -
в идеирующей абстракции - как идеальный коррелят мимолетного субъективного
акта познания, как единую, в противоположность неограниченному
многообразию возможных актов познания и познающих индивидов.
Связи познаний в идеале соответствуют связям истин. Будучи надлежащим
образом поняты, они суть не только комплексы истин, но комплексные
истины, которые, таким образом, сами и притом как целое подчинены
понятию истины. Сюда же относятся и науки в объективном
смысле слова, т.е. в смысле объединенной истины. В силу всеобщего соответствия
между истиной и предметностью единству истины в одной
и той же науке соответствует также единая предметность: это есть единство
научной области. По отношению к ней все единичные истины одной
и той же науки называются вещно связанными - выражение, кото335
ЭДМУНД ГУССЕРЛЬ
рое, впрочем, здесь, как мы увидим дальше, употребляется в гораздо более
широком смысле, чем это принято. (Ср. заключение § 64.)
§ 63. ПРОДОЛЖЕНИЕ. ЕДИНСТВО ТЕОРИИ
Теперь спрашивается, чем же определяется единство науки и тем
самым единство области? Ибо не каждое соединение истин в группу, которое,
ведь, может быть и чисто внешним, создает науку. К науке принадлежит,
как мы сказали в первой главе', известное единство связи
обоснования. Но и этого еще не достаточно, так как это, правда, указывает
на обоснование как на нечто, по существу принадлежащее к идее
науки, но не говорит, какого рода единство обоснований составляет науку.
Чтобы достигнуть ясности, предпошлем несколько общих утверждений.
Научное познание, как таковое, есть познание из основания. Знать
чего-либо значит усматривать необходимость, что дело обстоит так, а
не иначе. Необходимость как объективный предикат истины (которая
тогда называется необходимой истиной) обозначает именно закономерную
обязательность соответствующего отношения вещей^. Стало быть,
усмотреть соотношение вещей как закономерное или его истину как необходимую
и обладать познанием основания соотношения вещей или его
истины - суть равнозначные выражения. Впрочем, в силу естественной
эквивокации, называют необходимой и каждую общую истину, которая
сама высказывает закон. Соответственно первоначально определенному
смыслу, ее следовало бы скорее назвать объясняющим основанием закона,
из которого вырастает класса необходимых истин.
Истины распадаются на индивидуальные и родовые. Первые (explicite
или implicite) содержат утверждения о действительном существовании
индивидуальных единичностей, тогда как последние совершенно
свободны от этого и только дают возможность (исходя из одних понятий)
заключать о возможном существовании индивидуального.
Индивидуальные истины, как таковые, случайны. Когда в отношении
их говорят об объяснении из оснований, то речь идет о том, чтобы
показать их необходимость при известных предполагаемых условиях. А
именно, если связь одного факта с другими закономерна, то бытие этого
факта определено как необходимое на основании законов, регулируюСр.
§ 6. Под словом "наука" мы разумеем там, правда, более ограниченное понятие - именно,
понятие теоретически объясняющей, абстрактной науки. Однако это не составляет существенного
различия, особенно ввиду выдающегося положения абстрактных наук, о чем мы
будем говорить ниже.
Речь идет, следовательно, не о субъективном, психологическом характере соответствующего
суждения, например, о чувстве принужденности и т. п. В каком отношении идеальные предметы
и, тем самым, идеальные предикаты таких предметов стоят к субъективным актам,
- это мы уже отчасти наметили в § 39. Подробнее во II части.
ЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ. ТОМ 1
щих связи соответственного вида и при предположении соответствующих
обстоятельств.
Если речь идет об обосновании не фактической, а родовой истины
(которая в отношении возможного применения к подчиняющимся ей
фактам сама, в свою очередь, носит характер закона), то мы обращаемся
к известным родовым законам и путем специализации (а не индивидуализации)
и дедуктивного вывода получаем из них обосновываемое положение.
Обоснование родовых законов необходимо ведет к известным
законам, которое по своему существу (стало быть, "в себе", а не только
субъективно или антропологически) не поддаются дальнейшему обоснованию.
Они называются основными законами.
Систематическое единство идеально замкнутой совокупности законов,
покоящейся на одной основной закономерности, как на своем первичном
основании, и вытекающей из него путем систематической дедукции,
есть единство систематически завершенной теории. Основная закономерность
состоит при этом либо из одного основного закона, либо
из соединения однородных основных законов.
Теориями в этом строгом смысле мы обладаем в лице общей арифметики,
геометрии, аналитической механики, математической астрономии
и т. д. Обыкновенно понятие теории считается относительным, а
именнов зависимости оттого многообразия единичностей, над которым
она господствует и которому поставляет объясняющие основания. Общая
арифметика дает объясняющую теорию для нумерических и конкретных
числовых положений; аналитическая механика - для механических
фактов; математическая астрономия - для фактов тяготения и т.д.
Но возможность взять на себя функцию объяснения есть само собой разумеющееся
следствие из сущности теории в нашем абсолютном смысле.
В более свободном смысле под теорией разумеют дедуктивную систему,
в которой последние основания еще не суть основные законы в строгом
смысле слова, но в качестве подлинных оснований приближают нас к
ним. В последовательности ступеней законченной теории-теория в этом
свободном смысле образует одну ступень.
Мы обращаем внимание еще на следующее различие: каждая объясняющая
связь дедуктивна, но не каждая дедуктивная связь имеет значение
объяснения. Все основания суть предпосылки, но не все предпосылки
суть основания. Правда, каждая дедукция есть необходимая дедукция,
т.е. подчинена законам; но то, что заключения выводятся по законам
(по законам умозаключения) еще не означает, что они вытекают
из законов и в точном смысле слова "основаны" на них.Впрочем, каждую
предпос
...Закладка в соц.сетях
