Жанр: Философия
Философия как строгая наука. Логические исследования. другие раб
... к фактам психической жизни
или общественной жизни человечества, или истолкован в смысле таких
фактов. Отождествлять тенденцию возможно большей рациональности
с биологической тенденцией к приспособлению, или выводить первую из
второй, и затем еще возлагать на нее функцию основной психической
силы - это есть такое скопление заблуждений, к которому приближаются
только психологические искажения логических законов и понимание
их как естественных законов. Сказать, что наша психическая жизньфактически
управляется этим принципом - это и здесь противоречит явной
истине; наше фактическое мышление именно не протекает согласно с
идеалами - как будто идеалы вообще были чем-то вроде сил природы.
Идеальная тенденция логического мышления, как такового, направлена
в сторону рациональности. Сторонник экрномии мышления делает
из нее всеобъемлющую реальную тенденцию человеческого мышления,
обосновывает ее на неопределенном принципе сбережения сил и, в конечном
счете,на приспособлении^ при этом он воображает,что уяснил
норму, в силу которой мы должны рационально мыслить и вообще установить
объективную ценность и смысл рациональной науки. Разумеется,
можно с полным правом говорить об экономии в мышлении, о сберегающем
мышление "включении" фактов в общие положения и низших
обобщений - в высшие и т. п. Но это правомерно лишь при сравнении
фактического мышления с уясненной идеальной нормой, которая,таким
образом, есть npOTEpov т7} (pvOEl. Идеальное значение нормы есть
предпосылка всякой осмысленной речи об экономии мышления, следовательно,
оно отнюдь не есть возможный результат, выведенный из учения
об этой экономии. Мы измеряем эмпирическое мышление идеальным
и констатируем, что первое в некотором объеме фактически протекает
так, как будто оно ясно руководилось идеальными принципами. Соответственно
этому, мы справедливо говорим о естественной телеологии
нашей духовной организации, как о таком ее устройстве, в силу которого
319
ЭДМУНД ГУССЕРЛЬ
процесс нашего представления и суждения протекает в общем и целом
(именно в размере, достаточном для среднего содействия жизни) так,
как будто оно регулируется логикой. Исключая немногие случаи действительно
самодостоверного мышления, наше мышление не содержит в
себе самом обеспечения своей логической правильности, оно само не обладает
самоочевидностью и не упорядочено целесообразно косвенным
путем - через предшествовавшую самоочевидность. Но фактически ему
свойственна некоторая кажущаяся рациональность, оно таково, что мы,
исходя из идеи экономии мышления и размышляя о путях эмпирического
мышления, можем с очевидностью показать, что подобные пути мышления
должны вообще давать результаты, совпадающие в грубом приближении
со строго логическими выводами, о чем мы и говорили выше.
'IOTEROV TlpOtEpOV здесь ясно. Еще до всякой экономики мышления
мы должны знать идеал, мы должны знать, к чему в идеале стремится
наука, чем являются и что дают в идеале закономерные связи, основные
законы и производные законы,- и только тогда мы можем изложить и
оценить сберегающую мышление функцию их познания. Правда, еще до
научного исследования этих идей у нас есть некоторые смутные понятия
о них, так что об экономии мышления может идти речь и до построения
науки чистой логики. Но положение дел этим по существу не изменяется;
сама по себе чистая логика предшествует всякой экономике мышления,
и остается нелепостью основывать первую на последней.
Сюда присоединяется еще одно. Само собой разумеется, что и всякое
научное объяснение и понимание протекает согласно психологическим
законам и в направлении экономии мышления. Но ошибочно предполагать,
что этим стирается различие между логическим и естественным
мышлением и что научную деятельность ума можно представлять
как простое "продолжение" слепой естественной деятельности. Конечно,
можно, хотя и не совсем безопасно, говорить о "естественных", как
и о логических, "теориях". Но тогда нельзя упускать из виду, что логическая
теория в истинном смысле отнюдь не совершает того же, что естественная
теория, только с несколько большей интенсивностью; у нее
не та же цель или, вернее: она имеет цель, в "естественную" же "теорию"
мы только привносим цель. Как указано выше, мы измеряем известные
естественные (и это означает здесь: не обладающие очевидностью) процессы
мышления логическими теориями, которым одним лишь по праву
принадлежит это название, и называем первые естественными теориями
лишь потому, что они дают такие психологические результаты, которые
таковы, как если бы они возникли из логически самоочевидного мышления
и действительно были теориями. Но, называя их так, мы непроизвольно
впадаем в ту ошибку,что приписываем этим "естественным" теориям
существенные особенности действительных теорий и, так сказать,
привносим в них подлинно теоретический элемент. Пусть эти подобия
теорий в качестве психических процессов и обладают каким угодно сходством
с действительными теориями; но все же они в корне отличны от
них. Логическая теория есть теория в силу господствующей в ней идеальной
связи необходимости, между тем как то, что здесь называется ес320
ЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ. ТОМ 1
тественной теорией, есть поток случайных представлений или убеждений
без самоочевидной связи, без связующей силы, но обладающий на
практике средней полезностью, как будто в основе его лежит что-то вроде
теории.
Заблуждения этого направления проистекают в конечном счете из
того, что его представители - как и психологисты вообще - заинтересованы
только познанием эмпирической стороны науки .Они до известной
степени за деревьями не видят леса. Они трудятся над проблемой науки
как биологического явления и не замечают, что они даже совсем и не затрагивают
гносеологической проблемы науки как идеального единства
объективной истины. Прежнюю теорию познания, которая еще видела
в идеальном проблему, они считают заблуждением, которое лишь в одном
смысле может быть достойным предметом научной работы :именно,
для доказательства его функции относительного сбережения мышления
низшей ступени развития философии. Но чем больше такая оценка
основных гносеологических проблем и направлений грозит стать философской
модой, тем сильнее должно восстать против нее трезвое исследование,
и тем более, вместе с тем,необходимо- посредством возможно
более многостороннего обсуждения спорных принципиальных вопросов
и в особенности посредством возможно более глубокого анализа
принципиально различных направлений мышления в сферах реального
и идеального- проложить путь тому самоочевидному уяснению, которое
есть необходимое условие для окончательного обоснования философии.
Предлагаемый труд рассчитывает хоть немного содействовать этому.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
КРИТИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ
§ 57. СОМНЕНИЯ, ВЫЗЫВАЕМЫЕ ВОЗМОЖНЫМ
НЕПРАВИЛЬНЫМ ИСТОЛКОВАНИЕМ
НАШИХ ЛОГИЧЕСКИХ ИДЕЙ
Наше исследование до сих пор носило, главным образом, критический
характер. Мы полагаем, что показали несостоятельность всякой
формы эмпирической или психологической логики. Наиболее существенные
основы логики, в смысле научной методологии, лежат вне психологии.
Идея "чистой логики" как теоретической науки, независимой
от всякой эмпирии, следовательно, и от психологии, - науки ,котораяодна
лишь и делает возможной технологию научного познавания (логику
в обычном теоретическо-практическом смысле), должна быть признана
правомерной; и надлежит серьезно приняться за неустранимую задачу
ее построения во всей ее самостоятельности. Должны ли мы удовольствоваться
этими выводами, можем ли надеяться, что они будут признаны
подлинными выводами? Итак, логика нашего времени, эта уверенная
в своих успехах, обрабатываемая столь выдающимися исследователями
и пользующаяся общераспространенным признанием наука, трудилась
напрасно, пойдя по неверному пути?'. Вряд ли это будет допущено.
1 Если О. Кюльпе (Введение в философию. 1897, стр. 44 нем. изд.: русск, пер. 2 изд. стр.
47) говорит о логике, что она "без сомнения есть не только одна из наиболее развитых
философских дисциплин, но и одна из наиболее прочных и законченных", то это, может
быть, и верно; но оценивая научную прочность и законченность логики по получившемуся
у меня представлению о ней, я принужден был бы считать это также указанием на низкий
уровень научной философии нашего времени. К этому я присоединил бы вопрос: нельзя
ли постепенно положить конец этому печальному положению дела, направив всю энергию
научного мышления на разрешение поддающихся ясной формулировке и несомненно разрешимых
проблем, сколь бы ограниченными, прозаичными и даже совершенно неинтересными
они ни казались? Но это касается, как это ясно само собой, прежде всего чистой
логики и учения о познании. Точной и верной, сделанной раз и навсегда работы здесь
сделано с избытком. Надо только воспользоваться ею. Ведь и "точные науки" (к ним, наЛОГИЧЕСКИЕ
ИССЛЕДОВАНИЯ. ТОМ 1
Пусть идеалистическая критика и создает при разборе принципиальных
вопросов некоторое жуткое чувство; но большинству достаточно будет
только бросить взгляд на гордый ряд выдающихся произведений от Милля
до Эрдманна, чтобы колеблющееся доверие было опять восстановлено.
Скажут себе: должны же быть средства как-нибудь справиться с аргументами
и согласовать их с содержанием науки, находящейся в цветущем
состоянии, а если нет, то тут все сводится, вероятно, лишь к гносеологической
переоценке науки- переоценке, которая, пожалуй, не лишена
важности, но не может иметь революционного действия и уничтожить
существенное содержание науки. В крайнем случае, придется
кое-что формулировать точнее, соответствующим образом ограничить
отдельные неосторожные рассуждения или видоизменить порядок исследований
. Быть может, действительно, стоит тщательно составить несколько
чисто логических рассуждений логического технического учения.
Такого рода мыслями мог бы удовлетвориться тот, кто ощущает силу
идеалистической аргументации, но не обладает необходимым мужеством
последовательности.
Впрочем, радикальное преобразование, которому необходимо должна
подвергнуться логика при нашем понимании, еще и потому будет
встречено антипатией и недоверием, что оно легко, особенно при поверхностном
рассмотрении, может показаться чистой реакцией .Приболее
внимательном рассмотрении содержания наших анализов должно стать
ясным, что ничего подобного не имелось в виду, что мы примыкаем к правомерным
тенденциям прежней философии не для того, чтобы восстановить
традиционную логику; но вряд ли мы можем надеяться такими
указаниями преодолеть все недоверие и предупредить искажение наших
намерений.
верное .когда-нибудь будут причислены и названные дисциплины) обязаны всем своим величием
той скромности, с которой они охотно берутся за самое ничтожное или .пользуясь знакомым
выражением, "сосредотачивают всю силу на самом малом пункте ".Ничтожные, с точки
зрения целого, начинания, лишь бы они были бесспорны, оказываются в них всегда основой
могущественного прогресса-Это настроение, правда, проявляется теперь всюду в философии;
но, как мне пришлось увидеть, в ложном направлении, а именно так, что наибольшая научная
энергия направлена на психологию - на психологию как объясняющую естественную науку,
в которой философия заинтересована не больше и не иначе, чем в науках о физических явлениях.
Именно этого, однако, и не хотят допустить; и в отношении психологического обоснования
философских дисциплин говорят даже о достигнутых великих успехах. Немалая часть
этих утверждений относится к логике. Воззрение, которое недавно сформулировал Эльзенганс
(Elsenhans), пользуется, если я не ошибаюсь, большим распространением. "Если современная
логика с возрастающим успехом трактует логические проблемы, то она этим обязана прежде
всего психологическому углублению в свой предмет" (Zeitschrift fur Philosophic, Bd. 109 (1896)
S. 203).По всей вероятности, и я, до того, как я принялся за эти исследования, и до уяснения
тех непреодолимых трудностей в которые я был вовлечен психологической точкой зрения в
философии математики, сказал бы совершенно то же самое. Но теперь, когда по вполне ясным
основаниям я могу видеть ошибочность этого взгляда, я хотя и радуюсь многообещающему развитию
научной психологии и питаю к ней живейший интерес, но не жду от нее собственно философских
разъяснений. Но чтобы не быть ложно понятым, я должен здесь же добавить, что
я делаю исключение для описательной феноменологии внутреннего опыта, которая лежит в
основе психологии и одновременно, совершенно иным образом, в основе критики познания.
Это ясно обнаружится во второй части предлагаемого произведения.
ЭДМУНД ГУССЕРЛЬ
§ 58. ТОЧКИ СОПРИКОСНОВЕНИЯ С ВЕЛИКИМИ
МЫСЛИТЕЛЯМИ ПРОШЛОГО И ПРЕЖДЕ ВСЕГО С КАНТОМ
При господствующих предрассудках не может послужить нам опорой
и то, что мы можем сослаться на авторитет великих мыслителей, как
Кант, Гербарт и Лотце и еще до них Лейбниц. Скорее это может даже
еще усилить недоверие к нам.
Мы возвращаемся в самых общих чертах к кантову делению логики
на чистую и прикладную. Мы, действительно, можем согласиться с наиболее
яркими его суждениями по этому вопросу. Конечно, только с соответствующими
оговорками. Например, мы не примем, разумеется, тех
запутывающих мифических понятий, которые так любит и применяет
также и к данному разграничению Кант, - я имею в виду понятия рассудка
(Verstand) и разума (Vernunft),- и не признаем в них душевных способностей
в подлинном смысле. Рассудок или разум как способности к
известному нормальному мышлению предполагают в своем понятии чистую
логику, - которая, ведь, и определяет нормальное, - так что, серьезно
ссылаясь на них, мы получили бы не большее объяснение, чем если
бы в аналогичных случаях захотели объяснить искусство танцев посредством
танцевальной способности (т. е. способности искусно танцевать),
искусство живописи посредством способности к живописи и т. д. Термины
"рассудок" и "разум" мы берем, наоборот, просто как указания на
направление в сторону "формы мышления" и ее идеальных законов, по
которому должна пойти логика в противоположность эмпирической
психологии познания. Итак, с такими ограничениями, толкованиями, более
точными определениями мы чувствуем себя близкими к учению Канта.
Но не должно ли это самое согласие компрометировать наше понимание
логики? Чистая логика (которая одна только собственно и есть
наука), по Канту, должна быть краткой и сухой, как этого требует
школьное изложение элементарного учения о рассудке^. Всякий знает
изданные Еше (Jasche) лекции Канта и знает, в какой опасной мере они
соответствуют этому характерному требованию. Значит, эта несказанно
тощая логика может стать образцом, к которому мы должны стремиться?
Никто не захочет утруждать себя разбором мысли о сведении науки
на положение аристотелевско-схоластической логики. А к этому, по-видимому,
клонится дело, ибо сам Кант учит, что логика со времен Аристотеля
носит характер законченной науки. Схоластическое плетение
силлогистики, предшествуемое несколькими торжественно изложенными
определениями понятий, есть не особенно заманчивая перспектива.
Мы, конечно, могли бы ответить: мы чувствуем себя ближе к кантову
пониманию логики, чем к пониманию Милля или Зигварта, но это не означает,
что мы одобряем все содержание его логики и ту определенную
форму, в которой Кант развил свою идею чистой логики. Мы согласны
1 "Критика чистого разума". Введение в трансценд. логику. I WW. Hartenstein. В. III. S. 83
(Русск, пер. 11.0. Лосского, Спб. 1907, стр. 63).
ЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ. ТОМ 1
с Кантом в главной тенденции, но мы не думаем, что он ясно прозрел
сущность задуманной дисциплины и сумел в ее изложении учесть ее надлежащее
содержание.
§ 59. ТОЧКИ СОПРИКОСНОВЕНИЯ С ГЕРБАРТОМ И ЛОТЦЕ
Впрочем, ближе, чем Кант, к нам стоит Гербарт, и главным образом
потому, что у него резче подчеркнут и привлечен к различению чисто логического
от психологического кардинальный пункт, который в этом отношении,
действительно, играет решающую роль, а именно объективность
"понятия", т. е. представления в чисто логическом смысле.
"Всякое мыслимое,- говорит он в своем главном психологическом
произведении^,- рассматриваемое исключительно со стороны его качества,
в логическом смысле есть понятие" .При этом "ничто не приходится
на долю мыслящего субъекта, таковому только в психологическом смысле
можно приписывать понятие, тогда как вне этого смысла понятие человека,
треугольника и т.д. не принадлежит никому в отдельности. Вообще
в логическом значении каждое понятие дано только 6 единственном
числв',-1то не могло бы быть, если бы число понятий увеличивалось
вместе с числом представляющих их субъектов или даже с числом различных
актов мышления, в которых с психологической точки зрения созидается
и проявляется понятие".- "Entia прежней философии даже еще
у Вольфа,- читаем мы (в том же параграфе), - суть не что иное, как понятия
в логическом смысле... Сюда же относится и старое положение:
essentiae rerum sunt immutabiles. Оно означает не что иное, как что понятия
суть нечто совершенно вневременное ;этоистинно для нихвовсех
их логических отношениях; поэтому также истинны и остаются истинными
и составленные из них научные положения и умозаключения, они
истинны для древних и для нас, на земле и в небесах. Но понятия в этом
смысле, образуя общее знание для всех людей и времен, не суть что-либо
психологическое...В психологическом смысле понятие есть то представление,
которое имеет своим представляемым понятие в логическом значении
или посредством которого последнее (имеющее быть представленным)
действительно представляется. В этом смысле каждый имеет свои
понятия для себя; Архимед исследовал свое собственное понятие о круге,
и Ньютон - тоже свое; это .были в психологическом смысле два понятия,
между тем как в логическом смысле для всех математиков существует
только одно".
Сходные рассуждения мы находим во 2 отделе учебника "Введение
в философию". Первое же положение гласит^: "Все наши мысли могут
быть рассматриваемы с двух сторон; отчасти, как деятельность нашего
духа, отчасти в отношении того, что мыслится посредством них. В по1
Herbart, Psychologie als Wissenschaft, II, § 120 (Orig. S. 175).
2- Herbart, Lehrbuch zur Einleitung in die Philosophic , § 34,5.77.
ЭДМУНД ГУССЕРЛЬ
следнем отношении их называют понятиями, и это слово, означая понятое,
велит нам отвлечься от способа, которым мы воспринимаем, производим
или воспроизводим мысль"-В§ 35 Гербарт отрицает, что два понятия
могут быть совершенно одинаковы; ибо они "не различались бы
в отношении того, что мыслится посредством них, они, следовательно,
вообще не различались бы как понятия. Зато мышление одного и того
же понятия может быть много раз повторено, воспроизведено и вызвано
при весьма различных случаях без того,чтобы понятие из-за этого стало
многократным". В примечании он приглашает хорошо запомнить, что
понятия не суть ни реальные предметы, ни действительные акты мышления.
Последнее заблуждение действует еще теперь; поэтому многие
считают логику естественной историей рассудка и предполагают, что познают
в ней его прирожденные законы и формы мышления, вследствие
чего искажается психология.
"Можно,- говорится в другом месте^,- если это представляется необходимым,доказать
посредством полной индукции,что ни одно из всех
неоспоримо принадлежащих к чистой логике учений, от противопоставления
и подчинения понятий до цепей умозаключений, не предполагает
ничего психологического. Вся чистая логика имеет дело с отношениями
мыслимого, с содержанием наших представлений (хотя и не специально
с самим этим содержанием); но нигде с деятельностью мышления, нигде
с психологической, следовательно, метафизической возможностью последнего
.Только прикладная логика, как и прикладная этика, нуждается
в психологических знаниях; именно поскольку должен быть обсужден
со стороны своих свойств материал, который хотят формировать согласно
данным предписаниям".
В этом направлении мы находим немало поучительных и важных
рассуждений, которые современная логика скорее отодвинула в сторону,
чем серьезно обсудила. Но и эта наша близость к Герба рту не должна
быть ложно истолкована. Меньше всего под ней подразумевается возврат
к идее и способу изложения логики, представлявшимся Гербарту
и столь выдающимся образом осуществленным его почтенным учеником
Дробишем.
Конечно, Гербарт имеет большие заслуги, особенно в вышеприведенном
пункте - в указании на идеальность понятия. Уже самая выработка
им своего понятия о понятии составляет немалую заслугу, все равно,
согласимся ли мы с его терминологией или нет. С другой стороны,
однако, Гербарт, как мне кажется, не пошел дальше единичных и не совсем
продуманных намеков, и некоторыми неверными и, к сожалению,
весьма влиятельными своими идеями совершенно испортил свои лучшие
намерения.
Вредно было уже то, что Гербарт не заметил основных эквивокаций
в таких словах, как содержание, представляемое, мыслимое, в силу чего
они, с одной стороны, означают идеальное, тождественное содержание
значения соответствующих выражений, а с другой - представляемый в
I Psychologie als Wissenschaft, § 119 (Originalausg. II, S. 174).
ЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ. ТОМ 1
каждом данном случае предмет. Единственного уясняющего слова в определении
понятия о понятии Гербарт, насколько я вижу, не сказал, а
именно, что понятие или представление в логическом смысле есть нечто
иное, как тождественное значение соответствующих выражений.
Но важнее иное, основное упущение Гербарта. Он видит сущность
идеальности логического понятия в его нормативности. Этим у него искажается
смысл истинной и настоящей идеальности, единства значения
в рассеянном многообразии переживаний. Теряется именно основной
смысл идеальности, который полагает непроходимую пропасть между
идеальным и реальным, и подставляемый вместо него смысл нормативности
запутывает основные логические воззрения^. В ближайшей связи
с этим стоит вера Гербарта в спасительность установленной им формулы,
противопоставляющей логику как мораль мышления - психологии
как естественной истории разума^. О чистой, теоретической науке, которая
кроется за этой моралью (как и за моралью в обычном смысле),
он не имеет представления, и еще менее - об объеме и естественных границах
этой науки и о тесном единстве ее с чистой математикой. И в этом
отношении справедлив упрек, делаемый логике Гербарта, именно, что
она бедна совершенно так же, как логика Канта и аристотелевская схоластическая
логика, хотя она и превосходит их в другом отношении в силу
той привычки к самодеятельному и точному исследованию, которую
она усвоила себе в своем узком кругу. И, наконец, также в связи с вышеупомянутым
основным упущением стоит заблуждение гербартовой
теории познания,которая оказывается совершенно неспособной решить
столь глубокомысленную с виду проблему гармонии между субъективным
процессом логического мышления и реальным процессом внешней
действительности и увидеть в ней то, что она есть и в качестве чего мы
ее покажем позднее, именно - возникшую из неясности мысли мнимую
проблему.
Все это относится также к логикам гербартовой школы, в частности
и к Лотце, который воспринял некоторые мысли Гербарта, с большой
проницательностью продумал и оригинально продолжил их. Мы обязаны
ему многим; но, к сожалению, его прекрасные намерения уничтожаются
гербартовским смешением, так сказать, платоновской и нормативной
идеальности. Его крупный логический труд, как ни богат он в высшей
степени замечательными идеями, достойными этого глубокого мыслителя,
становится в силу этого дисгармонической помесью психологической
и чистой логики^.
Ср, относительно этого главу о единстве вида во II части,
Herbart,LehrbuchderPsychologie ,§ 180. S. 127, derSonderausgabe. 1882 (русск.пер.Гербарт,
Психология, пер. А. Нечаева, Спб. 1895, стр. 222).
В следующей части мы будем иметь случай заняться критическим разбором гносеологических
учений Лотце, в особенности главы о реальном и формальном значении логического.
ЭДМУНД ГУССЕРЛЬ
§ 60. ТОЧКИ СОПРИКОСНОВЕНИЯ С ЛЕЙБНИЦЕМ
Среди великих философов прошлого, с которыми нас сближает наше
понимание логики, мы назвали выше также и Лейбница. К нему мы
стоим сравнительно ближе всего. И к логическим убеждениям Гербарта
мы лишь постольку ближе, чем к воззрениям Канта, поскольку он, в противоположность
Канту, возобновил идеи Лейбница. Но, конечно, Гербарт
оказался не в состоянии даже приблизительно исчерпать все то хорошее,что
можно найти у Лейбница. Он остается далеко позади великих,
объединявших математику и логику концепций могучего мыслителя.
Скажем несколько слов об этих концепциях, которые особенно симпатичны
и близки нам.
Движущий мотив при зарождении новой философии, идея усовершенствования
и преобразования наук, заставляет и Лейбница неустанно
работать над реформированием логики. Но он глядит на схоластическую
логику прозорливее,чем его предшественники, и вместо того,чтобы осудить
ее как набор пустых формул, считает ее ценной ступенью к истинной
логике, способной, несмотря на свое несовершенство, дать мышлению
действительную помощь. Дальнейшее развитие ее в дисциплину с
математической формой и точностью, в универсальную математику
в высшем и всеобъемлющем смысле - вот цель, которой он постоянно посвящает
свои усилия.
Я следую здесь указаниям Nouveaux Essais, L. IV, ch. XVII*. Ср.,
напр., § 4, Opp. phil. Erdm. 395^, где учение о силлогистических формах,
расширенное до совершенно общего учения об "argumens en forme",
обозначается, как "une espece de Mathematique universelle, dont l'importance
nest pas assez connue" ("род универсальной математики, важность
которой недостаточно известна"). "II faut savoir, - говорится там, - que
par les argumens en forme )e nentends pas seulement cette mani^re scolastiq
...Закладка в соц.сетях
