Жанр: Философия
Континент Евразия
...собой, отказаться не может, ибо не
может уничтожить содержащиеся в ней основы государственной
идеологии и отречься от лежащего на ней долга провозглашать
истину, призывать к исповеданию и осуществлению истины и обличать
грех. Таким образом, осуществляемое на Западе, а в России
провозглашенное "отделение" не дает никакого принципиального
решения вопроса. Из всего уже сказанного такое решение,
однако, намечается. Мы бы связали его с термином византийских
канонистов - "симфония", т. е. согласование и согласованная
деятельность. При ясном понимании того, что такое Церковь
и государство и какова их истинная связь, теория симфонии
трудностей не представляет; затруднения же практического характера
разрешимы лишь в данной конкретной обстановке. Нам
представляется, например, возможным следующий выход. Не
посягая на свободную волю Церкви и не договариваясь с ней, государство
своим односторонним актом провозглашает и признает
для себя обязательной независимость Церкви от государства.
Оно признает за Церковью полную свободу ее религиозной жизни,
учения, проповеди и пропаганды, а также право предстательства
и обличения, но оно оставляет за собой право по своим законам
карать всякое их нарушение со стороны представителей
Церкви, отличая их от самой Церкви, его суду не подлежащей.
51
Признавая Церковь правомочным юридическим лицом, государство
принципиально - чтобы и косвенным образом не нарушать
независимости Церкви - отказывается от всякой материальной
поддержки Церкви и от всякого совместного с Церковью официального
выступления. Оно обязуется не только воздержаться от
использования Церкви в своих политических целях, но и всемерно
устранять политические выступления от лица Церкви. Практически
получается нечто очень близкое к европейскому законодательству
об "отделении Церкви от государства" (еще более
близкое к линии поведения, намеченной уже в России свят. патриархом
Тихоном). Но существеннейшее отличие заключается в
том, что европейское отрицание связи между государством и
Церковью заменяется утверждением этой связи и провозглашением
оправдывающего само государство религиозно-нравственного
примата Церкви, который, отрицая подчинение Церкви государству,
отрицает и подчинение государства Церкви. Таким
образом, государство получает возможность раскрыть религиозную
свою природу и руководствоваться определяемыми им самим,
а не диктуемыми "Церковью" религиозными конкретными
заданиями. Оно может, например, взять на себя именно в данный
момент необходимую защиту Православия от воинствующего
католичества и организовать религиозное воспитание и
обучение в своих школах, предложив Церкви принять в нем под
контролем государства доброхотное участие, но отнюдь не оплачивая
этого участия из государственных средств и, во всяком
случае, не превращая духовенства в зависимое от государства
чиновничество. Разумеется, все эти и тому подобные им законодательные
нормы могут иметь смысл и значение лишь в том
случае, если ясно и до конца будут осознаны принципы.
Из всего сказанного следует, что историю России, поскольку
мы берем эту историю в ее подлинном существе, надо понимать
как историю рождения, становления и развития Православной
Русской Церкви, которая и есть симфонически-личное бытие евразийско-русской
культуры и высшая форма этого бытия. Но,
поскольку мы отвлекаемся от последних и высших целей, от последнего
и высшего смысла и оправдания евразийско-русского
культурного процесса, поскольку мы снижаемся в плоскость
чисто эмпирического рассмотрения, мы усматриваем форму симфонически-личного
бытия евразийско-русского мира в его государственности.
Путем изучения истории государства российского,
путем самосознания находим мы опорные пункты для новой
идеологии и новой практической деятельности. Но в этом случае
нельзя пренебрегать и последним моментом в развитии русской
государственности, т. е. революцией. Осмысление русской революции
есть осмысление русской истории, и наоборот: уясняя
смысл революции, мы уясняем смысл истории. И так как практически
мы прежде всего ищем такого выхода из русской революции,
который бы соответствовал существу русской истории,
наша историософская концепция становится прагматической и в
высшей степени актуальной. Мы ощущаем в себе веяние того необыкновенного
стихийного подъема сил, той энергии, которые
столь непохожи на безвольные мечты умирающих элементов старой
России и столь характерны для совершающихся в самой России
процессов.
Смысл русской революции
Закончившая императорский период революция отнюдь не
дикий и бессмысленный бунт, который бы можно было сопоставить
с мятежом боровшейся с ее огосударствлением вольницы
Разина и Пугачева и который будто бы прервал мирное, идиллическими
красками изображаемое развитие России. Еще менее
русская революция является организованным группой злоумышленников,
да еще прибывших в запломбированных вагонах,
переворотом. Она - глубокий и существенный процесс, который
дает последнее и последовательное выражение отрицательным
тенденциям, исказившим великое дело Петра, но вместе
с тем открывает дорогу и здоровой государственной стихии.
Это вовсе не значит, что смысл революции правильно понят и
действительные ее задачи верно сформулированы ее официальными
идеологами и так называемыми "вождями" ее, которые, не
исключая и Ленина, сочетавшего гениальное государственное
чутье с тупостью доктринера-фанатика, были не руководителями
ее, а ее орудиями. Революция прежде всего - саморазложение
императорской России, гибель старой России как особой
симфонической личности, индивид уировавшей русско-евразийскую
культуру, и смерть ее в муках рождения России новой, новой
индивидуации Евразии. В революционной анархии, начавшейся
еще до войны и достигшей апогея в эпоху Временного правительства,
с полной ясностью обнаружился давний трагический
разрыв между народом, который со времени Петра не хотел
европейской культуры, и, так как правящий слой, европеизуясь,
вытягивал из него и европеизовал все живые силы, оставался в
потенциально-культурном состоянии, и правящим слоем, который
в европеизации утрачивал свою народность, связь с народом
и способность понимать и выражать народную идеологию. Этот
разрыв повторился в распаде самого правящего слоя на правительство
и "общество" и в распаде этого "общества" на цензовиков
и "демократию" или третий элемент. Части правящего слоя
вели друг с другом борьбу не на жизнь, а на смерть и одинаково
самозванно выступали от имени неизвестного им народа, что и
было разложением самого правящего слоя. Мы не хотим сказать,
что в деятельности и идеологиях своих правительство и интеллигенция
не обнаруживали никаких национальных черт и свойств.
Национальные черты и свойства их были не лучшими и самыми
ценными, а худшими и вредными, признаваемые ими народными
задачи как раз и являлись не народными; так что правительство
и интеллигенция оказывались правыми главным образом в
отрицании: правительство - в борьбе с интеллигенцией, интеллигенция
- в борьбе с правительством. Сейчас на "facies
Hyppocratica" правящего слоя мы задним числом ясно улавливаем
саркастическую улыбку России, для будущего которой нужна
была смерть старого правящего слоя, т. е. его саморазложение.
Вымирание старого правящего слоя совершалось в эпоху революции
и заканчивается теперь весьма различными путями.
Часть его была физически и насильственно уничтожена, часть
погибла в героической борьбе за свою старую идеологию. Многие
тихо и незаметно умерли физически или душевно в отчаянии, разочаровании
и апатии под гнетом невыносимых условий жизни.
Некоторые бежали и после безнадежных попыток организовать
европейский крестовый поход против России или перерождаются
в европейцев, или медленно умирают, задыхаясь в разреженном
воздухе своих абстракций и гальванизуя себя истерикой никому
не нужных споров и наивными надеждами. Среди них преобладают
"лидеры", т. е. люди, которых революционная анархия
на мгновение выбросила на поверхность и которые на этом основании
пришли к лестному для их честолюбия заключению, что
они-то и есть настоящие государственные "мужи", призванные
"возродить" Россию. Однако для жизненных элементов старого
правящего строя смерть оказалась новым рождением: они были
органически освоены новым, поднявшимся снизу правящим слоем
и сделались живыми его клеточками.
Новый правящий слой естественно-органически вырос из народного
материка. Однако в период революционной анархии условием
его образования было воплощение государственной стихии
в сравнительно небольшой волевой и "религиозно"-идеологически
одушевленной группе, которая, резко и фанатически
разрывая со старым, поняла, что в эпоху революции, разрушающей
все старые санкции власти, эта власть может утвердиться и
убедить народ в своей годности только мерами дикого насилия и
неразборчивостью в средствах. Такой группой оказались худшие
из интеллигентов, наименее умственно развитые и образованные,
наиболее примитивные и фанатические, и примкнувшие к
ним уголовные преступники. Это, пользуясь терминологией
XVI-XVII вв., - "воры". Идеология новой революционной власти
была примитивна, нелепа и выражала идеологию народной
массы только там, где в практических своих выводах для данного
момента скрещивалась с ней. Она приносила много неудобств
и вреда, и чем дальше, тем приносит все более. Но выбора у народа
не было, так как вся прочая интеллигенция или старалась навязать
ему свою волю, или обнаруживала полную свою неспособность
и безволие, или прикрывала свою неспособность принципиальным
саботажем. Впрочем, не следует преувеличивать расхождения
между "идеологическими" мерами коммунистов и народными
нуждами. Конечно, коммунисты, по своему обыкновению,
лгут, когда заявляют теперь, будто они всерьез вводить
коммунизм не думали. Но по существу они, называя свой эксперимент
"военным коммунизмом", высказывают и нечто справедливое.
Запрещая свободную торговлю (но не будучи в состоянии
справиться с мешочниками), экспроприируя и реквизируя, сажая
городское население на голодный паек, который позволял
выжить только здоровым и приспособленным, коммунисты верили
в наступление коммунизма, а на самом деле являлись бессознательными
орудиями возрождавшейся государственности.
Ибо иначе нельзя было спасти от полной гибели хоть часть, и
притом нужную для будущего часть, старого правящего слоя, сохранить
остатки государственного аппарата и удержать угрожаемое
государственное единство. Не обладая ни исторической санкцией,
ни политическим кредитом, который был окончательно
подорван Временным правительством, ни моральным авторитетом,
они мерами насилия утверждали и укрепляли государственную
власть и вместе с тем канализировали и организовали стихийную
и объяснимую исторически ненависть масс к "барину" и
"барству". Под влиянием идеологических традиций, идущих от
кровожадной французской революции, и в силу неизбежного в
революционной власти наличия уголовных элементов это выродилось
в чудовищный террор. Коммунисты верили, может быть,
некоторые из них и все еще верят, будто их "третий интернационал"
успешно подготовляет мировую коммунистическую революцию.
На самом деле этот "интернационал" являлся вначале
одним из бессознательных орудий в международной политике
ослабленной войной и революцией России, но очень скоро встал
в решительное противоречие с ее задачами и превратился в осознанную
наиболее государственными элементами помеху. Коммунисты,
сами того не замечая, возобновили политику Москвы, которая
тоже поддерживала и поощряла "угнетаемых" в Новгороде
или Пскове, чтобы легче и скорее эти государства подчинить себе,
а в гетманской Украине ХУП-ХУП1 вв. поощряла посполитых
против старшияы, дабы вобрать в себя тех и других. Разумеется,
теперь о завоевании Европы никто не думает; речь идет о
необходимой самообороне и о территории Евразии. Ведь по опыту
Колчака, Деникина, Юденича, Врангеля мы очень хорошо
уже знаем, что такое доброе отношение "союзников" к русским
правительствам. Мы не сторонники тех форм монополии государственной
торговли и "Госплана", какие существуют в современной
России, но мы не согласны оценивать их в отвлечении от
всего целого русских проблем и сомневаемся, что без замены их
чем-то родственным можно сохранить и русский червонец, и хозяйственную
независимость России.
Как бы то ни было, коммунистически-болыпевистская партия
- тот кристаллизационный центр, вокруг которого создался
новый правящий слой. Великолепно организованная и властная
до тираничности, она была становым хребтом правительства и -
шире - правящего слоя. Лишь за последнее время обнаружилось,
что она уже значительно растратила запас своей энергии и
своего волевого напряжения, и главное - то, чем это напряжение
было вызвано и до сих пор поддерживалось - коммунистическая
идеология, - стоит перед окончательным крахом.
Обоснованная неправомерной абсолютизацией относительного,
одностороннего и ошибочного, коммунистическая идеология порождает
в своих носителях сознание ее неосуществимости и нежизненности,
которое нельзя заглушить настойчивыми уверениями
себя во временном и тактическом отступлении. Она может
осуществляться лишь на "идеологическом фронте", самим
существованием своим ее опровергающем. Государственная стихия
заставляет коммунистов действовать вопреки своей идеологии
и испытывать жестокие разочарования именно там, где они
поступают в согласии с ней. Чем более усложняется жизнь, тем
неодолимее для них ее требования и тем более они у нее учатся; а
учиться у жизни - значит разучиваться в коммунизме. Все
труднее становится спорить с фактом умирания, и окончательного
умирания коммунистической идеологии. Иные уже готовы отказаться
от власти и, "хлопнув дверью", уйти опять в подполье в
надежде заработать на чистоте идеологии и на новой возможной
анархии; другие готовы вместе с идеологией отречься от созданных
в процессе революции, и не только для коммунистов, важных
форм. Третьи пытаются наметить и удержать среднюю, компромиссную
линию, однако же не с точки зрения ее государственного
значения, а с точки зрения нелепых идеологических
предпосылок и "заветов" Ленина. Но возможна ли длительно такая
линия? И какой пафос поддержит их слабеющую и подрываемую
внутрипартийными распрями энергию, если пафос коммунизма
уже выдохся, а другого они не знают?
Эти вопросы обладают весьма жизненным значением для ближайшего
будущего русской государственности. Ведь до сих пор
новый государственный аппарат и новый правящий слой держатся
инициативой, энергией и организованностью партии, которая
прослаивает и связывает их и все еще держит над уровнем
простой, будничной деловитости, необходимой, может быть, более
всего необходимой, но еще недостаточной. Сплоченный и
прослоенный партией непартийный правящий слой сыграл и играет
еще большую роль. Он является главным проводником конкретных
потребностей народа и здоровых традиций старой государственности.
В нем будущее связывается с прошлым и расплавляющая
все стихия революции возвращается к самым истокам
народной жизни, в которых настоящее осмысляется прошлым
и становится смыслом прошлого. В нем происходит взаимообщение
партии с народом и вырабатывается, рождается правящий
слой будущего. В нем же создаются и развиваются сами
формы новой государственности. Но если бы партия сразу и без
замены чем-либо ей равнозначным исчезла, наметившиеся, по
крайней мере, новые формы и новый правящий слой оказались
бы в очень затруднительном и даже опасном положении. Перед
нами предстала бы серая масса добросовестных, умелых и самоотверженных,
но никому не известных безынициативных и бе57
зыдейных работников, прекрасная армия без штаба и без идеологии.
В кредит ее силе никто не поверит, а перед ней тотчас же вырастут
выходцы с того света - монархические, демократические
и социалистические претенденты на власть, некоторые из которых
не постесняются сыграть на аппетитах Европы. Если даже
новому правящему слою удастся сравнительно безболезненно
удержаться у власти или, в чем можно не сомневаться, довольно
скоро ее себе вернуть, едва ли желательны серые будни и топтание
на месте.
Итак, коммунистическая идеология несомненно и окончательно
погибает, увлекая за собой и социалистические идеологии
вообще. Ее гибель угрожает гибелью и большевистской партии,
которая без идеологии не может обладать ни пафосом, ни
должной энергией, ни сильной организацией. С гибелью же
большевистской партии, если она не будет заменена, связаны
серьезные опасности для всего нового правящего слоя, для создавшихся
новых форм государственности и для нормального развития
самой Евразии-России. И опасность не только в том, что
России угрожают новые потрясения, но и в том, что "гора родит
мышь", т. е. страшное напряжение революционных годов сойдет
на нет или приведет к очень малым результатам.
Есть ли возможность предотвратить хотя бы частично эти угрожающие
уже стране опасности? Или мы должны, констатировав
факт, склониться перед его неизбежностью и уповать на инстинктивную
мудрость и творческие силы русского народа? Но
если эти свойства у него есть, в чем мы не сомневаемся, и если
мы - русские люди, они должны сказываться в нас не как пассивное
упование, а как активное искание и нахождение действительного
выхода. Он вытекает из всего предшествующего изложения.
Необходима новая идеология и необходима, как носительница
ее, новая партия, не менее одушевленная и сплоченная,
чем первые большевики.
Проблемы перехода и ближайшего будущего
Формальные требования, предъявляемые нами к новой идеологии,
уже ясны: она прежде всего должна быть абсолютно обоснованной
и - в формулировании ее - быть обращенной к конкретной
действительности сегодняшнего дня. Ее основные прин58
ципы и общее содержание достаточно уяснены в предшествующем
изложении. Попытка наметить главные пункты конкретной
программы будет сделана далее.
Ясно, что одни идеологические рассуждения, как бы умны и
верны они ни были, дела не подвинут. Наши слова и мысли
должны претворяться в деятельность; и, если на нас лежит тяжкая
ответственность за всякую теоретическую ошибку, мы еще
более ответственны за бездействие. Слово должно становиться
делом; и иные слова уже и есть дело, ибо, только раскрыв и оправдав
истинный смысл происходящего, может Россия выйти из
тупика. Ложной и лживой программе коммунистов, с одной стороны,
беспрограммности и безыдейности - с другой, необходимо
противопоставить ясную идеологию и четкую программу.
Иного выхода нет.
Простое провозглашение и развитие новой идеологии недостаточно.
Такой роскоши мы позволить себе уже не можем. Оставаясь
в области чистой теории, мы расплываемся в ненужных
словесных спорах и вредных абстракциях, в писании законов,
которые будут оказываться устаревшими ранее их написания.
Теоретическая разработка идеологии нужна, но не в ней центр
тяжести. Необходимо создать новую партию, которая бы явилась
носительницей этой новой идеологии и смогла занять место коммунистической.
Эта партия должна вместо большевиков стать
основой и направляющей силой уже создавшегося в России нового
правящего слоя. И если без новой идеологии такой партии не
создать, то без нее новая идеология обречена на очень долгую недейственность.
Мысля новую партию как преемницу большевиков, мы уже
придаем понятию партии совсем новый смысл, резко отличающий
ее от политических партий в Европе. Она - партия особого
рода, правительствующая и своей властью ни с какой другой
партией не делящаяся, даже исключающая существование других
таких же партий. Она - государственно-идеологический союз;
но вместе с тем она раскидывает сеть своей организации по
всей стране и нисходит до низов, не совпадая с государственным
аппаратом, и определяется не функцией управления, а идеологией.
Формально нечто подобное этому представляет собой итальянский
фашизм, лишенный, впрочем, глубокой идеологии; но,
разумеется, большую аналогию дают сами большевики. Возможность
такой партии связана не только с тем, что она мыслится
как часть того же правящего слоя, частью которого сейчас явля59
ются большевики, но и с тем, что сохраняются существующие
ныне в России формы демократии (система Советов с многостепенностью
выборов). Ведь именно они устраняют опасности западной
демократии, т. е. господство группы политиков-профессионалов
и объясняемую этим многопартийность.
Само собой разумеется, было бы наивно предполагать, будто
подобную партию-правительство можно создать в эмиграции.
Помимо того что эмиграционной партии никто в России не поверит
и что из-за границы нельзя сделаться русским правительством,
иначе как на бумаге, новая партия по самому существу дела
должна находиться в тесной связи с правящим слоем, из него вырастать
или, по крайней мере, частью впитывать его в себя и с
ним сливаться. Роль эмиграции здесь очень скромна и может
лишь несколько возрасти, как только в России станет возможной
легальная политическая борьба. Зато уже теперь на эмиграцию
падает идеологическая работа.
Если мы называем новую партию (союз) возможной наследницей
большевистской и с большевистской ее сопоставляем, мы
имеем в виду форму и структуру, а не содержание ее идеологии.
Коммунистической идеологии противопоставляется принципиально
иная - сознательно-религиозная, православная и не отвлеченно-интернациональная,
а евразийско-русская. И если новая
партия притязает на то же самое место в государственном
строе современной России, строй этот, а потому и "партия" понимаются
иначе. Именно: в первую голову необходимо устранить то
нелепое и вредное смешение религии (мнимой) с политикой, которое
называется у большевиков отделением церкви от государства.
Положение Церкви надо определить в уже сказанном направлении
(§7), а партию и государство освободить от религиозных
черт и тенденций, в то же самое время утверждая религиознонравственный
примат Церкви (§7), т. е. религиозную или абсолютную
обоснованность государства. Конечно, речь идет не о каком-то
подчинении государства Церкви - против тенденции коммунистов
подчинить политику религии (разумеется, своей "религии"
коммунизма-атеизма) мы как раз и хотим бороться, но не
для того, чтобы заменять коммунистическое насилие православно-церковным
и насильственно оцерковлять. Таким злостным истолкованиям
нашей мысли противоречит уже то, что мы считаем
необходимым базироваться на нынешнем правящем слое и исходим
из признания основ ныне существующего государственного
строя России, созданной революцией формы демократии.
С нашей точки зрения, революция привела к созданию наилучшим
образом выражающей евразийскую идею форме - к
форме федерации. Ведь федеративное устройство не только
внешне отмечает многочленность евразийской культуры, вместе
с тем сохраняя ее единство. Оно способствует развитию и расцвету
отдельных национально-культурных областей, окончательно
и решительно порывая с тенденциями безумного руссификаторства.
Это - сдвиг культурного самосознания, несомненное и
важное его расширение и обогащение. Но это еще и путь к безболезненному
исправлению кое-где поврежденных границ Евразии.
Правда, за время революции разыгрались сепаратистскинационалистические
страсти местных интеллигенций, да и политика
большевиков иногда вызывала к бытию народности, которые
сами о своем существовании и не подозревали. Однако
большевики же нашли средство для борьбы с болезненным разрастанием
национализма в так называемом районировании. Всякое
новое правительство должно будет руководствоваться этими
правильно намеченными основными линиями.
Необходимым условием народности (демотичности) государственного
строя является органическая связь между массой народа,
которая, будучи не простой совокупностью индивидуумоватомов,
а органическим целым, все же обладает лишь потенциальным
личным бытием, лишь неосознанным, хотя и определенным
миросозерцанием и лишь бессознательной, стихийной волей,
с одной стороны, и вырастающим из народа правящим слоем,
который находится с народом в постоянном взаимообщении
и, порождая правительство, формулирует народное миросозерцание,
выражает и осуществляет народную волю, - с другой.
Конечно, правящий слой раскрывает свою идеологию и проводит
свою волю, но и та и другая в нормальных условиях являются в
целом и главном лишь индивидуацией и конкретизацией народного
сознания. Таким образом, правящий слой, как организованное
меньшинство, сознательно осуществляет бессознательную
волю целого. Существо этого процесса индивидуации и конкретизации
органично. Оно лишь в очень малой степени выразимо
отвлеченно-рациональными формулами и не может быть канализованным
в рационалистически построенных формах политического
бытия. Поэтому при известных условиях ненародной
бывает и самая совершенная теоретически республика. Равным
образом народной (демотической) может быть и абсолютная мо61
нархия, тем более и во всяком случае русское царство, как наилучшая
форма государственного единства Евразии.
Внешние формы, не имеющие полноты процесса, имеют
значение второстепенное, хотя и важное, так как есть формы более
совершенные и длительные. Если произошел разрыв органической
связи между народом и правящим слоем, самые
лучшие формы ничему не помогут; если же такая связь существует
и сильна, то даже плохие формы особого вреда не принесут.
Независимо от качества форм нарушение органической связи
приводит к тяжелой болезни государственного целого и часто к
революции. Этим нарушением мы объясняли выше русскую революцию.
Оно же-вне плохое качество политических форм,
которые и действительно плохи, но являются лишь симптомом
болезни, - лежит в основе переживаемого Европой кризиса.
Считая необходимостью народность государственного строя,
т. е. приемля идею демократии в подлинном ее существе, мы не
должны смешивать принцип демократии с ее исторически относительными
формами и, повторяя ошибки наших предков,
...Закладка в соц.сетях
