Жанр: Философия
Континент Евразия
...ения в полноте жизни индивидуума, мно18
гих индивидуумов, общества, уже как бы предсодержит в себе
жизненные стихии конкретной деятельности. В этом какразизаключается
одно из самых важных внешних отличий истинной
идеологии от ложной, критерий истинности идеологий, хотя критерий
только внешний и практический. Людям, которые стоят
вне истинной идеологии и убежденно и энергично стремятся к каким-нибудь
целям, связывая их с идеологией ложной, может казаться,
что истинная идеология говорит о чем-то другом и даже
противоположном. Но из самой этой идеологии видны и ясны как
правда основного стремления этих людей, так и их ошибки, которые
мешают им осмыслить собственное свое стремление и видеть
оправдание его существа именно и только в истинной идеологии.
Такова природа истинной идеологии, но не таковы, конечно,
эмпирические ее выражения. Эмпирически можно только более
или менее приближаться к се природе. Эмпирически она предстает
лишь как внутренне связанная и вечно развивающаяся система
идей. При этом не всегда и не всеми вполне и точно улавливается
(иногда - лишь чуется) связь этих идей; и часто идеология нс всем
раскрывается как всеобъемлющая, но противостоит отрицающим
ее ложным идеологиям и словно и не показывает, что, обличая их
ложь, она содержит в себе их правду. Однако всегда уловимо то,
что можно назвать ее "духом", - ее целостность и органичность,
ее действительная связь с конкретной жизнью. По самому существу
своему истинная идеология в полноте своего раскрытия и содержания
должна достичь предельной конкретности и индивидуализованности:
в конкретизации смысл ее развития. Поэтому вполне
и до конца в отвлеченных формулах она невыразима, хотя и должна
постоянно быть выражаемой и отвлеченно. Иначе как ее означить
и понять? Как проникнуться ее духом? Отвлеченное выражение
идеологии необходимо как символ ее, как приближение к
ней, которое должно будет уступить место новому и большему
приближению - и чем скорее, тем лучше. С помощью отвлеченного
выражения идеологии создается возможность органического ее
освоения, схватывается ее основная идея, которая потом уже как
бы сама собой раскрывается в индивидууме - и в каждом индивидууме
по-особому. Отвлеченная формулировка играет служебную
роль; и признание любой данной формулировки идеологии за полное
ее выражение означает смерть ее, означает, что она на место
истины прокралась ложью. Однако сознание того, что всякая формулировка
относительна, не заключает в себе никакого релятивизма.
Ибо всякой формулировкой все же дается и само существо.
19
Истинная идеология проистекает из некоторой абсолютно несомненной
основной идеи и, развиваясь через систему идей, конкретизируется
до последнего предела, т. е. становится самой конкретной
жизнью, которую она осмысливает, преобразует и творит.
Поскольку идеология обращается к данной конкретной жизни
и превращается в нее, поскольку идеология становится основанием
сознательно-волевой деятельности, она выражается в программе,
по необходимости временной, условной и подлежащей
изменениям. Это путь от идеи к жизни, нужный и плодотворный,
если истинна исходная идея. Ибо истинная идея и есть смысл самой
действительности, почему и может ее совершенствовать, но
не может ее калечить. Поскольку сама конкретная жизнь в инстинктивном
и стихийном своем самораскрытии остается верной
своему существу, а не заблуждается во тьме, поскольку она
начинает себя осмыслять - она приводит к своей идее, к истинной
идеологии. Можно поэтому двигаться от жизни к идее так же,
как от идеи к жизни. Идеология осмысляет жизнь, что не умаляет
самостоятельности жизни, ибо семя идеи - сама жизнь.
Жизнь рождает идеологию, что не умаляет идеологии, ибо жизнь
и есть конкретность идея. Поэтому в разные эпохи то идеология
опережает жизнь, то жизнь опережает идеологию. Так, в эпоху
немецкого идеализма и наших славянофилов идеология раскрывалась
в удаленности от жизни, которая своих проблем ясно еще
не ставила. Идеология Шеллинга и Гегеля явилась как предвозвестница
новой жизни. Естественно, что она осталась непонятой и
скоро была урезана и искажена в позитивистических и материалистических
толкованиях и программах, чтобы умереть в социалистическом,
так называемом, мировоззрении. В нашу эпоху, наоборот,
жизнь опередила идеологию и властно требует идеологического
осмысления и оправдания. Занимающаяся у нас, в России,
заря новой жизни - заря новой философской эпохи.
О некоторых необходимых предпосылках истинной идеологии
Новая эпоха предполагает и новую установку сознания, видение
того, что прежде оставалось в тени, переоценку старого и в
связи со всем этим новую терминологию. Чтобы заново жить и
что-нибудь понимать в новой жизни, нужно переучиваться и
прежде всего непредвзято, критически отнестись к обветшалой
традиции, внимательно прислушиваясь к нарождающемуся. Конечно,
вздор, будто есть какая-то "буржуазная" наука, которую
надо заменить пролетарской, - вздор не только потому, что нет
ни малейших признаков появления "пролетарской", но и потому,
что все выдающее себя за таковую оказывается не чем иным,
как плохо и наивно усвоенными элементами прежней. Но прежняя-то
несомненно переживает кризис. Этот кризис науки и
научного миросозерцания, прикрытый ныне действительно блестящими
успехами техники, начался уже давно - вместе с упадком
великих философских систем XIX в., с "убыванием души"
европейской культуры. Заключается он в исчезновении органически-синтетических
идей, в замене органического единства
внешним и механическим, что и сказывается, с одной стороны, в
скептическом релятивизме и специализации, с другой - в безнадежных
попытках объяснить все явления по типу механических
связей и материального бытия. Весьма естественно и понятно,
что в то самое время, как само научное мировоззрение начинает
уже превозмогать наивный материализм, появившийся как упрощение
идеалистической философии и восторжествовавший
как реакция на ее отвлеченность, популярная литература с особенным
увлечением выдает за науку все уже обличенное в ненаучности,
в частности материализм, дарвинизм, социализм.
Настоятельно необходимо хотя бы самое малое научное и критическое
сомнение. Превозмогая человеческую склонность верить
словам и авторитетам, надо задать себе самый простой и естественный
вопрос: точно ли наука то, что выдают, а частью и
считают за науку люди, научно не квалифицированные,
научных открытий не сделавшие, даже развитию техники не
способствовавшие, - вроде называющих себя "научными" социалистами,
но годных лишь в объекты науки полуинтеллигентов?
Человек, желающий обладать научным мировоззрением,
должен и относиться к нему научно, т. е. критически. Если же
материалистически-социалистическая идеология кажется благоприятной
для угнетенных, так простой расчет должен побудить
к вопросу, нет ли другой идеологии, не менее, а может
быть, и более благоприятной, но наверно истинной, ибо если социалистическая
ошибочна, так ее посулы все равно ни к чему не
приведут.
В этом изложении мы, само собой разумеется, не можем задаваться
целью исчерпать и объяснить основы нового научно-философского
миросозерцания. Тем не менее для того, чтобы сде21
дать дальнейшее изложение и нашу терминологию более доступными,
мы должны предпослать несколько общих замечаний.
Основному понятию старого миросозерцания - понятию отделенного
и замкнутого в себе социального атома - мы противопоставляем
понятие личности как живого и органического единства
многообразия; понятию механической связи и внешней, отвлеченной
системы - понятие органического единства или, вернее
и точнее, единства личного. Личность - такое единство множества
(ее состояний, проявлений и т.д.), что ее единство и множество
отдельно друг от друга и вне друг друга не существуют. В
самом деле, нет личного сознания и личности вне ее мышления,
хотения н других се состояний, и нет личного состояния, которое
не было бы проявлением самой личности и не связывалось бы со
всеми прочими ее состояниями. Личность - единство множества
и множество единства. Она - всеединство, внутри которого
нет места внешним механическим и причинным связям, понятие
которых уместно и удобно лишь в применении к познанию материального
бытия.
Вместе с тем мы признаем реальностью не только индивидуальную
личность (которая по существу-то своему вовсе не только
"индивидуальная"), а и социальную группу, и притом не только
"сословие" и "класс", как это делают и марксисты, но и народ, и
субъект культуры (например, культуры русско-евразийской,
объемлющей многие народы, культуры европейской и т. д.), и
человечество. Заменяя понятие внешней связи понятием связи
органической или личной, мы считаем и называем их личностями,
но, в отличие от индивидуумов, личностями соборными, или
симфоническими. Поэтому такие являющиеся в системе марксистского
миросозерцания неуместными и все же неустранимыми
метафорами выражения, как "классовое или народное сознание",
"миросозерцание", "желания", "стремления", "идеология
класса или народа" и т. п., для нас соответствуют реальности и
точно ее описывают. Говоря несколько упрощенно, симфоническая
личность отличается от индивидуальной тем, что ее множество
есть не множество стремлений, состояний и т. д., но множество
самих индивидуальных личностей или - для высших симфонических
личностей (например, народа, человечества) - множество
личностей симфонических (например, социальных
групп, народов). Этим объясняется более резкая взаимопротивопоставленность
ее моментов (индивидуумов) в ее не связанном с
индивидуальным телом единстве. Симфоническая личность не
пространство и среда, содержащие в себе, как вода рыб, индивидуальные
личности, но сами они в их единстве. Таким образом,
то, что мы называем индивидуумом, вовсе не только ограниченная
в себе и отграниченная от других индивидуальная личность,
а в значительной мере еще и им лишь индивидуализуемые симфонические
личности. Эмпирически симфоническая личность,
как, впрочем, и личность индивидуальная, всегда несовершенна.
Ее единство эмпирически полноты не достигает, сказываясь
во взаимообщении и взаимопознании индивидуумов, в частности
и в таких явлениях, как обучение, воспитание, соединение их в
увлеченности общей идеей и т. п. Все это объяснимо только на основе
здесь лишь намечаемого учения о личности, которое избавляет
историка или социолога от необходимости строить свою
науку не на фактах, а на метафорах. Даже реальность н достоверность
самого знания можно показать и доказать лишь на почве
формулируемого нами учения, как оно же позволяет преодолеть
непонятность факта причинной связи. Собственно говоря, оно
является не чем иным, как простым обобщением ряда специальных
выводов, к которым привели современная философия н современная
наука. Для дальнейшего нашего изложения следует
заметить, что эмпирически единство симфонической личности
сказывается в согласованности или соборном единстве составляющих
ее симфонических же и индивидуальных личностей, каковое
единство индивидуальности своих моментов не уничтожает,
но ее обнаруживает и раскрывает. Поэтому мы и пользуемся
термином "соборная", или "симфоническая" (т. е. согласованная,
хоровая), личность. Эмпирическое несовершенство такой
личности и сказывается как раз в том, что согласованность ее не
вполне достигнута и достигается часто путем ожесточенной взаимной
борьбы составляющих ее личностей, народов, групп, индивидуумов.
Учение о личности (просопология) является первой предпосылкой
для правильного и полного понимания той евразийской
идеологии, уяснению и развитию которой посвящено данное изложение.
Вторая предпосылка относится к области религиозной
и вытекает из самого существа дела. Ведь мы должны найти
идеологию не предположительную и потому, "может быть, и
ошибочную, а несомненно истинную", по крайней мере в основных,
исходных идеях. Не стоит искать и строить идеологию, которая
при попытках ее осуществить может привести к разрушительным
для жизни потрясениям и так же бесславно и трагико23
мически обнаружить свою ложность, абстрактность и бессилие,
как уже обнаружила все это материалистически-социалистическая
теория. Не стоит, с другой стороны, трудиться и над идеологией,
которая окажется недейственной или оправдывающей
лишь нудное приспособление к серой действительности. Нам необходима
идеология, которая бы одушевляла пафосом вечного,
абсолютно-ценного, властно призывала к абсолютно оправданной
деятельности и была несомненно, т. е. абсолютно, обоснованной
в своих истоках. Но найти абсолютное основание чего-либо -
значит найти основание это не в чем-либо частном, не в интересах
какого-либо индивидуума, отдельной социальной группы,
отдельного класса, народа, культуры, но в целом. Это значит
найти основание идеологии в человечестве и мире и даже более -
прежде всего в том, что обусловливает человечество и мир. Человечество
же и мир обусловлены уже "необусловленным", или абсолютным,
которое составляет предмет действенной религии и
религиозной философии. Эту мысль необходимо ясно и глубоко
осознать - прежде всего затем, чтобы не смешивать подлинно
религиозного с мниморелигиозным. Подлинно религиозно то,
что действительно относится к самому абсолютному, а не то, к
чему я отношусь так, как должен бы был относиться к абсолютному.
Считая идола Богом и относясь к нему как к Богу, человек
еще очень далек от Богопочитания. Так, например, коммунисты
верят в свою теорию, как в религиозную истину, т. е. в истину,
связанную с самим Богом. Их вера, которую они по недоразумению
и по слабому своему умственному развитию называют
научным убеждением, объясняет их пафос и необычайную их
энергию. Но так как абсолютным, или Богом, они считают идола,
т. е. человеческую выдумку, вера их есть вера мниморелигиозная
и не устоит перед верой религиозно подлинной. Коммунизм,
который представляет собой самый зрелый плод всего материалистического
миросозерцания и самое последовательное
развитие материалистического социализма, есть вера. Ибо коммунизм
верит в опровергнутый наукой материализм, верит в необходимость
прогресса и своего торжества, верит в гипотезу
классового строения общества и миссию пролетариата. Он - вера,
ибо одушевляет своих сторонников религиозным пафосом и
создает свои священные книги - которые, по его мнению, подлежат
только истолкованию, но не критике, - своих святых и подобную
церковной организацию. Но он - внутренне противоречивая
вера, ибо, вопреки своим утверждениям, он не ждет тер24
пеливо результатов необходимого процесса, но пытается насильственно
осуществить свои цели и ведет идеологическую борьбу.
Наконец он - вера ложная, ибо, слепо веруя в науку, он верит в
опровергнутое наукой же и ничем не доказанное, и вредная, ибо
осуществляет себя путем самого жестокого насильничества.
Мы настаиваем на правильности наименования коммунизма
верой и употреблять слово "вера" не боимся, а для себя не считаем
его унизительным. Напротив, унизительным для человека мы
считаем, когда он называет свою веру наукой и, рассуждая о науке
и вере, не понимает ни той ни другой. Ибо это тоже лишь порожденный
заблуждениями западной науки предрассудок, будто
вера и наука - две независимые друг от друга и даже взаимно
враждующие области. Нет веры без науки и нет науки без веры.
Истинная вера содержит в себе свою науку со всеми ее исканиями
и сомнениями. В основах своих вера не меньше, а больше, чем
наука, обоснована. Ведь для того чтобы признать истины веры
субъективными выдумками, надо предварительно признать, что
абсолютного, или Бога, абсолютно нет или что абсолютное отделено
от человека и ему абсолютно недоступно. Но, не говоря уже
о том, что утверждение абсолютного несуществования Бога или
абсолютной его недоступности возможно только, если есть нечто
"абсолютное", - указанное "предварительное признание" нуждается
в каких-то доказательствах. Мыслящий и добросовестный
человек не может не признать своей обязанности свои утверждения
доказывать. Однако мы от него таких доказательств не
будем и спрашивать, ибо православная христианская вера как
раз из того и исходит, что Божество с человечеством соединено и
только потому человечеству ведомо и доступно. Иначе христианство
не было бы религией Богочеловечества.
Итак, если мы хотим найти идеологию, в основаниях своих
абсолютно истинную, абсолютно несомненную, мы должны искать
эти основания в религии, в религиозной вере. Отказываясь
от религиозной веры, мы обрекаем себя либо на серый оппортунизм
и даже индифферентизм, либо на опасное экспериментирование
- на испытание гадательных идеологий путем попыток их
осуществления в надежде, что какая-нибудь из них в конце концов
окажется не губительной, а плодотворной. Рассуждая же
чисто практически, нельзя надеяться на преодоление коммунизма,
если религиозной, хотя и мнимой вере коммунистов и их
мниморелигиозному одушевлению не будет противопоставлена
другая вера; и можно надеяться на верную победу лишь в том
случае, если новая вера, новая идеология будут подлинными и
несомненно истинными. В случае же естественной или насильственной
смерти коммунистической партии нельзя без религиозной
веры и религиозного одушевления рассчитывать на то, что
жизнь развернет всю свою полноту и потенциальную энергию.
Грубо говоря, надо противопоставить идеологии коммунистов
идеологию не менее, а более ценную.
Против этого практического соображения могут выдвинуть
два возражения. Во-первых, станут указывать на то, что будто
бы христианская религия аскетична, отрицая эмпирическую
деятельность во имя спасения души и загробной жизни. Но это
предрассудок, возникший на почве еретического католического
христианства и на почве невежества русских людей, которые и
русское-то Православие понимают по-католически. На самом деле,
усматривая высшую форму христианской жизни в христианском
самоотречении и, частью, в монашеском аскетизме, Православие
признает эту форму приемлемой лишь для немногих избранных
и связывает с особым служением человечеству. Тут
столь же мало мироотрицания и даже еще меньше, чем в признаваемой
всяким разумным правительством и всяким разумным
человеком необходимости освобождать ученого от обязательного
физического труда, а рабочего от обязательного решения уравнений
с тремя неизвестными или изучения "Капитала". Что касается
эмпирической деятельности, а Православие провозглашает
как раз ее необходимость, признавая ее ценность и ее включенность
в "царство Божие", спасение же души мыслит как усовершенствование
ее путем жизнедеятельности и в самой жизнедеятельности.
Царство Божие осуществляется в мире: мир входит в
него и в нем не исчезает, а преображается. Надо только проводить
различие между Церковью и грешными людьми, которые
ошибочно себя с нею отожествляют, хотя и входят в нее лишь
частично.
Второе возможное возражение сводится к упреку в использовании
религиозной веры и Церкви как средства, т. е. к фактическому
отрицанию за религией абсолютного смысла и значения и,
значит, к самопротиворечию. Но и этот упрек покоится на недоразумении.
Мы вовсе не пытаемся обосновать данную идеологию
религией, но в религии находим основы идеологии или выводим
идеологию из религии потому, что сама религия требует от нас ее
идеологического и действенного раскрытия. Поэтому фактически
мы резко отграничиваем нашу позицию от позиции, напри26
мер, монархистов-реставраторов, для коих без их политической
доктрины (самодержавия) нет и Православия. Стремлением
подчинить религию и Церковь политике в значительной мере
объясняют упадок церковно-религиозного сознания и появление
мнимых религий (атеизма, материализма, социализма) в русском
обществе и народе уже задолго до революции.
Итак, из абсолютно несомненных истин религии, т. е. русской
православной веры, проистекают основы истинной идеологии.
Идеология же эта, будучи смыслом и существом конкретной
действительности, раскрывается в систему и программу, объясняющие
совершающееся и дающие правильный путь к сознательно-волевому
воздействию на него. Таким образом, путь от
идеи к жизни совпадает с путем от веры к жизни; и осуществляющая
идеологию жизнь становится опытной проверкой идеологии,
ибо, как уже указано, и обратный путь от жизни или осмысление
жизни приведет к той же идеологии и, следовательно,
к вере. Последнее обладает для нас большим практическим
значением. Мы должны кратко коснуться некоторых положений
Православия и раскрыть нашу идеологию, из него исходя и на
него опираясь. С другой стороны, мы очень хорошо понимаем, на
какие затруднения и на какую толщу предубеждений наталкивается
наш замысел. Приходится считаться и с поразительным невежеством
большинства русских людей в области православной
веры, и с воспитанным десятилетиями религиозным индифферентизмом,
и с укоренившейся отчасти под влиянием Запада
"религией" позитивизма, материализма и атеизма, и с ненавистью
к старому режиму, переносимой на Церковь, которую он
пытался превратить в орудие своей политики. Многие искренне
верующие люди испугаются смешения веры с политикой и насторожатся
при мысли, что мы хотим оправдывать и обожать
греховно-эмпирическое бытие, хотя мы самым строгим образом
отличаем Божественное от тварного и совершенное от греховноэмпирического.
Другие успокоятся на ленивом сомнении в том,
что вера и практическая деятельность нерасторжимы; и таким
образом верующие люди сойдутся со считающими себя ни во что
не верующими на одном предвзятом нежелании вникнуть в дальнейшее
изложение. Мы знаем, что многие даже верующие люди
еще не доросли до сознания единства веры и деятельности, что
еще больше людей, не доросших до религиозного сознания. Но
мы уверены, что с теми, кто вникает в русский революционный
процесс и непредвзято его переживает и осмысляет, мы найдем
общий язык и столкуемся на почве конкретной программы.
Пусть для них она будет достаточным и последним, а для нас -
выводом из высшего; пусть они, по нашему мнению, слишком к
себе не требовательны, а мы, по их мнению, метафизики. Мы
идем от идеи к жизни, они идут от жизни к идее, но где-то посредине
мы с ним встречаемся, находя и общую почву, и общее дело.
Ради этого дела мы просим у них внимания и готовы даже освободить
их от чтения следующих двух отделов.
Ill
Православие как основа идеологии
Православие не одно из многих равноценных христианских
исповеданий. Подобная точка зрения возможна лишь на почве
внеконфессионального или мнимонадконфессионального христианства.
Но внеконфессиональное христианство абстрактно и
безжизненно; и оно даже не христианство, ничем не отличаясь от
"универсальной" религии, т. е. от язычества. Православие -
высшее, единственное по своей полноте и непорочности исповедание
христианства. Вне его все - или язычество, или ересь, или
раскол. Этим, однако, ценность инославия целиком не отрицается.
В инославии, хотя и еретическом - в католичестве и протестантстве,
- даны особые и по существу своему абсолютно ценные
аспекты христианства, которые чужды православным народам
и могут быть раскрыты только народами романо-германскими
и жизненно важны именно для них. Однако лишь отрекшись
от своей ереси, т. е. от горделиво-упорного пребывания в своем
одностороннем и потому ложном уединении, лишь покаявшись,
в силах будут католики и протестанты раскрыть вполне собственное
свое достояние, нужное для всей Церкви Христовой, т. е.
для будущего Церкви Православной. И время не терпит: если
они не сделают этого, они погибнут в начавшемся уже процессе
культурного разложения, в позитивизме и серой гражданственности,
в бесплодном революционном бунтарстве и материалистическом
социализме, из страшной борьбы с которым мы победно
выходим. Не следует толковать высказываемые здесь мысли
"по-католически", т. е. понимать их как провозглашение какогото
отвлеченно универсального, исключающего или оставляющего
вне себя все индивидуальные или индивидуально-культурные
и национальные особенности и потому безжизненно абстрактно28
го неконфессионального христианства или как стремление русифицировать
или грецизировать инославие. Идеал Православия,
практически, особенно в европеизованный императорский период
русской истории, часто остававшийся непонятым, заключается
не в "религиозном интернационале", а в симфоническом и органическом,
в соборном единстве многих исповеданий, православных
не в том смысле, что они греческие или русские, а в том,
что они не еретичны. Такое соборное единство не отрицает романской
или германской индивидуальности и не оставляет их
вне Церкви как нечто несущественное. Напротив, оно требует от
этих индивидуальностей полного и свободного самораскрытия
их в Христовой вере и так именно понимает "возвращение" их в
лоно Православия. Существуя пока только как русско-греческое
и преимущественно как русское, Православие хочет, чтобы весь
мир сам из себя стал православным и чтобы иные симфоническиличные
аспекты Православия в союзе христианской любви и свободы
соединились соборно, или симфонически, с русским,
греческим и славянским.
Таково по существу и отношение Православия к язычеству.
Язычество есть потенциальное Православие. Само собой разумеется,
что по степени осознания христианских ястин язычество
стоит ниже, чем инославие, и более его удалено от православия
русского. Однако, не будучи сознательно-упорным отречением
от Православия и горделивым пребыванием в своей отъединенности,
язычество скорее и легче поддается призывам Православия,
чем западнохристианский мир, и не относится к Православию
с такой же враждебностью. Как потенциальное христианство,
как смутное и печальное опознание истины язычество само
по себе особенной стойкостью не отличается. С другой стороны,
если мы сосредоточимся на язычестве, этнографически и географически
близком России и частью входящем в ее состав, мы легко
обнаружим некоторое особо близкое родство его первичного
религиозного уклада именно с русским православи
...Закладка в соц.сетях
