Жанр: Электронное издание
big-eval
...назад.
- Он не собирался проводить вас домой из школы?
Она ужасно удивилась:
- Нет, ну что вы!
- Маша, вы никому не писали записок? Ну, в ящик, который стоял на сцене,
ничего не бросали?
- Я не писала. Я не видела никакого ящика.
- Как не видели? - поразился Никоненко. - Ящик для игры в почту стоял на
краю сцены. Слева, если стоять к сцене
лицом.
- Не видела, - повторила она жалобно. - Когда я сидела, мне сцену было
почти не видно. Я только Потапова видела
в президиуме. Я еще подумала, что он говорит хорошо, не как все остальные
начальники. А когда все кончилось, и мы
встали, там не было никакого ящика. Хотя я и не смотрела. Ко мне Димочка
подошел.
Здрасте вам! Не было ящика! Где же он был?
Когда капитан прибыл на место происшествия, ящик стоял как раз в левом
углу сцены.
- Маша, вы точно помните, что ящика не было?
- Нет. Не точно. Я не смотрела. По-моему, не было.
- А потом вы не видели его?
- Когда потом?
- На банкете?
- Нет. Не видела.
- Вы думаете, что убийца спрятался в ящике для записок? - поддел его
врач, до этого благородно помалкивавший.
Никоненко махнул на него рукой.
- Маша, вы пришли к началу вечера?
- Я опаздывала. Я бежала, споткнулась на крыльце и схватилась за Вовку
Сидорина. Он тоже опаздывал.
- Он спешил, так же, как и вы?
- Наверное. Нет, он не бежал, как я. Он шел медленно. Когда я его
схватила, он отдернулся, как будто я ему больно
сделала.
- Вы разговаривали с ним?
- Пока входили в школу. Потом он куда-то пропал. Наверное, Дину искал. Он
всю жизнь был влюблен в Дину.
Она... очень красивая. Как была, так и осталась.
Мария Суркова говорила, как совершенно нормальный человек, - исчезла
неестественная громкость и четкость
речи и сумасшедший блеск пропал из темных глаз. Оказалось, что она самая
обыкновенная женщина - страшненькая от
пережитой операции, потери крови и сегодняшнего ночного потрясения.
Кому она нужна так, что убить ее решились прямо в больнице, где всегда
есть люди - охрана, дежурные врачи,
ночные сестры?! Откуда убийца знал, в каком она состоянии? Почему был уверен,
что она не сможет встать? Не поднимет
шум?
Он знал, что ей колют снотворное. Он знал, что она очень слаба.
Выходит, он приходил к ней?
Или это - она?
Больше всего на свете он боялся, что это именно она.
- Маш, вы не помните, кто-нибудь из гостей принес с собой в раздевалку
сумку с луком?
Она помолчала, как будто не сразу смогла понять, о чем речь.
- Какую сумку?
- Обыкновенную сумку. Серо-коричневую. С перьями лука.
Она еще подумала.
В голове, которая сегодня была почему-то намного меньше, чем вчера, и там
даже обнаружилось место для
нормальных человеческих мыслей, медленно заклубилось какое-то воспоминание.
Действительно, была сумка с луком. Точно была. Но где? В раздевалке? Или
на крыльце? Или в овощном магазине
напротив работы, где Маруся покупала огурцы для Федора?
- Я не помню. Была какая-то сумка, только я не помню где. А как вас
зовут?
- Меня зовут Игорь. Игорь Владимирович Никоненко.
- Вы думаете, он меня все-таки убьет, Игорь Владимирович?
- Я не знаю, - сказал Никоненко честно, - но я постараюсь сделать все,
чтобы вы остались целы.
Ты уже два дня старался.
Будешь дальше так же стараться, ее как пить дать укокошат.
Охрану к ней, конечно, никто и не подумает ставить. Это вам не Потапов
Дмитрий Юрьевич. Это дело президент
под личный контроль не возьмет. И Генеральному прокурору до потерпевшей Сурковой
дела столько же, сколько мне до
вождя племени зулусов из Центральной Африки.
- Хватит, - сказал врач решительно, - вы ее уже успокоили.
- Постарайтесь не бояться, - попросил Никоненко. Душевный тон, когда на
помощь не приходил Анискин, давался
ему плохо. - Сюда он больше точно не придет. А там посмотрим.
- Мне нельзя, - сказала она серьезно, - у меня Федор.
- Вы что? - спросил врач грубо, когда они вышли в коридор. - Не могли ей
сказать, что это все ерунда?
- Не мог, - отрезал Никоненко.
- Почему?
- Потому что это не ерунда.
Из ординаторской он позвонил Печорину.
- По крайней мере, - сказал полковник недовольно, - это подтверждает, что
стреляли действительно не в Потапова.
Нам от этого только плюс. Если всю комбинацию не придумали для отвода глаз.
Никоненко промолчал. Он был совершенно уверен, что дело тут вовсе не в
"отводе глаз", и полковник знал его
точку зрения.
- Дятлов с Морозовым свидетелей опрашивают. Тебе бы тоже этим заняться,
Игорь Владимирович.
- Разрешите навестить Дмитрия Лазаренко и Больц?
- Ищешь, где погорячее? - спросил полковник то ли с осуждением, то ли с
одобрением.
- Никак нет. - За окном сияло солнце, мокрый асфальт сверкал нестерпимо.
Неужели все-таки весна? - Собираюсь
допросить мать и... подругу.
Язык неожиданно зацепился за слово "подруга", и поэтому выговорилось оно
нечетко. Полковник ничего не
заметил.
- Валяй, - сказал он свое любимое слово. - Вечером подъезжай, поговорим.
А с записками надумал чего?
- Пока нет, - соврал Никоненко. - Пока думаю.
Он положил трубку, подошел к окну и распахнул форточку. Плотный влажный
воздух, в котором совершенно
осязаемо плескалась весна, вломился в затхлое помещение, стукнул деревянной
рамой, сквозняком дернул дверь.
Надо ждать, когда она очухается, и начинать все сначала - что у нее за
работа, что за семья, что за квартира, что за
зарплата, что за мужики присутствуют в ее жизни. Нужно поднимать все связи ее
подруги и выяснять, что за выгода может
быть той от смерти этой.
Совсем близко ревело Садовое кольцо. Ревело тоже как-то очень повесеннему,
настырно, весело, освобождение, и
птаха кричала ошалевшим от весны голосом, и вода капала, лупила по жестяному
крашеному подоконнику.
Капитан вздохнул и прикрыл форточку, выгнав весну на улицу.
Он должен работать. Он должен правильно думать, и тогда, может быть, эта
самая Суркова, владеющая
капельницей, как фехтовальщик рапирой, останется жива.
Думать ему не хотелось. Работать было лень.
Вздохнув так, что что-то пискнуло то ли в груди, то ли в желудке, он
пролистал записную книжку и нашел телефон.
У полковника мобильный имеется, подумал он, рассматривая желтую
допотопную трубку, а нам не положено. Не
заслужили. Скажите спасибо, что в Москву взяли, а то сидел бы в сафоновском
райотделе до пенсии.
Вот будет пенсия, куплю новый гамак и заведу... пасеку.
Почему именно пасеку, Никоненко не знал, мед с детства терпеть не мог,
просто слово было хорошее. Такое...
летнее, пахнущее липовым цветом, лугом, влажным речным песком и ромашками.
Вдвоем с Анискиным они были слегка сентиментальны.
В трубке щелкнуло, гудки прервались, и значительный, "бархатный", как
пишут в романах, голос сказал Никоненко
в ухо:
- Алло.
- Здравствуйте, Дмитрий Степанович, - заговорил Никоненко, - это вас из
уголовного розыска беспокоят. Нам бы
поговорить с вами. Недолго, Дмитрий Степанович!
- Но я уже разговаривал. Со мной разговаривали. Все, что знал, я уже
изложил.
- Это все понятно, понятно, Дмитрий Степанович, - запел НиконенкоАнискин,
- вы человек занятой, особенный,
творческий, так сказать, человек, но без вашей помощи, Дмитрий Степанович, никак
мне не обойтись.
- Вы хотите, чтобы я к вам приехал?
- Не смею, не смею настаивать! - вскричал "Анискин". - Я сам подъеду,
только скажите адресок, чтобы я записал.
Адрес был не тот, что в его записной книжке.
- Я у родителей, - пояснил значительный голос, - приезжайте.
Никоненко положил трубку и пообещал телефону:
- Сейчас приеду.
Дверь ему открыла пожилая женщина с уютным кукишем седых волос и полными
белыми руками в нелепых
коротких рукавчиках. Фартука в оборках на ней не было, однако сразу было
понятно, что это домработница.
- Проходите, пожалуйста! - сказала она приветливо и отступила в сторону,
чтобы прикрыть за Никоненко дверь.
Очевидно, так было положено - горничная закрывает дверь за гостем, - но
непривычный к горничным капитан моментально
почувствовал себя неловко.
- Проходите, пожалуйста, - повторила она, выскальзывая из-за него с
неожиданной грацией. - Дима вас ждет. Нет,
обувь снимать не нужно.
- Грязно на улице, - пробормотал Никоненко, покраснев как рак. Один
ботинок он уже снял, второй только
расшнуровывал. Горничная стояла над ним и ждала, когда он кончит возиться с
ботинком. - Да и у вас ковры такие...
Она посмотрела на пол, как будто впервые увидела.
На полу был солнечный желтый и коричневый ковер, а дальше, в дверном
проеме, начищенный светлый паркет, и
книжные полки от пола до потолка, и креслице выглядывало - изогнутая спинка,
зеленое сукно, - и стремянка на латунных,
обтянутых резиной колесах, и малиновая портьера с золотыми бомбошками по краю. И
портрет! Потрет значительного
седовласого господина, с лицом одухотворенным и даже несколько возвышенным, над
каминной полкой.
Интересно, камин настоящий или поддельный?
- Это отец Димы, Степан Петрович, - пояснила горничная, увидев, что гость
застыл, так и не сняв ботинка, -
известный художник, лауреат государственных премий, его работы выставляются в
Манеже и в Третьяковской галерее. -
Она говорила тоном экскурсовода, который любит свою работу и гордится своими
экспонатами. - Портрет написал
Александр Шилов.
Точно! Шилов! Никоненко не был знатоком художественных направлений, но
этого самого Шилова он все же гдето
видел. Все картины были такими же, как портрет хозяина дома, - слащавыми,
многозначительными, увесистыми.
Красотища лезла на передний план, за ней было не разобрать, хороша картина или
плоха. А может, и разбирать было нечего.
- Сюда проходите, пожалуйста, - пригласила горничная, когда Никоненко
наконец разогнулся. Без башмаков он
чувствовал себя идиотом, а тапки она, конечно же, не предложила.
Комната с портретом была громадной - зал, а не комната. Еще капитана
поразил бильярдный стол с выложенным
треугольником костяных шаров. Стол стоял в глубине комнаты под висячим белым
шатром абажура, и казалось, что
никакое третье тысячелетие не наступало, что до него еще лет сто пятьдесят
спокойной, прочной, устойчивой и понятной
жизни с медным самоваром, изящной чайницей, привезенной знакомым дипломатом из
британских колоний, с китайской
коробочкой с цаплей на крышке, с пасхальным звоном колоколов, с тонкой белой
шалью на округлых плечах, с "Боже, царя
храни..." по праздникам, с начищенной бляхой городового, что всегда стоит на
углу Поварской.
- Дима, к тебе пришли, - постучав в темный дуб, сказала горничная и
распахнула дверь. Солнце ударило Никоненко
в глаза так, что пришлось на секунду зажмуриться.
- Спасибо, Люся, - где-то внутри этого света произнес бархатный голос, -
ты теперь нам чаю подай.
- Желаете чаю? - спросила Люся, пропуская капитана в комнату. - Или,
может быть, кофе?
- Чаю, - пробормотал Никоненко.
- Сахар? Лимон? Молоко?
- С сахаром и с лимоном, - сказал он тоном ломового извозчика, которого
"потчуют за услугу".
- Может быть, подать бутерброды?
- Подай что хочешь. Не обращайте на нее внимания. Она привыкла нас
кормить и считает, что все, кто приходит,
являются именно поесть.
Из солнечного света материализовался молодой красавец, и Никоненко
моментально понял, почему Мария
Суркова, не слушая свою подругу, таскалась на него смотреть.
Он был хорош.
Не американской киношной красотой, где все одинаково красивое - и
задницы, и лица, - а красотой настоящей,
очень мужской и в то же время очень одухотворенной. У Дмитрия Лазаренко было
тонкое лицо, породистый нос, веселые
глаза, пшеничные чистые и густые волосы. В плечах, как положено, косая сажень.
Федор очень на него похож, подумал капитан отстранение.
- Садитесь, - предложил Лазаренко и даже несколько подвинул кресло в
сторону капитана, - чем могу быть вам
полезен? В прошлый раз со мной, по-моему, другой...
- Так и есть, так и есть, - заговорил Никоненко, вытаскивая на свет
Федора Ивановича Анискина, - в тот раз - один,
в этот раз - другой.
- Не нашли? - спросил Дмитрий Степанович, расслабляясь от подхалимского
капитанского тона.
- Не нашли, - сокрушенно вздохнул "Анискин" и даже посмотрел виновато. -
Потому и пришли к вам за помощью,
уважаемый Дмитрий Степанович.
- Да чем же я могу...
- Очень, очень даже многим, - затарахтел лже-Анискин, - вы художник, а у
художников потрясающее внимание к
деталям! И наблюдательность! И умение замечать мелочи! Вот например... Например,
кто стоял у ворот, когда вы выходили
из школы?
- Сидорин стоял, - принимая мяч, отозвался Димочка. Глаза у него стали
еще веселее. - Дина стояла. Женька
Первушин мелькнул. Еще кто-то стоял, из параллельного класса, я точно не помню.
Кроме того, я их не всех знаю.
- Вот видите, видите! - вскричал капитан, как дети кричат "Ага!", когда
их что-то поражает. - Я так и знал! А теперь
скажите, слева или справа на сцене стоял ящик с записками?
Он был уверен, что Лазаренко обязательно спросит "Какой ящик?". Вместо
этого он сказал беззаботно:
- Сначала слева. Если стоять лицом к сцене. А потом он куда-то делся,
черт его знает куда. Я не следил.
Так.
Значит, ящика не было. Суркова не ошибается.
Что такое с ним связано, с этим дурацким ящиком? "В этот радостный вечер,
когда мы празднуем встречу..."
Пока попразднуем, пожалуй, встречу с Дмитрием Лазаренко.
- Дмитрий Степанович, дорогой вы мой, вы же мне первый помощник и друг! Я
на вашу художественную
наблюдательность теперь буду ставку делать. Вы не поверите - никто, ну, никто
ничего не помнит. Даже потаповские
охранники, а уж они-то должны бы!
Упоминание об охранниках художнику не понравилось, но он, как и должен
был, приписал все милицейской
непрошибаемой тупости.
- Вы видели, как все произошло?
- Видел. Правда, на Маню я не смотрел. Я смотрел на Дину. Она стояла у
самых ворот и курила. Кто-то приглашал в
бар, и я думал, пойти или не пойти. Потом на дороге машина затормозила, я
подумал, что это кто-то ненормальный
паркуется. Сидорин курил чуть-чуть правее, почти на клумбу залез и курил.
- А что курил, не заметили, Дмитрий Степанович?
Димочка весело и легко задумался.
- Конечно, я не помню. Но могу вам сказать, что пачка была белая, в
центре синяя. И название написано тоже в
центре.
- Потрясающе! - воскликнул "Анискин". - Удивительно! Как это вам удается?
Белая с синим пачка могла означать любые сигареты. От "Парламента" и до
"Примы".
Кто-то за углом с надписью "Аи лав ю" курил "Приму". Долго курил.
Набросал целую кучу окурков.
Сидорин? Вполне возможно.
Зачем он там стоял? Что именно высматривал?
- А еще кого вы видели?
- Еще кто-то шел в коричневом плаще. Такой коричневый безобразный плащ, в
стиле шестидесятых. У моей бабки
такой. Она в нем ходит на партсобрания. Притворяется бедной, чтобы товарищи по
партии не осудили.
Опять коричневый плащ.
- Он шел к воротам или на вас?
- Ну-у, таких деталей я не помню! Я даже не помню, шел он или стоял, этот
плащ.
- А Сидорин во что был одет?
- Во что-то светлое. В светлую куртку, пожалуй.
- А вы сами?
Димочка засмеялся. Немножко неестественно засмеялся, и Никоненко это
заметил.
- Вы что, подозреваете, что это я стрелял в Митьку Потапова, а попал в
Маню Суркову?
- Что вы, что вы, Дмитрий Степанович, - переполошился "Анискин", - как
можно!
- Я был одет в пальто. В пальто и костюм. Могу показать вам, если
желаете. У нас с Потаповым похожие пальто. -
Он сказал это с таким самодовольством, что Никоненко стало смешно.
- Какие же?
- Черные. Кашемировые. Костюм коричневый, пиджак в мелкую клетку.
Показать?
Никоненко его пиджак и кашемировое пальто не очень интересовали, зато его
интересовал коричневый
старомодный плащ в стиле шестидесятых, в котором его бабушка посещала
партсобрания.
- Дмитрий Степанович, а записок вы никому не писали?
- Записки? - переспросил Димочка и ответил, запнувшись: - Нет, не писал.
Мне даже в голову не пришло.
Почему-то слово "записка" его обеспокоило, и Никоненко это заметил.
Димочка пропустил мимо ушей вопрос про
ящик. Этот ящик его совершенно не интересовал.
О каких еще записках может идти речь, если не о тех, которые кидали в
ящик?
Имеет это отношение к делу или нет?
В дверь тихонько постучали, и вошла давешняя Люся. В отличие от
секретарши Алины Латыниной подноса у нее в
руках не было, зато она катила маленький деревянный столик на колесах. На
столике был большой фарфоровый чайник, и
еще один чайник, поменьше, и кружки с видами Парижа, и груда золотистых пирожков
в плетеной корзиночке, лоснящееся
желтое масло, хлеб, искусно выложенные ломтики колбасы, при виде которых у
капитана подвело желудок, и еще лимон, и
сахарница с разным сахаром, белым и коричневым.
- Я не хочу, - не обращая внимания на домработницу, сказал Димочка, - а
вы поешьте. В этом доме не есть нельзя -
смертельная обида.
- Дима, тебе тоже надо поесть, - произнесла Люся просительно-настойчивым
тоном.
- Кыш! - добродушно прикрикнул Димочка. - Сказал, не хочу, значит, не
хочу! У меня сегодня еще тренажерный
зал, я не могу нажраться и идти на тренажеры.
- Спортом увлекаетесь? - полюбопытствовал "Анискин". - Это правильно, это
хорошо. И для здоровья польза, и в
форме себя помогает держать.
Есть очень хотелось, но есть одному было неловко. Однако игра в
деревенского детектива требовала соблюдения
правил, поэтому Никоненко положил на кусок теплого хлеба сразу три куска колбасы
и сверху еще накрыл сыром. В кружке
с видом Парижа дымился чай, в тонкой серебряной ложечке перекатывался солнечный
клубок.
Никоненко откусил от своего невиданного бутерброда и захлебнул чаем.
- Вы часто ходите на такие встречи?
- Да нет. Как придется. Года три назад был. А до этого собирались, но я
не был, летал в Швейцарию на этюды. Ну и
на лыжах заодно покатался.
- И Потапов всякий раз бывает?
- Ну что вы! Простите, вы не представились, а я не поинтересовался...
- Капитан Никоненко Игорь Владимирович, - рука автоматически полезла в
нагрудный карман за удостоверением.
Бутерброд мешал, и Анискин запихнул его в рот.
- Потапов приехал первой раз, - сообщил Димочка, с некоторой надменной
жалостью глядя, как трудится капитан,
пытаясь прожевать гору хлеба с колбасой.
Цель была достигнута - Димочка окончательно уверился в том, что капитан
идиот и, следовательно, опасен быть не
может.
- Как правило, министры вообще не склонны вспоминать тех, кто учился с
ними в школе, - продолжал он
задумчиво и как будто про себя. Никоненко жевал, сделав безразличное лицо. -
Странно, что Потапов приехал. Вот Маня
Суркова для таких мероприятий вполне подходит. Ей все равно больше делать
нечего. А тут как раз можно над чем-нибудь
всплакнуть ненароком.
- Вы с ней хорошо знакомы? - спросил Никоненко, заглядывая в кружку.
- С кем? С Маней? - Димочка закинул за голову длинные руки и потянулся
всем телом. Тело было ухоженное,
красивое, лоснящееся, как у добермана. - С Маней я даже спал когда-то. Вам разве
никто не сообщил? Это, по-моему, всем
известно. Знаете, в молодости все кажется так просто: был интерес, пропал
интерес. У меня пропал.
- А у нее?
- У нее? - удивился Димочка.
О ней он никогда не думал. Черт ее знает, пропал у нее интерес или нет!
Зря он вообще заговорил об этом. Теперь
этот прилипнет и не отвяжешься от него. Таких, как он, всегда тянет на сальные
подробности.
- Знаете, - сказал он проникновенно, - давайте не будем об этом говорить.
Мне неловко. Тем более Маня в
больнице. Кстати, вы не знаете, как она? Жива?
- Знаю, - сказал Никоненко равнодушно, - жива. Правда, ее сегодня ночью
чуть не прикончили, но пока жива.
- Что значит - чуть не прикончили? - переспросил Димочка и руки из-за
головы вынул. - Как чуть не прикончили?
Кому она нужна, чтобы ее приканчивать? Стреляли-то в Потапова!
- Нет, - сказал "Анискин" ласково, - мы тоже так думали и ошиблись,
ошиблись, Дмитрий Степанович! В подружку
вашу стреляли! Да и попали, собственно говоря, в нее. В нее стреляли, в нее и
попали, все сходится!
- Во-первых... - начал Димочка медленно, пытаясь осознать, чем именно ему
может грозить заскок, происшедший
в неповоротливых милицейских мозгах. Конечно, никто и не думал стрелять в Маню!
- Во-первых, она вовсе не моя
подружка! - И зачем только он сказал, что спал с ней?! Проклятый характер! - А
во-вторых, мне кажется, что вы не правы,
господин...
- Никоненко, - подсказал капитан, нацеливаясь на следующий бутерброд, -
капитан Никоненко. Говорят, у нее и
сыночек ваш имеется. Или неправда? Врут люди?
Димочка изменился в лице. Было одно лицо, стало другое. Никоненко
взглянул и вновь перевел взгляд на стол.
- Сыночек? - переспросил Димочка, чуть запнувшись. - Я ничего не знаю ни
про какого... она когда-то говорила... Я
не особенно слушал. Да вроде у нее ребенок, но я понятия не имею...
Не хватало ему только влипнуть в историю с Маней после всего, что
произошло на школьном вечере! Он выполнил
все инструкции, которые должны были его обезопасить, и даже предпринял некоторые
дополнительный шаги, и вот на тебе!
Нужно немедленно взять себя в руки. Нужно продемонстрировать этому
недоумку полное равнодушие. Его,
Дмитрия Лазаренко, не могут интересовать Маня Суркова и ее ребенок, и этот
недалекий капитан даже в голову себе не
должен брать, что Димочка каким-то образом попадает в круг его интересов.
- Вот что, Игорь Владимирович, - сказал он, старательно прикидываясь
солидным и равнодушным, - я свою
личную жизнь ни с кем не обсуждаю, даже с правоохранительными органами. Но если
вас так интересует Маня, вам могу
сказать, что я ее очень быстро бросил. Она тогда действительно что-то говорила
про свою беременность, но меня это не
интересовало. Я не собирался на ней жениться, и вообще она мне совсем не пара -
серая, плохо образованная девочка с
рабочей окраины. Ну, грешен, люблю девчонок! - Он обаятельно улыбнулся. - А вы
разве не любите?
Капитан Никоненко "девчонок" не любил.
Он вообще никого не любил. Однажды на заре туманной юности он женился на
однокурснице. Рай в шалаше не
состоялся. Тонкие чувства и высокие отношения без подпитки "презренным металлом"
в одночасье умерли, и капитан
пришел к выводу, что только дураки могут надеяться на что-то, отличное от
одноразового секса.
Была еще, правда, Саша Волошина, сотрудница строительного магната Павлика
Степанова. Встречаясь с ней,
капитан вздыхал, печалился и примерно неделю после встречи не находил себе
места. Саша была влюблена в Павликова
зама и на капитана не обращала никакого внимания, так что это никак нельзя было
подогнать под определение
романтических отношений.
Так как капитан помалкивал, Димочка, не умеющий держать паузу, предпринял
новую попытку:
- Вы же не думаете, что мне могло прийти в голову выстрелить в Маню
потому, что когда-то я с ней переспал?!
- Ваш отец богатый человек? - спросил Никоненко неожиданно.
- Что?
- Ваш отец богатый человек?
Димочка пожал плечами:
- Смотря что принять за точку отсчета.
Никоненко неприятно улыбнулся.
- Примите за точку отсчета среднего москвича, получающего в месяц три
тысячи рублей, обремененного семьей,
коммунальными платежами, ценами на бензин и на электричку.
Лазаренко опять пожал плечами, на этот раз снисходительно. Удивительно,
как легко он забывал, вернее, даже не
забывал, а отстранял от себя неприятное - раз, и как будто ничего такого и не
было.
- Ну, если три тысячи рублей, то богатый, конечно. Он всегда занимал
большие должности, получал хорошие
заказы, зарабатывал прилично. Ну, квартира эта, дача. А что?
- Ничего. Он знает, что у вас есть ребенок?
- Ребенок? Какой ребенок?
- Ваш ребенок, - пояснил Никоненко. Димочка ему надоел. - Кстати сказать,
очень мальчик на вас похож. Ну
просто как две капли воды, даже удивительно. Его зовут Федор. Ваш отец знает о
нем?
- Нет, наверное. Я и сам о нем ничего не знаю. А при чем здесь мой отец?
- Ваша подруга не собиралась предпринять никаких попыток к тому, чтобы вы
признали вашего сына? Стали,
например, алименты платить? К вашему отцу не обращалась? Ну, чтобы он написал
завещание в пользу внука или давал ей
деньги?
Почему-то Лазаренко соображал медленно. Медленнее, чем должен был, по
крайней мере на взгляд капитана
Никоненко.
- С чего это вдруг мой отец должен составлять завещание, да еще в пользу
какого-то там ребенка?
- С того, что этот ребенок - его внук. Ваш сын, следовательно, его внук.
Суркова с ним не встречалась?
Димочка наконец-то вышел из себя.
- Да с чего вы взяли, что она с ним может встречаться?! Мой отец -
знаменитость, авторитет, большой человек, а
Маня - никто! При чем здесь мой отец?! Или вы теперь думаете, что это отец в нее
выстрелил?
- Отвечайте, пожалуйста, на вопрос, - попросил Никоненко безразлично. -
Ваш отец когда-нибудь встречался с
потерпевшей Сурковой?
- Нет. Послушайте, господин капитан...
- Она когда-нибудь обращалась к вам за деньгами для ребенка?
- Нет. Я вообще не понимаю...
- Она не пыталась давить на вас, чтобы вы женились на ней или хотя бы
признали ее сына?
- Мне нет никакого дела до ее сына! Она ко мне не обращалась, и я с ней
не встречался уже лет десять или даже
больше! Мы и переспали-то всего несколько раз!
- А ее подруга?
- Какая еще подруга?! Я не знаю никаких ее подруг и знать не желаю!
- Зачем вы пришли на школьный вечер?
Тут Димочка сбился. Он был очень уверен в себе и справедливо негодовал -
до этого вопроса.
- Как зачем? - пробормотал он, словно бы с трудом приходя в себя от удара
лбом в какое-то препятствие. -
Пригласили, я и пришел. Всех приглашали, не меня одного...
- Но до этого вы посетили только одну встречу - десять лет назад, - и с
тех пор в школу не ходили. Что вас заставило
пойти именно на этот раз?
Ему прислали инструкцию о том, что он должен пойти и что именно должен
там делать, но не мог же Лазаренко
объявить об этом капитану!
- Что заставило, что заставило... Мне просто захотелось, вот и все.
Это было такое откровенное, детское, убогое вранье, что "Анискин" ласково
улыбнулся Димочке Лазаренко.
- Что же это вы так, Дмитрий Степанович! Столько лет не хотелось и вдруг
захотелось! Ностальг
...Закладка в соц.сетях
