Жанр: Электронное издание
big-eval
...к подозревал, что
капитан прав, и это его раздражало.
- Когда ты закончишь-то?
- Думаю, что завтра доложу, товарищ полковник.
- Думаешь или доложишь?
Никоненко промолчал.
- Значит, завтра придешь и доложишь.
- Есть.
- Свободен.
Личных дел было несколько. Пересмотрев их, капитан пришел к выводу, что
более или менее ему подходят два. Оба
дела повествовали о блестящей карьере, и - убей бог - Никоненко не мог понять,
как именно две подруги могли этой
карьере угрожать.
Он сам сказал ночью Алине, что она могла что-то такое слышать или видеть,
чему не придала значения, но
преступник не может оставить ее в живых потому, что в самый неподходящий момент
она может вспомнить, что именно
видела или слышала.
Для того чтобы внимательно прочитать все собранные для него материалы,
требовалось время, и он стал читать,
делая над собой усилие, потому что, вспомнив о ней, он уже не мог думать ни о
чем другом. Профессионал хренов. Знаток
жизни. Мало того, что три лишних дня валандался с Диной Больц, Арнольдом
Шеффером и антикварными ценностями, так
теперь еще взялся грезить о совсем ему не подходящей Алине Латыниной. Самое
лучшее, что он мог для себя сделать, - это
немедленно о ней забыть.
Он все знал о ее темпераменте уже тогда, когда она бросилась на него с
кулаками, а потом так рьяно отстаивала
интересы ее драгоценного Федора. Все правильно. Она оказалась пылкой, не
стеснительной и уверенной в себе. Все это
вместе лишало капитана какого бы то ни было самообладания. После того, как она
вышла голая к нему на кухню и он сунул
часы под кучу одежды на полу, на размышления у него не осталось ни времени, ни
сил.
Она лежала рядом, такая доступная и такая далекая, что ему приходилось
поминутно заглядывать ей в лицо, как бы
проверяя себя - она ли это. Это была она - с гладкой оливковой кожей, худыми
плечами, длинными ногами и совершенной
спиной. Никогда в жизни его не интересовали женские спины. Алинина спина
казалась ему волшебной и возбуждала
ужасно. Он целовал ее между лопаток, терся щекой о позвонки, стискивал ладонью
шею, удивляясь, что она такая
беззащитно-женственная. Он считал себя лихим и многоопытным любовником, а тут
вдруг растерял всю свою лихость, не
говоря уж об опыте. Ему все хотелось сказать ей что-нибудь необыкновенное,
нежное, очень личное, но он не знал, как
говорят такие слова.
Он уснул в шесть, а в семь проснулся и долго сидел над ней, жалея будить
и карауля собственное странное
любовное состояние. Он едва удержался, чтобы не спросить, всерьез ли она
собиралась взять вещи и приехать к нему.
Высаживая ее у дверей офиса, он поцеловал ее нарочито собственническим
поцелуем, чтобы видел охранник,
который ошалело вытаращил на них глаза, а потом Игорь сказал ей строго, что
вечером за ней заедет.
- А мне нельзя на своей машине? - ноющим тоном ломаки-второклассницы
спросила она и сама засмеялась.
- Нет, - отрезал он сурово, - на своей поедешь завтра.
Завтра она на своей машине поедет в свою собственную жизнь - к
драгоценному Федору, мамочке с папочкой,
подруге Марусе и очередному стрекозлу.
Ненавидя себя за слюнтяйские мысли, капитан мрачно уставился в бумаги.
Итак, одноклассники. Бывшие друзья и враги, влюбленные и ненавистные.
"Облезлая моль" и комсорг Сидорин.
Тамара Борина и Дина Больц, а между ними Вадик Уваров, будь он неладен. После
школьного бала все собирались в
ресторан, куда не пригласили Сидорина.
Стоп. Вот оно. Вспомнил.
"Не так давно мы в ресторан пошли, вернее, я ее повела. Она с кем-то там
поздоровалась и сказала, что это ее
одноклассник. Я на него даже не смотрела", - так сказала Алина, когда он
приезжал к ней в офис. Это было... да, четыре дня
назад, а ему показалось, что в прошлой жизни.
Он сдернул со стола ноги, обрушив на пол кучу бумаг, и схватился за
телефон.
Эх ты, капитан!.. Герой-любовник, деревенский детектив, профессионал из
Сафонова, оскорбленный недоверием
начальства! Салага ты, а не профессионал!..
- Алина, - сказал он, едва сняли трубку, - помнишь...
- Привет, - весело отозвалась она, - я как раз о тебе думала. У меня на
твоей почве помутнение мозгов. Как ты
думаешь, это от весны или оттого, что я в тебя влюблена?
- Я не знаю, - ответил он нетерпеливо, даже не услышав, что именно она
сказала, - помнишь, ты говорила мне, что
водила Марусю в ресторан и там вы видели какого-то ее одноклассника?
- Игорь, ты что?
- Отвечай мне быстро. Куда ты ее водила и когда? И что это был за
одноклассник?
Она помолчала.
- Алина!
- Я думаю, - торопливо отозвалась она, - пожалуй, помню. А что?
- Куда вы ходили?
- Мы не ходили, а ездили. Это довольно далеко, по Рублевке, за Москвой.
Федор уехал со школой в Суздаль, мы его
проводили и решили кутить. У Мани было плохое настроение, она сына не хотела
отпускать, а я ее уговорила, и еще ему на
дорогу денег дала, а она на меня всегда за это сердится. Ну, я ее и повезла в
ресторан.
- Как он называется?
- Кажется, "Русский двор" или "Русский узор". Нет, "Двор".
- Почему туда?
- Я была там один раз. С кавалером. Мне понравилось. Это такое...
шикарное место, не просто ресторанчик с
бифштексами, Там всякие осетры, поросята, перепела и все в этом духе. Вокруг
лес. Ехать часа полтора, если быстро. А что
случилось?
- Кого именно вы там видели?
- Да не знаю я! Она с кем-то поздоровалась, даже рукой помахала. Я сидела
спиной и не оглядывалась, а когда
пошли мимо них в туалет, то уже забыла, что это какие-то ее знакомые, и не
смотрела.
- Мимо них?
- Да. Там сидели два мужика. Мы еще с Маней поговорили, что от знакомых
деться совершенно некуда - полтора
часа едешь, приезжаешь в лес, а там опять знакомые!
- Когда это было? Она подумала.
- Ты знаешь, пожалуй, дня за... четыре до того, как все это случилось. А
что такое, Игорь?
- Вспомни точно, когда.
- Вечер в ее школе был в пятницу. И Федор в Суздаль уехал в пятницу, на
выходные. Значит, за неделю. - В трубке
что-то отдаленно завыло, и она пробормотала: - Подожди минуточку. Это, кажется,
моя машина орет. Да что с ней сегодня
такое!
Он не стал слушать про машину, положил трубку и набрал следующий номер.
Она не видела, кто сидит за соседнем столиком, а Мария Суркова видела и
даже помахала рукой. Алина прошла
мимо того человека и даже не посмотрела на него, а он был уверен, что она тоже
его видела, что они обе видели его, и обе
должны умереть.
- Алина Аркадьевна, у вас сигнализация третий раз срабатывает! Хотите, я
пойду посмотрю? Вы мне только ключи
дайте.
- Ладно, Антон, я сама. Ее надо выключить и снова включить. С ней так
бывает, особенно когда машина долго под
дождем стоит.
Не накидывая куртку, Алина сбежала со ступенек и открыла дверь на улицу.
- Не простудитесь? - спросил заботливый охранник.
- Нет. Я далеко не пойду, только до угла. Сигнализацию сниму и снова
поставлю.
Прыгая по асфальтовым островам, окруженным ослепительно сверкающей на
солнце водой, она добралась до угла
и остановилась, весело балансируя в лакированных туфлях на высоких каблуках.
Солнце вовсю пригревало, и наконец-то
стало похоже, что скоро апрель. Весна щекотала ее шею и стриженый затылок,
который почему-то приводил в неописуемый
восторг капитана.
Этот припомнившийся ей восторг развеселил ее окончательно. Апрель будет
замечательным, необыкновенным.
Она достала ключи из плотного переднего кармана, вытянула руку и нажала
кнопку сигнализации.
Странное дело. Ничего не произошло.
Она снова нажала и отпустила. Машина, которая всегда радостно хрюкала при
появлении хозяйки, на ее усилия
никак не отреагировала.
Что за дела? У Алины была надежная, дорогая сигнализация, никогда не
ломавшаяся. Иногда она чудила, как
сегодня, но по-настоящему никогда не доставляла ей никаких хлопот.
Оглянувшись на дверь офиса - дверь была в двух шагах, и по тротуару шли
люди, - Алина соскочила со своего
асфальтового островка, решив проверить двери. Бдительность бдительностью, но
вряд ли кто-то станет покушаться на нее
средь бела дня на Рождественском бульваре, и жаль будет, если какой-нибудь идиот
решит угнать ее машину.
Двери с правой стороны были заперты, и она, обогнув капот, перебежала на
другую сторону, чувствуя, как
стремительно намокают ноги в стильных лакированных туфлях.
Алина дернула заднюю дверь, которая неожиданно легко поддалась, и от
неожиданности стала валиться на спину, в
грязный сугроб.
В углу мелькнула коричневая тень, человек протянул руку, как будто
поддерживая ее, и она почувствовала, как чтото
ужалило ее кожу чуть пониже локтя, и больше ничего не видела и не слышала.
У Сурковой никто не подходил к телефону, и капитан с трудом сообразил,
что вечером его предупреждали, что
сегодня ее повезут в больницу на какие-то процедуры. Электрофорез, вот как они
назывались.
Что за дикое, отвратительное слово.
Никоненко посидел, задумчиво постукивая себя по лбу желтой телефонной
трубкой.
Нужно дождаться Суркову и выяснить у нее, кого она видела в ресторане.
Если все совпадает, значит, Никоненко
правильно сложил два и два и в итоге получил пять. Или одиннадцать.
Это если совпадает, а если не совпадает?
Он был абсолютно уверен, что совпадает.
Еще подумав, он нажал на пластмассовые телефонные уши и набрал следующий
номер.
- Была Суркова, - сказал ему в ухо знакомый врач, - только что ушла,
может, минуту назад или две. А что? Вы ее
потеряли?
- Не знаете, она сразу домой поедет?
- На работу ей еще рано, - язвительно сказал врач, - только-только швы
сняли. Тань, ты не знаешь, куда Светка
Суркову повезла, домой? - крикнул он в сторону.
- Домой, - подтвердил он Никоненко. Значит, она вернется минут через
двадцать. Через тридцать" если на
проспекте Мира пробка.
Ни через двадцать, ни через тридцать минут, ни через сорок минут Мария
Суркова в свою квартиру не вернулась.
Он долго звонил, от нетерпения перекладывая трубку из руки в руку.
Длинные равнодушные гудки сверлили ему
череп.
Что за черт!..
Он снова стукнул по пластмассовым ушам и перезвонил на работу Алине.
- Вы знаете, - сказали ему там с задумчивым неторопливым удивлением, -
она ушла машину проверить и пока не
вернулась. Мы и сами удивляемся, куда это она...
Ладонь взмокла, и шее стало тесно в вороте водолазки. Адреналин
выплеснулся из засады и занял все возможное
место - в голове, в спине, в ушах.
Значит, все правильно. Значит, капитан не ошибся. Значит, все-таки сложил
два и два и получил свои пять. Или
одиннадцать.
Он застрелит ее, хладнокровный, расчетливый и умный. Он совершенно
уверен, что пока опережает капитана на
шаг, и, если сейчас у него все получится, капитан никогда ничего и никому не
докажет.
Он ее застрелит, мать его!..
Он прикончит их обеих.
Маруся не дошла до потаповской "Волги" шагов двадцать, когда ее
провожатую кто-то окликнул с крыльца
больницы.
- Я сейчас, - сказала Света, - вы тут посидите пока на лавочке. Сегодня
обещали зарплату дать, так, может, начали
уже?..
- Беги, конечно, - сказала Маруся весело, - зарплата - дело святое.
На солнце было совсем тепло, и лавочка приятно грела спину через пальто.
Вот и весна пришла. Маруся очень
любила весну, больше всего на свете, даже больше Нового года. Ей казалась, что
именно весной у нее начнется небывалая,
потрясающая, настоящая жизнь, и окажется, что все предыдущее было просто
подготовкой, репетицией, ожиданием.
В этой новой весенней жизни непременно будет большая любовь - и
непременно до гроба, - добрая собака колли,
дом за городом, где с южной стороны быстрее всего тает снег и пролезает иглами
молодая зеленая трава. Еще будут
деревянные качели, девочка по имени Катя, уютный плед и редкий вечер вдвоем
перед телевизором, когда можно забыть о
делах и детях, зажечь пошлые белые свечи, достать из морозильника припасенную
бутылку дурацкого полусладкого
шампанского, которое и шампанским-то назвать нельзя, но какое это имеет
значение! Еще будет отпуск на теплом море,
розовые детские пятки в белом горячем песке, смешная панама, загорелая мордаха
Федора, доска для серфинга у него под
мышкой, прохладный холл мавританского отеля, взблеск орнамента на белой стене и
загорелый мужчина, радостно
улыбающийся безупречной улыбкой.
Маруся открыла глаза, поняв, что у мужчины лицо Мити Потапова.
Она открыла глаза и оглянулась через плечо. Светы на крыльце не было,
зато по дорожке прямо к ней шел человек
в белом халате, надетом поверх какого-то коричневого балахона.
Она отвела глаза и вдруг посмотрела снова. И узнала его, несмотря на весь
маскарад.
Водитель выделенной Потаповым "Волги" был далеко и, скорее всего, по
своему обыкновению спал, а человек,
подходивший к ней все ближе, был в халате. Ничего подозрительного.
Он весело улыбался, показывая зубы, и в глазах его Маруся видела свою
собственную смерть.
Все. Больше ничего не будет. Ни весны, ни Федора, ничего. Никогда. Прямо
здесь, на деревянной лавочке в
больничном сквере через секунду кончится ее жизнь.
На счет раз.
Маруся поползла по лавочке, перехватывая руками, стремясь отползти как
можно дальше.
Зачем?
- Привет, - сказал человек, подойдя к ней вплотную, - только не вздумай
орать, потому что мне придется
пристрелить тебя прямо здесь, а это некрасиво. - Он говорил и улыбался. - Дай
мне руку, Манечка. Любую.
Она смотрела на него расширенными зрачками и все перебирала руками по
теплой деревянной спинке скамейки.
Сегодня первый по-настоящему теплый день.
- Ну, - сказал он тихо и перестал улыбаться. - Что еще за фокусы?
Резкий укол, как ожог, и - темнота. Оказывается, не быть - это так
просто.
Она очнулась, твердо зная, что только что умерла и больше ее нет. Вокруг
было темно, и она знала - это оттого, что
она лежит в гробу, зарытая в землю, глубоко и безнадежно. Так всегда поступают с
теми, кого больше нет. Их закапывают в
землю.
Было очень больно где-то внутри, и ноги странно мерзли. У мертвых могут
мерзнуть ноги?
Маруся пошевелила руками, удостоверяясь, что они у нее есть, и с трудом
села.
Вот от чего у нее мерзнут ноги - она в совершенно мокром пальто. Из
пальто течёт прямо по ногам.
Господи, это значит, что она... жива? Не умерла?!
Думать было трудно, но она заставляла себя.
Что это? Могила? Слишком просторно для могилы, если она хоть что-то в них
понимает. Чердак? Подвал?
Скорее подвал, потому что почти нет света, а тот, что есть, маслянистым
размытым пятном лежит на цементном
полу, за которым как будто коридор и какие-то трубы.
И тогда она встала на четвереньки и по-собачьи поползла туда, куда вели
пыльные трубы. Распрямиться было
нельзя, потолок слишком низок. Пальто мешало ей, и она выбралась из него.
Трубы кто-то проложил.
Трубы проложили люди.
Если ей повезет, она доберется до людей.
Коридор все сужался, и стены наваливались, мешая дышать. Пыльная и сухая
труба, по которой скользила рука,
становилась все горячее, и страшно было, что в темноте рука может наткнуться на
что-то еще, кроме этой трубы, но
невозможно было убрать руку, оторваться от горячей металлической твердости.
Тогда не осталось бы ничего, что пока еще
сдерживало панику, скрученную в тугую и колкую спираль где-то ниже горла. Если
дать ей развернуться, она выхлестнет
наружу, ударит, проткнет насквозь, и тогда - все.
Конец.
Нужно дойти. Осталось совсем немного.
Нет. Это вранье. Никто не знает, много или нет осталось, но все равно
нужно дойти.
Возвращаться нельзя. И нельзя посмотреть назад.
Плечи одновременно коснулись стен, трясущаяся рука внезапно нащупала чтото
странное, явно не металлическое,
высохшее, но бывшее когда-то живым, как скальп индейца, и паника наконец
ударила.
Казалось, крик сгустился из черной духоты, а вовсе не был порождением
измученных горящих легких.
Крик толкнулся в уши, проткнул их насквозь, ворвался в мозг и затопил его
до краев.
Какое-то время крик существовал как будто сам по себе, снаружи, а потом
оборвался.
И тогда стало еще страшнее.
- Он проводит совещание, - сказала секретарша оскорбленным голосом, - а в
чем дело?
- Ни в чем! - заорал капитан. - Во сколько оно началось, это ваше
совещание?!
- В... полтретьего, - запнувшись, ответила она.
- Начальник сам его открывал?
- Ну конечно сам! Он всегда сам...
Никоненко швырнул трубку.
Он звонил в больницу где-то около двух часов дня. Там ему сказали, что
Суркова минуту назад отправилась домой.
Значит, без пяти минут два.
Пистолета нет, они нашли его. Вряд ли у него два пистолета.
Впрочем, если два, можно больше ни о чем не беспокоиться - он их уже
убил.
Он завез ее куда-то и спрятал. То ли без сознания, то ли парализованную.
В больничном дворе слишком много
праздношатающегося народа, чтобы убить ее и остаться незамеченным, и слишком
мало, чтобы скрыться в толпе, как он
сделал это на школьном дворе.
Он придет ее убить, когда проведет совещание.
Это очень обстоятельный и правильный человек. На этот раз он наконец-то
сделает свою работу хорошо. До этого у
него все не выходило, а сейчас должно выйти.
Никоненко стиснул зубы.
Об Алине думать нельзя.
Куда он мог отвезти Суркову, чтобы успеть к началу совещания и не
возбудить ничьих подозрений?
Какие-нибудь близлежащие бомжатники - коридоры теплотрассы, коллекторы,
оставшиеся с войны бомбоубежища.
Это можно быстро проверить, благо есть майор Булкин, знающий всех
московских бомжей.
Это было Алиной Латыниной.
Это был не скальп индейца, а именно Алина.
Маруся потолкала ее в бок, пытаясь определить, жива ли она. Слезы лились
по Марусиному лицу, падали на Алину,
которую она тянула за руку.
За что? Господи, за что?!
Руки были холодными и вялыми. С пальца на палец перетекали бриллиантовые
ручейки.
- Ты жива? - спрашивала Маруся, и слезы капали у нее с носа.
Она так и не поняла, жива ли Алина, но она поняла, что должна тащить ее
туда, куда уходили трубы, в конце
которых теплилась слабая надежда на спасение. Живую или мертвую, одну ее Маруся
оставить никак не могла.
Она обняла ее и попыталась приподнять, но не смогла, только заскулила от
отчаяния и оттого, что в животе стало
больно и горячо.
Ей нельзя умереть от потери крови. У нее на руках Алина, которая не
выберется самостоятельно, а если они
погибнут обе, Федор останется сиротой.
Сирота казанская.
Хоть бы кто-нибудь им помог.
Ну хоть кто-нибудь! Чуть-чуть, совсем немного. А дальше они сами.
Справятся. Им не привыкать.
Маруся ухватила Алину под мышки и потащила. Кровь лилась по животу и
стекала по ногам.
- Во! - радостно сказал молодой заросший щетиной мужик в зеленой куртке,
надетой почему-то поверх подрясника.
На голове у него была замызганная лыжная шапка, а под глазом лиловый и желтый
синяк. - Вот тут она и останавливалась,
машина. Иностранная такая, серая. Точно говорю, Петр Петрович. Вы меня знаете.
Миша-Божье-Слово вас не обманет.
- Ну что? - сказал Никоненко майор Булкин Петр Петрович. - Вон он, лаз. Я
оттуда сто раз гопоту гонял. Полезешь?
- Полезу.
Никоненко стащил с плеч куртку и бросил в мокрый снег. Майор с удивлением
посмотрел на куртку, подобрал и
положил на капот "жигуленка".
- Ты что, Игорь Владимирович? Не в себе?
- В себе.
Ремни пистолетной сбруи давили на плечи. Он носил оружие много лет, и
никогда ему не мешали ремни, а сейчас
вдруг стали мешать.
Если он здесь никого не найдет, времени у него совсем не останется.
Если он найдет трупы, времени у него будет сколько угодно.
- Выход только один?
- Не-е, еще есть. На той стороне колодец, тоже можно вылезти, и вон за
тем домом. Там недавно бетонными
плитами завалили, но все равно протиснуться можно. Там Зинка-Плесень с осени
живет.
- Да что ты врешь! - сказал майор Булкин и почесал бровь. - Зинка на
Курском живет!
- Не-е, Петр Петрович, здесь она живет. Она на Курском промышляет, а
живет здесь. Чика, тот давно в церкву
перебрался, он у них теперь самый большой начальник, вроде как вы.
Никоненко не слушал, оглядывая серый от грязной воды и сугробов двор, но
ненужные слова лезли в череп,
застревали в нем, мешали соображать.
Значит, выходов еще два. Машина останавливалась здесь.
- Ты не видел, он никого из машины не вытаскивал?
- Да я не смотрел, - сказал Миша-Божье-Слово, шмыгая мясистым носом, -
чего мне смотреть-то? Я ж понимаю,
что такая машина сюда просто так не заедет. Я погляжу, а мне потом по башке. Или
вы, или тот, кто на машине приехал. Я
ведь ни от кого не прячусь, все знают, где меня найти можно. Так что ни к чему
мне.
- Вот если б поглядел, я бы тебе, как в Библии, разом тридцать три греха
списал, - взглянув на капитана,
назидательно произнес майор Булкин.
- Дак откуда ж я!..
Дернув, Никоненко достал из кобуры пистолет.
- Петр Петрович, ты бы пошел к тому лазу, где твоя Зинка-Плесень живет. А
гаврика у колодца поставь. На всякий
случай.
Майор пожал плечами.
Прилаживаясь к ставшей неудобной кожаной перевязи, Никоненко дернул шеей.
Ноги вязли в ноздреватом снегу,
записанном людьми и собаками.
Черный зев подземелья был прямо перед ним. Там было темно, как будто
оттуда начиналась дорога в
преисподнюю.
- Может, с тобой пойти? - спросил сзади майор Булкин.
- На ту сторону иди, Петр Петрович. Здесь я сам.
Шум улицы отрезало сразу, как ножом. Глаза быстро привыкали к темноте.
Цементный пол, цементный потолок,
цементные стены. По стенам трубы. Что за трубы? Почему так много? Куда ведут?
Коридор повернул, и стало совсем темно. Он постоял, привыкая. Только
впереди и как будто слева колыхалось чтото
неясное, как разбавленное чернильное пятно. Свет? Откуда там свет?
Он двинулся вперед, пригибаясь все ниже, потому что потолок стал
прижимать его, и в середине размытого
чернильного пятна увидел темную бесформенную кучу.
Труп? Груда тряпья?
Он зажег фонарь. Желтый конус выхватил из мрака кусок цементного пола и
гору каких-то тряпок. Никоненко
присел и потянул что-то тяжелое и мокрое. Женское пальто, явно не позабытое
здесь Зинкой-Плесенью, подругой майора
Булкина.
Все правильно. По крайней мере кто-то из них - Алина или Маруся - здесь
был.
- Маша! - позвал он осторожно, и каменное эхо следом за ним прошипело
презрительно "аша". - Маша!
Откуда-то спереди, где потолок был еще ниже, послышался шорох и странный
писк, не похожий на крысиный.
- Маша! - повторил он и на четвереньках быстро пополз вперед. Адреналин
совсем разбух в горле, в ушах, в голове,
мешая дышать и видеть.
Еще чуть-чуть. Пять метров. Три. Один.
Он нашел их в глухом цементном кармане. Фонарь равнодушно выхватил из
мрака концлагерные детали - грязные
заголившиеся женские ноги, бурые пятна крови, перекошенные рты и немигающие
глаза. В них не было ничего похожего
на жизнь. Только огромный, вязкий, безысходный ужас.
- Маша, это я, - сказал он чужим от адреналина и ненависти голосом. Глаза
мигнули. Он положил фонарь на пол. -
Маша, не пугайтесь, это я, все уже кончилось. Она жива?
Пальцы независимо от него быстро и толково обследовали Алину. Пульс был,
наполненный и ровный. Жива.
- Маша, давайте выбираться отсюда, - попросил он, - можете? Или позвать
кого-нибудь? Маша!
- Да, - сказала она. - Могу.
Он волоком дотащил Алину до пересечения каких-то коридоров, а потом
взвалил на плечо, как мешок с тряпками.
Марусю он толкал перед собой, все время опасаясь, что она упадет. За ней тянулся
неровный кровавый след, и дышала она
все тяжелее. Капитан весь покрылся холодным потом. Ненависть стремительно
сгущалась в голове.
Совещание он уехал проводить, мать его!.. Девок оставил на потом - еще
успеет добить, а выбраться отсюда они
точно никак не смогли бы.
Уличный свет в конце цементного мешка грянул и ослепил его.
- Маша, мы уже почти пришли. Еще чуть-чуть потерпите.
Каждый следующий шаг давался ей все с большим трудом. Алина, висящая вниз
головой, вдруг дернулась и
захрипела.
Снаружи, очень близко, вдруг раздался короткий вопль, странный треск,
топот и мат. Никоненко рванулся вперед.
Одной рукой он придерживал Алину, в другой у него был пистолет.
- Маша, не выходить! На пол сесть, быстро! Ну!!!
Он кое-как сбросил на пол Алину и выскочил на улицу.
Серая иностранная машина стояла в двух шагах. Человек в длинном пальто
бежал от нее, странно вихляя из
стороны в сторону, как будто не мог сообразить, куда именно ему бежать.
- Стой, стой, твою мать!..
Через дорогу несся майор Булкин, на ходу доставая пистолет, но он был
далеко.
Никоненко кинулся наперерез, но опоздал.
Миша-Божье-Слово, смешно вскидывавший ноги под неудобным подрясником,
опередил его. Он прыгнул на
спину человеку в сером пальто, одной рукой за волосы оттаскивая назад голову, а
другой сунув в ребра пистолет.
- Лицом вниз, твою мать!.. Ноги шире!! Ноги, я сказал!..
Никоненко подбежал, когда грязный Мишин башмак уже попирал серое пальто,
а руки в волдырях и заусенцах
профессионально ощупывали карманы.
- Все чисто, - равнодушно сказал он капитану, который смотрел на него
чуть не разиня рот, - я решил, что в подвал
его лучше не пускать, - он кивнул на человека, распластанного в грязном снегу, -
мало ли что. Вдруг бы у вас из-за него
неприятность случилась.
Пыхтя подбежал майор Булкин.
- Взяли? - спросил он с любопытством. - Этот самый?
- Этот самый, - подтвердил Никоненко. - Миша, там прямо у выхода две
женщины. Вытащите их, пока я тут...
оценю ситуацию.
Миша-Божье-Слово смешно подтянул подрясник и зашагал к цементному зеву.
Никоненко, как зачарованный,
смотрел ему вслед.
Потом перевел взгляд на майора Булкина и сунул пистолет в кобуру:
- Где ты его взял, Петр Петрович, этого Мишу?
- В ФСБ, - буркнул майор. - А ты что думал, и вправду бомж?
Никоненко захохотал, чувствуя, как легчает в голове, в горле, в желудке.
- Ну что, - спросил он и, нагнувшись, за волосы поднял из снега голову,
поворачивая ее лицом к себе, - что же ты
оплошал так? Тебе не совещание проводить, тебе девок добивать надо было! А ты? А
еще говорил, правоохранительные
органы у нас плохо работают! А, Евгений Петрович?
Евгений Петрович Первушин силился сглотнуть слюну, которая текла у него
изо рта, и
Закладка в соц.сетях
