Жанр: Фантастика
Выбор
...ной
задумке, видимо, должны были храниться архивы документов или нечто подобное.
Тяжелые темно-малиновые шторы в кабинете были задернуты, и дневной свет,
пробиваясь сквозь них, придавал всему вокруг таинственный красноватый оттенок.
В узеньких солнечных лучиках неспешно плавали сверкающие пылинки. Я раздвинул
шторы, распахнул окно, и волна свежего воздуха хлынула в кабинет. Я оглянулся.
Теперь, в солнечном свете, помещение перестало походить на дом-музей. Ну, если
не считать толстенного слоя пыли, покрывавшего все вокруг. Я прикоснулся
пальцем к столешнице массивного стола, и рука моя непроизвольно вывела:
Костенко
. Непонятно от чего смутившись, я быстрым движением стер эту надпись
и посмотрел на ладонь. Ладонь стала серой от пыли. Перемажусь я тут, недовольно
подумал я, направляясь во вторую комнату.
Не знаю, для чего конкретно намеревались использовать это помещение в
самом начале, но Костенко превратил эту комнату в нечто среднее между
лабораторией и библиотекой. Скорее всего именно этот закуток он и считал своим
настоящим кабинетом. А возможно, что и своим вторым домом — маленький
холодильник в углу, электрический чайник, початая бутылка коньяка...
Я взял бутылку за горлышко и посмотрел сквозь нее на свет. Внутри еще
что-то оставалось. Не люблю коньяк, подумал я, ставя бутылку обратно на
холодильник.
Центральное место в этой комнате занимал письменный стол с ЭВМ.
Толстый слой пыли покрывал все и тут — даже надписи на клавишах можно было
различить с большим трудом. Пыль и паутина царствовали всюду — на полках с
книгами; на мягком и удобном на вид кресле возле стола; на экране ЭВМ. А
толстенный пук проводов, тянущийся куда-то от системного блока, походил на
диковинные морские водоросли.
Я проследил взглядом, куда идут все эти провода, и обнаружил справа
от стола, прямо на полу, три дополнительных системных блока с расширенной
памятью. Я вспомнил, что Борис Васильевич просил поискать у Костенко какие-то
программы, и мне вдруг стало интересно, чем это таким важным Сергей Антоныч мог
здесь заниматься. Столь мощные машинные ресурсы были необходимы только для
решения каких-нибудь очень сложных задач. Что же он здесь делал? Набирал текст
своего фантастического романа?! Большой, должно быть, роман у него получился,
подумал я. Томов восемьсот...
Под книжными полками шел ряд невысоких шкафчиков. Дверца одного из
них была слегка приоткрыта. Я присел на корточки и заглянул внутрь. Первое, что
мне бросилось в глаза, это ствол пистолета, увенчанный глушителем. Насколько я
знаю, Серж Антоныч на дух не переносил никакого оружия. Так, подумал я.
Становится все интереснее и интереснее. Я осторожно прикоснулся к глушителю
пальцами и вдруг понял, что это мой собственный пистолет.
Пистолет лежал в большой картонной коробке. Ствол его опирался о
край, слегка подмяв картон. Я вытянул коробку из шкафчика и выпрямился, держа
ее в руках. Внутри я заметил небольшую пачку исписанной бумаги, придавленной
рукояткой пистолета к днищу коробки. Водрузив ее на стол, я взял пистолет в
руки и извлек обойму. Обойма была полной. Порохом из ствола тоже не пахло.
После того как я отправил эту посылку из Лондона в Москву, из моего пистолета
никто не стрелял.
По правде говоря, я почему-то думал, что больше никогда не увижу
своего пистолета. Мне казалось, что Сергей Антоныч должен был держать его у
себя дома. И когда Костенко исчез, я подумал, что исчез он вместе с моим
пистолетом. А я уже успел к своему оружию привыкнуть — старая
Кобра
1968 года
выпуска, калибр 6.78, девятизарядный. Хорошо пристреленная и безотказная
машинка. Жаль было бы лишиться ее.
Я положил пистолет на пыльную поверхность стола и вытащил из коробки
пачку бумаги. Это оказался мой отчет, отправленный из Лондона в марте.
Зачитанный, с пометками, сделанными чужой (похоже, что Сергея Антоныча) рукой.
Я перекинул несколько страниц и наткнулся на свои измышления
относительно Этьена Саргасова. Хорошо, что он успел смыться, подумал я. Это
редко бывает, чтобы кто-то из НАС вовремя почувствовал опасность, грозящую ему
самому, а не Сети.
Я невольно напрягся. Опасность для Сети я, например, ощущал
постоянно. И скорее всего острее любого другого из НАС. Наверное, потому, что
опасность эта возникла не без моего участия. Кира Кортес, например, тоже
чувствовала нечто подобное, но не так сильно, как я. Может быть, именно поэтому
Кире и удавалось вести нормальную жизнь. Ей не приходилось время от времени
замирать и настораживаться в тревожных попытках определить, усилилась ли
опасность, угрожающая Сети (а значит, и НАМ), или нет. Со мной было иначе.
Я вдруг вспомнил, как однажды ночью проснулся от отчетливого ощущения
того, что неведомая опасность эта внезапно стала реальной. Очень реальной.
Словно я воочию увидел подожженный фитиль бомбы, грозящей разнести все вокруг.
Кира почувствовала беспокойство мгновением позже, но если б я не подскочил на
постели как ошпаренный, она бы даже и не проснулась.
Это было как ощущение падения в страшную и неизвестную пустоту. И в
конце падения ожидали боль и ужас.
Я сидел на постели, и холодный пот градом катился по моему лицу. Кира
посмотрела на меня вначале удивленно, потом испуганно. Губы ее шевелились, она
что-то говорила, но я не слышал ни единого слова. В ушах стоял зловещий медный
звон, заполнивший все вокруг. И из этого звона вдруг выделилось и окрепло
страстное желание выйти в Сеть.
Я выбрался из постели и, кое-как одевшись, уселся за столом перед
ЭВМ. Я хорошо помнил, что лимит времени последней телефонной карточки исчерпан
почти полностью. Новой же карточки у меня в запасе не оставалось. Но мне очень
нужно было в ВЭС. Я не понимал — зачем. Просто рука сама включила ЭВМ и набрала
нужный код.
Впервые в жизни я увидел, как цифры в уголке экрана, отображающие
оставшееся на телефонной карточке время, приняли отрицательное значение. И
понял, что ВЭС тоже очень нужно было, чтобы я оказался там. И от этого мне
стало гораздо легче.
Кира подошла и встала рядом, прижавшись к моему плечу своим бедром.
Наутро она призналась мне, что вначале подумала, будто меня разбудил сон про
ту, другую Киру, погибшую двадцать лет назад.
Она была в курсе всего — я сам ей однажды рассказал — и относилась к
этому с пониманием. Но в ту ночь Кира впервые перепугалась за меня
по-настоящему. Я очень остро почувствовал ее страх, как и то, что опасения ее
направлены не по адресу. Бояться нужно было не за меня, а за всех НАС.
Я осторожно отстранил Киру и вперился взглядом в паутину строк на
экране. Я с нетерпением ожидал, что Сеть
впустит
меня, как это уже не раз
бывало. Я ждал потока мыслей и образов, которые должны были хлынуть в меня. Эти
ощущения не были особенно приятными, но каждый раз я узнавал что-то
действительно очень важное и очень нужное. И несколько томительно-долгих секунд
я неподвижно сидел перед экраном, прежде чем наконец-то полностью
провалился
...
... Да, опасность приняла реальные очертания. Но конкретной
информации об этом мне получить не удалось. Сеть и сама знала немного. Но все,
что было известно ей, она
скинула
на меня, а не на кого другого из НАС. И я
сразу понял — почему.
Вся информация заключалась в том, что существование Сети оказывалось
под угрозой. То есть, если уж быть до конца точным, Сети давно уже что-то
угрожало. Но в ту ночь я понял, что это уже не просто угроза, а весьма реальная
опасность. И исходит она не от кого иного, как от Сергея Антоновича Костенко...
Через неделю я был официально назначен на должность управляющего
группой отделов программирования компании
ДВК
. И теперь уже на совершенно
законных основаниях мог творить в кабинете Сержа Антоныча все что вздумается.
Я еще раз прочел в отчете абзац про Саргасова. Жаль, что ему пришлось
уехать. В московском управлении
ДВК
из НАШИХ, кроме меня, остался только
сторож автомобильной стоянки — не помню, как зовут этого молодого паренька, лет
двадцати, безумно помешанного на ВЭС. Мы с первого дня узнали друг друга по
взгляду, но общаться с ним мне не приходилось — слишком уж разные интересы (не
считая увлечения ВЭС, естественно) у нас оказались. Да и общественное положение
— тоже. Хотя однажды он даже попытался мне помочь. Дело было месяца два назад,
когда в трактире
Золотая тройка
случилась драка.
Мы с Кирой тогда решили отдохнуть и выбрали для этого не совсем
подходящее время — суббота, день, когда в Восточной Империи выпивается
рекордное количество спиртного. У меня вообще возникла твердая уверенность, что
все оно выпивалось именно в трактире
Золотая тройка
. Во всяком случае,
единственными более или менее трезвыми в этом заведении были двери...
Мне не стоило отлучаться от столика и оставлять Киру одну даже на
несколько минут. Потому что когда я вернулся, то успел стать свидетелем
отпускаемой ею пощечины. Какой-то парень, решив, что девушка скучает в
одиночестве, собрался ее развлечь и, видимо, сделал это крайне неумело. Я сразу
же вспомнил, как Кира закатила точно такую же оплеуху таможеннику в Каракасском
аэропорту — тот тоже сказал ей что-то не совсем приятное. Но таможенники
Великой Колумбии, должно быть, имели верное представление о южном темпераменте.
Чего нельзя было сказать о том парне, который схлопотал от Киры по морде в
трактире.
Я успел как раз к самому началу драки. Хорошо еще, что я в свое время
изучал определенные приемы боевого искусства. А то бы мне несдобровать. Потому
что этот парень оказался в трактире не один, а с друзьями. Которые были ужасно
возмущены столь бесцеремонным поведением иностранки по отношению к их товарищу.
И вот в самый интересный момент я вдруг вижу того самого молоденького
паренька с автомобильной стоянки. Он оказывается рядом со мной и тут вдруг до
меня доходит, что мы — я, он и Кира — понимаем друг друга без слов. Я
ЧУВСТВОВАЛ, что сейчас нужно обернуться, чтобы не получить по затылку бутылкой,
а сейчас надо пригнуться... И так далее. И этот парень с Кирой чувствовали то
же самое.
Да-да! Не удивляйтесь! Кира принимала в драке самое оживленное
участие! Не представляю себе, где она этому научилась?! Но все семь тысяч
франков, уплаченных мною впоследствии пострадавшим в качестве компенсации за
нанесенные телесные повреждения, полностью на ее совести. Паренек же тот успел
незаметно скрыться перед самым появлением жандармов. Я его хорошо понимаю — это
мне посещение жандармерии ничем не грозит. Управляющего так просто не выгонят с
работы, а вот сторожа... В общем, правильно он сделал, что смылся оттуда. А то
пришлось бы ему, как Этьену Саргасову, менять место жительства.
Этька же сейчас живет в Новороссийске под чужой фамилией и работает в
Имперском Железнодорожном Агентстве программистом. Мы с ним пару раз обменялись
посланиями, и я узнал, что он на меня не держит зла. Он понимает, что я тогда
еще ничего не знал и ни в чем не разбирался.
Я вспомнил про чек на десять тысяч франков, отправленный мною ему
сегодня утром. Деньги он наверняка получит лишь послезавтра, но большой беды в
этом нет. Жизнь в Новороссийске гораздо дешевле, чем в Москве. Этих десяти
тысяч ему должно будет хватить не меньше чем на два года. Компенсация за
потерянное жалованье, улыбнулся я про себя. Лучше, чем ничего. В конце концов,
сам виноват — нечего было выпендриваться и подписывать послания Синичке своими
настоящими инициалами. Тоже мне,
ЭС
, видите ли!... Не мог подписаться
как-нибудь иначе? Да и Синтия — тоже хороша. Взяла себе новую фамилию, так уж
не пользуйся старой! Меня, например, сразу же насторожила эта чехарда с
Тейлор-Диккенс. Аккуратнее надо было быть и Синтии, и Этьену. Хотя...
Этьен все равно попадал под подозрение — те новейшие жесткие диски,
один из которых я выудил из Синичкиной ЭВМ, попали на черный рынок именно через
Этьку. Он единственный имел доступ к тому отсеку на складе новейших разработок,
где они хранились. Как говорится, жадность фраера сгубила...
Я бросил отчет в коробку и поставил ее обратно в шкафчик. Пистолет я
положил в карман пиджака и тут только заметил, что костюм мой из черного
постепенно становится пятнисто-серым. Вокруг было слишком много пыли. Я
подумал, а не вызвать ли сюда уборщиков прямо сейчас — телефон стоял тут же, на
столе. Но потом решил, что лучше сделать это из своего бывшего кабинета.
Я провел пальцем по корешкам книг на полке. Неистребимая фантастика
соседствовала здесь с историческими романами и научными трудами по истории,
географии и астрономии. Склонив голову к левому плечу, я читал надписи на
корешках, не переставая удивляться широте интересов Сергея Антоновича.
Двух книг на полке недоставало — сиротливо пустовавшие паузы между
томами также были затянуты паутиной. Я огляделся. Книги лежали на столе возле
телефона, одна поверх другой. Я осторожно, стараясь не поднимать пыль,
перевернул обложку верхней из них. Валентин Пикуль,
Федор Кузьмич
. Я хмыкнул
и закрыл книгу.
Не нравится мне Пикуль. Нет, исторические романы у него довольно
интересные, если, конечно, принимать на веру все домыслы автора о том,
что
могло бы быть, если бы...
. Но вот
Федора Кузьмича
я смог дочитать только до
половины. Слишком уж смелые допущения делал Пикуль о характере Александра I и
мотивах, побуждавших его поступать так, а не иначе. Даже создание императором
Министерства Имперской Безопасности, превратившегося впоследствии в АИБ, Пикуль
исхитрялся объяснить богобоязненностью государя.
Вот этого я никак понять не мог! Ну хорошо! Практическое отсутствие
войн; льготы крестьянам Лифляндской, Гималайской, Сианьской, Токийской и
Афганской губерний; роспуск Священного Синода и восстановление тем самым
Патриаршества, упраздненного еще Петром I аж в 1721 году; полная свобода в
отправлении культов религиозных меньшинств; поощрение выдачи вольных крепостным
— понятно. Ну, естественно, нельзя не вспомнить и его отречение от престола,
переезд в Сибирь и принятие нового имени. Тут уж все ясно — император решил
посвятить остаток жизни отшельничеству. Но вот как объяснить его реакционную
позицию во внутренней политике? Один АИБ чего стоит! Однако Пикуль каким-то
непостижимым для меня образом все это увязывал с раскаянием, охватившим
Александра в ночь перед покушением заговорщиков на его отца. И даже известную
байку о кровавом призраке Павла Петровича Романова, возникшем в спальне
Александра, Пикуль рассматривал как Божественное вмешательство. На фоне
Александра I, такого ласкового и доброго, отец его — Павел I — выглядел сущим
чудовищем. И получалось даже, что поделом ему досталось во время Хоккайдского
мятежа, когда японские самураи захватили императорскую резиденцию. А ведь,
между прочим, подавлял этот мятеж не кто иной, как Александр I, ласковый и
добрый, взошедший на престол после убийства мятежниками Павла Петровича. Но
Пикулю не до таких мелочей, как полмиллиона казненных японцев!
Я сдвинул в сторону
Федора Кузьмича
и посмотрел на обложку второй
книги. Она была на французском — Герберт Джордж Уэллс,
Машина времени
. Книга
была необычного формата, какая-то квадратная. Позолота с букв давно уже
облезла, да и сама обложка выглядела изрядно потрепанной. Наверное, старое
издание, подумал я, приподнимая обложку ногтем.
Издание оказалось не просто старым, а, можно сказать,
древним
. 1898
год! Если это и не самое первое издание, то одно из первых — наверняка.
Большая редкость, надо сказать. Насколько я помню, у Уэллса были
очень крупные неприятности с этим романом. Император Западной Империи счел его
своеобразным политическим памфлетом, сатирой на свое мудрое правление, и одно
время книга даже была под запретом. Масла в огонь подлил еще и тот факт, что
книга вышла одновременно и на французском, и на английском языках. Или даже на
английском — чуть раньше. В ту пору это вообще расценивалось чуть ли не как
подрыв основы государственности. У всех еще было свежо в памяти Ирландское
восстание, когда крошечный департамент неожиданно заявил о своей независимости
от Западной Империи и огнем береговых орудий потопил два имперских линкора,
стоявших в Уэксфордском порту. Настроение у мятежников было настолько
решительным, что даже массированная бомбардировка не принесла успеха. И только
после двухмесячного обстрела Ирландского департамента из корабельных орудий
(вокруг острова собралось свыше пятисот кораблей Западной Империи!)
сопротивление было сломлено. В той заварушке полегло более половины населения
мятежного департамента, и с тех пор императоры Западной Империи с очень большой
настороженностью воспринимали любые проявления независимого суждения,
высказанные на английском языке.
Впрочем, не в одной Западной творятся подобные безобразия. Кто не
помнит Фейсалабадский мятеж семьдесят девятого года? Та же самая история!
Восстанием была охвачена чуть ли не половина Пакистанской губернии.
Я перевернул страницу и тут неожиданно опять
провалился
. Совсем как
тогда, ночью, но в этот раз все было гораздо хуже. Так, как не бывало еще
никогда.
Мир вокруг стал жестким и колючим. Неестественным, неживым... То есть
нет, живым, конечно же, но... Но искусственным, наполненным режущими гранями и
горячим, иссушающим язык ветром. Перед глазами замелькали разноцветные
квадратики разных размеров. Они складывались в узоры, отдалялись, превращались
в картинки. Уши наполнил тонкий пронзительный свист, из которого постепенно
начали выделяться какие-то непонятные, но осмысленные звуки. Затылок обдало
ледяной волной холодного воздуха. Голова закружилась, и, чтобы не упасть, я
оперся руками о стол, согнувшись пополам.
Тело скрутило судорогой, дыхание перехватило, я уже ни о чем не мог
думать, кроме одного — опасность!
Опасность!
ОПАСНОСТЬ!!!
Я увидел призрачные, нереальные образы. Сергей Антоныч в совершенно
незнакомой мне комнате; бледное закатное солнце, озаряющее мертвое морское
побережье; совершенно неясно к чему — непонятный, но чем-то знакомый мне
механизм; длинная вереница цифр, некоторые из которых тревожно пульсировали
красным цветом...
Все кончилось. Я перевел дух и открыл глаза. Мир вокруг постепенно
принимал четкие очертания. Колени дрожали, и я еле удержался оттого, чтобы
плюхнуться в пыльное кресло.
Не знаю, как именно чувствуют себя микросхемы памяти ЭВМ, когда в них
закачивается новая информация, но мне кажется, что я сейчас испытывал нечто
подобное. Вот интересно только, где же находится та база данных, откуда вся
информация исходит?..
Разогнувшись, я оторвал руки от стола и посмотрел на свои ладони.
Ладони были серыми, а на столешнице четко отпечатались следы двух растопыренных
пятерней. Я глубоко вздохнул и попытался поточнее вспомнить, что же мне сейчас
привиделось?
Передо мной опять встали только что промелькнувшие картины. Но теперь
уже все происходило гораздо легче — без режущих глаза красок и терзающего уши
звона. Мне понадобилось прокрутить увиденное пару раз, прежде чем я вдруг
понял, почему странный привидевшийся механизм кажется мне таким знакомым. И я
тут же вспомнил свою поездку в Лондон.
Этот механизм был не чем иным, как той самой штуковиной, стукнувшей
меня по затылку в номере гостиницы! Теперь он находился на столе перед Сержем
Антонычем, среди кучи различных, неизвестных мне приборов. Костенко сидел за
столом, сосредоточенно возясь с аппаратурой. Он что-то записывал в блокноте,
озабоченно вертел какие-то ручки и морщил лоб, разглядывая циферблаты и шкалы с
мечущимися стрелками. Выглядело все это так, как если бы Сергей Антонович
проводил какие-то исследования. Возможно, что он был занят изучением этого
непонятного устройства.
Что-то неприятно кольнуло меня. Я вдруг понял, что только что видел
эту штуковину. И не в своих видениях, а именно здесь, в этой комнате. Только
что, буквально минуту назад...
Я перевел взгляд на раскрытую книгу, и по спине моей опять
прокатилась волна замогильного холода. На старой пожелтевшей странице была
напечатана черно-белая иллюстрация для фантастического романа Уэллса. Рисунок
был выполнен короткими быстрыми штрихами, словно бы пером. Несмотря на
пожелтевшую от времени бумагу, картинка была очень четкой. И с нее на меня
взирал перепуганный человек, с совершенно идиотским выражением на лице,
оседлавший сложное устройство, весьма похожее на то, что явилось ко мне в
недавнем видении, а около полугода назад свалилось на голову в лондонской
гостинице.
Глава седьмая
Я посмотрел на листок бумаги, где было выписано все, что мне удалось
установить. Улов мой был небогат. Но, если принять во внимание бредовость
исходного допущения, все получалось довольно неплохо. Можно даже сказать,
хорошо все получалось. Только вот не нужно никому этого листочка показывать — в
психушку заберут...
А получалось у меня, что Герберт Уэллс написал правду. Я имею в виду
машину времени. Бред? Согласен! Поэтому я и упомянул про психушку! Там
содержится уже целая куча подобных изобретателей, способных из медного тазика,
двух столовых ножей, мясорубки и коробки скоростей от старого автомобиля
собрать машину времени, вечный двигатель и космический корабль, пользуясь в
качестве руководства старинными фантастическими романами. А что? Очень даже
просто! Главное — желание! Разве не так?
Изобретатели эти содержатся в сумасшедших домах в полнейшей тишине и
покое, окруженные всяческой заботой. Как опора государственности. Кстати!...
Там же, по соседству, наверняка можно встретить и самого Герберта Уэллса! И
даже не его одного. Парочка Жюль Вернов или Пушкиных для таких заведений —
обычное дело. С императорами там тоже проблем нет — Павлы, Николаи и Александры
(порядковые номера с первого по сороковой) встречаются там не реже. В общем,
вполне солидная компания. Однако, сказать по правде, оказаться в их числе мне
не очень-то хотелось. Но...
Вот то-то и оно — НО!...
Но я своими глазами видел механизм, стукнувший меня в Лондоне по
башке. И, как мне удалось установить, примерно в семидесятых годах
девятнадцатого века в той же самой комнате жил и сам Герберт Уэллс. Только
тогда это еще не была гостиница, а проживал там некто Самуэль Беннингем, член
Имперской Академии Наук, приятель Уэллса, бесследно пропавший в конце
девятнадцатого века. Его розысками активно, но безрезультатно занималось АИБ
Западной Империи. Что-то он там такое изобретал, очень стратегически важное для
страны. И у меня мгновенно возникли мысли о том, что этот Беннингем был
прототипом Изобретателя — главного героя романа Уэллса.
Мне пришлось раз десять перечитать роман, чтобы прийти к убеждению,
что та непонятная хренотень есть не что иное, как макет машины времени,
отправленный Изобретателем во время демонстрационного опыта. Окончательно я
уверился в этом, когда узнал, что иллюстрация для той старой книги, которую я
видел в кабинете Костенко, рисовалась при непосредственном участии автора
романа. Видимо, Уэллс ВИДЕЛ эту штуковину своими собственными глазами. То есть
получалось, что машина времени в принципе была возможна. И не только в
принципе.
Я не физик. Не знаю, как все это объяснить с научной точки зрения.
Единственное, что мне приходит на ум, — шизофрения. Но это объяснение хотя и
является вполне научным, но лежит уже совершенно в иной области. Кроме того,
меня лично оно не устраивало категорически. А посему я решительно отверг его
как дезорганизующее, сбивающее с толку и разрушающее разумный циничный взгляд
на данную проблему.
Я вспомнил, что программные сбои в Сети возникали в основном в
организациях, так или иначе связанных с изучением истории — Академия Наук,
например. Я также вспомнил, что Сергей Антонович весьма интересовался
альтернативной историей, и мне стало не по себе. Отмеченные красным карандашом
места в книге Пикуля
Федор Кузьмич
не прибавили мне спокойствия. Ведь если в
принципе возможна машина времени, то возможно и путешествие во времени. А
значит, возможно и изменение реальности. В принципе...
Чушь собачья! У меня самого всегда вызывали саркастическую усмешку
подобные разговоры. Как-то все слишком просто получается: не нравится тебе
какой-то там египетский фараон, хлоп — и нет его, засранца! И никогда и не
было! Хорошо, а что же тогда было?! Я имею в виду вместо этого фараона...
Серж Антоныч отметил в книге фрагмент явления Александру призрака
отца. Пикуль очень живописно это описывал. И истекающий кровью образ Павла I, и
то, как он медленно растаял в воздухе, укоризненно погрозив обалдевшему сыночку
пальцем. Ка
...Закладка в соц.сетях
