Жанр: Боевик
Тривейн
... Сенатор Нэпп, совершенно растерявшись, молчал. Уолтер Мэдисон не смог
сдержать улыбки, заметив жест старого еврея, но она пропала, едва тот заговорил.
- Предположим, - произнес он, - что все, о чем вы здесь сказали, возможно.
Конечно, гипотетически... Но как вы в таком случае собираетесь поступить с
нынешним президентом? По-моему, он вовсе не собирается уходить, а хочет
выставить свою кандидатуру на второй срок!
- Ну, это еще неизвестно, - ответил Гамильтон. - Его семья настроена
решительно против. И потом не забывайте, что "Дженис индастриз" взяла многие
проблемы на себя, освободив его таким образом от забот. Мы очень легко можем
вернуть их ему. В конце концов, если он попытается вступить в предвыборную борьбу,
то у нас на руках есть медицинское заключение. Оно способно покончить с ним за
месяц до выборов...
- И оно соответствует истине?
- Частично, - отвел глаза Гамильтон. - Впрочем, не важно. Главное - что оно
у нас есть...
- Я хочу задать вам еще один вопрос, - продолжал Мэдисон. - Если Эндрю
будет избран, каким образом вы сможете контролировать сто действия? И как вы его
остановите, если он в один прекрасный день попытается от вас избавиться?
- Каждый, кто сидит в президентском кресле, - ответил Гамильтон, - день ото
дня все более убеждается в том, что его работа - самая необходимая и самая сложная.
И он нуждается в любой, даже мизерной помощи, какую только может получить.
Вместо того чтобы от нас отделаться, он будет стараться привлечь нас к
сотрудничеству, постарается убедить в том, что наше место с ним рядом, что мы
должны вернуться из отставки...
- Из отставки? - смущение Нэппа достигло предела, в то время как Мэдисон,
судя по выражению его лица, все понимал.
- Да, отставки, сенатор. Уолтеру это хорошо известно. Вы должны понять всю
тонкость нашей тактики. Тривейн никогда не согласится на подобное предложение,
если поймет, что оно инспирировано "Дженис индастриз". Наша позиция должна быть
предельно четкой. С видимой неохотой, но именно мы будем стоять у него за спиной:
ведь он наш человек, такой же продукт рынка, как мы! После выборов мы намерены
уйти со сцены и провести остаток наших дней так, как того заслужили. Мы убедим его
в этом... Конечно, если он будет нуждаться в нас, то мы всегда здесь, рядом, хотя мы и
не хотим, чтобы нас беспокоили. Однако на самом деле никто из нас никуда не
собирается уходить...
- И когда он поймет это, - подвел черту Уолтер Мэдисон, - будет уже слишком
поздно. Речь пойдет об обычном компромиссе, не так ли?
- Именно так, - подтвердил Йан Гамильтон.
- Мои люди, работающие за закрытыми дверьми, - произнес Грин, -
придумали превосходную фразу для предвыборной кампании... "Эндрю Тривейн.
Оценка: отлично!"
- Я думаю, они ее украли, Арон! - сказал Гамильтон.
Глава 40
Прочитав статью, Тривейн почувствовал облегчение. Он даже представить не мог,
что сообщение о чьей-либо смерти, о жестоком убийстве, может вызвать в его душе
радость. Слово это казалось таким неуместным, но это было именно так: словно
тяжелый груз упал с его плеч. Заголовок гласил: "Глава подпольного мира убит в
предместье Нью-Хейвена - Амбуше".
Далее следовал рассказ о том, как де Спаданте, при транспортировке из больницы
домой, был сброшен с носилок и в упор расстрелян шестью молодцами,
поджидавшими его у дома. Больше никто не пострадал: ни санитары, переносившие
носилки с больным, ни личная охрана мафиози. Именно поэтому полиция высказала
предположение, что убийство было частью "контракта", заключенного между собой
боссами мафии, которых давно раздражало растущее влияние де Спаданте за
пределами Коннектикута. Известно, что де Спаданте, чей брат недавно погиб от руки
армейского офицера майора Пола Боннера, вызывал неудовольствие своих собратьев,
активно участвуя в правительственных проектах. Похоже, что мафиози, крайне
раздраженные вашингтонскими связями де Спаданте, решили, что он превысил свои
полномочия и стал опасен для организованной преступности.
Как бы между делом говорилось и о том, что слова майора Пола Боннера,
утверждавшего, что он вынужден был убить Аугуста де Спаданте, брата
вышеупомянутого мафиози, защищая свою жизнь, приобретают в новых
обстоятельствах особую убедительность. Прибывший в Арлингтон военный адвокат
Боннера, к которому обратились за комментариями, со всей уверенностью заявил, что
убийство в Нью-Хейвене служит убедительным доказательством того, что его
подзащитный оказался втянутым в междуусобную войну гангстеров и что он, со своей
стороны, сделал все возможное и даже больше, чтобы защитить от покушения Эндрю
Тривейна. Далее напоминалось, что мистер Тривейн является председателем
подкомитета, расследующего махинации в оборонной промышленности, а де
Спаданте известен еще и тем, что получал огромную прибыль от пентагоновских
контрактов.
Кроме статьи, газета напечатала четыре фотографии де Спаданте - в различные
периоды его деятельности. Два снимка, с интервалом в пятнадцать лет, извлекли из
полицейских досье, третий изображал мафиози в одном из ночных клубов в начале
пятидесятых годов, а на последнем Марио был запечатлен вместе с братом Аугустом
на фоне огромного строительного крана. На лицах обоих сияли широкие, поистине
цезаревские улыбки.
"Что ж, это должно было случиться, - подумал Тривейн. - Погасла жизнь,
принесшая столько зла..."
С того самого дня, как он оставил Марио де Спаданте в больнице, он почти не
спал. Он спрашивал себя снова и снова: а стоила ли игра свеч? И все чаще ответ был
отрицательным.
Он вынужден был признаться самому себе, что де Спаданте "достал" его, поставив
под угрозу его репутацию. Да, в этом итальянец преуспел. Он еще раз заставил
Тривейна взвесить все "за" и "против", задуматься о ценностях, истинных и мнимых,
и о той ужасной цене, которую будет вынужден заплатить. И за что? За барахло, как
выразился де Спаданте. Грязь, которая выльется на его жену и детей, зальет их и
оставит несмываемые следы на долгие годы.
Нет, игра того не стоила. Он не будет платить такую цену ни за деятельность
подкомитета, работы в котором вовсе не добивался, ни за благо президента, которому
ничего не должен, ни за конгресс, позволяющий таким вот Де Спаданте покупать и
продавать его влияние. Почему он должен платить? Пусть платит кто-нибудь другой.
И вот теперь одно из составных звеньев этой цепи рухнуло. С де Спаданте
покончено. Теперь снова можно вернуться к докладу, который ему пришлось
переработать и пересмотреть после встречи с Гамильтоном в Чикаго.
Еще три дня назад казалось, что ничего важнее этого доклада нет. Конечно,
процесс Пола Боннера отнимал много сил и времени, но тем активнее каждую
свободную минуту Тривейн обращался мыслями к работе, к докладу. Тогда, три дня
назад, он был уверен, самое ценное на земле - время. Необходимо как можно быстрее
закончить доклад и представить его в самые высокие правительственные инстанции.
Теперь же, без особого энтузиазма поглядывая на блокноты с данными по
"Дженис", грудой сваленные рядом с газетой, которую он только что прочитал,
Тривейн испытывал странное чувство. Никакого желания зарываться с головой в
работу, отложенную в сторону всего лишь три дня назад, не было. В общем-то
понятно... Он уже столько дней переправлял души умерших через реку смерти, борясь
с бурными водами, что теперь ему самому нужен покой. Хотя бы ненадолго, но он
должен вынырнуть из подводного царства, глотнуть свежего воздуха.
Подземное царство "Дженис индастриз".
А может, он ошибается? Может быть, это всего лишь отчаянные попытки
запутавшихся людей найти разумное решение в неразумные времена?
Часы показывали лишь четверть десятого утра, но Тривейн чувствовал, что ему
пора отдохнуть. Он оставит этот день для себя. Всего один беззаботный - или
свободный от забот? - день, проведенный с женой. Может быть, это все, что ему
нужно? А потом, подзарядившись, он снова примется за работу...
Родерик Брюс с отвращением швырнул газету в сторону, обрушив поток
проклятий на обитые голубым бархатом стены. Этот сукин сын все-таки предал его!
Этот подонок морочил ему голову, водил за нос, а стоило смолкнуть музыке, бросил
его посреди бала и убрался в свой Белый дом! Подумать только: "Слова самого
Боннера, утверждавшего, что он вынужден был убить... защищая свою жизнь,
приобретают в новых обстоятельствах особую убедительность!" Оказывается,
"подзащитный оказался втянутым в междуусобную войну гангстеров и... сделал все,
что было в его силах, и даже больше, чтобы защитить от покушения Эндрю
Тривейна"!
Вне себя, Брюс ударил крошечным кулачком по подносу с кофейным сервизом,
смахнув на пол чашку. Затем рванул покрывало с постели - их с Алексом общей
постели - и бросился ничком на ковер, утопая в густом ворсе. Он слышал, как в
коридоре раздались торопливые шаги горничной, спешившей на крики и звон
разбившейся посуды. Набрав полные легкие воздуха, Брюс заорал:
- Пошла вон, ты, чертова кукла!
Ночная рубашка, разодранная в клочья, валялась на полу - шелковая ночная
рубашка, подаренная ему Алексом. Голый Брюс метался по толстому ковру. Задев
ногой кофейную чашечку, он в ярости запустил ею в столик из оникса, стоявший у
кровати.
Потом он сел за письменный стол, расправил плечи и выпрямился, стараясь
плотнее прижаться к спинке кресла. Он напряг мускулы и застыл в неподвижности: он
часто пользовался этим приемом, чтобы собраться, обуздать чувства, вырвавшиеся изпод
контроля.
Однажды он продемонстрировал этот прием Алексу. Это было давно, в один из тех
редких вечеров, когда они ссорились. Повод для ссоры казался сейчас таким
незначительным, даже глупым. Речь шла о прежнем сожителе Алекса, грязной свинье
с Двадцать первой улицы. Этот подонок требовал, чтобы Алекс отвез его в Балтимор,
потому что не хотел тащиться с тяжелым багажом поездом.
Вот тогда они и поссорились. Правда, Алекс в конце концов понял, что эта грязная
свинья решила его использовать. Он перезвонил подонку и твердо сказал "нет", но был
явно расстроен. Чтобы как-то развеселить его, Роджер и показал ему это упражнение.
Алекс очень смеялся, легко и беззаботно, буквально до слез. А потом объяснил Брюсу,
что эти его упражнения по самоконтролю не что иное, как наказание, которому в
древней Индии подвергали юных послушников, застав их за мастурбацией.
Брюс еще плотнее прижался к спинке стула. Он чувствовал, как впивается в плоть
голубой бархат обивки. Но упражнение помогло: мысли прояснились, голова работала
четко.
Бобби Уэбстер передал ему две фотографии, сделанные во время визита Тривейна
в больницу к де Спаданте. На первой Тривейн явно пытался что-то втолковать
прикованному к постели мафиози, на второй со злостью, точнее с раздражением,
смотрел на де Спаданте, который что-то ему объяснял. Уэбстер просил попридержать
снимки, не давать им ходу дня три. И повторил, что это очень важно - всего три дня.
Брюс понял.
На следующий день, после обеда, Уэбстер вызванивал его по всему городу.
Помощник президента был в панике, не владел собой. Он требовал срочно вернуть
снимки, и, даже не выслушав ответ, - а Брюс готов был их возвратить, - принялся
угрожать, ссылаясь на Белый дом.
Уэбстер поклялся, что устроит облаву на журналиста, если хотя бы одно слово о
встрече Тривейна с де Спаданте - "пусть даже намеком" - просочится в прессу.
Родерик Брюс расслабил мышцы и позволил телу свободно раскинуться в кресле.
Он старался вспомнить дословно, что ответил Уэбстер на вопрос, могут ли Тривейн,
или де Спаданте, или эти фотографии повлиять на ход процесса над Боннером. Тот
ответил буквально следующее: "Тут нет ни малейшей связи! Мы держим события под
контролем".
Хорош контроль! Он даже не смог воздействовать на военного адвоката Боннера!
Защитника от Пентагона!
Бобби Уэбстер не лгал. Он просто потерял хватку, вылетел из игры. Теперь он
абсолютно беспомощен. Единственное, на что он еще способен, это угрожать. Но сил
исполнить угрозы у него больше нет.
Главный же урок, хорошо усвоенный Роджером Брюстером за годы вращения на
космополитической орбите Вашингтона, сводился к тому, что беспомощных людей
можно эксплуатировать. Особенно тех, кто сошел с орбиты. Когда такой человек,
приближенный когда-то к высшему эшелону власти, по ряду обстоятельств впадает в
панику, не воспользоваться преимуществом просто грешно.
За такими людьми обычно много чего водится. И он, Брюс, знает, как этим
воспользоваться. Для начала нужно сделать с этих фотографий копии.
Бригадный генерал Лестер Купер внимательно наблюдал за человеком с
"дипломатом" в руке, направляющимся к своей машине. Вермонт давно уже занесло
снегом, снежный покров был глубок, а дорожку давно не чистили. Однако шоссе
оставалось в отличном состоянии: там поработали снегоочистительные машины. А вот
машину приезжего плотной шапкой покрыл снег. Ну да ничего, все будет в порядке.
У таких людей всегда все в порядке. У этих вот чиновников, заполонивших
небоскребы, обслуживая таких, как Арон Грин. Они взбираются в свои заоблачные
выси, устланные мягкими коврами и освещенные мягким светом ламп. Спокойно
поднимают трубки телефонов и мягкими голосами отсылают вас к бесконечным рядам
цифр с нескончаемыми дробями и процентами. В общем, действуют искусно и с
тонкостью, которую бригадный генерал Купер не переносил.
Он продолжал наблюдать, как огромный автомобиль развернулся на стоянке и
двинулся вниз по шоссе. Сидевший за рулем махнул генералу рукой, но на лице его не
было ни тени улыбки, ни намека на дружелюбие. Ни слова благодарности за любезный
прием, хотя явился он к Куперу без приглашения и без предупреждения.
Вот вам и тонкости!
Да-а-а... Сообщение, с которым явились к Куперу в его уединенное поместье в
Ратленде, тоже можно объяснить тонкостью, которой генералу никогда не понять.
Правда, понимания от него и не требовалось: его просто поставили в известность,
выдали инструкции, коим он должен безоговорочно следовать. Для всеобщего блага,
конечно. Да и Пентагон не прогадает, в этом генерал может быть абсолютно уверен.
Эндрю Тривейн. Президент Соединенных Штатов Америки.
Нет, это просто невероятно. В это невозможно поверить!
Это, наконец, абсурдно!
Но если человек от Арона Грина говорит, что такое реально, значит, Тривейн уже
на полпути к инаугурации.
Лестер Купер медленно пошел к дому. У двери, подумав, свернул налево.
Слежавшийся снег запорошило свежим, и генерал почувствовал, что нога по
щиколотку погружается в снежный покров. Да, обувь у него не для таких прогулок, ни
высоких ботинок, ни калош. Однако ни слякоть, ни промокшие ноги его сейчас не
волновали. Он помнил и не такие зимы, взять хотя бы ту, в сорок четвертом, когда, ни
секунды не сомневаясь, он вывалился из ганка в ледяное грязное месиво. Тогда его это
тоже мало волновало. Помнится, Паттон, Джордж Паттон, заорал ему вслед: "Купер,
ты, чертов идиот, обуйся как положено! Тут зима, черт тебя подери, а не весна в
Джорджии! Что ты лыбишься, как придурочный!"
Тогда он тоже что-то такое проорал в ответ Джорджу. Что-то о том, что в сапогах
неудобно влезать в танк, а в ботинках - в самый раз.
Да-а, Паттон! Он бы это тоже не понял...
Купер дошагал до конца лужайки, совершенно покрытой свежевыпавшим снегом.
Небо серое, мрачное, гор вдали почти не видно. Но все-таки они есть. Теперь он
сможет каждый день любоваться ими. До конца своей жизни, которой осталось так
немного...
Как только он включился в игру, предложенную Грином, как только стал ее
частью, его карьере пришел конец. Что ж, может быть, все пройдет гладко. Всем
известен огромный вклад "Дженис индастриз" в их дело. Понятно и другое: как только
"Дженис" станет полномочным выразителем их интересов, чего они и добиваются,
перед военными открывается блестящее будущее. И если Тривейн окажется
кандидатом от "Дженис", то дело будет сделано.
Достаточно произнести лишь одно слово - на любой базе, аэродроме, в
тренировочном лагере, на флоте... Не придется даже называть имя, его можно назвать
и позже. Самое главное - намекнуть, что "Дженис индастриз", вместе с Пентагоном,
хотела бы видеть на посту президента определенного человека. Необходимо
тщательно все продумать: время и место действия, подготовить нужные документы,
учитывая как офицерский, так и солдатский состав. Следует, разумеется, поставить
гриф - "Текущие события". Учесть специфику как регулярных войск, так и запаса.
Все это вполне осуществимо. Все можно сделать. Едва ли кто из одетых в форму
сограждан хотел бы вернуться в прошлое, в те времена, когда военные не пользовались
поддержкой "Дженис". Мощной поддержкой...
А потом, лишь будет отдан приказ назвать имя кандидата, в работу вступят
ксероксы и печатные машины во всех точках земного шара, где только можно найти
представителей американских военных сил: от форта Диксон в штате Нью-Джерси до
Бангкока.
Военные обеспечат кандидату па выборах более четырех миллионов голосов...
Лестер Купер на секунду задумался: неужели дойдет до этого? Неужели
кандидатом действительно станет Эндрю Тривейн? Почему?
Проще всего было бы позвонить Роберту Уэбстеру и выяснить, что он знает обо
всем этом. Кажется, на это намекнул человек от Арона Грина.
На другом конце провода Роберт Уэбстер был потрясен. Да, конечно, никому еще
ничего не говорили... Ни о чем?
Наверное, все же не следовало звонить Уэбстеру... Хотя Купер просто хотел
узнать, что тот сделал.
Впрочем, не важно. Теперь все это ему было даже не интересно. Теперь ему
хотелось только как можно скорее завершить свою часть дела и вернуться домой, в
Ратленд, чтобы наслаждаться спокойной старостью.
И больше никаких тонкостей. Ничто больше его не интересует. Он сделает то, что
обещал Грину. Обязан. Потому что он всем обязан "Дженис индастриз" - всем своим
прошлым, своей карьерой.
Он обязан даже этому бедолаге Полу Боннеру. В конце концов, Пол тоже жертва,
запланированная потеря, насколько понял Купер. И его единственная надежда -
милосердие президента.
Президента Тривейна.
Ну не ирония ли это судьбы? А все эти чертовы тонкости...
- Мистер Тривейн?
- Да.
- Это Боб Уэбстер. Как поживаете?
- Отлично. А вы?
- Не очень. Кажется, втянул я вас в историю. Очень неприятное дельце.
- Что случилось?
- Прежде всего, хочу пояснить, подчеркнуть, что во всем виноват только я, и
никто иной. Вы меня понимаете?
- Да... Кажется, да.
- Хорошо. Это чертовски важно!
- Теперь уверен, что понимаю. Так в чем дело?
- В вашей поездке в Гринвич. А потом к де Спаданте. Вас там видели.
- Да? А в чем проблема-то?
- Есть еще кое-что.
- Почему такой переполох? Мы не афишировали свои поездки, но ведь и не
скрывали.
- Однако газетчикам вы ничего не сказали.
- Не счел необходимым. Мы сделали заявление, подчеркнув, что насилие никогда
еще ничего не решало. Только и всего. Сэм Викарсон опубликовал его, я подтвердил.
Здесь нечего скрывать.
- Ничего не понимаю... Похоже, что у вас с де Спаданте состоялась тайная
встреча. Вас сфотографировали.
- Что? Каким образом? Что-то не помню никаких фотографов. Конечно, на
стоянке было полно народу...
- Стоянка тут ни при чем. Вас сфотографировали в комнате.
- В комнате? Какого черта? О Господи! Так что там с фотографиями?
- Они небезопасны. Я видел копию, даже две. Похоже, вы были увлечены
беседой.
- Да, мы действительно увлеклись. И где же вы видели фото?
- У Рода Брюса. Они у него.
- А от кого он их получил?
- Не знаю. Он не выдаст поставщика, мы уже имели с ним дело. Завтра он
собирается придать дело огласке. Грозится доказать всем, что вы связаны с де
Спаданте. А это, между прочим, может выйти боком Боннеру.
- Ну хорошо. Что я должен делать? Очевидно, вы что-то задумали.
- Нам кажется, вам следует заговорить первым. Сделайте заявление о том, что де
Спаданте хотел вас видеть, что вы встретились с ним за два дня до убийства. Вам
нужна была информация для майора Боннера... Насчет того, о чем вы: с ним
говорили... Придумайте что угодно... Мы проверили: в комнате не было
подслушивающих устройств.
- Не понимаю. При чем здесь Брюс? И Пол?
- Я же сказал... Извините, утро было просто сумасшедшим... Брюс считает, что
это еще один ключ к Полу Боннеру. Раз вы встречались с де Спаданте, причем
конфиденциально, то маловероятно, что он пытался убить вас неделю назад, как
утверждает Боннер.
- Понимаю... Хорошо, я сделаю заявление. И позабочусь о Брюсе.
Тривейн нажал кнопку, отпустил ее через несколько секунд и набрал номер.
- Сэма Викарсона, пожалуйста. Это Тривейн... Сэм, пришло время Брюса. Нет, не
ты, а я... Выясни, где он, и перезвони мне. Я дома... Нет, не передумаю. Перезвони как
можно скорее. Я хочу видеть его сегодня днем.
Тривейн поставил телефон на тумбочку и бросил взгляд на жену. Филис сидела за
туалетным столиком, нанося последние штрихи в макияже. Перехватив в зеркале
взгляд мужа, сказала:
- Я уже все поняла. Что-то подсказывает мне, что наша прогулка по памятным
местам откладывается.
- Ничего подобного. Я отлучусь на пятнадцать - двадцать минут, только и всего.
Можешь подождать меня в машине.
Филис подошла к кровати и, посмеиваясь, указала на смятые простыни.
- Это я уже слышала. Вы хищник, мистер Тривейн! Мчитесь домой с работы,
насилуете непорочную и еще молодую хозяйку, засыпая ее обещаниями, а после того,
как ваше желание удовлетворено и вам удалось вздремнуть, принимаетесь звонить по
телефону...
Эндрю посадил жену к себе на колени, нежно коснулся ее груди, провел рукой по
плечам, Филис шутливо поцеловала его в ухо. Он осторожно переместил ее со своих
колен на кровать.
- О Эндрю, ведь мы не можем...
- Еще как можем. Сэм вряд ли объявится раньше чем через час.
Он стал раздеваться. Филис разгладила рукой простыни, легла с краю, ожидая
мужа.
- Ты неисправим. За это я тебя и люблю... С кем ты собираешься встретиться?
- С гадким маленьким человечком по имени Родерик Брюс, - ответил Энди,
снимая рубашку и забираясь в постель.
- Газетчик?
- Да. И он бы нас с тобой не одобрил...
Бобби Уэбстер сидел за столом, положив перед собой руки. Он опустил голову и
закрыл глаза, чувствуя, что подступают слезы. Дверь кабинета он запер уже давно,
теперь ему никто не мешал. Удивительно, но глаза все еще оставались сухими.
Подсознательно он знал почему, но ответ этот был так страшен, что он постарался его
отбросить. Он потерял способность плакать.
Reductio ad manipulatem .
Есть ли такое выражение? Должно быть. Годы изобретения различных заговоров и
тайных замыслов, невысказанных, забытых, несчитанных, - сколько их было? Сотни,
тысячи?
Сработает или нет? Вот что важнее всего. Человек - всего лишь Икс или Игрек, с
ним можно считаться, а можно отбросить как что-то ненужное, в зависимости от
обстоятельств. Человек - лишь часть формулы, не больше. Даже такой человек, как
он сам.
Бобби Уэбстер наконец почувствовал на глазах слезы. Он уже почти плакал, сам
того не замечая.
Пора было идти домой.
Тривейн шел по густо устланному коврами коридору, направляясь к ступенькам,
над которыми висела табличка. Надпись на древнеанглийском гласила: "Пентхаус.
Родерик Брюс Он поднялся по ступенькам, подошел к двери и нажал кнопку звонка,
оглашая пространство за черной эмалевой дверью с сияющей медной отделкой
громким звоном. Из-за двери раздавались приглушенные голоса. Один из них, очень
взволнованный, принадлежал Родерику Брюсу.
Дверь отворилась, в холле стояла крупная негритянка-горничная в белой
униформе. Вид у нее был весьма внушительный, и занимала она весь проем в дверях.
Невозможно было рассмотреть, что происходит за ее широкой спиной.
- Что угодно? - спросила она на певучем диалекте Карибских островов.
- Могу я видеть мистера Брюса?
- Он вас ожидает?
- Он будет рад меня видеть.
- Извините, но скажите, пожалуйста, ваше имя. Он свяжется с вами.
- Меня зовут Эндрю Тривейн, и я не уйду, пока не встречусь с мистером Брюсом.
Горничная стала закрывать дверь, и Тривейн собрался было громко позвать Брюса,
как тот вдруг появился сам, словно крохотный хорек, выскочивший из укрытия. Он все
слышал, стоя в дверях, в нескольких футах от них.
- Все в порядке, Джулия, - сказал он негритянке. Огромная горничная
повернулась, одарив на прощание Тривейна неприязненным взглядом, и, пройдя через
холл, исчезла из виду.
- Она с Гаити, знаете ли... Все шестеро ее братьев в банде Макуты. Это как
проклятье, нависшее над семьей... Что вам надо, Тривейн?
- Повидаться.
- Как вы проникли сюда? Привратник ничего мне не сказал.
- Он думает, что я пришел к другому жильцу. Не пытайтесь ничего выяснить,
мои люди обо всем позаботились. Остальные ничего не знают.
- Насколько я помню, при нашей последней беседе вы угрожали мне. У себя в
кабинете. Теперь вы пришли ко мне, в мои владения. И вид у вас уже не столь
грозный. Остается предположить, что речь пойдет о сделке, не уверен, что я в ней
заинтересован.
- Я не собираюсь вам угрожать, мне скорее грустно. Но вы правы: я пришел,
чтобы совершить сделку... В вашем духе, Брюс.
- Вам нечего мне предложить. Почему я вас должен слушать?
Тривейн внимательно изучал маленького человечка с небольшими, близко
посаженными глазами и крохотным ртом - сама уверенность и самодовольство. У
него засосало под ложечкой, когда он тихо произнес имя:
- Александр Коффи.
Родерик Брюс застыл на месте. Его крепкая челюсть отвисла, рот приоткрылся, с
лица исчезло выражение уверенности в себе.
Часть четвертая
Это казалось абсурдом, это и было абсурдом! Чудовищная нелепость состояла в
том, что никто из них не хотел ничего, кроме его согласия. Это ему ясно дали понять.
Никто не надеялся, что он изменит хоть слово в докладе подкомитета.
Предполагалось, что он завершит его, представит копии президенту, конгрессу, в
Комиссию по распределению оборонных ассигнований - и получит благодарность
правительства. Никаких изменений, никаких добавок.
Он закончил главу, собирался начать вторую.
Доклад получался резкий, бескомпромиссный. Он и не скрыв
...Закладка в соц.сетях
