Жанр: Философия
Дом в медвежьем углу
...ьше, в сторонке".
Я: "А что ты сделал с измятым?"
Он: "Я его немножко подержал в руках, пока большой
перестал кричать, а потом сел на него".
Я: "А зачем большой кричал?"
Он: "Потому что я у него отнял измятого".
<...>
Большой жираф — это я (большой пенис, длинная
шея), измятый жираф — моя жена (ее половые органы), и все это — результат моего
разъяснения.
Кроме того, изображения жирафа и слона висят над
его кроватью. <...>
Все вместе есть репродукция сцены, повторяющейся в
последнее время почти каждое утро. Ганс приходит утром к нам, и моя жена не
может удержаться, чтобы не взять его на несколько минут к себе в кровать. Тут я
обыкновенно начинаю убеждать ее не делать этого ("большой жираф кричал, потому
что я отнял у него измятого"), а она с раздражением мне отвечает, что это
бессмысленно, что одна минута не может иметь последствий и т. д. После этого
Ганс остается у нее на короткое время ("тогда большой жираф перестал кричать, и
тогда я сел на измятого жирафа").
Разрешение этой семейной сцены, транспонированной
на жизнь жирафов, сводится к следующему: ночью у него появилось сильное
стремление к матери, к ее ла21
скам, ее половому органу, и
поэтому он пришел в спальню. Все это продолжение его боязни лошадей [Фрейд
1990а:56-57].
Вспомним,
какую большую роль в ВП играют вымышленные, виртуальные
животные-монстры: Woozle, Heffalump (Слонопотам), Busy Backson (Щасвирнус), Jagular (оказавшийся Тиггером).
То, что эти вымышленные животные имеют агрессивный характер, что они полны, по
словам Поросенка, Враждебных Намерений, не вызывает сомнений. Ниже мы покажем,
что они имеют сексуальный, анально-фаллический характер.
История с Heffalump'ом начинается с того, что Кристофер Робин сам
подкидывает эту идею Пуху и Поросенку (заметим, что реальному Кристоферу Милну
(род. в 1920 г.) было примерно столько же лет, сколько Гансу, когда А. Милн
писал ВП), вытесняя его из своего сознания:
Однажды,
когда Кристофер Робин, Winnie Пух и Поросенок вместе
проводили время за разговорами, Кристофер Робин перестал жевать травинку и как
бы между прочим говорит: "Знаешь, Поросенок, я сегодня видел Heffalump'a".
"Что же он делал?", спрашивает
Поросенок. "Просто фланировал в одиночестве", говорит Кристофер Робин. "Не
думаю, чтобы он меня заметил".
Таким образом, Heffalump предстает как некая загадка, некая неразрешенная
проблема. Что такое Heffalump? Безусловно, что-то
большое (как слон — elephant), агрессивное, дикое и
необузданное. Его надо поймать, обуздать. Это пока все, что мы о нем знаем, так
как его на самом деле никто не видел. Здесь на помощь вновь приходит работа
Фрейда о Гансе, где обсуждается немецкое слово Lumpf (ср. Heffalump), обозначающее экскременты,
нечто вроде
22
'какашка, колбаска', анальный заместитель мужского
полового органа. Аналогия между Lumpf и Heffalump поддерживается тем, что в английском языке слово lump означает 'глыба, ком, огромный кусок, большое
количество, куча, чурбан, обрубок, опухоль, шишка'. Итак, Heffalump — это нечто огромное, набухшее, набрякшее, короче
говоря, это фаллос. Подтверждает ли текст ВП эту интерпретацию? Мысль
поймать Heffalump'a
завладевает Пухом и Поросенком всецело. Они решают вырыть яму (ср. ниже о норе
как синониме вульвы и пролезании в нору как субституции полового акта и
рождения), чтобы Heffalump угодил в нее. Пух и
Поросенок символически разыгрывают здесь половой акт. Отношения между ними
латентно сексуальные, они все время падают друг на друга (см. ниже). Пух — активное,
мужское начало, Поросенок — очень маленькое и слабое, трусливое животное,
полностью лишенное мужских признаков, в одном месте своей книги Кристофер Милн
написал о своей игрушке — прототипе Поросенка (Piglet) - she: она [Milne 1976: 132}. По сути, Piglet -хрюшка, Хрюша — это недоразвившаяся девочка. Индикатором
сексуальности Пуха выступает мед, при упоминании о котором (в Западню решили
положить мед для привлечения Heffalump'a) Пух впадает в состояние, близкое к сексуальной
ажитации, и говорит следующее:
"И я пошел бы за ним", говорит
Пух взволнованно, "только очень осторожно, чтобы не спугнуть, и я настиг бы
Банку Меду и прежде всего облизнул бы по краешку, притворяясь, как будто там
ничего нет, знаешь ли, а потом я бы еще погулял и вернулся и стал бы
лизать-лизать до самой середины банки, а потом__"
Потом
события развиваются следующим образом. Пух и Поросенок расходятся по домам, но
Пух не может уснуть, томимый голодом. Придя в кладовую, он не понимает, куда
девался мед. Мысль о Heffalump'e вытеснялась у него из сознания
— он отнес мед в Западню, но забыл об этом. После этого, когда в состоянии
быстрого сна Пуха Heffalump съедает его мед у него
на глазах, Пух бежит к яме и лезет головой в банку с медом, в результате
надевает ее на голову и не может снять (мотивная перекличка с главой "Нора",
когда он пролезает в нору к Кролику, но, наевшись, т. е. символически
"забеременев", не может вылезти обратно (подробнее о связи этого мотива с
родовой травмой см. ниже). Тем самым Пух превращается в Heffalump'a, за коего его и принимает
Поросенок, который, увидев все это, в ужасе убегает. Итак, Heffalump предстает как сексуальный соперник, или субститут, Пуха,
поедающий его священную пищу, в которого Пух символически превращается, отведав
пищи, оскверненной им. Для Поросенка этот страшный и агрессивный фаллос — Heffalump (еще одна символическая этимология этого слова)
является одновременно привлекающим и отталкивающим (страх дефлорации):
Что такое
был этот Heffalump?
Был ли он
Свиреп?
Приходил ли
он на свист?
И как
он приходил?
Нежен ли он
вообще с Поросятами?
Если он
нежен с Поросятами, то Смотря с Какими Поросятами?
Положим,
что он нежен с Поросятами, но не повлияет ли на это тот факт, что у Поросенка
был дедушка по фамилии Нарушитель Гарри?
Ср. в более "стерильном"
переводе Б. Заходера неожиданно менее точный, но более откровенный пассаж:
Какой он, этот Слонопотам?
Неужели очень злой?
Идет ли он на свист? И если идет,
то зачем? Любит ли он поросят или нет? И к а к он их любит (курсив А.
Милна, разрядка Б. Заходера).
История с Heffalump'ом репродуцируется в главе "Снова Heffalump" (как мы уже писали в предисловии, эта глава почему-то
вообще не была Заходером переведена, и в этом издании в полном составе ВП
она публикуется впервые), где Пух, идя по Лесу, падает в яму прямо на Поросенка.
Вот как это выглядит:
"Пух",
пропищал голос.
"Это
Поросенок", нетерпеливо закричал Пух.
"Ты где?"
"Внизу",
говорит Поросенок действительно довольно нижним голосом.
"Внизу чего?"
"Внизу
тебя. Вставай!"
"О!",
сказал Пух и вскарабкался на ноги так быстро, как только мог. "Я что, упал на
тебя?"
"Ну да, ты
упал на меня", говорит Поросенок, ощупывая себя с головы до копыт.
"Я не хотел
этого", говорит Пух покаянно.
"А я не
говорю, что хотел оказаться внизу", грустно сказал Поросенок. "Но теперь со
мной все в порядке. Пух, я так рад, что это оказался ты".
Оказавшись
в яме, Пух и Поросенок тут же вспомнили Heffalump'a и поняли, что попали в Западню.
Вторым латентным сексуальным
соперником Пуха выступает И-і, его полная противоположность в характерологическом
и речевом планах (см. ниже). В главе "День рождения" Поросенок и Пух должны
подарить И-і подарок. Пух решает подарить горшок с медом, но по до25
роге съедает мед (видимо, он подсознательно
понимает, что священный мед никому нельзя отдавать, тем более И-і, который в
конце книги отбирает у него функцию поэта). Таким образом, Пух дарит И-і
пустой горшок из-под меда, то есть "обессемененный" пустой фаллос. Что же
делает Поросенок, испытывающий к И-і определенного рода сексуальное влечение?
Вспомним место в ВП, когда Поросенок хочет подарить И-і фиалки, а тот ломает
три скрещенные палки в виде буквы А, символ образования. Поросенок решает
подарить И-і воздушный шар — упругий символ беременности, элемент архаического
"забытого языка" [Fromm 1951}. Однако подсознательная
боязнь беременности заставляет его порвать шар, который превращается в мокрую
тряпку. Таким образом, Пух приносит И-і в подарок пустой горшок, а Поросенок --
порванный воздушный шарик. Казалось бы, это символизирует полный сексуальный
крах. Однако И-і находит выход в символической мастурбации — он всовывает
порванный шарик в пустой горшок, вынимает и всовывает обратно.
В конце книги Пух увенчивается
как сексуальный лидер бревном (pole), символом Северного
Полюса.
В книге "Дом в Медвежьем Углу"
роль сексуальных мотивов и их значимость резко уменьшается, так как эта книга
скорее напоминает роман воспитания (подробнее см. последний раздел этой
статьи): разрушение инстинктов раннего детства и утверждение положительных
социальных идеалов (здесь, впрочем, намечается другая сексуальная пара --
Тиггер и Бэби Ру: "Вот ты сейчас сам убедишься", храбро сказал Тиггер. "А ты
можешь сесть мне на спину и наблюдать". Ибо из всех вещей, о которых он сказал,
что Тиггеры умеют их делать, он неожиданно почувствовал уверенность именно
относительно лазанья по деревьям. "Оо, Тиггер, — оо, Тиггер, — оо, Тиггер",
возбужденно пищал Ру"), но именно лишь намечается).
6.
Перинатальный опыт
В 1929-м году вышла книга О.
Ранка "Das Trauma der Geburt" ("Травма рождения") [Rank 1929}, после которой неортодоксальная аналитическая психология
перенесла главный акцент с травм раннего детства и детской сексуальности на
самую главную травму в жизни человека — травму его появления на свет.
В первой книге ВП
перинатальные переживания, рассказанные на символическом языке, играют не меньшую
роль, чем вытесненная детская сексуальность, что лишний раз позволяет изумиться
художественному чутью А. Милна, о котором он сам, конечно, не подозревал, что
лишний раз доказывает, что книги, которые становятся достоянием всего мира,
скрывают в себе много того, что не лежит на поверхности. Уже во второй главе
Пух лезет в нору Кролика и наедается там до такой степени, что не может вылезти
обратно. Еда является для Пуха наслаждением, что неоднократно
подчеркивается. Таким образом, легкое наслаждение символизирует зачатие, а его
трудные последствия — родовую травму. В соответствии с концепцией С. Грофа
время нахождения плода в чреве делится на четыре периода, которые он называет
Четырьмя Базовыми Перинатальными Матрицами. В каждой из этих предродовых фаз
плод может получить тяжелую травму, которую он вторично переживает в виде
невроза, психоза или депрессии на протяжении своей взрослой жизни [Гроф 1992}.
Предродовой и родовой процессы сопровождаются чувством удушья, тесноты, отчаяния
и ужаса. Перенося травматические воспоминания человека еще дальше, в
трансперсональную сферу, Гроф порывает с представлением, в соответствии с
которым сознание человека отождествляется с его мозгом (так же, как недалекие
персонажи ВП неадекватно отождествляют сознание Пуха с его "мозгами").
Застряв в кроличьей норе, Пух испытывает и тесноту, и удушье (не может вздох27
нуть как следует), и отчаяние; и даже его
фразеология становится близкой к грофовской — он просит друзей, чтобы они
читали ему книгу, "которая поддержала бы Медведя, которого заклинило в Великой
Тесноте (курсив мой. — В. Р.). Ср. у Грофа:
Перинатальное
развертывание часто ассоциируется и с разнообразными трансперсональными элементами
— такими, как архетипические видения Великой Матери или Ужасной
Богини-Матери, Ада, Чистилища, Рая или Царства Небесного [Гроф 1992: 80}
(курсив мой. — В. Р.).
Характерно также, что
родившийся (и переживший это состояние вновь под воздействием холотропного
дыхания или ЛСД-терапии) чувствует себя радостно и беззаботно, как ни в чем не
бывало. "Он чувствует себя свободным от тревоги, депрессии и вины, испытывает
очищение и необремененность в отношении самого себя, других или существования
вообще. Мир кажется прекрасным местом, и интерес к жизни отчетливо возрастает"
[Гроф 1992: 101]. Именно так чувствует себя Пух, когда его наконец вытаскивают
из норы:
...благодарно кивнув друзьям, он
продолжает свою прогулку по Лесу, гордо хмыкая про себя.
Еще один перинатальный опыт
описывается в главе "Канга", где Кролик разрабатывает план похищения Бэби Ру, в
результате чего Поросенок, который замещает Ру в кармане (животе) Канги,
переживает не только муки плода в чреве (когда его страшно трясет во время
прыжков Канги) и не только травму рождения в виде мнимого Бэби Ру, но также и
издевательский, травестийный обряд инициации, когда Канга, чтобы отомстить
похитителям, при28
творяется, что не замечает подмены: моет
"новорожденного", кормит его лекарством. В довершение этой травестийной
инициации Поросенка, неузнанного Кристофером Робином, так как он непривычно
чистый (ведь он как заново родился), нарекают новым, чужим именем --
Генри Путль. В конце книги "Дом в Медвежьем Углу" Поросенок переживает
подлинное перерождение. Когда ветер сваливает дом Сыча и они все оказываются
погребенными в этом старом чреве, Поросенок просовывается в узкую щель почтового
ящика и, освободившись и чувствуя радость освобождения, по С. Грофу, тем самым
спасает остальных. При этом он освобождается, также по Грофу, от комплекса неполноценности,
тревожности и депрессии.
Отметим в заключение ставшую
популярной в 1980-е годы после работы КЈйпера [КЈйпер 1986} идею о связи
космогенеза и зачатия, которая также в свернутом виде присутствует в ВП.
Ведь глава о Кролике и его норе открывает психофизиологический аспект
мифологии ВП (глава о мЈде открывает его духовный аспект), то есть, по
сути, имеет космогенетический характер, тем более что в рождении Пуха
участвуют все персонажи. Финальный эпизод с поваленным деревом-домом
олицетворяет собой конец старого детского мира и начало большого мира, что
также имеет отчетливый космогенетический смысл.
7.
Характеры
Последний раздел психологии,
который буквально просится быть примененным к ВП и на этот раз в общем
почти лежит на поверхности, — это характерология. Характеры в ВП
удивительно выпукло и четко очерчены:
Пух жизнерадостен, добродушен и находчив,
Поросенок тревожен и труслив, И-і мрачен и агрессивен, Кролик авторитарен, Сыч
оторван от действительности и погружен в себя, Тиггер добродушно-агрессивен и
хвастлив, Ру все время обращает на себя внимание. Как описать эти харак29
теры на языке характерологии Э. Кречмера, П.Б.
Ганнушкина, М. Е. Бурно?
Пух представляет собой
выразительный пример циклоида-сангвиника, реалистического синтонного
характера, находящегося в гармонии с окружающей действительностью: смеющегося,
когда смешно, и грустящего, когда грустно. Циклоиду чужды отвлеченные понятия.
Он любит жизнь в ее простых проявлениях — еду, вино, женщин, веселье, он
добродушен, но может быть недалек. Его телосложение, как правило, пикническое
— он приземистый, полный, с толстой шеей. Все это очень точно
соответствует облику Пуха — страсть к еде, добродушие и великодушие, полная
гармония с окружающим и даже полноватая комплекция. Интересно, что знаменитые
циклоиды — герои мировой литературы в чем-то фундаментально похожи на Пуха:
Санчо Панса, Фальстаф, Ламме Гудзак, мистер Пиквик [Бурно 1990}.
Поросенок — пример психастеника,
реалистического интроверта, характер которого прежде всего определяется
дефензивностью, чувством неполноценности, реализующимся в виде тревоги,
трусливо-напряженной неуверенности, тоскливо-навязчивого страха перед будущим
и непрестанного пережевывания событий прошлого. Мысли психастеника всегда
бегут впереди действий, он анализирует возможный исход событий и всегда в
качестве привилегированного рассматривает самый ужасный. В то же время, он
чрезвычайно совестлив, стыдится своей трусости и хочет быть значительным в
глазах окружающих, для чего прибегает к гиперкомпенсации. Психастеник имеет лептосомное
телосложение — маленький, "узкий". Таков Поросенок — вечно тревожен, ожидает
опасностей от больших животных и стыдится своей боязни, ему кажется, что надо
предупредить своим поведением (в частности, речевым — см. следующий раздел)
эти надвигающиеся опасности, всегда готов спасовать, но, поддержанный другими,
в
трудную минуту может проявить чудеса храбрости,
как это и происходит с ним в конце книги.
Сыч противоположен первым
двум персонажам своей ярко выраженной аутистичностью [Блейлер 1927},
замкнутостью на себя и своем внутреннем мире, полным отрывом от реальности;
построением имманентной гармонии в своей душе. Это свойство шизоида,
замкнуто-углубленной личности. Сыч находится в мире гармонии "длинных слов",
которые никак не связаны с моментом говорения, прагматически пусты. Он
отгорожен от мира как будто стеклянной оболочкой. Мир кажется ему символической
книгой, полной таинственных значений: он отрывает у И-і хвост, думая, что это
дверной колокольчик; во время бури любуется на свой почтовый ящик (в который он
до этого бросал письма, написанные самому себе) название дома ("Ысчовник"), написанное
им на доске, для него важнее самого дома.
И-і
прежде
всего обращает на себя внимание своим постоянным мрачным настроением. Психиатр
бы сказал, что он страдает тяжелой эндогенной депрессией, которая всецело
овладевает личностью и управляет поведением. В таких случаях характер может
деформироваться и приобретать противоречивое сочетание характерологических
радикалов. Так, с одной стороны, И-і агрессивен и казуистичен, с другой, --
оторван от окружающего. Первое составляет существенное свойство эпилептоида --
напряженно-авторитарного характера, второе — шизоида. Но настоящей авторитарности,
так же, как и подлинного символического аутизма мы не наблюдаем у И-і. Он
убежден, что все безнадежно плохо и все плохо к нему относятся, но в глубине
души он достаточно тонок и даже, скорее, добр, особенно это видно в конце
книги. Он может изощренно издеваться над собеседником (подробнее см. следующий
раздел), но при этом в глубине души чувствовать к нему расположение. Таковы
его отношения с Поросенком. И-і напоминает нам своим характером Ф. М.
Достоевского. В психопатоло31
гии такой характер называется мозаичным, или
полифоническим [Бурно 1996}.
Кролик — для него наиболее
характерна авторитарность, стремление подчинить себе окружающих, сочетающаяся у
него с комплексом неполноценности и механизмом гиперкомпенсации в качестве
способа его преодоления. Такую личность называют дефензивно-эпилептоидной.
Это напряженно-авторитарный субъект, реалистический, но не тонкий, его самая
сильная сторона — организаторские способности, самая слабая — неискренность и
недалекость. Имманентный внутренний мир его практически пуст, для
удовлетворения социально-психологических амбиций ему необходимы люди. Так,
Кролик, особенно во второй книге, стремится все время что-то организовывать и
кем-то командовать. Иногда ему это удается, чаще же он попадает впросак, так
как в силу отсутствия глубины и тонкости недооценивает своих партнеров.
Тиггер — в обрисовке его
характера подчеркнуты незрелость (ювенильность) и демонстративность
— свойства истерика. Он стремится обратить на себя внимание, неимоверно
хвастлив, совершенно не в состоянии отвечать за свои слова. Этим он напоминает
Хлестакова и Ноздрева, но в целом он, конечно, не психопат и даже не
акцентуант, его главный радикал, так же как и у Пуха, сангвинический с
гипертимическим уклоном.
Ру характеризуется примерно
теми же свойствами, что и Тиггер, — все время стремится обратить на себя внимание,
крайне эгоцентричен и гипертимичен, но в целом, конечно, будущий циклоид.
Каша и Кристофер Робин,
строго говоря, не проявляют себя как характеры, так как это, скорее,
суперхарактеры. Подробнее о них см. в следующем разделе.
Все характеры естественным
образом взаимодействуют друг с другом, и это в первую очередь проявляется в
разговорах.
8. Речевые
действия
Характер
человека опосредует его восприятие реальности. Но человек воспринимает
реальность при помощи языка, и только при его помощи. Реальность такова, какой
ее описывает язык (тезис лингвистической относительности Б.Л. Уорфа [Warf 1956]). Но язык не только описывает внешний мир, как считали в
начале XX века логические позитивисты и
ранний Витгенштейн, но активно воздействует на внешний мир, вступает в сложные
взаимодействия с ним. К такому выводу пришла аналитическая философия 1930-40-х
годов (оксфордская школа обыденного языка и поздний Витгенштейн), а подробно
его разработала теория речевых актов Дж. Остина и Дж. Серля [Остин 1986, Searle 1969}. "Мы сообщаем другим, каково положение вещей; мы
пытаемся заставить других совершить нечто; мы берем на себя обязательство
совершить нечто; мы выражаем свои чувства и отношения; наконец, мы с помощью
высказываний вносим изменения в существующий мир" [Серль 1986:194}.
Художественная
речь является неотъемлемой частью речевой деятельности. Если понимать язык так,
как его понимали позитивисты, то художественной речи просто не остается места
в речевой деятельности. Если считать, что язык описывает реальность, а
художественная речь, как правило, ничего не описывает, то в этом случае
художественную речь нельзя считать языком. И предложения художественной речи
тогда не являются предложениями, так как они лишены истинностного значения [Руднев
1996,1999}. Но если понимать язык, как его понимали поздний Витгенштейн и
теория речевых актов, то художественная речь становится одной из форм жизни,
одним из жанров речи, подобно молитве, ругани, игре в шахматы, публичной
лекции, выяснению отношений, отданию команд, признанию в любви, проверке
билетов в общественном транспорте, предвыборной кампании и т. д. и т. п.
Самое главное, что делают
персонажи ВП, — это то, что они все время говорят. Глагол
'сказал' — самый частотный в этой книге. Говорят они о разных вещах, и каждый
говорит по-разному. У каждого свой неповторимый речевой портрет, тесно
связанный с его характерологическим портретом.
Винни Пух. Его речь одна из
наиболее сложных хотя бы потому, что он единственный (за исключением И-і в последней
главе), кто пишет стихи. Сочинение стихов — тоже разновидность речевой
деятельности, причем одна из наиболее фундаментальных. Считается, что язык не
может существовать без того, чтобы на нем не писали стихов [Лотман 1972}.
Сочинение стихов восходит к ритуальному ре-цитированию, повторению ритмически
сходных отрезков речи, и сам стих, являясь кореллятом мифа [Лотман 1972}, служит
одним из наиболее универсальных способов познания мира. Филогенетически поэзия
возводится, соответственно, к детскому языку ("Стихи происходят из детского
лепета" [Якубинский 1986:196}). Пух пишет стихи в трудную минуту, чтобы
придать себе сил, осмыслить непонятное, зафиксировать свою оценку
происходящего или отметить поступок другого персонажа, разобраться в себе.
Всего им написано 23 стихотворения самых различных жанров — от шуточного
каламбура, нонсенса, комического диалога со своим бессознательным,
самовосхваления до медитативной элегии, колыбельной и торжественной оды.
В сущности, Пух — это Пушкин.
Синтонный темперамент великого русского поэта не раз подвергался психологическому
исследованию, а место Пуха и его поэзии в Лесу соответствует месту Пушкина как
солнца русской поэзии в нашей культуре (ср. о роли Пушкина в "Бесконечном тупике"
Д. Галковского [Руднев 1993]).
Синтонность, сангвиничность
характера накладывает отпечаток на речь Пуха в целом. Его речь очень тесно связана
с прагматикой момента высказывания: она в высшей степени оперативна; лишь когда
начинают говорить длин34
ные слова, он отключается и отвечает невпопад. Пух
находит хвост И-і, открывает Северный Полюс, спасает Поросенка. Он
единственный из персонажей, который способен на такие речевые акты, как
обязательство или обещание (комиссивы, по Остину и Серлю [44, 63]), которые он
всегда выполняет.
Для речи Поросенка
характерна тревожная экспрессивность. Он все время забегает вперед, чтобы
предотвратить якобы надвигающуюся опасность, своеобразное прагматическое
упреждение. Когда Пух предупреждает его, что Jagular (а на самом деле сидящие на ветке дерева и не могущие слезть оттуда
Тиггер и Ру) имеет обыкновение сваливаться людям на голову, а перед этим
кричат "На помощь!", чтобы человек посмотрел вверх, Поросенок тут же очень
громко кричит (так, чтобы Jagular его услышал), что он
смотрит вниз.
Поросенок сомневается,
умалчивает, выполняет ритуальные действия. Обещая что-либо или предлагая
помощь, он потом под влиянием страха склонен уклоняться от выполнения своего
обещания, рефлексирующая тревожность заставляет его разыгрывать целые
воображаемые сцены и диалоги, где он, следуя механизму гиперкомпенсации, выставляет
себя умным, находчивым и мужественным.
Для И-і характерна
недоброжелательная агрессивность, неловкость и одновременно язвительная
изощренность, нарочитое навязывание собеседнику своего понимания
прагматической оценки ситуации, речевое пиратство, то есть стремление унизить
собеседника, приписывая ему несуществующие у него пресуппозиции и тем самым фрустрируя
его; для него также характерно раскодирование этикетных речевых штампов, их
гипертрофия и рефлексия над ними:
"Никто мне ничего не
рассказывает", сказал И-і. "Никто не снабжает меня информацией. В будущую
пятницу исполнится семнадцать
дней, когда со мной последний раз говорили".
"Ну уж, семнадцать дней, это ты
загнул". "В будущую Пятницу", объяснил И-і. "А сегодня суббота", говорит
Кролик. "Так что всего одиннадцать дней. И я лично был здесь неделю назад".
"Но беседы
не было", сказал И-і. "Не так, что сначала один, а потом другой. Ты сказал
'Хэлло', и только пятки у тебя засверкали. Я увидел твой хвост в ста ярд
...Закладка в соц.сетях
