Жанр: Философия
История средневековой философии
Коплстон Ф.Ч.
История средневековой философии.
пер. с англ.
М., 1997.
512 с.Предисловие.
Христианская мысль 2-го 3-го Веков Н.Э.
Христианская мысль в античности (Августин).
Христианская мысль в античности 4-го 5-го веков Н.Э.
Раннее средневековье.
Ансельм и Абеляр.
Школы 12-го столетия.
Философия ислама.
Иудейская философия.
Тринадцатый век:
Святой Бонавентура.
Альберт Великий и Фома Аквинский.
Аристотели"зм и факультет искусств Парижского университета.
Дунс Скот.
Четырнадцатый век:
УИЛЬЯМ Оккам.
Четырнадцатый век(продолжение).
Спекулятивный мистицизм.
Политическая философия: Марсилий Падуанский.
Николай Кузанский.
Примечания.
Послесловие.
Предисловие
Эта книга - пересмотренный и дополненный вариант моей
"Средневековой философии", которая была опубликована
в 1952 г. в рамках выпускаемой издательством "Метьюен"
серии книг для домашнего чтения. Разумеется, общий
план предыдущей работы остался нетронутым. Однако в данном
томе гораздо подробнее говорится о христианской мысли
в античности. Кроме того, значительно расширено изложение
исламской и иудейской средневековой философии.
Более детально рассматриваются ведущие мыслители, такие,
как Аквинат, Скот и Оккам философское обсуждение проблем,
поставленных средневековыми мыслителями, по необходимости
пришлось свести к минимуму. Однако некоторые
общие представления о средневековой философии нашли
выражение в первой и последней главах.
Сокращениями PG и PL обозначаются соответственно Patrologia
Graeca и Patrologia Latina в Patrologiae cursus completus,
изданные под редакцией Ж.П. Миня. В примечаниях и
библиографии серия Beitrage sir Gescbicbte der PMosoptne
des Mittelalters кратко упоминается как Beitrage.
Введение
Одно время было широко распространено впечатление, будто
изучающий ра звитие философии только выиграет, если
совершит прыжок от Платона и Аристотеля прямо к Фрэнсису
Бэкону и Декарту, опуская рассмотрение и послеаристотелевской
1реческой мысли, и средневековой философии.
Считалось, что философия средних веков зависит от христианской
теологии таким образом и настолько, что это исключало
всякую подлинную философскую рефлексию. Существовала
также тенденция едва ли не отождествлять ее с обесценившимся
аристотелизмом, лишенным оригинального и
творческого духа самого Аристотеля и сосредоточившимся
на тривиальных и утомительных вопросах. Опять-таки получила
почти общее признание та мысль, что в средние века не
было сколько-нибудь ценных логических разработок. Поэтому
если бы кого-то привлекала свободная метафизическая
спекуляция или создание впечатляющих мировоззрений, он
поступил бы благоразумно, отбросив средневековые спекуляции
как подавленные теологией и обратившись к Декарту,
Спинозе и Лейбницу. Если бы некто не доверял метафизической
спекуляции и хотел найти традицию философской рефлексии,
которая имеет прочные опытные основания, ему
лучше было бы заняться изучением развития британского эмпиризма.
А если бы некто хотел сосредоточить свое внимание
на логике, ему полезно было бы перейти от логики Аристотеля
(а возможно, логики стоиков) прямо к логическим разработкам
нашего времени. Во всех этих областях средневековую
мысль можно было бы благополучно обойти как темный
и бесплодный эпизод - во всяком случае, в том, что касается
философии и логики.
Сегодня мы лучше понимаем преемственность между
философиями античности, средних веков, Возрождения и
нового времени. Нет необходимости подробно разбирать
здесь, во введении, связи между античной и средневековой
мыслью, поскольку они будут разъяснены в следующих
христианская мысль какое-то время сосуществовала с нехристианской
греческой философией и что такой мыслитель,
как св. Августин, который умер в 430 г. и пользовался
в средние века огромным влиянием, принадлежал к античности.
В следующих главах мы увидим, каким образом
греко-римская философия становилась материалом для
философской рефлексии в средние века и в разной степени
включалась в тогдашние системы мысли.
Если взяться, так сказать, с другого конца, то мы
столкнемся с трудностью в установлении четких границ периодов
средневековья, Возрождения и нового времени. Если,
например, в характеристике Возрождения мы будем подчеркивать
как возросшее знание классической литературы,
так и все более частое использование в качестве литературного
языка народных диалектов, а не латыни, мы должны
помнить, что огромное количество сочинений было переведено
с греческого (прямо или опосредствованно) на латинский
во второй половине XII в. и в первые десятилетия XIII в.
Мы должны также помнить, что одно из величайших произведений
итальянской литературы - "Божественная
комедия" Данте - было создано в XIII столетии, а в следующем
веке Петрарка и Боккаччо писали по-итальянски и Чосер
положил начало литературному английскому языку.
Вместе с тем на первоначальном этапе развития так называемой
философии нового времени продолжали использовать латынь
- пример тому Декарт и Спиноза. Опять-таки, подчеркивая
научные достижения Возрождения, мы должны по
крайней мере принять к сведению, что иных представителей
науки, только-только нарождавшейся в эпоху позднего
средневековья, и великих ученых эпохи Возрождения связывала
большая духовная общность, нежели некоторых возрожденческих
натурфилософов и великих представителей
науки того времени.
Что касается переходного этапа между средневековой и
новой философиями, то здесь легко обмануться полемическими
установками первых философов нового времени. Фрэнсис
Бэкон и Декарт яростно выступали против схоластического
аристотелизма; однако философы долгие годы продолжали
применять категории и принципы, использовавшиеся
средневековыми мыслителями. Было бы ошибкой приписывать
то, что можно назвать схоластическими элементами в
философиях таких мыслителей, как Декарт, Мальбранш и
Лейбниц, интересу к классической литературе, проявившемуся
в эпоху Возрождения. Первые философские занятия
Декарта не выходили за рамки схоластической традиции,
восходящей к средним векам. И хотя развитие его ума приняло
другое направление, все же влияние ранних штудий
оказалось непреходящим. Мальбранш находился под сильным
воздействием Августина, тогда как Лейбниц весьма хорошо
знал философскую литературу, принадлежащую к средневековой
традиции или порожденную ею. Более того, влияние
последней очевидно в его сочинениях. Далее, мы можем
проследить связь между средневековой философией права и
философией права Джона Локка. Да и вообще эмпиризм
Локка не так уж чужд всем сторонам средневековой мысли,
как иногда полагали.
В XVIII в. философам французского Просвещения нравилось
думать, что благодаря им разум наконец вступил в свои
права и что термины "средние века" и "темные века" являются
синонимами. В XIX в. возросшее понимание исторического
процесса и серьезные исторические исследования
явно изменили эту точку зрения. За исключением людей,
совершенно далеких от исторических исследований, никто
уже всерьез не думал, что можно дать последовательное
Введение и
адекватное изложение развития европейской культуры и
общества, просто опустив период средневековья. И общепризнанно
- даже те, кто не питает особой симпатии к религиозным
верованиям средних веков, не являются тут исключением,
- что адекватное изложение развития европейской
мысли и философии невозможно, если не принимать
во внимание средневековую философию. Однако хотя
акцент на преемственности европейской философии не лишен
смысла, его необходимо уравновесить признанием прерывности
и различий.
Например, те историки, которые подчеркивали в философии
Декарта схоластические элементы, идущие от средних
веков, безусловно, сослужили полезную службу. Они показали
абсурдность предположения о том, будто философия, пережив
смерть, которая наступила после закрытия императором
Юстинианом философских школ в Афинах в 529 г., внезапно
возродилась в лице Декарта во Франции и Фрэнсиса
Бэкона в Англии. В то же время, когда Декарт использует какой-то
термин, взятый из средневековой философии, это отнюдь
не означает, будто он употребляет его в том же смысле,
что и средневековые предшественники. На это обращал внимание
и сам Декарт. Далее, хотя Спиноза употребляет такие
термины, как "субстанция" и "причина", было бы серьезной
ошибкой думать, что он имеет в виду точно то же самое, что
и св. Фома Аквинский в XIII в.
Рассуждения об исторических периодах иногда подвергали
критике. И верно, конечно, не только то, что очень трудно
установить ясные и четкие границы периодов, скажем средних
веков и Возрождения, но также и то, что, делая такую попытку,
мы рискуем упустить важные факты. Например, некоторые
исторические факты по крайней мере позволяют
"продлить" Возрождение назад. И есть достаточные основания
сомневаться, скажем, в том, следует ли классифицировать
Николая Кузанского (1401 -1464) как мыслителя позднего
средневековья или Возрождения. Можно привести аргументы
в пользу обеих позиций. И понятно, почему законность
подобных классификаций ставится под вопрос.
Однако хотя разделение на исторические периоды,
возможно, свидетельствует о тиранической власти обобщений
над умом и замугняет ясное понимание совпадений
и элементов преемственности, было бы преувеличением считать,
что такого рода разделение бесполезно или не имеет
реальных исторических оснований. Конечно, мы не можем
установить жестких границ. Но бессмысленно отрицать, что
существуют периоды, поддающиеся приблизительному различению
и обладающие собственными специфическими качествами.
Например, средневековые общественные структуры
характеризовались свойствами, резко отличными от характеристик
греческого общества и отсутствующими в нашем
современном индустриальном обществе. А те верования,
которые составляли общий идейный фон в средневековом
христианском мире и определяли выбор философских
проблем, подлежащих обсуждению, отсутствовали на протяжении
большей части истории античного мира', и едва ли
можно сказать, что они имеют в современном обществе то
синтезирующее и координирующее влияние, какое имели в
средние века. Опять-таки в то время как в средневековом
христианском мире теология считалась высочайшей наукой,
доступной для человека, в современном мире она явно утратила
господствующее положение, и сегодня слово "наука"
обычно обозначает естественные науки, которые развивались
начиная со средних веков и оказали глубокое и чреватое
серьезными последствиями воздействие на человеческую
жизнь, общество и мышление.
Поэтому в любом исследовании средневековой философии
следует принимать во внимание элементы и преемственности,
и прерывности. Если удобства ради мы станем исчислять
средневековую мысль начиная примерно с 800 г., года
коронации Карла Великого, то историк должен выявить
связи между ранней средневековой философией и тем, что
ей предшествовало. Одновременно он обязан прояснить характерные
особенности не только средневековой философии
в целом, но также ее ведущих представителей и интеллектуальных
течений. В идеале философские идеи должны быть
Введение
соотнесены, когда это уместно, с внефилософскими факторами,
поскольку философия не ведет совершенно уединенную
и самодостаточную жизнь, не связанную с другими культурными
явлениями и общественными структурами. Однако
осуществить этот идеал в небольшой работе невозможно, даже
если бы автор обладал достаточной компетентностью.
Вполне можно возразить, что, хотя все сказанное в сущности
правильно, оно все же отнюдь не доказывает, что средневековая
философия заслуживает изучения не одними лишь историками.
Если средневековая философия составляет - а это
действительно так - неотъемлемую часть общего развития
европейской мысли вплоть до нашего времени, то всякий,
кто желает изучить этот процесс в целом, очевидно, должен
получить какое-то представление о философии средневековья.
Кроме того, конечно, нужны специалисты по средневековой
мысли. Однако законность исторических исследований в
этой области отнюдь не доказывает, что исследователь, интересующийся
философскими проблемами в том виде, как они
формулируются сегодня, должен ломать голову над философией
средних веков. Тенденция пренебрегать средневековой
философией и перескакивать от Аристотеля прямо к Фрэнсису
Бэкону и Декарту может вызвать совершенно обоснованные
возражения со стороны историка. В то же время она,
возможно, вполне оправданна, если исходить из содержания
средневековой мысли. Наконец, мы уже отмечали тот довольно
очевидный момент, что подчеркивание преемственности
должно быть уравновешено признанием прерывности
и наличия характерных особенностей. Одной из особенностей
средневекового мышления было, конечно, господство
христианской теологии. Выбор тем для философского обсуждения
в значительной степени обусловливался теологическими
предпосылками. И даже если религиозные верования не
диктовали, к каким выводам философы должны приходить,
они, во всяком случае, диктовали, по крайней мере в некоторых
областях, к каким выводам философы приходить не
должны. Единственно по этой причине самостоятельная философская
рефлексия была жестко ограничена. Далее, средневековая
философия принадлежала к докритической эпохе.
Некоторые основные ее допущения были подвергнуты
сомнению и более не могут считаться непреложными. В общем,
средневековая философия является частью мира, ушедшего
в прошлое. Конечно, тот мир существовал. И он открыт
для всякого, кто хочет его изучить и пытается понять. Однако
это уже не наш мир. Действительно, современный студентфилософ,
не разделяющий посылок средневековых мыслителей,
вероятно, сможет больше почерпнуть у Платона или
Аристотеля, нежели у Бонавентуры, Аквината или Дунса
Скота.
Рассмотрим в первую очередь существовавшие в средние
века отношения между философией, с одной стороны, и религиозными
и теологическими убеждениями - с другой. Каково
бы ни было поведение людей, очевидно, что для средневековой
Европы была характерна гораздо большая однородность
религиозных верований, чем для современного западного
мира^. И совершенно естественно, что религиозная вера
должна была оказывать влияние на философию. На философское
мышление влияет не только его прошлое, но также исторический
контекст и внефилософские факторы. В последние
столетия возникновение и развитие отдельных наук оказывало
многообразное влияние на философское мышление. В
средние века главным внефилософским фактором, влиявшим
на философию, была религиозная вера. Более того, ведущие
средневековые мыслители обычно были теологами^ Поэтому
вполне естественно, что религиозные и теологические убеждения
оказывали определенное воздействие на выбор тем для
обсуждения и их трактовку. И если в последние столетия темы
и точки зрения предлагали науки, то в средние века это
было делом религиозной веры и теологии*
Однако это отнюдь не означает, что влияние религиозных
и теологических убеждений было для философии исключительно
вредным. Во-первых, ранее сложившаяся религиозная
вера могла расширить и действительно расширила
спектр философской проблематики. Как мы увидим впоследствии,
в середине XIII в. на факультете искусств Парижского
университета существовала заметная тенденция отождествлять
философию с мыслью Аристотеля. Однако философствующие
теологи гораздо меньше увлекались мыслью о
том, что этот греческий философ воплощает собой венец человеческой
мудрости. профессор Этьен Жильсон доказывал, в частности,
что иудео-христианская традиция оказывала мощное
оплодотворяющее и стимулирующее влияние, предлагая
свежие проблемы и точки зрения.
Во-вторых, Ошибочно думать, будто в средние века теология
господствовала над философией в том смысле, что философ
просто предлагал аргументы, доказывающие истинность
положений, отстаиваемых Церковью. Совершенно ясно: коль
скоро человек, будучи религиозным, верил в истинность определенного
положения, он не мог бы в то же время утверждать,
что человеческий разум способен доказать его ложность,
- если, правда, он не был бы готов признать теорию
двойственной истины, согласно которой высказывание одновременно
может быть истинным с точки зрения теологии и
ложным - с точки зрения философии^. Поэтому если бы философ,
являвшийся также верующим христианином, думал,
что доказал истинность высказывания, противоречащего какому-либо
положению христианской веры, он должен был
бы либо признать свое рассуждение уязвимым, либо отказаться
от своей веры, либо заключить, что то, что он считал
истиной веры, в действительности таковой не является. Однако
это никоим образом не означает, что философ, будучи
христианином и веря в истинность определенного положения,
должен был бы также утверждать, что его истинность
может быть доказана посредством философского рассуждения.
Например, УИЛЬЯМ Оккам верил в человеческое бессмертие.
Но он не верил в способность философа доказать,
что человек имеет духовную и бессмертную душу. Однако он
не утверждал и что философия может доказать обратное.
Критикуя аргументы своих предшественников, он просто
расширял область истин веры, лежащих за пределами философии.
Иначе говоря, сужал область философии.
Что касается утверждения о том, что средневековая философия
была докритической, мы должны провести различение.
Если под критической философией мы понимаем философию
Иммануила Канта, то очевидно, что средневековые мыслители
принадлежали к докритической эпохе. Если же, характеризуя
философию средних веков как докритическую, мы
имеем в виду наивность средневековых мыслителей и их неспособность
поднять вопрос о посылках, то наша характеристика
карикатурна. Безусловно, они не думали, что человеческое
знание - это просто знание идей как порождений субъекта
или что человеческое мышление творит реальность. Они
не считали область человеческого знания неограниченной, но
их общей посылкой был реализм. Субъективному идеалисту
или человеку, который сомневается в возможности познать
реальность, внешнюю для ума, это допущение может
показаться наивным. Однако у современных британских
философов оно бы вряд ли вызвало возражение. Во всяком
случае, средневековый мыслитель был точно так же способен
либо неспособен критиковать посылки или допущения
других философов, как и любой другой. Ясно осознать собственные
основные посылки и подвергнуть их критическому
исследованию - задача не из легких. Критика идей, аргументов
и допущений других мыслителей является, однако же, для
философов достаточно обычным занятием. И средневековые
мыслители предавались ему с такой же готовностью, как и
философы более позднего времени. Вообще говоря, очевидно,
что, поскольку их общим основанием была религиозная вера,
мы не найдем в эпоху средневековья таких ясно очерченных
и резко противоположных друг другу мировоззрений, как в
более поздние времена. Но это не отменяет факта, что в XIV в.
некоторые посылки и аргументы, развитые ведущими метафизиками
предшествующего столетия, были подвергнуты
радикальной критике. Представление, будто средневековые
философы были некритичны (отличное от представления о
них как о докритических, т. е. докантовских, мыслителях),
обязано своим существованием главным образом отождествлению
средневековой философии с мыслью одного-двух почтенных
философов, чьи аргументы считаются - сейчас неважно,
справедливо или несправедливо, - основанными на
непродуманных допущениях.
Что же касается мнения, будто средневековые философы
посвятили себя обсуждению тривиальных и утомительных
вопросов, мы с легкостью можем отвергнуть
представление о том, что они предавались жарким спорам
о количестве ангелов, которые могли бы плясать на
кончике, иглы. Это представление не соответствует действительности.
Ведь ангелы мыслились ими как духовные существа,
тогда как пляска предполагает тело. Поэтому вопрос о
том, сколько ангелов могло бы плясать на кончике иглы, был
бы для средневекового теолога или философа хорошим примером
псевдовопроса. В то же время впечатление, что внимание
философов средних веков было поглощено утомительными
и устаревшими проблемами, не во всем основывается
на карикатурном изображении средневековой философии.
Оно имеет и другие основания.
Положим, человек убежден, что Бога, о котором можно
было бы говорить, не существует, и даже считает такой разговор
бессмысленным. Он, безусловно, найдет средневековое
обсуждение аргументов в пользу существования Бога и
обсуждение Аквинатом смысла предикатов, приписываемых
Богу, утомительным и никчемным. Но позитивистское отрицание
метафизики распространяется на много более широкую
область, нежели средневековая метафизика. И здесь
нет нужды обсуждать этот вопрос, хотя стоит заметить, что
позитивист, вероятно, должен испытывать большее уважение
к средневековым метафизикам, которые прилагали все
усилия, пытаясь дать точную и ясную формулировку тому,
что хотели сказать, - нежели к иным метафизикам гораздо
более позднего времени, печально известным темной и туманной
манерой выражать собственные мысли.
Одной из причин, по которой у современного читателя
могло бы сложиться неблагоприятное впечатление о философских
спорах средневековья, является ощущение, будто
они носили преимущественно академический характер,
увлекали преподавателей университетов как своего рода игра
в бисер и в них подозрительно отсутствует горячий интерес
к фундаментальным проблемам человеческого существования.
Разумеется, учитывая более или менее общее для всех
них основание - религиозную веру, - такое положение дел
можно считать вполне объяснимым Однако впечатление сухого
интеллектуализма и удаленности от "жизненных проблем"
все же может остаться.
Современную британскую философию тоже обвиняли
в сосредоточенности на тривиальных и утомительных вопросах
и в пренебрежении жизненно важными проблемами.
Действительно, хотя современная аналитическая философия
отмечена явным сходством со средневековой мыслью (на определенных
ее стадиях), первая дает более серьезные основания
для обвинений, нежели последняя. Ибо средневековые
мыслители все же, несомненно, обсуждали жизненно важные
для человека проблемы - пусть даже на взгляд современного
читателя слишком сухо и рассудочно - главным образом потому,
что люди тогда искали руководства к жизни скорее в
христианской вере, нежели в философии в узком смысле слова^.
Однако в обоих случаях - и относительно средневековой
мысли, и относительно современной британской философии
- уместно спросить, обращаются ли они к темам, которые
можно с полным правом назвать философскими, - к темам,
которые имеют тенденцию в той или иной форме возникать
снова и снова на протяжении всего существования философии.
По мнению пишущего эти строки, в обоих случаях следует
ответить утвердительно. Если кто-то предпочитает философствование,
скажем, Мигеля де Унамуно или Льва Шестова,
это его личное дело. Но утверждать, что средневековая мысль
либо современная британская философия не есть "настоящая"
философия, - значит употреблять слово "философия" в смысле
более узком, нежели область его общепринятого и законного
значения.
Очевидно, что философские проблемы возникают в том
Введение
или ином контексте. В средние века этот контекст зачастую
был теологическим. Например, вопрос о том, является или не
является понятие бесконечного ряда внутренне противоречивым,
был сформулирован в контексте идеи божественного
творения. Возможно или невозможно творение "от века"?
Часто вопросы ставились, скажем, в контексте теории
Аристотеля. Например, должны ли мы - исходя из Аристотелева
учения о субстанциальных формах и различии между
биологическим ("растительным"), чувственным и разумным
уровнями души - сказать, что в человеке присутствует несколько
субстанциальных форм или же только одна?
Подобные вопросы могут показаться исследователю до
такой степени исторически обусловленными, что некоторые
из них кажутся сегодня совершенно неуместными, а другие
- уместными лишь тем, кто разделяет религиозные верования
средневековья. Однако, поразмыслив, мы убедимся,
что эта точка зрения чревата крайними выводами. Например,
Аквинат, утверждая, что невозможность бесконечного ряда
(т. е. ряда событий, который не имеет определимого первого
члена или начала) никогда не была доказана, говорил как философ,
а не как теолог. Ибо в качестве теолога он был, так сказать,
уверен, что мир имеет начало, что был мысленно определимый
первый момент времени. Однако он не рассматривал
то, в чем был уверен, как истину веры, из которой следует, что
положение вещей не может быть иным Поэтому он был волен
обсуждать возможность бесконечного ряда как открытый
вопрос. Далее, говоря о субстанциальных формах, средневековые
мыслители обсуждали подлинно философскую тему
- природу человека. Сегодня для нас привычнее обсуждать
значения терминов "сознание" и "тело" и отношения между
сознанием и телом. Однако это один из способов, каким
выражается возникающая снова и снова проблема, которую в
средние века формулировали по-другому.
Надо признать, что такие выражения, как "вечные
проблемы философии", уязвимы для критики. Возьмем,
например, проблему человеческой свободы - в психологическом,
а не политическом смысле. В разное время эта проблема.
поднималась и обсуждалась в разных контекстах - то в
теологическом, то в свете картины мира, понимаемого как
механическая система, то в свете современной тлубинной
психологии. Если мы захотим сформулировать эту проблему
совсем кратко, то, скорее всего, будем говорить об одной и
той же проблеме, снова и снова возникающей в разных
контекстах. Однако если мы изложим ее в той форме, в какой
она представлялась, скажем, Канту, то, скорее всего, будем
рассматривать ее как отличную от проблемы, как она
представляется в свете современной психологии. Каждый
способ ее выражения имеет свои достоинства и недостатки.
И если мы выберем второй, нам придется применить
...Закладка в соц.сетях
