Жанр: Фантастика
300 Лет спустя 1. государевы люди.
...23
Поезд отчаянно дребезжал на рельсовых стыках, часто валясь с бока на бок.
Мишель стоял у окна, прижавшись лбом к холодному стеклу, глядя, как мимо, застилая
свет, пролетали черные клубы дыма, сбиваемые встречным ветром. Мимо стремглав
проносились какие-то маленькие станции с кособокими, закопченными стеклами,
фонарями, полосатые шлагбаумы переездов, перед которыми, упираясь друг в друга,
стояли груженные мокрым сеном или дровами телеги с сидящими поверх них
бородатыми мужиками в тулупах. Все было мокро и грязно, хотя кое-где на земле
белели уже пятна выпавшего ночью и так и не стаявшего снега.
Все одно и то же, одно и то же... Тоска...
Мишель стоял так уже битых два часа. Потому что рядом, у соседнего окна, точно
так же, припав лицом к стеклу, стояла Анна. Она не бросилась с поезда, он нашел ее
здесь, в коридоре. Хотел было подойти, но не решился, и встал рядом, и, взявшись за
поручни, уставился в окно. Изредка косясь в ее сторону, он краешком глаза видел ее
строгое, с плотно поджатыми губками и сведенными бровями, нахмуренное лицо. Она
не плакала, но казалось, что плакала, потому что по другую сторону окна, в котором
она угадывалась, разбивались о стекло дождевые струи, стекая наискось по ее
отражению черными от вкраплений сажи каплями.
Поставщик Двора из купе не выходил, он лишь один раз выглянул, заметил их и
поспешил захлопнуть дверь. Его дочь была жива и была под присмотром, чего ему
было довольно.
Разве она не догадывалась, что ее папа вор? Впрочем, пожалуй, не догадывалась -
вряд ли батюшка посвящал ее в свои планы, размышлял Мишель, украдкой поглядывая
на Анну. Ему почему-то очень хотелось, чтобы она ничего не знала...
Может быть, потому, что Анна была девицей видной, фигуристой - тонкая в
кости, с узкой, обтянутой платьем, талией, с аристократически длинной шеей. А лицо...
Таких ресниц Мишель отродясь не видел. И такого носика тоже. Ее черты были почти
совершенны, как у древнеримских скульптур, но в отличие от них были очень живыми.
И даже то, что теперь она, совершенно забыв о том, как выглядит, морщила лобик и
поджимала губы, никак не портило ее.
Мишель поймал себя на мысли, что выполняет просьбу ювелира - приглядеть за
дочерью - с удовольствием и смотрит на нее много чаще и гораздо дольше, чем этого
требует дело.
Что было совсем не трудно. Потому что Анна не обращала на него никакого
внимания, наверное, она даже не замечала, что кто-то находится подле нее. Она была
погружена в себя, о чем-то напряженно думая, и эти думы отражались на ее лице. Она
вдруг морщилась, вскидывалась головой, чуть двигала губами, словно что-то шептала.
Она разговаривала сама с собой или, может быть, со своим отцом.
И чем больше Мишель смотрел на нее, тем более вспоминал и стыдился своего
растрепанного вида и давешнего, совершенно безобразного в купе поведения. Ах,
зачем он так кричал, зачем грозил револьвером!
И самое ужасное, что очень скоро, сразу же по прибытии в Петроград, ему вновь,
возможно, придется кричать и грозить револьвером, чтобы сопроводить арестованного
им Поставщика Двора в участок. И она снова будет смотреть на него с ненавистью и
презрением...
Мишель печально вздохнул.
Наверное, слишком громко.
Потому что Анна, чуть вздрогнув, обернулась к нему. Она вдруг поняла, что здесь
не одна. С полминуты она глядела на Мишеля широко распахнутыми глазами, словно
вспоминая, кто он такой, и вдруг, сделав несколько шагов навстречу, подошла
вплотную.
- Скажите, только честно, вы арестуете моего отца?
Мишелю очень захотелось успокоить ее, сказать - нет. Но он сказал правду:
- Да.
- За то, что он хотел убить вас? - строго спросила она. - Ведь он действительно
хотел убить вас?
- Да... То есть я не могу сказать совершенно уверенно, - замялся Мишель.
- Он стрелял в вас? - в упор глядя на него, спросила Анна.
- Нет... Не совсем.
Ей-богу, лучше бы стрелял и убил! Это выглядело бы куда достойней! Меньше
всего Мишелю хотелось рассказывать, как его хлопнули по макушке чем-то тяжелым,
завернули в ковер и потащили к реке, чтобы утопить как котенка. И он даже не смог
защитить себя!
- Скажите, - вновь попросила Анна, пристально глядя в глаза Мишеля. - Мой
папа... он... он - вор?
- Доподлинно установить степень его вины может только суд, - ответил
Мишель, пряча глаза.
- Значит - вор, - тихо прошептала Анна.
Она замолчала и отошла к своему окну. Все, что она хотела узнать, она узнала...
Паровоз несся в дыму и клубах пара, пробиваясь сквозь стену дождя. Кочегар с
вымазанным сажей лицом, на несколько мгновений разведя створки дверцы, кидал в
топку лопату угля, который тут же жадно пожирало бушующее под котлом пламя.
- Добавь-ка еще, - просил машинист, бросая взгляд на напряженно дрожащую
стрелку манометра, показывающую давление пара.
Кочегар с разгона, скребя по железу, совал штык совковой лопаты в кучу угля в
тендере и с разворота швырял его в топку. И от этого его лицо и руки на короткое
мгновение вспыхивали красным отблеском пламени...
Поезд резво бежал по рельсам. Все дальше и дальше. В Петроград...
...Они так и не сказали больше друг другу ни единого слова. Они так и простояли,
каждый возле своего окна. До самого Петрограда.
- Господа, подъезжаем, - сообщил, пройдя по вагону и стуча в купе, кондуктор.
- Подъезжаем, господа...
Мимо окон поплыли каменные здания паровозных депо и пакгаузов, низенькие,
выкрашенные в серый цвет будки стрелочников...
Анна, вдруг что-то сообразив, решительным шагом пошла к купе. Но тут же в
нерешительности остановилась, наткнувшись, как на неодолимое препятствие, на
Мишеля.
- Надеюсь, вы позволите нам попрощаться? - спросила она.
- Да-да, конечно, - закивал Мишель, пропуская даму мимо себя.
- Благодарю вас, - сухо, не глядя на него, сказала Анна.
И, дернув ручку, скрылась в купе.
Там, где ее ждал отец.
И где находились бриллианты. Которые можно было попытаться перепрятать или
выбросить в окно, лишив тем следствие главной улики. Но Мишель о подобном исходе
даже помыслить не мог!
Из-за двери глухо зазвучали голоса - более громкий, женский, и глухой, еле
слышный, мужской. Один - и тут же другой. Один - и снова другой...
Поезд остановился.
Выскочивший на платформу кондуктор тщательно протер поручни и встал подле
своего вагона, сбоку от ступеней, помогая пассажирам вытаскивать багаж.
Мимо Мишеля, толкая его чемоданами и сумками, прошли к выходу несколько
прилично одетых мужчин и женщин. Больше в вагоне никого не было. Кроме них...
Кондуктор подождал некоторое время, а потом поднялся на площадку и сунулся в
вагон, вопросительно глядя на Мишеля.
- Сейчас, сейчас, - кивнул тот, заметно нервничая.
Он даже, был такой грех, подумал, что вдруг, именно теперь, ювелир со своей
дочкой пытаются выбраться из вагона через окно. Но в этот момент дверь раскрылась,
и из купе, прижимая клипу, к глазам платок, вышла Анна. Быстро, ни на кого не глядя,
повернулась и, постукивая каблуками, побежала к выходу.
Ошарашенный кондуктор едва успел отшатнуться в сторону, пропуская ее мимо
себя, и даже помощь предложить забыл.
Странные какие-то пассажиры!..
Мишель увидел Анну еще раз, когда она шла по платформе мимо вагона. Шла -
как убегала - быстро, низко нагнув голову и глядя себе под ноги. Она так ни разу не
оглянулась...
Поставщик Двора сидел в купе, на диване, уже совершенно одетый и готовый к
выходу. На столике перед ним были рядком разложены коробки. Те, что были
спрятаны в сумочке Анны. Она не унесла их, хотя легко могла. Она выложила их, все
до одной, на стол.
Когда Мишель зашел в купе, ювелир встал с места, запахнул пальто и стал,
дрожащими пальцами находя петли, застегивать пуговицы.
- Куда мы теперь? - тихо спросил он.
- Известно куда - в участок, - ответил Мишель...
Больше им податься было некуда. Только - туда...
Глава 24
Густав Фирлефанц сидел в своей мастерской на Васильевском острове, когда над
дверью зазвонил колокольчик. Кто-то на улице отчаянно дергал за шнурок.
"Кого это нелегкая на ночь глядя принесла?" - подумал Густав, с неохотой
отрываясь от перстня, в который вправлял рубин.
В мастерскую, робко приоткрыв дверь, протиснулся дворовый Прошка.
- Там... там солдаты! - испуганно выпучивая глаза, сказал он.
- Какие солдаты? - не понял Густав.
- С ружьями, - невпопад ответил Прошка. - Вас требуют.
Густав встал с места, запахнул свой халат и, взяв в руки свечи и освещая себе путь,
спустился на первый этаж.
Внизу, на лестнице, переминаясь с ноги на ногу, стояли двое, в мокрых от дождя
мундирах солдат и щеголеватый на вид офицер при шпаге.
- Чего вам угодно? - спросил Густав сверху.
Его голос странно гулко прозвучал в пустом, полутемном помещении.
Офицер коротко поклонился, приветствуя его.
- Соблаговолите одеться и следовать за нами! - приказал он. - Вас государь
Петр Алексеевич к себе требуют!
Ночной визит солдат мог сулить что угодно. Мог - приглашение на ночной
машкерад с танцами, фейерверками и обильными излияниями, а мог - подвалы
тайной канцелярии с дыбой и раскаленными на огне щипцами, которыми палачи так
ловко рвут человечью плоть.
Но и в том и в другом случае отказаться от приглашения было невозможно.
Густав Фирлефанц поднялся к себе, надел парадный сюртук и, склонившись над
конторкой, написал все необходимые распоряжения. На завтра. И на всякий случай.
Потому что никогда наперед нельзя сказать, вернешься ли ты завтра обратно. Да и
вернешься ли вовсе! Царь Петр был безудержен что в развлечениях, что в ярости. Ему
ничего не стоило, осерчав, огреть обидчика по темечку железной палкой, так что череп
надвое раскроить. Или, от полноты души, напоить своего собутыльника вином, да не
допьяна, а до смерти. Сколько людей приняло свой конец в объятиях царя, за
пиршественным столом. Может быть, даже и поболе, чем на дыбе!
Густав спустился вниз, где его ждали солдаты.
Они вышли на улицу и сели в карету - Густав против офицера. Солдаты с
ружьями встали на приступки.
И не понять - то ли тебе почет оказывают, то ли берегут, чтобы по дороге не сбег!
- А ну, трогай! - крикнул кучер, ожигая лошадей кнутом.
Карета тронулась с места и помчалась по мощеным улицам, громыхая колесами по
булыжнику.
Офицер сидел неестественно прямо, положив руки на эфес зажатой меж колен
шпаги, и ничего не говорил. Даже взглядом не намекал, куда и зачем они едут.
Кони несли во весь опор, кучер, привстав на козлах, свистел, гикал и лихо
накручивал над головой кнутом. Лошади шли крупной рысью, высекая подковами из
мостовой искры - словно по огню летели. Звонкое эхо горохом отскакивало от
каменных стен. Отраженным от воды гулом, похожим на стон, отзывались мостки, на
которые с ходу вскакивала и через которые пролетала государева карета.
Встретившиеся на пути повозки, мужичьи телеги и верховые, завидев несущуюся на
них карету, загодя, торопясь, съезжали на обочины, уступая дорогу. А не увернешься,
зазеваешься, встанешь на пути - сшибут, отбросят, затопчут, да ты же еще и
виноватым выйдешь!
Караулы, поставленные по приказу царя по всему городу, для "поддержания
надлежащего порядка и чинения препятствий праздно шатающейся публике",
торопясь, поднимали шлагбаумы, беря под козырек.
- Э-ге-гей!.. Береги-и-ись!..
Махом пронеслись вдоль Невы, гремя по булыжным мостовым, повернули,
выскочили к государеву дворцу.
В воротах встали. Караульные, прыгнув на подножки, глянули внутрь, увидели
сопровождающего офицера, тут же спрыгнули, махнули кучеру - проезжай!..
Снова загромыхали о камень обитые железом колеса.
Но ехали недолго.
- Тпру-у-у!.. - крикнул кучер, натягивая вожжи. Разгоряченные гонкой кони,
переступая ногами, встали.
Первым из кареты выскочил офицер. Он взбежал на ступеньки, что-то сказал
стоящему на крыльце караулу. Дальше не пошел. Дальше по дворцовым покоям
Густава повел другой офицер, который ступал впереди, бренча шпагой и указывая
дорогу. Шел быстро, так что ювелир еле поспевал за ним. Миновали один зал, другой...
Везде было темно, не увидеть, не понять, - куда ведут.
По узкой винтовой лестнице стали спускаться куда-то вниз.
В подвал?..
- Извольте сюда, - показал офицер, отступая в сторону и указывая путь рукой.
Распахнул какую-то дверь...
Густав вошел в небольшое, освещенное свечами помещение. В дальнем конце
которого, за конторкой, согнувшись и что-то быстро чертя пером на большом листе
бумаги, стоял человек.
Густав замер. Не услышал - почувствовал, как сзади совершенно бесшумно
сошлись, прикрываемые невидимой рукой, половинки дверей.
Человек за конторкой, заслышав за спиной какой-то шум, быстро обернулся.
Гер Питер!..
Густав сорвал с головы шляпу, шаркнул ею туда-сюда по голенищам сапог,
церемонно, на западный манер, здороваясь.
Царь, бросив перо, отошел от конторки и, расставив руки, пошел на него, как на
медведя. Приблизился, сгреб в охапку, обнял, так что кости хрустнули.
- Ну, здравствуй, Густав! Давно не виделись...
Хотя виделись не далее как месяц назад, когда ювелир приносил во дворец
очередной, для императрицы, заказ. Он довольно часто бывал здесь, снабжая двор
ювелирными изделиями.
- Садись! - показал Петр на вырезанный им на токарном станке и
собственноручно сколоченный стул. На довольно-таки неказистый стул, которым все,
садясь на него, должны были непременно восхищаться.
Густав Фирлефанц присел.
- Вызвал тебя, любезный друг, по делу! - сказал царь Петр. - Скажи, много ли
во Дворах Европейских золотых да бриллиантовых украшений?
- Немало, - уклончиво ответил Густав.
- И как сии бесценные богатства хранятся?
В деревянных коробочках, обитых шелком, на специальных бархатных
подушечках, хотел было ответить Густав, да вовремя сообразил, что совсем не о том
его русский царь спрашивает. О другом.
- Всяко, - ответил ювелир. - Где в шкатулках да сундуках, под замками, а где
- в особых комнатах, кои безотрывно, глаз не сомкнув, охраняют вооруженные
ружьями да саблями солдаты.
- Похвально! - кивнул Петр, одобряя предусмотрительность европейских
монархов, которые, как видно, не доверяют дворцовой прислуге. Вот так-то и надобно!
- Золотую табакерку с каменьями, что ты для меня в городе Амстердаме делал, небось
помнишь?
- Как не помнить, Гер Питер! - почтительно склонил голову Густав.
- Так нет ее! Украли подлецы! - хряснул Петр кулаком по столу так, что
столешню чуть надвое не раскроил, а язычки пламени в свечах дрогнули,
заколебавшись тенями на стенах.
- Где же? - ахнул Густав.
- Прямо здесь, во дворце, и украли! Не иначе из тумбочки злодеи вынули, а то и
прямо из кармана! Кругом воруют, черти! Без пригляда - все растащат!
- Не печалься так, Гер Питер, я другую сделаю, такую же, - предложил свои
услуги ювелир, с облегчением поняв, зачем его в столь поздний час доставили с
конвоем во дворец.
Табакерки ладить - чай не на дыбе висеть!
- Сделаешь, сделаешь... - махнул рукой Петр. - Краше прежней сделаешь, знаю
- ты в своем деле мастак. Тока я тебя, любезный друг, вовсе не для того призвал!
А для чего ж?! - вновь похолодел ювелир.
- Хочу я в государстве нашем, как при иных дворах, особую службу учредить,
которая все каменья перечтет, все украшения перевесит и в особый реестр внесет. И
хочу на ту службу тебя поставить! Зело знаю тебя как человека в камнях и золоте
понимающего и, не в пример иным, совестливого!
Хотел Густав бухнуться в ноги царю, не в благодарность, а чтобы умолить его
отказаться от своего выбора. Знал Густав, догадывался - от такой должности добра не
жди!
Но только разве Петра уговоришь?
Если он чего задумал - его с того силком не своротить!
Крутой нрав русского царя всяк знает! Не терпит Гер Питер отказов! Ни в чем и ни
от кого! Дам и девиц, кои в анатомическом театре от протухших покойников нос
воротили, заставил из живота разрезанного мертвеца употребленную им при жизни
водку хлебать, да не бокалом, а как есть, языком, подобно тому, как собаки лакают! А
мог, осерчав, и вовсе прибить, как многих прибивал. Как сынка своего родного.
Под большим секретом показывал Густаву его приятель, обрусевший немецкий
аптекарь Георг Штраббе, ведерную спиртовую банку, в которой плавала, глаза и рот
раскрывши, отрубленная голова царевой полюбовницы, которую тот в неверности
заподозрил. Заподозрил только!.. И сам же, собственной своей рукой, смахнул ей
головенку с плеч долой, в банку сунул и сопернику отослал!
Как такому возражать?..
Поклонился Густав своему венценосному благодетелю.
- Спасибо, Гер Питер.
- На-ка вот! - протянул Петр скрепленный сургучной печатью свиток. -
Прочти.
Густав развернул свиток, подставил под свечу. Прочел:
"Божьей милостью, мы Петр Первый, Император и Самодержец Всероссийский,
сегодня одиннадцатого, месяца декабря 1719 года, повелеваем учредить при Камерколлегии
особую канцелярию, дабы восстановить надлежащий, в хранении государству
прилежащих вещей, порядок, премного заботясь об их сохранности, пользе и
прибытке..."
А все-то из-за выкраденной из царского кармана табакерки!..
- Денег тебе дам, отряжу людей посмышленей, - пообещал Петр. - Сие дело
государственное и наипервейшее! На тебя теперь вся моя надежа!..
Сказал царь Петр и сграбастал, обнял, крепко поцеловав Густава в самые уста.
- Ступай уже!..
И тут же, словно сама собой, растворилась дверь, и давешний офицер со шпагой,
держа перед собой горящую свечу, быстро повел его по темным, гулким залам к
выходу.
Вот и все, вот и угодил, как петух в ощип, грустил про себя Густав Фирлефанц.
Теперь добра не жди. Теперь точно на дыбе висеть!..
В участке было пустынно - никто не ходил, дверями не хлопал, не жались по
стенам просители, не носились стремглав туда-сюда со стопками исписанных бумаг
нижние чины, не скользили тенями тайные агенты, жандармы не таскали упирающихся
злодеев, погоняя их ударами шашек плашмя чуть пониже спины.
Жизнь в сыскном отделении после февральского переворота замерла. Из разбитых,
наскоро зашитых досками окон первого этажа тянули сквозняки. Несколько
разгромленных и разграбленных толпой кабинетов были заколочены.
Разор... Некогда хорошо налаженная "государева служба" рассыпалась почти в
прах. Кого-то в первые дни волнений лишили жизни пьяные толпы бунтовщиков, когото
призвали к ответу новые, временные правители России, рассовав, до времени, по
кутузкам, кто-то, испугавшись, сам поспешил уйти и скрыться, кто-то выжидал,
рапортов об отставке не подавая, но и на службе не появляясь.
Но были и такие, кто продолжал служить, поверив в заявление нового министра
внутренних дел князя Львова, что в грядущих реформах не должны пострадать
честные, не запятнавшие себя политическими преследованиями, полицейские
уголовных сыскных отделений.
Впрочем, что будет дальше, доподлинно никто не знал.
Одно слово - Смутное время!..
В маленькой комнатке с оконцем, забранным кованой решеткой, за казенным,
исшорканным столом находился бывший следователь бывшего сыскного отдела
Мишель Фирфанцев. Против которого, понурив голову, безучастный ко всему, сидел
Поставщик Двора Его Величества. И боле никого. И даже жандарма за дверью не
было!
На столе стояла большая чугунная чернильница с крышкой и лежащими поперек
перьями, рядом стоял стакан горячего чая в подстаканнике, о который следователь грел
озябшие пальцы. В участке почти не топили - некому было.
- Будьте так любезны назвать ваше полное имя, - попросил Мишель, с видимым
сожалением отрываясь от стакана, беря перо и макая его в чернильницу.
- Рейнгольд Осип Карлович, обер-камергер, действительный Поставщик Двора
Его Величества, - торжественно, по привычке кивнув головой, сказал ювелир. Хотя
не на приеме по случаю вручения ордена Святого Владимира представлялся, а в
полицейском участке.
...Осип Карлович... - вывел Мишель на бумаге.
"Значит, отчество Анны - Осиповна, - автоматически и совершенно некстати,
подумал он. - Анна Осиповна Рейнгольд. Если, конечно, Рейнгольд. Если она теперь
не замужем..."
- В какой губернии, какого числа, года и месяца изволили родиться?..
Писал он очень быстро и аккуратно, каллиграфическим почерком, часто макая перо
в чернила и выводя ровные буковки, украшенные кое-где завитушками. В день он,
бывало, особенно нынче, когда писарей не хватало, исписывал до шести десятков
страниц кряду! Так что привык.
Заполнив титульный лист, он перешел непосредственно к дознанию.
- Что вы имеете сообщить следствию по поводу найденных в сумке вашей дочери
драгоценностей?
Ювелир занервничал и даже попытался вскочить на ноги.
- Послушайте вы!.. - крикнул он. - Аннушка не имеет к этому делу никакого
касательства! Она решительно ни о чем не догадывалась! Это все я, я - один!.. Не
смейте впутывать ее в это дело!
Он сжал кулаки и, казалось, хотел броситься на следователя. Но быстро взял себя в
руки, сник, сел обратно на стул и уже совсем иным, просительным тоном сказал:
- Простите бога ради... Сегодня вы уже выполнили одну мою просьбу, за что я
вам крайне признателен. Так выполните еще одну.
Мишель кивнул.
И повторил вопрос, сформулировав его иначе:
- Откуда эти драгоценности?
- Из царской коллекции...
Война с немцами шла уже четвертый месяц.
Ура-патриотические настроения первых недель, когда мобилизационные пункты
обступали очереди добровольцев, а толпы горожан радостно громили немецкие
магазины и кондитерские, прошли, так как всем стало ясно, что на быструю победу
рассчитывать не приходится. Русская армия, испытывая хроническую нехватку в
снарядах, винтовках, патронах и даже сухарях, терпела поражения, отступая то на
одном, то на другом фронтах, бросалась в контратаки, возвращая утраченные позиции,
и тут же переходила к обороне, не имея сил развить наступление. Война принимала
затяжной и отнюдь не победоносный характер.
В городах и самых дальних деревнях империи стали появляться первые безногие,
безрукие, безглазые инвалиды, которые рассказывали жуткие истории про
массированные артобстрелы и газовые атаки. Такой войны Россия еще не знала. И
даже та, приснопамятная и позорная Японская с этой, нынешней, ни в какое сравнение
не шла!
Скоро выяснилось, что, желая воевать и побеждать злого ворога, Россия, как
всегда, к войне была не готова. Воевать было нечем, да, пожалуй, и некому. Регулярная
армия была почти поголовно выбита в первые месяцы кампании, а призванные из
деревень рекруты не знали, с какой стороны к винтовкам подступиться. Не было
редкостью, когда на орудийный ствол выдавали лишь по одному снаряду на сутки, а
вновь прибывшие на передовую воинские части вооружали вместо винтовок палками.
Безоружных, почти сплошь необученных солдат, без всякой артиллерийской
подготовки, угрозами и кулаками гнали в атаку, под немецкие пулеметы, которые
резали их целыми взводами... А если немцы пускали газ, то потери, из-за нехватки
противогазов, становились просто катастрофическими.
Россия медленно, но неуклонно и неудержимо втягивалась в страшную мировую
бойню, которая ей ничего хорошего не сулила...
И хотя никаких пораженческих настроений еще не наблюдалось и все надеялись,
не теперь так после, совместно с союзниками войти в Берлин, кое-кто не исключал
самого худшего. Того, что враг, отчаянными усилиями и волей случая, может
прорваться к столице, которая была стараниями Петра выдвинута к самой границе.
Вслух такое не допускалось, но... подразумевалось... И, значит, нужно было быть к
этому готовыми!..
Декабрь девятьсот четырнадцатого в Петрограде, который жители по привычке все
еще называли Санкт-Петербургом , выдался особенно холодным. По схваченной льдом
Неве и каналам ледяной, дующий с залива ветер тащил снежную поземку, наметая
вдоль гранитных набережных громадные сугробы. Прохожих видно почти не было -
кому интересно шляться ночью по морозу, рискуя отморозить нос. Да и на руку, что не
было...
К Зимнему дворцу со стороны Дворцовой набережной, стреляя синим выхлопом,
подъехал открытый грузовик, в котором, закутавшись в шинели, прижавшись друг к
другу и нахохлившись, сидели солдаты.
Им бы теперь аккурат второй сон глядеть, а их вынули по тревоге из нагретых
постелей, построили, перечли, и дежурный офицер, ничего не объясняя, а лишь
страшно, потому что тоже встал ни свет ни заря, ругаясь, приказал разобрать винтовки
и не мешкая спускаться во двор.
На ходу оправляясь, пристегивая подсумки с выданными боевыми патронами,
отчаянно зевая и махом крестя щепотью пальцев перекошенные рты, сетуя на судьбу и
начальство, солдаты, грохоча ботинками по мраморным ступеням, сбегали вниз. Хотя
сетовали не очень-то - здесь, в столице, в каменных казармах, в глубоком тылу,
служба была не в пример легче, чем где-нибудь у черта на куличках в Карпатских
горах, в мокрых землянках, под обстрелом немецкой артиллерии.
- Стройся!
Быстро разобравшись, построились в две шеренги. Фыркая и дергаясь, подъехал
белый, заиндевевший грузовик.
- Садись!
Подсаживая друг друга, попрыгали в кузов.
- Смотри, не спать у меня!.. Держись крепче! - крикнул, погрозив кулаком в
кожаной перчатке, офицер и, накинув на голову башлык, рысцой побежал в кабину.
Куда их везут, зачем, никто не знал и не спрашивал. Начальству - ему виднее
будет...
Заворачивая с набережной к дворцу, грузовик, хоть и был перемотан поперек колес
цепями, пошел юзом по накатанной санями до ледяной корки мостовой. Солдаты,
хватаясь друг за друга и за воздух, качнулись к борту, уперлись, выругались по матери.
Грузовик выровнялся, проехал еще метров тридцать и встал перед какими-то
большими деревянными, крашенными в полоску воротами, ожидая, когда их откроют.
Офицер выскочил из кабины, по-быстрому переговорил с высунувшимся из
деревянной будки караульным, зашел через калитку внутрь, и через несколько минут
ворота распахнулись.
- Проезжай.
Водитель дал газу, и грузовик въехал во внутренний двор.
Заскочивший на подножку офицер показывал дорогу. Остановились подле какогото
крыльца.
- Слазь!
Окоченевшие солдаты попрыгали вниз, где рассыпались по сторонам, подскакивая
на месте, кол
...Закладка в соц.сетях
