Жанр: Политика
Обманутая, но торжествующая Клио
..."В старину люди грамоте знали! Другой грамоте, чем теперь, а писали ее
крючками, вели черту богови, а под нее крючки лепили и читать по ней знали!"
То же самое сообщает Миролюбову и еще одна старуха: "Наши пращуры умели
писать по-нашему раньше всякой грамоты"[213].
Несмотря на самоуверенность и апломб, которыми пронизаны сочинения
Миролюбова, в 1952 г. он скромно заметил, что источников о древней истории
"славяно-росов" в его распоряжении недостаточно. Однако примечательно, что
уже тогда Миролюбов не был лишен оптимизма. Говоря о предшествующем
кириллице славянском алфавите, он предупреждал: "Мы утверждаем, что такая
грамота была и что она, может быть, будет даже однажды найдена! И, значит,
заранее говорим, что критики критиков окажутся совершенно
лишними"[214]. В 1953 г. в сочинении "Русский языческий фольклор"
Миролюбов впервые упоминает ВК. "Впоследствии, — пишет он, — нам выпало
большое счастье видеть "дощки" из коллекции художника Изенбека, число 37, с
выжженным текстом. Частью буквы напоминали греческие заглавные буквы, а
частью походили на санскритские, текст был слит. Содержание трудно
поддавалось разбору, но по смыслу отдельных слов это бьши моления Перуну...
Подробный разбор "дощек", которые нам удалось прочесть до их исчезновения,
будет нами дан отдельно"[215].
В 1955 г. в книге "Русский христианский фольклор" Миролюбов вновь
упоминает о ВК. Говоря о славянской письменности, существовавшей до
кириллицы, он со ссылкой на ВК пишет, что такая письменность была и
представляла собой смесь "готических, греческих и ведических знаков". Далее
в характеристике дощечек Изенбека появляются новые элементы: в них имеется
"общая черта, под которой написаны [тексты] каленым железом, видно, буквы
слитно и без разделения на фразы"[216].
В сочинении "Русская мифология" (1954 г.) Миролюбов уже прямо
откликается на вспыхнувшую вокруг ВК после начала ее публикации Куром
полемику. "Дощечки, — пишет он, — мы считаем столь же подлинным
документом, как и всякий документ, относящийся к той отдаленной эпохе. То
есть в нем есть и подлинное, и неподлинное. Одно — из предания, другое --
от автора"[217]. Иначе говоря, вопрос о подлинности дощечек
Изенбека Миролюбов пытался подменить вопросом о достоверности содержащихся в
них сведений — прием, уже хорошо известный нам из истории фальсификаций
исторических источников. Далее Миролюбов сделал неожиданное, на первый
взгляд, заявление. По его словам, содержание дощечек Изенбека еще "нами не
изучено, и никаких теорий на их основании мы не строим".
Действительно, во всех своих сочинениях Миролюбов ссылается не столько
на ВК, сколько на уже охарактеризованные выше собственные наблюдения "в
народе" и "сказы" двух старушек, ограничиваясь замечанием о том, что они и
ВК "взаимодополняют" друг друга.
Однако, несмотря на заявления Миролюбова, несмотря на внешне
отсутствующие у него прямые заимствования или ссылки на ВК, именно она
являлась основным источником всех его сочинений. Это нашло свое отражение
прежде всего в совпадении целого ряда принципиально значимых для
исторической конструкции Миролюбова деталей. И в сочинениях Миролюбова, и в
ВК имеются сюжеты о жертвоприношениях на Руси, "русичи" представлены как
"внуки Дажь-Божьи", содержатся рассказы о праотце Ории, битвах
"славяно-росов" с готами, кособоками, другими на-. родами. И там, и здесь
тексты наполнены общими именами и понятиями — Явь, Правь, Навь, Кустич,
Листич, Травник, Стеблич, Кветич, Ягодич. Совпадают целые образные
выражения, фразеология. Но как раз все эти параллели своих сочинений
Миролюбов объясняет не заимствованиями из ВК, а рассказами старушек и
собственными наблюдениями. Это обнаруживает именно в нем автора
фальсификации, которую он постарался не выделять в своих сочинениях как
источник исторических сведений.
Из сказанного выше становится известен и один из мотивов, которым
руководствовался Миролюбов, задумывая подлог. Своим фантастическим
историко-этнографическим построениям он искал подтверждения. Но
документальных фактов для этого в природе не существовало. Поэтому Миролюбов
придумывает сначала загадочные древние рукописи, затем рассказы бабок и
стариков. Но, знакомый с научной литературой, Миролюбов, конечно, понимал,
что подобные "источники" не вызовут доверия у специалистов. И тогда ему
пришла в голову мысль специально изобрести письменный памятник. Идея едва ли
не с самого начала носила универсальный характер. Фальсификатор задумал
изготовить не только текст, но и его "носитель" в виде дощечек, на которых
текст представлен на неизвестном языке и с помощью неизвестной системы
письма. Такая универсальность позволяла фальсификатору продемонстрировать
доказательства целой системы его взглядов, связанных со славянской историей.
Но именно эта универсальность создавала известные трудности при
легализации подлога, ибо предполагала предъявление "дощечек", которые были
бы немедленно разоблачены. Так возникает легенда о "дощечках Изенбека",
которая со временем уточнялась и дополнялась противоречивыми рассказами о
снятых с них фотографиях и изготовленных прорисях.
Нам вряд ли представится возможность определить, был ли в замысел
Миролюбова сразу же посвящен Кур или это произошло после того, как тот начал
публикацию ВК. Однако причастность его к подлогу несомненна, хотя бы из
приведенных выше примеров переработки списка М в списке Ж. Более того, мы
склонны полагать, что и Лесной, если не участвовал в фальсификации, то был
посвящен в нее. Его вначале внешне скептическое отношение к ВК, сменившееся
затем безусловным восторженным признанием ее подлинности, выглядит не чем
иным, как ловким тактическим приемом, призванным продемонстрировать читающей
публике, как процесс углубленного изучения памятника приводит к
возникновению убеждения в его подлинности. Весь тон, вся система
доказательств подлинности ВК, изложенная в специальной книге Лесного,
заставляют сомневаться в искренности автора и включить его в число лиц, по
крайней мере, посвященных в подлог.
Но и после сказанного невольно возникает еще один, может быть, самый
главный вопрос. Для чего Миролюбову и его коллегам потребовалось придумать
столь фантастическую картину древней истории славян, чтобы затем изобрести
доказательство ее истинности в виде ВК? И в ответе на этот вопрос, может
быть, и скрывается главный мотив изготовления подлога, который долгие годы
препятствовал широкой дискуссии о ВК в советской печати. Свои сочинения о
славянской истории Миролюбив рассматривал как вклад в борьбу с советской
системой и коммунизмом. По словам Миролюбива, побороть их можно, только
накапливая в себе "божественное начало" христианской религии. Но, видимо,
современное христианство его не удовлетворяло: он не принимал всерьез ту
ручную Православную Церковь, которая существовала на его Родине, и не питал
особых чувств и уважения к зарубежной Русской Православной Церкви. Истинное
христианство он искал в глубокой древности: не случайно его "славяно-росы"
оказываются в Палестине и других регионах, связанных с зарождением
исторического христианства. Именно сугубо политические и идеологические
искания самого Моролюбова подтолкнули его к своеобразным историческим
выводам, а те — вынудили пойти на подлог.
В основу методологии подлога ВК Миролюбов положил принцип
неповторимости, необычности языка, графики, содержания задуманной им
фальшивки. Это избавляло автора от излишнего труда изучения действительных
закономерностей развития славянских языков и письменности с целью их
использования в своем изделии. В то же время в глазах Миролюбива и его
коллег это выглядело как аргумент в пользу подлинности сочинения: вспомним,
что аналогичным приемом пользовался и Сулакадзев при фабрикации своих
подлогов.
И все же подлог Миролюбова мы ни в коей мере не можем считать
оригинальным. Более того, история с ВК может рассматриваться как
концентрированное выражение всех основных методов и приемов изготовления,
легализации и защиты фальсифицированного исторического источника. В этом
смысле мы можем назвать ее классическим подлогом. Оригинальность языка,
содержания, легенды открытия ВК прекрасно корреспондируются с фальсификацией
Д.И.Минаевым "Сказания о Руси и вещем Олеге"[218]. Складывается
впечатление, что это сочинение лежало на столе у Миролюбова: в ВК
обнаруживаются прямые параллели со "Сказанием" в сюжетах, языке и
выражениях. Не был оригинален Миро-любов и в легендировании своей фальшивки.
Ее "носитель" — дощечки — был изобретен еще в XIX в. А.И.Сулакадзевым.
Утрата оригинала дощечек — типичный случай в истории фальсификаций.
Использование промежуточного лица в легализации подлога также не является
оригинальным ходом: именно так поступил все тот же Минаев, передав свой
подлог журналисту Н.С.Курочкину. Кстати говоря, как и Минаев, Миролюбов с
помощью подлога пытался обосновать собственные исторические конструкции. Не
пошел дальше Миролюбов и в использовании исторических источников в своей
фальсификации. "Слово о полку Игореве" словно магнит притягивало его взор, и
он не удержался от классических для истории фальсификаций заимствований из
этого памятника, связанных, прежде всего, с его "темными местами" и спорными
в литературе топонимами и именами собственными.
Типичным для истории фальсификаций оказалось и бытование ВК. Ее
появление немедленно вызвало критику. Ее трудно было опровергать,
приходилось просто игнорировать, замалчивать, либо бесстыдно извращать в
глазах не посвященной в тонкости науки публики. ВК оказалась предметом
восхищения и поклонения очень узкой группы неспециалистов и умерла как
подлинный исторический документ вместе с их смертью.
И все же как подлог ВК в некоторых отношениях — явление
примечательное. Поражает размах фальсификации и попыток ее реанимации.
Достаточно заметить, что тезисы Лесного о подлинности этого сочинения
опубликованы в подготовительных материалах к съезду славистов. Объем
фальсификации несопоставим с объемами других подложных источников по
древнерусской истории: он намного больше их. Для ее окончательного
разоблачения пришлось писать серьезный научный трактат, во много раз
превышающий по объему текст самой ВК.
Словно молния, ВК прочертила след на небосводе мировой и отечественной
славистики. Не поразив выбранную цель, она тихо погасила свой фальшивый
заряд и умерла ощипанной жар-птицей примитивного изобретательства своих
авторов. Пусть будет мир над ее разбросанными в разных изданиях и архивах
перьями.
Глава 8. "Величайший секрет" И.В.Сталина
19 апреля 1956 г. газета русских белоэмигрантов "Новое русское слово" в
статье "Сталин был агентом царской охранки" анонсировала предстоящую
публикацию в журнале "Лайф" сенсационного документа, доказывающего связь
И.В.Сталина с Охранным отделением Департамента полиции[219].
Одновременно с этим директор-распорядитель базировавшегося в США
Толстовского фонда А.Л.Толстая устроила пресс-конференцию, на которой
объявила, что этот документ хранится в одном из банков и принадлежит
Толстовскому фонду. Публике была продемонстрирована фотокопия документа.
"Мы, — объявила Толстая, — пытались опубликовать этот документ и здесь, и
в Англии. Несмотря на его достоверность, до сих пор нам это сделать не
удалось, так как мешали соображения международного политического
характера"[220].
Публикация документа вместе с пространными комментариями известного
биографа Сталина И.Д.Левина появилась в номере журнала "Лайф" от 23
апреля[221]. Спустя некоторое время работа Левина в расширенном
варианте вышла в свет отдельной книгой[222].
Приведем полностью и по возможности точно текст этого документа.
"М.В.Д.
Заведывающий
Особым отделом
Департамента Полиции
Совершенно секретно
Лично
12 июля 1913 года
[No] 2898
Милостивый Государь Алексей Федорович!
Административно-высланный в Туруханский Край Иосиф Виссарионович
Джугашвили-Сталин, будучи арестован в 1906 году, дал Начальнику Тифлисского
Губернского Жандармского Управления ценные агентурные сведения.
В 1908 году Начальник Бакинского Охранного Отделения получает от
Сталина ряд сведений, а затем, по прибытии Сталина в Петербург, Сталин
становится агентом Петербургского Охранного Отделения.
Работа Сталина отличалась точностью, но была отрывочная.
После избрания Сталина в Центральный Комитет Партии в г. Праге, Сталин,
по возвращении в Петербург, стал в явную оппозицию Правительству и
совершенно прекратил связь с Охраной.
Сообщаю, Милостивый Государь, об изложенном на предмет личных
соображений при ведении Вами розыскной работы.
Примите уверения в совершенном к Вам почтении"[223].
Письмо было подписано подписью-автографом "Еремин", на полях указывался
его адресат — "Начальник Енисейского Охранного Отделения А.Ф.Железняков",
документ содержал регистрационный штамп этого отделения, входящий
регистрационный номер ("152"), дату регистрации ("23/УП").
Левин подробно рассказал об истории открытия им документа. По его
словам, впервые в поле его внимания он попал в 1946 г. благодаря сыну
известного российского адмирала С.Макарова — В.Макарову. Владелец оригинала
письма Еремина Б.Сергиевский в 1947 г. передал его Левину для экспертизы на
предмет подлинности, сообщив, что к нему он попал из Шанхая от профессора
М.П.Головачева, который, в свою очередь, получил его "от его сибирских
товарищей, бежавших в Китай" из России. Продолжая поиски, Левин установил,
что человек, привезший письмо в Китай, был неким полковником Руссияновым.
Письмо Еремина он извлек вместе с другими документами "из архивов Сибирского
охранного отделения".
Пытаясь установить подлинность письма Еремина, Левин обратился к
ведущему американскому эксперту в области сомнительных документов
А.Д.Осборну. Тот с помощью лабораторных исследований установил, что документ
написан на бумаге не американского и не западно-европейского производства,
изготовленной "давно". "Значит, — заключил Левин, — она вполне могла быть
произведена в России еще до Первой мировой войны"[224]. По мнению
Осборна, документ был напечатан на пишущей машинке "Ремингтон" шестой
модели, собранной до революции.
В ходе дальнейших поисков Левин установил, что и Железняков, и Еремин
— реальные исторические лица и даже занимали в это время соответствующие
должности.
Одним из важнейших информаторов Левина в этой части его разысканий стал
бывший генерал охранки А.Спиридович. Он подтвердил аутентичность подписи
Еремина на документе, а затем даже отдал ему серебряный графин, подаренный
его подчиненными, на котором среди прочих подписей была выгравирована и
подпись Еремина, совпавшая с почерком на письме. Спиридович же назвал Левину
и человека, который мог иметь отношение к связям Сталина с охранкой. Это был
офицер охранки, некий Николай "Золотые очки", бежавший из России в Германию
и под фамилией "Добролюбов" служивший сторожем при греческой православной
церкви в Берлине.
Левин отправился в Берлин, где узнал, что "Добролюбов" перебрался в
церковь в Висбадене. Но и здесь оказалось, что он опоздал: человек по кличке
Николай "Золотые очки" закончил свой жизненный путь на кладбище. Запомним
этот, на первый взгляд, незначительный эпизод, поскольку вскоре он станет
очень важным в сюжете о письме Еремина, приобретя совершенно иной, далекий
от российской истории характер.
Публикация Левина не была случайной. В том же апрельском номере журнала
"Лайф" был помещен еще более сенсационный материал — ранее не
публиковавшийся отрывок из мемуаров крупного советского разведчика А.Орлова,
в 1938 г. сбежавшего в Соединенные Штаты Америки[225]. Орлов,
приведя огромное количество дотоле неизвестных фактов, попытался доказать,
что т.н. "заговор Тухачевского", во-первых, реально существовал и,
во-вторых, расстрел высокопоставленных советских военачальников был местью
Сталина за то, что в их распоряжении оказались подлинные документы,
подтверждавшие связи диктатора с охранкой. Более того, Орлов пошел еще
дальше. По его мнению, побудительным мотивом состоявшегося в феврале 1956 г.
на XX съезде КПСС доклада Н.С.Хрущева с разоблачением культа личности
Сталина стали открывшиеся партийному руководству СССР обстоятельства
сотрудничества Сталина с царской охранкой. Боясь, что его опередят с
разоблачениями, считает Орлов, Хрущев и пошел на подобный шаг.
Левин старательно следует этому фантастическому домыслу Орлова.
Документально доказав, пишет он, что "вся карьера Сталина до революции
складывалась под знаком великого секрета его жизни-службы в качестве шпиона,
мы получим ответ на вопрос, который задает весь мир после сенсационных
разоблачений, прозвучавших на XX съезде..."[226].
Итак, "Лайф" своим апрельским номером разом представил общественности
двойную сенсацию, удивительно сходившуюся в одну точку. Немудрено поэтому,
что вокруг этих сенсаций развернулась одна из самых выдающихся в истории
фальсификаций исторических источников полемическая дуэль.
Еще до выхода в свет журнала в редакционной статье "Нового русского
слова" М.Вейнбаум назвал аргументацию Левина подлинности письма Еремина
недостаточной. Суть его опровержений заключалась в следующем. Не
установлено, что в Енисейске было охранное отделение, на письме отсутствует
печать, псевдоним "Сталин" был в 1913 г. мало кому известен, Департамент
полиции никогда не называл своих сотрудников "агентами", употребляя вместо
этого понятие "секретные сотрудники", наконец, вызывает подозрение
упоминание в письме Еремина об избрании Сталина в ЦК большевистской партии
на Пражской конференции, так как он был кооптирован в ЦК уже после
нее[227].
Через несколько дней Вейнбауму ответил А.Михайловский, попытавшийся
развеять его сомнения в подлинности письма Еремина. По его словам, в
Енисейске было охранное отделение, на документах Департамента полиции,
имевших характер внутренней переписки, печати не ставились, Департамент
полиции не употреблял понятий "сотрудник", "секретный сотрудник", а только
"агент", "секретный агент", для Еремина было совершенно безразлично, был
избран или кооптирован Сталин в ЦК партии. Кроме того, пишет он, в
Департаменте полиции "существовал такой порядок: если агент, работавший на
два фронта, становился в оппозицию к царскому режиму, то его кличка не
упоминалась"[228].
Однако уже на следующий день в газете "Новое русское слово" Г.Аронсон
попытался вновь показать фальсифицированный характер письма Еремина.
Повторив часть аргументов Вейнбаума, он добавил к ним новые. По его мнению,
обычному полицейско-канцелярскому стилю деловых бумаг не соответствует
имеющееся в письме выражение "...Сталин, по возвращении в Петербург, стал в
явную оппозицию правительству...", т.к. большевики были партией революции, а
не оппозиции. В документе 1913 г., т.е. до начала Первой мировой войны,
упоминается "Петербург", а не "Санкт-Петербург" или хотя бы "С.-Петербург".
"Мы имеем дело не с подлинным документом, — заключал Аронсон, — а с
фальшивкой, каких одно время в русской эмиграции расплодилось немало и по
разнообразным случаям"[229]. Своей следующей заметкой Аронсон еще
больше усилил свою позицию. Ссылаясь на вышедшую в 1947 г. в СССР книгу
М.Москалева "Русское Бюро. ЦК большевистской партии, 1912 — март 1917", он
заметил, что в ней автор использовал архивные фонды Енисейского жандармского
управления и Енисейского розыскного пункта и ни разу не сослался на дела и
документы Енисейского охранного отделения. "Отсутствие всякого упоминания об
охранном отделении в Енисейске, — заключал Аронсон, — усиливает сомнение в
достоверности документа, адресованного Енисейскому охранному
отделению"[230].
Аронсону 6 мая вновь ответил Михайловский[231]. По его
мнению, Еремин был вправе говорить о том, что Сталин встал в оппозицию,
поскольку он был своим человеком в Департаменте полиции, употребление
полного, а не сокращенного названия российской столицы (Петербург) являлось
"формальностью", не соблюдавшейся в "маловажной переписке", виденные им
документы Департамента полиции имеют тот же бланк, что и письмо Еремина,
который в качестве руководителя отдела имел право ставить на документах одну
свою подпись, в отличие от "обывателя" охранка хорошо знала все псевдонимы
Сталина.
Любопытно, что в этом же номере газеты "Новое русское слово" была
помещена под нейтральным названием "Документ о Сталине" заметка
Н.Нарокова[232]. Соглашаясь с тем, что письмо Еремина "не
отвечает формам тогдашнего делопроизводства, прежде всего гражданского",
автор тем не менее фактически в своем заключении говорит о его подлинности.
Письмо Еремина, пишет он, не является ни "предписанием", ни "отношением", ни
"циркуляром", ни "справкой", а представляет собой особый вид служебной
бумаги — "официальное письмо", отправленное не от учреждения, а от "лица" и
на "личном бланке" (?).
Аргументацию Нарокова вскоре попытался конкретизировать П.Елецкий.
Согласно его заключению, злополучный документ написан по форме "личного
письма из Положения о письмоводстве в военном ведомстве", которым
пользовался Корпус жандармов и, "надо думать", Департамент полиции. В
соответствии с этим "Положением" подписи второго лица и печати на подобного
рода документах не требовались[233].
Во все более раскручивавшейся полемической дуэли вокруг письма Еремина
вскоре прозвучал и голос почти очевидца событий. А.В.Байкалов, проживавший в
Красноярске с конца 1910 г. по 1918 г. после административной ссылки в
Туруханский край, заявил, что в Енисейске "никаких жандармских учреждений
вообще не было". После Февральской революции он лично во главе военного
наряда занял и опечатал помещения губернского жандармского управления в
Красноярске, в том числе архив. В ходе тщательного изучения архива
жандармского управления на предмет выявления его секретных агентов никаких
данных о связях Сталина с охранкой обнаружено не было[234].
После более чем месячной паузы в полемическую дуэль вступил и главный
виновник сенсаций — журнал "Лайф". Б.Д.Вольф, автор книги "Трое, сделавшие
революцию", находя воспоминания Орлова убедительными, в отношении письма
Еремина предлагает "проверить несколько моментов": известность псевдонима
Сталина, впервые использованного им 12 января 1913 г., и эпизод с разгромом
полицией Авлабарской типографии — 15 апреля 1906 г., когда это случилось,
Сталин находился в Стокгольме, а не в Грузии. Но в свете дальнейших событий,
о которых читатель узнает ниже, важное значение имело своеобразное мемуарное
свидетельство Вольфа. "В 1952 году, — пишет он, — ко мне обращался за
консультацией чиновник, эксперт по России из Госдепартамента, по поводу
документа, являющегося, как кажется, тем самым, который вы теперь
опубликовали. Мы пришли к заключению, что результаты его публикации в тот
момент были непредсказуемы"[235].
Серия последующих полемических выпадов друг против друга сторонников и
противников подлинности письма Еремина мало что добавляла к их аргументации.
Дисбаланс в их все более и более ужесточающийся спор внесла статья Аронсона
"Фальшивка о Сталине". По опубликованным в СССР еще в 1927 г. источникам он
установил, что 12 июля 1913 г. Еремин никак не мог подписать письмо
Железнякову, поскольку еще 11 июня того же года он был назначен начальником
Финляндского жандармского управления. Фальсификатор или фальсификаторы, не
зная об этом, "не доглядели мелочь — и на этой мелочи провалились",
заключал Аронсон[236].
Спустя три дня газета "Новое русское слово" поместила обширную статью
бывшего служащего российского МВД М.Подольского. Опираясь на правила ведения
делопроизводства в министерствах и ведомствах Российской империи,
зафиксированных в законе "Учреждение министерств", автор высказал ряд важных
соображений. По его мнению, "совершенно невероятно" сокращение "М.В.Д." в
угловом штампе, после которого отсутствует еще один необходимый элемент --
гриф "Департамент полиции". Вместо правильного наименования адресата
("Начальнику Енисейского Охранного отделения") письмо Еремина содержит
"совершенно недопустимое личное обращение", а также "совершенно неприемлемое
окончание". В то же время Подольский обратил внимание на ряд иных деталей
письма Еремина, свидетельствующих о его подлинности. Отсутствие печати он
объясняет существовавшей "административной практикой" отношений
государственных учреждений друг с другом, начальник Особого отдела
Департамента полиции назывался "заведывающии", агенты охранных отделений
назывались "секретными сотрудниками" и во избежание провалов имели
кличк
...Закладка в соц.сетях
