Жанр: Политика
Обманутая, но торжествующая Клио
...литики ВКП(б) в отношении этой организации. 16
декабря 1934 г. Политбюро обращает внимание Исполкома Коминтерна на то, что
деятельность отдельных секций Коминтерна идет вразрез с соответствующими
директивами Политбюро и создает затруднения для руководства внешней политики
СССР. 7 января 1935 г. Политбюро принимает специальное развернутое решение
по этому вопросу. По его мнению, мировая социалистическая революция в
современных условиях не может быть вызвана искусственно. Коминтерну поэтому
должна быть теперь отведена "вспомогательная и подготовительная" роль, его
деятельность необходимо полностью подчинить интересам Советского
государства, а они заключаются в том, чтобы исключить изоляцию СССР.
"Создание мирового вооруженного конфликта, — говорится в "постановлении",
— без участия в нем СССР или с участием на стороне явно более сильной
группировки держав... явилось бы несомненным стимулом для нового подъема
мирового коммунистического революционного движения и сопровождалось бы рядом
революционных вспышек и переворотов в вовлеченных в войну
странах"[91]. "Постановление" от 5 февраля 1935 г. ставит задачу
укрепления тактического сотрудничества Коминтерна со II Интернационалом. 3
апреля 1935 г. Политбюро одобряет новый "исторический маневр" в отношении
мирового коммунистического движения. Суть его в том, чтобы приспособить
деятельность Коминтерна "к целям советской внешней и — косвенно --
внутренней политики; органы Коммунистического Интернационала и его отдельные
секции превращаются в условиях данного момента в аппарат Правительства
Советского Союза, в подсобное учреждение как НКИД, так и РККА". Спустя шесть
дней Политбюро, возвращаясь к новой политике в отношении Коминтерна,
признает даже принципиально необходимым перенести организационный центр
Коминтерна за пределы территории Советского Союза. 13 мая 1935 г. Политбюро
предлагает уже первый конкретный шаг в реализации этой политики, признавая
необходимым отказаться в отношении Франции и ее колоний от коммунистической
пропаганды, "направляя все усилия французских товарищей на пропагандирование
идеи защиты советского пролетарского государства в лице СССР от покушения
германского национал-социализма и английского империализма"[92].
Однако уже 25 июня того же года Политбюро вынуждено было
констатировать, что провозглашенный им курс в отношении все той же Франции
терпит неудачу. Президиум ИККИ, констатирует "постановление" Политбюро,
вопреки точным директивам, усилил коммунистическую пропаганду во Франции,
особенно во французской армии, и дал соответствующие указания компартии
Франции, ставшие известными французским властям. Учитывая это, Политбюро
сочло необходимым "предложить Президиуму ИККИ руководствоваться впредь
строго и исключительно директивами, даваемыми Политбюро ВКП(б) и являющимися
обязательными для всех без исключения советских и партийных органов".
Постановление Политбюро от 9 ноября 1935 г. содержит еще более
развернутую стратегическую линию в отношении Коминтерна. По мнению
Политбюро, именно деятельность Коминтерна в настоящее время является главным
препятствием в создании блока СССР, США, Великобритании и Франции. Поэтому
Политбюро вновь возвращается к вопросу о переносе центральных органов
Коминтерна из Советского Союза в столицу какой-либо другой европейской
страны, например, в Париж или Прагу. Здесь необходимо создать сеть
подпольных организаций и только затем — перебросить официальный аппарат
Коминтерна. В качестве подготовительных мероприятий предлагается
инсценировать конфликт между советским правительством и ИККИ и распад
коммунистического движения на "революционное" и "умеренное". Впрочем,
полагает Политбюро, даже такой искусственный конфликт не пройдет
безболезненно для мирового революционного движения. Поэтому Сталин должен
единолично принять решение с учетом соображений Политбюро.
В связи с международным положением "постановления" Политбюро не раз
затрагивали и внутренние аспекты развития СССР. 4 декабря 1934 г. Политбюро
заслушало письмо Сталина, касающееся смерти С.М.Кирова, и заявило о своей
полной поддержке распоряжений И.В.Сталина и К.Е.Ворошилова. Одновременно оно
уполномочило Сталина издавать и публиковать от имени Политбюро "любые акты",
которые он "найдет нужным огласить от имени партруководства, без
предварительного их обсуждения внутри Политбюро ВКП(б)" и предложило всем
партийным, советским и государственным органам впредь выполнять только
директивы, подписанные Сталиным, Ворошиловым или В.М.Молотовым. "Политбюро,
— говорится дальше в "постановлении", — единогласно заявляет, что партия,
как один человек, непоколебимо стоит за своим вождем, тов. Сталиным, и
беспощадно расправится с врагами рабочего класса, тем более если среди них
окажутся предатели, вышедшие из рядов ВКП(б), независимо от степени доверия,
которое им партия до сих пор оказывала"[93].
Тем не менее 5 января 1935 г. Политбюро вынуждено было констатировать,
что текущий год для партии и советского правительства является во всех
отношениях критическим, в СССР разразился внутренний кризис. Поэтому
необходимо срочно облегчить положение советского крестьянства, предоставить
большую свободу "частному сектору", укрепить идейные контакты между партией
и комсомолом. 3 апреля 1935 г. Политбюро в своем решении идет еще дальше.
Отмечая, что главное сейчас для СССР — это укрепление его
обороноспособности, оно соглашается с выводом о необходимости достичь "хотя
бы ценою временного отказа от последовательного проведения коммунистической
идеологии, хотя бы ценою возвращения к формам социального и экономического
строя, равносильным — на поверхностный взгляд — самоликвидации коммунизма
при условии одновременного укрепления политических позиций советского
правительства"[94]. 13 мая того же года, вновь высказывая
абсолютное доверие Сталину, Политбюро одновременно соглашается с его выводом
о том, что если для укрепления международных позиций СССР требуется "внешне
обуржуазиться" и пойти в этом отношении и на дальнейшие уступки, то нужно
"признать, что цена эта очень невелика по сравнению с тем, что за нее
Советский Союз приобретет".
Таково самое общее содержание "постановлений" Политбюро. Следует
отметить, что они гораздо многословнее, исполнены риторики в духе советской
пропаганды, да и круг внешнеполитических вопросов в них намного шире по
сравнению с обозначенными нами.
Вопрос о подлинности "постановлений" стал предметом оживленных споров
среди исследователей буквально сразу же после их обнаружения. Американский
советолог МЛовенталь обратился в этой связи в 1960 г. к знатоку новейшей
истории — историку и собирателю архивных документов Б.И.Николаевскому,
находившемуся в эмиграции. Ознакомившись с присланными материалами,
Николаевский склонился к тому, чтобы признать их подлогом. По его мнению, в
пользу этого говорили следующие факты: Политбюро собиралось на свои
заседания раз в неделю в определенный день, среди представленных
"постановлений" нет решений по целому ряду вопросов, рассматривавшихся
Политбюро, и в то же время здесь имеются такие постановления, которых просто
не могло быть (например, об отмене коллективизации). Ловенталь не согласился
с аргументацией Николаевского. "Я всегда считал, — писал он Николаевскому,
— что документы являются выдержками, — таким образом, это не должно
противоречить Вашим заметкам. Я смотрю на эти документы как [на] сжатые
доклады, которые посылались важным советским агентам по всему миру, с тем
чтобы осведомлять их о буднях политики Советского Союза"[95].
Несмотря на то что оба ученых остались каждый при своем мнении, в
последующей литературе "постановления" либо прямо рассматривались как
подлог, либо использовались с обязательной оговоркой относительно
возможности их фальсифицированного характера[96].
В настоящее время фальсификация "постановлений" очевидна.
Во-первых, автор фальсификации не знал подлинного устройства высших
органов партийного руководства: все постановления у него названы
"постановлениями Политбюро ВКП(б)", тогда как высший партийный орган всегда
назывался "Политбюро ЦК ВКП(б)". Во-вторых, в своем творческом запале он
употреблял выражения, просто немыслимые для решений высшего органа партии.
Понятно, когда Политбюро ЦК ВКП(б) оценивало как "сговор", например,
договоренности Германии и Франции. Но пролетарская идейность и партийность
просто не позволили бы в официальном партийном документе, пусть и совершенно
секретном, употреблять аналогичное выражение в отношении поисков союзников
СССР, договоренностей, например, с Великобританией, Ватиканом, Германией,
Францией, — но именно на "сговор" с этими государствами нацеливают решения
Политбюро руководство советской внешней политики. Фальсификатор в данном
случае не смог скрыть своего "классового лица", поскольку такие союзы для
него выглядели именно как "сговоры". В-третьих, в настоящее время нам
известны подлинные постановления Политбюро ЦК ВКП(б), в том числе и за
1934--1936 гг. Ни по характеру рассматривавшихся вопросов, ни по форме, ни
по стилистике они не имеют абсолютно ничего общего с "постановлениями
Политбюро ВКП(б)": это сугубо деловые, сухие записи, лишенные какой-либо
риторики и многословия, с конкретными поручениями конкретным ведомствам и
лицам[97]. Таким образом, мы можем сделать твердый и
окончательный вывод: перед нами сфальсифицированный комплекс документов.
Но, констатируя этот безусловный факт, мы не вправе отказаться от
попытки ответить, по крайней мере, на три вопроса: кто и с какой целью
прибег к столь масштабному подлогу, как он был изготовлен и каково было
реальное воздействие этого подлога на принятие ответственных политических
решений германским руководством? Именно эти вопросы и ответы на них
представляют гораздо больший интерес, нежели сам факт разоблачения
фальсификации.
Прежде всего обратим внимание на идеологию подлога. По форме и
содержанию "постановления" являются не чем иным, как попыткой оперативного
стратегического и тактического расчета изменяющейся международной обстановки
с периодичностью от одного до трех-четырех дней. При этом автор пытается
охватить все крупнейшие мировые события этих дней. Увы, это ему сделать не
всегда удается, в результате чего многие "постановления Политбюро" выглядят
случайными, хаотичными и повисают в воздухе без надлежащего хронологического
развития и исполнения со стороны советского руководства. Вот, например,
Политбюро 19 февраля 1935 г. решает предпринять меры по сближению с
Ватиканом. И что же? "Ватиканский сюжет" остается неразвитым, он исчезает, а
попросту забывается фальсификатором. Или вот, например, Политбюро отмечает
серьезную опасность в лице поднимающего голову сионизма в своем
"постановлении" от 29 октября 1935 г. При этом констатируется, что
требование создания еврейского государства, охватывающего не только
Палестину, может стать сложной проблемой для внешней политики
Великобритании. Однако данный аспект политики СССР по отношению к
Великобритании в "постановлениях" больше не затрагивается, он оказался
забытым.
Фальсификатору явно не хватило фантазии и умения. В то же время сюжеты
текущей внешнеполитической ситуации, обозначенные нами выше, являются
постоянными в его аналитических рассуждениях и прогнозах. Автор подлога
внешне беспристрастен, но политический макиавеллизм советской внешней
политики, так как он ему представлялся, сквозит в каждой фразе его изделия.
При этом невольно обнаруживается и главная концептуальная установка его
сочинения. Суть ее заключается в двух посылках. Первое: советское
руководство подчинило идее мировой революции всю свою внешнюю политику, ради
этой цели оно готово пойти не только на любой компромисс с мировыми
державами, но временно и внешне отказаться даже от курса на социалистическое
строительство. Второе: политическое руководство СССР окончательно решило,
что главный враг страны в мире — это Германия, столкновение с которой
неизбежно, и, чтобы не оказаться с ней один на один, необходимы широкие
союзы и коалиции.
Судя по тому, что внешнеполитическое ведомство Германии оплачивало
каждое поступающее "постановление" (от 200 до 300 рейхсмарок, всего за
январь 1934 г. — март 1936 г. было выплачено от 55 до 85 тысяч
рейхсмарок)[98], его руководство, или его часть, было убеждено в
том, что перед ним — подлинные постановления Политбюро ЦК ВКП(б). Легко
представить себе, что означали они для выработки курса Германии в отношении
СССР: имея такие документы и признавая их подлинными, можно было действовать
на основе одного принципа — ни в чем не доверять советской дипломатии, имея
в виду, что она никогда не пойдет ни на какой союз или договоренность с
Германией. Иначе говоря, "постановления" постоянно раздували огонек
враждебности между двумя государствами, обрекая их на скорый или отдаленный,
но неизбежный конфликт.
Показательно, что уже тогда, когда внешнеполитическая ситуация середины
30-х годов стала историей, отношение к "постановлениям" оказалось
однозначным. В начале 80-х годов они вводятся в научный оборот американскими
исследователями МЛовенталем и Дж.Макдоуэллом и западногерманским ученым
И.Пфаффом как подлинные документы. Одно из "постановлений" было издано даже
в официальной публикации германских дипломатических документов. Иначе
говоря, многие исследователи признавали подлинность "постановлений", видя в
них важный источник по внешнеполитической истории середины 30-х годов.
Мы уже убеждались не раз, что в отношении фальсификаций все рано или
поздно встает на свои места, хотя и не всегда с абсолютно достоверной
точностью. Так и в данном случае. Николаевский, касаясь вопроса о
происхождении "постановлений", заметил: "Я не хочу теперь же говорить это в
утвердительной форме, но у меня складывается впечатление, что речь идет о
двойной игре советских (сталинских) агентов, которые с ведома своего
начальства посылали немцам ту информацию, которая им казалась полезной,
дезинформируя в соответствующем духе немцев"[99]. Однако и здесь
Ловенталь не согласился со своим корреспондентом. "Приступая к исследованию
документов, — писал он, — я просмотрел их тщательно именно с этой точки
зрения, но я не мог найти данных для такого заключения. Международная
политика Советского Союза за 1934--1935 гг. изложена почти полностью в этих
документах. Вообще они вредят положению Советского Союза как в
международных, так и во внутренних делах"[100].
Выясняя происхождение "постановлений", можно с уверенностью сказать,
что советские спецслужбы не могли быть причастны к их изготовлению: образ
Советского Союза — врага Германии ни в коей мере не отвечал в середине 30-х
годов интересам советской политики. Документы готовились человеком, в
совершенстве владевшим русским языком, скорее всего образованным эмигрантом.
Этот человек имел весьма смутные представления о стиле работы советского
политического руководства и структуре высших политических органов СССР. Его
даже не смущала придуманная и немыслимая частота заседаний Политбюро ЦК
ВКП(б) и преимущественно внешнеполитический характер обсуждавшихся на нем
вопросов. Он имел лишь общее представление о внутреннем развитии СССР, а
знание международного положения черпал, судя по всему, из сообщений средств
массовой информации, готовя на их основе свои разработки возможных
политических комбинаций. В своих стратегических прогнозах он оказался прав:
спустя несколько лет после передачи "постановлений" разгорелась Вторая
мировая война, в которой Советский Союз воевал с Германией почти именно в
той комбинации союзнических государств, на создании которой так настаивало
"Политбюро ВКП(б)". Затем наступил и роспуск Коминтерна.
Итак, автор "постановлений" нам сегодня пока не известен. Зато
существует несколько более или менее документированных версий того, что за
мотивы руководили фальсификатором и каким образом его изделия становились
известны гитлеровскому руководству.
Первая версия была высказана немецким историком Пфаффом. Согласно ей,
"постановления" передавались представителем ТАСС в Австрии Ф.В.Боховым.
Однако Бохов являлся на самом деле не представителем ТАСС, а венским
корреспондентом лондонской газеты "Дейли экспресс" и по совместительству --
агентом гестапо. Никаких документальных подтверждений того, что он имел хотя
бы какое-то отношение к "постановлениям", не имеется.
Вторая версия изложена немецкими исследователями М.Рейманом и
И.Сюттерлин. Суть ее сводится к тому, что "постановления" поступали в
Германию через австрийскую разведку. Посредниками между авторами
фальсификации и ее получателями (возможно даже и самими авторами) являлись
жители Вены, некто доктор А.Рютц, выходец из Прибалтики, хорошо знавший
Россию и русский язык, связанный с российской эмиграцией, и некто "Рафаэль",
связанный с троцкистской организацией "Анти-Коминтерн". В изготовлении
подлога был заинтересован руководитель восточного отдела внешнеполитического
ведомства НСДАП доктор Лейбрандт, договаривавшийся в ряде случаев о частоте
предоставления "постановлений": они создавали ему необходимый авторитет в
глазах нацистского руководства. Изготовители фальшивки с ее помощью пытались
поправить (и не без успеха) свое материальное положение. Свою версию Рейман
и Сюттерлин постарались подкрепить обширными документальными
свидетельствами, в частности ведомостями оплаты каждого поступавшего
"постановления"[101]. В ее пользу говорит и тот факт, что о
"постановлениях" в 1934--1935 гг. знали не только германские и австрийские
спецслужбы. В 1934 г. А.Ерт, руководитель "Анти-Коминтер-на", был ознакомлен
с ними и счел их фальсификацией[102]. По словам Николаевского,
В.Врага, связанный в 1934--1935 гг. с польской разведкой, имел контакт с
неизвестным, который предложил ему купить "постановления". Врага даже
ознакомился с ними и убедился, что это фальшивка[103]. Иначе
говоря, авторы подлога не делали из него эксклюзива для австрийских и
германских спецслужб, предлагали свои услуги представителям различных
государств, надеясь на ответное вознаграждение.
Политические реалии середины 30-х годов оказались в чем-то проще, а в
чем-то сложнее тех, которые старались очертить автор или авторы
"постановлений". Следует отдать им должное за их тщательность в отслеживании
основных событий мировой истории того времени, за изобретательность в
стратегических и тактических расчетах и прогнозах. Они явно творчески
подходили к делу. Не обделенные воображением, авторы подлога попытались
очертить механизмы, цели политических решений, принимаемых в СССР, и,
увлеченные, пошли еще дальше в своих попытках реконструировать самые
глубинные основы принятия таких решений.
Глава 5. "Сибирский Пимен", или Несостоявшееся открытие гения В.И.Анучина
В 1940 г. в ленинградском журнале "Литературный современник" был
опубликован фрагмент мемуаров к тому времени уже мало кому известного
ученого и педагога В.И.Анучина[104].
Писать воспоминания — право, но и ответственность любого, кто склонен
размышлять над прожитым и способен эти размышления "положить на бумагу".
Последним качеством Анучин, как мы убедимся ниже, обделен не был. Оказалось,
что он обладал и смелостью: в скромном по названию фрагменте воспоминаний
рассказывалось о его встречах и беседах в 1903 г. в Красноярске с сосланным
туда В.И.Лениным. Мемуары были посвящены, по меньшей мере, четырем темам.
Во-первых, они передавали атмосферу общественно-политической жизни
Красноярска того времени: споры о путях развития революционного движения и
революционной идеологии, место Анучина в жизни Красноярска, его образ как
политического деятеля, устроившего бунт семинаристов в Томске в 1895--1896
гг., скромно рекомендующего себя Ленину как "просто революционер",
пытающегося постичь жизнь "своим умом". Во-вторых, они содержали любопытные
подробности работы Ленина в знаменитой Юдинской библиотеке в Красноярске.
В-третьих, они зафиксировали совет Ленина Анучину продолжать его научные
разыскания в области истории и этнографии Сибири, "собрать крупных
фольклористов и составить большой сборник". И, наконец, в-четвертых, мемуары
развивали тему так называемого "сибирского областничества",
разрабатывавшуюся рядом сибирских общественных и научных деятелей. На прямой
вопрос Ленина, что лежит в основе теории областничества — сепаратизм или
федерализм, Анучин в беседе с будущим руководителем Советского государства
ответил, что федерализм. По словам мемуариста, Ленин так прокомментировал
это заявление Анучина: "Если сибирское областничество имеет хоть
какую-нибудь организующую роль, если областничество не партия, а только
демократический блок с лозунгом федеративного устройства России, то... то
"до Твери нам по пути"".
Публикации воспоминаний о Ленине предшествовали интересные события. Их
сохранившийся машинописный вариант имеет дату: "Казань, 7--12 февраля 1924
г." Их судьбу автор описывает в письме на имя И.В.Сталина от 31 мая 1938 г.
следующим образом: "При многократных отказах принять для печати мои
воспоминания были приведены следующие соображения:
1. "Автор снизил образ Ленина — необходимо добавить моменты, рисующие
его в качестве вождя" (РАПП).
2. "Ваши воспоминания ровно ничего не прибавляют к биографии
В.И.Ленина" (Н.Бухарин).
3. "Для того, чтобы писать о великом человеке, нужен особый стиль и
особый слог, а ваши заметки написаны косноязычным языком обывателя"
(К.Радек)..."
Секретарь Сталина А.Н.Поскребышев направил письмо и воспоминания в
Институт Маркса--Энгельса--Ленина, откуда Анучину было сообщено, что они
будут привлечены для составления биографии Ленина[105].
Благожелательное отношение к воспоминаниям со стороны Института и
сыграло положительную роль в решении вопроса об их публикации в литературном
издании. Это был ключевой момент в судьбе творческого наследия Анучина,
связанного с ленинской, а затем, что особенно важно для темы настоящей
главы, и горьковской тематикой.
Ленинская тема получила дальнейшее развитие в новой публикации Анучина,
появившейся год спустя в самаркандской газете "Ленинский
путь"[106]. Автор заявил здесь, что он переписывался с Лениным на
протяжении 10 лет — с 1903 по 1913 гг. Подлинники ленинских писем, по
словам Анучина, оказались утраченными. Однако он предложил их пересказ по
сохранившимся копиям. Вскоре этот пересказ в более подробном виде был вновь
опубликован в центральной печати[107].
Почти одновременно с этим газета "Правда" поместила информацию о том,
что редакция журнала "Сибирские огни" получила для публикации 23 письма
А.М.Горького к Анучину. "Это, — сообщал новосибирский корреспондент газеты,
— наиболее интересные из всех известных писем Горького к сибирякам. В них
имеется много глубоких высказываний Алексея Максимовича о Сибири и сибирской
литературе"[108]. Вскоре письма Горького к Анучину увидели свет в
"Трудах" Самаркандского государственного педагогического института с
предисловием доцента П.В.Вильковского и комментариями жены Анучина --
С.Ф.Анучиной. Предисловие сообщало, что письма Горького к Анучину за
1903--1914 гг. печатаются по копиям, снятым самим адресатом с хранившихся у
него оригиналов[109]. Почти одновременно в том же виде они были
опубликованы и в журнале "Сибирские огни"[110].
23 горьковских письма к Анучину содержали поразительный по своей
исторической значимости фактический материал.
Во-первых, в них имелись очень важные горьковские характеристики
сибирских писателей и общественных деятелей. Так, например, о поэте и
романисте Н.С.Рукавишникове Горький писал Анучину: "Книги Рукавишникова у
меня есть. Изломился парень. Толку не будет. Дурно манерничает, как
проститутка"[111]. Знакомство Горького с творчеством драматурга и
писателя В.К.Измайлова вызвало у него "кошмарное впечатление". В то же время
творчество писателя В.Я.Шишкова породило у Горького большие надежды: "Я, --
писал он Анучину, — вполне согласен, что Шишков может развернуться в
крупного писателя, но до сих пор он пишет неуверенно, оглядываясь по
сторонам, и чуточку под Ремизова, словно боится быть оригинальным, самим
собою"[112].
Рисунок 5
Письмо В.А.Анучина к И.В.Сталину о судьбе его "воспоминаний о
В.И.Ленине"
Во-вторых, письма содержали обширный биографический материал о самом
Анучине, а также горьковские оценки его научного, литературного творчества и
революционной деятельности. "О вашем участии в "Красноярской республике", --
писал, например, Горький, — я узнал из рассказов вашего сподвижника
...Закладка в соц.сетях
