Жанр: Философия
Избранное. том 2. Созерцание жизни
...кий образ
ее уникальности, не совпадающий с действительностью.
"Мы все суть фрагменты, не только всеобщего человека, но и
нас самих... Однако взор Другого восполняет это фрагментарное,
делая (нас) тем, чем мы никогда не являемся чисто и полно....
Практика жизни заставляет создавать образ человека только
из реальных частей, составляющих эмпирическое знание о
нем; но именно она-то и основывается на этих изменениях и
дополнениях, на преобразовании данных фрагментов во всеобщность
типа и полноту идеальной личности". Я видит Другого
так же, как и Другой видит Я: создавая себе образ чужой уникальности
и типизируя, восполняя фрагментарное, преобразовывая
данные фрагменты "во всеобщность типа и полноту иде585
альной личности"". Понимание и непонимание, видение индивидуального
и типичного неразрывны с самой душевной жизнью:
социальное - мы опять возвращаемся к обозначенной
выше проблеме - настолько же "психично", насколько психическое
социально. Это характеристики доопытные и необходимые,
т.е. априорные.
Говоря об априорных представлениях, разъясняет Зиммель
во втором издании "Проблем философии истории", часто ограничиваются
их мыслительным содержанием, которое, в совершенном
познании, как бы координировано с содержанием
чувственно данного. При этом не замечают, что это лишь "формулировка
внутренних энергий, приводящих всякий данный чувственный
материал в форму познания. Априори играет динамическую
роль в нашем представлении, это реальная функция,
инвестированная и кристаллизованная в свой конечный объективный
результат, познание; его значение не исчерпывается
логическим содержанием понятий, которыми оно может быть
дополнительно выражено, значение априори состоит в его действенности
для осуществления нашего познавательного мира.
В этом смысле априорно положение, что душа каждого другого
человека есть для нас единство, т.е. представляет собой понятную
взаимосвязь процессов, через которую или как таковую
мы его познаем"".
Выше шла речь о первом априори социального взаимодействия.
Оно состоит в кажущихся самоочевидными типизациях -
дополнении фрагментарных восприятий участниками взаимодействия.
Наиболее общая типизация - это идея человека как
человека вообще, что необходимо предполагает его уникальную
индивидуальность. Но, кроме того, те, кто принадлежит к
одному и тому же кругу (скажем, по профессии или интересам),
воспринимают друг друга именно с учетом общей взаимопринадлежности,
а те, кто принадлежит к разным кругам, - с учетом
этой разности.
Отсюда можно перейти ко второму априорному положению:
каждый элемент общества есть не только часть его, но и еще
нечто сверх того. Для того чтобы "индивидуальная душа" могла
находиться внутри какой-то связи или отношения, она должна
быть вне этой связи или отношения. "Априори эмпирической
социальной жизни состоит в том, что жизнь не полностью
социальна, мы формируем наши взаимные отношения, не только
негативным образом сохраняя за собой не входящую в них
часть своей личности; эта часть не только воздействует через
всеобщие психологические связи как таковые на социальные
586
процессы в душе, но именно тот формальный факт, что эта часть
находится вне этих последних, определяет род такого воздействия".
Наконец, третье априори состоит в постулате о "принципиальной
гармонии" между индивидом и обществом, ибо каждый
индивид занимает в обществе некую позицию, которая есть
именно позиция внутри данного общества (группы, социального
круга) и потому необходима для него. Напротив, если он "не
реализует или не видит реализации этого априори своего социального
существования", то это значит, что "он не обобществлен,
а общество не есть то сплошное, не знающее разрывов
взаимодействие, о котором говорит его понятие"". Итак, социальность
невозможна без ряда принципиальных взаимных типизаций
индивидов; без взаимных представлений о том, что во
взаимодействие вступают целостные личности, а не марионетки
социальных сил; и принципиальной (мы сказали бы сейчас:
функциональной) гармонии человека и общества, мера которой
и есть показатель обобществленности.
Если суммировать некоторые итоги предшествующего изложения,
мы увидим, что наблюдение социальной жизни для
Зиммеля - синтезирующая активность созерцания. Социология,
как и история, будучи научной, далека от идеала естествознания.
Иногда она сознательно сближается Зиммелем с художественным
творчеством и часто носит черты выраженного эстетизма.
"Рассмотрение человеческой деятельности обязано
своим вновь и вновь вызываемым очарованием неисчерпаемо
многообразному смешению однородного, непрестанного повторения
немногих основных тонов с переменчивой полнотой их
индивидуальных вариаций, из которых ни одна не тождественна
другой... Сущность эстетического рассмотрения и изображения
состоит для нас в том, что в отдельном выступает тип, в
случайном - закон, во внешнем и мимолетном - сущность и
значение вещей"^. Не в последнюю очередь, наверное, эта
эстетическая направленность и отвращает Зиммеля от того,
чтобы на место многообразия форм поставить единую, обнимающую
их "форму форм" - общество. "Совершенно ложным
было бы здесь возражение, что все эти формы иерархии и корпорации,
конкуренции и семьи, дружба и нравы общения, господство
одного и многих, - все они лишь констеллятивные события
в уже существующем обществе: якобы не было бы общества,
отсутствовали бы и предпосылка, и повод, чтобы эти
формы появились". Действительно, если мысленно отнять
любую из этих форм, общество не исчезнет, так что предпола587
гаетсяего существование прежде любой из них. "Но если мысленно
отнять все эти отдельные формы, то никакого общества
уже не останется"^.
Отказ Зиммеля от понятия общества как объемлющей формы
трактуется сегодня по-разному. Одни такой социологический
подход критиковали за отсутствие единства. Другие усматривали
здесь не повод для упреков, но весьма принципиальные
мотивы. Так, согласно Д.Левину, цель Зиммеля состояла в
разработке (в терминологии Р.Мертона) "теорий среднего уровня",
причем не как средства для построения "большой теории",
но как самодостаточных целей, "способов идентификации и
анализа феноменальных комплексов, которые наблюдатель
находит интересными"". По мнению Ф.Тенбрука, такой подход,
возможно, направлен на минимизацию воздействия культуры
или общества как системы на все его части. Но, кроме того, это
гарантия от реификации общества и, более того, от искушения
ограничить социологический анализ описанием того, как сохраняется
социальная структура^. Д.Фризби связывает отсутствие
единства, целостности социальности, как она описана у Зиммеля,
с тем, что Зиммель анализировал "модерн", и характер
теории отвечал разорванному, фрагментарному характеру самой
современности. Придать вид единства такому опыту можно
было только в перспективе эстетического рассмотрения, что
и попытался сделать Зиммель".
Но как ни подходить к фрагментарному характеру социальности
и ее анализа у Зиммеля - через цели теоретизирования
или через особенности эпохи, - в любом случае совокупная
социологическая концепция Зиммеля нигде не представлена как
единый текст. Реконструкция ее делается по-разному. Одним
из наиболее распространенных методов является каталогизация
социальных форм, как они вычленяются самим Зиммелем
в его многочисленных текстах. Другие авторы стремятся не
столько составить исчерпывающий каталог, сколько выявить
основные структурные принципы зиммелевского подхода, в том
числе и принципы вычленения социальных форм. Впрочем,
часто одни и те же авторы сочетают оба подхода.
Разумеется, само множество форм требует опять-таки указания
на какое-то единство или, по меньшей мере, принцип или
принципы упорядочения множества. А поскольку речь не может
идти о форме форм, остается только выявлять у Зиммеля
организующие моменты его социологического мышления, которые
прослеживаются по большинству его работ и которые
как раз и позволили ему зафиксировать именно такие формы.
Мы видим, что и социология социальных форм может быть
изложена только формальным образом, с неизбежной утратой
важных элементов аргументации Зиммеля. Попытаемся поэтому
реконструировать частично тот путь, каким идет изложение
Зиммеля, только для иллюстрации давая некоторые описания
социальных форм.
Итак, обобществление возможно, когда во взаимодействие
вступают два или более индивида. Правда, предельный случай
- это один человек, поскольку взаимодействие есть даже
там, где, на первый взгляд, - только одностороннее воздействие.
"Численно самые простые образования, которые вообще
могут быть названы социальными взаимодействиями, возникают,
как кажется, всякий раз лишь между двумя элементами.
И тем не менее, если посмотреть извне, есть еще более
простое образование, относящееся к социологическим категориям,
а именно, как бы парадоксально и противоречиво, это ни
выглядело, - изолированный индивид. Между тем фактически
процессы, которые образуют пару элементов, часто проще, чем
те, что необходимы для социологической характеристики единицы.
В последнем случае речь идет о двух специфических
явлениях: одиночестве и свободе"". То, что человек каким-то
образом исключен из социального взаимодействия, является
негативной характеристикой обобществления и встречается,
таким образом, уже на самом элементарном уровне. Аналогичным
образом обстоит дело и со свободой. "Значение индивидуальности
вообще имеет два разных аспекта: во-первых... это
свобода, самостоятельная ответственность, которая присуща
человеку в широких и подвижных социальных средах, в то время
как малая группа "тесна" в двух смыслах: не только по своему
объему, но и по тому, как она стесняет индивида, по тому
контролю, который она над ним осуществляет, узости сферы
возможностей и подвижности, допускаемой ею. Но второе значение
индивидуальности - качественное: отдельный человек
отличается от другого, его бытие и деятельность по форме или
содержанию, или тому и другому вместе, присущи лишь ему
одному, а бытие-иным имеет позитивный смысл и ценность для
его жизни"".
Итак, отдельный индивид, с одной стороны, есть качественное
определение самого себя, некая самостоятельная сущность.
С другой стороны, нет ни одного внешнего определения
его отдельности, будь то одиночество, ответственность или
свобода, которое не было бы одновременно определением социальным
в самом широком смысле, т.е. не зависело бы имен589
но от широкого контекста обобществления, а не от взаимодействия
двух или немногих человек. В то же время взаимодействие
двух представляет особый случай обобществления, ибо
оно сильно зависит от чистой индивидуальности обоих участников,
а взаимодействие сопровождается ощущением его недолговечности.
Отношения не разрастаются до независимого
от индивидов целого, что служит базисом особой интимности.
Но двое - это не только первый синтез и объединение. Это
также первое рассогласование и антитеза. Третий, вступающий
во взаимодействие, вносит примирение, переход, опосредствование.
"Третий" может быть тем, кто не принадлежит ни к одной
из сторон (непартийным называет его Зиммель"*), он может
быть также посредником, а может быть и tertius gaudens
("третьим радующимся"), т.е. тем, кто извлекает выгоду из противостояния
двух других участников: "третий" может сам устроить
вражду между двумя другими - это случай divide et impera
("разделяй и властвуй").
Значение числа участников для характера взаимодействия,
однако, не ограничивается единицами, двойками и тройками.
Так, для успешного управления бывает полезно разделить группу
на равные обозримые подгруппы, например, на пятерки, десятки
и сотни. Мы видим несколько качественных уровней, на
которых число взаимодействующих определяет характер обобществления.
Одиночество и изолированность представляют
большой социальный контекст, общение двоих - уникальная
ситуация интимности, явленности индивидуального в социальном
и возможного разлада. От трех и более начинается уже
обобществление в полном смысле, причем в его организации
немалую роль играет эстетика числа. Увеличение группы - это
и увеличение индивидуального'пространства свободы.
Число участвующих - первый формальный признак обобществления.
Далее следует посмотреть, как они относятся друг
к другу. Наивысшая степень сплоченности - интимность двух
любящих, как бы растворяющихся друг в друге. Здесь наиболее
полно во взаимодействии представлена та и другая индивидуальность,
а "третий", по определению, исключен. При этом
надо упомянуть идею Зиммеля, специально развитую в "Философии
денег", что каждое взаимодействие может быть понято
как обмен: будь то разговор, любовь или игра. Взаимодействие
- понятие более широкое, чем обмен, но преимущественно
именно в форме обмена выступает оно у людей. Обмен же есть
"социологическое образование sui generis, изначальная форма
и функция межиндивидуальной жизни". Это не нечто отдель590
ное от взаимодействующих элементов, но состояние или изменение
каждого из них, так что и общество как "надъединичное"
(ubersingulares) образование "есть такое всеобщее, которое
одновременно имеет конкретную жизненность". В случае с любовью
речь не идет о подсчете издержек и прибылей, "вклад
каждой стороны находится либо совершенно по ту сторону этой
противоположности, либо же прибылью является уже сама по
себе возможность отдавать, так что ответный дар мы воспринимаем,
невзирая на наш собственный, как незаслуженный подарок..."".
Совершенно иначе обстоит дело с господством и подчинением.
Любовь, именно взаимная любовь, обоими субъектами
воспринимается в первую очередь как индивидуальный акт каждого
из них (в чем и сказывается наивысшее присутствие индивидуальности
в этом роде взаимодействия). Господство, ориентированное
прежде всего на реализацию своей воли, все-таки
всегда предполагает в другом некий род заинтересованности,
так что и это - не просто воздействие одного на другого, но
именно взаимодействие. И опять вступает в дело количественная
определенность. Начальствовать может один или группа, а
также некая объективная сила, социальная или идеальная (скажем,
закон). Господствовать всегда легче над большой группой,
чем над малой: в последней слишком сказываются различия
индивидуальностей, в первой они нивелируются, превращаясь
в управляемую массу. В явлении господства отражаются
и качества личности (личное превосходство обеспечивает
господство), и социальные обстоятельства (господство в силу
более высокого социального положения).
Уже исследование количественной определенности группы
и явления господства и подчинения показывает, что Зиммель
весьма далек от такого понимания социологии, каким оно было,
например, у Тенниса и Дюркгейма. Зиммель не считает основополагающим
социальным фактом солидарность. Это накладывает
отпечаток практически на зсе описания форм обобществления.
Но, конечно, важнее всего то, что Зиммель обнаруживает
обобществление даже там, где, как казалось большинству
его современников, есть только противоположность социальности,
т.е. в споре, вражде, конкуренции. Дело не в том, что
борьба имеет общественное значение (каким-то образом функциональна
в большом социальном контексте, сказали бы мы
на языке современной социологии). Дело в том, что она сама
есть обобществление^, причем необходимое, хотя и не могущее
существовать безотносительно к другим формам (как и
последние не могут существовать без корреляции друг с другом,
в том числе и с конфликтом): ни общее поведение по отношению
к "третьему", ни любовь, ни дружба, ни разделение труда,
ни господство и подчинение не исчерпывают собой социальности,
но составляют ее во взаимосвязи. Антагонизм так или
иначе присутствует в социальных формах. Иногда, правда, он
выступает и в чистом виде (когда борьба мотивирована одной
лишь жаждой борьбы), подобно тому как чистое общение мотивировано
лишь общительностью". Особенно интересен такой
чистый случай борьбы, как спортивное состязание, борьба-игра,
когда "соединяются, чтобы бороться, и борются, соблюдая
обоюдно признанное господство норм и правил"". Не столь
чистой формой, но все-таки общением того же типа, является
правовой спор.
Особый тип конфликта - это конкуренция. "Для социологической
сути конкуренции прежде всего характерно, что борьба
здесь неявная. Если противнику нанесен непосредственный
ущерб или он устранен с пути, то конкуренции тут уже больше
нет... Поэтому в то время как во многих других видах борьбы
победа над противником не только непосредственно приносит
награду, но и сама по себе уже есть награда, в случае конкуренции
выступают две других комбинации: где победа над конкурентом
есть по времени первая необходимость, там эта победа
еще сама по себе ничего не значит, но цель всей акции
достигается лишь благодаря тому, что обнаруживается ценность,
сама по себе совершенно независимая от этой борьбы"".
Исследования Зиммеля по проблемам борьбы, конфликта
и конкуренции являются классическими для целого научного
направления, ориентированного в первую очередь на изучение
противоречий и конфликтов в современном обществе, т.е. социологии
конфликта и конфликтологии.
Сюда же примыкают рассуждения Зиммеля о "негативных
способах поведения". Здесь уже вопрос состоит не в том, являются
ли конфликты обобществлением и как они мотивируются,
а в том, как совместить их наличие, точнее, наличие несолидарного
поведения, с тем (говоря современным социологическим
языком) "функциональным единством общества", которое
было, в частности, постулировано в третьем социологическом
априори. Зиммель аргументирует это следующим образом:
"Чем более общей, значимой для большего круга является
норма, тем меньше следование ей характеризует индивида
и существенно для него; в то время как нарушение может иметь
особенно сильные и серьезные последствия. Теоретическое
согласие, без которого вообще не было бы никакого человеческого
общества, покоится на небольшом числе общепризнанных
- хотя, конечно, абстрактно не сознаваемых - норм, .которые
мы называем логическими"". Однако "при массовых
акциях мотивы индивидов часто столь различны, что единство
их возможно тем скорее, чем более негативно и даже деструктивно
их содержание... Негативный характер связи (des Bandes),
которая смыкает в единство большой круг, выступает прежде
всего в его нормах"^. Итак, мы видим аргументацию, которая
затем не раз воспроизводилась в функционалистских сочинениях
(например, у Р.Мертона) и является в своем роде классической.
Любое социальное взаимодействие локализовано в некотором
пространстве. Это еще один важный момент, влияющий на
характер обобществления. Зиммель подходит к пространству
прежде всего как философ кантианского толка. Пространство,
полагает он, - это "форма" совершения событий в мире, равно
как и время. Часто именно таким формальным условиям
приписывают причиняющее действие, когда, например, говорят
о "власти времени" над людьми. Аналогичным образом
обстоит дело и с пространством. Зиммель показывает, что это
неверно. Само пространство не есть действующий фактор. Конечно,
царства, империи не могут быть сколь угодно большими,
а любое взаиморасположение людей неизбежно обретает
свою пространственную форму. Однако содержания, которые
эту форму наполняют, зависят от других содержаний, а вовсе
не от пространства. "Не географический охват в столько-то
квадратных миль образует великое царство (Reich); это совершают
те психологические силы, которые из некоего срединного
пункта политически удерживают вместе жителей такой (географической)
области"". Но в некоторых случаях пространственная
форма оказывается особенно важна для рассмотрения социальных
явлений.
Исследователь придает такое значение пространству, если
в конституировании "формы совершения общества" пространственный
аспект выступает как первостепенный. Один из примеров
этого прослеживается в так называемой исключительности
пространства. Вполне сходные в прочих отношениях вещи
могут различаться именно потому, что занимают разные места
в пространстве. Причем одни социальные образования могут
быть так крепко спаяны со своим пространством, что для других
места на том же пространстве уже не остается. Таково государство,
исключающее на своей территории другие государ593
ства. Иначе обстоит дело с городом, городской общиной. Влияние
- экономическое, политическое или духовное - распространяется
за пределы города, на всю страну, где встречается с
влияниями, исходящими от других городов. Предполагается, что
взаимовлияние происходит именно в государстве, на исключительно
ему принадлежащей территории. В то же время на территории,
скажем, средневекового города находятся, в сущности,
несколько городских общин. В этой же связи Зиммель указывает
на принципиальное значение проведения границ в пространстве.
Пространство, занимаемое некоторой общественной
группой, мы воспринимаем как единство, причем единство пространства
настолько же выражает единство группы, насколько
и, напротив, единство группы оказывается основанием единства
пространства. В природе любое проведение границ условно,
именно поэтому такое значение имеют границы политические.
"Граница - это не пространственный факт с социологическим
эффектом, но социологический факт, который пространственно
оформляется"". Зиммель рассматривает и различие
в пространственном оформлении фиксированных на определенных
территориях групп и перемещающихся сообществ. Он
исследует значение пространственной дистанции во взаимоотношениях
людей (позже это станет одной из тем "социальной
экологии", в частности у Р.Парка).
Рассуждения о негативных социальных связях и пространстве
позволяют нам перейти к весьма характерным для Зиммеля
рассуждениям, в которых так или иначе рассматривается
"выгороженность" социальной формы, отторженность от большого
контекста обобществления. Внимание, которое уделяет
такого рода формам Зиммель, едва ли не уникально в социологической
литературе.
Так, если исходить из того, что отношения между индивидами
во взаимодействии не только эмоциональны, но и являются
отношениями знания друг о друге (в современной социологии
их назвали бы когнитивными), то соответственно негативным
коррелятом к этому будет отношение незнания, сокрытия информации
(таков предмет исследования о тайне и тайном обществе).
Может быть закрыта не информация, но доступ к членству
(закрытый клуб, орден и т.п.) - это "социальное ограничение",
которому посвящено отдельное небольшое исследование^.
Может быть некий статус, который включает индивида
в общество благодаря тому, что ставит как бы вне общества.
Так обстоит дело; например, с бедняком: предполагается, что
следует поддерживать бедных, помогать им. Таким образом,
бедняк противопоставляется всему остальному обществу. Но
при этом остается его членом, "органически включается во взаимосвязь
целого, к исторической действительности общества,
которое живет в нем и через него, принадлежит - в качестве
бедняка - такой же формально социологический элемент, как
и чиновник или налогоплательщик, преподаватель или посредник
в каком-либо общении... Так бедняк поставлен, правда, в
известной степени, вне группы, но это "вне" - лишь особый
способ взаимодействия с ней, соединяющего бедняка с целым
в этом самом широком смысле"".
Зиммель уподобляет здесь бедняка чужаку. Но бедняк, так
сказать, произведен самим обществом. Чужак же - это странник,
который приходит извне. Он, следовательно, именно пространственно
чужой, поскольку группа идентифицирует себя с
определенным пространством, а пространство, "почву" - с
собою. Чужак, говорит Зиммель, - это не тот, кто приходит сегодня,
чтобы уйти завтра. Он приходит сегодня, чтобы остаться
назавтра^. Но, оставаясь, он продолжает быть чужаком. Группа
и чужак разнородны, в целом же они образуют некое более
широкое единство, в котором необходимо принимать во внимание
обе стороны. В истории чужак выступал как торговец, а
торговец - как чужак. Чужаку свойственна объективность, потому
что он не запутан во внутригрупповых интересах. Но потому
он также и свободен, а значит, подозрителен. И часто он не
только не может разделить с группой ее симпатии и антипатии,
и поэтому кажется тем, кто хочет разрушить существующий
порядок, но и действительно становится на сторону "прогресса"
против господствующих обычаев и традиций. Многие исследователи
считают, что понятие "чужак" является центральным
для всей концепции Зиммеля - ведь социолог и есть тот
"чужак-интеллектуал", кто глядит на социальную жизнь объективно,
как бы со стороны. Этот вывод позволяет завершить
рассмотрение социологии социальных форм.
Конечно, предмет отнюдь не исчерпан. Однако принципы
рассуждений Зиммеля мы попытались прояснить. Обратим внимание
лишь на еще один важный .момент. Вводя любое из определений
социального взаимодействия, Зиммель показывает,
в первую очередь, какой набор альтернатив оно открывает
исследователю. Полноценное описание социальности возможно
не как единая схема (например, парсоновская "система
координат"), но как набор высказываний "если... то", связанных
единством принадлежности к одной из обозначенных альтернатив
(форм) и единством взаимопринадлежности самих
форм (некое число индивидов взаимодействует в каком-то месте,
эмоционально или познавательно, позитивно или негативно
относясь друг к другу и т.д.). Постулируемая фрагментарность
на ином уровне рассмотрения обнаруживает себя как
единство. Это весьма многообещающий подход, хотя Зиммелем
не рефлектированный, не развитый.
Зиммелевские формулировки - такая стадия построения
науки, когда последующие возможные дивергенции еще скрыты,
сохраняется зыбкий баланс утверждений и контрутверждений,
так что каждый следующий шаг в любом направлении ведет
к решительной односторонности. Для нас, вдоволь насытившихся
такой односторонностью, это не обязательно слабость -
это еще и неодолимый соблазн. То, что было изначальным,
кажется те
Закладка в соц.сетях
