Жанр: Любовные романы
Шепот в ночи
Счастливое детство закончилось для юной и талантливой Кристи неожиданно и
трагически: гибель родителей, унижение родственников, надругательство
опекуна. Казалось, вся жизнь превратилась в череду бесконечных кошмаров. И
все же душевная стойкость девушки, ответственность за судьбу маленького
брата и поддержка любимого человека не позволили этим кошмарам взять верх...
Дорогая тетя Триша, я так счастливо, что ты сможешь приехать на
празднование моего шестнадцатилетия. Мама говорила, что ты постараешься, но
я не думала, что ты сможешь отменить репетиции, особенно репетиции нового
шоу на Бродвее!
И хотя мама постоянно твердит мне, что не завидует тебе, я знаю,
что это не так, потому что я часто вижу ее, поющей и охваченной трепетным
волнением во время просмотра какой-нибудь Бродвейской постановки. Папа тоже
знает, что она испытывает зависть, и жалеет ее. Пение в отеле время от
времени — не достаточно для мамы, особенно для человека маминого таланта.
Думаю, ей еще больней, если кто-нибудь подходит к ней после пения и говорит:
Вы прекрасны, вам следует выступать на Бродвее
. Мы владеем этим замечательным, процветающим отелем, где маму очень
уважают за ее деловые качества, но думаю, что для мамы отель — это тяжкая
ноша. Я уже говорила и папе, и имаме, что не хочу быть управляющей отеля.
Мой брат Джефферсон единственный, кто последует их примеру, но только не я.
Я хочу быть пианисткой и учиться в школе Бернхардт
в Нью-Йорке, так же,
как ты и мама. Конечно, я очень счастлива. Мама и папа хотят, чтобы празднование
моего шестнадцатилетия стало одним из самых красивых и великолепных
торжеств, какие когда-либо проводились в отеле. Приедут все, даже дедушка
Лонгчэмп и Гейвин. Я жду не дождусь, когда увижу Гейвина: ведь прошло уже
много месяцев с тех пор, когда мы виделись в последний раз, хотя мы пишем
друг другу почти каждую неделю. Мне кажется, мама надеется, что тетя Ферн не сможет оставить
колледж и приехать, хотя и не говорит об этом папе. В свой последний приезд
она с мамой сильно повздорила по поводу оценок и дисциплинарных отчетов,
которые прислал декан. Бронсон привез бабушку Лауру, но сомневаюсь, что она понимает, где
находится и что это будет за торжество. Иногда при встрече она зовет меня
Клэр. А вчера она назвала меня Дон. Мама говорит, что мне следует просто
улыбаться и притворяться тем, кем она меня считает. Через несколько дней мне исполнится шестнадцать лет, и я получу
горы замечательных подарков. Так или иначе мне действительно очень повезло.
Мои одноклассники подшучивают надо мной и зовут меня принцессой, потому что
я живу на холме, в прекрасном доме, а наша семья владеет самым шикарным
курортом на Восточном побережье. Моя мама — красивая и талантливая женщина,
а папа — замечательный человек, и мне кажется, он самый лучший, лучше, чем
мог быть мой мифический настоящий отец. И еще у меня есть такое отродье, как
Джефферсон, мой сообразительный младший брат, которому девять лет. Но не
говори ему, что я так о нем думаю. Но иногда меня охватывает печаль, она глубоко проникает в мое
сердце. Как будто нависает мрачное облако среди ясного и чистого неба. Мне
хотелось бы больше походить на тебя и всегда видеть все в радужном свете.
Мама говорит, что твоя энергия бьет ключом. Может, я глупая. Папа говорит,
что ненормально верить в проклятье, но я не могу не спрашивать себя, нет ли
какого-нибудь проклятья на нашей семьей. Вспомни, какую ужасную вещь сделал
мой дед с бабушкой Лаурой, а что сделала его жена с моей мамой, когда она
только родилась. Неудивительно, что тетя Клэр Сю была сумасшедшей и умерла
такой молодой. Мне жаль бабушку Лауру, из-за всего этого она живет в мире
безумия. Говорят, что у каждой семьи свои трагедии, и глупо верить, что
судьба нашей семьи должна быть особенной. И еще я не могу отделаться от
чувства, что меня тоже ожидает нечто ужасное, какая-то мрачная тень так и
ждет, чтобы окутать меня. Ни музыка, ни огни, ни смех не смогут прогнать эту
тень. Она будет ждать, наблюдая за мной, как какое-то уродливое и горбатое
чудовище из ночного кошмара. Мне скоро исполнится шестнадцать лет, но я все еще сплю, оставляя
включенным ночник. Знаю, что это глупо, но я не могу иначе. Только Гейвин
меня понимает, кажется, он тоже обо всем этом знает. Я догадалась об этом по
взгляду его темных глаз. И ты не смейся надо мной, хотя ты всегда упрекала
меня за то, что я нередко бываю грустной. Обещаю, я постараюсь. С
нетерпением жду того дня, когда увижусь с тобой. Это будет самый счастливый
день в моей жизни! Вот видишь, как скачет мое настроение. Не удивительно, что папа
называет меня шариком для пинг-понга. Тетя Триша, если у тебя есть программа твоего нового шоу,
пожалуйста, привези. Я так тобой горжусь, молюсь и надеюсь, что когда-нибудь
ты будешь тоже гордиться мной. С любовью Кристи.
Рано утром, когда я проснулась, плотные облака, принесенные с океана ночью,
все еще оставались в небе. Сегодня, в этот самый важный день моей жизни, я
не могла позволить себе спать допоздна. Я отбросила розово-белое стеганое
одеяло и, выпрыгнув из своей розовой в горошек постели с балдахином,
бросилась к окну посмотреть на площадки между нашим домом и отелем. Почти
все работники были уже там, подстригая живые изгороди из кустов, газоны и
поливая дорожки.
Кое-кто из постояльцев отеля уже вышел на раннюю утреннюю прогулку. Многие
постояльцы нашего отеля, из года в год приезжающие в Катлерз Коув, были
пожилыми людьми.
Справа от меня как серебряная монета сверкал океан, а чайки в поисках пищи
летали над пляжем. Вдали линия океана почти терялась на сером фоне неба. Я
так хотела, чтобы утро было залито солнечным светом; я хотела, чтобы море
сияло как никогда раньше; и я хотела, чтобы солнечный свет струился сквозь
лепестки роз, нарциссов и тюльпанов и наполнял листья деревьев сочным
весенним зеленым цветом. Когда я была совсем маленькой, мне казалось, что
отель, земли вокруг него, пляжи и океан были моей собственной страной чудес,
в которую я попала как Алиса. Я давала всему глупые имена и даже
представляла, что люди вокруг — это животные, которые носят человеческую
одежду. Шеф-повар Насбаум казался мне старым львом, а его помощник,
племянник Леон с длинной шеей — жирафом. Мальчишек-посыльных, снующих туда-
сюда, я представляла кроликами, а мистера Дорфмана, который бродил по отелю
в любое время суток с широко открытыми глазами, выискивая просчеты и
недочеты, высокомерной совой. Я смотрела на портрет старухи Катлер, висящий
в прихожей, и думала, что она злая ведьма. Даже дядя Филип и близнецы тети
Бет Ричард и Мелани — очень похожие друг на друга, боялись портрета старухи
Катлер и пугали друг друга или меня, или Джефферсона, говоря:
Старуха
Катлер доберется до тебя!
Хотя мама никогда не рассказывала всех отвратительных подробностей, я знала,
что с ней ужасно обращались, когда ее привезли в Катлерз Коув. Мне казалось
совершенно невозможным то, что кто-то мог презирать мою прекрасную, любимую
маму. Когда я была маленькой, я испуганно таращила глаза, глядя на портрет
старухи Катлер, стараясь разглядеть в этом худом, строгом лице разгадку ее
жестокости. Проходя мимо портрета, я постоянно ощущала взгляд ее холодных
серых глаз, следящий за мной, и часто видела ее в ночных кошмарах.
Портрет ее мужа, дедушки Катлера, отличался от ее портрета. У него была
лукавая улыбка, но такая, которая заставляла меня быстро отворачиваться и
проверять, все ли пуговицы на моей блузке застегнуты. Я слышала, что он
сделал что-то очень плохое бабушке Лауре Сю, и в результате родилась мама,
но, как всегда, что же именно произошло, мне не рассказывали. Это все было
частью таинственного прошлого, мрачной и полной несчастий истории Катлеров.
Многие сведения о прошлом хранились за семью печатями, в старых документах,
собранных в железных шкатулках или запечатленных на фотографиях в альбомах,
хранящихся где-то в пыли на чердаке отеля.
В отеле оставалось все меньше служащих, кто помнил стариков Катлеров. А те,
кто помнил, не хотели отвечать на мои вопросы и всегда говорили:
— Спроси лучше у своей мамы, Кристи. Это семейное дело.
И мне казалось, что под словами
семейное дело
подразумевалась какая-то
страшная тайна. Наша экономка миссис Бостон работала еще при бабушке Катлер,
но на все мои вопросы у нее был единственный ответ:
— Тебе лучше не знать об этом.
Почему лучше? Что в этом такого плохого? Когда же я стану достаточно
взрослой, чтобы мне все рассказали? Папа сказал, что для мамы разговоры об
этом со всеми подробностями слишком тяжелы, они только вызовут плохие
воспоминания и станут причиной ее слез.
— Ты же не хочешь, чтобы она плакала, правда? — спрашивал он меня,
и я отрицательно качала головой и больше не задавала вопросов.
Но невозможно забыть прошлое, которое все еще остается в тени и между
фразами в разговорах; прошлое, которое неожиданно может промелькнуть во
взглядах, полных печали и страха; прошлое, которое зовет меня со старых
картин или с могильных плит Рэндольфа и тети Клэр Сю на старом кладбище.
Иногда это вызывало во мне ощущение раздвоенности: сейчас существует только
половина меня, а вторая — появится когда-нибудь из этих мрачных теней и
объявит себя настоящей Кристиной Лонгчэмп. И это ощущение усиливалось из-за
скудных знаний о моем настоящем отце. Я знала его имя: Михаэль Саттон. А в
школьных справочниках говорилось, что когда-то он был популярной оперной
звездой и выступал в театрах Лондона и на Бродвее. Но его карьера
закончилась крахом, и о нем ничего не было известно. Мама не говорила о нем.
Она не рассказывала о том, как они полюбили друг друга, и родилась я, или
почему я никогда его не видела. Когда бы я ее ни спрашивала, она говорила:
— Когда-нибудь я расскажу тебе все, Кристи, когда ты станешь достаточно взрослой, чтобы понять.
О, я терпеть не могла, когда мне говорили это. Когда же, наконец, я стану
достаточно взрослой, чтобы понять, почему люди влюбляются и расстаются,
почему они ненавидят и делают друг другу больно, почему кто-то становится
такой, как бабушка Лаура Сю, которая когда-то была молодой и красивой, а
теперь стала скрюченной, хромой и сморщенной? Я рано поняла, что причина не
в моем возрасте, а просто маме было больно говорить об этом. Мне было жаль
ее, но чувство жалости росло и к себе самой. Я имела право знать... знать,
кто я есть.
Глядя в окно, я поежилась и застегнула пижаму на верхнюю пуговицу. Это
июньское утро было таким же серым и зябким, как мои мысли. Даже воробьи,
которые обычно скачут по телефонным проводам, казались мне подозрительно
притихшими, как будто знали, что сегодня мое шестнадцатилетие, и ждали, как
я отреагирую на пасмурное небо. Они нервно хлопали крылышками, но оставались
сидеть, уставившись на меня.
Я нахмурилась и, ссутулившись, сложила руки под грудью. Меня не покидало
ощущение печали и грусти. Папа называл меня барометром.
— Достаточно одного взгляда на твое лицо, — говорил он, — и я
могу сказать, какая сегодня будет погода.
Он был прав. Я была как оконное стекло, через которое было легко видеть, что
внутри. Погода всегда отражалась на моем настроении. Когда шел долгий и
нудный дождь, я даже не смотрела в окно. Я притворялась, что на улице ясно,
и не обращала внимания на стук капель по крыше. Но когда солнечный свет
струился сквозь кружевные занавески окна и ласкал мое лицо, глаза тут же
открывались, и я вскакивала с кровати, как будто сон был темницей, а дневной
свет стал ключом, открывшим эту тяжелую железную дверь в нее.
Мистер Виттлеман, мой учитель музыки, говорил обо мне то же самое. Он
специально подбирал тяжелые вещи Брамса или Бетховена, чтобы играть в
пасмурные дни, и что-нибудь светлое и милое у Чайковского или Листа для
солнечных дней. Он говорил, что мои пальцы весят более десяти фунтов каждый
в дождливую погоду.
— Тебе следовало бы родиться цветком, — говорил он, и его густые,
темные брови изгибались внутрь, они были похожи на мохнатых гусениц, —
судя по тому, как ты цветешь и хмуришься из-за погоды.
Я знала, что он дразнит меня, даже если он не улыбался. Мистер Виттлеман был
строгий, но терпеливый человек, который обучал еще несколько молодых людей в
Катлерз Коув. Он намекнул мне, что я самая перспективная ученица. Он
пообещал сказать маме, что мне необходимо пройти прослушивание в Джулиарде в
Нью-Йорке.
Услышав, как мой младший брат Джефферсон вышел из своей комнаты и направился
по коридору к моей, я отвернулась от окна. Я смотрела, ожидая, что ручка
двери моей комнаты вот-вот медленно начнет поворачиваться. Он обожал
проскальзывать в мою комнату, когда я еще спала, и затем с визгом прыгал на
мою кровать, не обращая внимания на мои Крики и вопли. Я сказала маме, что
мультипликатор, который создал бедового Дэниса, наверняка был знаком с
Джефферсоном.
В это утро он должен был удивиться тому, что я уже проснулась. Я увидела,
как ручка повернулась, дверь начала потихоньку открываться, и на цыпочках
вошел Джефферсон. В ту же секунду, когда его нога ступила за порог моей
комнаты, я резко распахнула дверь.
— Джефферсон! — закричала я, а он со смехом и визгом бросился на
мою кровать, зарываясь в мое стеганое одеяло. Он тоже все еще был в пижаме.
Я с силой шлепнула его. — Я уже говорила тебе, чтобы ты прекратил этим
заниматься. Тебе придется научиться стучать, прежде чем войти.
Он высунул голову из-под одеяла. Мы с Джефферсоном были такие разные. Он
никогда не унывал и не расстраивался из-за погоды, если она не мешала его
планам. Он одинаково играл как под теплым легким дождиком, так и в солнечную
погоду. Он жил в своем мире фантазий, мире, где ничего не может случиться.
Миссис Бостон приходилось звать его по четыре-пять раз, чтобы оторвать его
от игры, при этом он обычно сердито хмурился и щурил свои темно-синие глаза.
У него был папин темперамент, глаза и фигура, но рот и нос у него были
мамины. Его волосы были темно-каштановыми в течение почти всего года, но
летом, может, из-за того, что почти все свое время он проводил на солнце,
они выгорали до соломенного цвета.
— Сегодня твой день рождения, — объявил он, не обращая внимания на
мое возмущение. — Я собираюсь шестнадцать раз дернуть тебя за уши и
потом еще раз на счастье.
— Нет. Кто тебе сказал об этом?
— Реймонд Сандерс.
— Ну, передай ему, чтобы он сам себя дергал за уши шестнадцать раз.
Слезай с моей кровати и отправляйся в свою комнату, мне нужно
переодеться, — приказала я.
Он сел, укрыв одеялом коленки, тараща на меня свои темные любопытные глаза.
— Как ты думаешь, какие подарки ты получишь? Ты получишь кучу подарков,
потому что приедет очень много гостей, — добавил он, разводя руками в
стороны.
— Джефферсон, неприлично думать о подарках. Хорошо уже то, что все эти
люди приедут, несмотря на то, что некоторые живут очень далеко. А теперь
убирайся отсюда, пока я не позвала папу, — я указала на дверь.
— Ты получишь много игрушек? — с надеждой спросил он, глядя на
меня глазами, полными ожидания.
— Я даже и не думаю об этом. Мне исполняется шестнадцать, Джефферсон, а
не шесть.
Он усмехнулся. Джефферсон терпеть не мог, когда ему дарили на день рождения
одежду вместо игрушек. Он торопливо открывал коробку и, видя только одежду,
с надеждой хватался за следующую.
— Почему шестнадцатилетие — это так важно? — спросил он.
Я отбросила назад волосы так, что они рассыпались по моим плечам, и села на
кровать.
— Потому что, когда девочке исполняется шестнадцать, к ней начинают
относиться по-другому, — объяснила я.
— Как?
Джефферсон всегда был просто напичкан вопросами. Он сводил с ума всех своими
почему?
,
как?
и
что?
— К тебе начинают относиться как ко взрослому, а не как к ребенку или
такому малышу, как ты.
— Я не малыш, — запротестовал он. — Мне девять лет.
— Но ведешь ты себя как маленький, когда каждое утро подкрадываешься ко
мне и визжишь. А теперь иди и переоденься к завтраку, — сказала я,
вставая. Мне нужно принять душ и выбрать, что одеть.
— Когда приезжает тетя Триша? — спросил он, вместо того, чтобы
уйти. Он обычно задавал тысячи вопросов.
— Сразу после полудня.
— А Гэйвин?
— В три или четыре часа. Все? Джефферсон? Могу я теперь одеться?
— Одевайся, — он пожал плечами.
— Я не переодеваюсь в присутствии мальчиков. Он скривил рот, как будто пережевывал свои мысли.
— Почему? — наконец спросил он.
— Джефферсон! Ты уже достаточно умный, чтобы не задавать такие вопросы.
— Я переодеваюсь в присутствии мама и миссис Бостон, — сказал он.
— Это потому, что ты все еще ребенок. А теперь убирайся! —
потребовала я, снова указывая на дверь.
Медленно он начал сползать с кровати, но остановился, обдумывая мои слова.
— Ричард и Мелани одеваются и раздеваются друг перед другом, —
проговорил он. — А им уже по двенадцать лет.
— Как ты об этом узнал? — спросила я.
То, что происходит у дяди Филипа и тети Бет всегда меня занимало. Они все
еще жили в старой части отеля. Дядя Филип и тетя Бет теперь спали там, где
когда-то спали бабушка Лаура и Рэндольф. У близнецов теперь были собственные
комнаты, но вплоть до этого года они спали в одной комнате. Я не особенно
часто поднималась туда, но когда бывала там, то обычно останавливалась у
закрытой двери комнаты, которую когда-то занимала бабушка Катлер.
— Я их видел, — сказал Джефферсон.
— Ты видел, как Мелани переодевалась?
— Ага. Я был в комнате Ричарда, а она зашла, чтобы взять пару его
голубых носков, — объяснил он.
— У них общие носки? — недоверчиво спросила я.
— Ага, — кивнул Джефферсон. — И на ней было одето только
белье и больше ничего, — сказал он, показывая на свою грудь.
У меня рот открылся от неожиданности. У Мелани начинала развиваться грудь.
— Кошмар, — сказала я. Джефферсон пожал плечами.
— Мы собирались играть в бадминтон.
— Это не оправдание. Девочка в этом возрасте не должна расхаживать
полуголой перед своим братом и кузеном.
Джефферсон еще раз пожал плечами и задал новый вопрос:
— Если тебе подарят игрушки, мне можно будет поиграть с ними сегодня
вечером? Можно?
— Джефферсон, я уже говорила тебе, что не жду никаких игрушек.
— Ну, если вдруг, — не отставал он.
— Да, конечно. Если только уберешься отсюда прямо сейчас, —
добавила я.
— Здорово! — закричал он и бросился к двери, как только мама,
постучавшись, открыла ее. Джефферсон чуть не сбил ее с ног.
— Что происходит? — спросила мама.
— Джефферсон уже уходит, поэтому я смогу переодеться, — сказала я,
гневно следя за ним взглядом.
— Ну же, Джефферсон. Оставь свою сестру в покое. Сегодня ей нужно очень
много сделать, — сказала мама.
— Она обещала мне, что я смогу поиграть ее игрушками сегодня
вечером, — объявил Джефферсон.
— Игрушками?
— Он думает, что мне подарят кучу игрушек, — объяснила я.
— Ах, — улыбнулась мама. — Ну же, Джефферсон. Иди оденься к
завтраку.
— Я — пират. — Он поднял руку, как будто держал саблю. — Йо-го-
го, и бутылка рома, — закричал он и бросился из комнаты. Мама
засмеялась, а затем, повернувшись ко мне, улыбнулась.
— С днем рождения, дорогая, — сказала она и подошла, чтобы обнять
и поцеловать меня. — Этот день будет замечательным.
В ее глазах я увидела счастье и веселье. Мамино лицо сияло, что делало ее
такой же прекрасной, как фотомодели на страницах журналов мод.
— Спасибо, мама.
— Папа принимает душ и одевается. Он хочет, чтобы ты получила первый
подарок за завтраком. Мне кажется, что он взволнован твоим днем рождения
больше, чем ты, — добавила она, гладя меня по голове.
— Я с нетерпением жду, когда все приедут, — сказала я. — Тетя
Триша приедет, да?
— О да, она звонила накануне вечером и сообщила, что привезет тебе свои
программы и много других театральных сувениров.
— Не могу дождаться!
Я подошла к шкафу и достала светло-голубую юбку и блузку с короткими
рукавами и воротником на пуговицах.
— Тебе лучше надеть свитер сегодня. На улице все еще прохладно. —
Мама подошла к моему шкафу, чтобы еще раз взглянуть на мое праздничное
платье. — Ты будешь в нем такой красивой.
Это было розовое шелковое платье без пояса, с очаровательным вырезом и
пышной юбкой, под которую одевают кринолин. У меня были необыкновенные туфли
и перчатки, очень подходящие к платью. Когда я впервые примерила это платье,
я думала, что выгляжу глупо из-за своей маленькой груди, но мама удивила
меня, купив мне бюстгальтер. Даже меня поверг в шок полученный эффект. Моя
грудь поднялась и сжалась так, что образовалась ложбинка. Я покраснела.
Смогу ли я его носить? Посмею ли?
— Ты будешь выглядеть такой взрослой, — вздохнула мама,
повернувшись ко мне. — Моя маленькая девочка — теперь юная леди. Раньше
чем мы думали, ты окончишь школу и поступишь в колледж, — добавила она
с грустью.
— Я хочу поступить так, как советует мистер Виттлеман, мама. Я хочу
попасть на прослушивание в Джулиард или в Сарах Бернхардт, — сказала я,
и ее улыбка постепенно исчезла. По какой-то причине мама боялась моей
поездки в Нью-Йорк и не очень-то поддерживала меня в этом.
— За пределами Нью-Йорка тоже не мало хороших артистических школ. А
некоторые, между прочим, находятся даже здесь, в Вирджинии.
— Но, мама, почему мне нельзя ехать в Нью-Йорк?
— Нью-Йорк слишком велик, ты можешь там потеряться.
— В Нью-Йорке больше возможностей, — ответила я. — И мистер
Виттлеман тоже так говорит.
Мама не возражала, вместо этого она печально опустила мягкий взгляд своих
голубых глаз и уронила голову. Она обычно была такой веселой и полной жизни,
что когда что-нибудь портило ей настроение, меня охватывало дурное
предчувствие и появлялось ощущение пустоты в сердце.
— И кроме того, мама, — напомнила я ей, — это то место, куда
ты сама ездила учиться в артистической школе, и тетя Триша — тоже, и
посмотри, где она теперь!
— Я знаю, — неохотно согласилась она со мной. — Но я боюсь за
тебя.
— Но я буду не моложе тебя, когда ты приняла на себя обязанности по
управлению отелем.
— Да, дорогая, это правда, но эти обязанности мне были навязаны. Это
было не то, чего я хотела. У меня не было выбора, — пожаловалась она.
— Ты мне расскажешь все об этом, мама? Почему ты оставила школу Сарах
Бернхардт? Расскажешь?
— Очень скоро, — пообещала она.
— И ты расскажешь мне, наконец, правду о моем настоящем отце?
Расскажешь? — не унималась я. — Я уже вполне взрослая, чтобы знать
об этом все, мама.
Она посмотрела на меня так, как будто видела меня впервые. Затем на ее губах
появилась ангельская улыбка, и она приблизилась ко мне, чтобы убрать пряди
моих золотых волос со лба.
— Да, Кристи. Сегодня вечером я приду к тебе в комнату и расскажу правду, — пообещала она.
— Всю? — спросила я, едва дыша.
Она глубоко вздохнула и кивнула.
— Всю, — произнесла она.
Папа, как всегда, красивый, был уже за столом и читал газеты, когда я
спустилась к завтраку. Маме пришлось пойти в комнату Джефферсона, чтобы
помочь ему побыстрей одеться. Ведь он вместо того, чтобы почистить зубы или
причесаться, мог вдруг заиграться со своим игрушечным грузовиком или
поездом, позабыв обо всем.
— С днем рождения, дорогая, — сказал папа и наклонился, чтобы
поцеловать меня в щеку, когда я села.
Он все еще походил на моего старшего брата, чем на отчима. Мои родители
вообщ
...Закладка в соц.сетях
