Жанр: История
Последний путь Владимира Мономаха
... успокоенному поцелуями любовницы, что
исключительно важные интересы ромейского государства требуют в данном
случае особенной осмотрительности. Евнух вздыхал, но настаивал на своем.
Необходимо было, по его словам, довести до конца грандиозный план
овладения огромными скифскими пространствами. Первый шаг для этого - брак
архонта с Феофанией Музалон.
Лежа рядом с искренне раскаявшейся возлюбленной, Никифор подумал, что
такое решение было бы самым чувствительным наказанием для обманщицы за его
попранную любовь. Кроме того, помешало бы ей предпринять попытки снова
встретиться с ненавистным ему скифом. Василевс повелел принять необходимые
меры для совершения этого брака, и логофет брал на себя устроить все самым
естественным образом. Впрочем, Олегу ничего не оставалось при данных
обстоятельствах, как дать свое согласие. Магистр Феодор Музалон ликовал,
узнав об открывшейся перед ним блестящей будущности, а у маленькой
Феофании ноги подкашивались от волнения. Бедняжка знала о том, что
послужило причиной ее счастья, но закрывала уши от всех материнских
предостережений. Наделенная большим жизненным опытом, Стефанида страшилась
за судьбу дочери, попавшей в круговорот таких опасных событий.
К счастью, никаких церковных осложнений с подобным браком не
предвиделось, и свадьбу отпраздновали на другой же день, как этого пожелал
император, и молодых супругов повенчал сам патриарх, что вполне
соответствовало будущей роли русского архонта и обещанного ему звания. Но
опасения матери оправдались. Когда василевсу стало известно, что
охваченная отчаяньем Евдокия не выдержала любовных мук и послала свою
рабыню к Олегу и записку ее, составленную в самых нежных и страстных
выражениях, перехватили, то припадок царского гнева повторился с еще
большей силой. На этот раз несчастную действительно отправили в отдаленный
монастырь. Крутые меры повелели принять и по отношению к архонту, хотя в
данном случае он был ни при чем. Олега вырвали из объятий молодой супруги
на третью ночь их брачной жизни, но Феофания цеплялась за возлюбленного
мужа, и их увезли вдвоем, потому что она решительно отказалась оставить
его, несмотря на уговоры матери. Халкидония послали на армянскую границу
начальствовать над воинами одинокой полуразрушенной башни, запиравшей
горный проход, на тысячу стадиев от которой не было ни церкви, ни
харчевни, ни человеческого жилья, если не считать немногих пастушьих
хижин. Эпарха лишили занимаемой должности и всех царских милостей. Но эти
кары не коснулись Борея, и он умудрился сопровождать своего князя в
ссылку, успев за эти дни привязаться к Феофании, всегда с ласковой улыбкой
обращавшейся к огромному скифу. Тяжелый черный дромон загрохотал якорной
цепью, паруса его наполнились ветром, по данному знаку гребцы налегли на
весла, и быстроходный военный корабль понес молодую чету в изгнание.
Только в последнюю минуту им стало известно, что дромон направляется на
остров Родос. Олег понимал, что он бессилен предпринять что-либо для
своего освобождения. Для Феофании же самым важным было не разлучаться с
супругом. В порыве любви она прижималась к нему и лепетала что-то, простив
легкомысленному красавцу все его грехи и утешая в постигших его
испытаниях, благодарная за открытый ей мир страсти.
Василевс постарел за эти дни на несколько лет и временно передал бразды
правления евнуху. В доме Музалонов царило уныние. Напрасно магистр Феодор
обивал пороги всевозможных секретов, пытаясь смягчить участь зятя или хотя
бы возвратить под отеческий кров ни в чем не повинную Феофанию.
Неудачливому честолюбцу отвечали уклончиво, что логофет дрома в настоящее
время чрезвычайно занят, и просили наведаться в ближайшее время, но в
назначенный день и час для приема оказывалось, что всесильный царский
советник только что отбыл в свой загородный дворец, чтобы отдохнуть там от
государственных трудов, или придумывали какую-нибудь нелепую отговорку.
Магистр плелся домой, чтобы выслушивать упреки и плач убитой горем
супруги.
В то время Олег и Феофания уже приплыли на Родос. Следует сказать
здесь, что остров уже давно растерял свою древнюю славу: морские пути,
тянувшиеся раньше сюда со всех сторон, потеряли прежнее значение. Торговля
его приморских городов замерла. Корабли не наполняли больше его некогда
шумные гавани. Кроме того, островитяне жили в вечной тревоге перед
сарацинскими набегами. Но по-прежнему родосский климат напоминал о рае,
всюду здесь росли лавр и мирт и благоухали травы.
Этот остров весьма горист и весь изрезан руслами рек, наполненных водою
и бурных только в период зимних дождей, в остальное же время
превращающихся в ручейки, что быстро текут по белым камням. Среди голых
скал и камней зеленеют рощи морских дубов и цветут плодородные равнины.
Жители разводили в те времена тонкорунных овец и коз и возделывали на
солнечных холмах виноградную лозу, - вино, выжатое из этих тяжелых
пурпурных гроздий, отличалось превосходным вкусом и ароматом. В большом
количестве произрастали здесь оливковые деревья и смоковницы.
Олегу с женой и его спутникам было назначено жить в городе с
одноименным острову названием, в старом монастыре, расположенном на склоне
горы св.Стефана, обращенной более или менее отлогим скатом к морскому
берегу. Наверху высились развалины языческого храма, и несколько его
колонн еще возвышались на синеве небес, а внизу раскинулся тихий городок с
белыми домами под черепичными крышами, и туда вела из монастыря приятная
тропинка. Еще ниже виднелась пристань, в которой стояли два или три
корабля, пришедшие из Константинополя, а дальше уже простиралось
необозримое морское пространство, и голова кружилась от этой бесконечности
у Феофании, когда она спускалась, молодая и влюбленная, по горной тропе в
город.
Городок жил неторопливо, люди занимались маленькими делишками и,
вероятно, почитали бы себя счастливейшими из смертных, если бы не тревога
перед сарацинами и не усердие царских податных сборщиков, всеми средствами
выжимавших налоги и пошлины. На узких улицах едва могли разойтись два
встречных осла, нагруженных корзинами со смоквами или амфорами с
прохладной водой горного источника. На местном базаре продавали розовых
рыб, всякие морские раковины, козий сыр и виноград. Вместо хлебов жители
пекли лепешки, и этого было вполне достаточно, чтобы поддержать
человеческое существование.
В монастыре, уже давно превращенном в маленькую крепость и оставленном
монахами, ютились три десятка воинов под начальством однорукого сотника
Мелетия, пьянчужки, совершенно равнодушного к воинской славе ромея. Все
эти доблестные сыны Ареса по большей части проводили время на городском
базаре или в таверне под громким названием "Звезда Камира", так как ее
толстопузый хозяин был родом из этого селения, расположенного на северном
берегу острова. Вместе с воинами в крепости обитали их крикливые и
хозяйственные жены, и бывшие монашеские келий были полны черномазых и
полуголых детей.
Олегу отвели полуразрушенный дом, в котором раньше жил настоятель. В
его пустынных палатах еще виднелись кое-где на стенах остатки облупившейся
росписи.
Вместе с князем в ссылке очутился и неунывающий Борей, а бедного
Халкидония заменил новый соглядатай и переводчик по имени Иоанникий, родом
болгарин. Он стоял на самой низшей ступени иерархической лестницы, состоял
в звании кандидата, но носил титул не без гордости. Он тоже был большим
поклонником Бахуса, как говорили о пьяницах языческие поэты, но считался
начитанным человеком, так как некоторое время служил у знаменитого
патриарха Кируллярия.
Жизнь на острове для Олега и его молодой супруги была не лишена
приятности благодаря обилию земных плодов, но не без огорчений. Русскому
архонту полагалось известное содержание из Священной сокровищницы, но
корабли из Константинополя приходили редко и в неопределенные сроки,
поэтому деньги доставлялись с запозданием. Кроме того, переходя из рук в
руки, эти и без того довольно скромные суммы таинственным образом еще
больше уменьшались, а между тем на них нужно кормить Борея и двух рабынь,
так как вместе с Феофанией в изгнание отправились и две ее прислужницы.
Впрочем, одна из них, та самая, что однажды сопровождала госпожу в городе,
когда Олег встретил Феофанию с матерью, вскоре убежала с каким-то
отчаянным корабельщиком, а старая Дула осталась. Приходилось благодарить
небеса, что неизменно теплая погода на острове не заставляла думать о
меховых покрывалах или о дровах для очага, а варить пищу удавалось с
помощью хвороста, кедровых шишек и скорлупы от орехов. Но в зимние месяцы,
когда в течение многих дней подряд шумел дождь и по ночам завывал ветер в
дымоходе, в старом доме с черными провалинами окон становилось неуютно и
горницы наполнялись сыростью и тленом.
Хлеб, овощи, баранину и козий сыр Дула покупала на базаре, и на это не
всегда находились средства. Иногда необходимость заставляла отдавать в
заклад лихоимцам драгоценности Феофании. Она ничуть не жалела их и
говорила с улыбкой своему легкомысленному супругу:
- У тебя нет денег? Так возьми мое ожерелье и продай его. К чему мне
оно?
И смеялась, сияющая от женского счастья. Олег уже научился немного
понимать детский лепет жены, относился к ней с любовью и не мог не оценить
эту нежность, но по ночам в его памяти вставали греховные часы в царских
садах.
Борей завел знакомство с местными рыбаками и уходил с ними в море, на
рыбную ловлю. По возвращении из лунной ночи эти бедные, но честные люди
неизменно выделяли ему часть улова.
15
На острове длинной чередой тянулись наполненные зноем и скукой
медленные дни. Пели цикады. Благоухал лавр. Когда Олег смотрел на зеленое
море, или на розоватые скалы, или на голубеющие к вечеру холмы, покрытые
темными рощами, князю казалось, что ему снится тот самый рай, о котором
рассказывает Библия. Стоило только поднять взор - и вдруг открывалась
зрению все еще непривычная красота гор, манили серебристые оливы, зеленые
виноградники. Достаточно было протянуть руку, чтобы сорвать вкусный плод -
смокву или гранатовое яблоко - и утолить голод и жажду. Но с моря веял
солоноватый ветер, ласкал теплым дыханием волосы, раздувая русскую рубаху,
напоминая, что все это не сонное видение, а земная жизнь. По береговому
песку проворно бегали крабы. На горных склонах мирно паслись быки, и среди
нагретых солнцем камней всюду извивались и шипели ядовитые змеи.
Внизу, под сенью колонн разрушенного храма, в котором некогда почитали
ложных богов, в залитом солнечным светом городке, в домах побогаче жили
нотарии, сборщики налогов и торговцы, а в хижинах, кое-как сложенных из
камней, - ремесленники всякого рода, виноградари и рыбаки. Один из местных
резчиков по камню сделал для молодой княгини печатку. Он искусно вырезал
на сердолике: "Да поможет господь русской архонтисе Феофании Музалон".
Этот пышный титул несколько утешал ее, попавшую из беззаботной жизни
родительского дома на позабытый богом и василевсом остров. Даже церкви
здесь были скромных размеров и бедны священными сосудами.
Жизнь в городе Родосе текла сонливо и медленно. Лишь порой на базаре
слышался шум ссоры, если покупатель и продавец не сходились в цене на
барана или сосуд с вином. Только изредка улицы наполнялись волнением,
когда приходил очередной константинопольский корабль. Люди выбегали из
домов и спускались к пристани, чтобы посмотреть на мореходов, приплывших
из столицы, и узнать, что они привезли. И тогда они узнали от
корабельщиков о смерти василевса.
Олег получил повеление ни под каким видом не покидать отведенный ему
для жительства монастырь. За его стены он имел право выходить только в
сопровождении вооруженных стражей. Но однорукий сотник часто пил с
архонтом вино и, пользуясь его попустительством, а также тем
обстоятельством, что в крепости порой не оставалось ни единого воина, так
как все они занимались торговыми делишками на базаре, Олег спускался в
город и разгуливал в одиночестве везде, где ему нравилось. Странно было
смотреть на ушастых ослов, развозивших по городу воду в узкогорлых
кувшинах, подвешенных по обеим сторонам хребта. Иногда такой осел вдруг
начинал кричать и наполнял ужасным ревом все пространство от языческого
храма до пристани. По рассказам стражей, в глубине острова, в дубовых
рощах, водились вепри, лисицы и даже олени. Но куда бы князь ни шел, всюду
на его пути валялись среди ароматических трав обломки мрамора и шипели
ехидны, и все это не походило на Черниговскую землю и половецкие поля.
Зимой, когда Русь засыпало снегом, на острове начинали идти проливные
дожди и продолжались до февраля, и тогда звонкие горные ручьи превращались
в бурные потоки. Вскоре долины покрывались пестрыми цветами. Феофания
плела из них венки, тихо напевая греческую песенку. Не верилось, что в
этот час русские дубы покрыты инеем, а люди в Чернигове ходят в медвежьих
шубах и ездят на скрипучих санях.
Борей тосковал:
- Не по-нашему здесь живут. Ни ржаного хлеба, ни пенного меда!
С наступлением на острове дождливых дней все спешили спрятаться под
благодетельной крышей, а мулов и ослов загоняли под навес. В такую погоду
Олег и Феофания проводили время в мрачных покоях монастырского дома.
Вероятно, прежние обитатели этого жилища не отличались большой склонностью
к постам и воздержанию и соорудили огромный очаг в углу для приготовления
пищи. Когда Олег уходил с воинами на охоту и ему удавалось убить вепря,
Борей разводил огонь, насаживал на железный прут кровавые куски мяса, и
вскоре все помещение наполнялось едким дымком, смешанным с раздражающим
запахом жареной свинины. Сидя на корточках у очага, конюх усердно
поворачивал ручку вертела и время от времени поливал жаркое жиром,
стекавшим в подставленный медный сосуд.
В ожидании ужина Олег лежал на ковре, подложив под голову шелковую
подушку. Так научила его нежиться Феофания. Она сидела рядом и по-прежнему
не сводила глаз с любимого. Поблизости от огня разлеглись на красном
глинобитном полу две приблудные собаки. Положив морды между лапами, они
порой глубоко вздыхали, терпеливо поджидая, когда будет готова пища, люди
утолят свой голод и бросят им вкусные кости.
Как только из монастырского дома начинали плыть во все стороны приятные
ароматы, однорукий начальник стражи выходил из своей келий на заросший
колючими травами двор и нюхал воздух, стараясь определить, в какой стороне
пахнет жареным. Догадываясь, что это пекут вепря, счастливый княжеский
трофей сегодняшней охоты, он крякал от удовольствия, предвкушая угощение,
и направлялся к дому, в полной уверенности, что получит приглашение к
столу.
Мелетий был внушительной наружности воин, но уже полукалека и
чрезвычайно ленивый человек. В течение тридцати лет он служил многим
василевсам, участвовал в десятках сражений, неоднократно проливал свою
кровь, а под Антиохией даже потерял руку и только чудом выжил после
ранения, но дослужился только до звания кандидата и был послан на Родос,
где ему выпало на долю стеречь русского архонта.
Когда на каменной лестнице раздавались шаги старого воина, собаки
вскакивали с пола - сначала одна, а за ней другая, - и шерсть у них на
хребтах поднималась дыбом. Они с оглушительным лаем и рычаньем бросались,
чтобы разорвать посетителя, а затем возвращались, помахивая хвостами, и с
сознанием исполненного долга ложились перед соблазнительным зрелищем. Так
собачий лай и запах псины придавал привычную обыденность странной судьбе
Олега.
Мелетий опускался на скамью и сообщал самые обыкновенные вещи, -
например, рассказывал о том, что на базаре сегодня продавали рыбу по
недорогой цене. Сидевший рядом с ним Иоанникий переводил его слова. Потом
воин начинал хохотать, глядя на огонь, даже придерживая руками
колыхающийся живот.
- Чему он смеется? - спрашивал Олег переводчика.
- Он смеется тому, что ты проколол вепря копьем, а он вращается на
вертеле, как живой.
Иоанникий, тоже обычно являвшийся сюда к ужину, был другого склада
человек. От него частенько попахивало вином, и в этом отношении он мало
чем отличался от Мелетия, но он был начинен всякими историями, как сладкий
пирог сливами, любил сочинять всякие небылицы и тем снискал любовь Борея.
Если бы, например, Иоанникий рассказывал о рыбе, продаваемой на базаре, то
оказалось бы, что ее купил повар стратига и, вспоров ей брюхо, нашел во
внутренностях номисму или даже написанную на табличке жалобу бедняка на
неправедного судью. Стратиг, не желавший раньше выслушать обиженного,
вынужден был теперь прочитать прошение и восстанавливал на земле попранную
справедливость.
Иоанникий тоже с притворным равнодушием ждал, когда ему предложат
ломоть хлеба с куском сочного мяса, отдающего желудевой горечью и дымком
пахучих трав, обильно посыпанного крупной солью. Челюсти у переводчика
приходили в движение, у него развязывался язык, и, запивая пищу густым
местным вином, он начинал какую-нибудь занятную повесть. Обильная еда
вызывала мысли о голодных. На этот раз история происходила в стране,
которую посетил голод.
- Это случилось в селении, где саранча пожрала все посевы. Некий
человек сказал своему сыну: "Чадо! Видишь, как мы оскудели? Всем нам
грозит голодная смерть. Позволь, я продам тебя. И ты останешься жив, и мы
спасемся от гибели". Сын ответил: "Поступи как знаешь". Отец привел отрока
к вельможе, и тот, взглянув на красивого мальчика, подумал, что тот будет
прилично прислуживать ему за столом, и уплатил за раба что полагалось.
Олег и Борей слушали рассказ с затаенным вниманием. Все это вполне
соответствовало истине. Когда случался неурожай, бедняки часто были
вынуждены продавать своих детей в рабство. Феофания не понимала языка
руссов, но она думала о своем, бледнела от волнения при мысли, что скоро
наступит ночь и она останется наедине с супругом в опочивальне. Мелетий
тоже не знал русского языка, хотя и смеялся порой без всякой видимой
причины. Однако все давно к этому привыкли.
- Отдавая сына вельможе, старец завещал отроку молиться в каждой
церкви, которую он встретит на своем пути. И вот что произошло. Однажды
молодой слуга увидел, что госпожа творит блуд с другим рабом. Он никому
ничего не сказал, но ужаснулся. А госпожа опасалась, что он донесет на
нее, и стала так уговаривать мужа: "Этот новый раб злоумышляет против
тебя. Не подсыпал ли он яда в твою чашу, когда ты пил вино перед охотой?
Разве не почувствовал ты тогда резь в желудке?" Супруг, вернувшийся с лова
совсем больным, поверил жене. А она шептала на ложе: "Судья - друг тебе.
Попроси его, чтобы он казнил того, кто принесет ему от тебя какую-нибудь
вещь, - например, красный плат. Условившись так, пошли с таким даром к
судье нового слугу. Потом мы отправим другого раба, чтобы он принес нам
голову казненного. Этот вполне достоин твоей награды. Он трудится днем и
ночью и всегда готов доставить мне удовольствие".
Олег слушал не без увлечения, но сохранял княжеское достоинство. Зато
Борей весь превратился в слух и даже забыл о своих обязанностях повара. Он
перестал вращать вертел, и мясо стало подгорать. Олег крикнул:
- Не пренебрегай работой, кухарь!
Борей спохватился, и железный прут снова стал поскрипывать на
подпорках.
- Господин послушался злой жены и послал молодого раба к судье, вручив
ему красный плат. Но отрок зашел, по своему обыкновению, в церковь, что
стояла на его пути, и задержался там на молитве. Между тем уже отправили
второго раба за головой того, кого почитали казненным. Этот посланец зашел
не в церковь, а в кабак. Там собутыльники сообщили ему, что отрок молится.
Раб подумал, что, наверное, получит награду от судьи, если сам отнесет
плат, и стал уговаривать юношу: "Ты помолись, а я отнесу судье подарок, а
позднее и ты придешь к нему, и мы вместе возвратимся в дом нашего
господина". Молодой слуга охотно согласился, и судья велел отрубить голову
тому, кто принес платок, как было условлено. А когда явился отрок, ему
вручил голову несчастного, завернутую в тряпицу, и он принес ее госпоже,
даже не подозревая о том, что несет, и господин с женою были поражены
ужасом...
Борей покачал головой. Подобные вещи могут происходить на земле, где
все полно случайностей, и ничего чудесного в этом событии не было. Он
радовался, что услышал такую поучительную притчу, так как страшная история
заставляла подумать о собственной судьбе, а потом снова принимался за свой
кусок мяса. Иоанникий, с удовольствием обсасывая пальцы, рассказывал:
- Сегодня я прогуливался в городе и видел, как люди рыли яму, чтобы
заложить основание для нового дома. Представьте себе, они нашли в земле
мраморную статую какого-то древнего мудреца или законодателя. Это
напомнило мне о том, что я прочел в одном сочинении. Якобы в прежние
времена на острове стояла огромная статуя языческого бога. Она была так
велика, что один палец ее равнялся по величине человеку. Будто бы на
отливку этого истукана пошло пятьсот талантов меди и столько же
обыкновенного железа. Его сооружали двенадцать лет. За высоту статуи ее
называли Колосс. Правая нога идола стояла на одной стороне входа в
корабельное пристанище, а левая на другой, и между ними свободно могли
проходить большие морские корабли. Но однажды на острове произошло
землетрясение, и статуя упала на землю. Когда сарацины временно захватили
остров, их военачальник Моавия разбил истукана на куски и переправил
металл в Сирию. Там выставленную для продажи на базаре медь приобрел
иудейский купец и нагрузил ее на девяносто верблюдов...
Словоохотливый Иоанникий готов был рассказывать и другие истории, не
менее занимательные, но ужин приходил к концу, все вино выпили, и старая
Дула уже готовила на ночь постели. Феофания уверяла, что она утомлена и
хочет поскорее прилечь. Кандидат и разговорчивый переводчик уходили
восвояси, а супруги отправлялись в опочивальню. С некоторых пор положение
в этом доме улучшилось, потому что родители Феофании нашли способы
помогать несчастной дочери и присылали ей необходимое. Олег спал теперь на
пуховой перине. Из окна было видно зеленоватое море. Сладко пахнул лавр.
Князю казалось, что он с утра до вечера ест мед.
Так прошел еще один год, и наступил третий. Никто не знал, о чем
шепчутся на ночном ложе Олег и Феофания, мешая русские и греческие слова,
но в монастыре стали появляться подозрительные странники. Они вели
какие-то переговоры с Феофанией и снова покидали монастырь. Все это давно
заметили кумушки, занимавшиеся стиркой и пересудами на монастырском дворе,
но ни кандидат, ни Иоанникий ничего не замечали, благодушествуя в таверне
"Звезда Камира", у старого Киклофора; Мелетий вспоминал свои подвиги, а
переводчик рассказывал всем, кто хотел его слушать, неисчерпаемые истории
о чудесах и превращениях. Потом неожиданно исчез Борей. Когда удивленный
этим обстоятельством Иоанникий спросил архонта о его слуге, ему ответили
уклончиво.
- Куда уехал твой слуга? - допытывался соглядатай, и стоявший рядом с
ним озабоченный начальник стражи смотрел то на одного, то на другого.
Олег презрительно скривил губы.
- Откуда мне знать? Разве не обычное дело, что рабы убегают от своего
господина?
Кандидат и Иоанникий переглянулись и отправились в таверну, чтобы
обсудить этот вопрос за кувшином вина. В конце концов, может быть, и не
было причин волноваться? Сосланный архонт спокойно проживал в монастыре и
не делал никаких попыток к бегству, за что пришлось бы ответить
наблюдающим перед высшей властью. Однако в харчевне передавали о странных
слухах. Некоторые из посетителей, в том числе таможенные надсмотрщики,
утверждали, что прошлой ночью к берегу подошел какой-то черный корабль,
долго стоял при лунном освещении, а потом поднял парус и ушел в море, едва
лишь занялась заря.
- Сарацины? - с тревогой спрашивал надсмотрщиков Мелетий.
- Или морские разбойники, - объяснял старый Киклофор. - Уже было так
раньше. В царствование блаженной памяти Константина, помню, тоже приходил
разбойнический корабль и пограбил Камир. Тогда они убили стратига Леонтия.
Но вокруг было так спокойно и тихо, так сияло солнце, что не хотелось
утруждать себя излишней мыслительной работой...
Однако спустя некоторое время снова появился в монастыре Борей, так же
неожиданно, как и исчез. Иоанникий и Мелетий хотели допросить его с
применением пыток, но Олег сказал, что слуга бежал и вернулся, раскаявшись
в своем поступке, и поэтому нет никаких оснований наказывать беглеца, и
даже пригрозил начальнику стражи и соглядатаю, что Феофания напишет в
Константинополь о неприятностях, какие ему чинят на острове, и царь строго
накажет притеснителей. Иоанникию было известно, что в столице считаются с
русским пленником и даже неизменно справляются о его здоровье, и поэтому
он поопасался поступить с Бореем сурово, как в данном случае требовал
закон, а ограничился тем, что обо в
...Закладка в соц.сетях
