Жанр: Детектив
Кремлевский фантомас
...ходили, из окон не
смотрели: кто спал, кто торопился. Никто ничего не видел. Чудеса, да и только.
Чудеса, что и Виля припер ни свет, ни заря.
Не меня ли, - думал Костя, - он выискивал? Раньше Виля боялся топтунов, не ходил.
Теперь их нет - заявился.
Костя помнил, как лопотал идиот ему: "Котя, Котя, Котя", - а "Котя" бежал к
Потехиным и слушать лепет не захотел. Или Виля хотел сказать - "Катя"?
Виля ведь мог увидеть что-то во дворе.
"Котя" или "Катя"? Костя повторил с вилиным слюнявым гугнивым выговором - и не
понял.
Кстати, Виля глядел тогда с обидой. Завыл "Выходила на берег Катюша". Он словно
насмехался в отместку.
И не спросить теперь. Жаль Вилю.
Случайно сбили дебила или нет? В таком доме водители все опытные...
Косте, ушедшему в понедельник рано и пришедшему поздно, хмуро рассказала обо
всем Маняша.
Вилю нашли скоро. Он валялся у нашего подъезда.
- Он, - рассказывала Маняша, - лежал как-то нестрашно. Ни кровинки. Будто шел и
прилег. Вызвали скорую. Внутреннее кровоизлияние. Умер по дороге в больницу, не приходя
в сознание. А может, и приходя. Сознание у него неизвестное. А в доме прошел слух, что
утром вылетел из ворот малиновый "Крайслер". Машина потехинской жены.
- Но это слух, - добавила Маняша. - Выезжала не только она. А показаний никто из
наших не дает.
- Дураков нет, - заключил Костя.
Бабушке было лучше. Говорила она почти нормально, но наговаривалась, к счастью, за
день с Маняшей и перед сном, подав голос: "Костик, покушай", - шуршала в постели
газетами.
На плите осталось немножко бабкиных, сваренных Маняшей, щей. Костя хотел доесть
их. Но, вылив в тарелку почти всё, он оставил капельку в кастрюле, чтобы кастрюлю не мыть.
На то есть Маняша.
Вообще, и есть не хотелось, даже домашней еды. Дома было тяжело. Дома стены не
лечили. Неожиданно Косте пришла странная мысль. Неужели их местный убийца - и есть
Яйцеголовый?
Все дороги вели в Рим, к Косте в дом.
Костя зашел к бабушке. Она дремала.
Костя задумчиво подошел к окну и уставился в живую точку на подоконнике.
Это был муравей. Он полз, волоча на себе труп товарища.
В Доме на набережной случалось порой нашествие насекомых. За последние пять лет
прошли пауки, мокрицы, тараканы-альбиносы и тополиная тля. Прошлым летом были
колорадки. В этом мае завелись осы, теперь муравьи. Старики травили их старыми
средствами. Впрочем, нечисть и сама пропадала внезапно, как появлялась.
Вот и Костя ни с того ни с сего залез на кремлевские верхи. Он вообще теперь на
вершине славы. Он без пяти минут хозяин Москвы. В июле он заработал тысячу долларов.
Продавщицы смотрят на него влюбленно. А он тоже волочит дохлятину.
Но Касаткину страшно.
Дело не в том, что именно и про кого именно он напишет. Допустим, Крутикова с
Исаевым не помогали Фантомасу, бандиту ли, чиновнику, вольной ли птице. Вера -
трусиха, слушается начальства, а Гриша - бывший дьякон, и то не бывший, а экуменист.
Хотя отсидеться под шумок под кремлевской землей на тридцати с лишним тысячах метров
- есть где.
Впрочем, если у Фантомаса блат, ему и отсиживаться в подвалах не надо.
Или Францев рвется к царским регалиям, пережив коммунистов? Зачем? Он, по всему,
при коммунистах поцарствовал досыта.
Да нет же, не в том дело! А в том, что вся эта мутная канализация ведет именно к Косте
в дом.
Может, Фантомас - головорез из сталкеров Миши Рахманова?
Оперы с Петровки проверяют всех.
Публиковать результаты МВД не даст: государственная преисподняя - дело
деликатное. Но сказать Касаткину - оно скажет. Костя почти свой.
Нет. Сталкерам Оружейка и Кремль не по зубам. В Москве ловкачей полно, а главных
советских катакомб никто из них и не нюхал.
Яйцеголовый, по размаху, происходит из Дома на набережной.
Катю он привел, как к себе домой.
По всему, Фантомас - здешний жилец. Но тогда зачем светиться?
А чего, собственно, ему бояться?
С другой стороны, Костя - тоже жилец. А сунулся он в тот понедельник, после Кати, к
подвалу - уже висит дэзовский замок.
Значит, Яйцеголовый - человек большой, властный.
Или все это только совпадение?
Бабушка свистнула. Костя оглянулся. Она клевала носом, упершись подбородком в
бантик на ночной рубашке.
Ну правильно! Бант! Убийца из озорства затянул на шее у старухи удавку бантом.
Грабитель из озорства бросил на пол в Оружейке мерзость. И тут, и там - игра!
А тут еще и Виля погиб. Что он видел?
Костя вдруг вдохновился и позвонил слесарю Хабибуллину.
- Кто говорит, кто это, ай? - раздался резкий женский диспетчерский голос.
- Из двести пятидесятой. Касаткин Константин.
- Касантин? Нету вам Васи.
- А когда будет?
- Будет, будет. Никогда. Запой у него, ёп мин кельды сара акбар новые русские бара
тураса рахман моя
не знает.
Касантин вернулся к окну. Муравей уволок свою ношу, очистил подоконник. Учись,
Касантин.
24
РАЗБИТОЕ КОРЫТО
Окончился кошмарный июль.
Вся надежда была теперь у Кости на август. Хотелось взять хоть пол-отпуска,
помириться с Катей и на досуге убрать падаль, высмотреть негодяя.
В отпуск уйти с 1-го числа Касаткин не смог. Его по-прежнему добивались.
Предстояло несколько тусовок и пресс-конференций. Пришли приглашения на
презентацию в издательство "Фантом", на вечер Чака Норриса в кафе "Планета Голливуд",
на приемы в посольства - французское и почему-то турецкое - и на ужин с Петросяном и
этосамовским спонсором, желавшим познакомиться с блестящим этосамовцем.
И Костя решил так: если уехать нельзя, то он останется в Москве, но дома. В редакцию
ни ногой. С 8-го числа он две недели поживет в свое удовольствие.
Без Кати идти никуда неохота. Но помириться тоже не удалось. Во вторник утром Костя
поехал в Митино объясняться, но в Катиной норе с августа, оказалось, поселился другой
жилец.
Неужели она сняла новую? Любая квартира как минимум вдвое дороже ее этой.
На какие, спрашивается, шиши?
В библиотеке Катя не взяла трубку. Костя рванул в "Рибок", купил себе мягкую черную
куртку во вкусе наркокурьеров, нарядился в нее и подошел к шести к Горьковке с цветами и
пирожными.
Неудачно.
Катя вышла с сухим человеком в темном плаще и очках. Она безостановочно говорила.
Видимо, нарочно, чтобы Костя не подошел к ним.
Гипса у Кати на руке уже не было.
Зря Костя старался, выбирал розы.
Касаткин нырнул в подземный переход, миновал Ленинку, прошел мост, добрел до
подъезда...
Стоят и едут машины, ходят люди, на Доме на набережной висят безволосые
яйцеголовые Фантомасы.
Мания преследования.
Ведь это всего-навсего мемориальные доски. Символические гладкие темена:
Котовский, Демьян Бедный-Придворов, Серафимович, Шверник, Бабушкин в кожаном
авиашлеме, гладкозачесанная Фотиева...
Что ж, яблоко от яблони. Отцы были буквальные Фантомасы, псевдохозяева, теперь
дети с локонами лезут в лысые Ильичи, хоть и скинули папаш. Дети, может, и не их родные.
Но это неважно. Совок был - общий. Засели они все в цитадели.
Этот гигантский дом связывает и кражи, и кровь. Без него все распадается. В конце
концов, не берсе-невский, так другой такой же - "дом". "Дом" связывает всех: старух,
любителей цацек, старых лагерников, бывших функционеров, Францевых, диггеров, Веру
"Хю-хю-хю", Роджерса и, может быть, но это
вряд ли, Катю.
Глупый Виля что-то понял. А умный Касаткин - нет.
Все сейчас были при деле. Милиция рылась в картотеках. Газеты, за неимением
лучшего, фантазировали и философствовали об искушении властью и тайнах
Кремля.
А Константин Касаткин сидел у разбитого корыта.
КОФЕ, КОНЬЯК, ПИРОЖНОЕ
- Костенька, помнишь "Операцию "Святой Януарий""? - спросила Лидия
Михайловна.
Вторник 2 августа Костя окончил у Фомичих кофейком с Катиными пирожными,
розами. Заодно он вручил Маше конверт с сотней за бабку за июль.
У Фомичевых Костя нашел себе прибежище.
Женщин, пусть старых и зануд, Касаткин всегда предпочитал мужчинам.
А своих людей вокруг было много. Костя, любя человечество, своими, впрочем, считал
всех, даже Яйцеголового. Да он, - чувствовал Касаткин, - и социально, видимо, был
близким.
Костя мучительно, в голос, вздохнул.
- Костенька! - повторила Лидия
- А?
- Помнишь?
- Что?
- "Святой Януарий"?
- Нет.
- Мам, откуда ему помнить? Это было при Рюрике.
- Господи, и правда. Костя - дитя. Там тоже грабили.
- Где? - спросил Костя.
- В фильме. Чтобы взять драгоценности, разбили стекло.
- Бронированное?
- Ну да!
- И как же разбили?
- Били-били - не выходит. Наконец отчаялись. Швырнули в стекло чем-то с горя -
и разбили. Оказывается, попали в критическую точку.
- Наш Фантомас умней, - решил Костя. - Плеснул кислотой.
- Что же это за кислота, Костя? - спросила генеральша.
- Неизвестно. Смесь.
- Костя, скажи ты мне, что же это такое теперь творится?
- Не теперь, мам, - спокойно сказала Маняша, сощипывая орешки с верха
пирожного. - КГБ и раньше всё умел. Не знаешь, что ли.
Генеральша опустила глаза.
- Георгий Михайлович был на руководящей работе.
- Не всегда.
Генеральша тоже отщипнула орешек.
- Он не выдавал секреты кому ни попадя.
- Кому ни попадя, - думая о своем, повторил Костя.
- Секреты были и до них, - сказала Маняша. - Посмотри на свою брошь.
Брошь была кондово-советской, с филигранью и шариками. Такие производил
Свердловский завод "Уральские самоцветы". Наверное, подарок квартиранта, Октября
Бодайбо.
Лидия опустила глаза себе на бюст, потом подняла и величественно распрямилась.
- Ну и что моя брошь?
- Видишь: зернь, - авторитетно сказала искусствоведша Маняша. - Наши
подражают старым мастерам. Только старые готовили в один миг - россыпь. А новые уже
не умеют. Делают в час по зернышку.
Снова взяли по пирожному.
- Что ж ты раньше молчала? - удивилась Лидия. "Удивилась знаниям родной
дочери", - подумал Костя, подперев кулаками подбородок.
- Подумаешь. КГБ тоже молчал. А теперь разговорился за деньги.
- И ты разговорись.
- О чем?
- Об этой... зерни.
- На зернь нет покупателей.
- Я покупатель! - раздался громовой голос.
Дружная троица подскочила, а Лидия к тому же звонко уронила на блюдце ложечку.
В дверях стоял Октябрь, в стандартном спортивном черном костюме. Куртка была на
Октябре также модная, та же, что у Кости.
Октябрь, держа кейс, пьяно покачивался. Физиономия у него не духовная, гладкая, как у
дамы после массажа. Глаза то сладкие, то колючие.
- Эй, бабешки! - начал было он.
- Приехали, Октяб Георгич, - перебила Лидия. Октябрь охлопал себя, как ухарь,
изображая русскую пляску.
- Живем, бабешки. Жилка - две тонночки!
- Что - две тонночки? - сухо спросила Маняша.
- Две тонночки золота нашли на реке Поперечной.
- О-о-о! - протянула Лида.
- Теперь вы богач, - закончил Костя.
Октябрь замер, кольнул глазами, снова расплылся и еще поплясал, приговаривая: "Эх,
да я, да эх, да я". Потом подсел к столу, между Костей и Маняшей, на угол, приставив кейс к
ноге. Скособочился, щелкнул замочком, сунул в кейс руку, брезгливо вытащил черный ком:
- Хламида твоя, Машка, прости, уехал в ней сослепу.
Маняша взяла, развернула. Оказалось, это пропавшая раньше кофта.
Лидия с Маняшей глянули на Костю.
- А мы на Гошку грешили. А он, бедный, совсем спятил, забрали его в Кащенку.
- Все там будем, - рассеянно буркнул Октябрь.
Он снова пьяно пошарил в кейсе, выронил, не заметив, скомканную бумажку, вытащил
большую бутылку коньяка "Реми Мартен", взмахнул ею, дешевый пижон, со стуком
поставил на стол.
- Богач у нас Горбач, - сказал он.
- Горбачев - уже не актуально, - возразил Костя.
- Не актуально. Зато, когда они с Рыжковым сказали - туши свет и хапай, кое-кто
нахапал. Тоже, скажешь, не актуально?
И Октябрь упер глаза в Касаткина.
- Не грабить же вам их, - как бы отмахнулся Костя.
- Нет. Мы другим путем... Ну, да ладно... - Октябрь налил всем коньяк до краев,
звякая горлышком о края стопок и оставляя лужицы. - Будет и на нашей улице
праздник.
Он поднес стопочку к остальным трем, чокнулся.
- Бабочки, будьте. А где барышня? - Барышню, Катю, Октябрь Георгиевич, по его
словам, уважал. Маняша уронила ложечку на пол.
- Где, где, - сказал Костя и полез под стол за ложечкой спасаться от ответа.
Бодайбо о Косте тут же забыл. О женщинах, казалось, тоже.
- Я на них управу найду.
- На кого, Октяб Георгич?
- А то наворуют и на Кремль указуют. А тот и подставляет им вторую щеку. Ну,
ничего, я им подставлю хрен.
- Ох, Октяб, Октяб!
- Цыц. Мне Коська подмогнет. Да, Кось? Это было последней каплей. Костя встал.
- Костенька, куда же вы! - сказала Лидия.
Маняша пошла проводить, поджав губы.
Никогда она не покажет, что ей что-то неприятно. Боится быть искренней. Ну и дура.
Пора привыкнуть, что есть на свете друзья.
Костя пошел к себе огорченный. Не помогло и то что съел он четыре пирожных.
"Что ты беспокоишься, - говорил он себе. - Бодайбо вне подозрении. Реку
Поперечную к перначу никак не привяжешь".
Костя вошел в квартиру, зажег свет, развернул подобранный у октябрёвой ноги комок.
Талончики: автобусный, банный без даты. Два московских чека: сегодняшний, "thank
you" на тысячу, значит, "Реми Мартен", и трехдневной давности "рибокский" на две тысячи,
это его костюм, еще новенький - из брючной штрипки, Костя под столом видел, торчал
пластиковый хвостик от ярлыка. Интересно, а говорит - только приехал.
Да нет, что ему врать. Он человек деловой, точный. Сказал - в августе, значит, в
августе. Если он вернулся раньше, то, значит, просто гулял у бабы. На фиг ему
докладываться, где он и что.
Костя засыпал неспокойно. Надо сказать Минину. Касаткин - не стукач. Как говорит
Джозеф, я не стучать, я говорить. Да сами оперы, наверно, знают. Сказали - отрабатываем
всех.
Да, но у него за стенкой Лида с Маняшей. А что он им сделает? Спи, Костя.
По-настоящему неприятно было, в общем, одно: отношение Бодайбо к хозяйкам. Он
был ласков, но лицемерно. А порой в глазах у него мелькала рептильная злоба. Мол, все вы
- дрянь. Такой же взгляд у "особо опасных" на стенде "Их разыскивает милиция".
А достал бы Бодайбо кислоту? Он - крепкий хмырь из того же теста, что и
комитетчики. Рыбак рыбака... Технолог он, между прочим, тоже алхимик...
У Кости схватило живот.
На нервной почве?
"Или этот хмырь отравил меня цианидом в коньяке?" - вдруг решил Костя.
Отпустило.
Ничего. Я, как Распутин, заел пирожным.
"Пирожное - великая вещь", - успокоил себя Костя, уходя в сон.
ЛОБОВ - АСАХАРА
Костя проснулся с мыслью о Маняше. Разумеется, влюбиться в нее он не мог. Но
Маняша - женщина, и без нее скучно. Век бы смотреть, как движется она по кухне, хоть она
и кочерга.
Кротость, мытье стариков, хмурое лицо, сохлое, но с твердым мужественным взглядом.
Всего этого достаточно, чтобы стать интересной. Возраст тогда неважен. Маняша молода как
вечная дочь.
Но еще больше волновало Костю Маняшино тайное страдание. Это и понятно. Без
любви не может никто.
Касаткин подозревал, что Маняша в него влюбилась. Должна же наконец. А больше не
в кого.
Костины подозрения имели основания. Ее нервная ревнивая реакция на Катю. Жажда,
под видом ухаживать за бабушкой, приходить к нему. Любование, спиной к Лидии,
Костиными движениями, торсом. Скрытая грусть в дверях, когда он уходил.
А самое главное - у Касаткина появилось чувство власти над ней. Костя видел, что
водит, как кукловод, ее сердце на веревочке. Потому Маняша и хмурая, что принадлежит не
себе, а ему.
Эта Маняшина явная в него влюбленность волновала и очаровывала Костю больше
всего.
Но, увы, Маняша была совершенно непрезентабельна - тускла, смешна, неэлегантна. О
том, чтобы показаться с ней на тусовке, и думать нечего.
Может, и можно одеть ее в бесформенный балахон и выдать за талантливую
художницу. Даже Маняшины говнодавы сошли бы тогда за классные ботинки "Док
Мартене". Точно в таких же щеголяет женевский чиновник. А женевец чувствует стиль и
понимает искусство, и не только великое, но и постсоветский концепт, включая поделки
Брускина. В Женевском же, кстати, музее висят рисунок Первухина "Орхидеи" и картина
Булатова "Добро пожаловать на ВДНХ".
Но Касаткин решил отдохнуть и от работы, и от тусовок. Влюбленная женщина лучше
всего.
- ... Святителя Иоанна сегодня, - бархатно произнес отдохнувший Борисоглебский по
радио. - Завтра церковь празднует день равноапостольной Марии Магдалины.
Это судьба. Надо поздравить Маняшу. Хотя, тоже мне, Магдалина.
- Маняша, - сказал он, набрав фомичевский номер. - Вы живы там с мамой?
- Живы.
- Живот не болел?
- Болел.
- Прошел?
- Прошел.
- Поздравления завтра примешь?
- Нет.
- А у меня дома?
- Не знаю.
- Живот не заболит, ручаюсь. Молчание.
- А?
- Приму.
Навязываться на именины к Фомичихам, чтобы тратились они на угощенье, Костя не
мог. И потом Костя понимал: при ядовитом Октябре за столом неспокойно.
- Значит, отмечаем у меня завтра?
- Да.
Костя убивал двух зайцев. Можно, во-первых, словить кайф, поймать на себе
влюбленный, тем более, тайно, взгляд и, во-вторых, поразмыслить, созвав в гости кандидатов
в негодяи. Сам у них не нагостюешься.
Осталось успокоить Блавазика. Петросян просил Касаткина встретиться с этосамовским
спонсором.
Встречу назначили на сегодня, днем.
Японско-российский культурный центр находился на Лубянке, как нарочно, если не
намеренно, недалеко от редакции, в Варсонофьевском переулке, рядом с бывшими гаражами
НКВД.
Странно было видеть в родном московском бельэпокском особняке с колоссальными
окнами - азиатские карликовые двери подъезда.
Касаткин вошел в голые игрушечные помещения.
Мебельца - простая. Не то детская комната, не то кабинет следователя во внутренней
лубянской тюрьме.
Правда, у входа стояла сияющая "Субару" последней модели. Это облагораживало
нечеловечную обстановку.
В приемной гостиной висело два портрета - Секу Асахары и Олега Лобова.
В следующей зальце, полутемном ресторане, уже сидели Блавазик и японец, похожий
на русского бурята.
Японец представился.
- Виктор Канава, - сказал он.
Канава говорил по-русски с ошибками, но, как монголы или казахи, без акцента.
Он покивал Косте и уткнулся в тарелку.
Блавазик и Костя также молчали.
После ночного поноса Костя обещал себе не есть.
Но чтобы не сидеть, как просватанному, пришлось заняться кушаньями. Порции, к
счастью, были микроскопические. "Рыбьи глаза" - похожие на черную икру глазочки
пучеглазой золотой рыбки тойсо - оказались так мерзки, что он проглотил их, как таблетки
в скользких капсулах, а из маленьких голубцовых суши, разодрав палочками зеленую
облатку, выел рис, больному животу замечательный.
Говорить с Касаткиным японец Виктор упорно не жаждал. Сближение, значит,
символическое. Зачем?
Костя завел дежурные разговоры, но Виктор-сан молчал, а Блавазик молча в полумраке
моргал.
Костя вспомнил Катино: "Как Вий".
Взгляда у Петросяна не видно. Только шторки армянских ресниц тяжело: вверх-вниз,
вверх-вниз.
Продолжать молчать стало невозможно. Костя пустился в тривиальную застольную
лирику, сказал, какая прекрасная вещь - свобода.
Японец не реагировал.
"Ну, Блавазик, ты этого хотел?" - с укором взглянул Костя на шефа.
Но шеф и Канава-сан встали. Костя тоже.
- Молодец, Кося-сан. Мы надеемся на вас, Кося-сан, - сказал Канава и вдруг вложил
ему в протянутую на прощание руку ключи. Вложил и накрыл Костину ладонь с ключами
Костиными же пальцами.
- Что это? - удивился Костя.
- Это вам, Кося-сан. В Москве химия - не надо. Зарин - не надо. Газета - надо. Вы
писать оцень холо-со. Мы довольна. Кремль знает: Канава-сан - "Эта Самая".
От имени "Аум-Синрикё" Канава подарил Касаткину ту самую сияющую "Субару".
Стоила она, как знал Костя по рекламам, состояние.
У Касаткина потемнело в глазах. Неужели его покупают?
И как тут быть?
Если рассудить спокойно: отказываться от дара - грубость. Канава ничего не требовал,
а Касаткин ничего не обещал. Спонсор наградил Костю за хорошую работу. Но плясать под
японскую дудку Касаткин не собирается. Машину он в любой момент может вернуть.
Водительские права у Касаткина были со времен журфака. Но за руль Костя не сел.
"Субару" пригнал на Берсеневку во двор шофер, наш, тоже неразговорчивый, парень.
На всякий случай Касаткин позвонил в МВД. Соловьев выслушал и равнодушно сказал:
"Владей".
Ни "Аум-Синрикё", ни Виктор Канава следствие не интересовали. Спонсор был, таким
образом, хозяином всего-навсего "культурного центра" в тихом переулке.
Теперь во дворе Дома на набережной среди иномарок лучшей машиной стала Костина.
Касаткин, правда, боялся считать ее своей, но она принадлежала ему.
А ведь, в сущности, благодетелем его был не Канава, и не Петросян, и не Соловьев, а
яйцеголовый инкогнито.
Всю ночь Косте снилась безволосая голова с лицом Лобова и слепыми глазами
Асахары.
ФАНТОМАС - БАБУШКА
Проснулся Костя почти параноиком. Мания преследования разыгралась.
Само собой, Фантомасами он представлял всех, кого в честь Маняши позвал сегодня к
себе на Мариин день. Но это полбеды.
Как свахе всякие брюки - жених, Касаткину каждый человек казался потенциальным
Яйцеголовым.
Неожиданно позвонил "оружейник" Гриша Исаев. Он звал в Оружейку на выставку
"Сила православия".
Выставка как выставка. Благотворительная. Проводилась по инициативе Московской
Патриархии при содействии фонда, который основал отец Мень.
Но вырученные от выставки средства шли в помощь нижнетагильской епархиальной
библиотеке, сжегшей книги самого о. Александра, а заодно о.о. Шмемана и Булгакова. И об
этом можно было написать интересно. Касаткин, однако, думал теперь только о Фантомасе и
смерти старух.
- Спасибо, Григорий, некогда, - сказал Костя.
Но, видя Фантомаса во всех, Касаткин примерил безволосую голову и к патриарху. А
ведь и любой священнослужитель, тем более священноначальник, мог наводить
робингудовскую справедливость и грабить панагии и перначи, чтобы заполнить Патриаршую
ризницу. Ходы под бывшим Чудовым монастырем знали все выпускники СвятоТихоновского
института.
"Ну, нет, - окоротил себя Костя, - хватит, так жить нельзя. Скоро я заподозрю, что
Фантомас - моя бабушка".
Бабушка, кстати, зашевелилась. Приходила врач, села к ней на постель, похлопала по
руке и сказала:
- Дружочек, надо вставать, двигаться.
Бабушка встала и задвигалась по стеночке к туалету.
Итак, следовало купить угощенье для именин.
Костя сбегал вниз, хватанул всех, какие были, салатиков и колбасок и настоящий
венский шоколадный торт "Захер".
Подарок Маняще Касаткин не хотел покупать роскошный. Она стеснительна, смущать
ее нельзя. Маняша и вообще считала бедность добродетелью.
В киоске с газетами, расческами, зубочистками и прочим сорочьим счастьем Костя
купил платочек, красную ковбойскую, но дешевую бандану.
Вечером парадного застолья у Кости не было. Гости заходили побыть по-соседски, кто
когда. Одни ели, другие ходили, приходили, уходили, возвращались и вставали покурить.
Брюханов и Кусин прибыли первыми и сидели сиднем.
Потом пришли - Лидия и Лидины местные подопечные старушки, всегда готовые
покушать и посмотреть на гостей.
Потом Иванов, Володя Потехин, его Джамиля тоже, хотя у нее в последние дни были
неприятные выяснения в милиции по поводу сбитого Вили.
Аркаша Блевицкий со товарищи.
Порфирьевская Тамара, уважавшая Маняшу, явилась в длинных жемчужных бусах,
ажурном черном платье, яркой помаде и с кавалером-циркачом. Видно было, что пришла она
не к Маняше. Барабанова, как всегда, жаждала сплетен и общества.
Пришел нижний мистер Роджерс. Он заглянул к Косте, будто зашел случайно. Однако
он сел и засиделся. Его, правда, стеснялись, и с ним в первые четверть часа занимался лично
Костя. Дальше Джо освоился и жадно слушал, хотя, кажется, ничего не понимал.
Костя с Маняшей по очереди то ухаживали за гостями, то присоединялись к ним сами.
Но Костя, разумеется, всё время был начеку.
С кражей оружейного пернача дело стало проясняться.
Убитых соседских старух Касаткин связывал теперь именно с ювелирным грабежом.
Роза Федоровна имела ценности, более того, открыто кормилась ими. Няня Паня ценностей
не имела, зато жила при Розе и знала всё, что знала она, и наоборот. Обе перед смертью
хотели сказать что-то интересное.
А что, собственно, говорила Паня? Дело было у Кости за чаем. Костя сказал про
парочку. А Паня: парочки у нас сахарные. Сказала: чё им ходить, а ходют и ходют. И почемуто
ей было смешно. "Вчерась, - сказала она, - совсем смех".
То есть Паня не удивилась, не выругалась, не испугалась - засмеялась, значит, кто-то
не опасный, понятный, знакомый, свой.
Идиот, Касаткин! Ничего не спросил он у этой Веры Хю-хю-хю! Она же ясно сказала:
позвони, Костенька. Значит, она хотела сказать еще что-то.
"Что же сказала ей Паня? Надо позвонить Хю-хю-хю, пока жива".
Ждать Костя уже не мог. Он вышел в кухню, набрал крутиковский номер. Гудки.
Проклятое лето, Крутикова, наверно, в отпуске.
А счастье было так возможно. Маняша спиной к нему скидывала остатки с тарелок в
мусорное ведро. При слове "счастье" Костя нечаянно уперся глазами в старенькую юбку.
Только теперь он вспомнил, что забыл поздравить именинницу. Решительно, один Фантомас
на уме!
А в самом деле, вдруг яйцеголовый - здесь, за столом, ест свой кусочек "Захера"?
Алиби на воскресенье 17 июля опять было у всех Костиных близких, хотя и тут
стопроцентно подтвердить никто ничего не мог. Возможную кандидатуру в негодяи
оставалось выбрать методом исключения.
Наименее вероятные яйцеголовые - Брюханов, Лида с Маняшей, Катя, бабушка и он.
Брюханов еле-еле душа в теле. Лида с Маняшей не тем живут. Катя нет, Катя - это Катя,
Костина подруга. Бабушка - вообще лежачая. А сам он не украдет и не убьет даже в
кошмарном сне.
Физических возможностей больше у Блевицкого, Кусина и Тамары. Но психологически
они не тянут ни на убийц, ни на головорезов, знающих стратегические подземные ходы.
Кусинская суть - диссидентство. Блевицкому с дружками слабо. Тут руки не алкашные, не
дрожащие. Наглость и озорство Я
...Закладка в соц.сетях
