Жанр: Детектив
Кремлевский фантомас
...лся он с неофутуристами. Девушкам читал стихи знаменитого друга-кружковца
Красилыцикова:
Мы, лирики и шизики,
обходимся без физики.
Кусина в университете не тронули. Хотя смирным он не был. На первом курсе он
присутствовал при неслыханном деле: поэты в косоворотках и смазных сапогах сели в
университетском коридоре на пол и ели тюрю. А кончая уже химфак, Кусин на ноябрьской
демонстрации вместе с другими студентами развернул плакат "Руки прочь от Венгрии".
Кусин был лишь вызван и пуган.
Ребят посадили, а Борис бежал в Москву.
А там ни кола, ни двора.
В поисках твердой почвы Боря крутился в редакциях, попался Порфирьеву, тот взял над
ним шефство, но напечатать его не успел - Кусин отправился наконец по этапу.
Вернулся Борис Сергеевич инвалидом и устал. Молодое прошлое как отрезало. Но
комплекс провинциала Кусинстарик не изжил. Он уважал научную интеллигенцию и был
демократом - в смысле говоруном и риториком.
Жил Борис Сергеевич один. Он не женился из больного самолюбия инвалида.
- Значит, вот, Костя, какие дела, - прошипел он.
- Да, такие, - пришлось ответить Косте вместо того, чтобы спрашивать самому.
- Ну, что, посадили их?
- Кого?
- Новых ваших русских. Потехина с Ивановым.
- Да разве ж убивали - они?
- Они, не они! Всё равно одна шайка.
- Какая шайка?
- Какая ж у нас шайка! Кремлёвская.
- Что вы, Борис Сергеич, - удивился Костя. - Вовка с Кремлем не связан.
- Не связан! - яростно зашептал Кусин. - А что бы он мог без них! Нахапали новые
правители, теперь заметают следы.
- Но при чем здесь Роза с Паней?
- Язык у старух длинный. Ворчат они, народ возмущают. А народ за старух горой.
- Но Роза не ворчала.
- Ну, Паня. Она ж уборщица, всю ж подноготную видела. А с Розкой она делилась.
Розку Паня любила. Небось, за твоей бабкой не ходила так.
- Вообще никак. Не захотела.
- Короче, смерть старухам! - просипел он, брызгая слюной. - Вон, и у тебя бабка
ворчит, и соседки твои брюзжат, генеральша с дочкой.
- Лида с Маняшей - да, но бабка не ворчит, она еле говорит. Она после инсульта.
Костя автоматически отвечал, но на слове "инсульт" опомнился. Он пришел сам
спрашивать, а сидит, как на допросе. Ишь, Кусин, старый конспиратор, хитрец.
- Борис Сергеич, я же принес вам порфирьевские книги. И тортик.
- Тортик, - зашипел Кусин, - какой еще тортик? Мои это книги, а не Порфирьева!
- Как - ваши?
- А так. "Большое время" - мой роман! Я написал! "Большое бремя". Порфирьев
меня посадил, а роман напечатал под своим именем. Одну букву переделал. Да еще мне, гад,
сказал: "Ты химик, вот и похимичь на химии". Я и химичил семь лет. Отхимичил себе всё на
хрен.
- Зато сохранили честь, - сказал Костя.
- Много ты знаешь.
- Это все знают. Лучше химичить, чем подписывать позорные письма.
- Я и писать разучился.
- Слуцкий, как подписал против Борис Леонидыча, тоже разучился.
Кусин выпустил пар и приятно обмяк. Сосудистая краснота сошла с его лица и шеи.
- Чайку, что ль, - шепнул он. Слюной он уже не брызгал.
- А книги, Константин, забирайте. - Знать не знаю никакого Порфирьева. Я и к
Розке-то ходил из мести. Она, как видела меня, так вспоминала, что муж ее - говно. Я его
книг и на подтирку не возьму. Говном жопу не подтирают.
"Что же такое внутренний голос? - задумался Костя, волоча коробку с Порфирьевым
обратно к "Чертановской".
В конце концов, его, если понять его суть, можно использовать как компас.
Вернувшись, Касаткин раскрыл словарь Даля и перечел статью "Голос". "Голос, как в
жопе волос, - пояснялось в конце статьи, - тонок, да нечист".
14
КТО СЛЕДУЮЩИЙ?
Перед сном Костя набрал Катин номер. Ди-и-инь. Ди-и-инь. Ди-и-инь.
- Ну, допустим, убить старух мог любой из наших, - говорил Костя, пока
раздавались гудки. - Но из-за выгоды, даже крупной, нормальный не убьет. Тем более
жалкую уборщицу.
В трубке повторялись звонки.
- А нормален ли Блевицкий? А Иванов? А Потехин? А Джамиля? Да взять того же
Хабибуллина. Джозеф тоже гусь. Мягко стелет, а дверь захлопнул перед носом.
Неужели прав Кусин? Неужели сильные мира сего воюют с недовольными старыми
перечниками? Но у нас ворчат все. Тогда - кто следующий? Брюхан? Фомичихи? Нет,
исключено!
На том конце провода сняли трубку и тут же положили на рычаг. Пи-пи-пи-пи-пи.
"ВИХРИ ВРАЖДЕБНЫЕ ВЕЮТ НАД ПАМШ
Старухи старухами, а, вообще, в июле жизнь остановилась. Прошлым летом было
наоборот. Экономика, казалось, вот-вот даст дуба. И газетам поэтому жилось хорошо. То
аграрии наделали агрооблигаций и отказались платить, то шахтеры ели стряпню москвичек и
мороженое в пикете у Белого дома, и падали акции. А в это лето подозрительно ничего не
случалось. Даже тележурналистки Царапова и Морокина занялись незначительным. На их
ток-шоу обсуждалось, дорог ли билет в Кремль.
Но действительно ньюсмейкерами теперь стали туристы. Многолюден был лишь
Манеж.
Газеты принялись обсуждать Манежный подземный торговый центр. Оказалось, он
нарушил экологию. Воды пошли подмывать Кремль. Часть Дмитровки уже рухнула, а Дом
Пашкова стоит на соплях.
- Абиватэли интэрэсуются, - сказал этосамовцам Блавазик.
- Обыватели всегда интересуются всем э-э-эта-ким, - пренебрежительно пропела
Виктория.
- А "Эта Самаэ" и эсть этакаэ, - уточнил шеф. - Нэобъяснимаэ! Дух! - добавил он
и воздел руку с перстнем.
- То есть канализация, - насмешливо сказал Борисоглебский.
- Ладно, - сказал Костя. - Канализация, так канализация.
Петросян уехал отдохнуть. Это было в понедельник, 11 июля.
Нестерпимая жара кончилась, стало ровно жарко, каникулярно и просторно. Казалось,
между небом и землей разгулялся, и правда, чей-то дух. Время высвободило место для
событий особенных.
И все случилось.
12-го Костя договорился с диггером Рахмановым Михаилом о спуске. В мэрии им не
разрешили бы, но неважно. На всякое "нет" в новые времена, если спорить и судиться,
находилось "да".
Рахманов гулял под землей как самочинный подземный смотритель. Ему никто не
мешал.
Тип он был эффектный, с косичкой. Телевидение показывало его с удовольствием и тем
самым как бы охраняло его.
Вообще-то Рахманов стал героем в славные дни белодомовского противостояния.
Рассказывал он о подземных чудесах. Видел он, дескать, как под Кутузовским выводили
кого-то. Говорил и о крысах в человеческий рост. Рахманов, понятно, искал славы, точней,
спонсоров.
Служить Рахманов не хотел. Так и бродил под городом. Рябой, хмурый, с косицей, в
черной ветровке.
Касаткин мог вообще не спускаться. Блавазик разрешил бы ему просто
нафантазировать. Но Костя любил факт.
С Мишей Рахмановым Касаткин встретился днем 13-го у памятника Марксу. Утром
Рахманов не мог. Странная занятость у подземного бродяги!
Однако время спуска оказалось очень удачно: после жары хлынул дождь. Народ
разбежался.
Сквер опустел. Вдобавок вокруг шла стройка. В данный момент она была заморожена.
Но сквер был огорожен бытовками друг на друге в два этажа. С обеих площадей ничего не
видно.
На лавке у памятника сидел лишь сонный хмырь.
Касаткин и Рахманов встали у каких-то щитов и досок, открыли люк, спустили лесенку.
Условились так: Костя спустится, пройдет метров пятьсот, Рахманов откроет ему люк и
скинет лестницу в Александровском, в тихом местечке на травке, где когда-то Мальков сжег
останки Фанни Каштан.
Костя натянул черную снайперскую шапочку, слез и осмотрелся.
Под ногами чавкало, где-то внизу шумела Неглинка.
Кружок неба и человеческое лицо вверху исчезли. Стало жутковато. Но жуть быстро
прошла.
Костя ожидал клоаку, трупы и черепа. Подванивало.
Инженер-пионер Левачев в прошлом веке писал, что было там, как в аду.
Но нет, сейчас ничего такого.
Безвестные советские рабочие постарались. За сто лет ад стал почти раем.
Армейский фонарь не понадобился.
Просторный ход.
Если встать лицом к Кремлю - налево и вниз ответвление к Лубянке и Мясницкой.
Писали, что там - сталинский сектор. Сталин живал там.
Прежде Касаткин спрашивал Рахманова, каков сталинский туннель. Рахманов не
ответил, но, получив от Кости сотенную, четко сказал:
- Люкс. Люстры, ковры, плевательницы и пальмы.
Касаткин встал спиной к Мясницкой.
Вокруг гул метро и наверху ливень.
Туннель широк, ровен и относительно чист. Что чего подмоет? Подземные сталинские
многоэтажные хоромы не нарушили тектоники Чистых прудов. Подземный лужковский
магазин - всего-навсего в три этажика.
Кучки под ногами и налет на стенах и своде рассматривать было ни к чему. Все тут
хожено-перехожено. Гул вод и трансформаторов успокоил Костю.
Еще десять шагов - и облило дождевой струей из незримого уличного отверстия.
Костя перешагнул, кажется, мышиный скелетик, дошел до развилки, поднял какую-то
штучку. Она блестела, как гривенник на асфальте.
Рукав туннеля опять уходил налево к мавзолею, а Косте следовало идти прямо еще
триста метров. Опять кружок света с рахмановским лицом наверху и темнеющий в
перспективе, вдоль Кремля, путь по прямой.
Касаткин вылез, отпустил Рахманова, потоптался на травке, особенно в этом углу
густой, шелковой и зеленой - видимо, от каплановского удобрения. И наконец он разжал,
замирая, кулак.
На ладони лежал Катин слоник "Сваровски".
"Эксклюзив", - вспомнил Костя бойкий продавщицын выговор.
То есть, таких брошек в Москве больше нет. Есть, может, только на фирме в Вене.
Значит - или австрийка была в туннеле, или Катя.
Австрийка в туннеле, понятно, не была.
С Катей Касаткин не говорил с июня. После "гадюшника и хлева" она не объявлялась.
Костя почти обиделся сам. Он заставил себя не беспокоиться о подруге.
Теперь не беспокоиться он не мог.
Что делала Катя в туннеле? Она не авантюристка. Она - прелесть и честная душа. Она
ангел и библиотечная труженица.
Она странна, но совершенно невинна.
О тектонике Костя и думать забыл.
Он примчался в редакцию и набрал Катин номер.
Телефон не отвечал.
Костя позвонил Кате на службу. В журфаковской библиотеке сказали: Екатерина
Евгеньевна в недельном отпуске.
Касаткин занялся подземным очерком.
Написал он художественно, чтобы не возмущать инженеров. Но писал без огонька.
В шесть Касаткин встал и поехал к Кате в Митино.
Двенадцатиэтажная многоподъездная махина стояла у самого кладбища. Белели
современные обелиски героям-чернобыльцам. Напротив стоял современный
многоподъездный дом.
Дом известного гостиничного типа: на каждом этаже километр дверей по обе руки.
Четыре лифта на ремонте. Лестница до двенадцатого этажа усыпана подсолнечной
шелухой, в пролетах на подоконниках сидят компании с пивом или просто так.
На предпоследней площадке Костя открыл дверь с выбитым стеклом и вошел в
коридор. Из конца в конец кавказские малыши гоняли на трехколесных велосипедах.
Катина дверь. Костя позвонил. Кати не было.
Костя спросил у детей: "Не видели тетю отсюда?" Дети загадочно мотали головой.
Не пора ли бить тревогу? Костя постоял, походил, вернулся, оставил на двери записку:
"Позвони".
Домой добрался поздно.
Позвонил Катиным родителям. Номер он набрал без надежды. Катя звонила им редко:
они были недовольны, что Катя сняла квартиру, и все еще воевали с ней. "Нельзя, - кричали
они, - тратить на квартиру всю зарплату!"
Но Катины родители знали кое-что. Катя позвонила им вчера и сказала, что всё в
порядке.
- А где она? - спросил Костя.
- А разве не у тебя?
Утром 14-го Касаткин снова съездил в Митино. В девятьсот девяностой никого. На
двери белеет Костина записка.
Касаткин поехал в редакцию. По дороге он вспомнил хмыря на лавке вчера утром в
сквере.
Костя кинулся в сквер. Дождь прошел, но солнце не выглянуло, было сыро и ветрено.
Хмырь всё сидел. В ушанке. Лицо - тоже как ушанка, ороговевшее и щетинистое. От
хмыря пахло лежалым.
- Вы давно тут? - спросил Костя.
- Давно-бля.
- Не видели, кто спускался в тот люк?
- Попить-бля нет?
Костя сбегал к метро, купил "Буратино", принес.
Бомж отпил, отхаркался и застыл.
- Не видели?
- Чё?
- Кто спускался?
- Мужик-бля и баба была.
- Когда?
- Вчера-бля.
- Какие из себя?
- В шапчонке, - описал бомж.
- Кто?
- Мужик.
- А баба-то?
- Баба ораньжевая, с хвостом.
"Мужик - я, баба - Рахманов", - понял Костя.
- Нет, не эти. Раньше.
- С утречка-бля.
- Кто?
- Мужик-бля и баба.
- Какие?
Бомж окреп от лимонада и описал подробнее:
- Мужик мелкий, чернявый. На спине белая го-вешка.
- А баба?
- Баба ораньжевая, с хвостом.
"Мужик - Катька: стриженая, с найковской рогулькой. А баба в оранжевой робе -
неужели опять Рахманов? Ну и делец. Сколько же в день он имеет с носа? Но зачем ей
туннель?"
В редакции в четверг Касаткин сидел безвыходно. Что он тюкал на компьютере, не
помнил. Еле дождался конца рабочего дня.
Вернувшись домой, Костя позвонил Рахманову.
- Михаил, с кем ты спускался до меня у Карла-Марла?
- Ни с кем. До тебя я там не был. Я ходил под Моссоветом. Они на меня бочку катят.
Хотел я им доказать кое-что.
- А может, кто из твоих ребят?
- Мои со мной. А что?
- Да наших спускал вчера кто-то.
- Развелось диггеров, японский бог.
Вечером Костя курил на подоконнике. Вчера и сегодня - сороковины няни Пани и
Порфирьевой. Души их прощаются с нами.
- Упокой, Господи, души раб Твоих, Пелагеи и Розалии, - забормотал Костя. -
Прости им согрешения, вольныя и невольныя.
Костя перекрестился.
Он и сам не знал, что именно его мучило: опасность или неизвестность.
В принципе, ничего страшного. На службу Катя звонила.
Просто неприятно, что у Кати обнаружилась своя жизнь.
Возможно, поэтому атмосфера в доме тоже казалась неприятной.
Внизу по двору кружил Вилен. Виле, видимо, было тоже тревожно. Ему не спалось.
А дело, скорее всего, именно в атмосфере. То сухо, то дождь. Виновны в этой Костиной
тревоге геомагнитные вихри.
"Вихри враждебные веют над нами", - раздалось из чьей-то форточки. Ностальгировал
очередной старец.
"Они воюют с ворчунами", - почему-то вспомнил Костя старого лагерника Кусина.
Костя дал бабушке три ночные таблетки и улегся.
Все эти вихри - ложь. И "Варшавянка" - всего-навсего украденный Кржижановским
"Марш зуавов", музыка Вольского, слова Свенцицкого.
СПАСТИ КАТЮ И ЧЕСТЬ
15-го утром в Митино. Записка на Катиной двери белеет.
Ну, ладно, пятница. Мучиться два дня. Сказано: Катя Смирнова выйдет на службу в
понедельник.
Касаткин вихрем в редакцию.
Борисоглебский с Паукером в отпуске.
Костя с Викторией Петровной сдавали воскресный номер.
В час дня Виктория вышла, а Костя достал чипсы и пепси и получил идиотский е-мэйл:
"Смирнова - заложница. Освобожу в обмен на статью. Дашь материал в воскресенье
семнадцатого. Напишешь, что я - хозяин Кремля. Творческих успехов. Твой Фантомас".
Недельная круговерть лишила Касаткина чувства юмора. Костя не удивился и не
засмеялся. Он сказал, конечно: "Что за дичь!" - но жевать перестал. И пакет с баночкой он
отодвинул.
Касаткин начал составлять заказанную Фантомасом заметку тотчас, словно ждал и
дождался команды.
Значит, потому и мутило его все дни.
Разумеется, по е-мэйлу часто приходили послания идиотские. Шутников-читателей
пруд пруди. Но чуткий Костя чувствовал, что история с Фантомасом получит продолжение.
Касаткин сам виноват. Фантомас был нагл и празден, а Костя бросил хулигану вызов своими
"версиями".
Катина брошечка пахла дерьмом. Костя помыл ее "Сейфгардом". Теперь она пахла
приятно мылом и все равно дерьмом.
Но главную опасность Касаткин усмотрел в "пожелании творческих успехов".
И еще было ощущение, что Фантомас - поблизости. Словно Блавазик и К° занимались
столоверченьем и вызвали чей-то знакомый дух.
Нет, никаких столоверчений. Обратимся к фактам.
Подонок затащил куда-то Костину девушку. Что ж, террор - средство самое простое.
Негодяй амбициозен. Он рвется к власти. К Кремлю. Он использует касаткинскую
газету для саморекламы. Пресса - тоже верный путь к успеху.
Вошла с обеда Виктория.
- Поели? - машинально спросил Костя.
- Нулевой клубничный йогурт "Виталиния". Я худе-е-ею. - Виктория посмотрела на
Костю нежно.
Костя уткнулся в стол.
Искать яйцеголового типа некогда. Адрес июньского е-мэйла Касаткин уже искал. В
том самом промхиммаше Костю вежливо осадили: тысяча компьютеров, извините.
Остаются считанные часы. Завтра номер уйдет в типографию. Уступить негодяю и
написать заметку необходимо. Паня с Розой тоже казались вечными.
Касаткин закусил губу и напечатал заголовок в борисоглебском духе: "И последние
станут первыми". Усмехнулся. Стер. Напечатал: "Хозяин Кремля". Положил кулаки на стол,
раздвинув локти. Чипсы на краю стола и банка упали.
Виктория не реагировала. Она курила и с интересом смотрела в окно на пустой двор.
"Скажу ей, - подумал Костя, - позже. Иначе сейчас она поднимет панику". Касаткин
продолжал писать.
Подонок-заказчик не заказал смысла заметки. Он заказал слова. "Хозяин Кремля". И,
действительно, в этом - весь смысл.
И Касаткин решил попытаться. Он спасет не только Катю, но и свою честь. Над
"хозяином Кремля" он сыронизирует. Фантомас рвется к славе и власти любой ценой. Ему
плевать на иронию. А Касаткин ею оправдает себя.
"Кто на деле хозяин Кремля?" - отпечатал Костя.
Выбор клише был огромен: правительство, коррупция, безнаказанность, смена власти,
олигархи, денежные мешки, грабь награбленное.
Касаткин до вечера крутил, выдавал штампы о мнимой власти и подлинной,
занудствовал, потом всё зачеркнул, вернулся к заглавию и спасся вечной истиной.
Рвутся на вершину только из подполья.
Фантомас, яйцеголовый, - ряженый. То есть, подпольщик. Значит, он и есть хозяин
Кремля.
Касаткин сделал то, что от него требовали, и, кажется, сохранил лицо.
Виктория Петровна прочла заметку, вздохнула и пропела:
- Бедная де-е-евочка.
Она красиво подняла руку в кружевном рукаве, погладила свой любимый гигантский
перстень и прибавила:
- Что-о-о же, может, всё еще обойде-е-ется.
Костя внимательно посмотрел на нее. Знает ли она что-нибудь? Вряд ли. Она картинно
курит и жеманничает. Ни один действительно деловой человек не станет так рядиться в
блузы с воланами и выпевать слова.
"Хозяин Кремля" пошел вместо туннельной "Здоровой болезни".
"Позор? - думал Костя. - Может, и нет. Может, скажут - своя точка зрения".
Но скорее всего вообще не заметят. Читатели-москвичи разъехались. Да и газета -
чепуха, бульвар.
Всю субботу Касаткин читал книгу и видел фигу. "Но зачем грязь лезет в князи? -
думал он. - Ведь сказано: последние и так первые".
Одно было ясно: Яйцеголовый - тщеславный дурак, если только не псих из сумдома.
17 июля, в воскресенье, утром, вышло "Это Самое" с заказанной Фантомасом заметкой.
А спустя несколько часов, как нарочно, яйцеголовый человек-призрак ограбил
Оружейную Палату.
Костя сидел при бабушке и не веря своим ушам слушал радостное радио. Поздно
вечером пришла Катя.
РАБЫ НЕ МЫ
Катя пришла с рукой в гипсе.
Костя быстро вздохнул, выдохнул и сказал:
- Говори.
- Не может быть, - выговорила Катя, привалившись к кухонному шкафчику.
- Что не может? Где ты была?
- Сидела в подвале.
- Рассказывай.
- Пришел е-мэйл мне в библиотеку утром в среду: Костя в туннеле, просит приехать,
сквер за Карлом Марксом, спуститься вниз в люк, люк там-то, открыт, давайте скорее.
- Что за бред!
Катя присела на табуретку.
- Я из Горьковки бегом через площадь наискосок, чтоб не крутить в переходе.
Прибегаю. Люк открыт. Спускаюсь. Там сухо, ходы. Кто-то хватает за ворот, упирает что-то
в спину и шипит: "Дуй вперед". Я пошла машинально. Иду, еще не боюсь, потому что не
может такого быть.
- Может. В среду тебя видел там хмырь.
- Эту свою пушку тип упер мне в спину. В косточку, больно. На ходу он натянул мне
на голову кусок чулка. А мне дергаться стыдно. Думаю, если шутка, неудобно скандалить,
как дура.
- Неудобно сама знаешь - что.
- Он в маске, спецназовке, но у тебя тоже снайперка.
"И спецназовка, маска, у меня была, ее с шеи на лоб долго закатывать, а закатаешь -
отворот вокруг головы - как колбаска", - нечаянно вспомнил Костя. В самые напряженные
моменты думаешь не о том.
- Он тычет мне в спину, больно в косточку. Дошли, кажется, до рукава: слева
мелькнул свет. Я сняла брошку, кинула на углу на всякий случай.
- Да, да.
- Этот тип не заметил. Я, чтоб отвлечь, поскользнулась на кучке. Мы идем почти
бегом. По ощущению все время прямо. Я уже понимаю, что дело - дрянь, но от этой трусцы
перестала соображать. Поднялись куда-то, по звуку - вошли, пошли, прошли, опять вошли.
А этот шипит.
Костя хмыкнул:
- Хрен безголосый. Без глотки он, что ли?
- Да. Он шипел. Шипит: "Не бойся. Отдохнешь три денька и выйдешь. На-ка, позвони
на службу и мамаше, объявись, что всё в порядочке". Набрал номер по сотовому, дал мне
трубку, я сказала заведующей: "Марья Владимировна, у меня обстоятельства до
понедельника". Потом звоню матери, как велел: "Мам, как дела, всё хорошо, скоро
позвоню".
- Это я знаю, - вставил Костя.
- Ну и вот. Пушку от меня он отнял. У него в маске только дырки. Он стоит, моргает,
как Вий. "Садись, - шипит, - и не балуйся. Звать на помощь не надо. Хуже будет. Харч
тебе будет сухим пайком. Всё. Не шевелись, пока дверь не хлопнет". Дверь хлопнула - я
стащила с головы чулок.
- Господи. Где это было?
- Костя, послушай. Я сидела там четверг, пятницу, субботу.
- Где?
Катя мотнула головой, словно встряхнулась.
- Кость, подвал, хлам там, дэзовский всякий, штабеля батарей, вроде новых, а лежат,
впечатление, - лет тыщу. Сегодня утром дверь открыла. В смысле, я толкнула - не заперто.
Выхожу - лестница нормальная, но темно. Упала, встала, выбралась. Костя, я вышла у вас
во дворе.
- Где-где?
- Во дворе.
- Так.
"Неужели не врет?" - подумал Костя.
- Где бывший первый фонтан.
- В котором Чкалов пил шампанское, - автоматически вспомнил Костя и
встряхнулся. - Тьфу. Кать. Не может быть.
- Одна стена вся в дырочках и выемках, как от пуль.
- Да. Тир. Там отдыхала жена Тухачевского. Она снимала нервное напряжение... -
Говоря о доме, Касаткин всегда вспоминал что-нибудь. Он не мог удержаться. Это было
сильнее его.
- Хорошо, - спохватился Костя. - Ты сказала кому-нибудь?
- Ты что! Я сначала дунула в арку. Думала - скорей, пока этого типа нет. Потом
поняла, что игра кончилась.
- Кончилась, - повторил Костя.
- Я хотела подняться к тебе, но рука болела дико. Поехала в Склиф. Сделали снимок
- трещина. Теперь - видишь.
Катя опустила глаза на свой гипс до локтя и левой рукой отколупнула корочку
ободранного Костей за день хлеба.
Растерянно замолчали.
"Или врет?" - Костя включил чайник, заварил два пакетика моментального супа,
достал "докторскую" и кусок сыра.
Костя и Катя смотрели друг на друга, но словно сквозь.
- Значит, - жуя, сказал Костя, - вы дошли под Манежной и Боровицкой прямо до
Берсеневки.
- Кошмар! Целый город, а никто о нем не знает.
- Да брось. Все знают. Технические дела. Не древний же у нас Рим, чтобы
пробавляться акведуками. Яйцеголовый всё рассчитал, Кать.
И Костя рассказал ей, как написал заметку "Хозяин Кремля".
- Так это был он?
- Он.
- А что он рассчитал?
- Как - что? Что будет хозяином. Он и похозяйничал уже в Оружейке.
- То есть?
- Ограбил.
- Кто сказал?
- Радио.
- И что взял? Корону?
- Пернач.
- А что это?
- Головное украшение коня. Корона, только лошадиная. Шутник.
- Драгоценная?
- С рубином-карбункулом "Шах-ин-шах".
- Ограбить Оружейку никто не может.
- Как видишь, он может. Непонятно только, как он нашел меня.
- Ты играл с огнем, Кот.
- Такая работа.
- Вот и работай на него.
- И поработаю. Зато есть надежда, что я выясню, кто он.
- Мы с тобой уже выяснили, - буркнула Катя.
- Что мы выяснили?
- Что он - хозяин, а мы - рабы.
Говорили таким образом до рассвета. Гипсовая рука не давала ни спать, ни толком
обняться. Оттого нежность усилилась, Костя шептал: "Катенька, прости", - Катя шептала:
"Ну, что ты, Кот". И рука счастью уже не мешала, а помогала.
Под утро замолчали и попытались заснуть. Забылись ненадолго, Костя - с назойливой
долбежкой в мозгу: "Мы не рабы, рабы не мы".
ВСЕНАРОДНАЯ СЛАВА
18-го, в понедельник, Касаткин проснулся знаменитым.
Телефон трезвонил ежеминутно с пяти утра.
В редакции звонили только Касаткину. Сначала Виктория, как всегда, брала трубку.
Потом не выдержала и она. На всех редакционных телефонах этосамовцы включили
автоответчик.
Первое поздравительное письмо пришло по е-мэйлу от Борисоглебского. Он отдыхал в
Барвихе. Славу он презирал. Но тут не выдержал. Он, видимо, радовался за Костин успех.
"Помни о крестном отце", - написал Борисоглебский. Касаткинским литературным
крестным он считал себя. А вообще странно, зачем Глебу компьютер на отдыхе. Уезжая, он
сказал, что едет отключиться от мира.
Далее оказалось, что воскресную московскую газетку читает Россия с регионами.
Касаткинская статейка "Хозяин Кремля" в сочетании с ограблением в тот же день
Оружейки потрясла всех.
Закричали, что Касаткин - пророк. Он назвал Фантомаса кремлевским хозяином и
оказался прав! Бандит проходит в кремлевских закромах, как хозяин.
"Это Самое" от 17 июля стало бестселлером. Воскресный номер раскупили в первый
день. Затем он всю неделю продавался втридорога в "Библио-Глобусе", а затем вдесятеро
дороже на книжных развалах.
В обсуждении статьи и всего "фантомасовского" дела приплели годовщину расстрела
царской семьи и долгожданного захоронения останков. Скептикам, говорившим -
случайность, отвечали - случайностей нет.
Мимкин из понедельничного "Нового журнала" намекнул, разумеется, что Фантомас -
сам Касаткин.
Во вторник затрясло биржу. Упали акции "Лензолота", рубль и, вечный козел
отпущения, японская иена. Рубль, к счастью, на сутки, так как во вторник вечером глава
Центробанка Губинин успокоил. Он заявил, что у банка - резерв, одиннадцать миллиардов
долларов.
На неделю успокоились: было не до резерва. Правда, через месяц с небольшим
Губинина на всякий с
...Закладка в соц.сетях
