Жанр: Детская
Приключения Кроша 1-3.
...лость, уверенность, что все сойдет благополучно.
Наконец он добрался до дома Михеева. Точно, этот самый дом, в это окно
они стучали, через эту калитку входили.
Он осторожно обошел двор, пытаясь определить, есть тут немцы или нет.
Как будто нет. Не любят немцы селиться в крайних домах, больше к середине
жмутся.
Он тихонько постучал пальцем в окно. Прислушался. Никто не отозвался.
Он постучал еще раз. Потом перешел к другому окну и там постучал. Зашел с
другой стороны, постучал. Дом точно вымер.
Но дом не вымер, в нем была жизнь, были люди, только не хотели
отзываться, осторожность его стука их и пугала. Постучи он в дверь
требовательно, по-начальнически - сразу бы открыли, подумали бы, что немцы,
побоялись бы не открыть. А так понимают, что стучит свой и с ним попадешь в
неприятность. Дом-то крайний: партизаны могут из леса подойти или солдат
захочет укрыться, - крайняя изба, она все на себя принимает.
Он присел под широким, развесистым дубом, единственным в этом саду, где
были только фруктовые деревья; ждал, прислушиваясь к дому. В доме было тихо.
Он услышал шум машин и увидел дальний молочный отблеск фар. Подполз к
палисаднику и сквозь щели штакетника посмотрел на улицу.
По ней двигались грузовые, крытые брезентом машины с притушенным под
козырьком светом, останавливаясь у домов, они его гасили. Он насчитал десять
машин; последняя остановилась недалеко от сада, где он лежал.
Из машины выходили шоферы, вынимали из кабин вещмешки, чемоданчики,
входили в дома.
Совсем рядом слышалась немецкая речь.
И в соседний дом прошли два шофера, громко, требовательно постучали в
дверь - дверь открылась, они вошли туда, положили вещи, один остался, другой
вернулся к машине, еще чего-то взял, понес в дом.
В дом Михеева никто не входил; там, конечно, не спали, разбуженные и
его осторожным стуком, и шумом подъехавших машин, и стуком шоферов в дверь
соседнего дома.
Бокарев встал, поднялся на крыльцо, требовательно постучал.
Дверь, как и в прошлый раз, открыл хозяин, Михеев, с лампой в руке,
увидел Бокарева, сразу узнал, отшатнулся, застыл в страхе.
Бокарев прикрыл за собой дверь.
- Иван где?
- Иван... Солдат ваш? Ушел, ушел солдат...
- Ты мне правду говори, не бойся!
- Правду и говорю. Как в то утро немцы пришли, так он и ушел: к своим,
говорит, буду пробираться.
- Туши свет!
Михеев задул лампу.
- Дверь тихонько за мной закрывай!
Бокарев приоткрыл дверь, выглянул: в саду было тихо, только виднелись
на улице силуэты высоких фургонов.
Он услышал, как тихо звякнул за ним замок, но обратных шагов в коридоре
не услышал - стоит хозяин за дверью, прислушивается.
Бокарев снова подполз к забору, сквозь штакетник посмотрел на улицу.
Машины стояли вытянутой в один ряд колонной; вдоль нее расхаживали два
автоматчика. Охрана. Значит, груз серьезный - может быть, мины или
авиабомбы. Здорово наступают - поставили машины с боеприпасами прямо на
улице, недалеко от штаба, не боятся нашей авиации.
Не добраться ему до сеновала, не перебежать улицу на глазах у часовых.
Он может уйти в лес. Но Краюшкин? С Вакулиным ясно: ушел, может, погиб,
может, отлеживается, только нет его здесь. Значит, имеет он, Бокарев, право
уходить без него. Но Краюшкин - пробираться к нему? Убьют его, а потом
прочешут всю улицу, весь город и Краюшкина накроют.
Может, действительно Краюшкин переждет, пока уйдет отсюда штаб. А он,
Бокарев, махнет в лес. Можно и машину угнать. Это "шкоды", он их знает.
Вскочить в кабину, дать задний ход, метнуть гранату в переднюю машину -
пойдут взрываться снаряды; под эти взрывы он развернется и уйдет.
Строя эти планы, Бокарев понимал, что не уйдет без Краюшкина. Из всей
его команды остался один солдат - и того он бросит? Всех растерял, теперь и
этого оставит на смерть или плен? Надо возвращаться на сеновал и уходить
вместе.
Бокарев пополз в глубь сада, перелез через задний забор и очутился в
поле.
Вдали, освещенный луной, темнел лес. Бокареву казалось, что он слышит
его шорохи. Лес манил его. Совсем близко и жизнь, и спасение, и Клавдия, но
он отогнал от себя эти мысли и стал пробираться вдоль заборов, стараясь
ступать осторожнее - тут были то кусты, то мусорная свалка.
Переулок совсем короткий. Бокарев прижался к забору, вслушиваясь в шаги
часовых на улице. Один автоматчик прошел, почти тотчас прошел встречный -
так было и по расчетам Бокарева. Он быстро пересек переулок, стал за машиной
и поглядел на улицу.
Часовые были в конце колонны, к нему спиной, но перебежать улицу он не
успеет. Пусть опять пройдут.
Он ждал, хотя и понимал, что план его невыполним: они услышат, как он
пройдет по улице, как будет перелезать через забор, только подставит себя
под пулю, наведет на след Краюшкина. Надо уходить в лес; утром колонна
уйдет, улица будет свободна, он придет ночью и заберет Краюшкина.
И все же он не уходил, ждал: вдруг представится случай? Он рассчитывал
на смену караула: уж один-то из них обязательно уйдет будить новых часовых,
а может, и оба уйдут.
Было уже поздно метнуться в переулок, когда открылась дверь дома и на
крыльцо вышел немец в форме, с автоматом, чуть поежился, передернул плечами,
посмотрел на Бокарева, различая только его фигуру рядом с машиной и, видно,
не понимая и не соображая, что это за человек.
Так они стояли некоторое время и смотрели друг на друга. Часовые уже
подходили, Бокарев спиной слышал их приближение. Он мог застрелить немца на
крыльце, броситься в переулок, но те двое тогда достанут его пулями.
И он стоял и ждал, когда они подойдут, и смотрел на немца на крыльце, и
немец смотрел на него, вдруг сообразив, что перед ним русский, оцепенев от
неожиданности и тоже дожидаясь, когда подойдут те двое, понимая, что одного
его движения будет достаточно, чтобы русский его пристрелил, прежде чем он
сам снимет автомат: у русского автомат в руках.
Бокарев выстрелил в ту минуту, когда оба часовые показались из-за
машины, сначала в немца на крыльце, потом по часовым и бросился в переулок,
но упал: раненый немец дал по нему очередь. И, уже лежа на земле и слыша
вокруг себя свист пуль, он повернулся, вытащил гранату, размахнулся и кинул
ее в машину.
Взрыв, потрясший небо, - было последнее, что услышал Бокарев.
34
Перед тем как я отправился в деревню Федоровку, дедушка меня
предупредил:
- Клавдия Григорьевна Иванцова - женщина у нас тут до некоторой степени
знаменитая. Прославилась она на свекле - наш район свеклой занимался, -
чуть-чуть Героя не получила, только не поладила где-то с кем-то, крутая,
своенравная. Ты с ней подипломатичнее, поделикатнее.
Он говорил об Иванцовой с тем же почтением, в тех же превосходных
степенях, как о всех своих знакомых. Я уже привык к этому.
Меня встретила представительная женщина лет под шестьдесят. В ее черных
волосах пробивалась седина, но она была осаниста и красива. Отпечаток
крестьянского труда одновременно и старил и молодил ее лицо, на котором было
выражение спокойной и уверенной властности обычное у колхозных
руководительниц, призванных командовать подчас грубыми мужиками и вздорными
бабами. И было еще на этом лице выражение умной сдержанности, позволявшей
этим простым женщинам, не роняя своего достоинства, общаться с людьми самых
высоких уровней.
Улыбка, добрая и очень молодая, чисто женская даже озорная,
промелькнула на ее лице при виде фотографии пяти солдат. И она прикрыла рот
краем большого платка, облегавшего ее плечи, тем подкупающим движением
крестьянки, когда она и стесняется, и не может скрыть своих чувств.
- Были у нас эти солдаты, - сказала она, - пробыли сутки и ушли. Тут
недалеко их ремонтная часть стояла. Они вернулись туда, а части ихней уже
нет - ушла, немцы прорвались. Приняли они бой, поубивали немцев, три
мотоцикла подожгли, ну и наших двоих немцы убили. Похоронили их ребята,
оставили две могилы и ушли. - Она показала на Лыкова и Огородникова. - Вот
этих двоих немцы убили, эти двое здесь захоронены, их могилы. Мы тогда же
ночью подобрались; они чуть-чуть землей были присыпаны - торопились наши
солдаты уйти, - мы их перехоронили, а после немцев сделали все, что
положено; бережем могилы. Только ни имен их, ни фамилий не знаем. Знаем мы
только двоих. - Она показала на Бокарева и Вакулина. - Бокарев Дмитрий
Васильевич и Вакулин Иван Степанович: этих двоих мы знали, были к тому
основания, - добавила она, опять улыбнувшись, - и такая точно фотокарточка у
меня есть.
Я был поражен. Если, кроме карточки, посланной в Бокари, у Клавдии
Григорьевны есть еще одна, то, по-видимому, у старшины их было много, и не
исключено, что одна из них была в его могиле. Это опять меняло дело.
От Клавдии Григорьевны не ускользнуло мое удивление. Но она истолковала
его по-своему.
- Подарил мне эту карточку старшина. Я тогда молодая была, ухаживал он
за мной, вот и подарил. Ну, а потом, после войны, списалась я с его матерью.
Так в войну водилось: оставлял солдат не только номер своей полевой почты, а
и адрес дома своего, родных своих, на случай, если убудет из части - в
госпиталь или еще куда, - старались люди побольше зарубок делать. Списалась
я с его матерью, узнала, что погиб, поехала в город, сняла с этой фотографии
еще две, одну для себя, другую для Анны Петровны, соседки моей, так ее
теперь величают, а тогда была просто Нюрка. Эти копии оставили мы у себя, а
саму фотографию отправили матери в Бокари - мать все-таки. И написали все,
как было. Может, интересно ей знать, с кем ее сын виделся в свой
предсмертный час. Не знаю, жива ли она сейчас, давно это было.
- А у него у самого оставалась такая карточка? - спросил я.
- Так ведь мне он ее отдал.
- А может, кроме этой, у него еще были?
Она пожала полными плечами.
- Фотография у них групповая, каждому по карточке досталось.
- Еще один вопрос, если позволите. Вы ему кисета не дарили?
- Нет, некурящий он был. Остальные его товарищи курили, а он нет.
Парень был бравый, видный, хоть куда, а вот не курил, говорил: нет, мол, у
меня такой привычки - курить. Не дарила я ему кисета...
Она вышла со мной из дома:
- Доведу вас до могилок. По дороге к Анне Петровне зайдем.
Анна Петровна оказалась сухощавой, стройной женщиной лет, может, сорока
пяти, не больше. И странно было, что здоровенный белобрысый мальчишка лет
восьми, уже школьник, называет ее бабушкой.
- Она у нас ранняя бабушка, - улыбнулась Клавдия Григорьевна, - самая
молодая солдатка осталась, теперь самая молодая бабушка. Иван где?
- В правление ушел, - ответила Анна Петровна, снимая передник и вытирая
руки.
- Жаль, хотела, чтобы посмотрели вы его. У нее сынок большой, двадцать
седьмой год пошел, военного времени сынок...
Обе женщины засмеялись.
- Вот могилками нашими интересуются, - пояснила Клавдия Григорьевна, -
еще одного нашли... Нет, не Ивана. Или Бокарева, или этого, помнишь,
старого-то солдата. Но ничего, розыск пошел - всех найдут... - Она потрепала
мальчишку по голове. - Найдут дедушкину могилку.
- У меня дедушка живой, - возразил мальчик.
- То один дедушка, а это другой, - ответила Клавдия Григорьевна.
Анна Петровна присоединилась к нам, и мы пошли к могилам.
- Это он прадеда за дедушку принимает, - объяснила Клавдия Григорьевна
про мальчика. - Вакулина отец приезжал, хотели Ивана, сына ее, - она кивнула
на Анну Петровну, - взять на воспитание в Рязань, усыновить, чтобы фамилию
его нес, потому Иван, сын ее, ну копия отец, - жалко, вы не посмотрели.
Уговаривали ее: ты молодая, будешь свою жизнь устраивать, а внука нам отдай,
мы его в городе воспитаем, одна у нас память осталась. Она не отдала, сама
парня подняла. Гостить к старикам посылала, гостил он у них, и сами сюда
старики приезжают. Ну и я была тогда вроде власть, когда закон-то был,
безотцовский, сумела сделать, чтобы записали Ване отца - Вакулина Ивана,
погибшего на фронте, и его старики родители подтвердили, и других свидетелей
через суд собрала, - обошли мы тогда закон этот несправедливый. Вот у нее
сын Вакулин и внуки Вакулины.
Когда мы еще шли по улице, она показала на деревянный колодец с длинным
журавлем:
- Этот колодец солдаты нам и починили, измарались, испачкались тогда.
Помнишь, Анна, каким твой Ваня из колодца вылез?
- Чистый негр, - сказала Анна Петровна.
- Теперь у нас еще два колодца есть, - продолжала Клавдия Григорьевна,
- только и этот не сносим, вода в нем замечательно хорошая.
Мы пришли на сельское кладбище. Среди покосившихся деревянных и
железных крестов стояли рядом две могилы, два холмика, поросшие травой,
увенчанные двумя звездочками, обнесенными одним заборчиком.
- Можете написать, - сказал я, - Огородников Сергей Сергеевич и Лыков
Василий Афанасьевич. У нас есть официальная бумага, кто именно обозначен на
этой фотографии.
- Напишем, - пообещала Клавдия.
Некоторое время мы стояли молча.
- Может быть, найдем их родных, - сказал я, - мы им сообщим. Возможно,
кто-нибудь приедет сюда.
- Пусть приезжают, - сказала Клавдия Григорьевна, - примем.
Анна Петровна посмотрела на меня большими черными глазами:
- Если что насчет остальных узнаете, уж сообщите нам.
- Обязательно, - пообещал я, решив в эту минуту во что бы то ни стало
разыскать остальные могилы.
Потом я попрощался с ними и той же полевой тропинкой, какой пришел
сюда, пошел обратно в город.
Пройдя немного, я оглянулся.
Две женщины, одна покоренастее, поосанистее, другая худая, стройная,
обе в платках, медленно поднимались по косогору к деревне.
Россия ты моя, Россия...
...Взрыв машины потряс сарай, осветил его полыхающим пламенем. Но
Краюшкин успел услышать перед взрывом короткие автоматные очереди и понял -
Бокарев.
Он подполз к щели, отодвинул дощечку, увидел горящую машину и тела
убитых, - наверно, среди них было и тело Бокарева, а может, успел уйти,
только вряд ли.
Из домов выскакивали немцы, кидались к машинам, угоняли, чтобы уберечь
от осколков, от детонации; другие тушили пожар, третьи подбирали раненых и
убитых. Улицу оцепили, на других улицах выстраивались команды, подняли
гарнизон по тревоге, привели в боевую готовность. И в его, Краюшкина, доме
тоже поднялись: офицер побежал в штаб, а шофер выгнал машину со двора на
штабную улицу и держал ее на газу.
Суматоха продолжалась всю ночь. Только к утру немного утихомирились.
Пожар потушили, машины вывели за город, усилили наряды, посты и караулы,
заперли все входы и выходы в город и из города, оцепили вкруговую,
прочесали, обыскали все дома. Но штабную улицу просмотрели так, для формы,
забежали во двор, заглянули в сарай; немец-шофер им что-то сказал, видно,
успокоил, они и ушли.
К вечеру все угомонилось. Осталась усиленная охрана, посты, караулы,
патрули; с улиц убрали штабные машины, а грузовые вывели за город.
Теперь Краюшкин в полной мере оценил кастрюлю с водой, принесенную
Бокаревым. Хотя по этой кастрюле и могли его накрыть, но, видно, в суматохе
не заметили ее пропажи, не искали, и она стояла на сеновале рядом с
Краюшкиным, и он изредка пил, чтобы поддержать силы; еды у него не было
никакой уже второй день, да и до этого была полбуханка хлеба на двоих. Но он
терпел, видел - транспорты идут вперед, значит, немцы продвигаются и штаб
здесь долго не задержится.
Ожидания его сбылись на следующее утро, пятое утро с того дня, как он с
Бокаревым спрятался на сеновале. Штаб поднялся рано, снялся быстро: видно,
все было расписано у немцев накануне. Но на смену уезжающим машинам
появились другие, и к полудню улицу занял новый штаб, еще крупнее первого:
больше было здесь "хорьхов", "оппелей-адмиралов" и "мерседесов".
Опять по улице сновали денщики и ординарцы, перетаскивали в дома
офицерские чемоданы, связисты тянули связь. Кто обосновался в его доме,
Краюшкин не видел: никто во двор не выходил. Опять денщики носили судки с
обедами, и в штаб входили офицеры с папками, с портфелями, с бумагами; штаб
работал, будто он был здесь и раньше, а уйдет этот штаб - придет другой, и,
когда этому будет конец, неизвестно.
К вечеру Краюшкин услышал необычный и непривычный шум, окрики и
команды. Он подполз к щели.
По улице вели колонну русских пленных.
Они шли по четыре в ряд, заросшие, изможденные, хмурые; некоторые
опирались на плечи товарищей. Впереди, с боков и сзади шагали немецкие
автоматчики.
Из штаба вышел генерал, вышли офицеры, и солдаты, и денщики, здоровые,
упитанные, розовощекие, - все вышли посмотреть на пленных.
Был тот короткий предвечерний час, когда дневная работа в штабе
кончилась, а вечерняя еще не началась. Можно побыть немного на теплой улице,
окрашенной лучами заходящего солнца.
И есть повод - зрелище прогоняемых по улице пленных.
Краюшкин натянул на себя шинель, разложил по карманам гранаты, допил
воду из кастрюли, спрятал под полой автомат.
Потом спустился во двор, открыл калитку и пошел по штабной улице.
Колонна двигалась далеко впереди него, она была уже возле шлагбаума, а
он, Краюшкин, шел посередине улицы - обросший, худой, помятый, похожий на
пленных, которых гонят впереди.
И немцы приняли его за пленного, отставшего от колонны. Их обмануло то,
как спокойно, уверенно, на глазах у всех шел он по улице.
- Алло, рус! - окликнули его.
Но Краюшкин не ответил, не оглянулся, шел как оглушенный.
Генерал что-то сказал рядом стоящему офицеру. Тот направился к
Краюшкину.
Но не дошел.
Первую гранату Краюшкин метнул налево - в генерала, вторую направо - в
немцев, стоящих у машин.
Упал генерал, упали офицеры и солдаты, другие бросились за угол дома,
за машины.
Краюшкин шел посередине улицы и бросал гранаты... Направо! Налево!
Одна! Другая! Третья!.. Шел, освещенный багрянцем заката, и бросал по
сторонам гранаты, неуязвимый для пуль, точно заговоренный символ несгибаемой
и непокоренной страны...
И наконец упал...
И тогда немцы побежали к нему.
Он приподнялся и дал по ним последнюю очередь из автомата и приник к
земле, убитый, не видя уже никого - ни пленных, бегущих в лес; ни немцев,
стреляющих по нему, по мертвому; ни солнца - оно склонилось совсем низко,
почти к самому горизонту; ни дубов - их длинные тени пересекли улицу, где
нашел свою смерть Краюшкин.
Мне просто повезло на экзаменах. Все время не везло, а на этот раз
повезло. Я даже не собирался их сдавать. Но приехала комиссия. Накануне я
просмотрел правила движения, перелистал учебник, тетради и решил: пойду.
Провалюсь - наплевать! Не провалюсь - уеду в Москву с профессиональными
правами.
Мне повезло. Я расположил к себе экзаменатора. Хотя это и был довольно
мрачный старший лейтенант, высокий и тощий. На вопрос о том, что такое
обгон, я ответил точно, по правилам: "Обгоном называется маневр, связанный с
выездом из занимаемого ряда". И показал на фигурках, какие именно движения
машин называются обгоном.
Но покорил я его сердце на езде. Село нас в "Волгу" четыре гаврика.
Один впереди, рядом с экзаменатором, трое сзади. По тому, как повел машину
первый, было ясно, что дело его - хана: рванул с места, заглушил мотор,
делая левый поворот, заехал на левую сторону. Инспектор тотчас высадил его
из-за руля. Парень спокойно вылез - оказывается, он сдает езду уже четвертый
раз и будет сдавать двадцать четвертый, лопух: вылез из машины, не поставив
ее на скорость, не затянув ручного тормоза. Вылез и спокойно отправился
домой.
Инспектор указал мне на его место. Я пересел, и первое, что сделал, -
затянул ручной тормоз. Этот мой профессиональный жест подкупил инспектора:
почувствовал опытного водителя. Велел мне развернуться на перекрестке - я
развернулся. Велел остановиться - я остановился у тротуара. Подписал мой
листок; через час я получил права.
Так все просто, быстро и хорошо на этот раз произошло.
Теперь я мог работать и на участке. Если, конечно, Воронов даст мне
машину. Но даст ли он мне ее? В отряде я еще не показывался, ничего не
решил, жил у дедушки: ведь у меня отпуск за свой счет.
С дедушкой наши разговоры вертелись вокруг старухи Бокаревой. Он был
этим очень озабочен.
- Могила не ее сына, а Краюшкина, - говорил дедушка, - а ты ей ничего
не сказал. Дом продаст, прикатит сюда, а это все не ее - езжай обратно! А
куда обратно? Убьем старуху.
- Не мог я ей сказать, не мог! - закричал я. - Если бы ты видел ее
глаза, видел бы эту несчастную женщину, она живет одним, этой могилой, этой
поездкой, - ты бы тоже не смог ей сказать! Почему обязательно я? Пусть
говорят те, кто писал ей, пусть снова напишут.
- Агапов? Ведь он запрашивал, высказал предположение.
- Вот и пусть напишет правду.
- А может, и не стоит писать правду? - сказал вдруг дедушка.
- Это невозможно, - ответил я, - кто позволит говорить неправду?
- Так ведь правду пока знаешь ты один.
- Я неправды говорить не буду.
- Неизвестно еще, где она, настоящая правда, - сказал дедушка.
- Ага, - с горечью сказал я, - все решили, что это Бокарев, только я
один сомневался. И теперь, когда я доказал, что был прав, я должен от всего
отказаться. Выходит, я зря искал, зря все делал...
- Почему же зря? - спросил дедушка. Нашел матери сына - разве этого
мало?
Я не знал, как поступить. Я не мог скрывать правду, но мне было жалко
старуху Бокареву, и Клавдию Иванцову, и Анну Петровну. Эти люди ждут до сих
пор, ждут и надеются. А дети Краюшкина не ждут и не надеются. Но пусть они
плохие дети - при чем же сам Краюшкин? Ведь его могила, он разгромил штаб, -
разве не обязаны мы ему воздать должное?
Так я и не мог ничего решить, ничего не предпринимал. Пусть решают
сами, пусть сами предпринимают что надо. Кого я имел в виду - не знаю. Совет
ветеранов? Штаб следопытов? Горсовет? Не знаю. Стоит при дороге могила
неизвестного солдата, ничего на ней не написано; я один знаю, чья могила, ну
еще и дедушка с моих слов. И каждый может думать что хочет: Бокарева - что
здесь ее сын, Краюшкины - что здесь их отец. Ведь в могиле Неизвестного
солдата в Москве тоже неизвестно кто.
Так ничего и не решив, я отправился на участок. С участком я тоже
ничего не решил. Покажу Воронову свои права, увижу, что он мне предложит, и
тогда решу.
Самое неожиданное, что ожидало меня в отряде, - это Зоя Краюшкина. Она
сидела возле вагончика.
- Ты откуда взялась? - удивился я.
- Приехала.
- Вижу, что приехала. Зачем?
- На могилу, к дедушке.
Честное слово, никогда не знаешь, что можно ожидать от таких вот
чересчур интеллектуальных девиц. То им все до лампочки - традиции, обычаи,
всякие мероприятия, то они несутся сломя голову неизвестно куда и зачем:
примчалась к могиле дедушки, о котором ничего не знала и знать не хотела.
Сидит тут, среди этих вагончиков, в своих очках, короткой клетчатой юбке,
гольфах, этакая туристка. Дедушка ей понадобился!
Двери вагончика были открыты; я видел в глубине его Воронова и инженера
Виктора Борисовича. Они чего-то рассматривали, какой-то чертеж, что-то
обсуждали, а Люда с любопытством косилась на Зою. Шла обычная работа
участка, дорога строилась, и мое возвращение не произвело здесь ни
впечатления, ни сенсации. Вернулся, и ладно. У них свои заботы. Они и
забыли, наверно, о том, куда и зачем я ездил.
- Понимаешь, какое дело, - сказал я Зое, не зная, как ей все объяснить,
и в то же время чувствуя, что именно вот эта девчонка должна все понять, я
был в Красноярском крас, у матери старшины Бокарева. Одинокая старуха,
совсем одна, тридцать лет ждала известий о сыне, ждала, что найдут его
могилу...
Черт возьми! В вагончике, наверно, слышно все, что я говорю. Впрочем,
Воронов и Виктор Борисович углубились в чертеж.
Все же я сказал Зое:
- Отойдем в сторонку.
Но она не двигалась с места. Сидела на камне, смотрела на меня и не
думала подниматься.
- Понимаешь, продолжал я, ей написали. Написали неправильно, поспешно,
и она решила, что неизвестный солдат это ее сын, Бокарев.
- Но это не ее сын, - возразила Зоя, это мой дедушка.
- Да, это твой дедушка, - подтвердил я, - но она так уверена, что это
ее сын, так этого ждала.
Теперь я с надеждой смотрел на Зою. В сущности, она единственный
человек, который может все решить. Я не знаю, как это сформулировать, но
теперь был как раз тот случай, та ситуация, когда вот такая девчонка в
короткой клетчатой юбке могла стать человеком. Она стала человеком, приехав
из-за дедушки, которого не знала. Теперь она может показать себя большим
человеком.
- И вот, заключил я, - она решила приехать сюда.
Зоя помолчала, потом спросила:
- Зачем?
- Хочет дожить жизнь возле его могилы, хочет умереть здесь, хочет,
чтобы похоронили рядом. - Я смотрел Зое прямо в глаза. - Ведь, в сущности,
эта могила ей нужнее всех.
Зоя ничего не ответила, сидела задумавшись.
Подошел Андрей, увидел меня, удивился обрадованно:
- Здоров! Приехал? Ну как?
- Порядок, вот твой плащ.
- Пригодился?
- Пропал бы без него.
Подошли бригадир Мария Лаврентьевна, и еще бригадир, и механик Сидоров.
Участок снимается, идет на новое место, и они должны получить последние
распоряжения о передислокации.
Из вагончика вышли Воронов и Виктор Борисович.
Увидев меня, Воронов сказал:
- А, явился... Ну как дела?
- В порядке, - ответил я.
Он кивнул на Зою:
- Тебя дожидается. Распутал ты это дело?
Я смотрел на Зою и медленно сказал:
- По всем данным, неизвестн
Закладка в соц.сетях
