Жанр: Философия
Гражданин мира, или письма китайского философа,..
...ачала до конца, чтобы позабавиться.
Англичане предпочитают внушать окружающим скорее уважение, нежели
любовь. Это придает чопорность их развлечениям и даже самая веселая беседа
всегда бывает слишком глубокомысленной для приятного времяпрепровождения.
Хотя в обществе ваш слух редко оскорбляет грубая шутка, но столь же редко
вас восхищает и острословие, которое доставляет человеку хотя и мимолетную,
но истинную радость.
Впрочем, недостаток веселости они возмещают учтивостью. Ты, конечно,
улыбаешься, читая, как я расхваливаю обходительность англичан: ведь ты
слышал иное от миссионеров в Пекине и наблюдал, как совсем по-другому ведут
себя английские купцы и моряки у нас в Китае. Но должно повторить, что
англичане намного обходительнее своих соседей. Особенно они достойны
уважения за то, что, оказывая услугу, стараются умалить ее значение. В
других странах тоже любят оказывать услуги чужестранцу, но при этом дают ему
понять, что он у них в долгу. Англичане же оказывают любезность с выражением
полного равнодушия и осыпают тебя благодеяниями с таким видом, будто не
ставят их ни в грош.
Несколько дней тому назад случилось мне гулять в окрестностях Лондона в
обществе англичанина и француза. Внезапно хлынул дождь. Меня он застал
врасплох, тогда как оба моих спутника были в плащах, надежно защищавших их
от этого потопа. Англичанин, заметив, что я дрожу, сразу же сказал:
- Послушайте, друг мой, что вы дрожите? Возьмите мой плащ, мне он не
нужен... Все равно от него никакого проку, и я прекрасно обойдусь без него.
Француз также показал свою учтивость:
- Бесценный друг, - воскликнул он, - вы безмерно меня обяжете, если
воспользуетесь моим плащом! Разве вы не видите, как прекрасно он защищает
меня от дождя? Другому я ни за что его не предложил бы, но ради вас я готов
расстаться с собственной кожей!
Надеюсь, почтеннейший Фум Хоум, что примеры подобного рода дадут тебе
пищу для размышлений. Книга природы - книга мудрости, но больше всего
черпает из нее тот, кто читает те с разбором.
Письмо V
[Пристрастие англичан к политике. Образчик газеты, отражение в ней
нравов разных стран.]
Лянъ Чи Алътанчжи - Фум Хоуму,
первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.
Я уже писал тебе об удивительном пристрастии этого народа к политике.
Англичанину мало убедиться, что силы соперничающих европейских держав
находятся в равновесии, раз он благоденствует; нет, ему надобно точно знать,
сколько весит каждая гиря в каждой чаше. Дабы он мог удовлетворить это
любопытство, каждое утро за чаем ему подают листок с политическими
новостями. Позавтракав этим, наш политик отправляется в кофейню переварить
прочитанное и пополнить свои сведения. Оттуда он шествует в ресторацию
осведомиться, нет ли чего новенького, и так продолжает слоняться до самого
вечера, заботливо присовокупляя все новые находки к своей коллекции. Домой
он добирается только к ночи, переполненный важными соображениями. Но, увы! -
проснувшись поутру, он узнает, что все вчерашние новости попросту нелепость
или заведомые враки. Казалось бы, отрезвляющий урок любому охотнику за
новостями. Ничуть не бывало: наш политик, нимало не обескураженный, опять
принимается за свое и рыщет в поисках свежих известий только для того, чтобы
пережить новое разочарование.
Я часто восхищался коммерческим духом, царящим среди европейцев, и
дивился тому, что они умудряются сбывать товары, которые житель Азии счел бы
совершенно бесполезными. В Китае говорят: европеец и на плевке наживется; но
это еще мягко сказано - ведь европейцы даже ложь и ту продают с барышом!
Любая страна сбывает этот ходкий товар соседям.
Английскому торговцу таким товаром достаточно отправиться в свою
контору и сочинить воинственную речь, якобы произнесенную в сенате, или
слухи, будто бы почерпнутые при дворе, или сплетню о знатном мандарине, или
сообщение о тайном сговоре между двумя соседними державами. Затем этот товар
пакуется и отсылается агенту за границей, а тот в свой черед шлет две битвы,
три осады и хитроумное письмо, полное многоточий, пропусков и
многозначительных намеков.
Теперь, полагаю, тебе понятно, что любая газета - изделие всей Европы,
и, читая ее проницательным взором философа, замечаешь в каждом сообщении
приметы той страны, коей оно принадлежит. Географическая карта едва ли дает
столь ясное представление о границах и местоположении страны, нежели этот
листок о характере и нравах ее обитателей. Суеверность и мнимая утонченность
Италии, церемонность Испании, жестокость Португалии, опасения Австрии,
самоуверенность Пруссии, легкомыслие Франции, алчность Голландии, гордость
Англии, безрассудство Ирландии и национальное самолюбие Шотландии - все это
бросается в глаза на каждой странице. Впрочем, чтение самой газеты,
вероятно, развлечет тебя больше, чем мои описания, а посему посылаю тебе
образчик, который дает представление о том, как пишутся подобные сочинения,
а равно и о народах, причастных к их созданию.
НЕАПОЛЬ. Недавно здесь мы откопали удивительную этрусскую статую,
которая раскололась пополам, когда ее извлекали из земли. Надпись на
ней едва различима, но Балдуччи, ученый знаток древностей, полагает,
что эта статуя воздвигнута в честь латинского царя Пикуса {1},
поскольку можно отчетливо разобрать, что одна из строк начинается
буквой П. Есть надежда, что эта находка послужит основой для
замечательных открытий, так как ученые двенадцати наших академий {2} с
головой погрузились в ее изучение.
ПИЗА. С тех пор как отец Вздорцини, настоятель монастыря Св.
Гилберта, переселился в Рим, у раки святого более не совершаются
чудеса. Верующих все больше охватывает тревога, а некоторых терзают
опасения, что святой Гилберт оставил их вместе с его преподобием.
ЛУККА. Правители нашей светлейшей республики уже не раз совещались
относительно ее участия в нынешних европейских неурядицах {3}. Одни
склоняются к тому, чтобы отправить войска - роту пехотинцев и шестерых
кавалеристов - для поддержания императрицы {4}, другие столь же рьяно
отстаивают интересы Пруссии. Чем окончатся эти споры, покажет время.
Можно, однако, с уверенностью сказать, что к началу следующей кампании
мы сумеем выставить семьдесят пять вооруженных солдат,
главнокомандующего и двух искусных барабанщиков.
ИСПАНИЯ. Вчера новый король {5} появился перед своими подданными и,
простояв полчаса на балконе, удалился в свои покои. Это
высокоторжественное событие было ознаменовано фейерверком и всеобщим
ликованием.
Наша королева прекрасней восходящего солнца и слывет одной из самых
остроумных женщин в Европе. Недавно на придворном празднике ей
представился случай показать свою поразительную находчивость и
несравненную живость ума. Герцог Лерма {6} приблизился к ней и, низко
поклонившись, с улыбкой поднес букет цветов, убранных бриллиантами.
- Ваше величество, - воскликнул он, - я ваш смиреннейший и
покорнейший слуга!
- О, сударь! - ответила королева, не запнувшись, - я горжусь
величайшей честью, которую вы мне оказали.
При этом она сделала глубокий реверанс, и придворные долго смеялись
меткости и быстроте ее ответа.
ЛИССАБОН. Вчера у нас было аутодафе {7} - сожжены были три молодые
женщины-еретички (одна - удивительная красавица), два еврея и старуха,
изобличенная в колдовству. Монах, сопровождавший эту последнюю,
сообщает, что видел, как из ее тела вылетел дьявол в виде языка
пламени. Народ выражал по этому случаю искреннее одобрение, радость и
возносил хвалу всевышнему.
Наш милостивый монарх, наконец, оправился от испуга; хотя за столь
жестокое покушение следовало истребить добрую половину нации, он в
своей неизреченной доброте пощадил жизнь подданных, и было колесовано
или иным способом казнено всего лишь пятьсот человек. И это за такое
злодеяние {8}.
ВЕНА. Как стало известно из достоверных источников, отряд в
двадцать тысяч австрийцев атаковал превосходящие силы пруссаков, всех
обратил в бегство, а прочих взял в плен.
БЕРЛИН. Как стало известно из достоверных источников, отряд в
двадцать тысяч пруссаков атаковал превосходящие силы австрийцев,
обратил их в бегство и захватил много пленных вместе с войсковой
казной, пушками и обозом.
Хотя эта кампания прошла не совсем согласно с нашими желаниями,
когда наши мысли обращаются к тому, кто нами правит, на душу нисходит
покой: пока мы спим, король бодрствует {9}, охраняя нашу безопасность.
ПАРИЖ. Скоро мы нанесем решающий удар. В Гавре готовы к отплытию
семнадцать плоскодонных судов {10}. Народ ликует, и наши министры без
труда обеспечивают армию всем необходимым. Мы стоим на краю гибели.
Народ выражает крайнее недовольство. Министры вынуждены прибегнуть к
самым суровым мерам, чтобы покрыть военные расходы.
Наши невзгоды велики, но мадам де Помпадур {11} каждую ночь
исправно снабжает нашего короля, который начинает дряхлеть, свежей
девицей. Его здоровье, слава богу, все еще крепко, и, в опровержение
всяких слухов, он столь же успешно справляется со всеми своими
державными обязанностями. Покушение Дамьена {12} так его испугало, что
врачи опасались за его рассудок, но муки этого негодяя вскоре утишили
царственный ужас в его груди.
АНГЛИЯ. Школе требуется младший учитель. N. В. Болевший оспой {13},
умеющий читать и причесывать.
ДУБЛИН. Сообщают, что знать и дворяне этого королевства, которые
всячески поощряют изящные искусства, объявили подписку в пользу
жеребца по кличке Черныш, соревнующегося с известной кобылой из
Падерина {14}.
Как сообщают из Германии, принц Фердинанд {15} одержал полную
победу и захватил дюжину литавр, пять штандартов и четыре фургона с
амуницией, а также множество пленных.
ЭДИНБУРГ. Нам доподлинно известно, что Сондерс Мак-Грегор,
повешенный недавно за конокрадство, вовсе не шотландец, а уроженец
Каррикфергуса {16}.
Прощай!
Письмо VI
[Утрата счастья в погоне за обогащением ума. Немилость, постигшая
китайского философа.]
Первый президент Академии церемоний в Пекине Фум Хоум -
взыскующему страннику Лянь Чи Альтанчжи, через Москву.
Охотишься ли ты на цветущих берегах Иртыша, взбираешься ли на
обрывистые склоны Душнура {1}, странствуешь ли по черной пустыне Гоби или
обучаешь учтивости диких европейцев - в любой стране, под любыми небесами, в
счастье и в беде - прими мой привет! Да хранит тебя всемогущий Тянь {2}, да
вселит он в тебя часть своего возвышенного духа!
Доколе, друг мой, тяга к знаниям будет мешать твоему счастью и отрывать
от родных и близких, без которых жизнь так безрадостна? Доколе ты будешь
скитаться по свету среди тысяч людей, но без единого друга, испытывая все
тяготы пребывания среди толпы и все горести одиночества?
Я знаю, ты мне ответишь, что утонченное наслаждение с каждым днем
становиться мудрее вознаграждает нас за все лишения. Знаю, ты станешь меня
уверять, что находить счастье в одних чувственных удовольствиях недостойно и
низко и, вероятно, пустишься в рассуждения о прелести духовных радостей. И
тем не менее, поверь, друг мой, ты заблуждаешься. Все наши удовольствия,
даже те, которые на первый взгляд не имеют ничего общего с чувственными
ощущениями, происходят от них. Самые хитроумные математические выкладки и
самые занимательные философские доказательства, если они так или иначе не
способствуют какому-либо чувственному удовлетворению, восхищают лишь глупцов
или тех, кто в силу привычки усвоил ложное понятие о наслаждении. Тот, кто
отделяет духовные услады от чувственных, кто ищет счастье только в
изощренности ума, так же жалок, как и нагой обитатель лесов, для которого
все участье в плотских утехах, а разум не стоит ничего. Дикарь, который
залпом пьет напиток наслажденья, не раздумывая о счастье, и мудрец, который,
разделывая о пользе возлияний, не замечает чаши, - вот две крайности.
С тяжелым сердцем, дорогой мой Альтанчжи, сообщаю тебе печальную весть:
то, что люди почитают за счастье, отныне больше не твой удел. Ты покинул
Китай, вопреки древнему запрету и обычаям страны, и тем вызвал
неудовольствие нашего великого императора, что повлекло за собой самые
ужасные последствия. По его приказу твоя жена, дочь и родственники схвачены
и обращены в дворцовых рабов. Отныне все они, кроме твоего сына, вдвойне
собственность того, кто владеет всем на свете. Сына же, рискуя головой, я
скрыл от стражников, выполнявших волю императора. Юноша упорствует в
намерении разыскать тебя, где бы ты ни находился. Ради этого он готов
преодолеть любые опасности. Хотя ему всего лишь пятнадцать лет, доблесть и
отцовская решимость сверкают в его глазах, свидетельствуя о том, что ему
уготовано незаурядное будущее.
Теперь ты сам видишь, мои драгоценный друг, какие плоды принесло твое
неблагоразумие: утратив богатство, милую семью, преданных друзей и
благосклонность своего повелителя, ты стал нищим, преступником перед лицом
закона и, что еще хуже, навлек на себя гнев нашего владыки. Недостаток
благоразумия нередко равносилен недостатку добродетели, и нет у порока более
всесильного ходатая на земле, нежели бедность. От бедности я постараюсь тебя
оградить, от порока же береги себя сам и вспоминай меня с прежней любовью и
уважением.
Прощай.
Письмо VII
[Лишь узы мудрости содействуют нашему счастью. Благое воздействие
путешествий на нравственные понятия философа.]
Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,
первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине {*}.
{* Издатель почитает своим долгом уведомить читателя о том, что большая
часть нижеследующего письма представляется ему лишь набором сентенций,
заимствованных у китайского философа Конфуция {1}.}
Воистину тяжкое горе обрушилось на меня: в наказание за мой проступок
жена и дочь обращены в рабынь, юный сын, движимый священной любовью, решает,
презрев опасности, отыскать того, кто был причиной его несчастий. Будь мои
слезы драгоценней алмазов Голконды {2}, ныне я бы не поскупился на них.
Но я смиряюсь перед волей небес; в руке у меня книга Конфуция, и,
перечитывая ее, я обретаю смирение, терпение и мудрость. Мы должны
чувствовать печаль, говорит он, но не следует поникать под ее бременем.
Сердце мудреца должно быть подобно зеркалу, которое отражает все, оставаясь
незапачканным. Неудержимо вертится колесо фортуны, но кто скажет в сердце
своем: "Сегодня вознесен буду я?" Благоразумнее держаться середины, которая
пролегает между бесчувственностью и отчаянием; не пытаться уничтожить
природу, но лишь сдерживать ее, не встречать равнодушием несчастье, а
извлекать из любой беды урок. Высшая доблесть не в том, чтобы никогда не
знать падений, а в том, чтобы, упав, найти силы вновь подняться {3}.
Знай, о почтенный последователь Дао {4}, что ныне я чувствую себя
готовым встретить любые превратности судьбы. Всю свою жизнь я стремился
обрести мудрость для того, чтобы она дала мне счастье. Я внимал твоим
поучениям, беседовал с миссионерами из Европы и, покинув Китай, перенес
столько невзгод не из праздного любопытства, а чтобы расширить границы
доступного мне счастья. Пускай путешествующие европейцы бороздят моря и
пустыни, движимые одним желанием - измерить гору, описать водопад или
сообщить, какие товары производятся в разных странах. Их сведения, возможно,
сослужат добрую службу купцам и географам, но что они для философа, который
стремится понять человеческое сердце, поближе узнать жителей разных стран и
обнаружить отличия между ними, созданные особенностями климата, религией,
образованием, предрассудками и пристрастиями.
Думаю, я дурно распорядился бы своим временем, если бы после всех моих
злоключений узнал только, что дом лондонского купца втрое выше дворца нашего
великого императора, что одежды английских дам длиннее, чем у мужчин, а
священнослужители носят одеяния того цвета, который нам внушает отвращение,
и что мундиры у солдат алого цвета, знаменующего для нас мир и невинность. А
сколько путешественников ограничиваются рассказами о таких бесполезных
мелочах! На одного, кто повествует о духе народа, с которым он знакомился, и
проницательно описывает его нравы, суждения, религиозные верования, интриги
министров и состояние наук, приходится двадцать занятых праздными пустяками,
не представляющими никакого интереса для истинного философа. Их наблюдения
ни умножают их собственного счастья, ни делают счастливыми ближнего. Они не
учат властвовать собой или мужественно сносить невзгоды, не внушают любви к
истинной добродетели или ненависти к пороку.
Ведь самый ученый человек может быть несчастен. Нетрудно стать
премудрым геометром или астрономом, но очень трудно стать хорошим человеком.
Посему я глубоко почитаю путешественника, обращающегося к сердцу, и презираю
того, кто лишь тешит воображение читателя. Человек, уехавший из дому с целью
усовершенствовать себя и ближнего, - философ, но тот, кто ездит из страны в
страну, движимый слепым любопытством, - только праздный бродяга. От
Заратустры {5} и до уроженца Тианы {6} я почитаю всех тех великих мужей, кто
стремился своими путешествиями объединить мир. И чем дальше они уезжали от
дома, тем больше обретали они мудрости и благородства, подобно рекам, что,
удаляясь от истоков, становятся все полноводней и прозрачней.
И я горд тем, что странствия не столько сделали мою плоть
нечувствительной к непогоде и дорожным тяготам, сколько укрепили мой дух в
борьбе с превратностями судьбы и приступами отчаяния.
Прощай.
Письмо VIII
[Китаец обманут лондонской проституткой.]
Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,
первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.
Сколь нестерпимы, о кладезь небесной премудрости, были бы эта разлука и
расстояние, нас разделяющее, если бы не возможность изливать душу на бумаге
и постоянно делиться с тобой всем, что меня занимает.
С каждым днем я все больше привыкаю к народу, среди которого живу, и
все чаще думаю о том, что со временем, вероятно, найду этих людей более
щедрыми, обходительными и гостеприимными, нежели в первые дни моего
пребывания здесь. Я начинаю постепенно постигать их нравы, обычаи и понимать
причины их отличий от китайцев, этого зерцала вежливости, которому подражают
все народы.
Вопреки моим вкусам и предубеждениям здешние женщины начинают казаться
мне сносными, и я уже могу без отвращения смотреть на томные голубые глаза и
зубы белее слоновой кости. Я все чаще склоняюсь к мысли, что красоту нельзя
мерить одной меркой. Говоря по правде, манеры здешних дам так милы и
прелестны, что я перестаю замечать все эти разительные изъяны их наружности,
искупаемые не столь явными, но драгоценными достоинствами ума и сердца.
Пусть зубы у англичанок не черные, а большой палец на ноге величиной со
ступню китаянки, зато, мой друг, сколько в них душевности, и вдобавок они
такие непринужденные, привязчивые, радушные и обольстительные создания! На
лондонских улицах я за один вечер получил от женщин больше приглашений,
нежели в Пекине за двенадцать лун {1}.
Когда я в сумерках возвращаюсь с обычной одинокой прогулки, меня в
разное время и на разных улицах встречают эти нарядно одетые и
доброжелательные дочери радушия, помыслы которых столь же благородны, как их
внешность. Тебе известно, что природа наделила меня наружностью самой
невзрачной, тем не менее эти дамы в своем великодушии не придают этому
обстоятельству ни малейшего значения. Мое широкое лицо и приплюснутый нос не
внушают им отвращения; они догадываются, что я - чужестранец, и это служит
для них лучшей рекомендацией. Они, как видно, почитают за долг перед
отечеством привечать чужеземцев и оказывать им посильные услуги. Одна берет
меня под руку и, можно сказать, заставляет идти с ней, другая обнимает за
шею, не желая отстать в гостеприимстве, а третья, еще более любезная,
предлагает мне подкрепиться стаканчиком вина для бодрости. Вино здесь пьют
только люди богатые, и все же им угощают чужестранца.
Недавно одна такая добросердечная особа в белом наряде, как я ни
упирался, проводила меня до дому, сияя рядом со мной подобно метеору. Судя
по всему, изящное убранство моего жилища очаровало ее. Впрочем, это и
неудивительно, ибо оно обходится мне без малого два их шиллинга за неделю.
Любезность моей гостьи этим не ограничилась. Уходя, она спросила, который
час, и, заметив, что часы мои испорчены, тотчас вызвалась отдать их в
починку своему родственнику, что обойдется, конечно, дешевле, а ей, как она
меня заверила, не будет стоить ничего. Через несколько дней она принесет мне
исправленные часы, и я уже сочиняю приличествующую случаю благодарственную
речь.
"О небесное совершенство! - скажу я ей, - сколь счастлив я, найдя после
стольких мучительных скитаний прекрасную страну, населенную сострадательными
людьми! Я еще объеду много стран и увижу много неведомых народов, но где еще
я встречу сердце столь чистое, как то, которое бьется в твоей груди! О, без
сомнения тебя вскормила клювом Шин-Шин или вспоила своим молоком заботливая
Чжин Хун. Звук твоего нежного голоса заставил бы Чжун Фу забыть своих
детенышей и вызвал бы из водной глуби самого Бо {2}. Твой слуга навсегда
сохранит в душе чувство признательности и верит, что настанет день, когда он
прославит среди дочерей Китая твою добродетель, искренность и правдивость!"
Прощай.
Письмо IX
[Распутство англичан. Описание дамского угодника.]
Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,
первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.
Меня обманули! Та, которую я почитал дочерью рая, оказалась хуже самой
бесстыдной из питомиц страны Хань {1}. Я лишился пустяка, но утешаюсь тем,
что узнал истинную цену обманщицы. Посему я опять проникся полнейшим
равнодушием к английским дамам, и наружность их вновь оскорбляет мой взор.
Вот так изо дня в день я занят тем, что прихожу к умозаключениям, которые
через минуту опровергает горький опыт. Настоящее открывает мне глаза на
прошлое, и я обретаю если не мудрость, то смирение.
Законы и религия запрещают англичанину вступать в брак более чем с
одной женщиной, а потому я решил, что в этой стране не может быть уличных
девок. Я заблуждался. Любой англичанин заводит себе столько жен, сколько он
в состоянии содержать. Законы этой страны скреплены кровью, их прославляют и
оставляют в небрежении. Китаец, которому религия разрешает иметь двух жен
{2}, далеко превзойден англичанином в распущенности. Здешние законы подобны
книгам Сивиллы {3}, их все чтят, но мало кто читает и еще реже понимает.
Даже те, кто считается их блюстителями, спорят по поводу смысла многих из
них, а о некоторых даже не слышали. Посему закон, обязывающий англичанина
иметь одну жену, строго соблюдается лишь теми, кому либо одной жены более
чем достаточно, либо нет денег, чтобы купить себе двух. Остальные же открыто
его нарушают и даже нередко похваляются этим. Подобно персам, они, очевидно,
считают, что, увеличивая сераль, они доказывают свое мужество. Вот почему
здешний мандарин содержит обычно четырех жен, джентльмен - трех, лицедей -
двух, а судьи и помещики сначала совращают юных девушек, а потом карают их
за распутство.
Мое описание может внушить тебе мысль, будто тот, кто заводит себе
четырех супруг, в четыре раза превосходит здоровьем того, кто обходится
одной, то есть, будто мандарин более крепок телом, чем джентльмен, а
джентльмен - чем лицедей. Ничего подобного! Мандарин нередко еле волочит
ноги, истощен излишествами и принужден искать разнообразия не от избытка
сил, а, напротив, вследствие немощи. Многочисленность жен в высшей степени
сомнительное доказательство его мужественности.
Кроме помещиков, здесь есть еще особый круг мужчин, главное занятие
которых заключается в совращении красавиц. Глупые женщины называют их
любезными кавалерами, а женщины умные почитают за чудовищ. Тебе, вероятно,
интересно узнать, какими достоинствами отмечены эти мужчины, столь ласкаемые
слабым полом; превосходят ли они всех прочих умом или красотой? Я отвечу
тебе прямо: у них нет ни ума, ни красоты, но лишь бесстыдство и
настойчивость. С помощью бесстыдства и настойчивости любой мужчина, даже в
самых преклонных летах, прослывет сердцеедом. Мне даже рассказывали о таких,
которые клялись, будто умирают от любви, тогда как всему свету было
очевидно, что они вот-вот испустят дух от старости. А удивительнее всего то,
что такие-то дряхлые повесы обычно одерживают больше всего бесчестных побед.
Такой кавалер каждое утро три часа приводит в порядок свою голову, под
чем следует понимать только прическу.
Он признанный поклонник не какой-нибудь одной дамы, а всего прекрасного
пола.
Он, видимо, полагает, что вечером каждая дама непременно простужается,
и потому жалует к ней на следующее утро, дабы осведомиться о ее здоровье.
Он при всяком удобном случае стремится услужить дамам: стоит одной из
них уронить булавку, как он опрометью кидается поднимать ее.
Разговаривая с дамой, он непременно приближает губы к самому ее ушку,
воздействуя тем самым не только на ее с
...Закладка в соц.сетях
