Жанр: Драма
Босой
...ел себе место, но, как долго
пробуду здесь, на горе, в Клокочёве, я не мог угадать и не знал, да и знать
не хотел. Пока что все вопросы мои решены, у меня есть постель, с вечера и
до утра принадлежащая мне одному, а своим трудом я заработаю на хлеб, пусть
даже горький. И все же тяжкая, безумная тоска охватила мепя.
Вечером я смотрел, как на болгарских равнинах загорались огни.
- Это пастухи костры разводят, - объяснил Андрей.
За Дунаем земля не то что у нас - один голый камень. И много пастбищ,
куда выгоняют овец.
Чтобы как-то провести время, Андрей рассказывает мне, не жалея красок,
про охоту на зайцев прошлой зимой, про то, как верхом гонялся по снегу за
дрофами. Ночью выл ветер - вж-ж-ж, вж-ж-ж-ж...
- Так же завывает и у нас, в Омиде...
На подворье, в недостроенных домах, разместили пленных румын. Благодаря
дружбе с германскими военными властями и с Паулем Полимериде, помещиком из
северных краев, которого немцы поставили в уезде префектом, Аргир Аризан
получил партию пленных из лагеря, расположенного вблизи Турну. Пленные -
румынские крестьяне из Молдовы и добруджийские болгары и турки. Барин не
дает им никакой поблажки - еще бы, ведь он избавил их от лагеря, где они
гнили заживо за колючей проволокой, и вывез сюда, в поместье, на солнце и
воздух, однако не для того, чтобы они тут жирели. Он привез их работать. За
это он их и кормит. И пленные - кто терпит, а кто и ропщет - выполняют самые
изнурительные работы.
- Вначале, - рассказывает Андрей, - кое-кто хотел бежать. Но передумал:
кругом враги; беглецов схватили бы тотчас и переправили за горы, на север, к
немцам, на чужбину. Здесь их по крайней мере кормят. Работа, конечно,
тяжелая, да их этим не удивишь.
Пленные турки одеты так же, как и румыны, только вместо фуражек у них
фески. Я хочу подружиться с пленными турками, молодыми крестьянскими
парнями, обозленными на судьбу, чьи лица когда-то тоже были розовыми, а
глаза и сейчас горят огнем, - мне хочется выучиться говорить по-турецки. -
Андрей смотрит, как я пытаюсь правильно произнести услышанные турецкие
слова.
- И к чему тебе турецкий? Я еще понимаю - цыганский. Цыганский, может,
и пригодился бы.
Из рассказов, слышанных мною от мамы и тетушки Уцупэр, я еще ребенком
знал, что турки с незапамятных времен держали в страхе племена, жившие в
здешних местах по Дунаю. В старых народных песнях поется о турецких набегах,
кровавой резне, о пожарах, о том, как захваченных мужиков увозили водой
далеко-далеко, в чужие, края, и там продавали в рабство. Паши и беи разоряли
народ, оставляли после себя тлен и пепелища. Когда ребенок плакал, мать
пугала его: "Замолчи, а то турок придет и зарежет!" И ребенок переставал
плакать. Пыль и прах остались на месте некогда грозной турецкой державы.
Пыль и прах да горстка бедных турецких сел, затерянных в желтых, сырых,
зараженных малярией землях Добруджи. Из этих-то сел и уходили молодые
крестьяне-турки служить в армию бок о бок с молодыми румынами. Как они,
хлебали фасоль из общего котла, как они, получали зуботычины от офицеров и
капралов...
- А цыганский-то мне зачем, Андрей?
- Чтоб узнать, о чем говорят меж собой помещичьи цыгане.
За усадьбой обрыв, и там, в овраге, несколько лет назад раскинули свой
табор цыгане, которых прозвали помещичьими.
Весенняя пахота в разгаре. Работают на помещичьей земле и крестьяне из
долин Кэлмэцуя и Дуная - по договору, - и помещичьи работники на плугах
системы "Мистрец", запряженных крупными, сильными волами - у этих волов так
широко расставлены рога, что между ними можно свободно поместить люльку.
Поля засевают кукурузой сорта "чикантин", зерно ее почти красного цвета.
Початки большие, частые, это очень урожайный сорт, и прибыль высокая. У
обычной желтой кукурузы зерна крупные, но редкие, зато мука получается
чистая, а мамалыга сладкая. Но барин с моноклем никогда не ел мамалыги.
Кукурузу он продает по высокой цене, особенно теперь, когда война и всего
нехватка, поэтому ему нужно как можно больше зерна. Кроме кукурузы, сеют
яровую пшеницу, рожь, ячмень и овес. По склону холма, что обращен к Дунаю,
помещик приказал на большой площади посадить подсолнухи. Из теплых южных
стран, где вызревают оливки, нам уж не привозят, как до войны, растительное
масло, а из семян подсолнухов его легко получить. Для этого надо только
установить в усадьбе, в новых постройках, один-два пресса. Их барин уже
заказал. И осенью, когда подсолнух уберут, прессы будут на месте и начнут
жать масло. Чистым золотом обернется оно для помещика с моноклем.
- Не случись эта война, барину бы и в голову не пришло, что из
подсолнуха можно выжимать немалые деньги.
Война кого лишает жизни, кому несет тяжкие страдания, а некоторые
благодаря ей купаются в золоте. Мне приходит на память двоюродный брат Янку
Брэтеску, молодой красавец кузнец, рисовавший на кусках холста и картона
солнечные восходы и закаты, ивы на речном берегу, яркое пламя в горне
кузницы и сынишку Ивана Цынцу с вымазанным углем лицом, на котором играют
красные блики. Он раздувает мехи, поддавая жару в огонь, чтобы докрасна,
почти добела раскалилось железо и стало мягким, как тесто, под молотом
кузнеца.
Перед тем как уйти на войну и по-глупому погибнуть в горах на разведке,
Янку как-то сказал мне: "Война - она уже не за горами - будет означать закат
для одной части мира, зато для другой - восход. Сегодняшние ребятишки и твои
сверстники увидят и сияние этой зари, и кровавый закат старого мира. Может,
я тоже захвачу это время, если останусь жив".
Он решил, что уже поправился, и переехал жить в деревню, на чистый
воздух, чтобы хорошенько укрепить свое здоровье. Но это оказалось ошибкой,
притом роковой. Кашель так и не прошел. Когда его, уже мобилизованного,
вместе с другими отправили в казармы - переодели в военную форму, нацепили
на спину ранец, а на плечо винтовку, - Янку уже харкал кровью. И еще он
советовал мне, при свидании в Руши-де-Веде год тому назад, искать какие-то
семена, какие-то всходы. Я не нашел их ни в городе дубильщиков и торговцев,
не мог найти и в Омиде, и уж подавно нет их здесь, в усадьбе.
Андрей, заботам которого меня препоручили, был, что называется, славный
парень. Веселый и деятельный, он относился к своей службе легко, на работе
не надрывался, да и не считал нужным; лошадей с барской конюшни он загонял
так, что пена с них летела клочьями, спал вволю, ел до отвала, а когда
ударяло в голову - оставался у красивой венгерки или бегал за цыганками,
которых в таборе было пруд пруди. Ему были чужды высокие мысли; хоть он и
учился в лицее, но с собой в эту глушь не прихватил ни одной книги.
Ясными ночами, когда не спалось, мы устраивались где-нибудь на траве. Я
раскрывал Андрею тайны неба: рассказывал о Сатурне, о его кольцах, о
незримых Плутоне и Нептуне, о Марсе, где открыли что-то вроде каналов и где,
возможно, тоже есть жизнь, о созвездиях, которые видны в нашем полушарии, и
о тех, которые можно наблюдать по ту сторону тропиков.
- И самое красивое из тамошних созвездий - Южный Крест...
- Да откуда ты это знаешь?
- В книгах читал.
- А какой в этом прок?
- Как это какой прок? Хочу знать. Надо успеть узнать как можно больше.
- А я вот не знаю, а живу хорошо. Стану счетоводом - еще лучше заживу,
ничего не ведая про Млечный Путь, с чем его едят, откуда и куда он
протянулся...
- И тебе совсем неинтересно про это узнать?
- Нет.
Иной раз испытывая жгучую потребность в собеседнике, я забывал, что за
человек Андрей, и затевал с ним разговор о людях, об их образе жизни.
- Дурак ты, Дарие. Мечтаешь о всякой чепухе. Мир таков, как он есть - с
барами и слугами, с богатыми и бедными, - и таким останется во веки веков.
Кто сможет его изменить? И как?
- К примеру, вот они, и много других людей вроде них.
Мимо нас устало тянулись с работы пленные.
Ядреный воздух полей, щедрое солнце целыми днями и глубокий сон после
дневных трудов - все это пошло на пользу моему здоровью. Остались в прошлом
кадушки с дубильным раствором, с которыми приходилось возиться в сыром
подвале хозяина Моцату; лавка, где торговал гробами и ладаном, свечами и
одеждой для покойников господин Мьелу Гушэ; бакалея, где продавал деготь,
веревку и соль Бэникэ Вуртежану. В прошлое отошла и гнетущая обстановка
родительского дома с ее вечными ссорами и косыми взглядами родных, больно
ранившими мое самолюбие. Занятый делами, страшила Амос редко показывался в
усадьбе, а то и вовсе исчезал, не было над нами и господского глазу - ни
здорового, ни стеклянного, хозяин их был далеко; и иногда вечерами Илонка
зазывала нас с Андреем к себе - поболтать, разогнать скуку. Ей казалось, что
она в тюрьме, она томилась и ждала конца войны, чтобы бросить и Амоса,
который был ей мужем только формально, и самого барина, а когда вольный мир
распахнет перед ней ворота, начать новую жизнь.
- Чего только у тебя здесь нет! И как ты пойдешь, не зная куда?
- Глуп ты, Андрей. "Чего только нет", говоришь? А что у меня есть-то?
Стол и дом, да платья, да туфли... В человеке главное - душа, а если в душе
нет радости...
- Как бы барин твоих слов не услышал.
- А хоть бы и услышал? Ну разозлится, ведь только это ему и остается.
Может, и лопнет от злости, коли не понравится. Да он и так лопнет. Все чаще
одышкой мучается. У самого больное сердце, а на людях хорохорится, чудит,
лишь бы себе и другим доказать, что он еще молодой.
- Если уж ты, Илонка, говоришь, что барин стар... Тебе небось лучше
знать...
- Ну и осел же ты! Я здесь много чего узнала. Барин развратник, ему
теперь один конец... А мне бы здесь только конца войны дождаться. Там уж я
сумею постучать кулаком в ворота жизни. Может статься, они распахнутся и
передо мной.
С каждым днем больше чувствуется весна. Удлиняются дни, все короче
становятся ночи. Короче некуда - только приклонил голову, прильнув щекой к
ладошке, только забылся, как уже и рассвет. Днем на небе громоздятся черные
тучи и раскаты грома громыхают так, словно пушки на передовой, сверкают
молнии и хлещет дождь. В такие дни я слоняюсь по усадьбе, от дома к дому, а
то ухожу в поля, накинув на голову какую ни то попону. Стараюсь изо дня в
день выполнять все дела, которые мне поручены, а там - хоть потоп. Но нет на
нас потопа. Просто хлещет дождь. А теперь все чаще и чаще над головой
голубеет высокое ясное небо... Травы, пшеница и кукуруза растут на глазах.
Только вчера пшеница едва доставала до щиколотки. А сегодня еще выше. Завтра
будет уже по колено. Почва черная и жирная, нужно долго копать заступом,
чтобы добраться до серого подзола. Добрая жирная земля, в нее что ни брось,
тотчас пустит корни, даст всходы и пойдет в рост. "Жирная, хоть на хлеб
мажь", - говорят здешние крестьяне про помещичью землю.
- Ну и земля у нашего помещика, - обращаюсь я к Андрею.
- Да уж, земли у него много.
- Как же это получается, что у одного человека так много земли?
Андрей, сам сын землевладельца, только мелкого, который всю жизнь
тщетно пытался стать настоящим помещиком, удивляется.
- Да вот так и получается! Может и еще больше быть, если человек умеет
наживать и сохранять нажитое, копить и приумножать накопленное. Тут нужно
уметь как можно больше урвать у других. А про богатства нашего помещика
рассказывают любопытные истории.
Мы спим в просторной мансарде, под самой крышей помещичьего дома. В
комнате широкие окна. Барин рассчитывает завершить стройку после окончания
войны. Судя по замыслу, здесь он намерен провести безмятежную свою старость.
Сейчас ночь. В полях тишина, под окном нет никого, кто мог бы нас
услышать. У Амоса с Илонкой большая комната внизу, у самого входа. Пленные
живут в сараях, цыгане - в шатрах под обрывом.
- Что за истории?
- Про это все знают. Ты в нижнем имении только одну ночь провел. Через
несколько дней ты бы тоже все знал.
Живут в усадьбе два старика: древний Иордаке Аризан и дед Ио Йовку,
обоим за восемьдесят. Господин Иордаке - отец нашего помещика. Дед Йовку -
названый брат господина Иордаке. Господин Иордаке барин. Носит лаковые
туфли, черный костюм, пошитый в Бухаресте. Сорочка у него всегда
накрахмалена. Но стоячего воротника и галстука он не носит. К барской одежде
притерпелся, а вот с галстуком свыкнуться не может.
"С галстуком мне бы все казалось, будто сам завязал себе петлю на шее".
Когда старику приходит охота посмеяться и пошутить, он рассказывает,
какие ему снятся веревки и виселицы. В молодости его самого от таких снов
трясло, просыпался весь в холодном поту. А теперь привык. Уже не боится и
дрыхнет себе дальше. Досматривает сон. А утром вспоминает, что видел, и
смеется.
Страх перед петлей засел в душах Иордаке Аризана и деда Йовки.
Случилось это больше полувека назад. Оба они разбойничали в те поры за
Дунаем и туго набили кошельки золотом. Море человеческой крови пролили тогда
разбойники. Но однажды окружили их войска и долгие месяцы держали в осаде.
Едва удалось им ускользнуть в леса, перебраться через Дунай в Румынию.
Господин Иордаке взял в аренду крошечное поместье в самом сердце Бэрэгана.
Женился, родилось у них трое детей. Двое умерло, выжил лишь наш нынешний
помещик. Умерла и жена, местная крестьянка. Дед Йовка не захотел расстаться
с привычным балканским платьем. Знаешь, какой он с виду? Ходит в постолах,
обмотки затягивает ремешками, носит широкие штаны из грубой шерсти,
домотканую кацавейку, зипун и кэчулу. С виду старик - ни дать ни взять
помещичий слуга. Дряхлый стал и немощный. Изредка только во двор выходит,
опираясь на палку. Набалдашник на палке из золота... Ноги-руки дрожат, и
худой как скелет. А про деда Йовку этого не скажешь. Ему больше пятидесяти
никак не дашь. Как с утра встанет, так до ночи не присядет. Взберется на
лошадь - и пошел рыбаков на реке ругать: дескать, что это мало рыбы в сети
попалось! А потом - да ты сам увидишь, как он сюда, в усадьбу, нагрянет, -
отправляется к пастухам, поучить их палкой - не до конца будто бы выдоили
овец, слишком много в вымени молока ягнятам оставили. Вчера повстречался я с
ним в загоне для овец, там, в долине. Пастухи как раз начали овец стричь. А
с дедом Йовкой у них нелады. Померещилось старику, что они неправильно
стригут. Слез он с лошади, схватил одну овцу, повалил и велел дать ему
ножницы.
"Сейчас я вам покажу, как овец стригут".
Постриг дед овцу. Крупная подвернулась, жирная. Дед ее догола остриг,
гладко-гладко, словно бритвой выбрил. Разошелся дед Йовка и до полудня целую
отару остриг.
- А что это он так рьяно барское имущество охраняет?
- Тут, видать, какая-то тайна. Йовка с барином никогда есть не сядет,
со слугами кормится. Только спит от них отдельно, на дощатых нарах,
застланных овечьими шкурами, как, бывало, в молодости спал, до того как в
разбойники податься, или в ту пору, как на них облаву устроили и приходилось
в любой момент быть готовым дать деру. Вот и теперь дед Йовка на ночь не
раздевается. Белье меняет раз в неделю, а то и в две. Вот кабы ты в нижней
усадьбе еще ночь провел, мог бы и с господином Митицэ познакомиться, -
добавляет Андрей.
- А это еще кто?
- Помещичий сын.
- У него и сын есть?
- Жена-то у нашего помещика тоже скончалась, где и когда - никто не
знает, ведь он смолоду по всему свету ездил. А кто говорит, что она и не
померла, вовсе, а просто бросила его. В помещичьем доме вдруг объявились
слуги и мальчик, привезенный откуда-то издалека. Обе ноги у мальчика были
изуродованы и болтались как тряпки. Так в коляске и рос. У коляски два
велосипедных колеса, он их руками толкает, так и двигается. Теперь ему уже
за двадцать. Одет всегда словно на бал. В город нарочно цыганку отрядили,
чтоб выучилась полировать ногти, стричь и брить. Теперь она целыми днями
возле Митицэ. Выберется, бывало, господин Митицэ во двор, рассматривает
людей, но даже выругать их не соизволит. Если б мы не слышали, как он с
отцом разговаривает, могли бы за немого принять. Лицо у него бледное, худое,
глазищи большие, чуть ли не на лоб вылезают, - бандитское отродье, одним
словом...
Светят в окна звезды. Андрей уснул. Бормочет во сне. В потоке
бессвязной речи можно разобрать только одно слово - Замбила. Завтра спрошу,
кто такая Замбила... Я размышляю о том, что услышал сейчас о барине, о его
отце и сыне, о деде Йовку...
Старики занимались разбоем на Балканах, по ту сторону Дуная. Чего
только не узнал я о делах давно минувших дней, о кладах-сокровищах, добытых
ценой убийств на большой дороге, упрятанных глубоко под землю и...
позабытых.
В детстве меня мучила мысль, что клад с такими сокровищами спрятан
прямо под нашим домом или где-то поблизости, и про этот клад говорили, что
иногда, по весне, когда растают и сойдут снега, над ним среди ночи
вспыхивает синее пламя, оно полыхает минуту-две, освещая двор. Из-за этого
клада вроде и не стало у нас тополя, что рос в глубине двора, верхушкой
взметнувшись над селом; возвращаясь из своих скитаний, я видел эту верхушку
еще издалека, если шел полем.
Дед нашего отца привел жену из-за Олта. Сила у него была огромная. На
окраине села, как идти в Белиторь, лежит у скрещения дорог большой межевой
камень круглой формы; чтобы его перевернуть, пришлось бы созывать пять-шесть
мужиков. А Митрой Гэбуня, наш прадед, приведя в воскресенье к этому камню
односельчан, нагибался, хватал камень, как если бы это был мешок, и,
поднатужившись, подымал его, рывком вскидывал себе на плечо... А если ему
удавалось опрокинуть в глотку стакан-другой вина, то он подымал камень раз
двенадцать без передышки.
Случалось - обычно по осени, - дед Митрой, которого отец еще застал в
живых, на несколько недель пропадал из дому. Уходил, никому не сказавшись, и
словно проваливался сквозь землю. В это время его никто нигде не встречал, о
нем не было ни слуху ни духу. И бабушка никогда не знала, вернется ли ее муж
к родному очагу, в свой угол, на старое ложе...
Так и продолжались эти странствия до тех пор, пока не поубавилось у
деда сил, пока не засеребрились его виски. И было у него седых волосков
три-четыре в усах да один-два в бровях. Тогда только перестал дед исчезать
из дому. Поняла бабка, что угомонился дед. А было деду уже под
восемьдесят...
Лишь много лет спустя после его смерти стало известно, что дед вместе с
заолтенскими его зятьями и с другими тамошними родичами входил в знаменитую
шайку, которая время от времени переправлялась через Дунай и совершала лихие
набеги аж на гуретчину, добираясь чуть ли не до Балканских гор, или
устремлялась на север, в богатые края трансильванских саксов.
На склоне лет родственники поделили добытые в тяжких трудах трофеи.
В тот раз прадед вернулся домой среди ночи, верхом на своем белоногом
коне, задыхавшемся под тяжестью вьюков. Два казана золота награбил дед:
турецкие Махмуды с непонятными знаками, императорские флорины, крупные
тяжелые карбованцы с глубоко прорезанными зубчиками по краям. Всем этим
золотом наполнил прадед большой казан. И спрятал его, зарыв глубоко в землю
у себя во дворе, который занимал добрую четверть нынешнего села.
Было у прадеда семеро сыновей да сверх того шестеро зятьев. Никому из
них он ничего не дал. Как они ни выпрашивали.
- Мы знаем, есть у тебя деньги, тять... Дай хоть по одному-два золотых.
- В наследство получите. Не торопитесь. Потерпите, пока дьявол рогатый
меня к себе призовет...
Восемьдесят девять лет прожил на свете прадед, и за сто перевалил бы,
если б не застрелили его случайно на свадьбе одной из внучек разгулявшиеся
гости.
Опустили его сыновья в могилу не со слезами, а с громкой руганью.
Вместе со стариком ушла в могилу и тайна зарытого клада.
Двор прадеда был поделен на четыре, а потом и на восемь частей.
Однажды - тогда отцу моему лет пять-шесть было - дед копал землю на том
месте, где стоит сейчас брошенный дом Никулае Димозела. Помогал деду его
брат, Дионис Гэбуня.
Вдруг дедов заступ наткнулся на что-то металлическое. Раздался скрежет.
Отбросил дед заступ, заохал, заругался. Повалился на землю, забился в
судорогах:
- Ох, худо с сердцем! Видать, надорвался я!..
Напустился он на своего брата с бранью да упреками:
- Ступай домой, завтра приходи!
А сам ругает его последними словами.
После ухода Диониса поднялся старик, вылез из ямы и домой пошел.
Дождавшись глубокой ночи, кликнул жену, взял заступ и снова вернулся к яме.
Подтвердились дедовы предположения. Случай помог ему открыть сокровища,
спрятанные отцом. Один он не смог казан вытащить, тяжел оказался, не по
силам. Остался сторожить яму, а жена котелками перетаскала золото в дом.
Дядя Войку, старший из отцовых братьев, хорошо помнит, как было дело.
Расстелила бабка возле нар половик. И золото на половик высыпала. А дядя
Войку - еще малыш был тогда - слез с постели и монетками забавлялся. При
мерцающем свете коптилки.
Потом пришел и дед с пустым казаном. Большой был казан, медь по краям
зеленью покрылась.
Заснул дядя Войку, а дед с бабкой до самого рассвета провозились,
перепрятывая найденные сокровища в более надежное место.
На другой день приходит Дионис яму под хлев дальше копать. А дед ее уже
наполовину засыпал.
- Ступай обратно домой. Раздумал я хлев строить. Обойдусь.
Через неделю после находки клада бабка - последняя дедова жена - отдала
богу душу: оттого, верно, что с деньгами повозилась.
Был у деда младший брат, Гырган его звали... Надумал он жениться. На
свадьбу подарил ему дед два золотых. В день свадьбы, как в церковь венчаться
идти, жених ни с того ни с сего грохнулся наземь и помер в одночасье...
"Вот и еще одну смерть навлекли на дом проклятые деньги", - подумал
дед. И еще глубже укрыл золото под землей.
Прошли годы.
Приехал как-то к деду из Путинея его двоюродный брат. Замучила его
нужда. Выпросил он у деда золотой. Желая еще раз испытать силу заклятья,
одолжил ему дед деньги. Возвращается брат домой, а сынишка его лежит с
распухшим горлом, знахарки ничего поделать не могут. Умер парнишка.
"Вот и третья смерть в семье из-за этих денег", - подумал дед.
Никто, кроме деда, не знал, где спрятаны деньги. И поклялся он, что,
пока жив, не прикоснется к сокровищам.
Выросли и женились у него сыновья. Повыходили замуж дочери. Снова и
снова заводили разговор о кладе.
- Тять, когда же ты нам скажешь, где деньги схоронил?
Или:
- Давай, тять, выкопаем деньги и поделим. Чему быть, того не
миновать...
Но дед стоял на своем.
- Я сказал - пока жив, не открою, где клад спрятал. Это деньги дьявола,
добыты они убийством и разбоем, за ними смерть, проклятые они. Если кому из
вас повезет, сами найдете - на здоровье. Они здесь, во дворе. Рано или
поздно достанутся кому-нибудь из нашего рода.
Старели сыновья. Покрывались морщинами лица дочерей, выпадали зубы.
Совсем состарился дед. Вот уж последнего сына женил - моего отца. Женил на
Думитре, которая была старше мужа. Родила она детей. А дед заболел. Отказали
ноги.
Дед сидел на завалинке, отец уезжал в поле вместе с женой и с грудным
младенцем, а с дедом оставался Георге - отгонять мух. Но это так только
говорилось - отгонять мух. Поставив деду кружку с водой, положив кусок
хлеба, Георге убегал играть с соседскими мальчишками.
Однажды утром дед, почувствовав себя особенно плохо, подозвал моего
брата:
- Эй, Георгицэ, подойди ко мне...
Брат подошел.
- Послушай, я открою тебе одну тайну, про которую ты никому не говори.
Я расскажу тебе, где схоронил старинный клад. Ты откопаешь его, когда
вырастешь. Отцу про клад ни словечка. Слышишь, Георгицэ?
Дед был старый и больной, к тому же курил табак из глиняной трубки...
От него вечно несло махоркой. Брат не переносил этого запаха.
- Ну тебя, дед, у тебя изо рта воняет...
И убежал к ребятам на улицу играть.
Вечером вернулся отец с поля, а дед еле жив, уже и не говорит ничего.
Прожил он еще несколько дней, но речь к нему так и не вернулась, он даже
пальцем не мог пошевельнуть.
Дед плакал, а вокруг него толпились его сыновья, сыновья сыновей,
дочери и дочери дочерей. Дед только стонал. Из груди его, тяжко вздымавшейся
и опадавшей, вырывались вздохи, из глаз ручьем бежали слезы. Они душили его
всю жизнь и вот наконец прорвались наружу...
Все понимали, что деда мучает какая-то мысль, которую он хотел бы
высказать под конец жизни, да не может. И все знали, что в свой смертный час
дед решил открыть тайну, но уже не в состоянии это сделать. А как нуждались
его сыновья, внуки и правнуки в деньгах, спрятанных где-то глубоко под
землей!
Не те уже пошли времена, что прежде. Дедовы сыновья, как и все
крестьяне, уже не имели прежнего достатка, разорились вконец и, сколько ни
гнули спину на помещичьей земле, не могли заработать даже на хлеб.
Так и унес дед свою тайну в могилу. Остались деньги в земле. И тогда
родственники заказали кузнецам выковать длинные тонкие пики с заостренным
концом и поперечной рукояткой, чтобы удобней было нажимать.
Много недель подряд рыскали родственники по нашим дворам.
Этими заостренными прутьями был истыкан каждый клочок близлежащей
округи. Дождавшись наступления темноты, они выходили и до свету ковыряли
землю. Железо,
...Закладка в соц.сетях
