Жанр: Триллер
Имаджика
...о очень важно объяснить вам, каким сокровищем
была она для меня. Годы, которые я провел вместе с ней, я считаю лучшими в своей
жизни. Но, разумеется, лучшее не может длиться вечно, иначе какое же оно лучшее?
- Он снова отхлебнул из фляжки. - Знаете, она никогда о вас не упоминала, -
сказал он. - Я пытался спровоцировать ее на это, но она говорила, что выбросила вас
из головы, забыла вас, что, разумеется, было неправдой...
- Ну почему же неправдой? Я готов в это поверить.
- Не верьте, - быстро сказал Эстабрук. - Вы были ее греховной тайной.
- Зачем вы пытаетесь польстить мне?
- Но это правда. Все это время, пока она была со мной, она любила вас. Поэтому
мы и беседуем сейчас с вами. Потому что я знаю это, да и вы, скорее всего, тоже.
До сих пор они ни разу не упомянули ее по имени, словно из каких-то суеверных
соображений. Она, женщина, абсолютная и невидимая сила. Это было лишь иллюзией,
что они твердо стоят на земле. На самом деле они парили в небе, как воздушные змеи,
и воспоминание о ней было той единственной ниточкой, которая привязывала их к
реальности.
- Я совершил ужасный поступок, Джон, - сказал Эстабрук. Он снова поднес
фляжку ко рту и сделал несколько больших глотков. - И теперь я ужасно об этом
сожалею.
- Что такое?
- Можем мы немного отойти в сторонку? - сказал Эстабрук, косясь в сторону
владельцев воздушных змеев, которые, впрочем, едва ли могли подслушать его слова,
так как были, во-первых, слишком далеко, а во-вторых, слишком увлечены своим
спортом. Но он почувствовал себя готовым поделиться своей тайной, лишь когда
дистанция между их ушами и его признанием увеличилась вдвое. Но когда он все-таки
решился, он сделал это просто и ясно. - Не знаю, что это на меня нашло, - сказал
он, - но недавно я нанял человека для того, чтобы он убил ее.
- Что вы сделали?
- Мой поступок пугает вас?
- А вы как думали? Конечно!
- Видите ли, это высшая форма обожания - стремиться прекратить
существование того, кого любишь, чтобы лишить его возможности продолжать жить
без тебя. Это любовь высшего порядка.
- Это гнусное разъебайство!
- Да, вы правы, и это тоже. Но я не мог вынести... просто не мог вынести... саму
мысль о том, что она жива и она не со мной... - Речь его стала путаться, слова тонули
в слезах. - Она была так нежна со мной...
В это время Миляга думал о своем последнем разговоре с Юдит. Этот
прерываемый помехами звонок из Нью-Йорка, цель которого так и осталась
невыясненной. Знала ли она в тот момент, что ее жизни угрожает опасность? А если
нет, то знает ли она сейчас? Он схватил Эстабрука за воротник пальто с той же силой,
с которой страх сжал его сердце.
- Ты ведь не для того меня сюда притащил, чтобы сказать, что она мертва?
- Нет. Нет, - запротестовал он, не пытаясь высвободиться. - Я нанял этого
человека, и я хочу остановить его...
- Так сделайте это, - сказал Миляга, отпуская пальто.
- Я не могу.
Эстабрук сунул руку в карман и извлек оттуда листок бумаги. Судя по его мятому
виду, его сначала выбросили, а потом подобрали и расправили.
- Это я получил от человека, который нашел мне убийцу, - продолжил он. -
Две ночи назад письмо было доставлено ко мне домой. Абсолютно очевидно, что он
был пьян или одурманен наркотиками, когда писал это, но там указано, что в тот
момент, когда я буду читать это письмо, он будет уже мертв. По всей видимости, так
оно и есть. Он до сих пор не объявился. А он был моей единственной связующей
нитью с убийцей.
- Где вы встретились с этим человеком?
- Он нашел меня.
- А с убийцей?
- Я виделся с ним где-то к югу от реки, точное место я не могу назвать. Было
темно. Я был в растерянности. Кроме того, его уже там нет. Он уехал на ее поиски.
- Так предупредите ее.
- Я пытался. Она не стала разговаривать со мной. У нее сейчас новый любовник,
и он так же ревнив, как и я в свое время. Мои письма, мои телеграммы отсылаются
обратно нераспечатанными. Но он не сможет защитить ее. Этот человек, которого я
нанял, его зовут Пай...
- Это что, кличка какая-нибудь?
- Я не знаю, - сказал Эстабрук. - Я не знаю ничего, кроме того, что я совершил
нечто ужасное и вы должны помочь мне исправить положение. Вы должны. Этот
парень по имени Пай, он смертельно опасен.
- А почему вы думаете, что она пойдет на контакт со мной?
- Гарантии, конечно, никакой. Но вы моложе меня и сильнее, а кроме того, у вас
есть кое-какой... опыт по части преступной психологии. У вас больше шансов встать
на пути между ней и Паем, чем у меня. Я дам вам деньги для убийцы. Вы сможете
откупиться от него. Вам я заплачу, сколько скажете. Я богат. Предупредите ее,
Захария, и убедите ее приехать домой. Я не вынесу, если ее смерть будет на моей
совести.
- Поздновато вы об этом подумали.
- Я делаю все, чтобы предотвратить несчастье. Так что же, по рукам?
- Мне нужно письмо от человека, который свел вас с убийцей, - сказал Миляга.
- Это просто какой-то набор бессмысленностей, - сказал Эстабрук.
- Если он мертв и она тоже умрет - это письмо будет вещественным
доказательством независимо от того, есть в нем смысл или нет. Давайте его сюда, или
сделка не состоится.
Эстабрук засунул руку во внутренний карман, собираясь достать письмо, но,
дотронувшись до него, он заколебался. Несмотря на все разговоры о чистой совести и
о том, что Миляга призван спасти ее, ему ужасно не хотелось расставаться с письмом.
- Я так и думал, - сказал Миляга. - Ты хочешь перестраховаться: если чтонибудь
случится, виновным будут считать меня. Убирайся и чеши сам себе свои яйца.
Он повернулся к Эстабруку спиной и стал спускаться с холма. Эстабрук побежал
за ним, выкрикивая его имя, но Миляга не стал замедлять шаги. "Пусть побегает".
- Ну хорошо! - услышал он у себя за спиной. - Хорошо! Держите!
Миляга пошел помедленнее, но не остановился. Посерев от натуги, Эстабрук
нагнал его.
- Письмо ваше, - сказал он.
Миляга взял письмо и положил его в карман, не став разворачивать. У него будет
достаточно времени для чтения во время полета.
Глава 6
Тело Чэнта было обнаружено на следующий день 93-летним Албертом Берком,
который наткнулся на него, разыскивая свою убежавшую дворняжку по кличке
Киппер. Животное еще на улице почуяло тот запах, который его владелец ощутил
лишь на лестнице, по которой он поднимался, чередуя призывные свисты с
проклятиями. Это был запах разлагающейся плоти. Осенью 1916 года Алберт сражался
за свою страну в битве на Сомме, и ему приходилось жить в одном окопе со своими
мертвыми соратниками в течение нескольких дней. Зрелище и запах смерти не
произвели на него угнетающего впечатления. Собственно говоря, именно его
жизнерадостная реакция на свою находку придала попавшей в вечерние новости
истории особую пикантность, которая и обеспечила ей большее внимание со стороны
газет, чем можно было предположить, что в свою очередь заставило чей-то острый
глаз трудиться над восстановлением облика умершего. Через день предполагаемый
облик был обнародован, а в среду женщина, живущая в муниципальном доме к югу от
реки, опознала в нем своего соседа по лестничной площадке, мистера Чэнта.
Обыск его квартиры стал причиной создания еще одной выразительной картины,
темой которой на этот раз оказалась не смерть Чэнта, а его жизнь. В заключении
полиции говорилось, что умерший был приверженцем какой-то загадочной религии.
Сообщалось, что в комнате его возвышался небольшой алтарь, украшенный
высохшими головами животных, вид которых судебные эксперты определить не
смогли, а в центре его стоял идол такого непристойного вида, что ни одна газета не
осмелилась опубликовать его изображение, не говоря уже о фотографии. Желтая
пресса с особым наслаждением расписывала эту историю, тем более что все эти
странные предметы принадлежали человеку, который, судя по всему, был убит. На
первых полосах выходили статьи, с едва скрываемым расизмом вещавшие о
распространяющейся заразе извращенных иностранных религий. Между подобными
материалами и рассказами о подвигах Берка на Сомме сообщения о смерти Чэнта
заняли немало газетной площади. Это обстоятельство имело несколько последствий:
ультраправые совершили несколько нападений на лондонские мечети, раздался
призыв к уничтожению дома, в котором жил Чэнт, а Дауд оказался в одной из башен
Хайгейта, куда он был вызван в отсутствие своего хозяина Оскара Годольфина, брата
Чарльза Эстабрука.
В 1780 годах, когда Хайгейтский холм был таким крутым и изборожденным
колеями, что экипажам зачастую не удавалось преодолеть подъем, а поездка в город
была достаточно опасной, что вынуждало благоразумного человека захватить с собой
пистолеты, торговец по имени Томас Роксборо соорудил себе на Хорнси Лейн
красивый дом, который был спроектирован для него неким Генри Холландом. В те
времена из окон этого дома открывались прекрасные виды: с южной стороны была
видна река, на север и на восток тучные пастбища тянулись до самого Хэмстеда,
который тогда был крошечной деревушкой. Сходные виды туристы могли попрежнему
наблюдать с моста на Арчуэй-роуд, но прекрасный дом Роксборо исчез, и
на его месте в конце тридцатых возникла безымянная десятиэтажная башня,
находившаяся на некотором удалении от дороги. Между дорогой и башней росли
хорошо ухоженные деревья. Зеленый экран был недостаточно плотным, чтобы
полностью заслонить ее, но его вполне хватало на то, чтобы сделать и так ничем не
примечательное здание практически совсем невидимым. Почта, которую доставляли
туда, состояла только из циркуляров и различных официальных бумаг. Никто не
снимал там помещения - ни частные лица, ни фирмы. И тем не менее владельцы
башни Роксборо поддерживали в ней идеальный порядок. Примерно раз в месяц они
собирались в единственной комнате, расположенной на верхнем этаже здания,
названного именем человека, который владел этим участком земли двести лет назад и
завещал его обществу, основателем которого он был.
Мужчины и женщины (всего одиннадцать человек), которые встречались здесь на
несколько часов, а потом возвращались к своему ничем не примечательному
повседневному существованию, были потомками тех немногих вдохновленных
безумцев, которых Роксборо удалось собрать в те черные дни, которые последовали за
неудачной попыткой Примирения. Никакого вдохновения в них уже не осталось, было
лишь смутное понимание тех целей, которые преследовал Роксборо, создавая свое
Общество Tabula Rasa - Чистой Доски. Но так или иначе они встретились, отчасти
потому, что в раннем детстве один из их родителей (обычно это был отец) отводил их
в сторонку и говорил, что огромная ответственность ляжет на их плечи,
ответственность за сохранение и передачу потомкам тщательно охраняемой семейной
тайны, а отчасти потому, что Общество способно было о себе позаботиться. Роксборо
был не только богатым, но и умным человеком. За свою жизнь он скупил
значительные участки земли, и прибыль, получаемая от этих капиталовложений,
росла по мере роста Лондона. Единственным получателем этих денег было Общество,
хотя фонды его были так изобретательно распределены между различными
компаниями и посредниками, которые не подозревали о своем месте в общей системе,
что никто из людей, работавших на Общество, какую бы должность он ни занимал, так
никогда и не узнал о его существовании.
Это странное и бесцельное процветание Tabula Rasa продолжалось в течение двух
столетий. Все так же, по завету Роксборо, собирались его члены, чтобы поговорить о
тех секретах, которыми они владеют, и полюбоваться видом города с Хайгейтского
холма.
Каттнер Дауд бывал здесь несколько раз, но ни разу, до сегодняшнего вечера, ему
не приходилось присутствовать на заседании Общества. Его повелитель, Оскар
Годольфин, был одним из тех Одиннадцати, кто наследовал делу Роксборо, хотя ни
один из них не был таким лицемером, как Годольфин, который, с одной стороны,
состоял членом общества, целью которого было полное искоренение магии, а с другой
стороны был повелителем (Годольфин бы сказал хозяином) существа, вызванного с
помощью все той же магии в год той самой трагедии, которая и вызвала появление
Общества.
Этим существом был, конечно, Дауд. Члены Общества знали о его существовании,
но они и не подозревали о его происхождении, иначе они никогда бы не вызвали его
сюда и не позволили ему войти в священную Башню. Скорее всего, они последовали
бы эдикту Роксборо и уничтожили его, чего бы это ни стоило их телу, душе или
психическому здоровью. Разумеется, они знали, как это сделать, или, по крайней
мере, имели возможность это узнать. По слухам, в Башне хранилась непревзойденная
библиотека трактатов, гримуаров, энциклопедий и сборников, собранная Роксборо и
группой магов Пятого Доминиона, которые первыми начали подготавливать попытку
Примирения. Одним из них был Джошуа Годольфин, граф Беллингемский. Он и
Роксборо, в отличие от большинства своих ближайших друзей, сумели пережить
катастрофические события, случившиеся в разгаре лета почти двести лет назад.
Предание гласило, что после трагедии Годольфин уединился в своем загородном
поместье и никогда больше не покидал его пределов. Роксборо же, будучи наиболее
практичным и деятельным из всей группы, в дни катаклизма сохранил оккультные
библиотеки своих погибших коллег, спрятав тысячи томов в подвале своего дома, где
они, как он написал в письме к графу, не смогут больше отравлять нехристианскими
честолюбивыми помыслами головы честных людей, таких, какими были наши дорогие
друзья. Отныне мы должны изгнать эту проклятую магию с наших берегов. Однако тот
факт, что он просто спрятал книги под замком, вместо того чтобы уничтожить их,
свидетельствовал о внутренней противоречивости его мыслей. Невзирая на все те
ужасы, которые ему довелось увидеть, и крайнюю степень возникшего у него
отвращения, небольшая часть его души все еще находилась под властью обаяния,
которое объединило его, Годольфина и друзей в их безумной затее.
Стоя в пустом холле Башни, Дауд тревожно поежился при мысли о том, что где-то
неподалеку от него находится самое большое, находящееся за пределами Ватикана,
собрание магической литературы, в которой описывается множество способов
вызывания и уничтожения существ, подобных ему. Хотя, конечно, он не был обычным
духом. Большинство тех, кто попадал во власть магов, были тупыми, безмозглыми
исполнителями, выловленными из Ин Ово - пространства между Землей и
Примиренными Доминионами, - как омары из ресторанного аквариума. Он же, в
отличие от них, был профессиональным актером и пользовался большим успехом. Не
глупость, но страдание отдало его во власть человека. Он увидел лицо Самого
Хапексамендиоса и, наполовину лишившись рассудка от этого зрелища, не смог
противостоять заклинаниям и утратил свободу. Его заклинателем, разумеется, был
Джошуа Годольфин, и он приказал ему служить его роду до скончания века. Когда
Джошуа уединился за надежными стенами своего поместья, Дауд оказался
предоставлен самому себе вплоть до кончины старого джентльмена, после которой он
вернулся, чтобы предложить свои услуги сыну Джошуа, Натаниэлю. Но тайну своего
происхождения он раскрыл ему только тогда, когда сделался незаменимым, опасаясь,
как бы не попасть в ловушку между чувством долга и христианским рвением.
Опасения эти, впрочем, были совершенно напрасны, так как ко времени, когда
Дауд приступил к новой службе, Натаниэль вырос во внушительных размеров
развратника и повесу, которому было абсолютно безразлично, кем был Дауд, лишь бы
в его обществе не было скучно. Так и продолжалась жизнь Дауда от поколения к
поколению; - иногда он менял лицо (элементарный трюк), чтобы скрыть свое
долголетие от быстростареющего мира людей. Но никогда не забывал он о том, что в
один прекрасный день Tabula Rasa может раскрыть его двойную игру и отыскать в
своих книгах какой-нибудь зловредный способ его уничтожения. С особой силой
ощущал он эту возможность сейчас, ожидая, пока его позовут на заседание.
Это произошло спустя полтора часа, а все это время он развлекал себя мыслями о
спектаклях, которые ему предстояло увидеть на следующей неделе. Театр остался его
главной страстью, и он смотрел практически все постановки, независимо от их
художественной ценности. На следующий вторник у него были билеты на
расхваленного прессой "Короля Лира" в Национальном театре, а спустя два дня его
ожидало место в партере на возрожденной "Турандот" в Колизеуме. Да, ему предстоит
много приятного, лишь бы поскорее закончилась эта злосчастная встреча.
Наконец лифт загудел, и из него вышел один из самых молодых членов Общества
- Джайлс Блоксхэм. В свои сорок лет Блоксхэм выглядел на восемьдесят. "Требуется
своего рода талант, - заметил как-то раз о нем Годольфин (а он любил подмечать
всякие связанные с обществом нелепости, в особенности когда был навеселе), -
чтобы выглядеть опустившимся развратником, не обладая его богатым опытом".
- Мы освободились и ждем вас, - произнес Блоксхэм, жестом пригласив Дауда
войти в лифт. - Я думаю, вы понимаете, - добавил он, пока они поднимались, -
что, если вы когда-нибудь осмелитесь произнести хотя бы одно слово о том, что вы
здесь видели, Общество уничтожит вас так быстро и тщательно, что даже ваша мать не
вспомнит о том, что вы были рождены на свет.
Эта напыщенная угроза звучала крайне нелепо, будучи произнесенной гнусавым
голоском Блоксхэма, но Дауд разыграл из себя провинившегося чиновника перед
лицом разгневанного начальства.
- Я прекрасно понимаю это, - сказал он.
- Это чрезвычайная мера, - продолжал Блоксхэм, - вызвать на заседание
человека, который не является членом Общества. Но и обстоятельства чрезвычайные.
Впрочем, вам об этом знать не следует.
- Да-да, вы правы, - сказал Дауд, разыгрывая воплощенную невинность. Этим
вечером он будет покорно сносить их снисходительность, тем более что с каждым
днем в нем растет уверенность в том, что вскоре произойдет нечто такое, что потрясет
эту Башню до основания. А когда это случится, он будет отомщен.
Двери лифта открылись, и Блоксхэм велел Дауду следовать за ним. Проходы, по
которым они шли, были голыми и лишенными ковров. Такой же оказалась и комната,
куда его ввели. На всех окнах шторы были опущены; огромный стол с мраморной
крышкой освещался верхними лампами, свет которых падал и на шестерых членов
Общества (среди них были две женщины), сидевших вокруг. Судя по беспорядочно
наставленным бутылкам, стаканам и переполненным пепельницам, они заседали уже
не один час. Блоксхэм налил себе стакан воды и занял свое место. Осталось только
одно свободное место - место Годольфина. Дауду не предложили занять его, и он
остался стоять у конца стола, слегка смущенный устремленными на него взглядами.
Среди сидевших за столом не было ни одного человека, который пользовался бы
широкой известностью. Хотя все они происходили из богатых и влиятельных семей,
их влияние и богатство никогда не выставлялись напоказ. Общество запрещало своим
членам занимать важные посты, а также брать себе в супруги человека, который
может возбудить любопытство прессы. Оно работало втайне - ради уничтожения
тайны. Возможно, именно этот парадокс и должен был рано или поздно привести его
к катастрофе.
На другом конце стола, напротив Дауда, перед грудой газет, без сомнения,
содержавших рассказ Берка, сидел мужчина профессорского вида. Судя по всему, он
уже разменял свой седьмой десяток, пряди его седых волос прилипли к черепу. По
описаниям Годольфина, Дауд узнал этого человека. Это был Хуберт Шейлс,
получивший от Оскара прозвище Ленивца. Он двигался и говорил с такой
медлительной осторожностью, словно был сделан из стекла.
- Вы знаете, почему вы здесь? - спросил он.
- Он знает, - вставил Блоксхэм.
- Какие-то трудности с мистером Годольфином? - отважился на вопрос Дауд.
- Его здесь нет, - сказала одна из женщин справа от Дауда. Лицо ее, частично
скрытое за спутанной паклей черных крашеных волос, выглядело изможденным.
"Элис Тирвитт", - догадался Дауд. - В этом-то и вся трудность.
- Понятно, - сказал Дауд.
- Так где же он, черт побери? - спросил Блоксхэм.
- Он путешествует, - ответил Дауд. - Наверное, он не знал о том, что собрание
состоится.
- Как и все мы, - сказал Лайонел Уэйкмен, лицо которого покраснело от
выпитого виски. Пустая бутылка покоилась на сгибе его руки.
- Где он путешествует? - спросила Тирвитт. - Нам обязательно надо его найти.
- Боюсь, мне это неизвестно, - сказал Дауд. - Его дела заставляют его
разъезжать по всему миру.
- Какие такие дела? - с трудом ворочая языком, произнес Уэйкмен.
- У него кое-какие капиталовложения в Сингапуре, - ответил Дауд. - Ив
Индии. Хотите, чтобы я подготовил справку? Я уверен, что он...
- На хер эту справку! - сказал Блоксхэм. - Нам нужен он сам. Здесь и сейчас.
- Боюсь, его точное местонахождение мне неизвестно. Где-то в Юго-Восточной
Азии.
Потом, потушив сигарету, заговорила суровая, но не лишенная привлекательности
женщина, сидевшая слева от Уэйкмена. Это наверняка была Шарлотта Фивер, Алая
Шарлотта, как называл ее Оскар. "Род Роксборо на ней завершится, - сказал как-то
он, - если, конечно, она не ухитрится оплодотворить одну из своих подружек".
- Здесь ему не какой-нибудь бордель, в который он может заявиться, когда ему
приспичит.
- Правильно, - вставил Уэйкмен, - здесь гораздо скучнее.
Шейлс взял одну из лежавших перед ним газет и швырнул ее по поверхности стола
в направлении Дауда.
- Я полагаю, вам приходилось читать об этом теле, найденном в Клеркенуэлле?
- спросил он.
- Да.
Шейлс выдержал паузу, переводя взгляд с одного члена Общества на другого. Что
бы он там ни собирался сказать, вопрос о том, стоит ли говорить об этом Дауду,
несомненно подвергся предварительному обсуждению.
- У нас есть причины полагать, что этот Чэнт из другого Доминиона.
- Прошу прощения? - сказал Дауд, разыгрывая недоумение. - Я не вполне вас
понимаю. Какой такой Доминион?
- Отбросьте свои предосторожности, - сказала Шарлотта Фивер. - Вы
прекрасно понимаете, о чем идет речь. Не пытайтесь уверить нас, что вы двадцать
пять лет служили у Оскара и так ничего и не узнали.
- Я знаю очень мало, - запротестовал Дауд.
- Вполне достаточно, чтобы быть в курсе приближающейся годовщины, - сказал
Шейлс.
"Бог мой! - подумал Дауд. - Они не так уж глупы, как кажется".
- Вы говорите о годовщине Примирения? - спросил он.
- Вот именно. В середине этого лета...
- К чему говорить об этом вслух? - сказал Блоксхэм. - Он и так уже знает
больше, чем следует.
Шейлс проигнорировал это замечание и начал было снова, но в тот момент
раздался голос, исходящий от массивной фигуры, сидевшей в тени и до этого
хранившей молчание. Все это время Дауд ждал, когда этот человек, Матиас Макганн,
произнесет свое суждение. Если у Tabula Rasa и был лидер, то им являлся именно он.
- Хуберт? - спросил он. - Могу я сказать свое мнение?
- Конечно, - пробормотал Шейлс.
- Мистер Дауд, - сказал Макганн, - я не сомневаюсь, что Оскар не держал
язык за зубами. У каждого из нас есть свои слабости. Его слабостью были вы. Никто из
нас не обвиняет вас за то, что вы не сочли нужным заткнуть уши. Но это Общество
было создано с весьма специфической целью, и порой во имя достижения цели ему
приходилось идти на самые крайние меры. Я не буду вдаваться в детали. Как уже
сказал Джайлс, вы оказались осведомленнее, нежели хотелось бы каждому из нас. Так
что, поверьте мне, мы сумеем заставить замолчать всякого, кто подвергнет этот
Доминион опасности.
Он подался вперед. У него оказалось лицо человека с хорошим характером, но
неудовлетворенного своей теперешней судьбой.
- Хуберт упомянул о том, что приближается годовщина. Это действительно так.
И силы, стремящиеся нарушить спокойствие этого Доминиона, возможно, готовятся к
тому, чтобы ее отпраздновать. В настоящее время вот это, - он указал на газету, -
является единственным свидетельством того, что такие приготовления действительно
велись, но если найдутся и другие, то они будут немедленно уничтожены нашим
Обществом и его агентами. Вы понимаете? - Он не стал ждать ответа. - Это очень
опасно, - продолжал он. - Люди заинтересуются и начнут исследования. Ученые.
Мистики. Они начнут задумываться. Потом они начнут мечтать, грезить.
- Я понимаю, это действительно очень опасно, - сказал Дауд.
- Не пытайся подлизываться, ты, самодовольный ублюдок! - взорвался
Блоксхэм. - Мы все знаем, чем ты там занимался вместе с Годольфином. Скажи ему,
Хуберт!
- Я напал на след кое-каких артефактов... внеземного происхождения. И след
этот ведет к Оскару Годольфину.
- Это еще неизвестно, - вставил Лайонел. - Наверняка эти уроды навешали нам
лапши на уши.
- Я рада, что вина Годольфина доказана, - сказала Элис Тирвитт. - А заодно и
этого типа.
- Я возражаю, - сказал Дауд.
- Вы занимались магией! - завопил Блоксхэм. - Признавайся! - Он поднялся
и стукнул кулаком по столу. - Признавайся немедленно!
- Сядьте, Джайлс, - сказал Макганн.
- Вы только гляньте на него, - продолжал Блоксхэм, тыча пальцем в
направлении Дауда. - Он же виновен, как смертный грех.
- Я же сказал, сядьте, - повторил Макганн, слегка повышая голос.
Сконфузившись, Блоксхэм сел. - Мы не собираемся судить вас, - сказал Макганн
Дауду. - Нам нужен Годольфин.
- Вы должны найти его, - сказала Фивер.
- А когда найдете, - добавил Шейлс, - скажите ему, что у меня есть несколько
предметов, которые могут показаться ему знакомыми.
Над столом воцарилась тишина. Несколько лиц повернулись к Матиасу Макганну.
- Я полагаю, мы закончили, - сказал он. - Если, конечно, у вас нет желания
что-то сказать.
- Не думаю, - ответил Дауд.
- Тогда вы можете идти.
На этом разговор был окончен, и Дауд удалился. До лифта его сопровождала
Шарлотта Фивер, а спускаться ему пришлось в одиночестве. Они знали больше, чем
он предполагал, но все же были далеки от истины. Возвращаясь на машине на
Риджентс Парк-роуд, он восстанавливал в памяти детали допроса для того, чтобы
суметь пер
...Закладка в соц.сетях
