Сокровища звезд

Сергей Алексеев.
Сокровища Валькирии 1-5.
Книга 1.
"30 июля поздним вечером полиция Эль-Харга - города на юге Египта - в
мусорном баке обнаружила труп гражданина Ливии Карамчанда Зелвы, задушенного
с помощью нейлоновой гитарной струны, Полиция считает..." Он швырнул газеты
- как всегда полиция предполагает полный абсурд... Зелву убили сразу же
после исчезновения Джонована Фрича. Правда, вместе с Зелвой точно таким же
способом погибло еще шесть человек в разных частях света. Но они не имели
никакого отношения к делу. Это жертвы ритуала - "семиструнной гавайской
гитары"... В кабинете магистра найден любопытный прибор, приставка к
радиотелефону. Каждые восемь часов он прикладывал руку к табло с
индикатором, и в эфире не было никакой тревоги. И когда Фрич не вернулся в
офис, через шестнадцать часов его радиотелефон автоматически связался с
абонентом в Будапеште и три минуты передавал звучание гавайской гитары. А
наутро газеты вышли с рекламой концерта композитора Зелвы... Мы только что
пережили гибель дочери и внука Мохандаса Ганди, только что заделали эту
брешь... И вот новая пробоина! Конечно, они ждут наших ответных действий,
избирают новых заложников, чтобы сыграть еще один аккорд... И, я думаю, если
мы втянемся в этот оркестр - будет война... А сейчас она крайне
нежелательна!
КНИГА ПЕРВАЯ

1

Обыск в квартире Русинов обнаружил довольно поздно, изрядно натоптав в
передней, зале и на кухне. За десять дней без хозяина на пол осел
значительный слой пыли - осталась открытой форточка,- и всякий след на
свежелакированном паркете сразу бы бросился в глаза. Однако следов почему-то
не было даже в кабинете, за плотно закрытой дверью. Русинов несколько раз
приседал, рассматривая пыльное зеркало пола,- ни единого отпечатка. Скорее
всего, паркет после обыска протерли и вещи расставили точно так, как они
стояли. Но все-таки допустили единственную небрежность: между стопок
журналов на столе обронили маленький пакетик с двумя запасными
предохранителями от какого-то японского прибора. Русинов очень хорошо знал,
что есть у него в доме и чего нет и быть не может, и потому, случайно
заметив эти предохранители, сразу же насторожился: он отлично помнил, как
прибирал на столе перед отъездом и что никакого пакетика не видел. Значит,
он появился за эти десять дней, пока Русинов был на глухариной охоте в
Вологодской области. Кто-то входил в квартиру и вносил прибор... Какой и
зачем? Причем прибор был наверняка упакован и там, в упаковке, находились
запасные предохранители...
Прежде чем обследовать квартиру, он глянул на электросчетчик и сверил
цифры с теми, что были записаны в расчетной книжке,- почему-то "нагорело"
пять киловатт, хотя перед отъездом на охоту Русинов отключил холодильник,
который мог накрутить счетчик, и заплатил за электроэнергию. Судя по всему,
неведомый прибор, побывавший в его квартире, был мощный, и скорее всего, это
либо портативная рентгеновская установка, либо лазер...
А если так, значит, в доме был обыск.
Сначала Русинов осмотрел кабинет- книжные полки, письменный стол,
подоконник, где пачками лежали научные журналы, и обнаружил еще несколько
примет: выцветшие или пожелтевшие на солнце полоски на обложках оказались
спрятанными, а кое-где, напротив, торчали свежие, не тронутые светом уголки.
Кто-то рылся в рукописях и материалах, лежащих в ящиках стола, и на самом
столе все бумаги были тщательно разложены, может быть, чуть аккуратнее,
нежели Русинов раскладывал сам. Тот, кто делал обыск, прекрасно знал
характер и поведение хозяина квартиры и, конечно же, располагал информацией,
куда и насколько уехал, и потому работал неторопливо, со знанием дела. В
доме побывала Служба, а не воры, и это обстоятельство еще больше встревожило
Русинова. Если для негласного обыска сюда притаскивали рентгеновскую
установку, значит, искали тайники, но поскольку их найти не смогли - ибо
таковых в квартире не существовало, а в бумагах тоже ничего интересующего
Службу не обнаружили,- то возможно, в телефон, в репродуктор или стены
влепили "клопов" и теперь будут слушать...
Самое главное было - понять, чья это Служба и что пытается добыть.
Маловероятно, что контрразведка,- Русинов никаких секретов не продавал, не
разглашал и даже в будущем делать этого не собирался,- и на то, что
негласный обыск проводили в целях получить какие-то улики против него, тоже
не похоже. Чего ради будут собирать компрматериалы, если он уже три года,
как не работает в Институте, да и самого Института больше не существует в
природе, как, впрочем, и той закрытой лаборатории, которой руководил
Русинов, научные же материалы частью уничтожены, а частью переданы в
спецотделы Министерства финансов и Госбезопасности. Члены ликвидационной
комиссии поставили свои подписи и тем самым сняли всякую дальнейшую
ответственность с завлаба за судьбы всех многолетних наработок. Их могут еще
больше засекретить и опустить в бронированные сейфы, а могут при нынешней
безрассудной гласности вытащить на свет Божий, и все тайны скоро пожелтеют
или выцветут на газетных полосах...

Русинов неторопливо разобрал рюкзак, разложив охотничьи принадлежности по
своим местам, затем почистил и смазал маузер - короткоствольный карабинчик
22-го калибра, вещь на глухариной охоте незаменимую,- и спрятал в сейф -
теперь до осени... А сам все мысленно ходил по стопам тех, кто с такой
доскональностью обследовал его квартиру, перебирал в памяти те материалы,
что лежали в столе и на книжных полках, но ничего крамольного не находил.
Искать могли единственное- карту "перекрестков" и божка- нефритовую
обезьянку. Однако это было его собственностью, хотя и относилось к
проблемам, которыми когда-то занималась русиновская лаборатория. Карту
"перекрестков Путей" он создал сам и сам же открыл некоторые закономерности
этих Путей, причем уже после ликвидации Института, и божок к нему попал тоже
после. Да и знают об этих вещах всего два человека в мире - он, Александр
Алексеевич Русинов, и бывший сотрудник лаборатории Иван Сергеевич
Афанасьев...
Что, если Иван Сергеевич ненароком где-то проговорился? И Служба
мгновенно заработала, стараясь выяснить, все ли секретные материалы сдал
Русинов во время ликвидации Института? Не оставил ли какие материалы
последней экспедиции, незарегистрированные и неучтенные? Может, кое-что не
материальное, не выраженное в письменном отчете оставил в голове?
Разумеется, в голове осталось многое. Лабораторию закрыли внезапно, "на
полуслове", сотрудников разогнали - кого на пенсию, кого откомандировали в
распоряжение Управления кадров Министерства обороны, предварительно отобрав
подписки о неразглашении. Не сдавать же голову в спецотдел вместе с
бумагами! В сорок три года полковник Русинов ушел в отставку, но оставался
профессором, доктором наук и считал, что голова еще сгодится, хотя его
приговорили к пожизненной и довольно высокой пенсии. Правда, вне стен
закрытого Института ни титулы, ни знания ему особенно не пригодились,
поскольку Русинов образование имел медицинское, но при этом двадцать лет
занимался геофизикой, археологией и философией, а докторскую защищал на
кафедре социологии. Эта чудовищная гремучая смесь наук годилась, возможно,
для далекого будущего, но никак не для сегодняшнего смутного дня великих
перемен, дня, который замкнулся на себе и не желал думать ни о прошлом, ни о
будущем. Но он, Русинов, не мог ликвидироваться на "полуслове" вместе с
лабораторией и потому продолжал жить в прежнем режиме и никак не мог
вписаться в суматошное "сегодня", целиком погрузившись в древность, в
доледниковую эпоху, и потому имел прозвище "Мамонт". Однако и прозвище его
было известно лишь посвященным - тем, кто работал в Институте либо каким-то
образом имел о нем представление. Он и глухариную охоту-то любил больше за
то, что выпадала возможность послушать звуки пения птицы из той эпохи и как
бы услышать ее голос. И разумеется, Мамонту было приятнее находиться там, в
доледниковой эпохе, или уж, по крайней мере, на грани ее, потому что он
считал эту эпоху поворотной в истории человечества на Земле. Если вместе с
историей сделать
поворот, то за ним можно увидеть новую историю, новый Путь, уходящий в
будущее, как бесконечная лесная просека. Чтобы проверять свои аналитические
конструкции и модели, чтобы в одиночку не заблудиться на многочисленных
путях и перепутьях поиска истины, раз в месяц, а то и чаще, ездил к своему
давнему другу и сотруднику Ивану Сергеевичу в Подольск. Ивану Сергеевичу уже
было под шестьдесят, и работал он в Институте со дня основания, много чего
знал и умел, считался хорошим специалистом в области геологии, картографии и
астрономии, хотя имел историческое образование. Однако после ликвидации
лаборатории Иван Сергеевич сразу же отошел от дел, успокоился и расслабился.
Русинов стал замечать, что ветерана все больше и больше тянет на
воспоминания, ностальгические разговоры о конце пятидесятых, когда Институт
работал на дне будущего Цимлянского моря, и в этих воспоминаниях кое-что
пробалтывал. Без злого умысла, в порыве тоски по прошлым временам, однако же
иногда вылетало такое, что запрещалось говорить даже своим сотрудникам:
дружба дружбой, но табачок - врозь...
И теперь Русинов мог подозревать только Ивана Сергеевича: никто другой о
карте "перекрестков" и о нефритовой обезьянке не знал и знать не мог. Что
было еще искать у него в квартире? Тайник у Русинова был, да только не
здесь, а на даче, которая после развода принадлежала бывшей жене Татьяне. У
них сохранились нормальные отношения, и Русинов часто приезжал к сыну Алеше
- все лето они вели дачный образ жизни; а зимой он, бывало, забирал сына и
уезжал с ним на выходные, опять же туда, на дачу, таким образом сочетая
приятное с полезным. Чердачная неотапливаемая комнатка, где раньше работал
Русинов, как бы оставалась в его владении, и там, среди завалов газет и
журналов со всего мира, можно было спрятать все что угодно. Труднее было с
материальными предметами - нефритовой обезьянкой и капсулой с кристаллом
КХ-45. Богиню-утешительницу Русинов попросту обмазал глиной, вылепил
забавного медвежонка, высушил, раскрасил и слегка обжег в тигле на слабом
огне. Получилась детская игрушка, которую можно поставить куда угодно вместе
с другими такими же глиняными птицами, зайцами и веселыми мужичками. Капсулу
с кристаллом он прятал и в мусорное ведро, и в банку с топленым салом, пока
наконец не нашел подходящего места - спустил на проволоке в смотровой
отводок канализационной трубы, на уровень потолка нижней квартиры.

Звонить Ивану Сергеевичу Русинов побоялся, дабы не выказывать, что он
обнаружил в своей квартире произведенный негласный обыск. Он наскоро
сполоснулся в душе, переоделся и поехал в Подольск.
Иван Сергеевич не ждал Русинова, хотя примерно знал, когда тот вернется с
охоты. Тем более что Мамонт явился на ночь глядя, без звонка, заметно
утомленный дорогой. Иван Сергеевич заподозрил неладное, но виду не показал:
его жена, Валентина Владимировна, после выхода мужа на пенсию очень
ревностно опекала его и оберегала от бывших сослуживцев. А к Русинову
относилась с особым недоверием, ибо он чаще всего приезжал с какими-то
делами и беспокойством. Понять ее было можно: большую часть жизни Иван
Сергеевич мотался по экспедициям, заработал букет соответствующих походным
условиям болезней - от радикулита до язвы желудка, но благодаря стараниям
жены за три пенсионных года заметно поправился и помолодел. Он, как и
Русинов, отпустил бороду, длинные волосы и теперь напоминал сельского
священника.
Пока Валентина Владимировна собирала на стол, Русинов позвал Ивана
Сергеевича на улицу, в машину, чтобы вручить подарок - полмешка чаги,
нарубленной специально для ветерана с вологодских берез. Иван Сергеевич
подарку обрадовался, но сразу же спросил:
- Чего прилетел-то? Не чагу же привез?
- Вот что привез,- сказал Русинов и подал пакетик с предохранителями.-
Нашел у себя в квартире.
Иван Сергеевич включил в кабинете свет, долго рассматривал сверкающие на
ладони детали и наконец заключил:
- Это не лазер и не рентген. Скорее всего, гамма-плотномер. Искали
пустоту в стенах, проверяли, каким материалом они заполнены.
- Что бы это значило?
- А хрен их знает,- пожал плечами Иван Сергеевич.- Но я точно знаю: в
нашей Службе безопасности такие приборы были только отечественного
производства. Японских не покупали - они намного хуже. Хотя при нынешней
погоне за иностранщиной все возможно. Доллары появились - купили.
- Если не купили?
- Значит, у тебя в гостях была не наша Служба,- засмеялся Иван
Сергеевич.- Допустим, японская, американская, израильская и еще из ста
двадцати стран мира.
- Очень хорошо! - разозлился Русинов.- Какие-то Службы шарят в моей
квартире, как у себя дома! Ну все, приехали!
- Чего ты возмущаешься? - Иван Сергеевич похлопал его по плечу.- Они
теперь по всей стране шарят, как у себя дома! Знаешь, Саня, а ведь подобное
уже со мной было. Меня однажды тоже какая-то Служба щупала, в пятьдесят
восьмом. Если тогда было можно, то теперь...
Он недоговорил, прихватил мешок и пошел в квартиру. У двери вдруг
успокоил, подбодрил:
- Наверняка прибалты у тебя рылись. Их Служба обнаглела вконец - людей в
России ворует и к себе увозит... Впрочем, ладно, разберемся...
За столом Русинов рассказывал об охоте, о цыгане, который работает
таксидермистом в областном музее и делает прекрасные чучела. Цыгану и отдан
был добытый глухарь. Иван Сергеевич, не скрываясь, тосковал от этих
рассказов, хотя, кроме рыбалки, ничем больше не занимался, если не считать
огорода. Но между делом он о чем-то сосредоточенно думал и, похоже, только
ждал, когда закончится ужин и можно будет, уединившись в кабинете,
поделиться своими размышлениями. Валентине Владимировне не хотелось
оставлять мужчин наедине, и она начала было уговаривать Русинова отдохнуть с
дороги, но Иван Сергеевич встал из-за стола и попросил принести чай в
кабинет.
- Слушай, Мамонт,- начал Иван Сергеевич, едва Русинов затворил дверь.- С
нами, кажется, опять старую шутку проделали. Ну, со мной ладно... А вот с
тобой - точно, и со всеми молодыми ребятами Института.
- Что за шутка?
- Ты сказал про обыск- я сразу вспомнил.- Иван Сергеевич развалился за
своим столом, как начальник.- Ты же про Цимлянск слыхал? После Цимлянска нас
тоже разгоняли...
- Хочешь сказать, Институт не закрывали? - насторожился Русинов.
- Я пока ничего не могу сказать - уклонился ветеран.- Но зато очень
хорошо помню события после Цимлянска. И обыск у меня был, правда, без
аппаратуры, но стены простукивали... Цимлянск, Мамонт, у меня всю жизнь из
головы не выходит!
Это была старая и странная история, ставшая достоянием ушей всего
Института лишь в начале восьмидесятых. Причем рассказывали ее уже почти
безбоязненно те, кто уходил на пенсию и знал, что уже никак не пострадает. В
пятьдесят восьмом году сухопутный отдел "Юго-Восток" работал на дне будущего
Цимлянского водохранилища. Гражданские археологи из университета большим
скопом раскапывали город Саркел, а профессиональные "гробокопатели", как в
шутку называли сами себя сотрудники Института, ползали по степи и искали
хазарские захоронения. Одна такая могила тогда потрясла воображение
руководства: было извлечено около двухсот килограммов золота в слитках и
серебро в изделиях - тончайшей работы индийские сосуды. Отдел усилили людьми
и техникой из других отделов и начали крупномасштабный поиск. Скоро
обнаружили еще одну могилу, где ценностей было примерно столько же. В степь
пригнали батальон внутренней охраны, пустили патрули на машинах, на дорогах
установили контрольно-пропускные посты- все якобы потому, что началась
эпизоотия - ящур. После того как нашли третью и четвертую могилы, возникла
оригинальная гипотеза, в разработке которой принимал участие и Иван
Сергеевич, младший научный сотрудник. Хазария два с половиной столетия
держала все торговые пути в Индию и Переднюю Азию, откуда в то время на Русь
и в Европу поступало золото, алмазы, бриллианты. Оседлав три мощные реки,
три берега трех морей, Хазария брала огромные налоги с купцов и, конечно же,
занималась обыкновенным разбоем и грабежом на этих путях. Эдакое
государство-таможня, государство-пират. Князь Святослав разгромил Хазарию,
но ни в летописях, ни в арабских источниках не слыхать было о сокровищах
хазар, по многим соображениям, несметных. Ничего не досталось и гузам- диким
племенам, которые после Святослава в поисках добычи сожгли и разорили все,
что горело и разрушалось. Они пытались раскапывать древние курганы, могилы.

Но отмеченные какими-либо надгробными знаками захоронения были бедными.
После гузов в степи рылись все кому не лень на протяжении многих веков.
Последним из пришедших "гробокопателей" был Гитлер. Специальные команды начинали работать в степи, еще не обезвредив дороги от мин, не убрав трупы после боев. У немцев существовала оригинальная версия, основанная на глубоком знании каббалы, согласно которой утверждалось, что все сокровища Хазарии- в могилах белых хазар-иудеев, которых хоронили далеко в степи в тайных местах, не оставляя никаких знаков на земле. И напротив, из могил черных, третьесортных хазар создавали своеобразную, отвлекающую приманку в виде памятных камней, курганов и склепов. Их-то во все века и разрывали незадачливые кладоискатели. Однако еще и Святославу было известно, что золото Хазарии хранится в могилах, ничем не отмеченных, и что могилы эти не просто в беспорядке разбросаны по степи, а имеют ориентацию и форму. Вокруг Хазарии существовал золотой побережный знак в виде каббалистической Змеи, державшей себя за хвост. Видимо, Святослав не очень нуждался в сокровищах, иная задача беспокоила его- прорваться сквозь этот знак, уничтожить сакральные центры паразитирующего государства, поразить и обездвижить Змея. И он блестяще ее выполнил, ударив не по столице - Итилаю, а совершив неясный для непосвященных, гигантский круг-поход по границам Хазарского каганата, и мощное государство мгновенно развалилось в прах. Похоже, немцы хорошо все это проработали, но у них не хватило времени, чтобы отыскать хотя бы одну могилу белого хазара и, привязавшись к ней, вспороть брюхо золотой Змеи.
Версия Института целиком основывалась на немецкой гипотезе, и когда после
открытия чертовой могилы произвели расчеты, используя каббалистические
системы чисел, наконец подобрали ключ к хранилищу хазарских сокровищ. У
сотрудников Института глаза на лоб лезли, когда геодезист делал промеры и
давал точку, где копать. Верили и не верили: недавние расчеты напоминали
игру, разгадывание ребусов. Но каждая вскрытая могила тысячелетней давности
приводила в шок золотыми слитками, изделиями, драгоценными камнями.
И вдруг пришел приказ- немедленно прекратить все работы и выехать в
Москву. Это в середине лета, в разгар сезона! Все материалы и расчеты
изъяли. Институт практически расформировали, оставив единственный отделморской.
Объясняли такие действия очень просто: мол, хазарское золотостратегический
запас, спрятанный на-дежнее, чем во всяком банке, и его
следует беречь на самый черный день. Иван Сергеевич тогда получил свой орден
и несколько лет плавал по Черному морю на небольшом, неприметном буксире с
водолазным оборудованием и батискафом. Спустя несколько лет он случайно
узнал от знакомого археолога, который был на раскопках Саркела, что после их
отъезда охрану в степи усилили, перекрыли некоторые дороги, и до января
какая-то бригада мелиораторов рыла экскаватором шурфы. Причем мелиораторы
работали день и ночь. И однажды этот археолог, стреляный воробей, будто бы
заблудившись в степи на машине, проехал по следам странных раскопок и
убедился, что древние захоронения продолжают раскапывать, причем очень
грубо, наспех, будто выполняют план по количеству. Цепочка свежезарытых ям
давно уже вышла за пределы ложа водохранилища и уходила куда-то в степь.
Археолог, похоже, рисковал, ибо был задержан, долго объяснялся, почему
оказался в запретной зоне, и был выпущен после того, как отобрали подписку о
неразглашении. Он не знал, что может разгласить, и потому по знакомству
пытался выяснить у Ивана Сергеевича, что же копали в степи и кто копал?
Это было новостью для самого Ивана Сергеевича, и сколько бы он ни пытался
узнать через своих людей судьбу хазарских могил, никто ничего толком не
объяснял. Пока однажды он не встретился и не сдружился с бывшим начальником
Третьего отдела Министерства финансов СССР. Вместе лечили радикулит в
крымском санатории. Через его руки проходило все золото и серебро, алмазы и
драгоценные камни, поступавшие в государственную казну. Он прекрасно помнил
золотые слитки-лепехи, которые сдавал Институт после раскопок на дне
будущего водохранилища: золото было редкое, необычное. Однако его было
немного, и после расформирования Института, естественно, не поступило больше
ни грамма. Иван Сергеевич тогда сильно озадачил бывшего начальника, и старый
чекист отправился выяснять судьбу хазарского золота. Неизвестно, что ему
удалось узнать, потому что при последней встрече он посоветовал Ивану
Сергеевичу не соваться в это дело и дружбы больше не поддерживал. А скоро
вообще оказался в кремлевской больнице и потом- на Ваганьковском кладбище.
Похоже, золотая змея выпустила из своих зубов хвост и уползла прочь.

Институт потом заново воссоздали, одного за другим вернули специалистов.
Но странное дело, начался какой-то молчаливый, без сговора, и длительный по
времени саботаж. Обжегшись на цимлянском случае, сотрудники вроде бы и
работали рьяно, находили оригинальные решения проблем, упражнялись в
лозоходстве, но уже больше никогда не давали таких результатов, какие были в
Цимлянске. И золото Российской империи, вывезенное Колчаком, продолжало
лежать где-то в Сибири. Не поддавались розыску клады царицы чулымских татар.
И сокровища варягов, над поиском которых работал Русинов, тоже оставались в
земле или на дне озер.
- С Цимлянском они интересную шутку прокрутили,- повторил Иван
Сергеевич.- Концов теперь не найти, люди поумирали, а в архивах, даже в
самых закрытых, ничего не найдешь. Иной раз я сам думаю - а было ли все это?
Не приснилось ли?..
- Но какой смысл им проделывать сейчас с Институтом то же самое?- спросил
Русинов, рассуждая.- Мы ничего особенного не нашли, а гипотезы, разработки
по "Валькирии" ничем не подкрепляются...
- Как - ничем? - хитровато ухмыльнулся Иван Сергеевич.- А нефритовая
обезьянка?
- Она же у нас... И карта "перекрестков" у нас!
- Потому у тебя в квартире и рылись!
- Утечки информации не может быть,- уверенно заявил Русинов.- Во сне я не
разговариваю...
- Погоди, Мамонт,- Иван Сергеевич включил телевизор, прибавил звук и
затемнил экран, чтобы не рябило в глазах.- Береженого Бог бережет... Ты
знаешь, где сейчас Савельев? Я его недавно видел.
- Не имею представления,- проговорил Русинов. Старший научный сотрудник
Савельев работал в "Северо-Западном" отделе, в секторе космических
исследований суши, занимался гравиметрией и был мало знаком Русинову.
- Вот, не имеешь,- назидательно сказал Иван Сергеевич.- А я имею
представление. Он в какой-то коммерческой структуре, причем фирма, как я
понял, совместная со шведской. Спрашиваю: а чем занимаешься? Торгуешь?
Савельев дурак, потому даже обиделся. Говорит: чем занимался, тем и
занимаюсь. На лацкане у него вот такая блямба висит, фирменный знак. Я
сначала внимания не обратил. Ну, полуобнаженная красотка с мечом... А потом
читаю: "Валькирия"!
- Ну, это совпадение,- отмахнулся Русинов.- Савельев к "Валькирии"
отношения не Имел.
- Не имел. А если теперь имеет? Материалы-то мы сдали! А кто ими теперь
воспользуется?
- Не станут же их продавать!
- Может, не продавать,- предположил Иван Сергеевич,- а как бы на новой
экономической основе создать закрытое предприятие. Шведы денежки вкладывают
- наши работают. Барыш - пополам.
- Если так, то это хрен знает что! - возмутился Русинов и вскочил.- Ладно
еще нефть качать! Но открывать за сиюминутные выгоды такие секреты, за
какие-то копейки отдавать национальные тайны тысячелетий!.. Не знаю!
- Не шуми, Мамонт, не сотрясай воздух,- успокоил Иван Сергеевич.- Мы же
не знаем, откуда были мелиораторы в Цимлянске. Если были, значит, доказали
свое право на хазарское золото. А почему бы, к примеру, шведским
"мелиораторам" не поискать золота ариев?.. Мы много не знаем в этой жизни,
Саня. И вряд ли когда узнаем. Есть государства, цари и президенты, есть
границы, территории и национальные секреты. Но есть еще кое-что,
существующее над всеми этими занавесками. Если через "железный занавес"
пробираются... "мелиораторы", то уж под теперешнюю короткую юбчонку
занырнуть - раз плюнуть.
- Ты меня расстроил, Иван Сергеевич,- вздохнул Русинов.- Вернее добил. Я
ехал из Вологды с таким настроением!.. А как бы поколоть Савельева? Кто из
наших с ним дружил?
- Из наших- никто,- сказал Иван Сергеевич.- Да и сдался тебе Савельев!
Только внимание привлечешь... Пусть они упражняются с нашими гипотезами,
роют материалы. Знаешь, что мне в радость? То, что мы тогда схалтурили на
Северном Урале.
- Схалтурили? Первый раз слышу! Иван Сергеевич засмеялся, прибавил звук у
телевизора.
- Это потому, что ты все-таки больше медик и философ, чем технарь и
геофизик. И потому, что ты не прошел через Цимлянск... Вся электроразведка
перевернута вверх ногами, понял? Это как слайд: можно так показать,
нормально, а можно наоборот. Все то же самое, но!.. Просто и со вкусом.
Захочу я получить правильное изображение - пересчитаю и получу. Если бы ты
прикопался тогда к результатам, я бы тебе выдал верные. Но ты же не
прикопался, поверил. Значит, и Савельев поверит, и шведы. Так что их
"Валькирия" сейчас стоит вверх ногами. Эх, Мамонт, знал бы ты, сколько мы
похалтурили на "Колчаке" в Сибири. Черт ногу сломит! Каббала, брат, штука
заразительная. С нее мы и научились манипулировать числами. Иначе бы все
клады, все загадки давно бы вытряхнули из России. И стало бы жить совсем
тоскливо...

- Ну ты и вредитель, Иван Сергееич! - засмеялся Русинов.- Тебя бы в
тридцатых сразу бы шлепнули или в ГУЛАГ упрятали!
- Меня бы и сейчас могли очень просто упрятать,- согласился тот.- И не
меня одного... Нас спасало то, что руководили Институтом не специалисты, а
варяги. Ты вот всегда злился, когда директора нового присылали откуда-нибудь
из штаба, а я этим наказным атаманам радовался. И откровенно сказать, раньше
побаивался твоего рвения. Ты за "Валькирию" уцепился, как будто она живая.
Ну, думаю, наворотит по молодости. Хорошо, что Институт разогнали и ты эти
свои "перекрестки" нарисовал дома. Хоть там тоже липа, но идея-то мощная!
- И там липа? - уже возмутился Русинов.- Не может быть! Я сам проверял
все расчеты!
- А кто тебе координаты давал?- веселился Иван Сергеевич.- Кто топографию
делал? Ты же на мою основу "перекрестки" наносил? Иди теперь на местность и
поищи эти точки.
- Ох ты и гад! - восхитился Русинов.- Такого змея за пазухой грел! Ты мне
дай эти поправки-то! Свои халтурные заморочки!
- Дам,- согласился Иван Сергеевич.- И научу, как просто все
пересчитать... Только ты на карту ничего не наноси. В голове держи. Надо -
посчитаешь.
Русинов походил по кабинету, восхищенно помотал головой:
- Ну уж, обезьянка-то без халтуры! Ты к ней руку не прикладывал!
- Это верно, без халтуры,- подтвердил серьезно Иван Сергеевич.- Потому
береги ее и сам берегись. Если и была какая-то утечка информации, то только
через ребят, которые делали анализ. Потому им надо срочно запустить липу, и
не одну. Может, кого и собьем с толку. Подсунем на анализ какой-нибудь
материал с "Юга" и "Востока", пусть голову ломают. И идею "перекрестков"
береги. Ты в десятку с ней попал. И те, кто делал у тебя обыск, это нюхом
чуют. И тут бы придумать липу, какую-нибудь полуправду. Но только очень
осторожно. Раскусят идею - ничего не спасет. А мозги они за деньги нынче
могут купить. Причем какого-нибудь юнца с легким прибабахом. Но могут и тебя
пригласить. Так что готовься. Шведские денежки нужно проедать с успехом, но
желательно без результатов.
- Я к Савельеву не пойду,- заявил Русинов.- У меня теперь своих забот
хватит.
- Поедешь "дикарем"?
- Конечно, поеду! И особенно сейчас, когда такой расклад.- Русинов
помедлил.- А ты со мной поедешь? Или...
- Или, Мамонт, или,- вздохнул Иван Сергеевич.- И не потому, что живу
поднадзорным... Придется твой тыл прикрывать. Ты сам поползай по горам, по
островам, а я с ними тут поиграю в кошки-мышки. По правде сказать, люблю я
это дело... Ты мне ключи от квартиры оставь. Если что, я через нее
"мелиораторам" стану помогать.
- Давай махнемся машинами? - вдруг предложил Русинов.- Мне твой "УАЗ" как
раз будет по тем дорогам.
- А тебе своей "Волги" не жалко? - усмехнулся Иван Сергеевич.- Я ведь
шоферюга аховый, полгода так за рулем.
- Мне жалко, что ты не поедешь со мной,- серьезно сказал Русинов.- Когда
я один хожу по земле, почему-то все время тянет оглянуться...

2

Проект "Валькирия" родился в недрах Института еще в 1975 году и не имел
тогда сколь-нибудь обнадеживающего значения. Подобных проектов возникало и
умирало много, поскольку таким образом отрабатывались интересные версии,
оригинальные предположения или вообще чьи-то фантазии. Правда, "Валькирия"
имела под собой довольно весомую, но не совсем надежную опору -
полубезумного, странного человека, который не имел ни фамилии, ни отчества,
не знал, где родился и когда, но называл себя Авега- то ли прозвище, то ли
имя, то ли какой-то бредовый титул. Его задержали за бродяжничество в
Таганроге и, поскольку он не имел никаких документов, поместили в
спецприемник для выяснения личности. На вид ему тогда было лет пятьдесят,
хотя седые волосы и борода старили его и как бы растворяли настоящий
возраст. Авега ростом был высокий, чуть ли не под два метра, ходил прямо, и
если бы не обветшавшая одежда, ни один бы милиционер не посмел спросить у
него документы.
В спецприемнике этот человек вел себя странно, называл лишь свое имя,
причем с каким-то ненормальным для бродяги пафосом:
- Я - Авега! Ура!
У него сразу заподозрили отклонения в психике, и милицейский врач
поставил диагноз: шизофрения с развитой манией величия. Однако на всякий
случай поставил вопрос, который для милиции означал, что пациент, возможно,
прикидывается сумасшедшим и есть причины досконально его проверить, не
преступник ли и не значится ли в розыске. Авегу фотографировали анфас и в
профиль, с бородой и без бороды, брали у него отпечатки пальцев рук и даже
ног, досконально описывали словесный портрет, и все это прокручивали через
картотеки МВД, но ответы приходили отрицательные: этот человек ни в розыске,
ни в подозреваемых по какому-либо преступлению не значился. Пошли даже на
хитрость - выпустили плакат с его разными портретами "Найти человека" - в
надежде, что кто-нибудь опознает Авегу и сообщит, кто это на самом деле. В
течение полугода этот плакат висел по всему Союзу, и никто не откликнулся.

При обыске у него обнаружили мешочек сухарей, немного крупной серой соли и
деревянную ложку со странным устройством на ручке в виде бельевой прищепки.
Хлебу и соли не придали значения, однако про ложку спрашивали очень
настойчиво, но Авега объяснял, что это штуковина на ручке служит для того,
чтобы во время еды не пачкать усов, приподнимая их нажатием "прищепки". Это
лишний раз доказывало его невменяемость, однако милицейские начальники на
всякий случай посадили его в камеру к платному агенту-камернику для
оперативной разработки. При всей внешней скрытности, при всем пафосе,
касаемом собственного имени и личности, Авега один на один с агентом вдруг
проявил доверчивость и сообщил, что он знает все дороги мира и теперь идет
на реку Ганг по заданию то ли какой-то организации, то ли религиозной
общины. Конечно, для нормального человека это был полный абсурд, но
обстоятельство, что река Ганг протекает в Индии, за границей, все-таки
насторожило начальство спецприемника, и Авегу с удовольствием передали в
местный КГБ.
Там за странного бродягу, "косящего" под сумасшедшего, взялись
основательно и умело. Во-первых, толковый врач определил его примерный
возраст - девяносто пять - сто лет. Кроме того, после медицинского
обследования установили, что все внутренние органы по степени жизненной силы
едва тянут на половину его реального возраста, хотя все суставы поражены
отложением солей. Вместе с тем выяснилось, что черепная кость у этого
человека невероятной толщины - до двух с половиной сантиметров, а лобная- до
трех! Такой головой можно было прошибать стены. Врачей поражала острота его
зрения, великолепный слух и тончайшее обоняние, которое редко бывает даже у
профессиональных "нюхачей" - дегустаторов парфюмерии. Впрочем, нюх у
Таганрогского КГБ был не хуже, и все феноменальные качества Авеги отнесли к
его особой подготовленности, а значит, и к какой-то особой миссии, которую
он выполнял, направляясь в Индию. Сам Авега по-прежнему отвечал, что ничего
из своего прошлого не помнит и знает лишь единственное- куда идет. Его не
относили к шпионам, но подозревали, что он принадлежит к некоей глубоко
законспирированной религиозной секте, и пытались теперь самыми разными
способами вытащить информацию. Авега же не жаловался, не делал никаких
заявлений и единственный раз обратился с просьбой, чтобы ему вернули
деревянную ложку с приспособлением, дабы во время еды не пачкать усов. Эту
ложку досконально исследовали, поискали аналоги в мировой практике и, к
удивлению, обнаружили подобное изобретение в Англии. Тут же возникла новая
версия, ориентированная на всевозможные секты Великобритании, однако и эта
нить ни к чему не привела.
Наконец, в Таганрог из Москвы выехал специалист по самым уникальным
сектам и несколько недель работал с Авегой, стараясь косвенным путем
вытянуть хотя бы, географическую информацию о постоянном местопребывании
загадочного сектанта. После скрупулезных, ненастойчивых расспросов и уловок
удалось узнать, что Авега жил длительное время в какой-то пещере либо шахте,
имеющей единственный выход на поверхность, а затем в деревянном доме в
некоей долине, окруженной не очень высокими гора-ми и, как ни странно,
водой, но при этом отрицал, что жил на острове. Он великолепно знал
крестьянский труд, по-видимому, очень любил леса, рыбную ловлю, ел всякую
пищу, предпочитая растительную, и абсолютно не употреблял соли. Специалиста
из Москвы этот факт заинтересовал, тем более в протоколе задержания
значилось, что у Авеги была с собой сумочка с крупной серой солью весом
около трехсот граммов. Однако соль затерялась еще где-то в спецприемнике,
поскольку на нее не обратили внимания, и, скорее всего, ее выбросили.
Тщательные поиски ни к чему не привели. Еще в Таганроге к нему применили
несколько сеансов гипноза, дабы расслабить психику, и Авега с удовольствием
засыпал и даже улыбался во сне, однако становился глухонемым и ни на какие
вопросы не отвечал, на голос гипнотизера не реагировал. За исключением
единственного: когда спрашивали имя, Авега мгновенно просыпался и
провозглашал:
- Я - Авега! Ура!
Скорее всего, в конечном счете его отправили бы либо в психлечебницу,
либо в дом престарелых, если бы московскому специалисту неожиданно не
удалось подсмотреть сквозь специальный окуляр, установленный в стене камеры,
как Авега встречал солнце. Окно в камере полуподвального этажа было забрано
решеткой и выходило во внутренний колодезообразный двор в северо-восточном
направлении, и потому солнце появлялось над крышей здания лишь к одиннадцати
часам дня. Так вот, Авега вставал лишь в десять - для него это был восход,-
тщательно умывался, расчесывал волосы и бороду, в чем ощущалась некая
ритуальность, затем становился к окну в позу, которая могла означать
ожидание радости и торжества. Он напоминая стоящую на задних лапах собаку,
ждущую от хозяина лакомства. Когда же первые лучи вырывались из-за крыши
здания, Авега вскидывал руки, до этого висевшие безвольно, на уровень плеч,
и восклицал:
- Здравствуй, тресветлый! Ура!

Специалисту из Москвы все стало ясно: этот странный моложавый старец был
солнцепоклонник. Подобные секты кое-где еще существовали на Земле - в
Африке, Малайзии, Индии, но каких-либо сведений о том, что они есть в СССР,
не имелось. С Авегой был проведен опыт, когда его после долгого блуждания по
коридорам в полной темноте поместили в камеру без окон и электрического
света. Около десяти утра он встал, смело и очень уверенно умылся в полном
мраке- наблюдали за ним в прибор ночного видения,- затем расчесался и в
положенное время точно встал лицом к солнцу и, едва лучи скользнули над
крышей, благоговейно произнес:
- Здравствуй, тресветлый! Ура!
И более ни слова. При этом интонация была такая, будто он не
приветствовал солнце, не молился ему, а лишь желал здравствовать.
Дальнейшие опыты можно было проводить только в столице, и поэтому Авегу
переправили в Москву, где поместили в специальном блоке при психиатрической
больнице, хотя он по-прежнему оставался в ведении Госбезопасности. Здесь ему
создали нормальные жизненные условия и даже вернули деревянную ложку,
которой он очень обрадовался. Московских специалистов сразу же поразила
манера держаться и то невероятное спокойствие, с каким он переносил неволю.
У него была выдержка абсолютно уверенного в себе человека; его ничем
невозможно было смутить либо повергнуть в недоумение: он ничему не
удивлялся, не раздражался, не проявлял резких чувств обиды, любви,
ненависти. В нем одновременно как бы жили и находились в идеальном
равновесии все человеческие чувства. Невиданный самоконтроль напрочь
отвергал всякие подозрения психического заболевания. После нового
обследования на самом высоком уровне его физического здоровья приступили к
выяснению его умственных и интеллектуальных способностей. И тут
обнаружилось, что его беспамятство неожиданным образом сочетается с
необыкновенной подвижностью ума и стройностью логики. Авега оставался
неразговорчивым, и потому тестирование начали с показа ему репродукций
известных картин. Делалось все это осторожно, невзначай, скрытым
наблюдением, и психологи мгновенно отмечали, какие полотна он видел раньше и
какие видит впервые. Получалось так, что Авеге известна почти вся
классическая живопись! Но картины художников, созданные с начала двадцатых
годов, он никогда не видел и рассматривал с особым интересом. Когда у него в
палате "случайно" оказалась книга по живописи и скульптуре периода
гитлеровской Германии, выпущенная в ФРГ, Авега проявил к некоторым полотнам
и монументам неожиданно живое любопытство, чего раньше не замечалось, и даже
попробовал читать по-немецки, но молча, глазами. И после этого наблюдения
отметили необычное для пациента состояние размышлений. Обыкновенно Авега,
будучи в одиночестве, мог часами спать или лежать в расслабленной позе с
остановившимся, "остекленевшим" взглядом, а потом т
ихо уснуть, как только зайдет солнце. Тут же он отложил книгу, достал
расческу и вдруг средь бела дня ни с того ни с сего стал расчесывать волосы
и бороду. Делал это плавными движениями, аккуратно, словно прикосновения к
волосам у него вызывали боль.
Для психологов это состояние уже было на отметке "тепло", но чтобы стало
"горячо", требовалось найти новый, более мощный возбудитель. Дело это было
экспериментальное, творческое, и специалисты ломали головы в поисках
средства, способного потрясти сознание подопытного, что бы, по расчетам,
привело к раскрытию феномена. Авеге подсовывали альбомы Босха, иконы,
картины с изображением "Страшного Суда" и мирные пейзажи, космические
фотографии Земли и обратной стороны Луны,- его тонус упал, и стало
"холодно". Удалось на какое-то время зажечь любопытство, показывая пациенту
монументальное искусство сороковых и пятидесятых годов. Авега будто бы вновь
задумался, как бы проводя параллель с искусством фашистской Германии, и
скоро вновь охладел.
В то время Русинов работал врачом в отделении неврозов и даже не
подозревал, что в этом же здании, в закрытом боксе, находится столь
интересный пациент. И так бы никогда не узнал, если бы не был объявлен
полусерьезный тест-конкурс: найти логические связи и психологическое
продолжение изобразительного искусства Германии и СССР периода сороковых
годов в современном искусстве, которые бы были прямо противоположны по форме
и значению, но вбирали бы в себя гипертрофированную силу внутреннего
воздействия на воображение человека. Тестировали таким образом молодых
врачей и одновременно убивали второго зайца - искали ключ к сознанию Авеги.
И вот тогда Русинов очень скромно принес недавно вышедший в свет набор
открыток- картины Константина Васильева. На открытки не обратили внимания,
приз получил совсем другой молодой специалист, представивший альбом с
картинами Марка Шагала и блестяще доказавший предлагаемую теорему. Однако
открытки- полотна малоизвестного тогда художника Васильева - все-таки попали
в палату Авеги.

Авега был потрясен. Но еще больше - доктора, наблюдавшие реакцию
пациента. У спокойного, титанически выдержанного человека вдруг затряслись
руки. Он стал ози-раться, просматривая открытки, изредка выкрикивая
неразборчивые слова, которые удалось понять, лишь когда дешифровали
магнитофонную запись. Но однако произносил несколько раз и совершенно
отчетливо:
- Валькирия! Валькирия!.. Из малопонятных слов выделялись лишь вопросы:
- Кто?.. Почему?.. Кто такой?.. Невозможно! И тут за год неволи Авега
впервые обратился с просьбой оставить ему открытки, что и сделали с великим
удовольствием. А Русинова неожиданно пригласили к руководству клиники и
предложили новую работу в спецотделении. Так он впервые увидел Авегу, но
тогда еще не знал, что судьба свяжет его с этим странным человеком на много
лет.
Авега стал задавать вопросы, на которые следовало отвечать, и на контакт
с ним решено было направить молодого, еще неопытного врача Александра
Русинова как раз из-за этого своего качества и, по сути, сделать из него еще
одного пациента. Сначала Русинов лишь приносил ему еду и витамины, привыкал
сам и приучал к себе Авегу. Потом стал оставаться в палате на пять, десять,
двадцать минут и так постепенно стал входить в доверие. Конечно, доверие это
было относительным, ибо Авега на вопросы не отвечал, но зато очень
внимательно слушал ответы на свои вопросы, заданные им, когда он впервые
увидел картины Константина Васильевна. И потому, когда Русинов рассказывал
ему о художнике, пациент вдохновлялся и волновался одновременно. Раза два он
возбужденно вскакивал, ходил какой-то натянутой, ходульной походкой, враз
потеряв свою величественность, и однажды в каком-то азарте выкрикнул:
- Завидую! Над этим словом-страстью долго бились, пытаясь понять, чему и
почему он завидует. И решили, что Авега, возможно, когда-нибудь занимался
(как ни странно!) живописью и у него вдруг проснулась творческая зависть,
наподобие той, что была у Сальери к Моцарту. Открытки Авега расставил на
столе, как иконы, и подолгу, особенно когда оставался один, смотрел на них и
произносил слово "Валькирия". Русинову поручили выяснить хотя бы примерно
его род занятий в прошлом и даже составили хитроумный вопросник, основанный
на творчестве Васильева. Но тут случилось непредвиденное. Утром Русинов
застал Авегу в подавленном состоянии - и это тоже было неожиданностью. Он
только что "встретил солнце" перед окном, причем с открыткой-автопортретом
художника в руках, однако был безрадостным и даже скорбным.
- Не успел,- вдруг сказал он.- Как жаль! Вчерашний день - последний
день...
- Что ты не успел? - машинально спросил Русинов.
- Я слепну,- признался Авега.- И пути не вижу под ногами. Авеги больше
нет! А он ушел вчера... Завидую!
- Кто ушел? Куда? - примирительно спросил Русинов, внутренне напрягаясь.
Авега показал автопортрет Васильева:
- Ушел в последний путь... Я мог его увидеть! Да не успел, слепец...
- Он жив! - заверил Русинов.- Если хочешь увидеть, я разыщу его и
приглашу к тебе.
Пациент ослаб, помотал головой и замкнулся не только на этот день, а на
несколько месяцев, словно в одиночестве растратил все накопленные слова.
Этот короткий и осмысленный диалог был самым долгим за все пребывание Авеги
в неволе.
В тот же день Русинов сел на телефон и через Союз художников стал
выяснять адрес Константина Васильева. И услышал невероятное: полюбившийся
Авеге художник погиб вчера вечером.
На консилиуме решено было временно оставить скорбящего Авегу в покое и за
это время разработать план и подготовиться к дальнейшим действиям. Его
прорицание смерти, а точнее, знание об этой смерти без всякой информации
извне заставляло искать совершенно новое к нему отношение. Русинов же
отправился к Васильеву на квартиру, однако на похороны не успел, зато смог
посмотреть все его полотна, к счастью, хранящиеся дома. Он переписал
названия картин и засел в библиотеке, чтобы добыть исчерпывающую информацию
о всех образах, легендах и загадочных фигурах, изображенных на полотнах
Васильева. От картин, основанных на древнерусском и арийском эпосах и
легендах, он пришел к ведической индийской литературе и, коснувшись
санскритского языка, вдруг ощутил, что ему самому стало "горячо". Он понял,
что близок к какому-то открытию, связанному с личностью Авеги, однако
подчинялся лишь интуиции - знаний катастрофически не хватало. Тогда он
отправился на кафедру индийской филологии Института стран Азии и Африки при
МГУ, где познакомился с преподавателем Кочергиной, очень приятной и простой
женщиной. Они сначала вместе посидели над открытками - картинами Васильева,
и Кочергина как-то очень доходчиво и элементарно разложила ему значение всех
образов и символов и сама при этом удивилась, насколько глубоко, точно и
неожиданно ярко художник чувствовал свое древнее прошлое. Русинов тогда еще
не давал никаких подписок, поэтому откровенно рассказал все о своем
пациенте.

- Авега? - переспросила Кочергина.- Какое интересное имя! Вернее, не имя
- а рок, назначение!
И рассказала, что "Авега" с санскрита переводится как "знающий движение",
"знающий путь или дорогу". И тут же объяснила, что в русских словах "га"
означает движение - нога, телега, дорога, Волга, Онега, Ладога - и что на
первый взгляд таинственный и мудрый язык древних ариев очень прост и
доходчив для всякого русского, познавшего глубину своего языка от рождения,
что, привыкнув к нему, можно на слух понимать, о чем говорят жители Северной
Индии, и что знаменитый тверской купец Афанасий Никитин, не имея никакой
подготовки, заговорил по-индийски, и что ходил он туда не лошадь свою
продавать, а выполняя какую-то загадочную миссию - иначе бы его не впустили
в главную святыню - храм Парват.
Умышленно или нет, но она наводила его на мысль, от которой Русинову
становилось не по себе, она намекала на некую параллельность действия и
назначения средневекового купца и непонятного, Бог весть откуда возникшего
человека по имени Авега. С летописным путешественником все казалось ясным и
относилось к истории, но когда перед тобой живой человек, зачем-то
намеревающийся идти на реку Ганг,- будто для него не существует ни огромного
расстояния, ни государственных границ и прочих барьеров,- то в душе
возникает ощущение какой-то ирреальности происходящего. Русинов хорошо знал
байку, что врачи-психиатры, поработав долгое время с больными, сами
постепенно становятся шизофрениками, однако молодой специалист слишком мало
еще работал в клинике, чтобы "зара-зиться" от пациентов. Тем более он родом
был "от земли", из Вятской деревни, со здоровой, "мужицкой" психикой и очень
твердо знал, что душевные болезни ему не грозят. Но как бы то ни было, все
факты упорно подводили Русинова к единственному выводу: случайно задержанный
бродяга (опять- "га"!) шел с какой-то определенной миссией, не поддающейся
нормальному современному разуму и образу мышления.
Расставаясь с Кочергиной, он вспомнил о какой-то зависти, которую
высказал Авега в связи с художником. Совершенно не надеясь на определенный
результат, на всякий случай он рассказал и об этом. Кочергина попросила в
точности передать диалог и неожиданно просто объяснила, что Авега вовсе не
завидовал Васильеву, а давал ему имя или определял его социальный статус,
ибо "завидую" переводится как "наделенный знаниями", "ученый", "посвященный
в тайны вед". Это окончательно привело Русинова в замешательство: за
"знаниями" Авеги стояло нечто непознанное, но, увы,- существующее в природе.
- Приходите ко мне учиться,- вдруг посоветовала Кочергина.- И станете
смотреть на мир совершенно другими глазами.
Ошарашенный, он тогда не сказал ни да ни нет и обещал позвонить.
Записывая его телефон и фамилию, она улыбнулась и вбила последний гвоздь в
растерзанное сознание психиатра:
- Русинов... "Русый" с арийского языка переводится "светлый". Теперь
подумайте, как перевести "Русь", "русский"... Ну ладно, я пошутила! -
засмеялась она.- Не ломайте себе голову. Тема эта - неведомая современному
человеку- бездна. Чуть ступите ногой- и уйдете туда навсегда, с головой. И
не видать вам покоя до самой смерти.
И тут Русинов вдруг уловил непонятное, едва ощутимое сходство между
преподавателем санскрита и Авегой: оба они будто бы куда-то ушли с головой и
существовали в этом мире лишь формально, одной телесной оболочкой. Один
меньше, другой - больше, но это не меняло смысла...
После такой "подготовки" Русинов смотрел на Авегу другими глазами. Каждое
его слово теперь казалось наполненным каким-то особым, символическим
смыслом. Он как бы стал наконец понимать язык этого человека, но до
понимания его образа мышления и мироощущения было непостижимо далеко, как
если бы встретились два человека из разных эпох либо абсолютно
противоположных цивилизаций.
Работа уже настолько захватила Русинова, что он думал об Авеге днем и
ночью, методично продвигаясь по линии возбуждения сознания пациента. Как
только пришел анализ волос, ногтей и костной ткани зубов Авеги и
подтвердился косвенный факт его длительной, возможно, постоянной жизни на
Севере, в условиях малой солнечной активности, бедной фтором воды и резко
континентального климата, и кроме того, долгой жизни в слабоосвещенном
помещении, насыщенном ионизированными солями воздухом, о чем говорили
суставы и соскобы с бронхиальных путей, Русинов уже самостоятельно начал
отрабатывать "северную" версию. Он предложил неожиданный и решительный шагпоехать
с Авегой в путешествие по Северу через Архангельск, Печору и через
всю Пермскую область. По расчетам, он сам должен был прямо или косвенно
указать на место своего пребывания. А там уже- дело техники...

Русинов получил согласие руководства, однако на предложение
попутешествовать по родным местам Авега категорически отказался.
- Обратного пути нет! - отчего-то разволновался он.- Мне определено идти
на реку Ганга.
- Кем определено? - доверительно спросил Русинов.
- Роком... Я- Авега! Даже если совсем ослепну- пойду слепой.- Он вытащил
расческу и принялся расчесывать свои длинные волосы.- Скоро закроется
дорога! И мне снова придется ждать восемь лет, а Валькирия не впустит в свои
чертоги, не обнажит передо мной своей прекрасной головы, не покажет чудных
волос...
- Кто она - Валькирия? - воспользовавшись печальной паузой, спросил
Русинов.
- Валькирия, вот,- он показал открытку с картиной Васильева "Валькирия
над сраженным воином".- Или вот! Посмотри, как она прекрасна! Видишь, светит
мечом!
Авега поднес ему другую открытку, где была изображена русоволосая дева
(иначе сказать невозможно!) со свечой в заиндевелом зимнем окне. Картина
называлась "Ожидание".
- Я уже был изгоем,- вдруг признался Авега.- И больше не хочу. И потому
повинуюсь року- пусть уносит вода. Мне сейчас хорошо.
- А если тебя отпустят, ты пойдешь на реку Ганг?
В глазах Авеги не появилось ни надежды, ни проблеска радости. Он снова
стал спокоен, как сфинкс.
- Повинуюсь року.
- Но ты можешь пробыть в этих стенах до самой смерти! - взорвался
Русинов, что делать не следовало.- Ты же - Авега! Ты знаешь пути! А это все
умрет вместе с тобой, и ты не выполнишь своего предназначения.
Авега неожиданно улыбнулся, по-детски показывая белые молодые зубы.
- Нет лучшей доли для Авеги - умереть в пути! Карма изберет меня, и
обнажит голову, и осветит мечом дорогу. Я увижу свет "сокровищ Вар-Вар".
Самый чистый и сияющий свет!.. Пусть после смерти, но стану Вещим.
Загоревшиеся глаза вдруг вновь утеряли блеск и стали
пронзительно-голубыми, холодными, как прежде.
После этого разговора, естественно, записанного на пленку, Русинова
вызвали к руководству закрытым отделением и отобрали подписку о
неразглашении любых сведений, касающихся Авеги, и как бы временно отстранили
от работы, предоставив недельный отгул. Русинов снова засел в библиотеке,
пытаясь отыскать хоть какие-то упоминания о "сокровищах Вар-Вар". Все это
можно было отнести к бреду, но стройность и поэтика слов Авеги источали
какую-то притягательную силу, захватывали воображение, как хорошая и впервые
слышимая музыка. Чем больше он копался в литературе, дающей удивительно
скудные знания существования древней арийской цивилизации, тем больше
возбуждался интерес. Все авторы, словно сговорившись, не касались этой темы
и упоминали как-то вскользь, воровато, с оглядкой. Отечественные источники,
за исключением редких и сугубо научных, вообще не давали никакой информации.
Все- и современные, и дореволюционные - странным образом замыкались на
христианской либо ветхозаветной истории человечества, на Западной и
Восточной цивилизациях, упорно обходя все, что связано с Севером и древними
арийскими народами. Лишь в одной, тоненькой, как тетрадка, книжке Русинов
нашел критическую статью на некую монографию какого-то серба Елачича,
называемую "Север как родина человечества". Однако самой монографии, судя по
каталогам, ни в одной библиотеке СССР не существовало. Это поразительное
недоразумение он попытался прояснить через Кочергину; та лишь грустно
улыбнулась в ответ и еще раз предложила ему прийти к ней учиться.
"Сокровища Вар-вар", случайно упомянутые Авегой, похоже, заинтересовали
не только Русинова. Когда он вернулся после отгулов на работу, вдруг узнал,
что Авеги в блоке нет, что Госбезопасность забрала своего подопечного и
теперь содержит где-то под собственным наблюдением. У Русинова подкатил ком
к горлу, на душе стало пусто, и работа в спецотделении, престижная и
интересная, неожиданно потеряла всякий смысл. Он не подозревал, что за эти
месяцы так сильно привязался к своему пациенту, что он стал не просто
человеком, а тем возбудителем сознания, который делал жизнь сверкающей и
любопытной для молодого психиатра. В тот же день он написал заявление с
просьбой вернуть его в отделение неврозов, однако руководство категорически
отказало, и Русинов услышал много лестных слов о себе и своем
профессионализме.
- Вы, молодой человек, не представляете, что смогли вытянуть у этой чурки
с глазами,- сказал ему заведующий.- Тут у нас такие чины побывали! Наш
зверинец теперь в почете у Министерства здравоохранения. Я сейчас готовлю к
печати монографию, третьим ее соавтором будете вы!
А Русинов неожиданно для себя успокоился и как бы мысленно повторил слова
Авеги- "повинуюсь року"...
Предмета изучения не стало, однако он словно заразился понятиями и
символами, с которыми жил или в которых блуждал Авега. Русинов ощущал, что
прикасается к какой-то заповедной, может быть, запретной части мироздания и
ему начинает открываться новый и неожиданный смысл привычных вещей. От
скудных исторических материалов он двинулся в глубь своего собственного
русского языка, которым, как считал раньше, он владеет довольно хорошо. Даже
поверхностное знакомство с санскритом вдруг отворило перед ним некую
невидимую дверь, за которой каждое слово неожиданно обрело тайный, глубинный
смысл, наполнилось неведомой очаровательной магией. Его потянуло писать
стихи, потому что он начал любоваться каждым словом. Это была восхитительная
детская радость, будто он заново научился говорить и понимать язык.

Оказывается, и нужно-то было лишь слегка почистить слово, сдуть с него пыль
веков, чужих наречий, неверного толкования, и оно начинает сиять, как
жемчужина, освобожденная от серой, невзрачной раковины. Он нашел ключ-в
основе огромной толщи слов, которые означали обрядовую суть человеческой
жизни от рождения до смерти, было заключено всего три понятия: солнце - РА,
земля - АР и божество - РОД. Язык сразу засветился и как бы озарил сознание!
Тысячи раз он говорил, например, слово "красота" и никогда не вдумывался, из
чего оно состоит, почему и в чем смысл его глубокого корня, неизменного на
протяжении многих тысячелетий. А всего-то навсего в этом слове изначально
жило солнце, свет, потому что нет на земле ничего прекраснее. Благодаря
этому ключу, Русинову стали открываться все слова; их можно было петь, можно
было купаться в них, как в воде, дышать, как воздухом:
- Ра-дуга, п-ра-вда, д-ар, ве-ра, к-ра-й, ко-ра, род-ина, на-род,
род-ник...
Этимологический словарь безбожно врал либо составлялся людьми, совершенно
не владеющими способностью видеть свет слова. А ему теперь казалось, что
лишь слепой не увидит выпирающих, кричащих о себе древних корней, которые,
словно корни старого дуба, оголились и выступали из земли. Это открытие
ошеломило его еще и тем, что он вдруг спокойно начал читать на всех
славянских языках, а потом совсем неожиданно обнаружил, что ему становятся
понятными без всякого заучивания все германские и иранские языки. Русинов
тихо восхищался и так же тихо тосковал, поскольку начал жалеть, что не
изведал этого раньше и закончил медицинский. Он уже окончательно созрел,
чтобы воспользоваться предложением Кочергиной и этим же летом пойти к ней
учиться. Она была права- "бездна" очаровывала и тянула к себе, как тянул его
в детстве высокий старый лес, стоящий за вятской деревней Русиново.
Казалось, там, за крайними огромными соснами, сокрыт таинственный, неведомый
мир, а не грибы и ягоды, за которыми ходят взрослые люди.
Однако в тот год он не поступил в МГУ, поскольку его вдруг пригласили в
Министерство внутренних дел и предложили работу в закрытом, строго
засекреченном Институте, который, как объяснили, хоть и занимается поисками
утраченных когда-то ценностей и сокровищ на суше и на море, но требует
специалистов самых разных направлений. Русинов мгновенно сообразил, в связи
с чем и почему именно его пригласили в такой заманчивый Институт: Авега был
у них! "Сокровища Вар-Вар"! Догадка его тут же подтвердилась.
После трехмесячной разлуки было заметно, как сильно изменился и постарел
Авега. Похоже, за это время с ним круто поработали: он никак не среагировал
на появление Русинова, хотя последний считал, что установил с ним довольно
прочный контакт. Содержался Авега, можно сказать, в царских условиях: в
отдельной трехкомнатной квартире, разумеется, законспирированной и
охраняемой. Институт был в двадцати километрах от Москвы, в заповедном,
живописном лесу. Тут же жили многие его сотрудники в отдельных коттеджах, но
не за забором с контрольно-следовой полосой и внутренней изгородью из
колючей проволоки. Дом, в котором, повинуясь року, томился узник, считался
служебным помещением, но специальная квартира была обставлена старинной
мебелью, застелена коврами, имела потайной запасной вход и была начинена
радиоаппаратурой, приборами наблюдения и представляла собой очень уютную
клетку с подопытным кроликом.
Авега вовсе не угнетался неволей а, похоже, страдал от обилия людей,
желающих поговорить с ним, и вопросов, ему задаваемых. О нем тут теперь
знали почти все, но ничего существенного пока не добились. В Институте была
создана специальная лаборатория, которая работала по проекту "Валькирия".
Госбезопасность, а точнее, ее служба, курировавшая Институт, не теряла
времени: личность Авеги была установлена, что вообще-то и послужило причиной
перемещения его в ведение Института и создания проекта.
Его звали Владимир Иванович Соколов. В личном деле значилось, что он 1891
года рождения, уроженец города Воронежа, дворянского сословия, закончил
факультет естествознания Петербургского университета в 1913 году...
В деле была единственная фотография, сделанная в двадцать втором году, на
которой было изображено девять человек, стоявших полукругом возле овального
стола, заваленного бумагами. Пятеро были в комиссарских кожанках, с оружием,
и четверо - в цивильных костюмах, среди которых, судя по описи, вторым
справа стоял Авега-Соколов - молодой, но статный человек с длинными
"декадентскими" волосами. Все они были молодыми, с характерным для того
времени наивным выражением лиц и глаз, смотрящих в объектив. Это был состав
экспедиции, отправленной в Карелию на поиск варяжских сокровищ: стране
требовалось золото для закупки паровозов в Швеции. В приложенной справке
значилось, что экспедиция через три месяца работы переместилась сначала в
Мурманскую область на реку Ура, затем вообще оставила путь из Варяг в Греки
и морем перебралась в устье Печоры. Там ее след неожиданно затерялся.

Экспедиция исчезла в полном составе. По одним данным, она была захвачена и
уничтожена белобандитами, группы которых бродили в то время по Северу, по
другим- вся целиком бежала в Англию на контрабандистском судне, естественно,
не с пустыми руками. Вторая версия имела подтверждение показаниями рыбаков,
которые были свидетелями, как вооруженная группа из десяти человек ночью
выплыла на баркасе в море, подошла к контрабандистской шхуне и захватила ее.
Команда, за исключением капитана, была перебита и выброшена в воду. Трупы
английских моряков попали в сети рыбаков. Захватчики после этого подошли на
шхуне к самому берегу и загрузили на нее около двадцати вьючных ящиков,
привезенных на конях. Коней они тут же на берегу отпустили, даже не сняв
вьючных седел, и рыбаки, в тот же день переловившие брошенных коней, в
кармане притороченного к седлу дождевика обнаружили список продуктов,
закупленных в потребкооперации, подписанный фамилией Пилицин. Это был
начальник экспедиции. Улика говорила о массовом предательстве интересов
Советской власти, во что, видимо, очень не хотелось верить, поскольку в
составе группы находились четыре чекиста и политкомиссар - люди пров
еренные и надежные. Поэтому и родилась версия, что экспедицию захватили
бандиты, уничтожили и под ее видом, с устрашающими мандатами, бродили по
Северу.
Тут же, в деле, была и сравнительная экспертиза фотографии
Авеги-Соколова, убедительная и бесспорная. Однако он и при таких фактах
твердил, что он- Авега и больше ничего не знает и не помнит. К нему снова
применяли гипноз, вводили двойную дозу препарата, расслабляющего волю, он же
лишь засыпал и улыбался во сне и просыпался на имя "Авега". От него не
добивались сведений об исчезнувшей экспедиции, хотя цель такая существовала;
на прослушанных Русиновым магнитофонных пленках звучал почти один и тот же
вопрос: есть ли они в природе, варяжские сокровища, которые он однажды
назвал "сокровища Вар-Вар", или это только предположение? Для работы с теми
мизерными материалами, полученными от Авеги, уже привлекался
специалист-филолог, который очень толково раскрывал суть малопонятных имен и
названий, произнесенных "источником",- так в служебных бумагах назывался
Авега-Соколов. "Карна" переводилась с санскрита как "ухо", "слух" (отсюда в
русском языке существовали слова "карнаухий", "обкарнать"), но глубинная
суть имени "Карна" полностью отождествляется с мифической Валькирией и
расшифровывается буквально следующим образом:
К-АР-на, то есть "относящаяся к подземному миру". Выходило, что Авега
знал, что говорил. "Вар-Вар" толковалось как восклицание, боевой клич
древних ариев, сохранившийся в славянских племенах до нашей эры, откуда
произошло и название их - варвары. Понятия "РА" и "АР" - солнце и земля -
существовали неразрывно, что доказывало передернутое звучание этих слов, и
совокупно. В название горы АРАРАТ древние арии вложили смысл соединения
земли и солнца. Свет и тепло как бы возжигали землю, делали ее подобной
солнцу, пригодной для существования человека, ибо арии - народы Ара считали
себя в буквальном смысле детьми света солнца. Поэтому их возглас "Вар"
означал тепло, земной огонь, зной, и синонимом его было слово "жар". (Отсюда
в русском языке возникли глаголы "варить", "жарить", название "жар-птица".)
Боевой клич ариев как бы прославлял этот земной огонь. А после победы они
прославляли солнце криком - УРА! - который сохранился и поныне и означал
торжество света - "у солнца!" - над тьмой. Антонимом- словом
противоположного значения - был горький вздох, тоже существующий и поныне -
УВЫ! - то есть буквально "у тьмы!", ибо множественным числом - ВЫ -
называлась тьма. Поэтому дерзкие князья, замышлявшие походы на врагов,
говорили "Иду на вы!" вовсе не из-за уважения к противнику, а точно
определяли цель предстоящего сражения - сражения с тьмой.
И оказывается, потому нельзя называть Бога на "вы"...
Знатоки-толкователи были, но почему-то откровенничали лишь по просьбе
Госбезопасности. Может, потому, что были уверены в полной конфиденциальности
своих рассуждений: секретным бумагам Института не суждено было увидеть
свет...
Видимо, в проекте "Валькирия" сотрудники не придали значения разъяснениям
специалиста, и их работа оказалась невостребованной. Судя по магнитофонным
записям, никто не пытался подобрать ключ к Авеге через его представления о
мире либо из-за поспешности- хотелось получить сенсационный результат! -
либо потому, что никто из попечителей "источника" не разбирался в его
сложном мироощущении.
Русинов решил начать именно с этого. Чтобы восстановить контакт, он
попросил разрешения, чтобы Авега вместе с ним мог выходить за пределы
огороженной зоны - в лес и на реку. Руководство не опасалось, что Авега
может совершить побег или вступить в контакт с третьим лицом, и потому
прогулки за ворота начались под бдительной негласной охраной. Неведомым
чутьем Авега чувствовал невидимых соглядатаев, знал, что все разговоры
пишутся на диктофон, спрятанный в одежде Русинова, и поэтому ни на секунду
не расслаблялся. Со своим ровно-спокойным видом бродил он по лесу, берегом
реки, стоически выслушивая размышления Русинова по поводу весеннего
торжества природы и равнодушно смотрел себе под ноги. Тогда Русинов проделал
эксперимент - не взял с собой диктофон и сразу ощутил, что временами Авега
начал отвлекаться от своего привычного состояния - всего на несколько
секунд,- но это уже был результат.

- Облака плывут, а тучи идут,- к чему-то сказал он, с легкой печалью
глядя в небо.- Дождь идет, человек идет...
А глядя на весеннюю воду, неожиданно обронил:
- Время бежит, вода бежит, человек бежит, а лодка плывет.
Тогда Русинов пришел к начальству, рассказал об эксперименте и попросил
хотя бы на одну прогулку снять охрану. Похоже, ему, молодому сотруднику, еще
не доверяли полностью, хотя Русинов сумел доказать, что Авега не побежит,
поскольку считает, что находится в неволе по некоему предначертанию свыше,
по воле рока. Согласились убрать надзирателя всего на час, однако же
перекрыли в окрестностях все дороги, тропы и речку, а на крышу самого
высокого здания Института посадили наблюдателя с аппаратурой, который умел
считывать слова с губ говорящего. Об этом Русинов тогда не знал.
О том, что эксперимент удался, начальство узнало и без доклада Русинова.
Едва покинули КПП Института, Авега начал проявлять чувства- ощущал
благодать весеннего теплого дня, радостно щупал кору деревьев, нюхал, не
срывая, свежие листья и вербные почки, с замысловатой улыбкой щурился на
солнце и часто проводил безымянным пальцем по лбу от волос и до кончика
носа. Видимо, это движение означало что-то ритуальное и конкретное: он
никогда не делал его в стенах помещения. Русинов заметил, что он совершает
это движение всякий раз, как только посмотрит на солнце. Возле забора он
увидел крапиву и, сразу оживившись, безбоязненно нарвал горсть мелких,
особенно злых побегов, с удовольствием растер ее в ладонях, а одним целым
листком, усеянным жилами, осторожно провел по лбу и носу - по тому месту,
где проводил пальцем. Чтобы проверить ощущения, Русинов незаметно отстал,
сорвал листок крапивы и проделал то же самое: лоб и спинку носа зажгло,
казалось, кожа начинает стягиваться к обожженному месту, на глаза
навернулись слезы, но неожиданно посветлело в голове! Он тут же постарался
растолковать мысленно слово "крапива". Дословно получалось "напившаяся
солнца" и потому, наверное, огненная...
Авега шел как бы независимо, самостоятельно выбирая маршрут, и поэтому
Русинов двигался чуть сзади, давая ему возможность выбирать себе путь. Таким
образом, "знающий пути" повел его вдоль высокого забора Института, с каждым
шагом набирая скорость, и вдруг побежал. Русинов устремился за ним и хотел
было уже перерезать дорогу, обогнав пациента, но тот резко остановился возле
небольшого гниющего болота с тухлой, застоявшейся водой, скинул ботинки и
забрался в грязь.
- Вот здесь хорошо,- с затаенной радостью, словно расшалившийся ребенок,
вымолвил он.- Здесь все открыто и небо близко... Я постою здесь!
Русинов примостился на корточках на берегу и старательно выжидал, когда
закончится странный моцион. Это болото, судя по новому забору, недавно
выгородили из территории Института, вероятно, из-за гнилостного запаха. Лишь
много позже Русинов выяснил, что на этом месте был когда-то подземный бункер
для укрытия личного состава Института от оружия массового поражения.
Говорили, что бомбоубежище из-за инженерных просчетов попросту утонуло в
плывучих обводненных грунтах...
Наконец Авега выбрался из болота и, босым, тихо направился к реке. На
берегу он сел, свесив ноги с обрыва, и стал медленно пересыпать песок из
ладони в ладонь.
- Как твое имя? - вдруг спросил он.
- Русинов,- умышленно назвал фамилию, зная ее перевод.
- Имя - твой рок,- определил Авега и посмотрел на собеседника с едва
заметным интересом.
- А как же тебя зовут? - спросил Русинов.
- У меня нет имени, я - Авега,- проговорил он и неожиданно властно
приказал: - Посмотри на солнце!
Русинов покорно глянул на яркое солнце- резануло глаза, и он инстинктивно
зажмурился.
- Теперь отвернись и смотри в землю с закрытыми глазами,- скомандовал
Авега.- Что ты видишь?
- Зеленоватое пятно на бордовом фоне,- ответил Русинов.
- В какую сторону направлен луч от пятна? - деловито спросил Авега.
- Вниз.
Русинов ждал продолжения, а точнее, окончания этого "тестирования", но
Авега отчего-то замолчал, словно что-то проверил для себя, и успокоился. Его
не следовало сейчас пугать неосторожными вопросами и уточнениями, и Русинов
отдавал ему инициативу беседы. На первый раз было достаточно и того, что
удалось вновь наладить контакт, причем взаимный, сосредоточенный уже на
личности Русинова.
- Ты изгой, Русин,- неожиданно проронил Авега, пересыпая песок.- Но рок
тебе- не соль носить на реку Ганга, а добывать ее в пещерах.
Он наклонил ладонь, и песок медленно ссыпался в мутную весеннюю воду...

3

Впервые после трехлетнего перерыва Русинов снова выехал в экспедицию, но
теперь уже в одиночку, за свой счет и по своей охоте. Единственное, что
напоминало ему прежние поездки, было условие полной секретности; куда, зачем
и почему, никто не должен был знать, даже сын, и потому требовалось сочинить
легенду, которая бы успокоила всех - родных, друзей и знакомых - и чтобы
никто из них не встревожился, по крайней мере до осени, и не бросился
искать. Русинов впрямую или косвенно объявил всем, что нанялся в
строительную бригаду шабашников и едет в Ростовскую область на все лето, где
одна совместная фирма строит небольшие заводики по переработке овощей и
фруктов. Это было убедительно, поскольку пенсии на жизнь не хватало, а
оформляться на постоянную работу нет смысла.

Выехал он на "уазике" Ивана Сергеевича: эта машина хоть и жрала много
бензина, но была проходимой и удобной- дом на колесах. В салоне была
пристегивающаяся к стенке кушетка, стол, маленькая чугунная печурка и даже
умывальник. Иван Сергеевич оборудовал ее для зимней рыбалки, по, правда, ни
разу еще не успел съездить. Зато мечтал, как выедет на машине прямо на лед,
обкидает ее снегом, чтобы не дуло снизу, и, открыв лючок в полу, просверлит
лунку и опустит удочку. И будет сидеть, попивая кофеек, в одной майке...
Если бы кто-нибудь заглянул внутрь "уазика", то сразу бы определил, что
это обыкновенный автотурист, которые с начала лета во множестве отправляются
в путешествия по изобретенным зимой маршрутам. В салоне, привязанные к полу,
стояли коробки и ящики с продуктами, запасной задний мост в сборе,
раздаточная коробка, топор, пила, японский спиннинг с безынерционной
катушкой и телескопическим удилищем, на стенках - плакаты с эротическими
сценами- попросту почти обнаженными женщинами, на окнах - занавески с
рюшками. Правда, в изголовье кушетки, под притянутым резиновой сеткой
поролоном, лежал карабин Маузера с патронами, охотничий нож, а на передней
панели, на виду, висел закрепленный резиновым жгутом мощный морской бинокль
и в специальном чехле прибор ночного видения. Однако и это вряд ли
особенно-то насторожило чужой глаз: оптика для туриста - нормальное дело, а
на оружие были документы, да и всякий проверяющий бы согласился, что
путешествовать в одиночку по дорогам России в наше время далеко не
безопасно. Хотя Русинов прекрасно понимал, что если Служба станет
разыскивать и следить за ним, то тут никакой отвод глаз, никакие оправдания
не помогут и, возможно, в определенной ситуации придется даже оставить
где-нибудь машину, а то и вовсе бросить и уйти, прихватив с собой рюкзак,
оружие и оптику, да еще этот японский спиннинг.
В рюкзаке среди продуктов лежал батон колбасного сыра, завернутый в
газету "Куранты", на которую Русинов сколол иглой карту "перекрестков
Путей", уточненную после признания Ивана Сергеевича в том, что топооснова
халтурная. И отдельно, на оберточной непромокаемой бумаге, была вычерчена
координатная сетка. Пропитанная маслом, бумага почти скрывала след
тончайшего карандаша, однако сложенная по определенным точкам с газетой, на
просвет давала более или менее нормальную картину. Кроме того, "легально" в
рюкзаке лежало с десяток листов двухверстных карт, с которых был снят гриф
секретности и которые продавали теперь в киосках. Поэтому уликами могли
стать лишь газета и оберточная бумага. Конечно, если бы все это попало в
руки Службы, конспиративные хитрости Русинова с блеском бы провалились:
камуфляж был рассчитан на милиционеров, на местных сотрудников Службы.
Поэтому Русинов убрал и перенес с координатной сетки все цифры на отдельный
листок, который постоянно носил при себе. В этой самодеятельной экспедиции
не было криминала, клады можно было искать где угодно. Русинов опасался за
свое открытие - карту "перекрестков", которая давала возможность
целенаправленного поиска. Если Институт, эта "птица Феникс", вновь
возродился из пепла и теперь на новой экономической основе ищет "сокровища
Вар-Вар", для них эта карта - молниеносный успех. Шведы не пожалеют денег,
вооружат фирму авиатехникой, суперсовременным оборудованием, и Савельев с
компанией за месяц отработает все "перекрестки" и найдет тот, единственный,
из двенадцати тысяч. И если Служба засечет его путешествующим как
автотуриста, то, разумеется, ни в какую легенду не поверит и начнет за ним
слежку, а при случае устроит еще один обыск. К тому же, если бы было точно
известно, чья это Служба. Смотря на какую нарвешься: свои, российские,
может, еще пожалеют или постесняются давить силой, а чужие особенно
церемониться не станут - возьмут живьем, нашпигуют уколами, и сам все
расскажешь. Такого безразличия к психотропным препаратам, как у Авеги, у
простых смертных нет. По
этому Русинов как бы халтурил сам для себя- старался не запоминать
координаты точек и вообще забыть принцип и идею "перекрестков Путей". Карту,
или хотя бы какую-нибудь одну из трех ее частей, он успел бы уничтожить.
Однако в машине находились две важные вещи, которые не подлежали уничтожению
ни при каких условиях. Нефритовая обезьянка, закамуфлированная под
медвежонка, была обряжена в кожаные штанишки и куртку, которые Русинов сшил
сам, и подвешена в качестве талисмана на крепких капроновых растяжках около
зеркала на лобовом стекле: всегда на глазах, да и вдруг на самом деле
поможет ему древний арийский божок? Труднее было с кристаллом КХ-45, без
которого можно было не отправляться в эту экспедицию, ибо на то, чтобы
отыскать точку "перекрестка Путей" на местности - одну точку! - потребуются
годы.

Человек получил разум и способность мыслить, но вместе с тем утратил те
возможности и способности, которыми очень даже просто владел весь животный
мир. Звери совершали переходы в тысячи километров, точно зная, где есть корм
и условия существования, рыбы безошибочно находили путь к местам икромета, и
птицы, родившиеся на Севере и никаких земель, кроме родины, не знавшие,
отлично "помнили" дорогу на юг и место зимовки. Человек же вместе с разумом
ослеп и разучился ходить по земле; он стал блудить в пространстве, как
ребенок, потеряв всякую чувствительность к пунктам ориентации. Конечно,
утратил не сразу, а постепенно, и его скорость "ослепления" была прямо
пропорциональна проникновению ума в тайны и загадки природы. Чем глубже
человек познавал явления и процессы, происходящие в окружающем мире, тем мир
этот как бы все жестче мстил ему, отнимая природные способности. Последней
каплей стало для человека открытие таинства строения атома. Произошло
короткое замыкание, от вспышки которого разум прозрел окончательно, но
ослепли чувства единения с природой. За все следовало платить...
Первые кристаллы поколения КХ-40 были очень дорогим удовольствием,
поскольку выращивались только в космосе, на станции "Салют", и
использовались в приборах самонаведения крылатых ракет. Один кристалл
заменил десятки килограммов аппаратуры, причем сложнейшей, и, естественно,
был засекречен, имел собственный самоликвидатор, так что, не зная
специального кода, его и похитить-то было нельзя, а точнее, невозможно было
открыть вакуумную капсулу, где он хранился. Раздавался негромкий хлопок, и
на ладонь вместо кристалла сыпался серый, невзрачный порошок. Первые КХ-40
можно было держать лишь в вакууме, поскольку на воздухе они в течение месяца
истаивали, превращаясь в ничто, как искусственный лед. Зато второе поколение
кристаллов- КХ-45 было много устойчивее к земной среде и выдерживало ее до
года.
Вся магия кристалла заключалась в том, что он "чувствовал" магнитные
силовые линии Земли и точно находил благоприятный и оптимальный путь между
ними. Крылатая ракета, снабженная таким чувствительным глазом, уходила от
радарных полей, не реагировала ни на какие радиопомехи и магнитные бури.
Специально для Института был изготовлен прибор с кристаллом КХ-45, который
должен был заменить лозоходцев с их рамками и чувствительными руками. Но
сами лозоходцы противились новшеству, как могли, ибо теряли свой кусок хлеба
и свое полузагадочное, не от мира сего, существование. В их руках
экспериментальные приборы беспомощно врали, кристаллы часто превращались в
порошок от неосторожного вскрытия вакуумных капсул, и
специалисты-инструкторы научного учреждения, чтобы не актировать
самоликвидацию, приносили в Институт свои, "левые" капсулы с кристаллами, не
имеющие обязательного регистрационного номера.
Кристалл КХ-45 был спасением экспедиции, но одновременно и самым уязвимым
ее местом. Капсула из нержавеющей стали была небольшая, размером с чайный
стакан, и Русинов запаял ее в нижний бачок радиатора. Вся беда в том, что
скоро этот тайник для нее уже бы не пригодился, потому что на первом же
"перекрестке Путей" вынутый из капсулы кристалл невозможно было поместить
назад: требовался специальный вакуумный агрегат, достать который было
невозможно. Поэтому срок службы кристалла после извлечения на свет Божий
измерялся десятью-двенадцатью месяцами, а надо было проехать и пройти с ним
не одну тысячу километров. Кроме того, существование самого кристалла в
личной собственности было законным основанием для задержания и ареста: он
один из немногих вещей в России пока еще не стал предметом купли-продажи и
составлял государственную тайну стратегического значения.
Загадка древних путей человека, путей миграции зверей и птиц состояла в
том, что, передвигаясь на земле с севера на юг, с востока на запад, а равно
и в обратном направлении, они не задумывались об ориентирах. Они шли,
повинуясь законам сансары. Это было единство всей природы, несмотря на все
многообразие форм существования жизни. Они изначально знали, как пройти по
земле и не попасть ни в ловушки, ни в катастрофы, найти пищу, воду, кров, а
если нужно - целительные травы и корни. Знание путей хранило им не только
жизнь и свободу, но и как бы позволяло исполнять все предначертания рока.
Пути земные имели свои параллели с путями небесными, судьбоносными,
отраженными как бы зеркально. И если ты по какой-то причине- чаще всего от
болезни или старости- утерял эту способность - находиться в постоянном
створе путей земных и небесных, то можешь угодить в лапы хищнику, сорваться
в пропасть, умереть от безводья и голода. Суть открытия, сделанного в
лаборатории Русинова, заключалась в том, что все пути как бы скользили в
"спокойном" пространстве между магнитными силовыми линиями и полями, мимо
магнитных бурь и штормов, находили лазейки между множеством озер, проходы в
непроходимых горах, воздушные коридоры над морями и озерами. И потому
древний человек знал, когда можно отправляться в путь, и не трогался с
места, даже если был попутный ветер, ибо без всякого прогноза погоды ему
было известно, что к обеду начнется шторм. Потому лебеди оставались вдруг
дневать при ясной погоде, а зверь загодя наедался и ложился в чаще переждать
непогоду. Атавизмы этого предчувствия, наверное, оставались еще у Колумба и
Семена Дежнева, у Ермака и Афанасия Никитина, по только атавизмы. Колумб
сразу бы "признал" Американский континент и не принял его за Индию; Ермак бы
"знал", что нельзя в этот день выходить из походного шатра, ибо его
поджидает опасность и смерть.

Наверное, древний человек и весь живой мир знали еще что-то, владели
какими-то другими способностями и чувствами, пока не открытыми, поскольку
гравитационные приметы были лишь первым пластом познания глубин мироздания.
Откуда бы тогда было известно им строение Вселенной и строение атома?
Трагедии для всей живой материи на Земле наступали лишь тогда, когда они
становились продолжением космических трагедий- изменения силы земного
притяжения, замедление или увеличение скорости вращения небесных тел, удары
огромных метеоритов, взрывы которых могли породить эффекты "ядерной зимы" и
оледенение материков. Тогда все живое на Земле теряло свои способности к
чувствам и ориентации в новой среде. Однако наступившее равновесие и
спокойствие всех стихийных сил на Земле достаточно быстро приводили в
чувство и зверей, и птиц, и человека. Они скоро находили пути и вновь
продолжали свое гармоничное существование.
Личное же открытие Русинова, не зарегистрированное и не защищенное
авторским правом, состояло в том, что он нашел "перекрестки" меридиональных
и широтных путей. И поразило то, что на земле они были обязательно чем-то
отмечены,- чаще всего в масштабе "микроперекрестков" стояли церкви, а, по
преданиям, на этом месте до христианства существовали языческие капища,
священные деревья и рощи, а то и просто обыкновенные игрища. На
"Микроперекрестках" находились древние города, поселения, стоянки, и если
даже было пусто и предания не сохранили ни топонимики, ни событий, с ними
связанных, то при раскопках обнаруживались мощные культурные пласты либо
древние поля битв.
А он рассчитывал отыскать древние арийские города, оказавшиеся под
ледниковой мореной, на дне озер под мощным слоем ила, под руслами рек, а то
и вовсе стертых с лица земли. Он мечтал найти центр этой исчезнувшей
культуры, ибо свято верил Ломоносову: ничто не берется из ничего, и ничто не
исчезает бесследно, за исключением, пожалуй, эфемерных кристаллов КХ-45. И
те, наверное, испаряясь, что-нибудь выделяют...
На какое-то время даже идея поиска "сокровищ Вар-Вар" отступила на второй
план, и если бы не известие, что перевоплощенный в совместное предприятие
Институт, оказывается, существует и работает над проектом "Валькирия",
Русинов бы еще задержался на одно лето, чтобы отработать методику поиска,
уточнить расчеты, сделать поправки и подготовиться к долгосрочной экспедиции
более основательно.
Теперь же он ехал в строго определенное место- на Северный Урал, в зону,
наиболее вероятную для осуществления проекта. Именно здесь было самое мощное
скопление "перекрестков" разной величины - от пятачков до огромных площадей
в десятки километров. Словно кто-то встал посредине Евразийского континента
и сгреб руками все астральные точки с запада и востока, заодно насыпав гряду
Уральского хребта.
Но более, чем своим открытиям и расчетам, более, чем магическому
кристаллу, Русинов доверял сохранившейся топонимике. УРАЛ буквально означало
- "Стоящий у солнца". А на одном меридиане с ним, но много южнее, в "стране
полуденной" находилось озеро АРАЛ. Это название переводилось как соединение
огня земного и небесного. Однако неразрешенной загадкой оставалось то, что в
районе усыхающего Арала было почти полное отсутствие "перекрестков".
Наверное, потому и нельзя жить там, где смыкаются два огня. Не зря же не
советуют попадать между ними...
Однако что Северный Урал, что окрестности Арала были места
малонаселенные, но это уже оттого, что человек давно перестал чувствовать,
где ему следует жить, и рвался в крупные города и столицы.
Русинов выехал из Москвы через Щелково на Иваново, а оттуда через
Заволжье в Городец на Шахунью, чтобы проехать через родную Вятку.
Без задержки проскочил Березники, и его вдруг словно током прошибло,
когда он увидел под Соликамском знак "ГАИ-1 км". За все это время он проехал
добрую сотню таких знаков и ни разу не ощутил холодноватого озноба на
затылке. Русинов свернул на обочину и ударил по тормозам. Посидел за рулем,
прислушиваясь к собственному состоянию духа, затем достал бинокль и забрался
на площадку-багажник, установленную на крыше машины.
Каланча поста ГАИ торчала как на ладони. Мимо нее изредка проносились
машины, слегка лишь скидывая скорость: это, скорее всего, означало, что
водители видят пустой фонарь на каланче. Минут десять Русинов присматривался
к посту, но ни один гаишник так и не появился. Он снова сел в кабину,
погладил медвежонка.
- Ну что, Дева, пронеси мимо!
"Дева" на санскрите означало "бог".
До поста оставалось не больше сотни метров, когда из-за угла неторопливо
выступил инспектор ГАИ в белых ремнях и лениво поднял жезл. Русинов
мгновенно понял - этот гаишник ждал именно его! Не зря был звонок, не зря
екнуло сердце перед этим постом! Ни свернуть, ни остановиться уже было
нельзя- только хуже сделаешь. И надо же, Считай, на последнем посту! Дальше
уже пойдут деревенские милиционеры, с которыми в любом случае проще...

Русинов сбросил ногу с педали газа и медленно подкатил к посту. Он
никогда не выходил из машины при проверках, если этого не требовали. Стекло
в дверце опущено, и говорить с гаишником из высокой кабины намного
выигрышнее, чем, например, из "Волги", когда надо смотреть снизу вверх. Еще
не спрашивая документов, гаишник обошел "уазик" кругом, чего-то там
посмотрел и наконец остановился перед дверцей, вяло козырнул, что-то
промямлил, но четко спросил документы. Русинов неторопливо подал ему
водительское удостоверение и паспорт на машину с доверенностью Ивана
Сергеевича. Гаишнику на вид было лет сорок, пухлые губы, вздернутый нос и
красные щеки - типичный сельский мужик, выросший на молоке и свежем воздухе.
Он лениво листал документы, что-то читал, рассматривал, отгоняя комаров от
лица, между делом озирался на дорогу.
- Ну что, порядок, командир? - весело спросил Русинов.
"Командир" лишь мельком глянул на него и снова погрузился в изучение
доверенности. И вдруг спокойно протянул руку и спросил:
- Ключи?
Не сразу сориентировавшись, Русинов помедлил и подал ему ключи зажигания.
- Выйдите из машины,- тихо и властно потребовал гаишник.
- В чем дело, инспектор? - спросил Русинов, пытаясь оценить обстановку.
На кожаной куртке не было знаков различия, но зато на груди висела бляха с
номером. Русинов машинально запомнил его, сделав равнодушный вид.
- Откройте заднюю дверцу кабины,- потребовал ин-спектор.
- Она не открывается,- спокойно проронил Русинов.- Заставлена вещами.
Тот мерил его взглядом, указал жезлом:
- Открывайте боковую!
Русинов открыл и стал рядом, незаметно наблюдая за лицом инспектора,-
хоть бы один мускул дрогнул! Тяжело забравшись в салон, молча осмотрел вещи,
картины полуобнаженных женщин на стенках - специально для отвода глаз
повешены: мужской взгляд уж никак не минует,- однако этот с прежней ленцой
спросил:
- Что в коробках и ящиках?
- Продукты,- ответил Русинов.
- А это что?- Он слегка пнул сапогом резиновую лодку в чехле.
- Резиновая лодка.
- Покажите,- сказал инспектор. Пришлось влезать в салон. Расходясь с
гаишником в тесном проходе, ощутил от него запах зеленой листвы и теплого
асфальта. Шея уже была загоревшая на солнце до черноты, а воротник куртки
вытерт до тканевой основы искусственной кожи. После показа лодки он
почему-то неодобрительно хмыкнул, вроде как дерьмо лодка, и выбрался на
улицу. Русинов решил, что проверка закончилась, но гаишник еще раз посмотрел
на госномера машины и приказал:
- Откройте капот.
Забравшись в кабину, он сунулся к двигателю, что-то тер там, смотрел,
затем сел на сиденье, покачался, словно пробуя, мягко ли, и тут только
Русинов уловил, что его ленивый взгляд лишь прикрытие. На самом деле он
цепко и молниеносно осматривал кабину. Вот задержал взгляд на медвежонке,
тронул его пальцем, вот пробежал глазами по цифрам на бумажке, притиснутой
магнитом к передней панели,- Русинов отмечал километраж,- напоследок
покосился в зеркало заднего обзора.
- Снимайте номера, Александр Алексеевич! - отчеканил он.
Чтобы не возбуждать еще больше себя и его, Русинов послушно достал ключ и
стал откручивать болты. Гаишник с прежним меланхоличным видом выступил на
проезжую часть и поднял жезл автомобилю, идущему в Соликамск. Пока Русинов
справлялся с номерами, он проверил документы, багажник, что-то поспрашивал у
водителя и отпустил с миром. Затем подошел к "уазику" и стал, постукивая
жезлом по сапогу. Это был сильный человек, ничего не боялся: кобура с
пистолетом застегнута и сдвинута к спине. Русинов подал ему жестянки
номеров. Инспектор брезгливо взял их, отнес в свою машину, потом вдруг
по-хозяйски сел в "уазик", запустил двигатель и ловко заехал в загородку у
стены постовой каланчи. Вместо ворот у отстойника была тяжелая двутавровая
балка, которую гаишник запер на замок, и, ни слова не сказав, сел в свой
желто-пестрый "жигуленок".
- Слушай, командир,- все-таки миролюбиво сказал Русинов,- мне что
прикажешь, здесь весь отпуск загорать?
- Если прикажу - будешь загорать,- так же миролюбиво отозвался инспектор
и лихо вывернул на дорогу.
Проводив его взглядом, Русинов вернулся к отстойнику, попинал баллоны и
огляделся. Вокруг было пусто, на открытом поле гулял теплый, почти летний
вечер, по обе стороны от дороги зеленели озимые, и трудно было поверить, что
это мирное место может чем-то угрожать. Он точно знал, что слежки за ним не
было на протяжении всего пути. Много раз он делал проверки, сбрасывал
скорость, чтобы пропустить увязавшийся за ним автомобиль, запоминая его
номер и цвет, но подозрения не оправдывались. И если бы его вели по радио,
передавая от поста к посту, то уже за столько километров обязательно для
порядка где-нибудь остановили и проверили. Русинов давно водил машину и
много ездил, поэтому хорошо знал повадки ГАИ. Неужели в Москве что-то
произошло и Службе - черт знает какой! - стал известен маршрут движения и
конечный его пункт?

Что бы там ни было, а надо приготовиться ко всему. Кристалл в надежном
месте, нефритовая обезьянка пока в безопасности- ее можно снять, если машину
погонят в город. Карта!.. Русинов втащил рюкзак в кабину, развязал его,
аккуратно расстелил промасленную оберточную бумагу на капоте вместо клеенки,
достал хлеб, банку консервов и батон сыра, завернутый в газету "Куранты".
Есть не хотелось, но он создал видимость, что приготовился к обеду. В
бинокль из кабины хорошо было видно дорожный изгиб. Если появится один
гаишник на "жигуленке", можно и пожевать что-нибудь; если же опергруппа -
нужно успеть скомкать, изорвать координатную сетку, а отдельный лист с
цифрами придется съесть. Газету можно и не трогать. Эта карта что-то
значила, когда была триедина в своих частях. Отсутствие даже одной части
делало ее практически бесполезной головоломкой. Примитивная конспирация была
надежна, как трехлинейная винтовка.
А виноват был сам! Хоть и напряженная, но благополучная дорога успокоила,
укачала бдительность, и потому презрел тот интуитивный толчок, когда увидел
злосчастный знак "ГАИ". Следовало бы подождать до вечера и вообще До утра
под этим знаком. Высмотрел бы, изучил обстановку и утром, когда гаишники еще
не злые и не придирчивые, спокойно бы проехал... Но ведь этот ждал именно
его машину! Перед ним ни одной не остановил, а нарисовался, гад, когда уже
не развернуться. Может, видел, что "уазик" остановился под знаком? Если у
него есть оптика на каланче, мог разглядеть и Русинова с биноклем на
крыше...
Хуже всего, если сейчас вместе с гаишником прикатит Савельев и скажет: ну
все, Мамонт, гуляй, моя фирма работает!
Это хуже, чем опергруппа...
Конечно, Русинов бы наплевал на фирму и на Савельева, но тогда бы работы
в это лето не получилось. Он фирме нужен, если делали обыск. Значит, за ним
бы организовали мощное наблюдение, чтобы он выдал все, что знает и что
намеревается делать в горах. И тогда бы Русинов устроил им бег с
препятствиями, тогда бы поводил "экскурсии" по Северному Уралу! А заодно и
по сибирской его стороне. Сам бы не поработал, но и Савельеву не дал. Таких
бы заморочек ему наделал, таких бы знаков на скалах и останцах начертал!
Эти старинные знаки впервые были найдены в 1977 году. Их обнаружили
сотрудники Госбезопасности, которые курировали Институт. В то время туристов
по Уралу ходило немного, и те, что добирались в самые глухие уголки, обычно
считались людьми серьезными, чтобы малевать на скалах. Фотографии знаков
попали в Институт для расшифровки, но сколько ни бились над ними, разгадать
не могли. Белой краской была изображена вертикальная линия и четыре крупные
точки с левой либо с правой стороны по всей длине. Русинов специально во
время бесед с Авегой рисовал эти знаки, как бы между делом, однако тот не
реагировал.
Тогда где-то в верхах было решено взять Северный и Приполярный Урал под
негласный контроль и ужесточить проверку приезжающих и уезжающих отсюда
людей.
И не потому ли сейчас машину Русинова загнали в отстойник?

4

В первой экспедиции на Северный и Приполярный Урал Институт не
участвовал. По любой территории первыми проходили разведчики - сотрудники
Госбезопасности, которые оперативным путем устанавливали все условия и
детали предстоящей работы в регионе от нравственно-психологического
состояния населения до метеорологических наблюдений. Это были
профессиональные разведчики, работавшие внутри страны, обычно
маскировавшиеся под геологов, топографов, сборщиков фольклора и даже
старообрядцев - в зависимости от специфики задания. Северный и Приполярный
Урал приковал внимание Института тем, что исчезнувшая экспедиция двадцать
второго года, в которой принимал участие Авега-Соколов, приплыла в устье
Печоры и намеревалась подняться по ней в верховья. Кроме того,
топонимические исследования этого региона показали, что около восьмидесяти
процентов названий происходят от древнего арийского языка. Тогда еще карты
"перекрестков" у Русинова и в помине не было, но поразительная способность
слова- хранить историю надежнее, чем хранят ее курганы, могильники и
городища,- как бы уже вычертила эту своеобразную карту.
Два разведчика заходили в обследуемый регион с юга, сухопутным путем, а
два должны были повторить предполагаемый путь экспедиции Пилицина и
подняться на моторных лодках по Печоре и собрать хоть какую-нибудь
информацию об исчезнувших людях. Обо всем этом Русинов узнал лишь полгода
спустя, когда к нему стали попадать материалы разведки и стало ясно, что
Служба уже приступила к работе. После обнаружения этих странных знаков
сухопутную группу целиком переключили на их поиск, чтобы как-то
систематизировать и найти закономерности, а также на поиск человека,
оставляющего эти знаки. Всего их найдено было семь, но привести эту
наскальную живопись к какому-то логическому заключению не удалось. Они
стояли на прибрежных скалах, на камнях у троп; один оказался на вершине
хребта, а один и вовсе на кладбищенской ограде возле деревни. В том же
семьдесят седьмом в Институте появился первый экстрасенс - небольшой и
невзрачный человечишка с вечно заспанным, припухшим лицом. Он единственный
дал "вразумительное" заключение - что знаки оставлены снежным человеком, у
которого своя, космическая, логика, непонятная для нормальных людей. Вскоре
после этого экстрасенса убрали из Института, а заодно заменили директора.

Вторая группа прошла по реке Печоре и обнаружила лишь единственный след,
оставленный экспедицией Пилицина, и то в нижнем течении. Нашелся старик,
который вспомнил, что в двадцать третьем году он вместе с отцом отвозил на
мотоботе то ли восемь, то ли девять человек вверх по Печоре до деревни
Курово, которая относится уже не к Архангельской, а к Вологодской области:
Коми АССР тогда входила в ее состав. Будто бы у этих людей была какая-то
строгая бумага, по которой сельсоветы были обязаны предоставлять им лодки,
подводы и даже верховых лошадей. Установить, был ли такой мандат у
экспедиции, оказалось невозможным, поскольку документов об организации ее,
снаряжении и экипировке в архивах почему-то не сохранилось. Неизвестно даже
было, кто конкретно формировал ее, ставил задачу и кто из Совнаркома давал
"добро" на ее отправку. Конечно, посылалась она наверняка с ведома
Дзержинского и в строгой секретности, однако и при таком раскладе все равно
должны были сохраниться материалы, в которых хотя бы косвенно - визами,
справками, расписками - о ней говорилось. Зато в архивах было найдено
толстое дело об исчезновении экспедиции: многочисленные и пространные
допросы родных и знакомых членов экспедиции, рыбаков, советских и партийных
работников - ГПУ лихорадочно и настойчиво пыталось дознаться, кто из девяти
человек остался в живых. На протяжении десяти лет в дело подшивались
оперативные данные о розыске, о наблюдении за семьями, пока большая их часть
не была арестована и отправлена в лагеря.
Когда Русинову разрешили ознакомиться с этим делом, его поразила надпись
на папке - "Хранить вечно!"
В начале семьдесят восьмого года печорские разведчики вернулись в Москву,
и скоро в Институте появился их отчет с подробными рекомендациями и
выводами. Сухопутная же группа оставалась до весны, чтобы собрать сведения о
количестве въезжающих в регион всевозможных экспедиций, туристических групп
и отследить весеннюю миграцию местного населения, связанную с летними
станами на лесоповалах и химподсочке. Русинов по молодости немного завидовал
работе разведчиков, хотя знал о ней лишь по поступающим от них материалам.
Эти люди годами жили под чужими именами, были вольными и свободными в поиске
и как бы успевали проживать несколько жизней. По крайней мере, так ему
казалось...
И неожиданно в мае связь с ними прервалась. Разумеется, Служба работала
самостоятельно, и в Институте узнали об этом с большим опозданием, когда
вдруг уже приготовившаяся к выезду экспедиция получила отбой. Пока
лаборатория Русинова, все лето теряясь в догадках, из-за срыва плана
занималась черт те чем, Служба искала своих пропавших сородичей. Можно было
представить, сколько согнали в регион тех же самых разведчиков,
оперативников, работников милиции, ибо в этом "бермудском" треугольнике
бесследно пропала вторая экспедиция! Территория была огромная, и конечно же,
если захотеть, можно что угодно спрятать или спрятаться, но какой смысл
профессиональным разведчикам- молодым людям, которые у себя в стране, по
всей вероятности, проходили обкатку перед работой за рубежом,- выбрасывать
такие финты? Подобный добровольный поступок объяснить было невозможно, и
потому Служба искала другие причины. Версия, что раз-ведчики обнаружили
тайник с "сокровищами Вар-Вар", взяли ценности и с ними сбежали, отпадала,
ибо в точности повторяла версию по первой экспедиции Пилицина. В это никто
не верил сейчас. Но и вторая версия практически оказалась аналогичной той,
которую выдвигали в связи с двадцать третьим годом: на сибирской стороне
Уральского хребта был знаменитый Ивдель- лагерное место, откуда весной
семьдесят восьмого было совершено два побега заключенных группами до четырех
человек. Одна группа захватила оружие, отобрав карабин у охраны нефтебазы, а
потом уже при помощи него в какой-то деревне было отнято два охотничьих
ружья. В течение месяца оба побега ликвидировали, заключенных частью
выловили, частью постреляли и теперь добивались от живых признания в
убийстве двух орнитологов, которые вели наблюдение за перелетом птиц,- под
такой легендой работали исчезнувшие разведчики. Пойманные зэки были
переправлены в Москву, в ведение КГБ. После долгого запирательства, уже
осенью, заключенный по имени Борис Длинников признался в преступлении и
сообщил, что двоих мужчин он зарезал спящими в палатке и тела бросил в реку
Тавда - приток Ир
тыша. Убил, чтобы захватить продукты и палатку. Вроде бы все в его
показаниях сходилось, но он так и не смог убедительно указать место на реке,
где совершил преступление. Дело повисло в воздухе. "Орнитологов" не
обнаружили ни в этот год, ни на следующий. Однако в восемьдесят третьем,
когда уже Русинов возглавлял лабораторию и отрабатывал проект "Валькирия" на
Приполярном Урале, у камня на безымянном пороге реки Хулга обнаружили так и
не разгаданный странный знак и вбитую в землю палку с привязанным к ней уже
потрескавшимся от солнца и дождя брючным ремнем. Находка была доставлена в
Москву, и жена одного из пропавших разведчиков опознала ремень по пряжке,
весьма редкой и характерной.

Тогда-то и возникла версия, что таинственный знак оставляется кем-то на
месте гибели людей либо возле мертвых. И что вообще это знак смерти: зачем
его нужно было изображать на кладбищенской изгороди? Однако никакие
криптограммы, ни каббала подобного знака не знали...
И все-таки после этого стали считать, что "орнитологи" погибли в
весеннем, очень бурном пороге, возможно пытаясь переправиться на другой
берег - место было узкое,- а возможно, спускаясь по реке на плоту. В то
время при Институте было уже три экстрасенса, которые отчего-то стремительно
начали размножаться и завоевывать популярность. Их внедряли в
разрабатываемые проекты отделов и лабораторий с такой же навязчивостью, как
потом начнут внедрять кристалл КХ-45. Экстрасенсов пока еще не допускали к
секретам и использовали только как своеобразных экспертов, однако они уже
имели пропуска на территорию Института, свои кабинеты; они вели странный
образ жизни, полускрытый, полутаинственный и полубезумный. Говорили, что это
самые лучшие из всех, что ныне существуют, что за каждым десятки раскрытых
по своим возможностям преступлений, хотя каких конкретно, никто толком не
знал. С точки зрения Русинова как психиатра, экстрасенсы были вполне
психически здоровыми людьми, а их "придурь" являлась имиджем, неким
приложением к профессии. Правда, внешне они все напоминали того, первого:
какие-то невзрачные, припухшие и с вечно болящими зубами и невероятной
энергией к действию. Их инициативность иногда перехлестывала через край, и
они стремились влезать куда только угодно, вмешивались в любой разговор,
давали советы, анализировали, предрекали и прогнозировали. Они очень хотели
быть нужными. Правда, одного вскоре убрали:
Служба накопала на него компрматериал по мошенничеству. Оставшиеся же в
первый момент перепугались, а затем стали проявлять усиленное рвение пополам
с наглостью. В двери пришлось врезать кодовые замки, чтобы спастись от них и
спокойно работать. В традициях Института был научный подход ко всякой
проблеме; на это не жалели ни времени, ни денег, давно отказавшись от
"сабельных" атак. Материал по проектам нарабатывался годами, одновременно
подготавливались специалисты. Конкретные результаты получал больше всего
морской отдел, занимавшийся поисками затонувших судов с драгоценностями в
морях и океанах, и поэтому сухопутный, имея долговременные проекты, мог
спокойно отрабатывать теоретические вопросы и методику поисков. С появлением
же экстрасенсов в Институте начался какой-то медленный и массовый поворот к
мистике, ясновидению и прочему вздору. К лаборатории Русинова пристегнули
одного экстрасенса, и все сотрудники теперь придумывали причины, как
избежать его настойчивых рекомендаций и примитивно-дилетантских рассуждений.
А поскольку с его уст не сходило слово "гиперборея", то ему дали
соответствующее прозвище.
И вот когда нашли брючный ремень возле начертанного знака и показали
фотографию Гиперборейцу, он определенно заявил, что это - знак жизни и что
на этом пороге нет смерти. Когда же удалось заполучить настоящий ремень,
экстрасенс поводил над ним руками и сказал, что человек, носивший его, в
настоящее время жив и находится в тюрьме. Подобное заявление всех слегка
шокировало, однако Служба на всякий случай сделала запрос в Управление
исправительными учреждениями.
В тюрьмах и следственных изоляторах, а также в лагерях "орнитологов" не
оказалось. Гипербореец подвергался уже откровенным издевательствам, но не
обижался. Это было отличительное свойство экстрасенсов, возможно,
продиктованное сильной страстью к выживанию,- они не обижались, даже если их
в сердцах посылали не далеко, но выразительно. Однажды Иван Сергеевич
показал Гиперборейцу фотографию членов экспедиции Пилицина. Видно было, что
фотография старая, и всякий хитрый человек на всякий случай бы
перестраховался; этот же помахал руками, всмотрелся в лица и уверенно
заявил, что четыре человека из этой группы живы и здоровы. И указал на двоих
в кожаных куртках и на двоих в цивильной одежде. Если бы в это число попал
Авега-Соколов, то камлание Гиперборейца стало бы сенсацией.
- Может быть, этот жив? - спросил Иван Сергеевич, указывая на молодого
Авегу.
Гипербореец еще раз поглядел и с присущим- нахальством сказал:
- Я не вижу его живым!
Русинов и под пистолетом бы не подпустил Гиперборейца к Авеге, хотя
начальство, излеченное экстрасенсами от всех мыслимых и немыслимых болезней,
настоятельно рекомендовало привлечь их к разработке "источника". Однако
после этого случая, чтобы окончательно развенчать "магические" способности
нового сотрудника, Русинов показал ему живого Авегу. Правда, без контакта,
через окно. Гипербореец неожиданно съежился, в ужасе вытаращил глаза и
сделал движение, словно хотел прикрыться рукой. Авега же в своем
покорно-спокойном состоянии гулял во внутреннем дворике своего дома-тюрьмы.

- Какая энергия! - захрипел Гипербореец.- Я не выдержу... Он меня душит!
Поле! Поле!..
С ним случилось что-то вроде припадка, похожего на астматический, так что
пришлось увести его из комнаты, откуда был виден внутренний дворик. Это уже
не походило на игру, и Русинов задумал эксперимент. Экстрасенсам запрещалось
подниматься на второй этаж особняка, в котором помещалась лаборатория, но
куда они рвались постоянно и неудержимо: там находилась основная "кухня"
проекта "Валькирия". Так вот Русинов в одну из этих комнат посадил Авегу и,
спустившись вниз, пригласил Гиперборейца. Тот с готовностью стал подниматься
по лестнице, но отчего-то с каждой ступенькой ему становилось худо. Перед
дверью на площадке он окончательно скис, начал снова задыхаться, словно
забежал на девятый этаж, и не смог перешагнуть даже порог коридора.
- Кто-то давит меня,- пожаловался он, дрожащими руками стирая пот с
бледного лица.- Кто там?..
Русинов свел его вниз и объяснил, а точнее, наврал для испуга, что на
втором этаже включен специальный прибор, подавляющий самое сильное биополе.
Гипербореец поверил, потому что чудес в Институте было достаточно и потому
что к чудесам его не подпускали.
Таким образом, Русинов узнал, что Авега, кроме всех своих странностей,
обладает еще каким-то полем, попадая в которое экстрасенсы теряют не только
свои способности, а становятся похожи на мокрых куриц. Когда в Институте
появился кристалл КХ-45, выяснилось, что Авега, идя по земле, как бы
раздвигает собственной энергией магнитосферу, образуя вокруг себя
"немагнитную" брешь, которая почему-то и смущала Гиперборейца. И тогда же
выяснилось, отчего "знающего пути" так тянет к болоту возле забора
Института: утонувший бункер был покрыт слоем свинца, предохраняющего от
проникающей радиации и как бы гасящего магнитное поле.
Он и в самом деле знал пути...
Так или иначе Гипербореец натолкнул на мысль поискать родственников тех
членов экспедиции Пилицина, которые были им указаны как живые. И конечно, в
первую очередь самому поговорить с ними. Служба проверяла лишь родственников
Авеги, но те, что существовали ныне, даже не подозревали, что у них есть
такой престарелый и очень дальний родич. Дождавшись отпуска, Русинов поехал
в Ленинград, откуда были родом два участника экспедиции Пилицина. Было
маловероятно, что они уцелели после тридцатых годов и после блокады. Однако
у одного обнаружилась племянница, пожилая женщина, которая сразу же
сообщила, что с подобными вопросами уже приходил недавно человек и что она
ничего не слыхала ни об экспедиции, ни о пропавшем родственнике. Эта поездка
была полезна: Гипербореец, кроме своих обязанностей, еще и "стучал" Службе
и, скорее всего, потому удерживался в Институте и совал всюду свой нос. О
факте опознания "живых и мертвых" по фотографии Службе не сообщалось.
Не заезжая в Москву, Русинов отправился в Новгород, где должны были
остаться родственники топографа экспедиции Андрея Петухова. На фотографии он
стоял позади всех, ибо был самым могучим и высоким, с модными тогда
маленькими усиками и во франтоватом белом костюме-тройке. У него одного
взгляд не был заворожен фотографом, и, судя по плутоватому выражению лица,
он наверняка был душой экспедиции- неунывающим балагуром, скабрезником и,
возможно, любителем флирта. В Новгороде Русинову повезло дважды: во-первых,
он довольно быстро отыскал родную сестру Андрея Петухова, Ольгу Аркадьевну
Шекун, семидесятисемилетнюю женщину, известную в городе как старейший
детский врач. Во-вторых, то ли Гипербореец поскромничал, то ли Служба еще не
расшевелилась, но у сестры Петухова никто не был и о брате не спрашивал с
тридцать второго года. Они очень быстро нашли общий язык- помогло
медицинское образование Русинова, но как он ни старался, так ничего и не
добился. Ольга Аркадьевна с удовольствием рассказывала о брате лишь до
двадцать второго года. Андрей Петухов и в самом деле был огромен телом и,
как всякий физически сильный человек, добродушен, весел и отважен. Русинов
узнал одну любопытную деталь: из девяти человек один Андрей оказался
женатым.
У него была дочка двух лет, Лариса, которую он ставил на ладонь вытянутой
руки и держал сколько угодно. Сестра ничего об экспедиции не знала, однако
как-то раз Андрей обмолвился, что должен поучаствовать в одном мероприятии,
но боится, что его не возьмут именно потому, что женат и имеет ребенка.
Выходило, что в экспедицию брали только холостых, ничем не связанных людей.
А его все-таки взяли, и после отъезда он не подавал о себе никаких известий.
Жену арестовали в тридцать первом году, и Лариса осталась на руках у Ольги
Аркадьевны. После лагерей жена Андрея вышла замуж за какого-то беспутного
(после Андрея сестре все мужья казались беспутными) человека и опять была
арестована. Ларису из-за родителей не принимали в институт, и она работала
на швейной фабрике. Во время войны Ольга Аркадьевна с племянницей
эвакуировались в Чувашию, а когда настала пора возвращаться в Новгород,
Лариса не захотела ехать и осталась жить на станции Киря.

Все, что произошло после тридцать второго года, Ольга Аркадьевна
рассказывала словно для протокола; в этом ощущалось и недоверие к Русинову,
и какой-то застарелый страх.
Прощаясь, Русинов попросил у нее адрес дочери Андрея. Но Ольга Аркадьевна
как-то смущенно объяснила, что связь с ней давно утеряна и где сейчас Лариса
- ей неизвестно. Возможно, прошедшая в тридцатые годы через допросы, пожилая
женщина не хотела осложнять жизнь племянницы, а возможно, что-то скрывала
из-за того же недоверия. Русинов не хотел надоедать этим людям своими
расспросами, да и дочь Петухова вряд ли бы рассказала что-нибудь
существенное.
После этой поездки по "родне" Русинову впервые пришла мысль о какой-то
заведомой предопределенности судьбы экспедиции Пилицина. Если бы он сам не
читал материалов следствия тридцатых годов, можно было бы смело сказать, что
"роком" ей предначертано погибнуть в любом случае. Даже если бы они нашли
эти мифические сокровища варягов. Сколько ни рылся Русинов в архивах и
литературе, сколько ни беседовал со знатоками, в том числе и с Львом
Николаевичем Гумилевым, никто не имел представления о них. Даже такого
предположения никто не высказывал, по крайней мере в научных трудах,
монографиях и популярных книгах по истории, ни в СССР, ни за рубежом- в
Скандинавских странах. Кому пришла в голову эта идея? Кто смог ее донести
"наверх", Дзержинскому, например, тогдашнему наркому путей сообщения? И как
могли доказать целесообразность экспедиции, какими аргументами пользовались?
Но если смогли убедить "железного Феликса", значит, аргументы были, только
весьма конфиденциальные, с глазу на глаз, по особому обоюдному доверию. А
это значило, что третий тут был лишний! Если бы экспедиция что-то нашла, ее
бы ликвидировали как свидетеля. И не нашла - тоже бы исчезла.
И если так, то обреченные кладоискатели могли сами об этом догадаться и
попросту "самоликвидироваться", действительно захватив судно английских
контрабандистов. Семей нет, терять нечего, а жить хочется даже самому
распоследнему убежденному большевику и чекисту. Пилицин со товарищи
отыскивает сокровища, а их убирают и присылают каких-нибудь "мелиораторов",
как было в Цимлянске.
Но откуда же тогда, из каких толщ и глубин выплыл этот "знающий пути",
странный, как пришелец, Авега-Соколов? И куда пропали разведчики, эти
современные чекисты? Им-то ведь уж совсем ничего не грозило! Небольшая
увлекательная прогулка по живописным местам Приполярного и Северного
Урала...
Нет, за всем этим что-то было! Но всякий раз мысль наталкивалась на
пустое пространство, не подвластное ни разуму, ни магическому кристаллу.
В этот же год регион, над которым парила прекрасная дева-воительница
Валькирия, внезапно изумил тем, что может не только красть людей, но и
возвращать их. К концу лета Русинов остался в горах на пару с Иваном
Сергеевичем под присмотром ангела-хранителя из Службы, имеющего земной образ
егеря- охранника заповедника. Работали относительно недалеко от Ивделя, на
восточном склоне. С помощью портативной сейсмоаппаратуры искали пустоты и
скрытые карстовые пещеры, делали визуальный осмотр трещин, проверяли устья
ручьев и мелких речек и охотились за карстовыми воронками. Палатка стояла на
уступе склона среди сосен, "егерь" же, как положено, жил чуть ниже,
особнячком. И вот в середине августа, в самую красивую пору, когда на горах
уже начинают желтеть деревья, посвистывают рябчики, а воздух такой, что
можно делать цейсовские линзы, ниже по склону спустилась семья: муж с женой
и дочка семи лет. Приехали откуда-то аж из Липецкой области, чтобы недельку
пожить в горах, а потом спуститься по реке до города Серова. Бдительный
"егерь" проверил документы и выдворил их за границу заповедника, которого не
существовало в природе, то есть километра на полтора ниже своей палатки.
Однажды вечером они прибежали к "егерю", едва живые от бега в гору, и
сообщили, что потерялась девочка. "Егерь" строго допросил их и выяснил, что
пока папа с мамой любовались друг другом в палатке, девочка пошла любоваться
природой и ее хватились лишь через три часа. Было не до конспирации, и на
поиски пошли все. До глубокой ночи лазали по горам, кричали, стреляли,
однако эхо сбивало с толку даже взрослого человека. Наутро "егерь" по своим
каналам вышел на радиосвязь и сообщил об исчезновении. В первый день искала
только милиция и члены экспедиции, на второй привезли местных охотников, на
третий прилетел и целый день кружил вертолет. Родители ссорились и убивались
от горя. В пору торжества уральской природы в горах стало тяжело и мрачно.
На ноги подняли много народу, повсюду стреляли и жгли ночами костры, по всем
окрестным селам разослали ориентировки, но девочка словно сквозь землю
провалилась, что, собственно, в прямом смысле и подозревал Русинов.

И вдруг на четырнадцатый день пришло сообщение, что девочка жива и
здорова, а находится в деревеньке за двести десять километров от места, где
были разбиты палатки! И будто выглядит лучше, чем была,- поправилась и
посвежела. За счет Института Русинов вызвал вертолет и полетел за ней один,
чтобы получить незамутненную информацию из первых уст. Девочку звали Инга.
Русинов ее раньше не видел, но она на самом деле не смотрелась как
изможденная и исхудавшая и, судя по ногам, словно и в горах-то не была. Инга
оказалась веселой, словоохотливой и даже счастливой. Она рассказала, что
заблудилась недалеко от своей палатки, и когда начали стрелять, то ошиблась
и пошла в другую сторону. Первую ночь ночевала одна под деревом и сильно
замерзла, а на второй день снова пошла на выстрелы, и опять не туда. В
полдень же ей повстречался прекрасный молодой человек или даже юноша. Он был
высокий, сильный, с красивой бородой и огромными, чуть печальными глазами. И
одежда на нем была очень красивая, какая-то перламутровая. Он сказал, что он
- Данила-мастер и служит у Хозяйки Медной горы в глубоких подземных пещерах,
которые проходят подо всем Уральским хребтом, да только люди о них не знают,
и что он каждый день встречается с Хозяйкой: утром, чтобы получить задание
на день, а вечером- чтобы расчесывать ее прекрасные золотые волосы
малахитовым гребешком, но это при условии, если выполнит задание к битому
часу - удару медного подземного колокола. Он посадил девочку себе на плечи и
понес в деревню. Он шел и все рассказывал про свое подземное житье, и так
здорово, что Инге захотелось посмотреть. Но Данила-мастер сказал, что
Хозяйка не любит земных девочек и всех прогоняет прочь и что может его
наказать - отправить в Зал Мертвых и посадить на медную цепь лет на сто. И
так они шли долго, и ехать на плечах было восхитительно, намного лучше, чем
у папы. Возле речек Данила-мастер вдруг вырастал и становился о-о-огромным!
Выше леса! И перешагивал воду. Ей было немножко страшно, потому что
поднималась слишком высоко над землей и боялась свалиться.
А ели они какой-то уж очень вкусный хлеб, такой, что к нему не нужно ни колбасы, ни масла с сыром, и пили воду из каких-то родников - совсем сладкую. Инга ему тоже рассказывала, как люди живут на земле и что она нынче пойдет в школу, в первый класс. Ей было так хорошо, а Данила-мастер такой красивый и сильный, что она влюбилась в него. И он тоже влюбился. И сказал, чтобы Инга, когда вырастет большая и исполнится ей восемнадцать лет, пришла к одному камню в горах и что он будет ее там ждать. И они поженятся, но прежде попросят благословения у Хозяйки Медной горы. Данила был уверен, что она согласится, потому что ему пора жениться.
Слушая эту восторженную сказку, Русинов пытался разделить все на
"шестнадцать", чтобы отсортировать рациональное зерно и понять, какой же
романтический турист-бродяга выносил Ингу из лесу? И потому, подыгрывая,
машинально спросил:
- А ты хорошо запомнила этот камень? А то забудешь, придешь в горы и не
найдешь. И твой Данила-мастер умрет от тоски.
- Конечно, запомнила! - воскликнула Инга.- Только маме с папой не
говорите. А то она пойдет и сотрет заметку.
- Какую заметку?- слегка шалея от предчувствия, спросил Русинов.
- Не скажу! - засмеялась она.- Никому не скажу!
- Мне можно,- доверительно сообщил Русинов.- Мне все тайны можно
доверять.
- А вы не сотрете?
- Никогда! И никому не позволю стереть.
Инга взяла палочку и начертила тот неразгаданный знак: вертикальная линия
и четыре точки с правой стороны. Русинова пробрал озноб.
- Когда мы полетим на вертолете, ты сможешь показать мне этот камень?
- Смогу! - легкомысленно заявила она.
- Но ведь в горах все камни одинаковые, а с высоты заметки не увидишь.
- Это особенный камень! - таинственным шепотом сообщила Инга.- Он стоит
на таком обрыве, и оттуда далеко-о видно... А когда он принес меня к деревне
и спустил на землю, вот что подарил!
И она достала из кармана куртки кусок малахита величиной со средний кусок
мыла с красивым сферическим рисунком на одной стороне и полосатым на другой.
Камень был дикий, необработанный и, видно, от долгого пребывания в
брезентовом кармане слегка отшлифовался по углам. Эх, поглядеть бы на него
получше! Понюхать, покушать, Авеге подсунуть... Да ведь как отнять такой
подарок у счастливого ребенка?
- И ты простилась с Данилой? - И я простилась,- со взрослой печалью
сказала Инга.- Но скоро же встретимся! Через одиннадцать лет...
- А как вы простились, расскажи.
- Как?..- Она задумалась.- Он мне поклонился... И я ему поклонилась...
Люди, что приютили Ингу у себя, рассказывали, что девочка пришла от
опушки леса одна. Разве что все время оборачивалась назад и кому-то махала
рукой. И потом сообщила, что ее нашел и принес Данила-мастер, но ничего
подобного им не рассказывала.

Когда они полетели на вертолете к стану, Инга сразу же прилипла к
иллюминатору и с какой-то тоской смотрела на землю. Минут через двадцать она
закричала в ухо Русинову, показывая на гору:
- Вон! Вон мой камень! Вижу! Это он!
На краю каменистой осыпи был высокий, заметный останец, чем-то
напоминающий памятник Островскому возле Малого театра: будто на краю обрыва
в глубокой задумчивости сидел человек и смотрел в землю. Русинов незаметно
поставил точку на своем планшете, а Инга всю дорогу потом смотрела назад...
Вертолет поджидали, на площадке прыгали люди. Русинов предупредил
пилотов, чтобы не выключали двигатель, так как сейчас же полетят назад.
Родители Инги кинулись под винты, схватили дочь, а Русинов, стоя в проеме
распахнутой двери, знаком подозвал к себе Ивана Сергеевича. Не хотелось
брать с собой к камню "егеря", который был тут же на площадке: он бы
немедленно отправил по своим каналам информацию и задолбал бы вопросами. А
если откровенно, то Русинову просто не хотелось делиться секретом Инги со
Службой, которая немедленно начнет розыск спаси геля девочки, заморочит ей
голову допросами и разрушит прекрасную сказку про алые паруса.
Иван Сергеевич заскочил в кабину, и Русинов, захлопнув дверь, показал
пилотам большой палец вверх. Вертолет взмыл в небо, и было видно, как
замахал руками и заметался "егерь". Конечно, он обязательно доложит своим,
что Русинов с Афанасьевым вылетели куда-то без охраны, но от Службы можно
было всегда отбрехаться...
По пути Русинов практически ничего не рассказывал Ивану Сергеевичу, желая
поставить его перед фактом. Когда же приземлились неподалеку от
"Островского" и пешком подошли к осыпи, спину Русинова вновь ознобило: на
камне был знак! Причем намалеванный совсем недавно. Белая краскаавтомобильная
эмаль- еще свежо и ярко блестела, не побывав ни разу ни под
дождем, ни под жарким солнцем.
Они на четвереньках оползали подножие останца, но камень не оставлял и не
хранил следы. Русинов наковырял со щебенки под знаком капли пролитой краски
для анализа и молча побрел к вертолету.
Неизвестно, кто спасал Ингу, но то, что именно этот человек оставлял
таинственные знаки в горах, было несомненно.
А если так, то приходилось верить в сказки...

5

В этом году Инге Чурбановой исполнилось восемнадцать лет.
Время до августа позволяло поработать в Ныробе и забраться в долину,
лежащую между реками Вишерой и Колой, где была одна из огромных "площадей"
на "перекрестке Путей", чтобы затем оттуда пройти в верховья Вишеры,
перевалить Уральский хребет и спуститься к заповедному камню. Залечь там,
зарыться, затаиться и ждать двадцать девятое августа - день, когда должны
встретиться Данила-мастер и Инга. Подглядывать за чужим свиданием было
нехорошо, но если верить сказкам, то грядущая встреча сулила сенсацию
космического порядка. Возле останца, меченного знаком, должны сойтись Правь
и Явь, вода и пламень, бытие и небытие, правда и вымысел. Одним словом,
должна была свершиться мечта.
Между тем совсем стемнело, и все машины, идущие от Соликамска, светили
лишь фарами в лицо, и, как кошки ночью, все были серы. Возле поста они
уважительно сбрасывали скорость, и Русинов оживлялся - не инспектор ли? Тот
же подрулил лихо, по-хозяйски. Вылез из кабины, потянулся, размялся -
подзасиделся за рулем, далеко ездил...
Он был один, и Русинов с облегчением спрятал листок с координатами.
Сейчас подойдет и извинительно скажет - ошибочка вышла, гражданин, прошу
извинения... Но инспектор неторопливой походкой прибрел к отстойнику,
постучал жезлом по дверце:
- Ну что, загораешь?
Русинов успел набрать в рот пищи, сказал сдавленно:
- Ужинаю...
- Это хорошо,- одобрил тот.- А что без света?
- Аккумулятор берегу,- пробурчал Русинов, однако же включил лампочку в
кабине.
- Да, аккумуляторы сейчас дорогие... Заметно было, что настроение у него
изменилось - инструкции получил! - но извиняться при этом не спешил.
- Так куда же ты направляешься? - спросил он, стабильно перейдя на "ты".
- На речку раков ловить! - прожевав, засмеялся Русинов.
- Ну, раков у нас не водится,- серьезно заметил гаишник.- А вот люди в
наших краях теряются.
- Какие люди?
- А вот такие, наподобие тебя,- он открыл дверцу. Русинов сидел босой.
- И много потерялось?
- За все годы считать, так много!
- Сколько за последние, допустим, двадцать лет?
- За двадцать? - Гаишник приподнял жезлом фуражку на голове, считая в
уме.- А четверо!

Он врал! Или за те три года, что Русинов не приезжал сюда, потерялось еще
двое...
- Ну, это мало...
- Как сказать- мало... Четверых мы только знаем, это на моей памяти,- он
косил свой ленивый и внимательный глаз на внутренности кабины.- А сколько
пропало, которых не знаем? Никто не считал.
- Неужто бывает, что человек пропадает, а родная милиция - ни в зуб
ногой? - продолжал играть простачка Русинов.- Не порядок.
- Наведи с вами порядок,- проворчал тот.- Лезете хрен знает куда и хрен
знает зачем. Будто медом намазаны горы... Вот если потеряешься и вызовут
вертолет - знаешь сколько за него платить придется? Если, конечно, тебя
найдут?
- Сколько?
- Машину свою продашь, так еще и должен останешься...
- Ну, если так, я лучше пропаду насовсем,- засмеялся Русинов.- Машина
чужая, платить нечем...
- Вам, дуракам, все смешочки! - насторожился инспектор.- А нам по горам
бегать да по тайге. Мы- не вертолеты же... Значит, так: вешай номера,
забирай ключи и документы на машину.
- А права?
- А права будут на этом посту,- отчеканил инспектор.- Поедешь назадвернут.
- Вот это у вас порядочки! - ахнул Русинов, чуя, как этот лентяй между
делом вяжет его по рукам и ногам: сказал-то - всего на месяц, в отпуск! Не
явись вовремя - подождут и поднимут тревогу...
- Да вот такие уж,- согласился гаишник.- А как за вами еще контроль
наладить? Кто узнает, в горах человек или уехал? Тут все на глазах...
Он точно работал на Службу! И ездил советоваться к "егерю", как поступить
с этим Русиновым. "Егерь" все понял и взял его в ежовые рукавицы.
- Беречь надо людей-то,- добавил гаишник.- С милиции спрашивают, вот и мы
спрашиваем...
"Егерь" наверняка уже вышел на связь и доложил по команде, что бывший
завлаб Института Русинов объявился в пределах региона, что снаряжен, судя по
продуктам, надолго, что морочит голову отпуском и чистым воздухом. Через
несколько часов "егерю" дадут рекомендации и режим наблюдения за объектом...
- А еще везде кричат - свобода личности! - заметил Русинов и босым
выскочил на теплый асфальт.- Победа демократии!..
- Это еще не все,- сказал инспектор.- В Чердыни заедешь в турбюро и там
зарегистрируешься. И получишь рекомендации, как вести себя в условиях
горно-таежной местности и отдаленности.
- Во как! - усмехнулся Русинов: "егерь", по всей видимости, сидел в
Чердыни, в этом турбюро, и пожелал познакомиться и "пощупать" его лично.
Круто брали!
- В чужой монастырь со своим уставом не ходят,- назидательно сказал
гаишник.
- Это верно! Да только я в Чердынь не собирался!
- Тогда в Красновишерске- все одно...
- Я и туда не хочу!
Инспектор развел руками, недоуменно свистнул:
- Где же ты рыбачить собрался? Сказал же - на Колве?
Он помнил каждое его слово!
- На Колве, да поближе где-нибудь...
- Все равно регистрироваться надо! - отмахнулся он.- Хоть в луже рыбу
лови потом...
Гаишник сунул ему документы с ключами, выложил из своей машины номерные
знаки и отправился на проезжую часть. Русинов прикрутил номера, убрал еду с
капота и бесценные бумаги в рюкзак и, прежде чем сесть за руль, подошел к
инспектору.
- Командир, скажи, пожалуйста... На кой ляд ты меня держал здесь семь
часов? - спросил он с прямой откровенностью.- Сказал бы сразу все свои
условия, и дело с концом. Я из-за тебя в баню опоздал!
- На кой?- поморщился он.- На кой... Откуда я знал, какие нынче будут
условия? Все же меняется... А ты нынче - первая ласточка. Вот и ездил... На
кой... Гляди, через недельку повалят!
- Ну, если так,- с некоторым удовлетворением бросил Русинов, хотя на душе
опять заскребло: ездил "стучать"! Может быть, чтобы в начале июня в горах
никого не было из савельевской фирмы! У этих-то права не отбирали и фамилии
не спрашивали, с почетом встретили, сопроводили, обеспечили
беспрепятственный проезд, под козырек.
Выезжая на трассу, Русинов неожиданно увидел полное к себе равнодушие со
стороны гаишника и стал отметать подозрения. Может, они на этом посту и не
"стучат" вовсе. ГАИ могут использовать вслепую: прикажут изымать права у
всех иногородних водителей, особенно из крупных городов и столицы,- они
будут исправно отбирать. А что, зачем - не их ума дело. "Егеря" же сидят по
своим местам и лишь управляют...

На следующий день утром он был в Чердыни...
Через этот древний город проходил Великий Северный путь, на котором
"сидели" Строгановы, держали его в руках, а вместе с ним и все Зауралье. Они
еще знали земные и небесные пути, имели представление о "перекрестках", ибо
все города закладывали в этих точках. Они еще владели не только территорией,
но и Пространством, четко осознавая себя владыками всего Северного Урала.
Русинов отыскал турбюро и по виду помещения сразу определил, что
новшество это введено год-два назад якобы для контроля за "дикими"
туристами. В коридоре на стенах висели плакаты по технике безопасности в
лесу, горах и на воде. И само здание, вернее, помещение в трехэтажном,
наверняка строгановском, особняке с лепными карнизами еще не было толком
обжито. Можно было представить, сколько они платили за аренду! Значит, либо
издержки за все несет Служба, либо нашелся предприимчивый, сообразительный
мужичок, который понял, что деньги делать можно из ничего, обирая
"полудурков", стремящихся в горах сломать себе шею. Тут же, в коридоре,
висел ценник пребывания туриста в районе из расчета двадцать дней - сто
тысяч рублей! И ценник тарифов, взимаемых за нарушения правил пожарной
безопасности, замусоривания лесов, порубки деревьев. В зависимости от
ущерба, если не заведено уголовное дело,- до пятисот долларов! Скорее всего,
эта контора существовала специально для отпугивания "дикарей": съездит один
раз, натерпится страхов и, вернувшись с пустыми карманами, больше уже не
сунется.
Кроме всего, в пожароопасный период доступ в леса и горы прекращался
вообще.
Без всяких разведчиков, тайных наблюдателей и "егерей", без специально
подготовленных людей, имея под руками человек пять бойких и ходких парней,
можно было управлять внутренней жизнью огромного пространства, куда бы
уместились Италия, Франция, пара Австрий. Пустынные места сделали бы этих
людей всесильными, а полномочия их- неограниченными. Власть такого турбюро,
по представлениям европейской цивилизации- третьестепенной, пустяковой
организации, созданной во имя сервиса и прислуги, для России могла быть
неоспоримой и высшей. Как тут понять ее, Россию?..
И в другое время Русинов был бы благодарен такой власти.
Две девушки в обставленном мягкой мебелью кабинете пили чай. На столе
стоял компьютер, в углу - телефакс - совершенно лишние вещи для районного
турбюро. Все-таки кто же финансирует?.. Русинов заплатил деньги, получил
путевку, красочно отпечатанную на хорошей бумаге, и за отдельную плату
туристическую карту Северного Урала.
- Радиомаяк брать будете? - вдруг спросила одна из девушек.
- А зачем мне маяк? - изумился Русинов.
- Если заблудитесь - включите,- объяснила та.- Он легкий, портативный...
Спасатели отыщут.
- Возьму! - решился Русинов.- Вдруг правда заблужусь!
Сервис тут был действительно европейский! Девушка выложила перед ним
прибор размером с мыльницу, обтянутый кожей с поролоном.
- А как пользоваться-то? Уж научите! - сыграл он.
- Вот кнопка,- указала девушка.- Заблудились - нажали. И сидите на месте.
Батарейки хватит на сутки. Через сутки вставите запасную, вот сюда.
- Отлично! - похвалил Русинов.- Наконец-то и к нам приходит цивилизация.
- С вас еще двести восемь тысяч!
- Сколько? - ахнул он.
- Это залог,- объяснила девушка.- Сдадите прибор - восемьдесят пять
вернем.
Русинов отсчитал деньги, спрятал прибор в карман. Эта фирма не прогорит
никогда...
- А сейчас к пожарнику на инструктаж! - распорядилась девушка и снова
взялась на чашку с чаем.
Здесь оперативник Службы назывался "пожарник". Скорее всего, он и
руководил работой турбюро.
"Пожарник" оказался человеком молодым и спортивным, несмотря на
простоватое лицо, корректным, что особенно подчеркивало его истинную
профессию. Своеобразная среда Службы безопасности, как армия или лагерь,
незаметно воспитывала особый, "узнаваемый" опытным глазом тип людей. Обычным
"проколом" было для них то, что они никогда не смотрели человеку в глаза, а
куда-то в переносье, и поймать их прямой взгляд было невозможно. Наверное,
сотрудников Службы не учили поступать именно так; природа, сопротивляясь
неестественному состоянию двуличия человека, таким образом как бы стыдилась
за себя и помимо воли отводила взгляд.
- В наших краях бывали? - сразу спросил "пожарник".
- О, конечно! - признался Русинов.- Много раз... Только вот три года не
приезжал. Вижу- перемены...
- Рынок,- просто ответил он.- За все надо платить.
- Это точно!
- Значит, вы- человек в условиях горно-таежной местности опытный?
- Разумеется! - засмеялся Русинов.- Десять пар сапог набок стоптал.

- Почему набок? - не понял он.
- Потому что по косогорам ходил,- не без иронии объяснил Русинов.- А
Козьма Прутков сказывал...
- Если с опытом, значит, и спрос будет особый,- прервал "пожарник"
официальным тоном.- Лето ожидается сухое, знойное. Вот журнал. Вписывайте
свои данные и расписывайтесь.
Русинов все аккуратно выполнил, и "пожарник" мгновенно потерял к нему
интерес. Инструктаж закончился. Он был свободен и даже обескуражен таким
оборотом: если это настоящий пожарник, то почему не спросил даже маршрута
движения? Неужели надеялся на радиомаяк? Инспектор ГАИ семь часов мотал
нервы!
А может, после обыска в квартире он стал пуганой вороной?
Если бы сейчас точно знать, спасательный ли это радиомаяк или
"шпионский", отпало бы сразу столько вопросов и сомнений! Однако коробочка
из твердой пластмассы была неразъемной, спрессованной из двух частей горячим
способом. Наружу выходила кнопка включения, мягкая антенна, и в нижней части
была ниша с гидроизоляционным уплотнением, куда вставлялась специальная
батарейка. Прибор мог работать и под водой...
А не возьми Русинов ее - вот тогда бы точно вшили! И не знал бы куда. В
Институте издавна существовало правило: если вычислил "стукача" - ни в коем
случае не трогай его, не подавай виду. Иначе его уберут и завербуют либо
подставят другого. Ходи и гадай кто. Лишь по этой причине терпели
Гиперборейца...
В тот же день ближе к вечеру он достиг Ныроба. Здесь кончался асфальт.
Далее были только проселочные и лесовозные дороги. Русинов сориентировался
и, выбрав направление, которое в конечном итоге диктовалось лесовозной
трассой, двинулся на восток, "пошел в гору". По его предположениям, в
междуречье Вишеры и Колвы, на "перекрестке Путей" земных и небесных, стоял
древний арийский город. Он имел вид и форму солнца - от центра, где стоял
храм Ра, во все стороны расходились лучи - радиальные улицы. Двенадцать
тысяч лет назад Землю потрясла катастрофа. Можно было противостоять врагу,
но не льдам, пожирающим материк- благодатную, райскую землю. "Стоящий у
солнца" расколол ледник и остался стоять непокоренным, однако его склоны
были исковерканы и стерты. Держа на своей спине огромные массы грунта,
принесенные со Скандинавского полуострова, он отяжелел, потерял скорость,
энергию и лег издыхать. Предполагаемый Русиновым город оказался на самой
границе оледенения и мог быть лишь похороненным под мощным пластом морены,
которая легла у западного склона после таяния льда. Конечно, он не ждал, что
обнаружит город с улицами и домами; наверняка тут все было разрушено,
раздавлено, однако при этом не перенесено со своего места, не сдвинуто и не
перемешано с моренными отложениями.
"Вишера" на древнеарийском языке означает "лежащая, вытянувшаяся от
солнца", а "Колва" могло быть переведено, как "звучащий круг" либо "круг
звенящий". На аэрофотосъемке и топокартах, а особенно на космических снимках
река Колва выписывала огромный полукруг, огибая подножие горы. Вишера
действительно лежала, вытянувшись на запад, от восходящего солнца: древние
вкладывали в па-звания исчерпывающую информацию. Где-то тут, в междуречье,
еще в восемнадцатом веке было поселение с названием "Кошгара", скорее всего,
полученными от названия горы. Когда Русинов отыскал упоминание об этом
поселении, затрепетало сердце. Для глухого к слову уха оно звучало не
по-русски, и чаще всего подобные названия относили то к тюркскому, то к
угро-финскому. И хорошо, что современные люди оглохли к своему языку, иначе
бы давно отыскали и промотали все сокровища, оставленные предками, вероятно,
для нужд и времен более серьезных. Так вот "Кошгара" в переводе с арийского
звучало как "сокровищница с золотом" или "гора-кладовая". "Кош" - то же
самое, что и знакомое "кошт",- означало "сокровищница" и на всех языках,
сохранивших свою арийскую первооснову, выражало "средства к существованию, 6
Русинов вошел в крытый двор, поднялся по ступеням - изба стояла на
высоком подклете - и, оглянув-шись на широченную поветь, слегка обомлел. У
дверей завозни стоял новенький ярко-оранжевый дельтаплан с двигателем за
пилотской кабиной. Вещь эта была здесь неуместной, нереальной, существующей
автономно от дома и его хозяина. Русинов не удержался и подошел пощупать.
Красивый профиль крыла по размаху в аккурат соответствовал размеру двери,
видимо, недавно расширенной. Мягкое сиденье в люльке-кабине рассчитано на
двух человек и настолько притягивало, что хотелось забраться и посидеть под
этим солнечным полотнищем над головой.
- Ты, случайно, летать на нем не умеешь?- Петр Григорьевич появился опять
неожиданно.
- Нет, не умею,- признался Русинов.
- Жалко... Кто ни приедет- все не умеют,- пожаловался он.- Купил вот,
теперь стоит. А ребята не скоро приедут...

- Какие ребята?
- Да те, что обещали летать научить! Сам попробовал зимой - взлетать
взлетаю, а сесть не могу. Чуть крыло не сломал, стойку вон погнул слегка.
- Сколько же стоит такая игрушка?- спросил Русинов.
- А!- отмахнулся тот.- Две с половиной тысячи зелеными, недорого. Машина
нынче дороже. Мою машину видел?
- Нет!
- Внизу там, во дворе, стоит,- пасечник постучал сапогом по полу,-
"патруль-нисан" называется...
- "Патроль-нисан"?
- Или так как-то,- отмахнулся он и засмеялся счастливо.- Знаешь сколько
отдал? Тридцать пять! И тысячу, чтоб ко мне сюда пригнали. Во как!
- Ну?!
- Да, рыбачок! Зато теперь красота!
- Ты, Петр Григорьевич, миллионер! -похвалил Русинов без всякого умысла.-
Богато живешь!
- Если ограбить собрался, так предупреждаю: ничего не получится,- весело
предупредил он.- Пробовали уже...
- Бог с тобой, Петр Григорьевич! - смутился Русинов.- Я не грабитель.
- А что ты там у забора мараковал? - вдруг с хитринкой спросил пчеловод.-
Что за хреновину проверял?
- У забора?
- Ну, у забора. Пока я в бане был.
- А! Удочку делал! - будто бы вспомнил Русинов.
- Интересная удочка...
- Я тебе потом покажу,- пообещал он.- На крупную рыбу. Новейшее
изобретение. Запатентовано в семидесяти странах мира. Магнитная.
- А наживка какая?
- Грецкие орехи.
Он пожевал губами, пощурился, ломая мохнатые брови, и рассмеялся:
- Да! Чудес на свете много навыдумывали! Вот, например, самолет.
Железяка, а летает!
- Зачем тебе самолет?- не скрывая удивления, спросил Русинов.
- Как зачем? Зимой за хлебом летать! - Он приобнял гостя и повлек к двери
избы.- Пошли, ухи похлебаешь. Из хариуса! Час туда, час назад, и я на неделю
с хлебом. Свой-то я не пеку, лень.
Изба Петра Григорьевича представляла собой музей или выставку
декоративного и прикладного творчества. Этот человек, словно истосковавшись
смертельной тоской по работе, неутомимо выстругивал, вырезал, вытачивал
что-то: помещение было уставлено деревянными скульптурами и столбами самой
невероятной конфигурации и формы. На стенах висели какие-то странные
маски-коряги анфас и в профиль. Из корней он вырезал кроны деревьев, а из
витых, скрученных в спирали колец или вообще клубков он делал причудливых
змей. Больше всего притягивали внимание и возбуждали воображение столбы, лес
столбов! В каждом умещались все стили - от классики до модерна. Петр
Григорьевич словно задался целью разрушить всякую школу и форму, лишить их
внутренней гармонии, симметрии и смысла, наполнив динамикой и стихией. Он
творил во имя творчества, создавал во имя удовлетворения своего порыва.
Однако странным образом в этом нагромождении и хаосе возникала какая-то
особенная, стихийная сила гармонии, никогда не виданной и будоражащей
воображение. Его творчество не укладывалось ни в какие каноны, но оно было
каким-то древним, словно из сказки либо сна-откровения. Посредине избы стоял
незаконченный столбик, который словно вырастал из двухметрового бревна и
кучи щепок. Из всех инструментов у него было полуразбитое долото, топор без
топорища и молоток.
Петр Григорьевич усадил гостя за стол, где дымилась в миске золотистая
уха. На белой скатерти все приборы и причиндалы были деревянные, сделанные с
любовью и старанием. Сам же встал к столбу и уже застучал, брызгая щепой.
Над деревянной кроватью во всю стену висел настоящий шедевр: ковер из
огромной растянутой и выделанной бычьей шкуры. На золотистой коже тончайшими
сыромятными ремешками был вышит осенний уральский пейзаж. Русинов специально
подошел поближе, чтобы посмотреть, не написан ли он маслом. Нет! Он был
выполнен шитьем, с поразительным вкусом и чувством материала.
А Петр Григорьевич между тем стучал молотком и балагурил. Он как бы
пропускал мимо интерес и удивление Русинова, а может быть, привык к этому.
- Ты пока перекуси. Уха - легкая пища. А потом мы с тобой накроем стол и
посидим как следует. Я тебя медовушкой угощу. Такой ты сроду не пивал. И мы
с тобой поговорим всласть. Я хоть и один живу, а без людей не могу. Вот
скоро опять ребята наедут!
- Какие ребята? - между делом спросил Русинов, хлебая уху.
- А всякие! Их сюда медом тянет! - засмеялся.- Рыбаки, туристы,
скалолазы. И тарелочники опять приедут!
- Тарелочники?
- Ага! Они в горах неопознанные объекты опознают! Тут у нас их много
всяких летает,- с удовольствием объяснил пчеловод.- Обещали и меня научить
летать, я уж и взлетно-посадочную площадку подготовил. Аэродром! И эти
приедут, снеговики. Которые снежного человека караулят. В прошлом году так
сфотографировали даже. Здоровый мужик, метра три будет, волосатый, а на лицо
- дитя дитем.

- И снежный человек у вас есть? - полушутя спросил Русинов.
- А! Кого тут только нет! - отмахнулся ваятель.- Всякой твари по паре.
Ноев ковчег, да и все! Место такое! Ты вот говоришь, миллионер я... А я ведь
копейки не зарабатываю, пчелы кормят. Они же у меня видел какого размера?
- Не видел...
- Посмотри!.. Они же - во! В полпальца, как шершни,- показал Петр
Григорьевич.- Их ни ветер, ни мороз не берет. Кругом пчела квелая,
болезненная, а у меня- хоть бы что. Сколько она за раз меда тащит? А-а!.. В
пять раз больше, чем простая. Если бы я стал мед сливать в свою речку - до
Камы бы воду подсластил! Пей - не хочу!
Через час пчеловод повел его в баню- крепкую, из толстенных бревен.
Берендеевский теремок, а не баня!
- Сам рубил? - спросил Русинов.
- А то!.. Заходи!
В бане стоял огненный зной, огромная каменка исходила жаром. Русинов
париться любил и в бане толк знал. Сели на полок потеть, Петр Григорьевич не
унимался с рассказами. Видимо, он был выдумщик, фантазер и умопомрачительный
романтик; все это чудесным образом уживалось в нем с практичностью,
мастеровитостью и рассудительностью. Он и в бане-то без работы сидеть не
мог- перевязал потуже распаренный веник, спохватившись, вычистил, выскоблил
и отмыл широченную лавку, и так чистую, желтую, словно покрытую воском.
- А ты родом-то отсюда? - спросил Русинов.
- Родом? Нет! - засмеялся он.- Я из-за хребта родом, из Красноярского
края. Здесь только двенадцатый год. Пришел на это место, упал в траву и
сразу решил - буду здесь жить. Сколько времени потерял зря! В Казахстане
пятнадцать лет ни за что ни про что. Поездил я по земле, да... За двадцать
лет актерской жизни сменил двадцать театров!
- Ты что же, Петр Григорьевич, актер, что ли? - удивился Русинов.
- Был актер,- вздохнул он.- В кино снимался... Не видел меня в кино?
"Дубровский", "Железный мост", "На семи ветрах"?
- Нет,- смутился Русинов, стараясь припомнить, видел ли такие фильмы, не
вспомнил...
- И хорошо, что нет,- обрадовался Петр Григорьевич.- А то меня узнают, а
мне так стыдно становится. Чем я занимался? Эх!..
Они парились с остервенением, лихостью и заводным азартом. Жар
перехватывал дыхание - он говорил; ледяная вода в реке останавливала сердце
- он говорил! Из сказочника-простачка он превращался в философа, тонкого
знатока психологии, творческой природы человека. А после бани и богатого
стола с медовухой Петр Григорьевич вдруг принес гитару и запел песни
собственного сочинения.
- Хочешь, про твою Москву спою?- вдруг спросил он.- Зимой в Москву ездил
и сочинил потом.
У Русинова надолго застряла строчка из этой песни- "Ну что с тобой,
сударыня-Москва?"...
Наутро он проснулся от разговоров за окном: Петр Григорьевич опохмелял
шофера лесовоза. За один неполный день этот пчеловод, актер и философ
окончательно его покорил, однако на трезвую голову Русинов вспомнил, что не
отдыхать сюда приехал, не рассказы слушать и наслаждаться общением. Надо
было работать - определить границы площади "перекрестка", отыскать ее центр
и таким образом определить очертания древнего арийского города. По
предположению Русинова, кольцевой город не мог выходить за обережный круг
размагниченного пространства. Возможно, за его пределы изгонялись нарушители
закона, изгои, и отсюда произошла традиция выселок, когда из общины убирали
пьяниц, дебоширов и бездельников.
Лишь после рекогносцировки местности можно было начинать раскопки, чтобы
подсечь похороненный под мореной культурный слой. Если выводы не
подтвердятся, придется уезжать из этого благодатного места, искать дорогу к
истокам Печоры: следующий мощный "перекресток" был в том районе. И так до
осени, до встречи Инги Чурбановой и Данилы-мастера.

---

Когда-то еще в шестидесятых годах Институт отказался от идеи поиска
кладов методом "тыка". В какой-то степени этому способствовал Цимлянск, где
была проведена теоретическая подготовка. Искать вслепую считалось
непрофессиональным делом, хотя в Институте оставался сектор "Опричнина",
который занимался поиском библиотеки и сокровищ Ивана Грозного и работал
"старым казачьим способом". Прежде всего следовало доказать существование
самих сокровищ, просеять всю полулегендарную информацию, найти прямые и
косвенные доказательства возможностей и причин, благодаря которым те или
иные ценности могли оказаться в земле, под водой, в пещере. Кроме того,
выявить, каким способом добывались, за счет чего накапливались и в каких
примерно размерах могли быть эти сокровища у конкретного лица, общины,
народа. По проекту "Валькирия" лаборатория Русинова занималась
геофизическими исследованиями определенных перспективных территорий не на
предмет выявления клада, а как раз для того, чтобы доказать существование
центров арийской культуры на Северном и Приполярном Урале.

Теперь Русинову предстояло по резко сокращенной программе доделать то,
что не успел в Институте. Если на склонах и в долинах Уральского хребта
существовали города, материальные остатки которых он и искал, то, значит,
существовали и "сокровища Вар-Вар". Они могли состоять из священных
атрибутов храмов солнца - Ра, где использовались золото и самоцветы. Этот
желтый, солнечный металл почитался у ариев как дар Ра и не использовался в
качестве денег либо платы в торговле. А украшения из золота были только
ритуальными и не могли быть предметом богатства и состояния. Единственным
местом, куда можно было перенести храмы солнца, были многочисленные пещеры.
В этом слове явственно слышалось сочетание двух слов - "печь - пещь", и "Ра"
- "солнечная печь" - наталкивало на мысль о подземных храмах, и, возможно,
река Печора вытекала из подобных каменных Чертогов.
В первый свой маршрут Русинов вышел налегке, с кристаллом и небольшой
саперной лопаткой. "Земная" территория "перекрестка" представляла собой
старую вырубку уступчатого и некрутого склона, разрезанную почти пополам
небольшой горной речкой - притоком реки Березовой. Петру Григорьевичу он
сказал, что пошел просто побродить и посмотреть места и потому рыболовных
принадлежностей не берет. Пчеловод, как всегда, занимался делом -
устанавливал возле бани огромный бак, сваренный из нержавейки.
- Давай, давай, рыбачок, присматривайся!- весело отозвался он.-
Оглядеться - первое дело!
"Перекресток" оказался не таким большим, как предполагал Русинов, и имел
форму эллипса, вытянутого вдоль хребта, в меридиональном направлении,
размерами полтора на два с половиной километра. Однако на такой площади мог
вполне разместиться город. Магниторазряженное пространство имело свои
внутренние законы: от периферии к центру происходило гравитационное сжатие,
отмечаемое гравитационной съемкой. Визуально это можно было определить по
растительному покрову - мхи и травы росли кругами, образуя сферические
кольца, которые в народе называли "ведьмиными кругами". На спилах же
деревьев годовые кольца расширялись не с южной стороны, а с той, которая
была обращена к центру "перекрестка", и древесина обычно была на редкость
колкой и прямослойной. Кроме того, было замечено, что медведь практически
всегда выбирает место для берлоги в немагнитном пространстве, однако никогда
не ложится в центре, а ближе к краю.
Самый же центр "перекрестка", как и бывает при гравитационном сжатии,
выделял тепловую энергию. Здесь обычно очень бурно росла трава- чаще всего
крапива выше человеческого роста, а зимой земля не промерзала. Но ни разу
Русинов не видел в центре "перекрестка" деревьев либо высоких кустарников. И
нельзя было долгое время находиться в центре, тем более ночевать: от
легкого, какого-то восторженного состояния начиналось головокружение, шла
носом кровь и даже случались обмороки, словно от теплового удара, хотя на
ощупь земля была как везде. Оказавшись надолго в таком месте, люди обычно
считали, что они перегрелись на солнце, нанюхались какой-то травы или просто
переутомились.
Отмечая приметы "перекрестка", Русинов прошел его вдоль и поперек, а
затем полукругом, стараясь засечь центр. Земля была изорвана гусеницами
трелевочных тракторов, завалена сучьями, брошенными деревьями. Множество
старых пней торчали вровень с кустами малины - лес рубили зимой. Понять,
разобраться в "ведьминых кругах" было невозможно: нормальное развитие
растений было нарушено. Лишь к вечеру, среди этих завалов и зарослей, он
отыскал крапивный пятачок и неожиданно обнаружил, что это была когда-то
глубокая и обрушившаяся яма. Вытащенные со дна ее валуны давно уже вросли в
землю и замшели. Стараясь не обжечься, он спустился вниз: морена оплыла,
однако яма и до сих пор была в полтора человеческих роста. Кто ее выкопал?
Зачем? И именно тут, в самом центре "перекрестка"? Неужели уже кто-то
пробовал делать раскопки? Но ведь бессмысленно копать здесь, когда рядом -
речка, промывшая морену до коренных пород. Легче всего сделать там расчистку
обнажения и посмотреть разрез.
Раздумывая над этим, Русинов вернулся на пасеку, но решил пока ни о чем
не спрашивать Петра Григорьевича, чтобы не возбуждать его интерес. Он
заметил, что хозяин пасеки хлопочет у бани и что-то варит в огромном чане из
нержавейки, под которым тлеют угли и курится дымок. Русинов спрятал
кристалл, бросил лопатку и пошел к Петру Григорьевичу.
- А-а! - обрадовался тот.- Рыбак-рыбачок! Вот, наверное, проголодался!
- Ты не уху ли варишь?- засмеялся Русинов, кивая на чан.
- Уху?- развеселился пчеловод.- Пожалуй, верно, уху! Из него можно такую
уху сварить! И солить не надо!

Русинов подошел к чану и заглянул через край: на топчане, по горло в
каком-то буроватом отваре лежал человек - мужчина лет шестидесяти. Он был
острижен наголо, болезненное, изможденное лицо, глаза прикрыты темными
очками. Русинов по одному торчащему из воды колену и руке определил, что
человек болен какой-то болезнью, поражающей суставы, возможно полиартритом.
- Не знал, что ты еще и врачеватель,- проговорил Русинов.- На все руки
мастер...
Его поразило лицо человека в чане - белое, словно безжизненное. Лишь губы
выделялись да слегка алели вздутые от тяжелого дыхания ноздри. Что-то
знакомое было в этом лице! Если бы не эти черные очки, Русинов бы, возможно,
признал его.
- Вот, попользовать привезли,- сказал Петр Григорьевич, пошевеливая угли
под чаном.- Совсем пропадает человек, а больницы не принимают.
- Пить,- попросил человек и слегка пошевелился.
- А, пермяк-солены уши, ожил! - обрадовался пчеловод и налил из
двухведерной бутылки воды в кружку и подал. Больной потянулся рукой с
узловатыми пальцами, но мимо кружки. Он был слепой! Петр Григорьевич вложил
ему кружку в ладонь.
- Ну, ты лежи, отмокай... А я пойду рыбака покормлю! "Пермяк" ничего не
ответил, осторожно глотая воду.
- Не суетесь, Григорьевич,- остановил его Русинов.- Я сам...
- Сам так сам! - согласился тот.- Борщ в печи горячий, а медовуха в
закутке. Выпей с устатку-то! Вон как нарыбачился!
- Да я не устал...
- Вижу, не устал. Ноги едва волочишь.
Русинов прошел в избу, достал из печи чугунок - от запаха потекли слюнки.
Петр Григорьевич обычно готовил на улице, где стояла летняя печь под
навесом, а тут, в жару, зачем-то протопил русскую печь в избе, и теперь от
нее полыхало жаром. Пришлось открыть окно и двери, завешанные марлей.
Русинов сунулся в корзину с крышкой, где пчеловод держал хлеб, и обнаружил
свежий, еще теплый каравай, выпеченный на поду. А говорил, лень хлеб печь!
Он сел за стол в предвкушении крепкого обеда- аппетит в экспедициях всегда
был хороший,- и тут выяснилось, что борщ и хлеб совершенно несоленые.
Пчеловод мог оплошать с борщом, но почему же не посолил тесто? Русинов
потянулся за солью и в это мгновение вспомнил Авегу.
Он ел несоленую пищу! И теперь пчеловод специально варил и пек без соли
для незнакомца, отмокающего в чане с отваром. Да ведь он чем-то похож на
Авегу! Такое же мужественное и мудрое спокойствие в лице, разве что утомлен
болью, болезнью. И слепота...
Авега имел очень острое зрение, однако у него было заболевание суставов -
отложение солей!
Русинов мгновенно потерял аппетит. Через силу он похлебал борща, присолив
его, выпил холодного чая - некогда самовар греть! - и пошел к бане. Привезти
сюда слепого человека мог лишь шофер лесовоза- другой машины за весь день не
было на дороге, а сам он прийти сюда не мог. Откуда же его привезли?
Петр Григорьевич хлопотал возле пустого чана - смывал остатки отвара
чистой водой. Топчан, который устанавливался на дне чана, сушился у стены
бани. Самого больного нигде не было видно.
- Ну что, ушел несолоно хлебавши?- засмеялся пчеловод.- Забыл
предупредить, что нынче у нас обед несоленый, диетический.
- Ничего! - отмахнулся Русинов, делая вид сытого человека.- Я и
диетический умял...
Он поставил кружку на лавочку и взял бутыль с водой.
- Черпай вон из ведра,- посоветовал Петр Григорьевич.- Ты эту воду пить
не станешь.
- А что?
- Дистиллированная! Тоже диетическая. Русинов напился из ведра, присел, с
удовольствием вытянув ноги.
- Может, помощь нужна? - спросил он.- Я врач, так что не стесняйся,
говори.
- Чем ему поможешь?- вздохнул Петр Григорьевич.- Сорок лет соль рубил,
просолен вон - в чану вода аж горькая после него.
- Шахтер?
- Да... Тут у всех одна болезнь. Соляные копи кругом, солеварни... Вот и
грызет суставы. Как поход твой? Посмотрел?
- А что с глазами-то? - будто между прочим спросил Русинов.
- Вроде катаракта, сказал... Ослеп... Красивые у нас места!
Он отвечал неохотно: чувствовалось, пытается уйти от подобных разговоров,
и Русинов подыграл ему:
- Места - слов нет! Хоть оставайся и живи. Слепой, скорее всего, был в
бане - деваться тут больше некуда, однако Русинов никак не мог найти
причины, чтобы войти туда либо, напротив, выманить его на улицу.
- Пожалуй, я палатку сегодня поставлю,- сказал он.- Вон там, на горке.
- Что так? - озабоченно спросил пчеловод.- В избе-то лучше.
- Жарко,- признался Русинов.- Да и печь сегодня натоплена... Мне в
палатке привычнее, свежий воздух...

- Ну, смотри,- сдержанно проронил Петр Григорьевич.- Жар костей не
ломит...
- Да и больной же у тебя,- добавил Русинов.- Неловко место занимать.
- Больному место найдем,- неопределенно заметил пчеловод.- А ты иди под
крышу. Вдруг ночью дождь или что...
- Мне дождь - не помеха! - засмеялся Русинов.- Ты посмотри на мою
палатку!
Он понял, что путает какие-то планы пчеловода, и тем более решил спать на
свежем воздухе: надо прояснить обстановку, узнать, что за "пермяк" поселился
на пасеке. Палатка у него действительно была надежная- с надувным полом и
крышей из прорезиненной ткани. Зато стенки в летнем варианте - легкие,
сетчатые. Он установил ее на взгорке, чуть выше избы, откуда хорошо
просматривались баня и речка, перегнал туда же машину и расположился на
ночлег. Было уже темно, а пчеловод все еще хлопотал по хозяйству -
подтапливал баню, относил туда белье, потом ловил пчел возле летков и,
похоже, пользовал "пермяка" ядом. Угомонился лишь к полуночи, оставив
больного в бане. Две лайки, мирные и лохматые, тоже побегали по косогорам и
спрятались в подклете. Русинов вставил в прибор ночного видения свежий
аккумулятор и тихо выбрался из палатки. Ночь была светлая, но лес и густой
подлесок чернили землю. На чистых луговинах скрипели коростели, в прибрежных
кустах бесконечно пели птицы, голоса которых было не различить в хоре, и
где-то далеко, в молодых сосняках, трещал одинокий козодой. Трава была еще
горячей, а в воздухе остро и повсеместно пахло нектаром. Окольным путем
Русинов приблизился к бане и затаился возле берега. Внизу журчала вода и
позванивали редкие комары над ухом.
Русинов сидел возле бани уже около часа, когда неожиданно заметил Петра
Григорьевича. Он неслышно вышел из дома и шел к его палатке: наблюдать за
ним можно было и без прибора- на взгорке хватало света. Вот остановился
возле машины, потом склонился к сетчатой стенке палатки и долго слушал,
затем распахнул вход... Не прост был старый киноактер и философ! Прежде чем
сделать какое-то свое дело, проверил, где гость. А гостя нет! Потому и не
хотел отпускать из избы... Русинов неслышно отошел в темноту кустов и
затаился, потому что Петр Григорьевич направился к бане. Остановился у чана,
огляделся, негромко посвистел и снова прислушался. На свист прибежали
собаки, завертелись у ног, а одна вдруг насторожилась, обернувшись к кустам,
под которыми сидел Русинов. Пчеловод погладил ее, приласкал, пробормотал
что-то и сунулся в баню.
- Ну, жив, пермяк-солены уши? - громко спросил он. В ответ послышался
тихий, неразборчивый голос. Лайка подбежала к Русинову и заластилась - эти
собаки, похоже, любили всех встречных-поперечных, лишь бы был человек.
- Потерпи, брат, потерпи,- доносился голос пчеловода.- Через недельку
полегчает...
Скоро он свистнул собак и направился к дому. По пути как бы мимоходом
сдернул с веревки большое махровое полотенце, что вечером повесил сушить,
однако, взойдя на крыльцо, бросил его на перила. Стукнула дверь, и все
смолкло. Можно было выходить из укрытия, ничего интересного уже не будет.
Смущало лишь это его последнее действие с полотенцем. Зачем снимать с
веревки, если оно наверняка не просохло? Вроде бы мелочь, случайность, но
что-то в этом было. Русинов осторожно прокрался к крыльцу и пощупал
полотенце - мокрое! Хозяйственный пчеловод совершил очень не хозяйственный
поступок, и требовалось немедленно это исправить. Русинов аккуратно развесил
его на веревку, точно туда, где оно висело, затем отнес прибор в палатку и
вернулся в дом. На цыпочках он вошел в избу, почесываясь, стянул куртку.
- Что, рыбачок, заели?- из темноты спросил пчеловод.
- Ну вот, разбудил,- пожалел Русинов.- Заели- не то слово. Дыра у меня
там в углу! Комаров налетело!..
- Я тебе говорил! - назидательно сказал Петр Григорьевич.- Давай ложись,
романтик...
Русинов лег в постель, блаженно вздохнул, проговорил, засыпая:
- Сейчас бродил вдоль речки... Птицы поют! И правда, век бы жил.
В избе было душновато, хотя от окон сквозь марлю тихо струился насыщенный
запахом нектара воздух. Петр Григорьевич спал за перегородкой, и его дыхание
умиротворяло, навевало сон. Русинов встряхивал головой, драл глаза и
задерживал дыхание, чтобы отогнать дрему. Прошел час, кажется, на улице
начинало светлеть, и темные столбы, маски на стенах словно оживали.
Причудливая резьба в сумраке отчего-то наполнялась таинственным смыслом, и
эти столбы напоминали живых существ: возникало полное ощущение, что они
шевелятся, двигаются по избе, меняясь местами. А когда и вовсе пошли
хороводом, Русинов понял, что засыпает, и до боли прикусил палец.
Петр Григорьевич торопливо надевал сапоги. Видно было, что растерян,
захвачен врасплох и перед этим крепко спал. Он лишь мельком заглянул за
перегородку и на цыпочках вышел из избы. Когда отворилась наружная дверь,
Русинов вскочил, бросился сначала к окну: за хребтом уже светило солнце, но
здесь, на западном склоне, было еще сумеречно. Пчеловод сбежал с крыльца и
заспешил к бане. И вдруг остановился возле бельевых веревок, сдернул
полотенце, скомкал и швырнул его в траву! Все-таки это был сигнал! Но кому?

Русинов перебежал к другому окну и четко различил человека, стоящего на
тропинке между избой и баней. Вот они встретились, пожали друг другу руки, и
сразу же началось какое-то объяснение: похоже, хозяин пасеки оправдывался
перед ночным гостем, показывал на бельевые веревки, на избу. Тот же говорил
ему мало и резко- услышать бы что! На какой-то миг он обернулся в сторону
окон, и Русинов рассмотрел бородатое, темное в сумерках лицо. Эх, чуть бы
побольше света!.. Гость прервал разговор и решительно двинулся к реке. Петр
Григорьевич виновато последовал за ним и на ходу все что-то говорил,
размахивая руками. Едва они скрылись в бане, как Русинов выбежал во двор и
через ворота завозни вышел на улицу. Огибая огороженную пасеку, он добрался
до речки и оттуда, берегом, пробрался к бане. Пчеловод с гостем находились
там, доносился их приглушенный говор, но не разобрать ни слова! К окну же
подходить опасно: будучи застигнутым тут, никак не объяснишь своего
появления и на комаров не свалишь...
Минут через двадцать они вышли из предбанника, и Русинов наконец увидел
гостя... Расстояние было всего метра четыре, и ошибиться он не мог, ибо
очень хорошо помнил это лицо по фотографиям: русая, слегка волнистая борода,
глубоко посаженные глаза под светлыми, чуть нависшими бровями. И возраст
подходил - лет тридцать пять...
Это был один из пропавших разведчиков. Несколько лет после семьдесят
восьмого года фотографию этого человека Русинов носил в кармане, чтобы при
случае показывать местным жителям для опознания. По документам прикрытия его
звали Виталий Раздрогин.
Он затаил дыхание: только ради одной такой встречи стоило нынче
отправляться в экспедицию!
- Плохи дела,- проронил Раздрогин и попил воды из ведра.
- Ничего, поправим,- с готовностью откликнулся пчеловод.- Не таких
вытаскивали...
Они пошли вниз по речке, где была хорошо набитая тропа к заповедному
рыбному плесу Петра Григорьевича. Русинов расслабился и утер лицо. После
напряжения зазвенело в ушах: было то тихое на земле время, когда уснули
ночные птицы, но не проснулись еще дневные. Можно было возвращаться в избу,
чтобы обдумать положение и спокойно разобраться со своими мыслями и
чувствами. Русинов пошел было назад своим окольным путем, однако услышал,
как стукнула банная дверь.
Опираясь на палку, из предбанника вышел больной "пермяк". Он был в своих
темных, непроглядных очках и большом махровом халате, наброшенном на плечи.
Ноги и туловище обернуты прополисными полосками, плохо гнущимися и шуршащими
при каждом движении. "Пермяк" отставил палку и, взявшись за край чана, стал
медленно, с трудом приседать. Потом попробовал отжаться на руках - не
хватило сил...
Судя по его поведению, он все видел! Вот безошибочно потянулся и взял
палку, вот вышел на берег речки и, не ощупывая впереди себя путь, точно
остановился на краю Обрыва.
Русинов неслышно отошел к пасечной изгороди и, последний раз взглянув на
"пермяка", двинулся к избе.
"Пермяк" стоял лицом к Уральскому хребту в знакомой дозе ожидания солнца.
Каждое утро точно так же встречал его Авега...

7

Весь восемьдесят первый год Русинов прожил вместе с Авегой в его
институтской квартире, за колючей проволокой, с единственной цельюпроникнуть
в мир этого странного человека. На это время из стен и потолков
убрали сначала всевидящие телевизионные "глаза", а затем и "уши". Русинову
было позволено выходить с территории Института и гулять с Авегой где
вздумается без всякой охраны и наблюдения. И лишь поездки на автомобиле
следовало согласовывать с руководством. Правда, за все эти свободы с
Русинова требовали ежедневного письменного отчета, что он и составлял по
ночам в своей комнате.
Жизнь под одной крышей давала очень много бытового материала, зачастую
интересного с точки зрения психики и психологии личности, скрупулезные
наблюдения за поведением помогали нарисовать его портрет, однако лишь
внешний, в большинстве случаев не имеющий никакой связи с внутренней жизнью
Авеги. Иные необъяснимые и непредсказуемые его действия и поступки вводили в
заблуждение, напрочь смазывая уже выстроенные концепции. В общем зале
квартиры стоял черно-белый телевизор, который Русинов практически не
включал, поскольку Авега не терпел голубого экрана и сразу же удалялся в
свою комнату. Когда же его заменили на цветной, причем хороший, японского
производства, Авега не отходил от телевизора четыре дня.
Особенно ему нравились передачи о природе типа "В мире животных". Русинов
немедленно заказал видеомагнитофон и годовую подборку этих передач. Но через
несколько просмотров Авега внезапно встал среди фильма, ушел и после этого
вообще стал игнорировать телевизор.

А фильм был о жизни обезьян в зоопарке, о знаменитом Сухумском
обезьяннике.
В другой раз на журнальный столик в зале Русинов поставил золотую чашу -
братину пятнадцатого века великолепной сохранности и работы, полученную для
этой цели из Алмазного фонда. Авега мгновенно заметил ее и проявил интерес -
бережно разглядывал, держа на ладонях, оглаживал чеканный узор на стенках, и
глаза его сияли от восторга. Тогда же решено было устроить ему экскурсию в
запасники Алмазного фонда. Его ввели в Зал, специально устроили экспозицию
сокровищ, от которых бы у нормального человека закружилась голова, ибо мало
кому доводилось видеть подобные чудеса. Авега с равнодушным видом
прошествовал мимо открытых витрин и задержался лишь возле набора височных
золотых колец из какого-то кургана, и то на мгновение. Обилие золота его не
волновало абсолютно, и даже на замедленных кадрах, снятых скрытой камерой,
невозможно было заметить каких-то необычных его чувств. Это можно было
расценивать двояко: либо он привычен к сокровищам, либо они для Авеги не
представляют ценности. Но как же братина, вызвавшая у него восторг?
За время совместной жизни с Авегой было запланировано провести целую
серию экспериментов - он должен был на что-то откликнуться, как когда-то
откликнулся на картины художника Константина Васильева. В конце года
предполагалась поездка Русинова с Авегой в Индию, на реку Ганг, куда так
стремился "знающий пути". Однако тут вышло какое-то странное недоразумение.
Документы оформлялись заранее- Авеге выправили зарубежный паспорт на его
настоящее имя и из предосторожности сбавили возраст на тридцать два года:
ему невозможно было дать девяносто лет. И вдруг пришел отказ в выдаче визы
якобы из-за неправильно оформленных документов. Служба, привыкшая со своей
колокольни судить обо всем, поняла свою ошибку и тут же совершила следующую,
выписав ему новый паспорт с настоящей датой рождения. Таким образом, к
личности Авеги было приковано внимание индийской Службы. Она долго тянула с
выдачей визы, и не помогали переговоры даже на высоком уровне. Скоро вновь
пришел отказ без объяснения причин. В то время отношения между СССР и Индией
были прекрасными, и выяснить, в чем тут дело, особого труда не представляло.
Однако минуло около двух лет, прежде чем Службе удалось узнать, что виза для
Владимира Ивановича Соколова не выдана по причине несоответствия личности на
фотографии в документах с именем. Индийской Службе безопасности этот человек
был известен под именем "Авега" и дважды задерживался на территории страны
как человек без гражданства. Первый раз он был освобожден под крупный залог,
внесенный известным политическим лидером, после чего бесследно исчез. Во
второй раз Авега был освобожден по поручению Джавахарлала Неру и доставлен в
его резиденцию. Последующая судьба странного человека без паспорта и Службе
была неизвестна. Кроме того, индийская Служба безопасности не подозревала,
что Авега - русский, поскольку свободно владел хинди, разве что с легким
английским акцентом, что послужило причиной отнести его к выходцам из Англии
либо Америки. Как он попадал на территорию Индии и как потом покидал ее,
оставалось загадкой.
Эта неожиданная информация стала известна лишь в восемьдесят третьем, а
тогда, в восемьдесят первом, после неудачи с получением визы, Русинов
готовился к одному из главных экспериментов - досконально пронаблюдать
состояние Авеги во время полного солнечного затмения. Единственное, на что
он живо и с восторгом отзывался каждый день, был восход солнца. Встретив его
своим "Ура!", он как бы на целый день наполнялся терпением и спокойствием. И
напротив, если случался пасмурный день с раннего утра, Авега исполнял свой
обряд, однако в его поведении ощущалась какая-то неуверенность, он терял
аппетит и позволял себе съесть завтрак не пресный, как обычно, а слегка
подсоленный. К соли у него было какое-то бережное, щепетильное отношение. Он
мог высыпать солонку себе на ладонь и долго ворожить над солью, осторожно
перебирая пальцем, или пересыпать из руки в руку, любуясь струйкой. Когда
Русинов заметил, что Авега употребляет соль лишь в пасмурные дни, причем
ритуально, его впервые осенило, что "солнце" и "соль" - однокоренные слова и
означают одно и то же! Пресно, если день без солнца и пища без соли. В
ненастные дни Авега как бы восполнял солью недостаток солнца и тем самым
ставил рядом две эти простые и привычные вещи. А было ли еще что-то в мире
важнее их?! Соль в мироощущении Авеги была земным воплощением солнца. Пусто
и мрачно небо без солнца, а земля - без соли. И не потому ли у нас
сохранился атавизм прошлого отношения к этим предметам- поверье, что
рассыпанная соль ведет к ссоре и несчастью?

Задолго до солнечного затмения Авега начал проявлять беспокойство. Он мог
знать о грядущем космическом явлении,- возможно, в какой-нибудь телепередаче
проскочило сообщение, но навряд ли знал точную дату и время. Для чистоты
эксперимента Русинов запросил содержание всех передач, которые смотрел
Авега, и выяснилось, что ни в одной не назывался час затмения, хотя
упоминалось не единожды. И вот за три дня до срока- была весна, дни стояли
солнечные - Авега за завтраком начал солить пищу, а вечером, отказываясь от
еды, насыпал на ладонь щепоть соли и благоговейно слизывал. Дважды в суткипосле
восхода и захода солнца, Русинов измерял давление, пульс и
температуру. Состояние здоровья Авеги резко ухудшалось: отчетливо
прослушивалась аритмия сердца, и медленно росло давление, которое раньше
соответствовало возрасту тридцатилетнего человека. Он почти беспрерывно
массировал себе лоб и спинку носа. На долгих прогулках по весеннему лесу
Авега часто останавливался, с тревогой смотрел в небо и неожиданно начинал
"блудить" по знакомым местам. Он словно забывал свои строго определенные
пути и чаще всего брел не разбирая дороги, а опомнившись, подолгу озирался,
неуверенно тыкался по сторонам, выписывая зигзаги. Накануне затмения,
вечером, у него началась одышка со спазматическим кашлем, поэтому
врач-кардиолог с аппаратурой и необходимыми медикаментами дежурил за дверью.
Авега лег в постель, и Русинов остался возле него, в темноте, поскольку
"знающий пути" жил лишь по солнцу, принимал его свет и не выносил
электрического. В крайнем случае он зажигал свечу или просто спичку.
И здесь Русинов услышал от Авеги вторую, после его деревянной ложки,
просьбу:
- Принеси мне хлеб-соль.
Хлеб для Авеги выпекали специально пресный - круглые ржаные булки, ибо
это была его основная пища. Русинов пошел на кухню, положил на поднос хлеб
и, когда поставил сверху солонку, неожиданно понял символ этого древнего
славянского подношения: хлеб означал землю, соль - солнце. Землю и солнце
выносили дорогим гостям!
Сколько же тысячелетий было этому обычаю?!
Сочетание земли и солнца - АРА, и пароды, почитавшие их, назывались
ариями...
Вот почему пахать ниву - значит АРАТЬ. Так первоначально звучало это
слово еще недавно, в литературе четырнадцатого века. Арать- добывать хлеб и
соль, землю и солнце. Вот почему так неистребим этот обычай, хотя
изначальный символ его давно забыт.
Но откуда у него, рожденного и воспитанного в христианском православном
духе, образованного и просвещенного человека, эти знания и древняя вера -
солнцепоклонничество - к-РА-молие? Причем не формальное, не от ума, а, судя
по физическому состоянию перед затмением, глубоко и гармонично вписанное в
его природу и существо?
Перед рассветом Авега немного оживился, но, истерзанный ночной болезнью,
едва встал, чтобы встретить солнце. А через два с небольшим часа после
рассвета началось затмение. Авега уже лежал пластом, держа у себя на груди
хлеб-соль. Русинов тоже почувствовал недомогание, учащенно билось сердце, и
появилось загрудинное жжение, обычное для ишемии. Кардиолог через каждые
десять минут снимал кардиограмму- у Авеги, по сути, было предынфарктное
состояние. Когда же черная тень целиком накрыла солнце и за окнами наступили
прохладные сумерки, врач сделал Авеге укол.
- Надо отправлять в реанимацию,- сказал он Русинову.- Дело плохо.
- Отправляйте,- решил тот.- Я поеду с ним... У меня тоже сердце
пошаливает...
Наблюдая за Авегой, он лишь изредка глядел на солнце и не заметил, когда
тень переместилась и брызнули первые лучи. Пока врачи "скорой помощи"
пробились через ворота Института, а затем в здание лаборатории, на небе уже
сияла лучистая корона.
- Это не мой срок! - неожиданно крепким голосом сказал Авега и, срывая с
себя провода датчиков, встал с хлебом и солью в руках. Он торжествовал! Это
мгновенное его исцеление повергло в шок сначала видавшего виды кардиолога,
затем и бригаду "скорой". Авега сам растворил окно и стоял в позе встречи
солнца, радостно дыша полной грудью.
- Ура! - восклицал он.- Ура! У-ра!
С горем пополам его уговорили лечь, чтобы снять кардиограмму. Врачи
таскали ленты по рукам, сверяли кривые, оставленные самописцами, и
совершенно определенно ставили диагноз, что десять минут назад у этого
человека были резкий и длительный спазм коронарных сосудов задней стенки
сердца и нарушение кровоснабжения. Сейчас же кардиограф отбивал такт
абсолютно здорового сердца, соответствующего спортсмену-марафонцу.
И Русинов почувствовал себя лучше, а свое недомогание отнес к переживанию
за Авегу, никак не связывая сердечную боль с солнечным затмением...

Когда в квартире никого не осталось, Русинов спросил в упор:
- Ты - саура? Ты поклоняешься солнцу?
- Я - Авега,- с обычным достоинством ответил он.- Сауры живут на реке
Ганга, а я лишь приношу им соль.
- Ты можешь объяснить, почему сейчас тебе было плохо?
- Я слепну,- признался он.- И потому затмение принял за свой срок. А это
был не мой срок.
- Но ты каждый день молишься солнцу!
- А ты, Русин, разве не молишься солнцу?
- Нет!
- Неправда,- заметил Авега.- Все люди от рождения до смерти молятся
солнцу. Веруют в своих богов, но почитают солнце. Каждый человек, увидевший
утром солнце, обязательно радуется. И говорит: "Какое хорошее солнце! Как
солнечно сегодня!" Это молитва солнцу. Ты никогда не говорил так?
- Говорил...
- Вот и я говорю: "Здравствуй, тресветлый!"
- А хлеб-соль?- нашелся Русинов.- Почему ты попросил?
- Я - Авега,- проговорил он.- Мне нельзя трогаться в путь без хлеба и
соли.
- Ты собирался уйти?
- Да,- смутился Авега.- В последний путь... Да только это не мой срок!
В папке с делом Авеги хранилась копия протокола, где значилось, что при
личном обыске в Таганрогском спецприемнике у него изъяты сухари и соль.
- Почему ты не ешь соль? - спросил Русинов.
- Я- Авега,- снова повторил он.- Мне можно не есть соли. Когда ты, Русин,
станешь добывать ее, тоже не станешь есть.
- Соль - символ солнца?
- Да,- нехотя проронил он.- Потому люди стали есть соль. И не могут жить
без нее, как без солнца.
- Значит, изначально горькая соль была священной? Авега вскинул на него
глаза и неожиданно заявил:
- Ты изгой, Русин. Мне нельзя с тобой говорить.
- Хорошо,- согласился Русинов.- Скажи мне только: зачем ты нес соль на
реку Ганг?
- Сауры просили..,
- У них что, нет соли?
- Есть,- вымолвил Авега.- Да им нужна священная соль.
- Где же ты берешь ее?
- В пещере... Не искушай рок, Русин! - вдруг жестко проговорил он.- Нас
слышит Карна.
Русинову казалось: еще мгновение, еще несколько слов, оброненных Авегой,-
и откроется нечто недоступное разуму. И этот полубредовый разговор внезапно
уложится в строгие рамки логики и истины. Однако, произнеся имя "Карна",
"знающий пути" прочно умолк, и нельзя было больше терзать его вопросами.
Если бы тогда знать, что Авега не единожды уже хаживал в Индию на реку Ганг
и приносил туда священную соль! И что в судьбе его, а значит, и в этих
таинственных походах принимал участие сам Неру! Ничего этого Русинов не знал
и потому при всем своем расположении к Авеге не мог, не в состоянии был
поверить ему. Из нагромождения нереальных, фантастических фактов он пытался
выбрать рациональные зерна с той лишь целью, чтобы хоть как-то проникнуть в
его непонятный мир и извлечь информацию, интересующую Институт. Бред
сумасшедшего иногда бывает гениальным, но чтобы принять этот гений, следует
самому сойти с ума. И потому Русинов, разговаривая с Авегой, всякий раз
мысленно, на ходу рассортировывал все, что слышал, и отбирал факты для
отчета, а многое, на его взгляд, неважное и сумбурное, отбрасывал. Это была
своего рода неумышленная халтура. В какой-то степени она спасла Авегу от
множества вопросов, когда спустя два года за него круто взялась Служба, а
также не дала пищи для серьезных аналитических выводов, которые могли бы
быть основаны на кажущемся фантастическом материале.
В восемьдесят третьем году Авегу неожиданно забрали из Института в
веденье Службы. За два года Русинов уже успел забыть о несостоявшейся
поездке в Индию, а точнее, о причинах невыдачи визы. Естественно, никто не
знал, почему Служба забрала "источник", и считали, что она таким образом
проявляет свой профессионализм и рвение,- дескать, Институт столько лет
продержал человека у себя и получил мизерные результаты, а вот мы сейчас
покажем, как нужно работать. Авега не был ни арестованным, ни задержанным.
Случай был по-своему уникальный, и его содержали скорее как предмет научного
изучения, и это значительно лучше, чем психушка либо дом престарелых. Где бы
еще так следили за его здоровьем, выполняли любое возможное желание и
придумывали развлечения? Десятки раз он мог бы спокойно бежать, когда вдвоем
с Русиновым они уезжали за сотни километров от Института- на родину Авеги в
Воронеж, затем к сестре участника экспедиции Андрея Петухова в Новгород. Он
же повиновался одному ему ведомой силе рока и не помышлял о побеге.
И тут произошло неожиданное: Русинов ощутил тоску по этому человеку,
причем в первые месяцы такую, что все валилось из рук, будто после потери
дорого, близкого родственника. Он и не заметил, как из "источника", из
предмета для изучения Авега превратился для него в источник особого,
достойного и мудрого отношения к миру, к собственной личности, к людям и
обстоятельствам. Русинова вдруг поразила мысль, что он никогда в жизни не
видел свободнее человека, чем спрятанный за колючую проволоку Авега. Для
него как бы не существовали эти материальные преграды в виде заборов,
часовых, негласной охраны, ибо он умел всецело распоряжаться собой, и никто
не мог ограничить его воли. Только вольный человек способен источать
спокойствие и добро и за много лет ни разу не изменить себе; только
невероятной силы человеку возможно покоряться своему року и не дрогнуть под
роковыми обстоятельствами.

Каждый день Русинов заходил в пустую квартиру или доставал из своего
стола деревянную ложку с приспособлением для усов, найденную в первый день,
когда Авегу увезла Служба,- все, что осталось от него. Несколько раз он
ходил к руководству Института с требованием, чтобы вернули "источник",
поскольку встало целое направление в проекте "Валькирия". Начальство лишь
пожимало плечами и само терялось в догадках: на любые запросы Служба упорно
отмалчивалась.
Лишь через полгода стало известно, что Авега умер на второй день после
усиленных допросов, а также то, что он не оставил на земле даже могилы,
поскольку тело после смерти немедленно заморозили и отправили в клинику,
изучающую вопросы долгожительства. И мертвый, он продолжал оставаться
предметом для изучения...
Служба затребовала в Институте все материалы, касающиеся Авеги, и кроме
того, всех, кто работал в контакте с ним, приглашали на беседы. Русинов
выяснил, что смерть "знающего пути" наступила внезапно: утром встретил
солнце в своей камере-одиночке, затем лег на пол головой на восток и, зажав
в руке кусок хлеба со щепотью соли, скончался. Официальный диагноз гласилострая
сердечная недостаточность. Службу больше всего интересовал вопрос: с
какой целью Авега проникал на территорию Индии?
Можно было ответить, что он приносил на реку Ганг священную соль, но в
это вряд ли бы кто поверил...
После смерти Авеги внимание Русинова уже целиком было притянуто к Уралу.
С того же восемьдесят третьего года в горах начали геофизические
исследования с целью выявления неизвестных пещер, заброшенных соляных копей
и русел подземных рек.
И с того же года Урал показал свои зубы. Люди больше не терялись, а
попросту погибали. "Стоящий у солнца" не брал в плен...
Первым неожиданно и скоропостижно скончался "егерь" - здоровый, крепкий
парень: слабых в Службу не принимали. Пришел от вечернего костра в свою
палатку, а наутро его нашли мертвым, стоящим на четвереньках, и как Служба
ни крутила, никакого криминала не обнаружила. У тридцатидвухлетнего "егеря"
случился инфаркт, которым объяснялась и странная поза, и застывший на лице
ужас. Буквально через месяц на другом участке Северного Урала, но опять в
своей палатке, погиб еще один "егерь". Этот застрелился из своего служебного
автомата. Дотошная проверка Службой обстоятельства смерти и причин
самоубийства не подтвердила криминальной версии. "Егерь" оставил банальную
записку, чтобы никого не винили, и выстрелил себе в сердце. К нему вбежали
почти сразу после выстрела, и ни в палатке, ни в окрестностях стана - месте
открытом - никого не обнаружили, да и следственный эксперимент,
баллистические исследования однозначно говорили, что "егерь" застрелился.
Причина была: экспедиционная жизнь и долговременные командировки разрушили
семью. Жена изменяла ему почти в открытую...
Тогда же Русинову пришла мысль, что Урал мстит за Авегу, причем только
Службе. Однако осенью этого года погиб завхоз лаборатории по фамилии
Заварушко - молодой, веселый парень, мечтавший в одиночку отыскать сокровища
древних ариев. Для будущего сезона он развозил и устанавливал высоко в горах
небольшие, облицованные алюминием вагончики. Вертолет оставлял его вместе с
вагончиком всего на одну ночь. Заварушко с помощью домкрата выставлял балак
и заготавливал дрова, чтобы успели просохнуть к лету. Так что времени на
романтические поиски пещер, набитых золотом, у него практически не
оставалось. Его нашли вертолетчики в трехстах метрах от вагончика. Он был
убит зверски, похоже, остро заточенным колом. У Заварушко был служебный
пистолет Стечкина - оружие серьезное и надежное, однако почему-то он им не
воспользовался. И убийца не взял пистолет, что было очень странно.
Вылетевшая в горы оперативная служба установила, что Заварушко забил лось -
было как раз время гона. Смертельные удары в живот и грудь были нанесены
передними копытами и рогами зверя, который во время своей свадьбы всякий
движущийся предмет принимает за соперника...
Мысль о мщении за Авегу пришла в голову не одному Русинову. Вскоре
институтский бард сочинил песню, где были слова:
По воле рока "егеря" стрелялись в сердце,
По воле рока - поединок Заварушко,
Не распахнет седой Урал пред нами дверцы,
А отомстит еще не раз - вот заварушка!
Три жизни - за Авегу!
Таков сегодня счет,
И я подобно снегу,
Под солнечным лучом...
На следующий год в состав экспедиции включили профессионального врача,
снабдили медикаментами на все случаи жизни, запретили жить в палатках
поодиночке и рекомендовали не любоваться на диких зверей, как было обычно, а
отстреливать в целях самозащиты. Да знать бы где упасть! Гибель очередного
"егеря" произошла буквально на глазах. Сотрудники Института делали
сейсморазведку, а охранник, чтобы видеть подальше, забрался повыше и сел на
камень возле высокого останца. Конечно, он скучал от безделья и поэтому
расслабился на жаре. Кто-то из геофизиков заметил пыль на скале и крикнул
"егерю": "Бойся!" И если бы не крикнул, может, и не случилось трагедии.

"Егерь" метнулся в сторону и точно угодил под небольшой камень, сорвавшийся
с вершины останца. Когда люди подбежали, он был мертв. Русинов в тот же
момент лично обследовал останец: наверху никого не было и быть не могло,
вокруг- тоже...
А спустя неделю на этой скале появился знакомый таинственный знаквертикальная
линия с четырьмя точками с левой стороны. Русинов немедленно
вызвал вертолет и облетел все места, где в прошлом году погибли люди: знак
стоял везде, и теперь было точно известно, что точки с левой стороны
означали смерть, а с правой- жизнь. На камне, где должны были встретиться
Инга Чурбанова и Данила-мастер, стоял знак жизни...
Самое же главное, эти меты подтверждали давнее подозрение Русинова, что
каждый шаг пришлых людей на Урале кем-то незримо контролируется, причем с
конспирацией, которой может позавидовать любая Служба мира.
И поэтому он не верил, что все встречные-поперечные здесь люди -
случайные, повсюду усматривал волю рока. То, что ночью он узнал в госте
пчеловода исчезнувшего еще в семьдесят восьмом году разведчика Виталия
Раз-дрогина, хоть и поразило его, однако еще больше утвердило в мысли, что
ничего здесь не происходит по случайному стечению обстоятельств. И пасека
эта с хозяином-артистом встала на пути из-за того, что потребовался свинец.
Оказавшись здесь, Русинов попал если не в "десятку", то, по крайней мере,
был близок к цели: иначе бы судьба не явила ему ни "пермяка", встречающего
солнце, ни Раз-дрогина, перед которым, похоже, заискивал провинившийся Петр
Григорьевич.
Эту ночь Русинов так и провел в размышлениях, хотя делал вид, что спит:
пасечник больше не ложился и еще до рассвета начал что-то мастерить на
дворе. Дождавшись в постели восхода солнца, Русинов встал, оделся и,
позевывая, вышел к Петру Григорьевичу. Тот прилаживал к топчану какие-то
блоки на кронштейнах с тонкими тросиками и кольцами.
- Что это за хреновина? - поинтересовался Русинов.
- А это, рыбачок, такое приспособление, чтобы суставы у человека
растягивать,- объяснил пчеловод.- "Голгофа" называется... Ну, ты сегодня
опять на осмотр местности или хариуса ловить?
- Кто клюнет, того и поймаю! - засмеялся Русинов.- Хорошо бы лещка
выцепить или тайменя!
- У тебя удочка-то магнитная, может, и выцепишь,- многозначительно
заметил пасечник.- На обед-то приходи, нечего голодным по лесам шастать.
После завтрака Русинов собрал рюкзак с рыбачьими принадлежностями,
прихватил с собой радиомаяк - пусть локаторщики Службы немного поработают -
и отправился на речку. Русло было глубоко врезано в моренные отложения, но
значительный уклон местности делал его прямым, с редкими и плавными
изгибами, поэтому берега давно осыпались, выположились и поросли ольхой.
Весенний паводок делал речку шире раза в четыре, и сейчас, в межень, она
лежала среди огромных валунов мелкая и плоская, будто рваное холщовое
полотнище. Русинов прошел весь ее отрезок, укладывавшийся в пространство
"перекрестка": чистых обнажений морены не было, да и быть не могло.
Следовало сделать расчистку берега от семи до пяти метров в высоту, а это
добрый десяток кубометров песчано-гравийной смеси. Он облюбовал самое
удобное место - у заповедного рыбного плеса, где берег был круче и наверху
краснел кусочек старого, не тронутого лесорубами бора. Напрямую до центра
"перекрестка" отсюда метров триста. Единственным неудобством было то, что
работать придется на глазах всякого, кто вздумает здесь порыбачить. На этот
случай Русинов намеревался воспользоваться рыбацким законом: плесприкормленное
место, и потому можно попросить всех "халявщиков" убраться
подальше. Но при этом никак нельзя было избавиться от глаз Петра
Григорьевича. Уж он-то обязательно заглянет попроведать рыбака, и ему не
скажешь, что копаешь червей для наживки...
Грунт оказался довольно рыхлым, однако саперной лопаткой делать тут было
нечего. Русинов сделал разметку и в оставшееся до обеда время решил
порыбачить. Он покидал спиннинг с самодельной мышью под бурлящие камни у
горловины омута, где обычно стоят леньки и таймени, затем перецепил блеснубезрезультатно.
Кажется, заповедный плес был пуст, либо и тут у пчеловода
были свои секреты. Русинов перебрался на другой берег, вышел на тропу и
сквозь деревья заметил на дороге громыхающий лесовоз. Он успел проскочить на
пасеку, видимо, утром, когда Русинов обследовал берега и из-за шума реки не
услышал. Теперь он мчался в обратном направлении, и шофер, судя по скорости,
готов был свернуть горы. Нет, ни один человек тут не был случайным! Каждый
выполнял какую-то свою функцию, возможно, не подозревая о всем процессе в
целом. После прошлой ночи Русинов уже был уверен, что попал на пасеку по
чьей-то воле. Кто-то невидимый пожелал, чтобы "рыбак-отпускник" оказался под
покровительством Петра Григорьевича, и шофер лесовоза не случайно несколько
раз упомянул о пасеке, будто подталкивая Русинова сюда. А пчеловод, этот
актер, философ и бард, наверняка знал, кого пригрел. Русинов доставлял ему
неудобство, а если вспомнить вчерашнюю встречу его с Раздрогиным, то и вовсе
тяжкие хлопоты. Однако Петр Григорьевич даже виду не показал, и это его
терпение значило очень многое. Кто-то вел с Русиновым игру, контролировал
всякий его шаг, держал под надзором.

И это была не Служба безопасности! И потому следовало принять эту игру,
упорно продолжая свое дело. Возможно, даже в какой-то степени
демонстрировать свой интерес, провоцировать неведомых партнеров к действиям.
Иначе никогда не понять, как в одной компании смогли оказаться "пермяк",
похожий на Авегу, исчезнувший разведчик Раздрогин и обыкновенный пчеловод,
мечтающий научиться летать на самолете. Конечно, можно было предположить,
что Служба еще с семьдесят восьмого года начала какую-то долговременную и
крупномасштабную операцию вокруг "сокровищ Вар-Вар" и организовала пропажу
своих разведчиков, создала глубоко законспирированную систему охраны на
Урале, чтобы держать территорию под негласным контролем. Однако Русинов
довольно хорошо знал, на что способна и что может Госбезопасность. К тому же
при таких крутых переменах в государстве, когда все разваливается,
развалилась бы и эта система, как Институт, как сама Госбезопасность,
дышащая на ладан.
Если это была Служба, то существовала она на содержании и под
руководством каких-нибудь "мелиораторов". Не исключено, что
российско-шведская компания "Валькирия", где оказался Савельев,- всего лишь
надводная часть айсберга, эдакий горчичник, отвлекающий внимание от
истинного существа дела.
И если это так, то покойный Авега и этот странный "слепой", встречающий
восход солнца,- "мелиораторы"...
Этот вывод, всего лишь одна догадка, холодил солнечное сплетение, словно
Русинов заглядывал в черную бездонную пропасть...
Надо было каким-то образом сообщить обо всем Ивану Сергеевичу, а лучше
вытащить его сюда. Потому что шея заболела все время озираться по сторонам.

8

Между тем гостей на пасеке прибыло. Русинов возвращался берегом и,
подходя ближе, заметил возле чана женскую фигуру в белом халате. Петр
Григорьевич подбрасывал мелкие щепки на тлеющие под чаном угли- опять
"варили уху"...
- А вот и рыбак-рыбачок! - обрадовался он.- Сейчас и пообедаем! Где ж
улов-то твой? Поди, один-то донести не смог?
- Не смог! - отшутился Русинов.- Потому назад отпустил.
Новой гостьей оказалась девушка лет двадцати пяти, и о том, кто она и
почему оказалась здесь, говорил не только медицинский халат, но и сухая кожа
тонких рук, которые очень часто моют с мылом. Привыкший уже переводить с
древнего арийского языка всякое слово, Русинов тут же перевел ее имя -
Ольга. "Ол" - "хмельной напиток из ячменя", "га"- движение. Имя ей
соответствовало- "бродящее молодое пиво". Делала она все стремительно, с
каким-то пузырящимся внутренним азартом - измерила давление лежащему в чане
"пермяку", затем сделала ему внутривенный укол розовым шприцем, а затем в
несколько минут, с помощью пчеловода, распяла больного на "голгофе".
Приспособление для растяжки суставов и позвоночника было нехитрым, но
эффективным: "пермяк" облегченно вздохнул, когда к тросам у ног и головы
подвесили груз. Петр Григорьевич теперь был на подхвате у профессионального
лекаря. На сей раз воды в чане было чуть на донышке. Больного сначала
намазали серой, иловатой грязью, похожей на сапропель, затем обсыпали
измельченной травой и обложили свежей пихтовой лапкой, оставив открытым
только лицо. Пчеловод подбросил дров в огонь, а Ольга погрузила в парящий
чан длинный стеклянный термометр. Метод лечения был невиданный- смесь
знахарства с физиотерапией и бальнеологией, но, похоже, не раз проверенный.
Пасека, кроме всего, служила еще курортной лечебницей.
Русинов уже ничему не удивлялся, лишь спросил, выдержит ли у больного
сердце при такой смеси приемов и средств. Ольга рассмеялась, мельком глянув
на "рыбака", самоуверенно заявила:
- Это сердце выдержит! Посмотрите на кардиограмму! Русинов взял ленту
кардиограммы и вспомнил Авегу в день солнечного затмения...
- Интересно,- проронил он, разглядывая линии самописца, хотя в
кардиологии разбирался очень слабо.- А в историю болезни можно заглянуть?
- Историю болезни? - Она как-то легкомысленно пожала плечами.- Это же
частная практика, индивидуальный подход...
- Мы никаких историй не ведем,- пришел на выручку пчеловод.- Главное, на
ноги человека поставить. Ну, пошли обедать!
Русинов и не надеялся, что в этой "лечебнице" можно увидеть какую-нибудь
бумагу, кроме кардиограммы. И по тому, как "лекари" смутились, стало ясно,
что "пермяка" никогда бы не положили в больницу: скорее всего, у него, как и
у Авеги, не было никаких документов. Но даже если бы они были, его бы все
равно не показали посторонним врачам, чужим людям. "Мелиоратор"- человек на
нелегальном положении и как бы для окружающего мира не существует. Стоило
ему появиться тут, как вокруг него завертелась вся жизнь - пришел на ночную
встречу еще один "несуществующий"- Виталий Раздрогин, откуда-то привезли
профессионального врача. А Петр Григорьевич с утра знал, что доставят
"пермяка", и готовил ему чан. Этот слепой "пермяк" откуда-то вышел, причем
довольно неожиданно для тех, кто сейчас обихаживал и пользовал его.

Пчеловод, Ольга и даже Раздрогин были всего лишь подручными, своеобразной
обслугой; главное же лицо- он, явившийся из ниоткуда...
Неужели это еще один член экспедиции Пилицина, пропавшей в двадцать
третьем году? Ведь указывал же экстрасенс Гипербореец на фотографии, кто
жив, а кто нет!
И если Ольга- совсем молодая женщина и молодой врач- так ловко
управляется с необычным методом лечения, значит, лечит уже не первый раз и
знает, что лечит и кого.
После обеда Петр Григорьевич сразу же побежал к чану, чтобы подменить
дежурившую возле "пермяка" Ольгу. Русинов нарочно ел медленно и задержался
за столом. Она вошла в избу - уже без халата, в джинсах и легкой кофточке,
гибкая и подвижная, привычно скользнула между резных столбов к столу, где
стоял ее обед, заботливо приготовленный хозяином пасеки. Чувствовалось, что
она тут не первый раз и ей все знакомо. Пища, как и вчера, оказалась
пресной, и Ольга, не пробуя, посолила и салат из огурцов, и наваристый,
томленный в печи борщ.
- Приятного аппетита! - сказала она весело и принялась за еду.
- Вам тоже,- откликнулся Русинов и поймал себя на мысли, что любуется ею.
- Кстати, а как зовут вашего больного?
- Дядя Коля,- просто ответила она.
- А по отчеству? Неудобно как-то... дядя Коля!
- Не знаю! - засмеялась Ольга.- Я его с детства помню. Дядя Коля, и
все... Он с моим отцом дружил.
- Вы отсюда родом! - удивился Русинов.- Из какого же села?
- Конечно! - призналась она и охотно объяснила: - А родилась знаете где?
Название скажу вам, упадете! Гадья! Слыхали?
- Слыхал. Это на Колве?
- Да... Зато места у нас там! И река такая красивая!
- И название хорошее,- продолжил Русинов.
- Ну уж!..
- Знаете, как переводится?
- Змеиное место! - простодушно сказала она.- Там у нас змеи! Выползут и
на камнях греются.
- Ничего подобного! Гадья значит "глубокая, бурная, стремительная",-
пояснил Русинов.
- Не может быть! - не поверила она.- У нас все говорят- змеиная... Хотя
река у нас там в самом деле бурная.
- Не верите- спросите у дяди Коли,- посоветовал Русинов.- Он должен
знать.
- Нет, он приезжий,- сообщила Ольга.- Навряд ли...
- А как ваше имя переводится, знаете?
- Ольга? - задумалась она.- Ну, наверное, "святая". Русинов откровенно
рассмеялся и тронул ее длинную сухую ладонь.
- Святая - это хорошо! Но если точно, то у вас подходящее имя. "Бродящий
хмельной напиток"!
- Первый раз слышу! - изумилась она.- Это с какого же языка? Со
шведского? Или норвежского?
- Нет, с русского.
- Как интересно! Ну-ка, объясните!- потребовала она.
- Все просто: "ол"- "хмельной напиток из ячменя". "га" - "движение",- с
удовольствием сказал он, чувствуя как Ольга заражается разгадыванием языка.
- А Гадья?
- "Га"- вы уже знаете,- спокойно объяснил он.- А "дья" - "бурный,
взбешенный". "Дьявол" буквально переводится как бешеный бык.
Ольга неожиданно хитровато прищурилась и спросила:
- Откуда вам все это известно? Вы же- врач-психиатр? Или это шутка?
- Не шутка,- признался Русинов.- Я однажды увлекся языком и окончил МГУ.
Правда, заочно, филологический. А попутно еще выучил четыре языка,- уже
похвастался он.
- Кто же вы на самом деле?
- Пенсионер!- засмеялся он.- Вольный человек. Приехал рыбу ловить. Петр
Григорьевич, кстати, тоже не только пчеловод.
- Это Петр Григорьевич! - с уважением произнесла Ольга.- А как вам
удалось так рано оказаться в пенсионерах?
- Я служил,- нехотя сказал он.- Полковник в отставке...
- Еще и полковник?- усмехнулась она, и Русинов ощутил недоверие.- Не
скажешь, глядя на вас...
- Но ведь я полковник медицинской службы,- поправился Русинов и понял,
что отпугнул ее. Возникший было интерес мгновенно угас, и Ольга, торопливо
прибравшись на столе, заспешила к больному: пора было снимать его с
"голгофы".
- Не возьметесь полечить мне невралгию?- спросил он, больше для того,
чтобы выправить нелепо прерванный разговор.
Она была не такой восторженной девочкой, как показалось при знакомстве.
Откуда-то в этом легком, бродящем напитке появился старый хмель сарказма.

- Ах, у вас еще и невралгия? Интенсивная зарядка и бег трусцой,-
посоветовала она и скрылась за дверью.
Русинов смотрел ей вслед через окно. Это резкое ее отчуждение вызывало
досаду и одновременно как бы подчеркивало, что здесь не любят людей, у
которых нет четко определенного положения. Если ты врач- то уж врач, а тут
действительно такой букет. Скорее всего, Ольгу насторожила всеядность
Русинова, больше характерная для Службы, чем для открытого и честного
человека. Значит, "мелиораторы" не жалуют Службу, и это уже неплохо. Но кто
они сами?..
Сейчас Ольга передаст весь разговор Петру Григорьевичу и, возможно,
"пермяку" - дяде Коле. Если они знают, кто такой Русинов и зачем приехал
сюда, такими откровенностями их не смутишь. И насторожатся, если держат его
здесь, чтобы присмотреться и выяснить истинные цели. Для верности надо бы
завтра утром без предупреждения съездить в Ныроб и дать телеграмму Ивану
Сергеевичу. А потом посмотреть на их реакцию.
А полечиться на "голгофе" было бы совсем не плохо...
Он достал из машины легкую титановую лопату, которые несколько лет назад
на Урале продавались за копейки, и, не скрываясь, отправился к плесу: все
рыбацкие причиндалы он оставил там, припрятав в укромном месте. Да теперь и
не было смысла отводить глаза рыбалкой. Пусть видят, что он приехал рыть
землю, а значит, что-то искать. Так скорее можно понять, кто они, эти
совершенно разные люди, но как бы повязанные невидимой условностью, одним
общим делом, к которому никого не подпускают. Вот если бы разговорился дядя
Коля. Но вряд ли: Авега умер и за много лет почти ничего не сказал...
Русинов взобрался на крутой береговой склон, нашел свою разметку и начал
копать. Он не сказал Ольге, что после филологического ему пришлось закончить
еще один факультет- исторический и специализироваться на археологии. Правда,
поступил без экзаменов и сразу на третий курс. И вот теперь, имея три
диплома, звание полковника, степень доктора наук, он копал землю, прекрасно
понимая, что ни уникальное для его бывшей профессии образование, ни
диссертации, ни знания никому, кроме него самого, не нужны. Как, впрочем, и
эти раскопки. Ему нравилось, что Институт перестал гоняться за кладами и
сокровищами, точнее, почти перестал и постепенно перепрофилировался на
проблемы исчезнувшей арийской цивилизации. Разумеется, в высших структурах
партийной власти находилось множество оппонентов, которые объявляли эту тему
запретной, по крайней мере, еще лет на сто. Гитлер и фашистская Германия, а
особенно Отечественная война как бы наложили черную мету на существование
целой цивилизации. Свастика - знак света - стала черным символом
человеконенавистничества. Дошло до того, что в музеях стали прятать далеко в
запасники полотенца с вышивками двухсот-трехсотлетней давности, на которых
был изображен этот знак. Упоминание о Северной, нордической расе стало
признаком национализма, фашизма, а память об арийском происхождении
подавляющего большинства народов мира была вытравлена либо растворена в
религиях и идеологиях, угодных сегодняшнему дню.
Однако независимо от сиюминутных догм и воззрений родственные народы
продолжали тянуться друг к другу, и этим притяжением управлять было
невозможно. Потому всю тысячелетнюю историю, воюя с немцами, Россия хоть и
побеждала Германию, но никогда не забивала насмерть своего противника, не
присоединяла к себе ее территории и не ассимилировала народа. Иначе бы
постепенно разрушилось и исчезло спасительное многообразие арийского мира.
То же самое сохранилось в отношении шведов, французов, поляков. И потому же
русские люди всегда будут плакать, глядя индийские фильмы, переживать за
судьбу мусульманских народов Ирака, Ирана, арабов Египта и Палестины. Это
притяжение лежало вне сферы политики, религии, идеологии, поскольку
относилось к духовным связям космического порядка- единству древней
цивилизации и представлялось в виде дерева, с одним неразделимым корнем.
А корень этот питался соками Северной земли, и где бы ни прижились побеги
дерева, прародиной ариев все равно остался Север, и поэтому в Индии
существует легенда, что боги живут здесь, в стране холода, и они высоки,
беловолосы и голубоглазы: Сканди- бог войны, Кама- бог любви...
Прикрываясь, по сути, исследованиями по проекту "Валькирия", Институт
работал над изучением вопросов арийской цивилизации и успел лишь обозначить
их. Несмотря на то что руководили в основном "спасенные" генералы, у них
хватало ума и способностей не мешать поискам, и Служба, курировавшая
Институт, неожиданным образом проникалась к его деятельности и не писала в
своих отчетах об ученых-крамольниках. Да и на самом партийном верху кто-то
умело сдерживал запретителей, ибо наверняка понимал важность работы. Мир
давным-давно оказался разделенным на две цивилизации - Западную и Восточную,
прямо противоположные друг другу. И эта дуалистическая концепция
поддерживалась всеми силами и средствами, хотя изначально не могла
существовать в мире Триединства. Между Западом и Востоком были славянские
народы во главе с Россией, которые унаследовали арийскую цивилизацию,
поскольку никогда не покидали ее ареала рассеивания и оставались в ее
космическом Пространстве. Она, Россия, была не похожа ни на Запад, ни на
Восток, хотя в разные времена тот или иной полюс стремился притянуть ее к
себе, захватить в свою орбиту. У Великой, Белой и Малой Руси было свое,
Северное притяжение, и потому она оставалась непонятной ни для Запада, ни
для Востока. Напротив, она сама притягивала к себе множество других народов,
блуждающих между магнитными полями цивилизаций, и постоянно оказывала
значительное влияние на соседей.

И теперь, чтобы уравновесить взаимодействие сил в мире, следовало
пересмотреть существующую концепцию и восстановить гармонию Триединства. А
это значит признать весь славянский мир как Третью, Северную цивилизацию.
Только в этом случае можно было остановить дисбаланс, грозящий мировой
катастрофой. Запретители видели в этом возрождение "коричневых" идей на
российской почве и шарахались как черти от ладана. Русинов подозревал, что
закрытие Института в годы перестройки произо-шло именно по этой причине, ибо
те, кто запрещал, оказа-лись у политического руля. Вместо объединения славян
началось их еще большее разделение, а развал государствен-ности в России
показывал, что в этой, очередной, схватке за влияние в мире победили
дуалисты. А Институт очистили от космических, "коричневых" заморочек и,
переделав его в совместные фирмы, отправили искать золотого тельца.
Россию теперь изо всех сил тянули в орбиту Запада, совершенно не учитывая
законы взаимодействия космических тел и вряд ли подозревая, что
существующая, несмотря ни на что, Северная цивилизация при тесном сближении
с Западной может образовать ту критическую массу, которая разорвет мир.
Предпоследний реформатор Петр 1 при всей своей горячности все-таки был
дальновидным геополитиком, знал, что такое Россия, и не пытался столкнуть с
места стороны света, а довольно ловко снимал пенки с Запада, пусть даже
пополам с накипью...
"Сокровища Вар-Вар" давно уже перестали быть для Русинова просто
сокровищами - золотом и самоцветами. Их существование было бы веским
доказательством прав "земленаследия" России на Северный мир. И независимо от
того, есть Институт или нет его, нужно это нынешним реформаторам или нет, он
должен был копать, поскольку через два-три года смущенная магнитными полями
российская стрелка компаса успокоится и вновь укажет на Север, в страну
полунощную.
Русинов отрывал скрытый мореной культурный слой. Чем ниже он спускался к
воде, пробивая в береге узкую траншею с отвесной стеной, тем больше
становилось работы. Гравий пошел крупнее, а спрессованная морена жестче. Он
садился на перекур и, когда вставал, ощущал пока еще легкие прострелы в шее
и позвоночнике: упомянув о невралгии, он словно пробудил ее и уже по опыту
знал, что завтра утром придется покряхтеть, чтобы встать с постели.
К закату Русинов добрался до крупных валунов - это означало, что морене
приходит конец. Ему очень хотелось добыть в этот день хотя бы щепоть
чернозема, но валуны лежали плотно, словно посаженные на раствор, и без лома
шевелить их было невозможно. Русинов бросил лопату и услышал громкий в
вечерней тишине гул машины и, когда взбежал на берег, в просвете между
деревьями заметил мелькание "Патроль-нисана", осторожно ползущего по
проселку на другой стороне реки. Глядя на ночь, Петр Григорьевич куда-то
уезжал! Или увозил кого-то?! Русинов схватил рюкзак и скорым шагом
направился к дому.
Ольга хлопотала возле чана, а в банном окошке горела свеча.
- Где же ваш улов? - с прежней веселостью спросила она: от прошлого
отчуждения не осталось и следа.
- Сегодня мне не повезло,- признался Русинов.- Но я прикормил место.
- Ужин не заработали,- вздохнула Ольга.- Придется кормить вас в долг.
- Сделайте милость,- улыбнулся он.- Я так устал... Где же Петр
Григорьевич?
- В Соликамск поехал,- бросила она между делом.
- В Соликамск?
- Да... За лекарствами.
- Не ближайший свет...
Ольга вошла в баню, оставив дверь приоткрытой: для дяди Коли на полке
была устроена постель под марлевым пологом, непроглядным при свете свечи. На
столе, приставленном к лавке, стояла пустая посуда - видимо, дядя Коля
только что поужинал. Ольга забрала ее, глянула под полог:
- Все хорошо, дядь Коль?
- Да, сегодня лучше,- отозвался он глухим голосом.- Петя уехал?
- Ага! Ну, спокойной ночи!
- Запусти ко мне собаку,- вдруг попросил дядя Коля.- Мне веселее будет.
- Прибегут - запущу,- пообещала она и вышла. Горы еще светились в розовом
закатном солнце, но в долине потемнело, так что в избе стояли сумерки. На
пасеке не было электроники, хотя под потолком во всех комнатах висели
лампочки и в углу, за резными столбами, стоял телевизор.
- Как тут можно зажечь свет? - спросил Русинов.
- Включить электростанцию,- сказала Ольга.- Только я не знаю, где ключ...
Он летом живет без света. Хорошо, мы бы телевизор посмотрели!
Русинов осмотрел вешалку у двери, подергал ящики хозяйственного шкафа за
печью и нашел какой-то ключ, висевший возле рукомойника.
- Этот?
- Может, и этот.- Ольга собирала на стол при свете свечи.- Надо
попробовать...
Они вышли во двор, и Ольга указала на дверь рубленого хлева в самом углу.
Ключ подошел, и Русинов оказался в тесном, оббитом оцинкованным железом
закутке, где стояла электростанция "УД-4". Сделано все было по-хозяйскивыхлопная
труба выведена на улицу, и бензиновый бак стоял там же, на стенах
- аккуратная проводка и распределительный щит. В закутке была еще одна
внутренняя дверь, запертая на навесной замок. Это было странно- дом Петра
Григорьевича вообще не запирался, даже щеколды не было, а тут -
бронированный хлев... Русинов хорошо знал эти переносные станции, быстро
разобрался и запустил двигатель. Под потолком засияла лампочка в защитном
плафоне. Взгляд притягивался к внутренней двери: что он там прячет? Зачем
туда проведен толстый кабель, рассчитанный на большую нагрузку? Для
освещения хватило бы простого провода. Мастерская с деревообрабатывающим
станком у Петра Григорьевича располагалась на повети...

Он вернулся в избу, где горели лампочки и мигал экран телевизора.
- Ладно, господин полковник, вот теперь вы ужин заработали! - счастливо
сказала Ольга.
- Рад стараться!
За ужином Русинов смотрел на нее, а она - в телевизор. Не хотелось
верить, что Ольга входит в компанию "мелиораторов" либо служит им.
Современная, красивая девушка, у которой разгораются глаза при виде
какой-нибудь рок-группы, и таинственный "пермяк" дядя Коля, вокруг которого
теперь вертится вся жизнь на пасеке... Ему хотелось разговорить ее, однако
Ольга влипла в экран. Русинов походил по избе, рассматривая столбики, и
случайно обнаружил еще один ключ, висящий на боковой стороне шкафа. Вряд ли
на пасеке еще что-нибудь запиралось, кроме этих двух дверей в хлеву. Он
незаметно снял его и положил в карман. Конечно, нехорошо открывать замки в
чужом доме, но слишком неравные условия игры, которую ему тут предложили: о
нем знают всё, он же - почти ничего об этих людях. И пока нет хозяина, надо
успеть побольше увидеть.
Тем временем музыкальная программа закончилась, и Ольга, спохватившись,
позвала собак и побежала проведать дядю Колю. Русинов немедленно вошел в
сарай, где трещала электростанция, вставил найденный ключ в пробой замкаподошел!
Он распахнул дверь, оббитую железом, и в нос ударил тяжелый и
стойкий запах кислоты. Выключатель оказался справа от двери...
Здесь был настоящий аккумуляторный цех, по размерам и мощности годившийся
для хорошей автобазы. У стены на длинном железном верстаке, покрытом
резиной, стояло десятка полтора аккумуляторов, причем больших, используемых
на танках и комбайнах. Еще штук двадцать аккуратно стояли вдоль стены, возле
железного чана, где, видимо, их промывали. А в углу, на деревянных
стеллажах, лежали новые, в импортной упаковке. Тут же были оплетенные бутыли
с кислотой и дистиллированной водой. Над верстаком, прикрученное к стене,
висело модное многоканальное зарядное устройство с гроздьями проводов.
Русинов заглянул под верстак, где что-то белело, и разглядел десятка три
щелочных аккумуляторов, применяемых для шахтерских ламп...
Он быстро выключил свет и затворил дверь. Сбавил обороты двигателя
электростанции, выровнял напряжение в сети. На пасеке любили свет! Зимой
пчеловоду делать нечего, потому, наверное, и открыл аккумуляторный цех.
Шофер лесовоза привозит и отвозит продукцию, и весь леспромхоз доволен.
Частная предпринимательская деятельность. Только уж больно далеко от Ныроба!
Хотя, с другой стороны, удобно прятаться от налоговой инспекции... Но какой
дурак возит ему на зарядку шахтерские аккумуляторы? Из шахт Верхнекамского
бассейна - слишком далеко, да и на каждой шахте есть свои аккумуляторные.
Русинов открыл свою машину, включил печку, радиоприемник и портативный
вулканизатор: за ночь аккумулятор сядет. А завтра еще выдернуть центральный
провод зажигания и погонять стартером, чтобы уж посадить окончательно. Потом
он заглянул в избу, повесил на место ключ и сел к телевизору. Ольга была уже
на крыльце.
- Как самочувствие дяди Коли? - спросил он.
- Вколола димедрол, может, уснет.- Ольга устроилась возле телевизора: шла
примитивная и глупая передача "Выбери меня". Ведущий-сводник пыжился изо
всех сил, чтобы развеселить публику.
- У него плохой сон?
- Две недели не спит...
- Оля, позвольте мне его посмотреть? - попросил Русинов.- Это по моей
части.
- Нет, это не по вашей части,- отрезала она.- Сниму боль в суставах -
будет спать как миленький.
- Вы что, не доверяете мне? - улыбнулся он.- Может, диплом показать?
- Я-то и доверила бы, да он не согласится,- объяснила она.-
Привередливый- невозможно. Раньше его мама лечила, теперь я.
- Мама тоже врач?
- Фельдшер.
- А папа?
Ольга обернулась к нему и сказала с предупреждающей угрозой:
- А папа у меня - милиционер! Участковый!
- Вот как! - засмеялся Русинов.- А мы сейчас не на его участке?
- Нет, он в Гадье живет. Что, испугались?
- Конечно, испугался: с детства милицию боюсь.
- Папа очень строгий,- с любовью сказала она.- Его все слушаются и
боятся.
Если дядя Коля дружил с отцом Ольги, значит, имел документы и был
личностью известной. Но почему же он так похож на Авегу?! И почему к нему
приходит без вести пропавший разведчик Виталий Раздрогин?
- Оля, а вы помните Владимира Ивановича? - решился спросить Русинов.
- Это кто? - Она наморщила лоб.
- Соколов.
- Не знаю,- сказала Ольга.- Не слышала... А кто он?
- В этих краях жил, мой знакомый,- пояснил Русинов.- А Авегу помните?

- Авегу помню! - вдруг с интересом воскликнула она, и у Русинова перед
глазами зашатались столбики.- Но вы-то откуда его знаете?
- Видите, оказывается, у нас есть с вами общие знакомые! - не скрывая
торжества, произнес Русинов. Ольга его радость поняла по-своему:
- Это ни о чем не говорит, господин полковник. На вас дурно действуют
такие передачи!
Она выключила телевизор: здесь работала всего одна программа. Русинову
хотелось немедленно расспросить ее об Авеге, но Ольга снова очужела и, по
виду, не намеревалась больше вести разговоры. Можно было спугнуть ее, а
потом уж никогда не поправить отношений. Хотя тот интерес, что возник в ее
глазах при упоминании Авеги, продолжал существовать.
- В таком случае я пошел спать! - заявил Русинов.- Кстати, передача очень
хорошая. Когда люди встречаются - всегда хорошо. Спокойной ночи!
Он пошел в свою палатку. От счастья и какого-то мальчишеского азарта
хотелось прыгать. Авегу здесь знали! Наконец-то отыскался первый человек,
который помнил его! Владимира Ивановича Соколова Ольга не знала, но Авега
был ей знаком. Значит, он отсюда, из этих мест. Но почему же никто не
откликнулся, когда объявляли на него розыск? Даже Ольгин отец, работник
милиции, участковый! К нему-то уж точно попадал плакат с портретом Авеги...
Сначала он забрался в спальный мешок, однако через пять минут ему стало
душно и жарко в палатке. Вопросы и мысли распирали сознание, и, несмотря на
прошлую бессонную ночь, спать не хотелось. От волнения он выбрался на улицу
и закурил. В траве бесконечно трещали кузнечики, разогретые солнцем земля и
камни теперь отдавали тепло, вездесущий запах нектара, текущего с пасеки,
кружил голову.
Отец Ольги! Вот кто много знает! И крепко молчит, если на него не могла
выйти Служба. А Ольга проговорилась случайно, по своей природной
откровенности. И возможно, поняла это, поскольку тут же скомкала разговор.
Завтра она расскажет все Петру Григорьевичу, а может, и дяде Коле... Если
пчеловод появился здесь двенадцать лет назад, то он не должен знать Авегу,
которого задержали в Таганроге еще в 1975 году. Ольге, поди, и десяти лет не
было, но детская память очень цепкая, а сознание образное, потому и помнит.
Авега, как и дядя Коля, был вхож в дом Ольгиного отца. Вот бы с кем
познакомиться!
Русинов снова забрался в кабину, не включая света, отыскал в бардачке
складной нож и срезал растяжки, удерживающие талисман - медвежонка.
Нефритовая обезьянка была одним из главных козырей, своеобразным пропуском,
опознавательным знаком, способным привлечь к себе внимание тех, кто знал
символ этого божка.
В руках Русинова был ключ, которым можно было отпереть пока еще неведомый
замок.

9

После закрытия Института у Русинова появилось время, чтобы сесть и
обдумать все, что он наработал за эти годы, и как бы выделить из всего
теоретического и практического материала основные направления, по которым
можно было двигаться дальше. Он уже не мог жить без исследовательской
работы: сознание давно сориентировалось на бесконечный поиск, и это
считалось своего рода психическим "заболеванием", которым страдают ученые,
геологи, альпинисты, спелеологи, аквалангисты и литературные графоманы.
Проникнуть в тайны "сокровищ Вар-Вар" можно было двумя путями: один
долгий и кропотливый - через карту "перекрестков" и раскопки предполагаемых
мест, где стояли арийские города, другой обещал более скорый, но
сомнительный результат - проследить путь Авеги, отыскать место, откуда он
носил соль на реку Ганг, и кто его посылал с этой солью. Русинов по совету
Ивана Сергеевича решил отрабатывать оба эти направления и, выбрав время,
отправился искать Ларису Андреевну- дочь участника экспедиции двадцать
второго года Петухова. Она не пожелала возвращаться в Новгород после
эвакуации и, как сообщила Ольга Аркадьевна Шекун, осталась жить на станции
Киря в Чувашии. Русинов приехал в поселок Киря и под видом, что ищет
родственницу, начал поиск Ларисы Андреевны. Надежды, что она и сейчас живет
здесь, отпали сразу же, как он побывал в паспортном столе. Мало того, он
получил информацию, что человек с таким именем никогда не проживал на
территории Алатырского района, куда входил этот поселок. Через среднюю
школу, а потом через районный архив ему удалось выяснить, что эвакуированные
работали на заводе, который тоже был эвакуирован с запада, но впоследствии
остался в Чувашии навсегда. К счастью, на заводе вели его летопись, и через
одного ветерана Русинов нашел списки рабочих времен войны. Лариса Петухова
там значилась, и была отметка, что она эвакуирована из Новгорода. Однако
была и другая отметка - выехала в сорок четвертом году по месту своего
постоянного жительства! То есть вернулась в Новгород после его освобождения.

Выходило, что сестра Андрея Петухова, Ольга Аркадьевна, его попросту
обманула. Наверняка обманом было и то, что она не поддерживает с племянницей
никаких отношений. Русинов хорошо помнил известного в Новгороде детского
врача, беседу в прошлый приезд к Ольге Аркадьевне, и этот, возможно, и
благородный обман показался ему странным. Русинов выпросил у Ивана
Сергеевича телеграфный денежный перевод и, минуя Москву, на своей "Волге"
отправился в Новгород.
Ольга Аркадьевна оказалась в доме престарелых: докармливать ее было
некому. Жила она в небольшой чистенькой комнате с казенной мебелью и,
кажется, радовалась своему положению. Поселившись тут, она словно избавилась
от всех прошлых предрассудков в отношении своих молодых лет и была намного
словоохотливее и откровеннее. Она сразу же узнала Русинова, по-старчески
восхищенно начала рассказывать, как ей хорошо стало здесь после одинокого
житья в своей квартире. Русинов не торопил ее и не задавал вопросов, а лишь
направлял разговор к годам эвакуации. Ольга Аркадьевна пустилась в
воспоминания и неожиданно призналась:
- Простите меня великодушно, молодой человек. Я тогда сказала вам
неправду. Лариса и в самом деле не вернулась в Новгород и на станции Киря не
осталась.
Они гуляли по березовым аллеям, окружавшим дом престарелых. Ольга
Аркадьевна держалась за его руку и опиралась на палочку.
- Где же она? - спросил Русинов.- Я ездил, искал...
- Не найдете,- заверила она.- И не старайтесь... Я должна открыть вам
одну тайну. Но скажите: почему вы интересуетесь Андреем?
- Я историк,- сказал он, и это не было большой ложью.- Хочу написать об
экспедиции, в которой работал ваш брат.
Ольга Аркадьевна тихонько рассмеялась:
- Мне почудилось... вы из КГБ! Вы в прошлый раз так спрашивали... Как всю
жизнь меня спрашивают.
Русинов рассказал ей об истории экспедиции Пилицина и назвал всех ее
участников, однако Ольга Аркадьевна никого из товарищей не знала. Но вдруг
доверительно сообщила:
- Андрей остался жив! И мы встречались с ним в Новгороде! Он приезжал.
- В сорок четвертом году?
- Да, приехал тайно, скрывался... Забрал с собой Ларису и уехал. Одну
ночь переночевал. Мы только вернулись из эвакуации и еще прописаться не
успели.
- Куда же он уехал? - Русинов едва сдерживал волнение.
- Не сказал,- вздохнула Ольга Аркадьевна.- Когда появился - сразу
предупредил, чтобы ни о чем не спрашивала. Мы и не спрашивали.
Догадывались... Он так сильно постарел, похудел. От прежнего половина
осталась. Сказал, что приехал за дочерью. А Лариса его совсем не помнила и
все у меня спрашивала - это правда мой папа?.. Я потом так жалела, что
отпустила Ларису, да как было не отпустить? И ни одного письма! Думала,
после войны напишут. Нет... Потом, когда Сталин умер, думала, когда Хрущев
пришел... Видно, в живых нет. Так бы-то написали, приехали...
- Искать не пытались?- воспользовавшись паузой, спросил Русинов.
- Как не пыталась? - затосковала она.- В пятьдесят девятом году подала на
всесоюзный розыск по линии растерявшихся в войну родственников. Год ждаланичего...
Потом в шестьдесят шестом заболела и дала объявление через газету.
Помните, печатали списки "Отзовитесь!" и рубрика была- "Эхо войны"? В
центральных газетах пять раз печатали... И приехал ко мне один молодой
человек. Ласковый такой, вежливый. Я сразу поняла, откуда он. И давай меня
выспрашивать, что мне известно про брата, про племянницу. Да ничего, говорю,
не известно, потому и на розыск подала. А он и спрашивает: как это мы могли
растеряться с Ларисой, когда из Чувашии выехали вместе и под бомбежки не
попадали? Чаще-то терялись, когда ехали в эвакуацию... Мне солгать пришлось.
Говорю: Лариса на фронт хотела, а ее не брали. И когда ехали в Новгород, на
какой-то станции остановились рядом с военным эшелоном. Она будто бы за
водой побежала, а сама, наверное, в этот эшелон попросилась. Или солдаты
затащили... Тогда бывало всякое... Молодой человек ушел, а я после него уж
больше не искала, боялась.
- Думаете, он был из КГБ?- поинтересовался Русинов.
- Я не думаю, я знаю,- уверенно заявила Ольга Аркадьевна.
- Удостоверение показывал? Нет, мне и показывать не надо. Я человека и
так вижу. Насмотрелась на них...
- А сам Андрей Аркадьевич хоть что-нибудь рассказывал? Не молчал же он
все время!
- Не молчал...- проронила она.- Мне Ларису жалко было отдавать. На моих
руках выросла, как дочь... Я Андрюше и говорю, мол, ей же учиться надо и
замуж пора. А уедет с тобой - что там станет делать? Если сам скрываешься,
то и ей придется... У Андрея только характер старый остался, смеется: я,
говорит, и выучу ее, и работу найду, и замуж выдам! Такого жениха
присмотрел!.. Потом он с Ларисой долго разговаривал, один на один. Не знаю,
что наговорил, но она загорелась, засобиралась с отцом. Когда я их провожала
- расплакалась...

Ольга Аркадьевна вытерла платочком слезы и вдруг подняла на Русинова
глаза, полные восхищения.
- Он мне одну вещицу подарил! На память! Это, говорит, тебе
утешительница: когда затоскуешь - возьми в руку и зажми в кулак, и сразу
станет хорошо. Игрушка такая... Я, Дура, эту игрушку из рук не выпускала,
когда Лариса уехала,- она снова оживилась.- А еще знаете что сказал?
Ей-Богу, как вспомню, мне так странно становится! Не переживай, говорит,
сестренка, война кончится весной сорок пятого года. И начнется снова только
через сорок лет. Число "сорок", говорит, число роковое... И предупредил,
чтоб никому об этом не рассказывала.
- "Сорок" значит "со роком",- задумчиво проговорил Русинов.- Он был
прав... А откуда он знал- не сказал?
- Нет, не сказал,- вздохнула Ольга Аркадьевна.- Я же не спросила. Он же
любил болтать, думала, успокаивает меня, чтобы за Ларису не переживала.
Когда война кончилась- вспомнила. Угадал ведь! И когда эта перестройка
началась- опять вспомнила... Только и слышу- там война, там война! Погляжу
кругом - вроде мир, а люди гибнут... Что было не спросить, когда новая война
кончится? Наверное, Андрюша знал. Когда человек живет в опасности, между
жизнью и смертью, ему многое открывается. Он ведь явился-то к нам как с того
света. И если бы не игрушка эта... А так достану ее, посмотрю - нет, не
приснилось!
- Покажете мне игрушку? - попросил Русинов.
- Покажу,- пообещала она и повела его в свой утешительный дом.
Русинов долго рассматривал маленькую - помещалась в ладони - нефритовую
обезьянку и ощущал, будто прикасается к иному миру. Она была выточена руками
большого мастера, и еще тогда, не зная подлинного возраста этой вещицы, он
понял, что игрушка-утешительница явилась на свет откуда-нибудь из кургана
или городища. Скорее всего, это был домашний либо путевой божок, но не
детская забава. Он мысленно перебирал все знакомые культуры и культуры, в
которых бы обезьяна почиталась как кумир, и не мог вспомнить. Возможно, в
каких-нибудь мелких африканских культурах и существовал такой бог, но откуда
же она появилась у Андрея Петухова?
- Возьмите ее себе,- неожиданно сказала Ольга Аркадьевна.- Я теперь здесь
живу, утешилась... Только у меня просьба к вам: если что узнаете об Андрее
или Ларисе - сообщите мне. Лариса, может быть, и жива еще... Хотя у меня
подозрение есть. Их могли арестовать в сорок четвертом, по дороге...
Русинов пообещал, что непременно выполнит ее просьбу: нефритовая
обезьянка согревала ладонь и в самом деле утешала...
Он счистил с божка слабообожженную глину. Отер пыль и спрятал в карманчик
с замком-"молнией", где хранился кристалл КХ-45. Время было около полуночи,
а он не находил себе места. Дождавшись, когда в избе погаснет свет, он вошел
во двор и, прежде чем выключить станцию, постоял, в надежде, что Ольга
выйдет и попросит его об этом. Она не вышла...
Перед рассветом Русинов все-таки заснул и сразу же увидел сон, будто ему
подарили молодого, с большими рогами быка. И надо его вести куда-то далеко,
через деревню, а веревка короткая - не ухватиться. Он кое-как повел его по
улице, залитой множеством мелких светлых луж,- будто только что прошел
летний дождь. И вдруг бык сорвался и побежал к другому, точно такому же,-
назревала драка. Тогда Русинов запрыгал через лужи, чтобы не намочить босых
ног, встал между быками и попытался ухватить своего за повод. Однако чужой
разогнался и вонзил рога ему в спину...
Русинов проснулся от боли и сразу же увидел перед собой Ольгу. Яркое
утреннее солнце, вывалившись из-за хребта, пронизывало сетчатые стенки
палатки тончайшими лучами. Он с трудом пошевелил головой: боль, словно
огненная спица, прокалывала основание черепа и позвоночник между лопаток.
Вчерашние земельные работы не прошли даром...
- Я подумала, вы обманули меня,- сказала Ольга.- Переворачивайтесь на
живот, сделаю массаж.
- При острой боли нельзя,- проговорил он.
- Можно,- заявила она и помогла ему перевернуться. Руки у Ольги были
шершавыми и властными. Она села на Русинова верхом, заставила его
максимально прижать подбородок к груди и сильными движениями снизу вверх
размяла шею, затем простучала ее ребрами ладоней и перебралась к лопаткам.
- Невралгия, да еще и застарелая,- сказала она.- Спать нужно только на
досках, а у вас тут перина...
Ее ворчание отчего-то было приятным, успокаивало боль и наполняло утро
предощущением счастья.
- Сегодня в обед я вас распну на "голгофе", так и быть...
- А дядя Коля?
- У дяди Коли будет перерыв... Полежите так, я мазь принесу!
Ольга принесла какую-то мазь в широкогорлом флаконе, намазала ее на свои
ладони и стала медленно и бережно втирать в кожу на позвоночнике. И
настроение у нее стало мягче, и голос нежнее...

- Это вытяжка из грязей Мацесты,- пояснила она.- Теперь жуткий дефицит...
Цените!
- Ценю,- пробормотал он, прикрывая глаза и слушая ее руки.
- Откуда же вы Авегу знаете, Александр Алексеевич? - неожиданно спросила
Ольга.
- Мой пациент был, в клинике,- сдержанно объяснил он.
- В какой клинике?
- По моему профилю...
- Тогда ясно,- не сразу проронила она.- Теперь вставайте! Позавтракаем, и
мне пора к пациенту.
- Да, пора! - Он сел, пошевелил шеей, руками - боль отступила, но ослабла
подвижность позвонков.- Мне сегодня надо в Ныроб съездить...
- В Ныроб? - удивилась Ольга.- А как же "голгофа"?
- Я до обеда обернусь! - заверил он.- И делайте со мной что хотите.
- Нет уж, пока Петр Григорьевич не приедет- не уезжайте,- то ли
попросила, то ли потребовала она.- Я боюсь остаться одна!
- А со мной - не боитесь? - засмеялся Русинов.
- Лучше уж с вами, чем одной...
- Но вчера вечером напугались!
- Я не напугалась! - с иронией заявила Ольга.- Показалось, что вы...
какой-то странный человек. Вы себе на уме, вам трудно доверять. И не знаешь,
что ожидать. Признайтесь, вы ведь скрытный человек?
- Вы правы, Ольга,- серьезно сказал Русинов.- Жизнь заставляет. Но и вы
тоже... скажем, не очень открытая и простая.
- Я глупая как пробка! - возразила она.- А язык мой- враг...
- О чем это вы?
- Одевайтесь! - приказала Ольга и вышла из палатки. На столе он увидел
заботливо приготовленный завтрак, причем не по-деревенски, как было у Петра
Григорьевича, а все- сыр, масло и обжаренная колбаса с яйцами- в отдельных
тарелках, с ножами и вилками.
- А дядя Коля? - спросил Русинов.
- Дядя Коля уже завтракает! - объяснила она.- Говорит, сегодня уснул часа
на два.
- Поздравляю!.. У него отложение солей?
- Да, и сопутствующие...
- У Авеги тоже было отложение солей,- между прочим заметил он.
Ольга положила вилку и, глядя Русинову в глаза, неожиданно предложила:
- Давайте так, Александр Алексеевич: вы о нем не спрашивали, а я вам
ничего не говорила.
- Почему? - изумился он.
- Долго объяснять... У отца были неприятности... И вообще, забудьте об
этом человеке,- она еще не умела хитрить и скрывать своих чувств, хотя очень
старалась.- Есть такое поверье: кто думает об Авеге, тот обязательно
пострадает... Ну, тоже будут неприятности... Договорились?
Она действительно вчера проговорилась и теперь хотела исправить свою
оплошность. Он расценил это по-своему - скорее всего, отцом ей было
запрещено говорить об Авеге.
- По рукам! - Он подал ей ладонь.- Пусть это будет нашей тайной!
- Намек ясен! - улыбнулась она.- Только я вас совсем не знаю. Вы для меня
- тьма...
- Ну уж - тьма! - нарочито возмутился он.- Можно сказать, пуд соли съели!
Ольга лукаво сощурилась - не зря ей такое имя дали!
- Вы что? Решили за мной поухаживать? Приехали весело провести отпуск,
порыбачить, отдохнуть и покрутить роман с молодой докторшей? Как на курорте,
правда? Полный комплект удовольствий!
- Вы меня насквозь видите,- признался Русинов.- И на три метра под
землю... Хотел вас обмануть! Втереться в доверие, обольстить, пообещать
золотые горы, а потом - исчезнуть.
- Папа вас из-под земли достанет!
- Только папа меня и удерживает,- вздохнул он и спохватился:- Оль, я вам
не надоел еще со своими переводами?
- Вот это как раз мне интересно!
- Как "роман" переводится, знаете?
- С какого?
- Опять с русского!
- Конечно, не знаю!
Русинов тут же оседлал любимого конька:
- В древности это слово звучало "рамана". "Ра" - это солнце, "мана"-
звать, манить, притягивать. Буквально получается- "манящая, как солнце"!
Красиво, правда? Или "солнцем манящая"!
Когда Ольга ушла, Русинов выключил в машине все приборы, включенные
ночью, и достал с верхнего багажника лом: "удочка" была тяжеловатая, но
серьезная.
Он готов был, как тот шофер лесовоза, кричать в этот день - горы сверну!
А валуны на дне раскопа лежали мертво, и гравий, спрессованный и
заизвесткованный тысячелетиями- по "подошве" морены стекали осадковые воды,-
напоминал бетон. Лом звенел и дребезжал в руках, излечивая невралгию. Часа
за три он с трудом расшевелил верхние камни и скатил их в реку. Под ними
оказались валуны еще тяжелее, но ниже их лом уже не встречал преград и не
скрежетал, тупо и беззвучно ударяясь о твердую землю. Щели между валунами
медленно заполнялись мутной водой...

Русинов выкорчевал из вязкого, серого суглинка плоский камень, отвалил
его в сторону и сделал лопатой русло для водооттока: берега реки были
сухими, ключи питали ее, струясь под мореной. Второй валун взялся легче, и
когда дно раскопа освободилось, он убрал верхний слой перемешанной с гравием
земли и еще глубже прорыл канаву. Морена кончилась. Это слово переводилось
точно и просто - мертвая земля...
Но и та, доледниковая земля, на которой жили арии и по которой бродили
мамонты, тоже казалась мертвой. Закрытая от света и солнца, она ослепла; под
тяжестью камня, под чужой солоноватой плотью разрушалась ее плодоносная
благодать; и теперь она была серая, невзрачная и безжизненная, как пустыня.
Земля обратилась в прах, и то, что накапливала в себе многими тысячелетиями,
тоже превратилось в вязкий, белесый суглинок. Присутствие на ней любой формы
жизни- растений, животных, человека, всякий их след - перегной, кость,
разбитый сосуд - все смешалось, растворилось, ушло в небытие.
Все-таки он решил продолжать раскопки, двигаясь вдоль берегового откоса
на восток, где моренные отложения достигали всего двух метров. Он зачистил
восточную стенку обнажения - доледниковая поверхность земли была почти
ровной и не имела уклона в сторону реки: по-видимому, ее современное русло
образовалось во время таяния ледника. Поэтому, кроме раскопок, следовало
тщательно обследовать речку вниз по течению - камни со следами человеческих
рук могли быть разнесены на многие десятки километров. Русинов начал
вскрывать намеченный участок и вдруг услышал над головой голос пчеловода:
- Да, рыбак-рыбачок, тебе и бульдозера не надо! - Он сидел на валуне,
торчащем из берегового склона. Эта его привычка подходить неслышно и
говорить неожиданно громко заставила вздрогнуть Русинова, погруженного в
свои размышления.
- Молодец! - без всякой иронии, откровенно похвалил Петр Григорьевич.-
Это же надо- столько земли переворочал!
Русинов воткнул лопату и выбрался из раскопа. Пчеловод неторопливо
спустился к нему, на ходу осматривая пробитую в берегу щель и качая головой.
- Какая ярость должна в человеке гореть, чтоб землю так рыть! -
восхитился он и вдруг мгновенно забыл о яме.- Пошли! Я что пришел-то! Пошли
скорей!
- На обед, так еще рано...- начал было Русинов, но Петр Григорьевич
возбужденно потянул за рукав:
- Какой обед? Идем, что-то покажу! Увидишь- про обед забудешь!
Его глаз с расширенным черным зрачком ликовал.
Русинов и не подозревал, что на пасеке, пока он ковырялся в раскопе,
гостей увеличилось втрое. Возле избы лежала куча огромных рюкзаков с
притороченными к ним палатками и спальными мешками, а отдельно, в чехлах,
треноги и какие-то приборы. Шесть человек с лопатами в руках что-то копали
метрах в ста от пасеки, наверное расчищали площадку для лагеря. После
прошлой ночи, когда в этом глухом углу они остались вдвоем с Ольгой - дядю
Колю можно было не считать,- он ощутил свободу и какой-то радостный,
выжидательный покой. Теперь даже появление шести человек показалось Русинову
многолюдьем, московской толчеей. И сразу куда-то пропало очарование тишины,
пустынного места; незнакомые, чужие люди отнимали у него то равновесие души,
что установилось уже за эти несколько дней на пасеке. Судя по вещам,
приехали какие-нибудь альпинисты или геологи, а это значит, по вечерам,
когда начинают петь ночные птицы, будешь слушать ор, гам, гитарный дребезг.
По крайней мере, с неделю, пока не устанут либо не затоскуют и не научатся
слушать тишину.
Эту новую команду гостей, похоже, привез откуда-то Петр Григорьевич и
теперь ликовал от обилия народа.
- Ох, сейчас как весело будет! На целый месяц приехали!
Чтобы не показывать своих чувств, Русинов ушел к бане, где возле чана
дежурила Ольга. Видимо, она тоже была не в восторге. Дядя Коля лежал
распятый и заваленный парящей пихтовой лапкой.
- Вам еще рано,- заметив любопытство Русинова, сказала она.- Сеанс будет
после обеда.
- Меня зачем-то Петр Григорьевич притащил,- сознался он и отошел от чана
- не подпускала и близко! - Я там мирно ловил рыбу... Только клюнуло, а он -
пошли!
- Не оправдывайтесь!
- Оля, не знаете, что за представление будет? - спросил Русинов и сел с
ней рядом на скамеечку возле бани.- Говорит, покажу что-то,- не
показывает...
- Известно что!- усмехнулась она.- Опять будут учить летать.
- Летать?- изумился он.- На дельтаплане, что ли?
- Да... Третий год пошел.- Она вздохнула.- В позапрошлом году был вывих
шейных позвонков, в прошлом году- руку сломал, лучевую кость... Что нынче
будет?
- Это что за люди?
- Это не люди, это пришельцы-"тарелочники",- серьезно сказала Ольга.-
Погодите, сюда еще "снежные чело-веки" нагрянут...

- Ну, и летают здесь "тарелки"?
- Представьте себе, каждую ночь!
- Почему же мы не видели? Вчера, например.
- Пока пришельцев нет здесь- "тарелки" не летают,- объяснила она.-
Редко-редко... А как приедут- десятками. Они говорят, это у них период
активности начинается. Вот и приезжают к этому периоду. Может, уже сегодня
полетят.
Русинов никогда не видел этих "тарелок", хотя рассказов о них наслушался
достаточно. Одно время проблемами НЛО заболел сосед по московской квартире и
заразил тогда его десятилетнего сына Алешу. Тот обклеил себе комнату
снимками с какими-то неясными пятнами различной формы и погрузился в
литературу. Благодаря этому он стал читать по-английски и в конце концов
увлекся языком - и то польза.
- Пойдем смотреть на "тарелки"?- предложил он, оживившись.
- Погодите еще,- остановила Ольга.- Как полеты пройдут. А то свернет себе
шею, Икар...
- А они существуют, эти "тарелки"? - спросил Русинов.- Или плод
зрительной фантазии? Галлюцинации?
- Не знаю,- пожала плечами Ольга без всякого интереса.- Я каждое лето
вижу, летают. В прошлом году больше появлялись во-он оттуда,- она указала за
речку.- Иногда из-за хребта вылетают... Да сами увидите.
- Ну а снежные люди?
- Эти в горах где-то живут...
- И что, видели?
- Сама не видела,- улыбнулась она.- Но у меня дома куча фотографий. Мне
один "снежный человек" подарил. Ухаживал тут за мной и подарил.
- За вами ухаживал снежный человек?- рассмеялся он.- Любопытно! Я вас
ревную!
- Жалко, что не настоящий,- серьезно проговорила она.- А этот был как раз
по вашему профилю...
- А они есть, настоящие?
Ольга помолчала, и Русинов в короткую эту паузу уловил в ее глазах тень
какой-то давней мечты, ставшей сейчас уже просто воспоминанием и тоской.
Вдруг ему вспомнилась Инга Чурбанова, спасенная Данилой-мастером. Детский ее
рассказ с течением времени отчего-то все меньше походил на сказку.
- Наверное, есть,- проговорила Ольга.- Только не такие, как на
фотографиях... Там они похожи на обезьян. Подозреваю, что подделка.
Фотомонтаж.
Русинов отыскал палку, чтобы начертить на земле таинственный знак и
показать Ольге, и не успел. От избы вприпрыжку бежал возбужденный Петр
Григорьевич.
- Ага! - закричал он, словно поймал Русинова на месте преступления.- Да
ты, рыбак, не промах! Вижу, на кого удочку забрасываешь! Какую рыбу белугу
выловить хочешь! На минуту оставить нельзя!..
Он заглянул в чан, пощупал рукой пихтолапку, занырнул поглубже - остался
доволен.
- Ну, идем! - приказал он.- А то вон ветер подымается, погода портится,
скорей! И ты, костоправша, собирайся! - Он снова сунулся к чану.- Эх,
пермяк-солены уши, не поглядишь! Ну ничего, лежи. Как одыбаешься, ходить
начнешь - посмотришь!
Пришельцы уже вытащили дельтаплан на взлетную полосу, только что
удлиненную, и теперь кружились возле него. Русинов обрадовался, что лагеря
"тарелочников" здесь все-таки не будет: Ольга сказала, будто они сегодня же
уйдут выше в горы, чуть ли не до самого перевала, где у них есть свой, давно
обжитый стан и откуда виден горизонт на сотню километров.
Петр Григорьевич пританцовывал от нетерпения и распиравшего изнутри
восторга, а Русинов присматривался к пришельцам. Это были три уже не совсем
молодые пары, лет по тридцать пять мужчинам и чуть меньше - женщинам. Все
они удивительно походили друг на друга, и, чтобы различать их, следовало
вначале привыкнуть к каждому. Несколько выделялся лишь один- видимо, старший
в группе, хотя годами был чуть моложе остальных. Он-то и был тем
пилотом-инструктором, обучавшим летать Петра Григорьевича. Скоро Русинов
понял, в чем причина их схожести: пришельцы не смотрели себе под ноги, на
землю, и взгляды их большей частью были устремлены в небо, а лица при этом
чем-то напоминали лицо Авеги, встречающего солнце.
Погода и в самом деле портилась. С сибирской стороны, из Зауралья,
тянулись низкие, вровень с хребтом, холодно-серые тучи, и ветер волновал
верхушки сосновых островов среди старого, зарастающего лесоповала. Старший
пришелец сел в кабину и запустил двигатель. Все остальные отпрянули от
самолета, сгрудились и уже вовсе не спускали глаз с неба, хотя дельтаплан
стоял на земле и прогревал мотор. Неожиданно для себя Русинов ощутил
волнение: увлечение сумасшедших этих людей, окружавших его, неведомым
образом передавалось и возбуждало чувства. Петр Григорьевич не стоял на
месте- бегал с открытым ртом и вытянутым от страха и восторга лицом.
Пилот-пришелец прибавил оборотов, сорвал с места дельтаплан и стал кататься
по взлетной полосе, проверяя ее и этот несерьезный на вид аппарат.

Действовал он смело, привычно, и подбежавший к Русинову пчеловод похвастался
на ходу:
- Во дает! Летчик! Спортсмен! Мастер спорта по высшему пилотажу! Ничего,
да?! Эх-х!..
Наконец пришелец вырулил на старт, поставив дельтаплан против ветра, дал
большие обороты и неожиданно легко взмыл в воздух. Чувствовалось, что за
управлением действительно мастер спорта, в руках которого ненадежная эта
машина, уверенно выписывая круги, ныряла вниз, делала крутые и смелые виражи
почти у самой земли и потом возносилась высоко вверх. Петр Григорьевич
неожиданно замер, глядя из-под руки, и, кажется, перестал дышать. А когда
дельтаплан зашел на посадку и плавно, как парашют, опустился на полосу,
пчеловод сорвался с места и закричал:
- Понял! Все понял! Давай! Давай я!..
- Начинается,- проронила Ольга.- Сейчас полетит! Пилот-пришелец уступил
место Петру Григорьевичу, а сам перебрался к нему за спину. Пчеловод надел
мотоциклетный шлем, валявшийся на траве, скинул сапоги и уселся за
управление босым.
- Поехали! - послышалось сквозь завывающий треск двигателя.
Взлетел он достаточно толково, довольно круто набрал высоту, сделал
разворот, и слышно было, что-то орал сверху, пролетая над головами
"тарелочников". Совершив полный круг, Петр Григорьевич стал заходить на
посадку, и тут дельтаплан стал то махать крыльями, то клевать носом. С
первого раза сесть не удалось. Двигатель снова взвыл и понес оранжевый
треугольник в небе. После второго круга он крался к земле, как вор, и только
не оглядывался. Ольга вдруг вцепилась в руку Русинова:
- Упадет!..
С земли стало видно, что машину сажают в четыре руки. Наконец колеса
коснулись земли, и уже здесь непослушный дельтаплан почему-то вильнул и,
скатившись с расчищенной полосы, уехал в траву. Ольга облегченно вздохнула,
однако мотор снова набрал обороты и вытолкнул дельтаплан к старту.
- Все понял!- кричал Петр Григорьевич.- Сейчас сам! Сам!..
И снова взлетел. В воздухе пчеловод уже чувствовал себя уверенно, выписал
над пасекой большую восьмерку и через несколько минут потянул на посадку. На
сей раз дельтаплан довольно удачно опустился на землю, причем без помощи
пилота-пришельца. Тот похлопал пчеловода по плечу, что-то внушил ему,
указывая на управление, помахал руками и выскочил из кабины. Петр
Григорьевич развернул аппарат и вырулил на старт.
- Пошел! - крикнул ему инструктор.
Пчеловод взлетел, набрал высоту и после первого разворота неожиданно
потянул куда-то в сторону перевала. Сначала не слышно стало урчания
двигателя, а потом оранжевый треугольник истончился и пропал из виду.
- Куда это он? - заволновалась Ольга.- Расшибется же!
Пришельцы смотрели в небо по разным сторонам, выискивая самолет. Было
тихо, и лишь ветер шумел в недалеком сосновом островке. А тучи между тем
скатывались со склона хребта и напоминали движущийся ледник. Прошло около
получаса, прежде чем пилот-инструктор указал на горизонт и спокойно сказал:
- Вон. Нормально идет.
Петр Григорьевич оказался в противоположной стороне, видимо заложив
огромный круг. Ветер вверху был покрепче, и дельтаплан потряхивало.
- Хорошо держит, молодец,- комментировал пилот-пришелец.- Если бы еще
земли не боялся, давно бы уж летал.
Пчеловод обвыкся в воздухе и действительно управлял машиной смело и
аккуратно. Он совершил над пасекой круг и зашел на посадку. Инструктор
неожиданно забежал ему навстречу и стал в траве неподалеку от начала полосы.
Дельтаплан налетал прямо на него, а пришелец безбоязненно стоял по пояс в
траве и держал над собой руки.
- Что он делает?- спросил Русинов, ощущая беспокойство.
- В прошлый раз так же делал,- напряженно проговорила Ольга.- Да все
равно перелом...
Она не успела договорить. Казалось, дельтаплан зацепил пришельца и
швырнул в траву. Однако тот вскочил и закричал вслед:
- Обороты!! Обороты!!.
Колеса машины тронули землю лишь за серединой полосы, и если бы ее не
удлинили, Петр Григорьевич кувыркался бы уже по полянке. Однако он
благополучно остановил дельтаплан у самой травы, заглушил двигатель и
заорал:
- Приземлился! Я приземлился!
К нему устремились пришельцы, тискали его, поздравляли, будто явившегося
на землю инопланетянина. Только инструктор выговаривал:
- Опять не сбросил обороты! Хорошо шел, правильно держал высоту. Вовремя
бы убрал обороты, и сел бы, как ангел...
Кажется, Петр Григорьевич его уже не слушал. Восторженный и полубезумный,
он бегал босым, обнимал всех подряд и ликовал:
- Теперь умею! Понял! И земли не боюсь! Ух, полетаем!..
И тискал сурового инструктора.

Потом всей гурьбой двинулись к избе, оставив вздыхающий полотняным крылом
дельтаплан на краю полосы. Пришельцы остановились возле своих рюкзаков, а
Петр Григорьевич вдруг сорвался и побежал к бане.
- Варга!- закричал он, махая руками.- Ты видал? Я ж над тобой два раза
пролетал! Варга!
Русинов ощутил озноб, словно опять стоял у взлетной полосы и ожидал
приземления: это было не просто другое имя или прозвище дяди Коли. Оно
означало предназначение человека, как и имя "Авега", и переводилось
"блуждающий под землей"...

10

До глубокой ночи на взлетной полосе, подальше от пасеки, чтобы не
нарушать ее покоя, горел большой костер, звенела гитара и песни. Петр
Григорьевич пировал с пришельцами, потчуя их сбитнем, медом и медовухой.
А наутро они подняли свои тяжелые рюкзаки, выстроились в цепочку и
побрели по тропе в горы. Примерно через час небо окончательно заволокло
тучами и пошел нудный, долгий дождь. Петр Григорьевич расстроился, поскольку
с утра собирался полетать и закрепить вчерашний успех, однако
пилот-инструктор рекомендовал ему летать лишь в ясную, безветренную погоду.
Вчерашний восторженный азарт продолжал существовать в нем, и, поглядывая,
как пришелец, в дождливое небо, он принялся устанавливать над чаном
брезентовый навес.
Из-за полетов пчеловода Русинов пропустил время своего сеанса на
"голгофе" и утром едва шевелил шеей. Боль с позвоночника между лопаток
перекочевала в поясницу и лодыжку правой ноги. По опыту он знал, что стоит
хорошенько размяться, и на целый день забудешь о том, что у тебя есть
невралгия. Однако ему не хотелось выбираться из палатки, и он лежал, слушая
дождь и оберегая боль; ему очень хотелось, чтобы снова пришла Ольга...
Она же, с утра занявшись Варгой, будто забыла о нем. К тому же в прошлое
утро они были вдвоем, а теперь находились под хозяйским оком. И не зря он
вчера сказал про его "рыбалку" на рыбу белугу...
Дождь действовал усыпляюще, и, чтобы не раскисать, не обольщаться
надеждами, Русинов перевернулся на живот, выполз из спального мешка и
занялся самомассажем. Кое-как размявшись, он решил устроить небольшой
переполох и без всякого предупреждения съездить в Ныроб и дать телеграмму
Ивану Сергеевичу, но тут же вспомнил, что специально посадил аккумулятор:
иным способом было никак не узнать, зачем на пасеке существует целый
зарядный цех. Он забрался в кабину, выдернул подсос и включил стартер. Под
капотом раздался ленивый вздох двигателя, и все смолкло. Теперь эта затея с
аккумулятором была почти не нужна - если существуют Варги - "блуждающие под
землей", то теперь ясно, для кого предназначены и шахтерские лампы, и мощные
батареи...
Только вот что они делают под землей? Охраняют "сокровища Вар-Вар", или
все-таки это секта солнцепоклонников, живущих в пещерах? Есть ведь
пришельцы-"тарелочники", свято верящие в НЛО, неземные цивилизации, есть
"снежные человеки"...
Навес уже был готов, и Петр Григорьевич выкапывал по его периметру
канавку, чтобы не заливало огонь под чаном. "Пермяк" - он же дядя Коля и
Варга - парился в пихтовой хвое. Остеоартроз считался профессиональным
заболеванием соледобытчиков: воздух соляных копей благотворно действовал на
легкие, сердце и нервную систему, но, накапливаясь в организме, начинал
разрушать суставы. Кроме всего, у Варги была светобоязнь. Сейчас он лежал
без темных очков, поскольку небо было настолько пасмурное, что невозможно
определить, где солнце. Глаза у него были выцветшие, бледно-зеленые, словно
трава, выросшая под камнем...
- Смотри-ка, Оля! - сказал пчеловод.- Рыбачок-то наш сам поднялся. А ты
говорила - не встанет!
Ольга расправляла и укладывала в стопку положки из ульев, пропитанные
прополисом, которыми Варгу обматывали на ночь.
- Доброе утро,- сказал Русинов.
- Какое оно доброе?- весело рассердился Петр Григорьевич.- С утра
зарядил... Одна надежда - ранний гость до обеда!
- У меня беда, Петр Григорьевич,- пожаловался Русинов.- Аккумулятор сел.
А мне надо срочно в Ныроб съездить.
- Это разве беда? - удивился тот.- Возьми мой "патруль" да съезди. Хоть
прокатишься с ветерком.
- Я уж на своем как-нибудь,- отбоярился Русинов.- Мне бы только
завестись... Аккумулятор старый, дохлый.
- Нынче с аккумуляторами проблема,- со знанием дела сказал пчеловод,
неожиданно из щедрого превратившись в скупердяя.- Ничего, сейчас с буксира
заведем... Ты что, по дождю и поедешь?
- Вчера еще надо было, а сегодня - до зарезу...
- Тогда сначала погоняй, подзаряди, а потом езжай,- научил пчеловод.- Не
то заглохнешь в грязи- не заведешь.
Он упорно не выдавал своего аккумуляторного цеха.

- Погоняю,- пообещал Русинов.
Петр Григорьевич не поленился выгнать свою машину, потом цеплять на
буксир "уазик" и таскать его по проселку. Верхний слой почвы раскис, колеса
при включенной передаче скользили, словно по мылу, да и Русинов особенно не
старался сразу запустить двигатель, рассчитывая, что пчеловоду надоест
возиться под дождем и он откроет свой цех.
Видимо, спрятанные под замок аккумуляторы были неприкосновенны в любом
случае. Машину кое-как завели с буксира и оставили тарахтеть на проселке,
возле пасеки требовалось сохранять полную тишину. После завтрака Русинов
собрался ехать, и тут Петр Григорьевич вручил ему трехлитровую банку со
свежим медом.
- Не посчитай за труд, отвези попутно,- попросил он.- Гостинчик. Вручишь
Михаилу Николаевичу, такой плотный, рыжий, возле пекарни живет. Да он
учитель, его все знают! Скажи, от меня ему вербный мед...
По дороге Русинов сочинял телеграмму Ивану Сергеевичу. Надо было во что
бы то ни стало вызывать его сюда. Конечно, ему будет нелегко сейчас
сорваться из дома, а жене отпустить наконец-таки приземлившегося мужа. Но
теперь исчез смысл сидеть ему в Москве и прикрывать "тыл": одно лишь
открытие следа Авеги на Северном Урале перемещало сюда весь центр тяжести
замысла этой экспедиции. И пусть себе на здоровье савельевская фирма вместе
со Службой рыщут по квартирам, все равно там ничего нет. Здесь же сейчас
возникает столько вопросов, что одной головы и пары рук мало. Иван Сергеевич
считался одним из лучших аналитиков в Институте, и сейчас он бы, пожалуй,
смог собрать воедино распадающиеся звенья, выстроить логическую схему
действий лиц, чтобы иметь хоть какой-нибудь прогноз. Кроме всего, имея "не
замыленный" развивающимися событиями глаз, он сумел бы взглянуть на ситуацию
со стороны и оценить ее. Иначе можно было нечаянно сделать всего одну
глупость, которая повлечет за собой необратимый процесс с непредсказуемыми
последствиями. Русинов держал наготове опознавательный знак - нефритовую
обезьянку, однако она могла вызвать обратную реакцию. Его подмывало
пробраться ночью к Варге, предъявить утешительного божка и слегка
приоткрыться, рассказав ему о судьбе Авеги. При этом следовало убедить его в
своих добрых и благородных намерениях, вызвать доверие, и лишь при этих
условиях можно было ожидать ответной откровенности. Но как убедить
совершенно непознанного Варгу, если он не смог сделать этого с Авегой за
много лет? Да и вообще, открываются ли они, "мелиораторы", есть ли к ним
ключ? Что, если они - неизвестная секта солнцепоклонников, не имеющих с
внешним миром никаких внутренних связей?
Чтобы двигаться дальше, необходимо было ответить хотя бы на часть этих
вопросов...
В Ныробе Русинов отыскал почту и написал на бланке текст телеграммы:
"Отдыхаю, рыбалка отличная, погода жаркая, загораю, безумно скучаю. Целуй
Алешу. Александр". Телеграмму он посылал бывшей жене - так было условлено с
Иваном Сергеевичем. Он должен был понять, что его тут уже припекает.
Телеграфистка прочитала, взглянула на Русинова и засмеялась:
- Сегодня не позагораете!
- Да и завтра тоже,- согласился он.- Где у вас тут пекарня?
- Свеженького захотелось? - спросила она, однако Ру-синов промолчал,
чтобы не заводить разговора и не об-ращать на себя внимания. Телеграфистка
приняла телеграмму, объяснила, как отыскать пекарню, и он, в самом деле,
прежде чем идти к учителю, купил горячего хлеба: надо было проявлять
инициативу, потому что жить в нахлебниках у пчеловода становилось уже
неловко, хотя Русинов был уверен, что его держат на пасеке как своеобразного
подопытного. Кормят же кроликов в клетке...
Михаил Николаевич оказался дома. Сидел босой на крыльце под навесом,
довольно улыбался, а возле него и по нему ползали четверо детей возрастом от
двух до пяти лет и поразительно на него похожих. Веснушчатые, рыжеволо-сые
крепыши, только бород не хватало. Когда вокруг лил дождь, на крыльце было
особенно уютно, сухо и чисто. Русинов вручил ему банку с медом, к которому
дети отчего-то не проявили никакого интереса, а гостеприимный учитель,
напротив, очень ему обрадовался и стал зазывать в дом попить чаю. Русинов
отказался, сославшись на дорогу и спешку: можно было опоздать на "голгофу".
- Мед точно вербный? - уточнил Михаил Николаевич.
- Сказал, вербный,- Русинов стоял у края навеса, чтобы не следить по
чистым доскам мостков.
- Хорошо! - одобрил учитель.- Лечебный!.. А вы отдыхаете у Петра
Григорьевича?
- Отдыхаю...
- И сейчас, значит, назад?
- Назад...
- Тогда одну минуту!- Михаил Николаевич ушел в сенцы.
Дети продолжали возиться, словно подрастающие котята, совершенно не
обращая внимания на незнакомого человека. Учитель вынес ему поношенные
альпинистские ботинки.

- Отвезите Григорьичу,- попросил он.- В прошлом году как оставил, так и
не забирает. Забыл, наверное.
- Хорошо,- согласился Русинов.
- Крепкие еще, не износились... Я ему тут записку сунул!
Он снова сел на крыльцо, и дети тут же облепили его со всех сторон.
Русинов распрощался и пошел с учительского двора.
По дороге он раздумывал, читать записку Михаила Николаевича или нет.
Слишком уж много приходилось делать того, чему противилась душа -
подглядывать, забираться под чужие замки, окольным путем выпытывать что-то у
людей, провоцировать молодую девушку, пользуясь ее откровенностью. А
хотелось вот так, как этот учитель, сидеть босым на крылечке и чтобы по тебе
ползали ребятишки, чтобы было сухо, тепло и уютно в дождливую погоду.
И все-таки он на ходу пошарил рукой в ботинках, достал тетрадный листок и
стал читать. Потом резко остановил машину и уже спокойно, внимательно
прочитал записку. "Петр Григорьевич! Спасибо за мед. Попробовать не успел,
но вижу- вербный. Последний раз я его пробовал ровно девять лет назад.
Только ты его поскорее продай, а то засахарится, ничем не возьмешь. А на
медовуху он не годится, бывает даже отравление, как от падевого меда. Потом
заезжай! Миша".
Михаил Николаевич либо был великий гурман и знаток медов, что на первый
взгляд никак не совмещалось с босым учителем и кучей ребятишек на крыльце,
либо он попросту в иносказательной форме дал распоряжение Петру
Григорьевичу. Русинов помимо своей воли (или уже закомплексовался на
подозрительности?) читал следующее: "Спасибо, что прислал своего гостя.
Поговорить не удалось, но я его узнал. Видел его девять лет назад.
Немедленно от него избавься, не дай ему тут осесть и утвердиться. Для нашего
дела он не годится и даже опасен. Избавишься - заезжай". А иначе с чего бы
учитель начал учить пчеловода обращению с вербным медом? Только зачем он
послал те дурацкие заскорузлые ботинки? Петр Григорьевич от нищеты не
страдал. Правда, если их пропитать дегтем или кремом, размягчить кожу, то
еще можно поносить, и в горах они удобные...
Русинов полежал на руле, с унылой сосредоточенностью глядя на дождь за
стеклом, утер лицо ладонями. Примерно вот с таких мыслей у человека начинает
развиваться шизофрения с ориентацией на манию преследования. Скоро начнет
казаться, что везде установлены подслушивающие устройства, что весь
окружающий мир интересуется его персоной и замышляет коварство. Даже рыба не
ловится потому, что подходит к берегу, когда он бросает удочку, и наблюдает
за ним. Он горько усмехнулся над собой, сбросил ботинки на пол за капот
двигателя и включил передачу.
На пасеку он вернулся к полудню. Солнце не появилось, но в небе
посветлело, хотя из-за хребта валили и валили тяжелые, холодные тучи. Петр
Григорьевич поглядывал в небо и вздыхал. Русинов вручил ему ботинки с
запиской и заметил, как тот на мгновение насторожился, словно хотел спросить
- а это что? Однако тут же нашелся и засмеялся:
- Надо же! Целые! А я и забыл про них!
- Там записка есть,- сказал Русинов. Пчеловод достал записку, бегло
прочел и сунул в карман.
- Ну, иди, пока "голгофа" свободная,- сказал он, кивая на баню, и
погрозил пальцем: - Да гляди! А то привяжем и снять забудем!
И пошел в избу, помахивая связанными за шнурки ботинками.
В бане топилась печь, и Варга отдыхал после сеанса. Топчан оказался в
предбаннике, отскобленный и вымытый,- похоже, приготовленный для него.
- Готовы к смертным мукам?- спросила деловито Ольга.
- Готов,- неуверенно сказал он.- А вы разве не будете варить меня в
котле?
- Нет, пока не буду. Если провинитесь...- Она указала на топчан: -
Снимайте брюки, рубашку и ложитесь! Вам и без котла достанется.
Ей нравилось быть строгой, хотя при ее порывистом, немного взбалмошном
характере это выглядело неестественно. Русинов разделся и лег.
- Сейчас где болит?- спросила Ольга, надевая на него шлем.
- Нигде, размялся.
- А утром.
- Шея и поясница,- объяснил он.- И еще лодыжка правая.
Она стала надевать на него ботинки с вкрученными в каблуки крючками.
- Я бы сам,- проронил он, однако Ольга отрезала:
- Лежите! Я вас лишаю самостоятельности. Сейчас будет больно, терпите. И
перевернитесь на живот!
Ольга заправила тросики в блоки и стала навешивать груз - траки от
тракторных гусениц. Сначала сильно потянуло шею и что-то хрустнуло в
позвонках. Русинов инстинктивно напряг мышцы, но тут же получил шлепок.
- Расслабьтесь!
Груз, навешиваемый на ноги, потянул его на разрыв. Русинов стиснул зубы:
не стонать же в ее присутствии! А она все цепляла и цепляла тракикилограммов
по сто на каждую ногу. Это была действительно голгофа, и Варга
терпел ее по нескольку раз в день, причем еще находясь в жаркой, распаренной
хвое.

- Сейчас боль пройдет и будет только жжение,- сообщила она.- Как
почувствуете - скажете.
Он перетерпливал боль, дыша тихо, через нос. Его притягивало к топчану,
так что невозможно было пошевелиться. Руками он ухватился за передние ножкитак
было легче. Ольга протерла позвоночник эфиром, холодок слегка оттянул
остроту боли. Через несколько минут он неожиданно начал потеть и в самом
деле ощутил жжение во всех суставах.
- Почувствовал,- сдавленно проговорил он.
- Хорошо! - весело сказала она и подвесила к шлему и ногам еще по одному
траку.- Сейчас суставы начинают открываться, чувствуете?
- А вы потом их закроете?- попытался пошутить Русинов.
- Посмотрим,- неопределенно проронила Ольга.- У вас, похоже, ущемление
тройничного и блуждающего нервов.
- Жить буду?
- Ваша жизнь теперь в моих руках,- с долей злорадства сказала она.- Что
захочу, то и сделаю.
- Согласен,- выдавил он- говорить мешал ремень шлема, сдавливающий нижнюю
челюсть.
- Что это вы сквозь зубы стали со мной разговаривать? Неужели так
ненавидите?
- Садистка...
Она засмеялась и достала с полки черную бутыль с притертой пробкой,
приготовила старую алюминиевую миску.
- Придется оправдывать ваши надежды! Испытания для настоящих мужчин.
Сейчас проверим ваши нервы.- Ольга склонилась к его лицу- голова лежала чуть
на боку.- Искры из глаз не летят?
- Звезды...
- Значит, у вас звездная болезнь.- Она стала бережно обмазывать какой-то
грязью, похожей на суглинок - мертвую землю доледниковой эпохи.- Извините,
мне придется оголить все, что ниже спины. Терпите.
- Меня только в детстве пороли,- пробубнил Русинов и вдруг подумал, что
впервые в жизни находится в полном беспомощном состоянии. С ним
действительно можно было делать все что угодно. Вымазали грязью, сейчас еще
обваляют в пуху и отпустят...
- Пороть - это очень грубо,- сказала Ольга.- Я вас огнем буду пытать.
Раствор схватится, и начнем.
Он принял это за шутку - иначе и быть не могло! Однако костоправша,
манипулируя перед лицом, налила из черной бутылки в миску какой-то летучей,
похожей на спирт или ацетон жидкости. Резкий незнакомый запах ударил в нос.
Ольга натянула резиновые перчатки и ватным тампоном стала смачивать этой
жидкостью подсыхающую на спине грязь.
- Ну и зараза,- процедил Русинов.
- Кто - зараза? - спросила она.
- Ваша жидкость...
- Зато как горит - посмотрите! - восхищенно проговорила она и подожгла
спичкой остатки жидкости в миске. Огня почти не было видно, а лицо обжигал
сильный жар. Ольга оставила миску на топчане и приказала:
- Смотрите на огонь!
Он и так смотрел, потому что больше смотреть было некуда. Едва заметное
голубоватое пламя, охватив всю миску, сжималось в тонкий и высокий
протуберанец.
- Смотрите только на огонь! - еще раз предупредила Ольга, стоя где-то
сзади.
Он рассмотрел, что горит не сама жидкость, а ее испарение: между миской и
пламенем был просвет. Ему хотелось обернуться и глянуть, что там делает над
ним невидимая Ольга, но, распятый, сумел лишь чуть шевельнуть головой внутри
шлема.
- Лежать! - напряженным и властным голосом приказала она.
И тут Русинов понял, что огонь горит и на его спине! Ольга не шутила:
сильный жар палил затылок, касался бедер и доставал икры ног. Спину и все
суставы начинало коробить, тянуть, словно его облепили банками,
расслабленные мышцы отрывало от костей. Но потом он ощутил, что все телокости,
суставы и мягкие ткани- теряет чувствительность, чужеет, а глаза
начинают закрываться и дрема медленно заволакивает сознание.
- Не спать! - крикнула она резким, незнакомым голосом, хотя никак не
могла видеть его лица и глаз. Русинов внутренне встрепенулся, расширил
глаза. Он понял, что подчиняется ее воле и делает это помимо своего желания,
потому что нестерпимо хотелось спать.
- Смотрите на огонь!
На спине полыхал пожар, и стены предбанника озарялись голубым мерцающим
светом. "Валькирия! - воскликнул про себя Русинов.- Она Валькирия! Карна!"
- Лежите спокойно,- проговорила она.- Я выжгла все ваши недуги.
Огонь начал меркнуть, мигая, как догорающая свеча Затем и вовсе угас, в
предбаннике снова воцарился полумрак. Только еще небольшой язычок тлел в
миске перед глазами, однако и он скоро оторвался и растворился в воздухе.

Ольга присела в изголовье, взяла его безвольную руку, положила себе на плечо
и стала измерять давление. Он смотрел в ее чистое, белевшее в сумерках лицо,
обрамленное тугой белой косынкой, и пытался поймать взгляд.
- Нормально,- наконец сказала она и подняла глаза.- Сейчас будем
разгружаться. Без единого ожога обошлось... Себе вот только запястье
опалила.
Ольга сняла по одному траку с каждой растяжки и смочила водой пересохшие
губы. И вдруг улыбнулась лукаво:
- Признайтесь, страшно было? Страшно! Все мужчины боятся огня и боли.
Русинов не мог говорить, и не только из-за ремня, сжимающего челюсть: во
рту и гортани шуршало от сухости. Она поняла и стала рыться в своей сумке,
заглянула на полки.
- Груша куда-то по девалась... Ладно, я вас как птенчика напою.
Достала тонкую прозрачную трубку для переливания крови, вставила ее
Русинову между коренных зубов и, набрав в рот воды, влила ему. Он с
удовольствием глотал струйку воды и хотел крикнуть - еще, еще! Ольга дала
ему лишь три глотка и неожиданно возмутилась:
- Ну хватит! Понравилось!.. Встанете- напьетесь сами.
Он улыбнулся на ее строгость и закрыл глаза. Ольга сняла еще по одному
траку и начала осторожно сшелушивать с него засохшую глиняную корочку. Затем
принесла из бани ведро теплой воды и мочалку, смыла с него грязь, окатила
холодной и накрыла простыней. Русинов почувствовал, что растянутое тело
начинает постепенно срастаться по мере того, как снимается груз. И когда его
освободили от шлема и ботинок, он хотел вскочить, однако эта
Валькирия-костоправша разрешила лишь перевернуться на спину. Он дотянулся до
ее руки, и тут, как назло, в предбаннике очутился Петр Григорьевич.
- Не сгорел рыбачок-то наш? - спросил он, усаживаясь рядом с топчаном.-
Натерпелся страху?
- В таких руках не страшно,- сказал Русинов.- Вот бы остаться при ней да
научиться... На любую черную работу согласен.
- Ноу-хау! - заявила Ольга.- Конкуренты мне не ну-жны!
- Вот видишь! - развел руками пчеловод.- Это, брат, рынок... Тебе теперь
беречься надо недели две-три. Верно?
- Может, и побольше,- откликнулась Ольга, расставляя свои причиндалы по
местам.- А потом можно и штангу поднимать.
- Слыхал? - Петр Григорьевич поерзал.- А ты ямы роешь, как экскаватор,
валуны корчуешь... Яма-то твоя вся завалилась! Зря копал.
- Как - завалилась? - не поверил Русинов.- Когда?
- Сегодня,- посожалел пчеловод.- Дождь пошел, ну и... Напрасный труд! Ты
что искал-то, рыбачок? Камушки?
- Камушки,- признался Русинов, предчувствуя, что наступает важный момент.
Заметил, как Ольга, занимаясь своими делами, прислушивается к разговору.
- Могу тебе дать,- вдруг предложил Петр Григорьевич и похлопал его по
груди.- Место покажу. Тебя какие интересуют? Зеленые?
- Строительные, обтесанные... Всех цветов! Он понял, о чем речь, потому
что похмыкал, не находя слов, поерзал на скамейке. Значит, где-то видел
такие камни!
- Тут близко нету таких,- наконец сообщил пчеловод.- И ты зря землю рыл.
Много что есть, а какие тебе надо, не видел.
- А далеко есть?
- Далеко все есть,- многозначительно проговорил Петр Григорьевич.- Я
когда место себе искал, вот так же лазил везде, глядел. Пять раз через
хребет ходил - туда-сюда... С одной котомкой да удочкой. Поймаю рыбку- съем,
не поймаю- так лягу спать. Вот ты, как медведь, зимовал в берлоге? Не
зимовал. А я в пещере одну зиму пересидел...- Он ударил себя по коленкам.-
Это тебе на Колву надо ехать, в верховья. Там место одно есть, называется
Кошгара.
- Кошгара? - Русинов привстал.- Знаю, слышал!
- От кого слышал?- отчего-то насторожился пчеловод.
- От людей.
- Люди тебе наговорят,- отмахнулся он.- Точно никто не знает... Это же
тебе не деревня, а лес да горы. Ни дорог, ни указателей. Место так
называется. Там, говорят, тесаные камни прямо в речке лежат, из берегов
весной вываливаются. Не знаю, правда, нет, но раньше будто даже целые стены
видели, прямо из воды поднимаются и стоят. Вот как, брат! Целый подземный
город. Не знаю, сейчас осталось что, нет. Река весной уж больно страшная.
Вода на двадцать метров поднимается. В моей вон всего на семь, и то как
бурлит.
- Растолкуй, как найти! - загорелся Русинов.- Что же ты раньше молчал?
- А ты бы спросил сразу! Ходишь, копаешь... ко мне вот пришли "снежные
человеки", я им сразу и подсказал, где искать. Теперь вон каждый год ходят,
любуются на них...
- Григорьич, дорогой! - Он потряс пчеловода за руку.
- Как я растолкую, если ни разу там не был? - обескуражился тот.- По
чужим-то россказням разве поймешь? Наговорю тебе, и будешь плутать,- Он
склонился к уху Русинова, зашептал, указывая на Ольгу: - Ее папаша знает. Он
все те края прошел и родом оттуда. Только он человек больно серьезный и
вашего брата не любит. В милиции работает.

Русинову стало горячо, словно на его спине вновь запалили огонь. Друг
Авеги знал, наверное, не только, где это место - Кошгара...
- Сделаем вот что,- вдруг решил Петр Григорьевич.- Через недельку Ольгу
надо домой отправлять...
- Через неделю рано,- перебила его Ольга.- Когда закончу - тогда и поеду.
- Я же не гоню тебя,- стал оправдываться пчеловод.- Думал, ты за неделю
управишься. Это я к тому, чтобы тебя рыбачок наш домой отвез.
Петр Григорьевич упорно не называл его по имени, как, впрочем, и всех
остальных, кроме Ольги. Он придумывал прозвище и тем самым как бы
подчеркивал случайность знакомства. Встретились, поговорили, даже пожили под
одной крышей, а потом разошлись без всяких обязательств.
- Ничего, я и на лесовозах доберусь,- промолвила Ольга.
- Ему-то по пути будет,- заверил пчеловод.- Заодно познакомится с твоим
отцом. Может, сговорятся.
- О чем это они сговорятся?- подозрительно спросила она.
Петр Григорьевич подмигнул Русинову.
- Ну, мало ли о чем! Дело мужское. Ты же, рыбачок, вроде холостой? А тут
вон какой товар пропадает!
- Не обращайте внимания,- спокойно сказала Ольга, укладывая Русинова на
топчан.- Он меня не первый раз сватает. В прошлом году за "снежного
человека"...
- Ну, подожди еще года три, так и "снежный человек" тебя не возьмет,-
отпарировал Петр Григорьевич.- Как хочешь... А рыбаку помочь надо. Он тут
целое лето зря прокопает. Так бы отвез тебя, слово за слово. Глядишь бы, и
согласился, показал Кошгару. Я бы медку ему послал.
- Бесполезно,- бросила она.- С него еще выговор не сняли за прошлый год.
- Велика беда- выговор!- засмеялся пчеловод.- Снимут! Ведь для проформы
дали, кого-то надо наказать...
- За что наказали? - поинтересовался Русинов.
- Ни за что! - отрезал тот.- В прошлом году на его участке геологи
работали. Один в лес ушел и потерялся. Да, видно, не простой был, не бич;
начальства налетело! Все лето вертолеты кружили... Говорили, то ли
иностранец он, то ли еще кто... Словом, не наш брат.
- Опять все перепутал!- вмешалась Ольга.- Я же тебе говорила: у него отец
работает в Министерстве иностранных дел. Зямщиц его фамилия- очень известный
человек.
- Может быть, и Зямщиц, да в этом ли дело?- не согласился Петр
Григорьевич.- К каждому-то участкового милиционера не приставишь!
Русинов понял, что это за "геологи"- савельевская фирма! Значит, и у них
люди теряются!
- Не думай! Поезжай! - почти приказал Петр Григорьевич.- Там у тебя дело
наладится!
Он заметил, что Ольге не нравится эта затея с поездкой в Гадью, а потом в
неведомую Кошгару, но впереди, по крайней мере, была целая неделя, и Русинов
рассчитывал, что за это время напористый пчеловод ее убедит. Ехать к ее отцу
теперь следовало в любом случае, но только не одному, надо вначале дождаться
Ивана Сергеевича или хотя бы точно знать, приедет он или нет. Если там
потерялся савельевский человек, значит, фирма "Валькирия" еще в прошлом году
исследовала ту территорию, значит, она каким-то путем вышла на Кошгару и на
места, где бывал Авега. Пока он сидел над картой "перекрестков Путей" и
занимался расчетами, Савельев не терял времени и отрабатывал площади. Когда
Ольга разрешила ему встать, он как бы ненароком спросил, есть ли нынче в
Гадье геологи Она сказала, что пока еще не приехали, однако отец уже
готовится к их появлению, а кроме того, на дороге перед поселком выставили
пост ГАИ. Эта новость еще больше вдохновила Русинова. Неужели Савельев
что-то нащупал, ухватил жилку? Тогда вообще нужно действовать без
промедления! Может оказаться, что он придет к шапочному разбору, когда не
только пост ГАИ, а и армейские подразделения поставят и оцепят весь район,
как было в Цимлянске.
Единственное, что утешало,- похоже, савельевская фирма и "мелиораторы" не
имеют связи между собой, ибо Петр Григорьевич говорил о "геологах" как о
чужих, посторонних людях. Хотя и тут надо держать ухо востро: игры могут
быть такими многоярусными и сложными, что не сразу и разберешь, кто кому
служит и кто кому обеспечивает существование. И участники таких игр не могут
и подозревать, что играют в одни ворота. "Исчезнувший" разведчик Виталий
Раздрогин до сих пор, судя по поведению, находится в разведке, а Петр
Григорьевич вывешивает ему условный сигнал - полотенце на веревке...
Но черт возьми! Почему тот же Раздрогин заботится об этом "пермяке" -
Варге?! Ведь после его ночного визита здесь появилась Ольга!
Когда Русинов начинал думать об этом и сопоставлять факты, то терялся
окончательно и говорил себе, как некогда Авега,- повинуюсь року. А что еще
оставалось делать?
Вечером того же дня по настоянию Ольги и Петра Григорьевича он перебрался
ночевать в избу: ему строго-настрого запретили жить на улице в ближайшие две
недели и особенно в сырую погоду, поскольку небольшая простуда могла вызвать
воспалительные процессы в позвоночнике. После лечения огнем он не
почувствовал особого улучшения, напротив, движения стали какими-то
расслабленными, неточными, подрагивали руки и ноги, но Ольга успокаивала,
что это все из-за небольшого растяжения сухожилий, связок и мышц и что они
через день-два восстановят свои функции. Важно было, проявится ли невралгия
утром, после сна?

Русинову не хотелось думать, что вся забота о нем связана лишь с желанием
удержать его в поле зрения, не дать ступить самостоятельно и бесконтрольно
ни одного шага. Такова уж психология человека- привязываться к тем людям,
кто печется о тебе и проявляет участие, почти независимо, корыстна или нет
конечная цель. Даже преступник на плахе успевает за короткий миг привязаться
к своему палачу, если тот, прежде чем отрубить голову, обращается с ним
по-человечески и достойно. Все-таки пожар на спине сильно поразил
воображение Русинова, и он как-то упустил из виду любопытную записку учителя
Михаила Николаевича. И лишь оставшись один- Ольга с Петром Григорьевичем
"распинали" Варгу,- он стал прокручивать в памяти весь сегодняшний день, и
вдруг два события соединились сами собой: иносказательная записка о вербном
меде и неожиданная откровенность Петра Григорьевича по поводу Кошгары. Ведь
он же его таким образом отсылал с пасеки! Причем "продавал" серьезному и
суровому участковому милиционеру в Гадье. Мог ведь еще вчера спросить, что
Русинов ищет, когда приходил на раскопки. Правда, вчера его захватила стихия
полета, но утром-то, когда заводили машину с буксира, мог! Почему он
"пожалел" рыбачка после того, как получил альпинистские ботинки и записку? А
ведь эти дурацкие башмаки могут означать лишь адрес, куда и к кому отослать
гостя, чтобы не мешал здесь, на пасеке.
Выходило, что тот рыжий многодетный папаша Михаил Николаевич начальник
Петра Григорьевича. И теперь Русинова будут передавать из рук в руки...
Повинуюсь року!
Едва стемнело, Петр Григорьевич вдруг ни с того ни с сего запустил
электростанцию и дал в избу свет. Лечение Варги было на сегодня закончено, и
Ольга собиралась лечь спать, но тут же просияла:
- Ура! Будем смотреть телевизор!
Сам же Петр Григорьевич ушел к Варге в баню, и Русинов понял, что
пчеловод таким образом отвлекает внимание: по-видимому, им срочно
потребовалось что-то обсудить.
Ольга опять прилипла к "ящику": показывали какую-то серию "мыльной
оперы". Русинов достал сигарету и вышел будто бы покурить. Он хотел тихо
подойти к банному окошку и откровенно подслушать конфиденциальную беседу
"мелиораторов". Ветер менялся, потеплело, однако над горами висели низкие,
многослойные тучи, а над головой в разрывах облаков светились звезды.
Сначала ему показалось, что над горами среди разноцветных туч мелькнула
восходящая луна: багровый диск мелькнул и исчез. Но он снова вырвался и,
оставляя за собой, как показалось, дымный белесый след, поплыл сначала на
север, затем резко изменил направление, покружился и завис над землей.
И вдруг он на глазах изменил конфигурацию, из круглого обратившись в
вытянутый эллипс.
Русинов попятился, развернулся и побежал в дом. Ольга не оглянулась даже
на громкий стук двери.
- "Тарелка"! - крикнул он.- Пошли скорее! Она не расслышала, но, заметив
его возбуждение, испуганно спросила:
- Что случилось? Что?!..
- Над нами "тарелка" висит! НЛО! Быстрей!
- Да? - оживилась Ольга.- Я нынче еще не видела! Они побежали к изгороди
пасеки. "Тарелка" сместилась далеко на юг и теперь имела вид ярко-оранжевой
шляпы. Она двигалась ровно, выписывая огромный полукруг, иногда пропадала в
слоистых облаках. Причем в этот момент у НЛО включался то ли луч, освещавший
путь, то ли двигатель. И цвет ее менялся до вишневого. Русинов держался
спокойно, однако знобящий, неуправляемый страх сковывал мышцы, защемило под
ложечкой.
- Сегодня у пришельцев праздник,- проронила Ольга.- Начало сезона
"тарелок"!
- Впервые вижу,- признался Русинов.- Не верил...
- Тут хоть верь, хоть нет - летают!
А "тарелка" между тем превратилась в шар и, мелькая между облаками,
потянула к земле и зависла над самым лесом! Может быть, километрах в двух! И
стала расплывчатой, размытой, словно отраженное солнце в зарябленной ветром
воде.
"Пришельцы! - внезапно прорезала сознание мысль.- Авега и Варга- не
люди..."
Он тут же отплевался, открестился от такой сумасшедшей мысли. Резко
потряс головой, утер лицо.
- Что с вами? - обеспокоенно спросила Ольга.
- Фантастика! - засмеялся он.- Всякая чепуха в голову лезет!
Шар над землей погас, и небо будто бы сразу успокоилось, обрело знакомый
ночной колорит- облака, кусочки чистого неба со звездами, чуть светлеющий
западный горизонт.
- Какая, например?- облегченно вздохнула Ольга, словно смотрела скучный
спектакль.
Чтобы отогнать окончательно навязчивую мысль, Русинов пошутил:
- Подумал, что вы - инопланетянка!
- А что, похожа? - Она кокетничала.

- Да... От телевизора невозможно оторвать. Может, у вас там не было их?
- Увы! - воскликнула она.- Я земная! К сожалению... - Где же вы научились
управлять огнем?
- У мамы.
- А мама? Может, она прилетела?..
- Мама, возможно, и прилетела откуда-нибудь,- тихо проговорила Ольга.- Но
папа точно землянин. Даже на самолете летать боится.
Они направились было к дому и в это время прямо перед собой снова увидели
встающий из леса огненный шар, но уже другой и в противоположной стороне. Он
приподнялся над землей, приостановился на секунду и стремительно пошел
вверх. Казалось, разорванные им тучи клубятся и тянутся вслед, как при
ядерном взрыве.
- Сегодня они парами летают! - засмеялась Ольга.- Ладно, смотрите, если
хотите, а я фильм досмотрю.
Она взлетела на крыльцо и скрылась за дверью.
На высоте шар потемнел и стал быстро переливаться из одной формы в
другую, словно подбирал удобную для себя, и, наконец превратившись в
угловатый предмет, похожий на железнодорожный костыль, пошел блуждать между
ярусами туч. Русинов немного обвыкся с этими чудесами и вспомнил о
переговорах Петра Григорьевича и Варги. Вот случай, когда можно осторожно
пробраться в предбанник и послушать у двери. И если даже застанут за таким
неблаговидным делом, можно вылупить глаза и заорать - "тарелка"!
Увлекающийся пчеловод забудет, что и было...
Не скрываясь и поглядывая в небо, как пришелец, он подошел к бане и затем
неслышно ступил в предбанник. В темноте он коснулся двери лишь кончиками
пальцев, нащупал притвор и стал к нему ухом. В бане, кажется, была полная
тишина, лишь возле головы позванивали комары. Он подождал минуты две: пауза
в разговоре, слишком долгая. Если бы там сейчас шла беседа двоих людей, то
кроме речи обязательно были бы звуки - скрип, дыхание, шорох одежды. Русинов
подождал еще немного и неожиданно услышал какой-то металлический шелест
вверху, на просторном и высоком чердаке бани, забранном досками. И в
следующий миг донесся отчетливый голос пчеловода:
- Вот так-то! - поставил он точку в каком-то неведомом разговоре.
Все предусмотрел артист и конспиратор! Стоял бы у окошка, слушал...
Лестница на чердак была у стены предбанника, и верхний ее конец упирался в
черный квадрат открытой двери. Русинов уже привык к темноте и различал
очертания предметов. Конечно, в бане пусто, можно и не проверять. Ведь надо
же было тащить больного человека на чердак! Он шагнул к лестнице и взялся за
ступеньку. Сверху послышалось неясное бормотание - будто бы голос Варги. И
снова пчеловод заключил:
- Ничего, бывает и хуже.
Подниматься на чердак было очень рискованно, однако диалог приковывал
внимание больше, чем летающая "тарелка". Русинов ступил на лестницу и,
опасаясь скрипа, стал медленно подниматься. Лестница оказалась новой, прочно
сбитой и не скрипела. Он взялся за верхнюю ступень, осторожно подтянулся и
заглянул в дверной проем...
В глубине чердака было несколько светлее, потому что маленькая двускатная
крыша слухового окна оказалась откинутой либо снятой. На дощатом помосте
Русинов увидел ноги, а рядом - черный угловатый куб какого-то прибора с
мерцающими зелеными точками индикаторов. Послышался металлический шорох,
ноги переступили несколько раз - стоящий на помосте развернулся, и в
просвете показалась часть какой-то конструкции, установленной на штанге,-
что-то вроде штатива фотоаппарата. Затем раздался медленный и негромкий
звук, похожий на движение шестеренок.
- Эх, не туда,- пробормотал Петр Григорьевич.
Осененный догадкой, Русинов спустился в предбанник и побежал к домуМашина
стояла за двором, возле палатки. Он сунулся в салон, на ощупь открыл
ящик и достал прибор ночного видения. Потом обогнул пасечную изгородь и стал
на пригорке, откуда хорошо было видно крышу бани.
Батарейка в приборе была свежая, и негативное изображение всех предметов
виделось ясно и отчетливо, разве что в зеленоватом свете. Из отверстия в
крыше на месте слухового окна торчала человеческая фигура до плеч и
небольшая труба. Из трубы бил яркий лазерный луч, иглой пронизывающий
пространство. Русинов повел прибором по этому лучу и уткнулся в зеленую
"летающую тарелку" каплевидной формы. "Тарелка" вместе с лучом двигалась по
низким облакам и, когда среди туч оказывался прогал с чистым небом и
звездами, на секунду пропадала в пространстве.
Русинов опустил прибор ночного видения и поморгал, чтобы избавиться от
зеленых "зайчиков". Пятно света от лазерного луча лежало на самом верхнем
горизонте туч и меняло конфигурацию. А Петр Григорьевич тем временем,
наверное, лихорадочно прикладывал к окуляру листки черной бумаги с
вырезанными профилями "тарелок" и менял светофильтры...

11

Все десять дней шел дождь- почти беспрерывно, чуть стихая по утрам и
вечерам, из крупного летнего превращаясь в нудный, осенний, и наоборот.
Изредка в короткие перерывы показывалось неяркое солнце, но от его лучей
насквозь промокшая земля казалась совсем уж запущенной, раскисшей и
холодно-неуютной. И всякий раз чудилось: ну, наконец-то наплакалось вволю
небо, теперь утрет слезы и засияет. Да ничего подобного: тучи за Уральским
хребтом приостанавливались лишь для того, чтобы подтянуть строй, скопить
силы и вывалиться оттуда новой ратью.
А накануне отъезда, днем, погода разъяснилась, разгулялась и простояла
солнечной до самого заката. Земля подсохла, подрумянилась, ненасытная морена
впитала в себя все лужи на проселке, и создалось полное впечатление, что
будто и не было этих десяти слезливых дней.
Вместе с воссиявшим солнцем исчез с пасеки и Варга. Русинов последний раз
видел его издалека: дядя Коля не спеша прогуливался по берегу возле бани.
Как только он начал вставать и ходить без палочки, Русинов несколько раз
пытался прорваться к нему или хотя бы оказаться на его пути, однако
бдительный Петр Григорьевич все время был начеку и либо оказывался рядом с
Варгой, либо между ним и Русиновым. И находил причину, чтобы не подпустить к
странному "пермяку". Тут же, заметив, что Ольга и пчеловод одновременно
находятся в избе, Русинов выбрал момент и пошел к бане. Нигде поблизости
Варги не оказалось, и он открыл дверь в "палату": постель на полке была
убрана, а от каменки несло сильным жаром - через часок можно и париться...
- Где же больной?- как бы между прочим спросил Русинов, вернувшись в
избу.
- А выздоровел! - весело сказал пчеловод.- Выздоровел и домой пошел.
После лазерных "летающих тарелок" всякое слово Петра Григорьевича
следовало делить на "шестнадцать" и тем более не верить в его чудеса.
- Что-то я не заметил,- проронил Русинов.- Что же он, на ночь глядя...
- Ему по ночам ходить удобней, видит лучше,- объяснил Петр Григорьевич.-
Теперь уж, поди, далеко...
Варга мог уйти лишь за речку или, обогнув пасеку, стороной, на дорогу. И
вряд ли предупредительный и сер-добольный пчеловод отпустил бы его одного.
Значит, кто-то невидимый подошел из-за реки и увел.
- Баня освободилась, так собирайся, париться будем! - заявил счастливый и
возбужденный пчеловод. Он не спускал глаз с неба и поджидал, когда просохнет
взлетно-посадочная полоса...
Житье на пасеке началось и закончилось баней, богатым столом, медовухой и
песнями Петра Григорьевича. Пришельцы где-то в горах этой ночью отдыхали: в
небе не появилось ни одной "тарелки"...
Выехали ранним солнечным утром. Этот бард, шутник, философ и конспиратор
простился без всяких напутственных слов - подал банку с медом - гостинец
гадьинскому участковому, подсадил Ольгу в кабину и помахал рукой.
- Скажи там, мед вербный,- наказал он.- Пусть не жалеют, едят. Он долго
не хранится. А я еще пришлю!
И заспешил к дельтаплану, с утра вытащенному на взлетную полосу.
Пока ехали по склону вниз, было терпимо, хотя прямо по колеям струились
бьющие из земли родники да откуда-то взялись ручьи, пересекавшие дорогу в
некоторых местах. Когда же Русинов вырулил на широкий лесовозный проселок и
через несколько километров остановился перед бушующим потоком, стало
тоскливо. Под дорожным полотном лежала водопропускная труба, однако напор
был настолько мощный, что хлестало через плиты, уложенные по колеям.
- Это еще не страшно,- успокоила Ольга.- Вот за Кикусом поплаваем. Там в
одном месте может и дорогу размыть.
Русинов включил пониженную передачу и, буравя воду, как лодка, переехал
поток. И еще раз добрым и недобрым словом вспомнил Ивана Сергеевича: хорошо,
что взял его машину!
И плохо, что за десять дней ожидания он не то что не приехал, но даже и
весточки не послал. Русинов за это время трижды ездил в Ныроб на почту (но
как будто за свежим хлебом)- ни телеграммы, ни письма. Условились, что
писать он будет от имени бывшей жены... Вторая посланная Ивану Сергеевичу
телеграмма была короткой: "Обеспокоен молчанием. Как здоровье Алеши. Есть
змеиный яд. Саша". Если первая телеграмма не дошла по какой-нибудь причине
либо Иван Сергеевич не приехал за ней на дачу к бывшей жене, то, получив
вторую, Алеша сам должен был отвезти ее в Подольск и в случае каких-то
неожиданностей ответить отцу заранее условленной телеграммой.
Тут же- полное молчание! И это больше всего омрачало и дорогу, и весь
предстоящий поиск Кошгары, на которую Русинов возлагал свою очередную
надежду.
От одного упоминания этого названия уже было "горячо". Так горячо не
было, даже когда он открыл для себя закономерность "перекрестков Путей":
карта при всей ее заманчивости являлась все-таки чисто теоретическим
изобретением и требовала несколько лет работы, чтобы сопоставить ее
важнейшие предпосылки с исследованиями на местности. Для этой цели нужно
было создавать отдельный институт. В одиночку же, вооружившись лопатой и
ломом, можно получить лишь такие результаты, как после раскопок на пасеке.

Закономерность существования астральных мест, которые знали древние арии и
благодаря которым сложилась особая, Северная цивилизация, была открыта
Русиновым практически за кабинетным столом. Далее требовалось проверять
выводы и уточнять систему доказательств, но уже непосредственно в этих
астральных местах. Русинов успел съездить куда поближе - в Новгород, Изборск
и Белозерск, куда сели княжить варяги Рюрик, Трувор и Синеус. Они прекрасно
знали, в какие города следует сесть, чтобы в руках оказались все нити
управления государством. Беспорядок на Руси начался оттого, что правившие
князья утеряли знания, а значит, и потеряли способность управлять. Они
оказались незрячими в мире путей и перекрестков, или, как тогда называли
слепых, темными, а для светлой Руси требовались Светлейшие князья. "Варяг",
а первоначально "варага" означало буквально "движение между небом и землей".
Карта "перекрестков" была журавлем в небе, но синицей в руке являлась
Кошгара. Только в чьей, если в прошлом году в том районе побывал Савельев?
До Большого Кикуса они доехали без особых приключений, затем по мосту
переехали вспухшую реку Березовая, и вот тут-то началось. Дорога ныряла с
холма на холм, а в каждом распадке гудели потоки. Отсыпанное камнем полотно
не размывало, но вода, устремляясь с гор в Колву, катилась поверху, и чем
дальше, тем глубже становились эти временные речки. Напитанная влагой,
морена изливала сейчас из своего чрева многие тысячи ключей и родников,
которые собирались в пересохшие еще весной русла, и потоки воды казались
неестественными, потому что вокруг было сухо и светило яркое солнце.
Оставалось километров двадцать пять, когда Русинов, форсируя очередную
речку, въехал на середину и мотор вдруг заглох. Корпус машины загудел от
напора воды, под ногами в кабине забулькало. Русинов открыл капот - лопасти
вентилятора захватили воду и забрызгали свечи зажигания, высоковольтные
провода и крышку трамблера. Он дал тряпку и попросил Ольгу протереть воду, а
сам открутил вентилятор. Двигатель зачихал, заискрил и все-таки запустился
на трех цилиндрах. Выхлопная труба бурлила, как реактивная. Ехать вперед
нечего было и думать - поток был еще глубже, дорога шла под уклон. Русинов
включил заднюю передачу и с натугой выехал на сухое. Спрыгнув на землю,
обошел машину: отовсюду текла вода...
- Ну что, загораем? - невесело усмехнулся он. Ольга радовалась солнечному
дню и ничуть не расстраивалась, наоборот, повеселела, ибо всю дорогу
настороженно молчала. Несколько раз Русинов пытался разговорить ее,
спрашивал об отце, о Варге; она же отвечала нехотя и отворачивалась, глядя
сквозь окошко дверцы с опущенным стеклом. Она равнодушно взирала на мощные
потоки, даже когда машину заносило при переездах, а тут, выпрыгнув из
кабины, сразу же побежала к речке. Похоже, не боялась ни воды, ни огня...
- Почему бы и не позагорать? - ухватилась она, бродя босой по
мелководью.- Когда еще придется? Несмотря на вьющихся комаров, Ольга
разделась и решительно улеглась на песчаный холм у дороги: вокруг все было
изрыто бульдозером - видимо, часто ремонтировали размытое полотно. Русинов
походил взад-вперед, поглядывая в лесной просвет дороги,- пусто и тихо
кругом...
- Что вы ждете, господин полковник?- спросила она,- когда Ольга
обращалась к нему подобным образом, это означало, что у нее ироничное
настроение, готовое в любой момент скатиться к сарказму.
- Может, лесовоз пойдет,- проронил он.- Перетащил бы...
Она перевернулась на живот и подперла голову руками. Ее белесые волосы
рассыпались по плечам и лицу.
- Куда вы так торопитесь? Посмотрите, какое чудесное солнце, какой
воздух! Схлынет потоп- переедем сами! А лесовоза все равно сегодня не
дождетесь. Сначала проедет ремонтная бригада. У нас всегда после дождей так.
- Когда же схлынет этот потоп?
- Может, к вечеру, а может, через неделю,- она уже начинала издеваться
над его беспокойством.- Вода стечет, обратится в пар, поднимется в небо и
вновь прольется Дождем... Круговорот воды в природе, слыхали?
Русинов вспомнил Авегу. "Время бежит, вода бежит, человек бежит..." И
вдруг как бы остановил себя, затормозил мысли, убегающие вперед дороги.
Повинуюсь року!
- Где наша не пропадала! - Он скинул рубашку.- Только давайте съедем с
дороги. Чтобы на глазах не торчать.
- Вы что, глаз боитесь?- сгоняя комаров со спины, спросила Ольга.- Я
давно заметила: вы ведете какую-то скрытную жизнь. Это что, характер? Или
некие другие причины?
- Другие,- подтвердил Русинов.- Есть несколько способов показать
окружающим, что ты умный. Первый - глубокомысленно молчать; второй- это, как
я, изображать скрытную жизнь и быть болтливым. Давайте съедем все-таки?

- Ну, давайте,- неуверенно согласилась она.- Только это вряд ли поможет.
У нас же как в нормальной деревне: подумаешь что-нибудь сделать - уже все
знают.
Ольга подобрала свою одежду, села в кабину. Русинов запустил двигатель -
один цилиндр по-прежнему не работал,- свернул с дороги и заехал в лес,- нет,
тут действительно ничего невозможно скрыть - на вскопанной бульдозером земле
остался глубокий яркий след.
- У меня тоже такое ощущение,- сказал Русинов, продолжая прежний
разговор.- Только не пойму, в чем дело. Всюду чудится, будто подглядывают.
- И подглядывают,- подтвердила Ольга, устраиваясь на песке.- Мы с папой в
прошлом году поехали за черникой. А с ним ездить невозможно! Он пока весь
Урал не объедет, не успокоится. То в одно место попутно заглянет, то в
другое... Вот и докатились, что нас чуть не арестовали. Я ему говорила -
кто-то везде за нами смотрит! Не поверил... Выскочили какие-то двое с
автоматами и на нас. Проверка документов! Это в лесу-то, в горах! А папа на
них! Представляете, у моего папы какие-то бичи требуют документы?! На вид -
бандюги настоящие. Один смотрит на меня, и вижу, у него глаз разгорается...
Ну, тут папа качнул свои права - они красные корочки показали. Папа им свои
показал, так и разъехались.
- Это была служба безопасности,- объяснил Русинов.- КГБ.
- Нет, не КГБ,- возразила она.- Папа сказал, какая-то охрана. Геологов
охраняли. Будто они искали урановые руды... Потом у них человек потерялся,
это Зямщиц. Папа месяца полтора по горам ходил, затаскали его, бедного... А
нынче зимой папа нашел его следы.
- Вот как! - изумился Русинов и сел.
- Зямщиц стал снежным человеком.- Ольга нарисовала на песке след босой
ноги.- А может, ивановцем... Это которые ходят голыми по снегу и водой
обливаются. Потом некоторые охотники эти следы видели. Папа сообщил, и тут
же прилетел вертолет. Целый день летали: следы есть- Зямщица нет. А весной
такое началось! Стал за женщинами по лесу гоняться. Они березовый сок
собирали. Папа устроил засаду и поймал его.
- Поймал?!
- Почти поймал, только скрутить не смог. Он ему все руки искусал и
вырвался. Зато теперь точно известно, что это Зямщиц. Только он сумасшедший,
по вашему профилю... Волосами оброс, черный, страшный. Ходит, как зверь.
Подкрадывается к человеку сзади и - хвать его!
Ольга схватила его за шею и повалила на песок, прижала коленом.
- Не страшно?
- Это что, сказка? - спросил он.
- Сказка - ложь, да в ней намек,- продекламировала она.- Добрым молодцам
урок. Мне просто жалко вас.
- С вашим Зямщицом я найду общий язык,- сказал Русинов.- Он же по моему
профилю.
- Не в этом дело... Вы упертый человек,- она побежала к машине и принесла
мазь от комаров.- Намажьте мне спину. Съели!
Он бережно стряхнул песок с ее спины, растер мазь на своих ладонях и так
же бережно огладил плечи, лопатки и взволновался от прикосновений. Ольга
заметила это, сказала холодно:
- Не увлекайтесь, господин полковник. Русинов вытер остатки мази о свою
кожу и лег лицом вниз.
- Упертый, надо понимать, плохо?
- Не знаю,- проговорила она.- Всю жизнь вижу целеустремленных людей.
Папа, мама- все... Даже в институте не везло. Конкурс бешеный, и потому
четверть было одержимых. Остальные, правда, балбесы... а их меньше, но они
виднее. Стала работать- тоже. Вот и сама становлюсь... Так хочется просто
жить: лежать на песке, смотреть в небо, слушать, как шумит речка и поют
птицы... Жалко до слез, знаю ведь, никогда не будет такой жизни.
- Почему?
- Потому что все вокруг что-то ищут,- она перевернулась на спину и стала
смотреть в небо- глаза стали глубокими и голубыми.- Тихая поисковая истерия.
"Тарелочники" - пришельцев, геологи - уран, папа - преступников. И снежных
людей ищут, славы, денег... А я еще помню времена, когда у нас тут было
тихо, как-то сказочно, таинственно, как у Бажова. И можно было просто
жить...
- А дядя Коля что ищет? - спросил он.
- Не знаю что, но ищет всю жизнь.
- Почему его Варгой называют?
- Не знаю... Прозвище такое,- она приподнялась на локте.- Опять допрос?
Иногда смотрю на вас и думаю - шпион. Все время что-то выпытываете, даже
подглядываете. Что вы ищете? Не отдыхать же приехали, не рыбу ловить,
правда?
- Правда,- признался Русинов.
- И эта Кошгара не особенно-то вам нужна...
- Нужна, но не особенно.
Ольга села и огляделась по сторонам с какой-то тоской, подступающей, как
слезы. И вдруг предложила:
- Давайте искупаемся, что ли?

Вода напоминала жидкий лед, перехватывала дыхание и обманывала дважды
искрилась жарко на солнце и скрадывала свою глубину. Русинов улетел с
головой, обжегся и, вынырнув, потянулся к берегу. А Ольга в середине потока
помчалась мимо него - впереди был небольшой плес с тихой водой, а за ним
глухо шумел водопад. Он оттолкнулся и устремился за Ольгой.
- Вам долго нельзя! - крикнула она.- Выходите на берег!
Русинов послушно выбрался на камни, а она еще плескалась на середине
плеса - и верно, рыба белуга... Наконец подплыла к берегу, стремительно
вылетела из воды и, вскинув руки, подставилась солнцу.
- Грейтесь,- стуча зубами, проговорила она.- Впитывайте солнце.
Ее белая ознобленная кожа медленно расправлялась, розовела и начинала
светиться изнутри, а капли воды, стекавшие по телу, замирали голубоватыми
искрами.
- Сияющая! - любуясь ею, но откровенно проронил Русинов.- Искристый
хмельной напиток...
Она легко сделала кульбит и оказалась перед ним. Посмотрела в глаза,
словно хотела уличить во лжи, но даже не съязвила, чего он ожидал. И вдруг
рассмеялась ему в лицо, выбежала на песок и легко покатилась, вытянувшись в
струну. Замерла лицом к небу.
"Повинуюсь року!" - воскликнул он про себя и опустился на колени возле
Ольги.
- Хотите есть?- неожиданно спросила она.- Я уже умираю от голода!
Она была непредсказуема; в ней уживалось одновременно все - романтика и
практичность, строгость и бесшабашность, огонь и вода. Если бы сейчас, в эту
минуту они расстались, Русинов бы заболел ею и ходил потерянный, получумной,
разбитый. Но она была рядом, и впереди еще было время, и эта его
влюбленность горела, как спичка в пальцах. Он внутренне боялся, что догорит
и обожжет руки, знал, что так случится рано или поздно, потому что слишком
хорошо себя знал. Он действительно всю жизнь что-то искал. И влюблялся-то
всегда для того, чтобы тут же расстаться, а потом ходить и искать.
С точки зрения медицины это состояние можно было отнести к слабой форме
мазохизма, когда человеку доставляет удовольствие страдать. Но это был
исконный, пришедший из глубокой древности, национальный характер. Какой же
ты русский, если никогда не жаждал пострадать? Иван-царевич только потому и
бросил лягушачью кожу в огонь...
Но сейчас ему так не хотелось, чтобы пересыхала эта речка, закрывшая
путь, чтобы появлялись здесь какие-то люди и чтобы сгорел этот яркий огонек
в руке...
Они накрыли себе стол прямо на песке, подстелив кусок целлофановой
пленки. После долгих дождей не хотелось уходить с солнца, и оно, не жаркое
возле воды, совсем не жгло и лишь нагревало землю. Перетряхивая рюкзак,
Русинов нашел радиомаяк, и он, как черный знак, вдруг напомнил ему реальную
действительность: не отвлекайся, парень! За тобой всюду глаз... Сначала у
него мелькнула шальная мысль - выбросить "шпиона" в реку, однако потом он со
злорадством упрятал его в свинцовый чехол и бросил в карман рюкзака. Пусть
никто в мире не знает, где он сейчас, с кем и какие мысли приходят в его
голову. Он не хотел показывать радиомаяк Ольге, но она, всевидящая, заметила
его манипуляции и проявила неожиданное любопытство:
- Что это такое? Покажите!
- Шпионская штука,- признался он и достал из кармана тяжелый ком свинца.-
У вас наградили. Как лучшего шпиона!
Ольга открыла футляр, извлекла радиомаяк, повертела в руках:
- И что делает сейчас эта штука?
- Передает сигнал,- объяснил Русинов.- А локаторщик сидит и снимает
пеленг. И докладывает начальству, что мы с вами купаемся, загораем на берегу
безвестной речки и ждем, когда спадет вода. И что у вас- золотые волосы на
солнце и очень красивая фигура, но отчего-то печальное лицо.
- За вами следят?
- Но ведь и за вами следят!
- А выбросить ее нельзя?
- Можно,- проронил Русинов.- Да пока не нужно. Чего доброго, припрутся
сюда глянуть, куда это я делся.
Он заключил радиомаяк в свинцовую камеру и спрятал. У Ольги как-то сразу
пропал аппетит. Она принесла с речки пластмассовую бутыль воды, попила и
стала медленно проливать на песок. Вода уходила почти мгновенно.
- Кто вы? - спросила она просто.-- Не могу понять.
- Я и сам не могу понять,- признался он.- Психодиночка... Пришельцы все
парами ходят, компанией, геологи с охраной. А я один. И получается так, что
для всех опасен. Для вас в первую очередь.
- Для кого - для вас?
- Кто здесь живет... Для Петра Григорьевича, для дяди Коли. Да и для вас.
Я виноват в том, что весь этот регион находится под негласным наблюдением
Службы безопасности.
- Вы меня интригуете или это правда? - Она вылила остатки воды и начала
строить песчаный домик.

- Я работал в Институте, который занимался поиском сокровищ на Урале,-
сказал Русинов.- Это был закрытый Институт, секретный.
- Сокровищ? Интересно... А какие тут могут быть сокровища?
- Вар-Вар... Слыхали?
- Нет,- промолвила Ольга.- Это что-то из области бажовских былей?
- Примерно да,- согласился он.- Только Бажов наложил древние предания на
Петровские времена.
- И вы теперь ищете сокровища Хозяйки Медной го-ры?
- Раньше ее называли Валькирия,- объяснил Русинов,- или Карна.
- Но Валькирии - это же воинственные девы! - изумилась она.- При чем
здесь сокровища?
- Так их называли в эпосе. А если извлекать из него рациональные зерна,
то назначение этих дев несколько иное. Во время оледенения люди не ушли
отсюда, а спустились жить в пещеры. Здесь было целое пещерное государство,
подземное царство. Поскольку мужчины гибли, то возник матриархат...
- Это скучно,- вдруг сказала она.- Не извлекайте рациональных зерен. И
вообще, давайте забудем эту тему!
Мне теперь все ясно. Когда вы состаритесь, станете точной копией Петра
Григорьевича.
- Вот как? - рассмеялся он и вспомнил запуск "летающих тарелок", однако
не стал открывать секрета.- Куплю себе дельтаплан и буду летать!
- Шею не сверните! - заметила Ольга со знакомой тоскующей ноткой.-
Кстати, как спина?
- Всякая болезнь как любовь: если о ней забыл, значит, все прошло,-
серьезно заключил он.
- А вы любите свою жену? Или прошло?
- У меня нет жены. Я свободен!
- Это называется территориальный холостяк.
- Нет, правда,- улыбнулся Русинов.- Мы давно развелись, живем в разных
местах... И как только разъехались, обоим стало хорошо.
Если она смотрела в глаза, то как-то особенно, профессионально, как врач,
определяющий диагноз по цвету и состоянию радужной оболочки.
- Зачем вы обманываете? Я не понимаю мужчин, которые обманывают для того,
чтобы поухаживать за женщиной. Какой смысл в этом? Желание показаться чище,
привлекательней? Но чище было, если бы вы сказали правду. И тогда ваш...
предмет не станет обольщаться...
- Я вам говорю правду! - слегка вскипел Русинов.- Почему вы не верите?
Ольга разломала, разворошила построенный песчаный домик-пещеру,
утрамбовала песок, но тут же начала строить заново.
- Перед отъездом Петр Григорьевич предупредил меня... чтобы я проявила
осторожность. Он даже стал бояться, не хотел отпускать с вами.
- Интересно! То сам подталкивал, то стал оберегать! С чего это вдруг?
- Узнал, что вы женаты и очень любите свою жену.
- От кого?- засмеялся он.- Да как можно узнать об этом? Он что, в душу
мне заглянул?
- Может, и в душу... Когда вы ездили в Ныроб, он сказал мне... Вы же
посылали жене телеграммы?
- Посылал, но откуда это известно Петру Григорьевичу? - насторожился
Русинов.- Я ему не говорил!
- Откуда-то узнал. И сказал,- песок под ее руками уже подсох и
рассыпался.- Но все-таки посылали?
Русинов взял бутылку, сходил на речку и набрал воды. Почти всю вылил
Ольге под руки, остальное- себе на голову.
- Кругом глаза и уши! Полный контроль! Ничего не скроешь!
- Я же говорила... Наверное, потому, что вы опасный человек.
- Боитесь меня?
- Боюсь,- не поднимая глаз, проронила она.
- Правильно делаете! - Он сел за ее спиной и тоже начал рыть песокпросто
яму.- Я причинил тут всем большой вред. Но клянусь, больше не
причиню! Готов просить прощения, только не знаю у кого. Дурацкое состояние,
когда приходится оправдываться!
- А вы не оправдывайтесь,- посоветовала Ольга.- Живите, и все.
После сильных дождей, когда казалось, земля уже не принимает влаги, песок
успел просохнуть на глубину ладони всего за сутки. Яма превращалась в
воронку.
- Живите, радуйтесь,- продолжала она натянуто-веселым голосом.- Смотрите,
вода бежит, солнце светит, птицы поют, комары...
- Хотел вызвать сюда своего друга,- признался Русинов.- Мне одному сейчас
не разобраться... Я никому здесь не доверяю, кроме вас. Но вы боитесь и тем
более не верите. А это лето очень важное, может, нынче все и решится! Вот
приедем к вашему отцу, он тоже не поверит. Потому что я передам ему банку с
вербным медом.
- При чем здесь мед?- Ольга развернулась к нему.- Вы не перегрелись?
- При том, что мед - моя визитная карточка,- объяснил он.- Одну такую
банку я уже свозил в Ныроб, учителю Михаилу Николаевичу.

- Ну и что? Я его знаю...
- Ничего... Он выдал рекомендации отправить меня с пасеки к вашему отцу,
выслать как опасный элемент. Ваш отец получит вербный мед и сразу поймет,
как со мной поступить.
- Не может быть! Михаил Николаевич очень честный и интересный человек! У
него восемь детей!
- Конечно, честный! У плохих людей столько детей не рождается,- заключил
Русинов.- Только я здесь - лишний. И от меня хотят избавиться. Потому что
знают, кто я, где работал и чем занимался.
- Я теперь понимаю, почему Петр Григорьевич попросил меня не подпускать
вас к дяде Коле,- неожиданно проговорила Ольга,- и вообще, присматривать за
вами...
- А папа запретил упоминать имя Авеги!
- Знаете что! - Она подскочила.- Мы сейчас съедим этот мед!
И не дожидаясь ответа, побежала к машине. Через минуту вернулась с банкой
в руках.
- Хочу меду! На пасеке не хотела, а сейчас хочу! - Она открыла банку,
понюхала.- Как его много- на дух не надо, а когда мало, он такой вкусный!
Берите ложку!
Вдвоем они едва осилили треть банки. Больше не влезало. Борода у Русинова
слипалась, а у Ольги блестели грудь и купальник. Они ели, смеялись и
нахваливали "визитную карточку".
- Мы не лопнем? - спросил Русинов.
- Нет! Только воду холодную пить нельзя... У меня идея! Мажьте меня
медом!
- Зачем?
- Ничего не понимаете. Это же маска! Полезно для кожи!
Он с удовольствием обливал ее медом из банки и растирал по телу. Она
смеялась, доверчиво подставляясь под его руки.
- А теперь я вас оближу! - заявил он, когда Ольга была в меду с головы до
ног.
- Извращенец!- крикнула она и помчалась по песку.- Развратник!
- От извращенки слышу! - Он побежал за ней, догнал и схватил за руку. Но
Ольга выскользнула и покатилась по песку.
- Вот теперь облизывайте на здоровье! Русинов лизнул ее руку, отплевал
захрустевший на зубах песок.
- Не вкусная?! Какое горе! Сладкая, а не оближешь!
- Значит, буду смотреть на вас и облизываться. Ольга привстала и
погрозила пальцем:
- Но если вербный мед- плод вашей, скажем, не совсем здоровой фантазиибудет
стыдно перед папой! Вам будет стыдно!
- Пусть уж лучше будет стыдно! Он начертил на песке таинственный знаквертикальная
линия с четырьмя точками.
- Вот еще один плод фантазии... Видели где-нибудь?
- Видела,- она пожала плечами.- Знак снежного человека.
- Вы уверены?
- Мне один человек говорил,- призналась не сразу она.- Правда, немного
прибабахнутый... Они по этим знакам ищут снежных людей.
Русинов не стал ничего объяснять, стер знак и лег на это место, лицом к
небу. Ольга долго молчала, перебирая пальцами песок, затем решительно
перевернулась, подставившись солнцу.
- Да ну их всех! Сплошная клиника! Я только солнышку верю!
А вечером они оба жестоко страдали от этой доверчивости. Сначала на
плечах, спинах и бедрах появились краснота и легкое, даже приятное жжение.
Они последний раз выкупались уже на закате, чтобы успеть обсохнуть, и тем
самым на некоторое время приглушили солнечный ожог. Ночевать решили в
машине: Ольга опасалась, что ночью придет Зямщиц. Русинов постелил Ольге на
откидной кровати, а сам устроился на коробках рядом, раскинув палатку. Пока
еще двигался, ощущал лишь плечи и лопатки - палило от прикосновения одежды.
Но стоило лечь, как огонь покатился по всей спине. Он потерпел несколько
минут, не подавая виду, и начал раздеваться. Ольга еще крепилась: мед
все-таки защитил кожу и оттянул проявление ожога.
- Я спалился,- наконец признался он и сел.- Кажется, пошел волдырями.
Она включила свет, осмотрела его, достала крем и густо намазала спину.
- А мне хоть бы что,- Ольга ощупала свои плечи.- Чуть-чуть только. Я же
уралочка, меня солнце любит.
С полчаса Русинов лежал на животе, ожидая, что боль утихнет, да не тут-то
было! Пожар разгорался сильнее, и, кажется, поднималась температура.
- Пойдем купаться? - вдруг предложила Ольга.- Холодная вода помогает...
Она не хотела признаваться, но когда возле воды скинула майку, Русинов
увидел множество мелких пузырьков. Ледяная вода моментально остудила огонь и
сняла боль. Окунувшись и отмахиваясь от комаров, они прибежали к машине и,
мокрые, дрожащие, улеглись. Минут пятнадцать было совсем не плохо, и
Русинову уже начали приходить мысли, навеянные тихой очаровательной ночью.
Он потянулся и достал руку Ольги, замер, перебирая тонкие, безвольные
пальчики.

- Верить никому нельзя,- внезапно упавшим голосом проронила она. Русинов
смешался и отпустил ее руку. Ольга застонала и села на краешек кровати.
- Сама виновата...
- О чем вы, Оля? - одними губами спросил он.
- Сгорела... Доверилась солнцу. Это от жадности. Русинов выдавил на нее
весь тюбик, но крем был обыкновенный, для рук, и почти не помогал. Они
сбегали на реку и искупались еще раз, а Русинов попутно принес канистру
воды. Сначала кропили ею друг друга, потом начали мочить полотенца и
прикладывать к обожженным местам. Среди ночи Ольга неожиданно рассмеялась, и
он решил, что у нее начинается болевой психоз, истерика. Хотел уже надавать
по щекам, но Ольга уняла смех и с трудом выговорила:
- Кому-нибудь рассказать... как мы с вами... ночевали... Ой, не могу!..
Холодного и мокрого полотенца хватало минут на десять, потом его
приходилось переворачивать обратной стороной либо мочить. Русинов начал
забывать о своей боли, а может, оттого, что все время двигался, жжение
пригасло и в голове посвежело. Он догадался принести из кабины и включить
вентилятор. Поток воздуха, направленный на Ольгу, слегка задул пожар. Она
задышала легче и расслабилась.
- Это оно из ревности с нами так... Чтобы и мыслей не было.
- Кто - из ревности?
- Солнце. От него не спрячешься и ничего не спрячешь. Русинов выжал над
ней поролоновую губку, воздушная струя распыляла брызги, и Ольга тихо
смеялась от блаженства. Постель ее давно промокла, но от этого было
прохладно и хорошо...
А ближе к утру у нее начался озноб. Он помог ей всунуть ноги в спальный
мешок и застегнул его, оставив спину открытой. Ольга согрелась и затихла.
Русинову показалось, что она уснула, однако через некоторое время нащупала в
темноте его руку, подложила себе под щеку и попросила сонным голосом:
- Расскажи мне сказку. Только со счастливым концом.
- Я тебе уральскую сказку расскажу,- сказал Русинов.
- Уральские я все знаю,- пробормотала Ольга.
- Эту ты не знаешь...
- Ну, хорошо... А ты сочиняешь сказки? Русинов рассказал ей, как
заблудилась в горах семилетняя девочка Инга и как ее вынес на плечах
Данила-мастер. И как потом они через одиннадцать лет встретились у камня со
знаком, пошли к Карне- Хозяйке Медной горы, спросили благословения и
поженились.
Ему тоже хотелось, чтобы эта сказка была со счастливым концом.

12

После отъезда Русинова на Урал Иван Сергеевич Афанасьев затосковал. Он
представлял себе, как Мамонт сейчас бродит по горам в самых перспективных
для поиска районах и щупает "орехом" неуловимые для других приборов белые
пятна "перекрестков Путей", копает морену, ищет ушедшую в небытие землю и
камни, ночует у костров, дышит сладким уральским воздухом и над головой у
пего шумят лишь сосны. Жена сразу же заподозрила неладное, но пока молчала,
потому что он еще не вытаскивал с антресолей свои рюкзаки, рыболовные снасти
и альпинистское снаряжение.
Несколько дней Иван Сергеевич исправно присматривал за квартирой
Русинова, ездил к его бывшей жене на дачу, чтобы узнать, нет ли вестей с
Урала, однако понимал, что таким образом никакие "тылы" Мамонта он не
обеспечит и надо бы заняться делом более достойным. Помочь Русинову из
Москвы можно только информацией о положении дел в савельевской фирме
"Валькирия". Он не знал, где она располагается (как потом выяснилось- на
территории бывшего Института), и поэтому полистал записные книжки, отыскал
адрес и поехал к Савельеву домой, прихватив бутылку коньяку.
Они были очень хорошо знакомы, правда как начальник и подчиненный: Иван
Сергеевич работал руководителем сектора "Опричнина" и занимался поиском
сокровищ и библиотеки Ивана Грозного, когда к нему прислали "молодого
специалиста" Савельева, имеющего историко-архивное образование. Через два
года из него и в самом деле вышел неплохой специалист и хороший исполнитель.
Однако на том они и расстались, поскольку Иван Сергеевич перешел в
лабораторию "Валькирия" главным специалистом по геофизическим работам.
Савельев встретил его радушно, замахал руками на коньяк, привезенный
Иваном Сергеевичем, и достал из бара двухлитровую початую бутыль
"Наполеона". Посидели, повспоминали прошлое, но едва коснулись настоящего,
как Савельев потерял интерес к собеседнику, прикрывая это поздним часом,
завтрашним ранним подъемом и кучей хлопот. Иван Сергеевич не любил, когда
его выставляли, и потому решил заинтересовать бывшего ученика.
- Возьми меня консультантом,- предложил он.
- А пойдешь? - не поверил Савельев.
- Почему бы нет? - усмехнулся Иван Сергеевич.- За хорошую зарплату пойду.
- Что-то мне не верится,- смутился ученик.- Многие же бывшие в Институте
считают мою фирму... как бы выразиться... некомпетентной. А иные вовсе
говорят - Россию шведам продаешь.

- Да пусть языки почешут, а мы поработаем.
- Слушай, Сергеич,- обрадовался он,- тебя Бог послал! У нас нынче затык
мощный. В прошлом году полмиллиона долларов ухлопали, да еще человека
потеряли. Нынче шведы и деньги жмут, и сами хотят в экспедиции поработать. А
зачем мне контролеры? Я Россию не продаю!.. А зарплату тебе дам по
способностям. Пять тысяч баксов!
- Годится,- одобрил Иван Сергеевич.
- Приступить можешь хоть завтра!- ковал железо Савельев.- Кабинет отведу,
секретаршу... Но оформлю недели через две. Кандидатуру обязательно нужно
согласовать со шведской стороной. Но это формальность. Они будут "за". Ты же
старый спец! А то тоже начинают губами жевать, мол, почему в фирме нет
никого из прошлой "Валькирии"...
- Нет уж, брат! - отрезал Иван Сергеевич, усмиряя пыл.- Как оформишь, так
и выйду. Я не люблю на птичьих правах.
Он собрался уходить: ночью гаишники проверяют водителей на запах и надо
успеть проскочить в Подольск до двенадцати.
- Ладно,- нехотя согласился Савельев.- Я попробую ускорить
согласование... А ты просто так приезжай ко мне! Адрес старый.
Возле двери он вдруг спохватился, замялся, но, похоже, не захотел
говорить о серьезных вещах на пороге.
- Ну, говори, говори,- подбодрил Иван Сергеевич.
- У тебя какие отношения с Мамонтом?
- Какие?.. Да в общем-то никаких. Русинов - отрезанный ломоть. Он к тебе
не пойдет.
- Знаю, что не пойдет,- отмахнулся Савельев.- Да и я его не хочу. Онтеоретик
больше, а мне практика нужна. Ты не знаешь, куда он поехал?
Скрывать не было смысла.
- Куда... На Урал! Выпросил у меня "уазик" и сорвался.
- В какие районы - не сказал? Иван Сергеевич погрозил пальцем:
- Это уже консультация, брат! А я еще не оформлен. Ты из меня сейчас
ипформашку вытянешь и ручкой сделаешь. На хрена я тебе нужен-то буду?
- Извини, Сергеич,- развел руками Савельев.- Я без всякого умысла. Просто
мне до зарезу нужна информация. Вопрос экспедиции решается.
- До встречи! - сказал Иван Сергеевич и ушел.
Отчасти это была игра с огнем. Морочить голову Савельеву можно
месяц-другой. Потом он раскусит игру, и за эти баксы какая-нибудь Служба
оторвет голову. Важно было узнать, сядет ли нынешняя "Валькирия" на "хвост"
Мамонту и как плотно. Выходило, что уже садится и делает на него ставку. Из
Русинова хотят сделать "паровоз", который привезет пассажиров к "сокровищам
Вар-Вар". Потом его загонят в тупик и потушат котел. Так уже было в
Цимлянске...
Этот Цимлянск всю жизнь не давал Ивану Сергеевичу покоя. И тут, обнаружив
схожесть ситуации, он решил кое-что уточнить и по хазарскому золоту. Уж
очень подходящее было время! Бывшие контрразведчики, резиденты и агенты
разведуправления вдруг начали откровенничать, раскрывать государственные
тайны и тем самым зарабатывать не только популярность, но и капитал, те
самые "лимоны" в рублях и валюте. У Ивана Сергеевича был очень давний
знакомый- отставной генерал КГБ, который когда-то, имея высокую должность,
курировал Институт и участвовал в обеспечении безопасности на Цимлянском
водохранилище. Генерал жил в кагэбэшном доме возле чилийского посольства,
где первый и нулевой этажи занимал один из объектов Третьего спецотдела
Министерства финансов СССР. Именно сюда свозилось все серебро и золото,
найденное Институтом, и не только им. Здесь его сортировали, изучали, чтобы
потом отправить по местам назначения. Савельевская фирма, цепляясь за
Русинова, одновременно сама могла служить чьим-то "паровозом", не ведая
того. Двойной тягой они могли вытянуть на Урал каких-нибудь новых
"мелиораторов", и даже не шведов, которые вкладывают денежки. Ивану
Сергеевичу хотелось выяснить хотя бы предполагаемую природу тех, кто,
внимательно наблюдая за поисками, сидит в "бронепоезде" на запасном пути и
имеет орудия корабельных калибров и дальнобойности, А поняв загадку
существования "мелиораторов" и среду их обитания, можно было уже
смоделировать ситуацию и устроить грандиозную провокацию: "отыскать"
"сокровища Вар-Вар" и вытравить их из засады, вызвать из небытия в реальный
мир.
Иван Сергеевич знал генерала, когда он еще был подполковником, необычайно
подвижным, веселым и обаятельным человеком. Звали его Валерий Николаевич
Исаев, что, впрочем, было сомнительным, поскольку в КГБ он пришел из
"нелегалов" внешней разведки и наверняка жил под чужим именем. В ранней
молодости он когда-то окончил зубопротезный техникум, и когда в Цимлянске у
Ивана Сергеевича разболелся зуб, то Исаев вызвался его удалить и сделал это
блестяще с помощью обыкновенных бокорезов. Тут же они и познакомились и
разговорились, да еще в качестве наркоза выпили спирту. Исаев признался, что
в "нелегалах" он держал частный зубопротезный кабинет в одной из
Скандинавских стран, очень просто дергал и вставлял зубы иностранцам и
хорошо зарабатывал. Потом о нем говорили, что он, даже будучи генералом, все
еще при случае рвал больные зубы, и особенно женщинам, поскольку делал это
весело, изящно и совершенно безболезненно.

Отставной генерал не признал своего давнего пациента только из-за
декадентского облика. Его смутили веникообразная борода и длинные волосы, но
стоило Ивану Сергеевичу спрятать все это под воротник рубашки и берет, как
Исаев приставил палец к его груди и выпалил:
- Афанасьев! ...Иван ...Сергеич! По Цимлянску, по Институту!
Он оставался таким же живчиком, как прежде, только постарел, выцвел и от
старости к его веселости добавилась какая-то тоскливая вялость. Генерал
писал мемуары о своей работе в семидесятые годы по обезвреживанию
контрабандистов-антикваров и совершенно не трогал своего "нелегального"
периода: видимо, полагал, что это - государственная тайна. А тема о
контрабандистах была насущная, проходная во все времена, поскольку
контрабандист, он и в Африке контрабандист. Ивану Сергеевичу он обрадовался,
поскольку все лето жил в городе один и сторожил квартиру: молодые члены
семьи уезжали на дачу. В старости, кроме всего, он стал воинственным и сразу
показал гостю тяжелый именной маузер:
- Пусть только сунутся! Я старый, мне нечего бояться. А рука крепкая и
глаз ничего. Из десяти патронов девятерых уложу на месте.
- А последний патрон? - спросил Иван Сергеевич.
- Последний - как водится! - приставил маузер к виску.
- Кто беспокоит-то тебя?
- Не знаю! - откровенно признался генерал.- Орут под дверью- убийца,
людоед! Пишут на двери... А какой я убийца? Вынудят, так придется, потому
что милиция не реагирует. Внук-то в чем виноват? Так и внука тиранят! Потом
он немного успокоился, потому что начал читать главы из мемуаров.
- Ты бы о Цимлянске написал,- посоветовал Иван Сергеевич.- Интересное
дело было! Помнишь, молодые были, неженатые...
- Это ты был неженатый, а у меня... в одной Скандинавской стране остались
жена и дочка... Да,- загрустил он.- Вот бы посмотреть... Пришлось бросить, а
я их так любил... А они даже не подозревали, кто я, чем занимаюсь...
Его все время приходилось возвращать к теме: генерал на любом эпизоде
мгновенно забывал реальность и уходил в воспоминания. Так у него было
написано и в мемуарах.
- У тебя и в Цимлянске, насколько помню, остались жена и дочка,- заметил
Иван Сергеевич.
Но генералу почему-то о них вспоминать не хотелось, и он лишь покивал
головой, дескать, служба, ничего не поделаешь.
- Дело прошлое, Валерий Николаевич,- начал Иван Сергеевич.- Но скажи ты
мне как мемуарист: что произошло там, в Цимлянске?
- А что там произошло? - невинно спросил он.
- Как что? Нас отставили, нагнали каких-то людей и могилы вычерпали.
Он долго водил глазами по стенам с жалкими обоями: когда-то знаменитый
ловец контрабандистов так и не разжился. Старость была богата лишь
воспоминаниями.
- Тебе это зачем знать?- спросил он подозрительно.- Просто так или писать
собрался?
- Какой из меня писатель? - усмехнулся Иван Сергеевич.- Я в отчетах двух
слов связать не мог...
- Лучше это дело не шевелить,- проговорил Исаев со вздохом.- А то на
старости лет вообще никакой веры не останется. А без веры жить - одного
патрона хватит.
- Понимаешь, грызет меня Цимлянск,- признался Иван Сергеевич.- К
старости-то все сильнее и сильнее. А ответа не нахожу. Расскажи ты мне как
старому товарищу. В болтунах я не значился.
- Не значился,- подтвердил генерал, поскольку знал всех болтунов в
Институте.
- Цимлянское золото хоть дошло досюда,- Иван Сергеевич постучал по полу,-
или мимо проскочило?
- Мимо, Иван, мимо...
- Как это было возможно вообще?- удивился Иван Сергеевич.- Ведь
существовал жесткий контроль, отлаженная система. Ни грамма не уходило. А
тут - тонны! Ничего не понимаю!
- Я всю жизнь прослужил и все думал - понимаю,- сказал генерал.- А тут
перед отставкой посадили меня на сельское хозяйство. Конечно, чтоб на пенсию
отправить. В сельском хозяйстве у нас же черт ногу сломит, порядка не
наведешь... И вот задумался я над одной простой штукой: каждый год треть
зерновых от урожая гибнет, потому что нет элеваторов. И ровно столько мы
каждый год покупаем в Канаде, за валюту. А на эту валюту одногодичной
закупки можно выстроить недостающие элеваторы и не губить своего хлеба, не
брать в Канаде. Стал я копать это дело, а меня убеждают, мол, все это от
русской лени, от бесхозяйственности, от глупости. И заело меня! Одним
словом, залез я не в свое дело, нащупал какие-то странные связи больших
людей социализма с большими людьми капитализма. А делать это нам
запрещалось. И меня в тот же час в отставку. И тогда я понял, что ничего не
понимаю, что в мире творится.
- А разве в Цимлянске ты этого не нащупал? - после паузы спросил Иван
Сергеевич.

- Как тебе сказать,- генерал задумался.- Мне за Цимлянск орден сунули...
Ты вроде тогда тоже получил?
- Получил...
- И я получил... Только обиделся. Вдруг снимают в самый ответственный
момент! И с повышением на новую должность. Как так?- Похоже, он обижался до
сих пор.- Я создал мощную агентурную сеть, прекратил всякую утечку
информации. Я один там владел ситуацией! Меня там беречь надо было!.. И на
тебе, получай "картавого" и свободен... Я еще раньше почуял эту тень.
"Нелегалы" ведь больше за счет чувства держатся. Шутка такая была: если ты
не замечаешь странного поведения окружающих, значит, дурак, а если
замечаешь, то дурак вдвойне, потому что уже поздно и провал обеспечен. Так
вот в Цимлянске я заметил странность, когда ее еще не было. Профессиональный
агент мне сообщает, что на территории зоны наблюдения в разных селах
проживают четыре местных жителя-иеговиста. Секта эта тогда была у нас
запрещена, но моей службы это не касалось. Живут и пусть живут. А через
некоторое время получаю информацию: все четверо в один месяц продают Домики
и уезжают. Казалось бы, баба с возу- кобыле легче, но я сразу почуял:
началось движение! Процесс пошел! Их домики покупают четыре разных человека
из разных концов страны. В том числе двое москвичей. Я их под наблюдение.
Друг с другом вроде бы незнакомы, не встречаются, живут тихо, все уже в
возрасте, члены партии. Надо бы отстать, но чую - горячо! По своей
инициативе сделал проверку и выясняю: до сорок третьего года в разное время
все они работали... знаешь где? Сроду не подумаешь- в Коминтерне.
- Странно! - отозвался Иван Сергеевич.- И не знакомы?
- Представь себе!.. Да это не странность, Ваня, а моя работа,- продолжал
генерал.- Вот потом мне странно стало. Я начинаю оперативную разработку,
пишу рапорт начальнику, а мне отказ: нет оснований. Нюх к делу не пришьешь.
Я на свой страх беру их в оборот, отслеживаю каждый шаг - молодой был,
терять нечего. Через полгода обнаруживаю почтовый ящик, через который они
контактируют. Все! Остальное дело техники! А мне не просто отказывают, но
еще и предупреждают: мол, не суйся, стариков оставь в покое. Когда вы вторую
могилу с золотом откопали, приезжают к старикам сыновья - два молодых
человека, агрономы, и жизнь этой команды заметно оживляется. Агрономы
катаются по всему району - весна, посевная, добывают семена... Коминтерновцы
уже без почтового ящика встречаются, один из них все время шастает в Москву,
вроде бы к внукам. У меня уже из Цимлянска рук не хватает, чтоб его
московские связи пощупать. По старой памяти я оборудовал передвижной
зубопротезный кабинет и поехал колхозникам зубы лечить. Зубы-то ведь не
только у мужиков, но и у агрономов, у коминтерновцев болят. На одного
агронома я посмотрел, в рот ему заглянул, а стариков так всех через кабинет
пропустил: кому пломбу, кому коронку... Что сказать? Служат они все! Только
непонятно кому. Профессионалы... Я тихо выезжаю в Москву, к высокому
начальству, только не к нынешнему, а к своему старому. Разумеется, не в
кабинет- на дачу. Между прочим спрашиваю: как теперь поживает
Коммунистический Интернационал номер три? Его же в сорок третьем
распустили... И узнаю - живет и здравствует, только в новой форме. Эту
организацию никак не пощупаешь, потому что ее вроде бы и нет. Вот так, Иван!
Но я-то ее пощупал, даже в рот лазил, зубы пересчитал. Крепкая организация,
и зубы у нее хоть и старые, но крепкие...
- Значит, хазарское золото уехало делать мировую революцию? - спросил
Иван Сергеевич.
- Уехало, Ваня, уехало,- покивал головой генерал.- Ты успокойся, не думай
больше. Иначе спать перестанешь. А то станут тебе под дверью орать да угрозы
писать... Коминтерн, брат, организация вечная. Для нее ни границ, ни
железных занавесов не существует. V под каким она нынче номером, не узнаешь.
Он вдруг рассмеялся, принял свой воинственный вид и сообщил, что, когда у
него за дверью орут, он достает маузер и поет "Интернационал", громко, чтобы
слышали. Хулиганы думают, что он такой убежденный большевик, и стучат еще
сильнее. А он таким образом просто им мстит и показывает, что знает о них
все и ничего не боится.
- Ты бы взял да написал об этом,- предложил ему Иван Сергеевич.- Сейчас
можно.
- Да написал бы,- вздохнул старый чекист.- Не раз думал... Но старики
меня не поймут, позиции моей не примут, потому что я их веру разрушу. Пусть
уж доживают с верой... А потом знаешь, Ваня, как я сам-то буду выглядеть?
Нынче вон сколько исповедников от КГБ и разведки! Мать их родила, своим
молоком вскормила, а они ее публично режут. Мне стыдно, Ваня, рука не
поднимается. В конце концов, я на свою Родину работал, ей служил...- Он
подумал и с неожиданной откровенностью добавил: - Я в своих мемуарах эту
мысль протаскиваю. Только для умных людей. Они поймут, что главный
контрабандист никогда не может быть пойман.

После визита к генералу Исаеву необходимость внедрения в структуру фирмы
"Валькирия" стала очевидной. Сама ли она является порождением Коминтерна или
не ведая того служит ему - тут бы и старый чекист не разобрался. Но находясь
внутри ее, кое-что можно понять, хотя Иван Сергеевич осознавал, что с
консультантом, даже с самым квалифицированным, о тайных генеральных замыслах
фирмы делиться не станут и советов принимать не будут. На это есть другие
консультанты.
Иван Сергеевич признался жене, что собирается пойти на работу, не
связанную с командировками, и этот компромисс ее на некоторое время утешил.
Через пару дней после разговора с генералом Иван Сергеевич воспользовался
приглашением Савельева и прикатил к нему в офис, который располагался на
территории бывшего Института- за отдельным забором в особняке, где
помещалась лаборатория Русинова. Оказалось, что у "Валькирии" есть своя,
очень серьезная охрана, строгий пропускной режим и режим секретности. А
кроме того, как позже выяснилось, существует своя разведка и контрразведка,
созданные из профессионалов - бывших работников КГБ и "нелегалов", подолгу
работавших за рубежом. Организация была очень серьезная и не походила на
кучку авантюристов-дилетантов. Из лаборатории Мамонта в савельевскую фирму
пришел лишь один бывший сотрудник - Гипербореец-экстрасенс, и это приятно
порадовало Ивана Сергеевича. Однако из Института в "Валькирии" работало
шесть человек - из морского отдела и сектора "Опричнина". Остальные были
люди новые, набранные по специальностям, которых раньше никогда не брали,-
психологи, аналитики, социологи и даже полити-ческий обозреватель. Иван
Сергеевич между делом поинтересовался штатным расписанием и составом фирмы;
интересы их тут совпали, поскольку Савельеву нужна была консультация по
деловым качествам бывших "опричников" и "моряков", что Иван Сергеевич с
удовольствием и сделал. Савельев взял тех, кто к нему пришел, а пришли не
самые лучшие. И одновременно удалось узнать, что центр тяжести фирмы
находится не в научном ее обеспечении либо поисковой деятельности, а в
разведке. Одним словом, нынешняя "Валькирия" делала ставку на "старый жир" -
институтские наработки и тщательное изучение региона поиска. На какой-то миг
Иван Сергеевич испугался: если Мамонта прихватят на Урале с какой-то
конкретной информацией - начнут выламывать руки. И потому он попытался
упредить это, едва Савельев вновь завел разговор о Русинове.
- Мы же с тобой договорились,- сказал он.- Оформишь- получишь. Скажу
только одно: Мамонт- это Мамонт. С ним надо работать очень бережно. У него
предчувствие, как у зверя: капкан не по запаху чует. Загоните в ловчую яму -
ничего не добьетесь.
- Сергеич, у меня профессионалы работают! - похвастался Савельев.- Ты же
хорошо знал Мамонта в быту. Как он по части женщин? Ходок? Или гурман?
- Это уже консультация! - заметил Иван Сергеевич.- Даром теперь и чирей
не садится.
- Я тебе заплачу за разовую! Ты же меня знаешь, Сергеич!
- Разовые, брат, дороже...
- Сколько тебе надо? В пределах разумного. Тысячу?
- Я с тебя натурой возьму,- улыбнулся Иван Сергеевич.- Деньги теперь
мусор. Сделай-ка мне пистолетик с разрешением на ношение. Смотрю, у тебя
служба-то при оружии, значит, есть канал. А я на пенсию вышел - охотничьего
дробовика не имею.
- Тебе какой?- деловито спросил Савельев.- Отечественный или импортный?
Могу и "Узи" подыскать. Когда оформишься - проблем не будет.
- Нет, ты мне сейчас, и "макаровский",- сказал Иван Сергеевич.- Как-то
привычнее...
Уже через полчаса на столе Савельева лежал новенький пистолет Макарова и
разрешение на имя Афанасьева. Это значило, что в стране творится полный
беспредел...
- Мы хотим Мамонту телку подбросить,- сообщил Савельев.- Чтоб не скучал в
горах. Ему какие нравятся?
- Дело, конечно, хорошее,- одобрил Иван Сергеевич.- Мужик он молодой,
природа диктует свое... Но очень тонкое. Мамонт женился не очень удачно и
теперь к женщинам относится щепетильно и избирательно. Поэтому никаких
телок! Умных телок не бывает, а он любит женщин умных, независимо от
окраски. И все-таки больше ему нравятся блондинки, я бы сказал. Если
нарисовать портрет дамы, на которую бы он хвост распустил, то это должна
быть молодая, светлая, очень женственная, с хорошими формами - тощих и
прогонистых терпеть не может! Умная, но не показывающая своего ума,
податливая - долго ухаживать не любит, в сексе инициативная, страстная и
неугомонная. Отдаться должна в первую ночь, иначе утром охладеет. Даже в
походных условиях ему нравится, когда женщина ухаживает за собой,- легкий
обязательный макияж, ухоженные ногти, руки, не выносит запаха пота. Есть
одна примечательная штука. Однажды сам случайно заметил... Любит целовать
ступни ног, аж кусает! И если добрался до ног, значит, его долго не оторвать
от этой женщины.

- Любопытная деталь! - засмеялся Савельев.- Ну, Мамонт! Как лучше их
познакомить?
- Как лучше?- задумался Иван Сергеевич.- Однажды он мне сказал: мечтаю
когда-нибудь ночью проснуться, а рядом- прекрасная женщина, совсем
незнакомая, никогда не виданная. И чтобы все начать с чистого листа... Блажь
такая у него. Я даже один раз хотел его разыграть, да не вышло.
- Понимаешь, Сергеич, надо попасть сразу в десятку,- обеспокоенно сказал
Савельев.- Любой промах, и раскусит.
- Раскусит! Потому нужно соблюсти все детали, о которых говорю. Причем
очень точно!
- Какое имя ему больше всего нравится?
- С именем не мудрите,- предупредил Иван Сергеевич.- Пусть будет какое
угодно. Иначе можно и переиграть. К тебе вот явится, так сказать, женщина
твоей голубой мечты. Тебе не покажется это странным?
- Покажется...
- А почему, ты думаешь, Мамонту не покажется? Он ведь знает, поди, что вы
его за хвост держите? Не знает, так догадывается. Поэтому при всех деталях
должно быть какое-то легкое несоответствие идеалу. Которое потом забудется
и, возможно, станет достоинством.
- Ты прав! - согласился Савельев.- Я рад, что ты пришел ко мне. Мы с
тобой поработаем! Через недельку придет согласование, и вперед!
Иван Сергеевич уехал с первым заработком в кармане и стал ждать своего
срока. Женщина, которую он нарисовал для Мамонта, была идеалом для него,
Ивана Сергеевича. Он рассказывал, на что бы клюнул сам; с идеалами же
Мамонта у них были большие расхождения. Однако при всем этом кое-какие
вкусовые детали Русинова пришлось выдать: в полную неправду никто не
поверит.
И тут началась какая-то непонятная игра. Савельев вдруг стал охладевать к
Ивану Сергеевичу, встречал его без восторга и выглядел очень озабоченным.
Кроме того, согласование на кандидатуру Афанасьева от шведской стороны фирмы
почему-то задерживалось и обещанная неделя закончилась без результата. Потом
Савельев неожиданно приехал к нему сам и изложил суть замешательства- шведы
не хотят брать Ивана Сергеевича в штат и согласны лишь на его разовые
консультации. Иван Сергеевич особенно-то и не рвался в фирму на постоянную
работу, памятуя, что долго там все равно не продержаться, ко всему прочему,
если раскусят, на кого он действительно работает,- головы не сносить. Фирма
серьезная, валютная, а в стране- беспредел. И искать не будут... Он
согласился на разовые, и условились, что в случае необходимости будут
встречаться на нейтральной территории по телефонному уговору.
А буквально на следующий день ему позвонил швед и на приличном русском
языке попросил назначить час встречи для конфиденциальной беседы. Иван
Сергеевич согласился и поехал на встречу в Москву. Там же вообще начались
чудеса. Разговор происходил в вертолете, который барражировал над столицей:
таким образом обеспечивалась гарантия от прослушивания. Переговоры с Иваном
Сергеевичем вели два шведа: один, правда, говорил только на своем языке, а
другой переводил. Ивану Сергеевичу предложили возглавить совместную фирму
"Валькирия". И стало сразу понятно, почему так охладел Савельев и почему он
валил на шведов задержку в согласовании. Получалось, что Иван Сергеевич
подсиживал своего бывшего ученика. Предложение было настолько неожиданным,
что он поначалу даже растерялся и по русской привычке чуть было не стал
отнекиваться, ссылаясь на радикулит. Потом сообразил, что так не делается,
просто надо взять время, чтобы все осмыслить и принять решение. Шведы
спешили - надо было отправлять экспедицию на Урал, и потому согласились на
три дня. Если Иван Сергеевич соглашался, ему следовало позвонить по
телефону, указанному в визитной карточке, и сказать одну условленную фразу:
"Я вас приветствую, коллега". Остальное - куда девать Савельева и как
посадить в "Валькирию" Афанасьева - было делом шведской стороны.
Служба у Савельева действительно работала на профессиональном уровне,
потому что вскоре после конфиденциальной беседы позвонил он сам и в открытую
спросил:
- Ты с кем недавно вел переговоры? И какие? Иван Сергеевич понял, что
телефон его прослушивают.
- Немцы предлагают работу в Германии,- сказал он то, что придумал на
ходу.- Контракт на три года. Поиск "Янтарной комнаты". Не было ни гроша, и
вдруг алтын. Нарасхват пошел. Это не ты там подшевелился?
- Дал согласие? - спросил Савельев.
- Нет пока, думаю...
Савельев не поверил в эту сказку, а возможно, проверил намерения немцев,
потому что утром же Иван Сергеевич заметил за собой слежку. Он предполагал,
что ученик прибежит к учителю с просьбой не соглашаться на предложение
шведов. Сделает попытку откупиться "лимонами", найдет какие-нибудь другие
средства и способы удержаться в кресле руководителя фирмы цивилизованным
путем. Как-то не хотелось верить, что беспредел в государстве уже полная
копия лагерного беспредела. Но последовало очень строгое предупреждение:
среди ночи в открытую форточку влетел заряд "Черемухи", выпущенный, скорее
всего, из ракетницы. Слезоточивый газ заполнил всю квартиру. Чихали, кашляли
и проветривали комнаты часа полтора. Следующий шаг Савельева мог быть каким
угодно. Самым же уязвимым местом была жена: возьмут в заложники, и из Ивана
Сергеевича хоть веревки вей. Можно было позвонить Савельеву и попросить
пощады, но наглость и дерзость ученика взъярили до крайней степени. Он
думал, что жена станет настаивать на капитуляции, но, наплакавшись от
"Черемухи" и от беды, она лишь озлилась и сама заявила, что нельзя сдаваться
подлецам. Пришлось ее убеждать, что она- слишком великий соблазн для врагов
быстро одержать верх. Иван Сергеевич сумел в один день переправить ее в
Тулу, к дальним родственникам, а сам демонстративно остался дома: любое
проявление боязни немедленно бы Добавило храбрости Савельеву. Надо было
продержаться всего три дня, после чего дать отрицательный ответ шведам, но
за это время показать, чьи нервы крепче.

Среди ночи он проснулся от воя пожарных сирен и выглянул в окно: во дворе
горела русиновская "Волга". После того как залили огонь, от машины остался
черный остов на обгоревших и спущенных колесах. Он понял, что игра с огнем
становилась очень опасной. Телефон, как и должно быть в таком случае,
работал исправно и как бы провоцировал снять трубку и набрать номер
Савельева. Но это было слишком просто. Перед тем как сдаться, следовало
нанести противнику максимальный урон и тем самым хоть как-то отомстить за
попранную свободу и честь. Иван Сергеевич почти никогда не носил своей
полковничьей формы, но всю жизнь считал себя офицером.
Утром пришел работник милиции и сказал, что машина подожжена группировкой
подростков, которые объявили "интифаду" буржуям и теперь палят коммерческие
палатки и все более-менее престижные автомобили. Иван Сергеевич не стал его
переубеждать, ибо милиционер пришел заведомо убежденным. А он знал, что
такое официальная версия.
Потом он сходил на переговорный пункт и позвонил генералу Исаеву. Трубку
взял какой-то мужчина, видимо зять: насколько помнил Иван Сергеевич, у
бывшего "нелегала" рождались только девочки.
- Можно Валерия Николаевича? - попросил он.
- Кто спрашивает? - не сразу ответила трубка.
- Давний его товарищ... Скажите, по Цимлянску знакомы.
- Назовите имя!
- Не могу,- на всякий случай сказал Иван Сергеевич.
- Понимаю... Валерия Николаевича больше нет,- ответил мужчина.
Иван Сергеевич на мгновение потерял дар речи. Потряс головой:
- Его убили?
- Нет... Он покончил с собой...
- Он не мог! - крикнул Иван Сергеевич.- Он был сильным человеком.
На том конце провода ему стали доверять:
- К нему стучали... Выламывали дверь. Не выдержал...
- Ну хоть одну сволочь-то прихватил с собой?!
- Нет... Выстрелил себе в висок...
Иван Сергеевич повесил трубку и неожиданно для себя заплакал прямо здесь,
в телефонной будке. Потом опомнился, вытер слезы и ушел домой. А дома
ощутил, что наливается серой, свинцовой тяжестью. Подвернись сейчас кто под
кулак- и пистолета не нужно. Несколько минут он походил у телефона, затем
решительно сорвал трубку и набрал номер, указанный в визитной карточке.
Ответили почти сразу.
- Я вас приветствую, коллега,- сказал он и положил трубку.
Машина должна завертеться немедленно. Пусть теперь шведы уберут Савельева
из "Валькирии" и ждут, когда придет к ним Иван Сергеевич, чтобы занять
освободившееся место. А поскольку он не придет, то начнется если не развал
фирмы, то приличный кризис власти. Глядишь, нынешним летом им будет не до
экспедиции на Урал.
Потом он взял ножницы и перед зеркалом остриг бороду и волосы начисто.
Подбородок и щеки выбрил, но с головой повозился: получилось лесенкой, и
потому пришлось намыливать и брить под "Котовского". Затем Иван Сергеевич
собрал чемодан, обрядился в военную форму и глянул на себя в зеркало. Сам он
себя не узнал, но неизвестно, какие фотографии получил "топтун", дежуривший
у подъезда. Прежде чем выйти из дома, он зарядил пистолет, загнал патрон в
патронник и положил в правый боковой карман кителя - под руку,- хорошо,
успел вооружиться у Савельева...
"Топтун" Ивана Сергеевича - молодой парень в куртке и доспехах
рок-металлиста- торчал во дворе возле обгоревшей машины, тусовался в
одиночку. Значит, где-то на улице возле дома стояла машина сопровождения.
Иван Сергеевич набрал номер телефона оперуполномоченного милиции, который
приходил по поводу пожара, и сообщил, что один из поджигателей сейчас
находится около своей "жертвы", а еще несколько таких же шныряют по
подъездам. Потом он позвонил оператору на пульт, поставил квартиру на
охранную сигнализацию и запер дверь. Спустившись в подъезд, Иван Сергеевич
стал у двери, поджидая, когда во дворе появится опергруппа. Но вместо нее на
большой скорости во двор влетела милицейская машина. Два омоновца в
бронежилетах положили "топтуна" на землю, двое других бросились в крайний
подъезд. Не медля ни секунды, Иван Сергеевич вышел на улицу и свернул за
угол дома. Какой-то драный "Москвич" с водителем торчал у обочины, словно
поджидая пассажиров. Пришлось пересечь соседний двор и уйти на другую улицу.
Там он сел в автобус и отправился на вокзал.

13

Русинов проснулся от звука, напоминающего стрекот швейной машинки. Однако
пока продирал глаза и соображал, этот звук исчез и из-за окон доносился лишь
многоголосый птичий хор. Солнце уже было над лесом, и косые его лучи,
пробиваясь сквозь частокол соснового бора, высвечивали голубую холодноватую
дымку. Ладонь его так и осталась под щекой Ольги и теперь была
бесчувственной и неуправляемой. Он осторожно вытянул ее и с трудом согнул
пальцы, помассировал, чтобы возобновить приток крови. В это время стрекот
вынырнул откуда-то со стороны дороги, и Русинов с удивлением понял, что это
дельтаплан, кружащийся над лесом.

- Оля, проснись,- он убрал волосы с ее лица.- Над нами парит ангел.
Ольга вскинула голову и прислушалась:
- Прилетел...
А Русинову послышался вздох какой-то неотвратимости - вот и кончилась
сказка...
- Он заметил машину,- проронила она, когда дельтаплан промчался где-то
над головами.- Надо выйти и показаться. Иначе так и будет летать.
Они вышли на вчерашний пляж у дороги- было еще знобко, и вокруг на траве
сияла крупная роса. Речка еще больше пополнела, и шум ее в утренней тишине
казался оглушающим. На сей раз дельтаплан залетал с дороги, и было хорошо
видно голову Петра Григорьевича, торчащую из кабины. Русинову показалось,
что он собирается садиться прямо на проселок, однако дельтаплан мягко
прошелестел над вершинами сосен, затем прибавил оборотов и потянул вверх.
Они махали руками молча, без всякого восторга, Петр Григорьевич сделал еще
один разворот и, пролетая над головами, что-то прокричал. Русинов неожиданно
отметил, что дельтаплан, если смотреть ему вслед, похож на хищную птицу,
несущую добычу в когтях...
- Ура! - вдруг закричала Ольга и понеслась навстречу солнцу, встающему
над деревьями.- Пока он сообщит папе - у нас полдня впереди!
Она словно забыла о кошмарной ночи, в один миг простив все ревнивому
солнцу. Вода была ледяная, и они лишь умылись да поплескали друг другу на
спины. Но и вода больше не вызывала того восторженного чувства, Что было
вчера. На миг приподнятая солнцем, Ольга вновь опустилась на землю, и ее
следы на песке стали глубокими и частыми. Она вошла в салон машины, оделась
и побрела куда-то вдоль речки - одинокая и самостоятельная.
- Ты куда, Оля? - крикнул он.
Ольга помахала ему рукой и скрылась в лесу. Русинов наскоро оделся и
побежал за ней следом. Высокий кипрей мочил колени, хотя уже роса была
сбита, и темная на белесом фоне дорожка петляла между деревьев. Он догнал ее
возле водопада и заступил дорогу.
- Вот погоди, поймает тебя Зямщиц! - пригрозил Русинов.
Она посмотрела ему в глаза - опять ставила диагноз по радужной оболочке
глаз! - обошла его и села на влажный от росы камень у водопада.
- Что случилось, Оля?- спросил он, но Ольга не расслышала из-за шума
воды, непонимающе помотала головой. Она не хотела разговаривать, и Русинов
вдруг ощутил ту самую неотвратимость - вместе с ночью кончилась сказка! Она
была еще рядом, но чужела на глазах и оттого становилась еще более
притягательной и милой. Белая пена кружилась под водопадом и, когда ком ее
разрастался, рвалась на куски и уносилась мощным- не устоять на ногах -
потоком... В полдень на проселке загудела машина, и рев ее мощного двигателя
разрушил последнее, что оставалось,- тишину. Русинов вышел на дорогу.
Тяжелый "МАЗ" с ходу преодолел речку и, истекая водой, остановился на
берегу. Из кабины выпрыгнул пожилой, длиннорукий водитель.
- Это ты доктора нашего везешь?- спросил он Русинова.
- Я везу,- признался он.
- Ну, где она? Пускай в машину садится,- водитель забрался в "МАЗ" и за
несколько приемов лихо развернул его.
- За тобой прислали машину,- сказал Русинов Ольге.- Желаю счастливого
пути...
Если бы она пошла к "МАЗу" со своей огромной сумкой, то все бы было ясно.
Но тут мелькнула слабая надежда. Ольга о чем-то поговорила с водителем, и
тот стал разматывать длинный трос.
- Выезжайте на дорогу,- распорядилась она, снова называя его на "вы".- Он
перетащит на другую сторону.
- Спасибо,- проронил он, не двигаясь с места.- Я подожду, когда спадет
вода. Мне здесь хорошо.
- Неправда! - резко сказала она.- Давайте забудем все. Ничего же не
случилось! Просто мы перегрелись на солнце. А вам нужно ехать, искать
Кошгару.
- Ах да! - воскликнул он.- Действительно! Что я здесь торчу? Какие
глупости! В самом деле, перегрелись... Читали у Бунина "Солнечный удар"?
- Нет, что вы! Конечно нет! Первый раз слышу.
- Вперед на Кошгару! - Русинов выгнал машину из леса. Ольга села в
кабину.
- Ничего, если я с вами поеду?
- Садитесь, я беру совсем недорого! Я самый дешевый таксист на Урале! Вам
повезло.
Русинов зацепил трос за свою машину, заглушил двигатель, а в выхлопную
трубу забил деревяшку с тряпкой.
- Вперед! Заре навстречу!
"МАЗ" перетащил машину на другую сторону и остановился. Вода попала в
кабину, так что пришлось поднимать ноги на капот.
- За неудобство заплатите вы,- предупредила Ольга.- А если еще растрясете
по дороге - папе скажу.
- А я папе скажу, что вы съели мед! - нашелся Русинов.- И, чтобы никому
не досталось, остатки вымазали на себя.

- Я папу не боюсь, а вы- боитесь! Между прочим, вы мазали!
- Надо же! Честному человеку нечего бояться милиции!
- Какой же вы честный, если измазали девушку медом да еще хотели
облизать?
- Не облизать, а подлизаться!
- Тем более! Воспользоваться женской слабостью, чтобы потом подлизаться к
моему папе...
Она осеклась, отвернулась. Водитель "МАЗа" собрал трос и уехал. Они снова
остались одни на дороге, но было хоть плачь- не вернуть вчерашнего
радостного и бесшабашного состояния. Русинов выбил затычку из выхлопной
трубы, обошел машину, попинал колеса: все, надо ехать! Но до чего же обидно,
что Ольга восприняла его как пройдоху, желающего через дочку найти общий
язык с папой. И если сейчас начнешь оправдываться - только усугубишь дело...
Русинов молча запустил двигатель и поехал. Дорогой он старался не
смотреть в ее сторону и лишь сбавлял скорость на выбоинах и ямах, чтобы не
растрясти пассажирку. Ольга отмечала это, и он чувствовал на себе ее
взгляды.
Поселок Гадья стоял на самом берегу Колвы. Река делала крутой поворот,
омывая каменный мыс на другой стороне, бурлила, пенилась, и место это
оправдывало свое название. Ольга попросила остановиться возле больницы.
- А вы езжайте вон к тому дому,- указала она.- Папа должен быть там. Я
скоро приду...
- Не поеду,- проронил он.- Так что... до встречи! Может быть, сведет
судьба у какой-нибудь речки...
- Вы что, не поедете к нам?- недоуменно спросила Ольга.
- Конечно нет! Мне пора в горы...
- Но вы же один не найдете Кошгару!
- Найду.
Ольга коснулась его руки, но тут же отдернула свою ладонь:
- Не валяйте дурака! Без папы вы ничего не найдете.
- Я упертый, найду,- уверенно сказал Русинов.- И у меня есть магический
кристалл.
- Какой?
- Магический! - Он достал из кармана "орех" на капроновом шнурке. В
стальной коробке кристалл заплясал и потянулся к магниту стереодинамика.
- Вы еще и фокусник,- с каким-то легким пренебрежением заметила Ольга.-
Хватит обижаться, езжайте к отцу...
- Я знаю, что мне нужно делать,- Русинов спрятал кристалл.- И привык
поступать так, как считаю нужным.
- Пожалуйста,- проронила она и открыла дверцу.- Если хотите...
Русинов хотел помочь донести сумку до крыльца, но Ольга запротестовала:
может, не хотела, чтобы видели рядом с ней чужого, а возможно, показывала
самостоятельность. Она поднялась на крыльцо и обернулась.
- До свидания! - крикнул Русинов и сел в машину. Ольга стояла и смотрела
из-под руки: солнце било ей в лицо. Он развернулся и поехал, стараясь не
оглядываться и не смотреть в зеркало заднего обзора. За поселком он
остановился и лег на баранку. Хотелось вернуться, сделать круг и
остановиться возле ее дома. Ольга бы пришла из больницы, но обрадовалась ли
она или, наоборот, разочаровалась еще больше... Нет уж! Если тебя чуть ли не
в глаза назвали прохиндеем, возвращаться не нужно. И вообще, разменял уже
пятый десяток, а потому нечего "раскатывать губу" на молодых.
Как случилось, так и случилось - повинуюсь року!
А впереди были лес и горы да еще множество старых лесовозных дорог, не
отмеченных ни на одной карте. Без знающего человека тут можно блуждать целый
месяц, а то и дольше, поэтому выход был единственный: проверять все даже
самые маленькие "перекрестки Путей", которые бы разрезались речками. Заодно
можно было получить подтверждение своей теории. Работа предстояла сама по
себе интересная, но Кошгара могла дать быстрый и конкретный результат.
Русинов съехал с дороги и по старому волоку забрался поглубже в лес. Там он
расстелил брезент и, разложив карты, неожиданно загадал: отыщу Кошгарувернусь
к Ольге...
И вдруг заметил, что не может работать, что все- тихий сосновый бор,
запах хвои, взрытый на дороге песок и даже вездесущее солнце,- все это
напоминает об Ольге и кружит мысли возле нее. А сознание того, что она
близко - всего-то километрах в двух! - вызывает сосущее, как голод, желание
поехать и хотя бы издалека посмотреть на ее дом, на больницу и, может,
встретиться случайно...
Он полежал на брезенте вниз лицом, затем решительно собрался и поехалдальше
от Гадьи! Чтобы не было этого искуса, чтобы появилось реальное
препятствие: на катание взад-вперед просто не хватит бензина. Дорога
несколько раз вплотную прижималась к Колве и, отпрядывая от нее, тянулась в
гору, на водораздел. Он ехал стиснув зубы, пока солнце не опустилось к
дальнему чистому горизонту, а впереди неожиданно показались дома поселка,
очень похожего на Гадью. Ему почудилось, что он сделал какой-то большой
круг, и всесильный рок привел его туда, откуда он почти бежал. Проселок
выскочил на берег Колвы, и сразу отлегло- деревня оказалась на другой
стороне реки. И одновременно было жаль, что рок увел его так далеко...

Русинов отъехал от поселка километра на три и остановился ночевать на
берегу. Он не стал даже разводить большого костра, вскипятил кружку воды на
мелком хворосте и хвое, заварил чаю и забрался в салон. Здесь тоже все
напоминало Ольгу: за один день она успела обжить и машину, и его жизнь,
поселилась неожиданным образом так прочно, что любая вещь напоминала только
ее. К тому же, расстилая постель, он обнаружил в спальном мешке какой-то
мягкий комочек - забытую Ольгой резинку для волос. Он спрятал находку в
карманчик, где лежала нефритовая обезьянка, и немного успокоился.
И тут же вспомнил о радиомаяке! Он сделал первую глупость, забыв
упаковать его в свинцовый футляр, когда отъехал от Гадьи. Не следовало
показывать Службе дорогу к Кошгаре! Повесил бы где-нибудь на дерево этого
"шпиона", а потом вернулся и снял. Теперь же оператор-локаторщик поставил
точку на карте... Русинов положил радиомаяк на стол, чтобы всегда был на
глазах и чтобы завтра утром заткнуть ему глотку, причем надолго. А пока
пусть одну ночь поспят спокойно.
Потом ему казалось, что спальный мешок навечно оставил в себе ее запах, и
он уснул, вдыхая его хмель. А среди ночи он внезапно проснулся и прямо перед
собой за стеклом увидел белое человеческое лицо. Кто-то заглядывал в машину!
Русинов замер, и рука потянулась к карабину, спрятанному под поролоновым
матрацем. Человек отпрянул от стекла, и послышались его шелестящие по хвое
негромкие шаги. Ночной гость стал на фоне белесой воды и несколько минут
стоял неподвижно, как камень. Русинов опомнился и вместо карабина достал
прибор ночного видения.
Очертания человека были неясными- мешало стекло! - и ему показалось, что
это Зямщиц, которым теперь пугают местных жителей: какое-то мохнатое,
обезьяноподобное чудовище. Но вот он скользнул между соснами и растворился в
темноте. Русинов тихо отодвинул стекло форточки и снова припал к прибору.
Это был нормального облика мужчина, однако двигался странно, словно
подкрадывался, перебегая от дерева к дереву в каких-нибудь десяти метрах от
машины. Скорее всего, местный житель пришел полюбопытствовать, кто ночует
тут у реки: на голове вроде бы кепка и лицо безбородое - все, что можно
разглядеть в прибор. Вот нагнулся, поднял что-то с земли и затаился у
дерева. У Русинова возникла мысль попугать пришельца сигналом, и он уже
потянулся к рулю, но в этот миг сильный удар по машине заставил его
отдернуться. Он схватил карабин и, распахнув дверь, выстрелил в воздух.
Громкое эхо троекратно отозвалось в близких горах. Передернув затвор,
Русинов взял фонарь и выскочил на улицу. в луче света были лишь камни и
деревья...
От удара на лобовом стекле разбежались четыре длинных трещины с сеткой
мелких на месте попадания камня - будто перекрестье прицела. Либо это в
самом деле был сумасшедший Зямщиц, либо туристов здесь не жаловали. Он
вернулся в машину, запустил двигатель и вырулил на дорогу. Лучше всего
уехать с этого места, иначе не уснуть до утра в ожидании нового нападения.
Паутина трещин непривычно маячила перед глазами. Через три километра Русинов
выключил фары и, приглядевшись во тьме, проехал еще немного, чтобы сбить с
толку этого психа. На новом месте он долго не мог заснуть, теряясь в
догадках, кто бы это мог быть, и не раз пожалел, что поехал в экспедицию
один: невозможно будет работать с вечной оглядкой. Ко всему прочему, он
вспомнил Петра Григорьевича и неожиданно подумал: не специально ли он
направил его в эти края искать Кошгару, а тем временем приготовит ему
сюрпризы, наподобие этого? Может, и нет здесь никаких камней со следами
человеческих рук? Может, они такой же блеф, как "летающие тарелки",
запущенные лазерным лучом?..
Однако наутро, когда Русинов перенес на топооснову точки "перекрестков",
ночные раздумья и сомнения сразу отступили. Между истоками Колвы и Вишеры
находился один из опорных "перекрестков" в окружении трех других, замыкающих
его в треугольник с острым углом, ориентированным на север. К тому же из
этого района брали свое начало еще и Унья - левый приток Печоры, а за
хребтом - река Лозьва со своим притоком. Этот речной узел должен был что-то
означать! "Унья" переводилась "поднимающая наверх, выносящая из глубин". Что
она выносила? А "Лозьва" очаровывала поэзией - "вьющийся звук". Но в которой
реке, в каком из множества их больших и малых притоков видели когда-то
стены, выложенные из тесаного камня?
И где она, Кошгара,- не поселок, бывший здесь еще в восемнадцатом веке, и
даже не древний арийский город, а сама гора с сокровищами?
Сначала он решил обследовать все притоки Колвы, ибо один из них,
безымянный и отмеченный на карте пунктиром, что означало его сезонный
характер, проходил по краю "перекрестка". Покрутившись по зарастающим
лесоповалам, Русинов выехал на дорогу, идущую по водоразделу Колвы и Вишеры,
на которой отчетливо были видны следы лошади и телеги. Проехали здесь,
похоже, уже после дождя, причем в одну сторону - обратного следа не было.

Значит, человек на телеге наверняка сейчас находился где-то в лесу. Это
вдохновило больше, чем сам "перекресток": есть у кого спросить Кошгару!
За очередным поворотом в лесу резко посветлело, и перед Русиновым
открылась широкая и длинная поляна с изгородью. За ней, у леса, показался
приземистый барак с тремя высокими трубами. Вокруг лежали деревянные бочки,
сотни бочек, раскатанных по поляне как попало, а за изгородью - огород с
картошкой. Тут же, по поляне, бродила старая лошадь с колокольчиком на шее,
и звон его навевал уныние и какую-то обреченность.
Русинов подошел к бараку, постучал в дверь. В ответ ему с чердака заорал
петух. По всей вероятности, здесь жили серогоны- сборщики живицы: полные
сосновой смолы, бочки стояли под навесом у стены барака и тут же- множество
жестяных конусообразных посудин... Русинов толкнул дверь и остановился,
привыкая к темноте. Застоялая вонь нечистого жилья ударила в нос.
- Есть кто живой? - позвал он.
Рядом из умывальника в черный от грязи таз капала вода. Он заметил еще
одну дверь и потянул на себя. Сквозь низкие окна в большую комнату
пробивался сумеречный свет. Необычная нищета и грязь вызывали чувство
омерзения: какие-то старые железные койки с тряпьем вместо постели, длинный
стол, заваленный немытыми алюминиевыми мисками, кружками, окурками и
ссохшимися кусками хлеба, пустыми бутылками, которые к тому же плотными
рядами стояли по углам и под кроватями. Русинов вышел на улицу и отдышался.
Этот чудесный древний бор годился для санатория; здесь виделся берендеевский
терем, семь братьев-богатырей из сказки, но никак не убогое жилье и
чудовищная грязь. Русинов сел на бочку и стал слушать кукушку. Возле ног
проскочил бурундук и скрылся в траве. Человек своим присутствием осквернял
первозданность здешней природы. Серогоны, похоже, жили тут круглый год:
старые поленницы дров и кучи свеженаколотых торчали из травы возле барака.
- Эй? Ты кто? - вдруг услышал Русинов настороженный голос за спиной.
У бочек стоял бородатый, черноглазый мужичок с топором в руках, готовый в
любой момент исчезнуть, как бурундук в траве. Одежина, пропитанная смолой,
стояла колом, из слипшейся бороды торчала летучая сосновая кора.
- Да вот, человек,- проронил Русинов.
- Вижу! А чего приехал?- Вместо зубов у мужичка торчали редкие, черные
корни.
- Дорога привела... подойди, поговорим. Мужичок сделал несколько шагов,
держа топор наготове:
- Чай у тебя есть?
- Есть...
Он тут же бросил топор и побежал в барак. Через секунду вылетел оттуда с
черной консервной банкой, встал на колени и сгреб заскорузлыми руками щепки.
- Тащи! Только тихо!
Русинов достал из машины пачку чая - под банкой уже полыхал костерок.
Мужичок, посверкивая глазами, нюхнул заварку и высыпал всю в банку.
- Ух, чифирнем! А еще есть?
- Сказал бы сразу,- Русинов вернулся к машине.
- Неужели и водка есть? - округлил глаза мужичок.
- И водка есть,- он достал еще пачку чая и бутылку, но чернобородый
заозирался, замахал руками:
- Водку не надо! За водку бить будут!
Он снова сбегал в барак и, видимо, спрятал вторую пачку заварки. Вернулся
сияющий, добродушный и доверчивый, как будто встретил старого друга.
- Слышу - тарахтит! Думаю, ну, опять менты! А я же один тут с
дипломатическим паспортом! - заливался он, помешивая чифир щепкой.- Паша
говорит: рви на хазу, понюхай. Я скачками!.. Ты про чифирок молчи! А то мне
не дадут, все отнимут. Я сейчас глотну, потом им сигнал дам. Они ждут...
- Погоди, не давай сигнала,- попросил Русинов.- Ты давно тут живешь?
- Я-то давно! Третий год!
- А есть, кто лет десять-пятнадцать?
- Не, таких нету! - замотал головой мужичок.- Кого менты повяжут, который
сам удавится. У нас тут свое кладбище есть... Тебе чего-то спросить надо?
Так спрашивай, я все знаю.
- Я ищу Кошгару, слыхал?
Мужичок накрыл банку верхонкой и бережно отставил с огня.
- Как же не слыхал? Только чего здесь-то ищешь? Кошгара далеко!..
- Говорят, где-то в этом районе,- проговорил Русинов.- Недалеко.
- Кошгара за Уралом, это я точно знаю,- заявил мужичок.- Вали через
хребет, а потом на Ивдель. Там спроси - каждый покажет. Я там бывал,
приходилось...
- Значит, здесь есть еще одна.
- Погоди, тебе чего надо? Поселок?
- Нет, место так называется- Кошгара,- объяснил он.- А поселка там нет.
Мужичок отцедил в кружку бурого чифира, сделал маленький глоток и прикрыл
от удовольствия глаза.
- Тогда тебе зону надо... Зону эту тоже так называют. Только ты туда не
езди.

- Почему?
- Неужели не знаешь? Там же атомную бомбу испытывали! Проклятое место,-
он выжал остатки жижи из разбухшей во всю банку заварки.- Мы туда не ходим.
Кто пойдет - труба. Ни один не вернулся.
Русинов абсолютно точно знал, что ничего подобного поблизости не было и
быть не могло, однако спросил с недоуменным видом:
- Да когда испытывали-то?
- Говорят, лет тридцать назад. Страшное место. Зайдет в зону человек -
вроде ничего. А наступит через какую-то границу- и только пепел остается,
как в крематории. Излучение такое,- он допил чифир и тут же залил заварку
водой, поставил снова на огонь.- Не лезь туда, сгоришь.
- Как проехать, знаешь? - спросил Русинов.
- У тебя чего, крыша поехала? - засмеялся серогон.- Жизнь - штука сучья,
но приятная. Паша вон и то помирать не хочет. Пойду дам сигнал? Пусть хоть
вторячка пивнут!
Он прихватил топор и направился было к куску ржавого рельса, подвешенного
к карнизу крыши. Русинов задержал его:
- Покажи дорогу! Еще чаю дам, на всю братию!
- Давай! - Он бросил топор.- Хрен с тобой, я же тебе не начальник. Хочешь
- езжай! Русинов вытащил пакет с чаем:
- Сколько надо?
- Восемь! Дашь?
Он достал ему восемь пачек, не скупясь, положил еще одну сверху.
- Это лично тебе! Показывай дорогу! Мужичок положил все богатство на
бочку, свою же пачку спрятал в карман.
- Сейчас, вторячок сделаю! - заторопился он.- Покажу! Мне-то что, езжай!
Жалко только, добрый ты парень...
Серогон прокипятил заварку, потом ударил трижды обухом по рельсу и с
горячей банкой в голых руках залез в машину.
- Поехали!
По дороге он швыркал чифир и озирался блистающими, нездоровыми глазами.
Километров через десять он указал зарастающий осинником волок, идущий с
водораздела вниз к реке Вишере. Ехать было опасно: наклоненные деревья
стояли повсюду, как медвежьи рогатины, поперек пути в траве лежал колодник,
торчали полуобглоданные гусеницами пни. Иногда дорога вообще терялась среди
вырубки, но проводник-серогон уверенно показывал направление. Возле
разбитого трелевочника он велел остановиться.
- Дальше найдешь сам, но пока не выедешь на хорошую дорогу, все время
держись левой стороны,- пояснил он.- А увидишь старый грейдер, езжай налево.
Я там не был, но говорят, километров сорок до зоны...
И не задерживаясь, вприпрыжку побежал напрямую через бесконечные вырубки.
За трелевочным трактором был хорошо видимый, набитый волок. Деревья тащили в
попут-ную сторону, и потому стоптанный и засохший молодняк стоял торчком по
ходу движения. Часа два Русинов пробирался по этой страшной, истерзанной
земле, словно здесь действительно прогремел когда-то ядерный взрыв. Впереди
наконец замаячила стена нетронутого леса, и скоро он выехал на приличную, но
почему-то брошенную дорогу с насыпным полотном. Она была узкая, в одну
колею, и неезженая, наверное, со времени, когда тут валили и вывозили лес. И
было понятно, что этот грейдер ведет в никуда. Но ведь кто-то строил его!
Отсыпал по-хозяйски, с трубами на каждом ручейке, с разъездами через два-три
километра! Эта бессмысленная и очень хорошая дорога была мертвой и
непроизвольно вызывала опасение, что за любым ее поворотом откроется нечто
ужасное, безжизненно-отвратительное, как смерть. Не зря бывалые серогоны,
среди которых наверняка были беглые из лагерей Ивделя, считали Кошгару
проклятым местом. Накружившись по вырубкам, Русинов давно потерял и привязку
к местности, и ориентиры. Теперь следовало выехать на реку либо ручей, чтобы
определиться, где же он находится. На двухверстной карте, когда-то
засекреченной, этой дороги не существовало. Он чувствовал близость реки, но
мертвая, скрытая в лесах дорога всякий раз уводила его в сторону, будто
опасаясь всякого проявления жизни. Готовясь привязаться к местности, он
замерял по спидометру расстояние между ручьями, но миновал километров
тридцать, прежде чем увидел впереди заметную высокую вершину горы, а внизу -
ящикообразное русло Вишеры - другой большой реки тут не могло быть. Он засек
первый же ручей и попытался сориентироваться: выходило, что он забрался
высоко в горы и сейчас находится в десятке километров от истока Вишеры. И не
мечтал забраться сюда на машине, поскольку был уверен, что дорог нет...
Русинов снова сел в кабину, решив ехать до конца. Таинственная Кошгара,
возможно, стояла у подножия гольца, маячившего впереди. Но через пару
километров дорога резко оборвалась, упершись в каменные завалы, за которыми
поднимался уступ с отвесной стеной. На широкой площадке уступа, слегка
падающей на юг, высился стройный сосновый бор, пронизанный закатными лучами.
Странное и дикое это место напоминало какой-то полузабытый сон. Русинов
вышел из машины и, озираясь, забрался на огромные глыбы, лежащие на
дороге...

Здесь и в самом деле был какой-то чудовищной силы взрыв. В
тридцатиметровой стене уступа зияла гигантская черная воронка, и камень,
выброшенный из нее, завалил метров двести дороги, изрубил, искромсал весь
примыкающий лес. Побродив по завалу, Русинов взял карабин, ледоруб и пошел
вдоль уступа по западной его стороне. Отвесная стена постепенно переходила в
каменную осыпь, выполаживалась, так что можно было без особого труда
подняться наверх. Под мхом хрустела сухая щебенка, охваченная корнями
угнетенных сосен. Когда он вскарабкался на уступ, солнце уже висело над
горизонтом. В сосновом бору было жарко и тихо, толстый мох пружинил под
ногами, покрывая торчащие из земли камни и стволы деревьев. Ни единого знака
присутствия человека! И если бы не дорога, казалось, люди не бывали здесь
никогда...
Но вот над головой прострекотал небольшой вертолет, развернулся и потянул
вдоль дороги: судя по окраске машины, летали пожарники. Русинов пожалел, что
оставил машину на виду, однако понадеялся, что сверху защитного цвета
"уазик" можно принять за глыбу в каменном развале. Вертолет сделал еще один
круг над лесистой сопкой и полетел на восток. Световой день заканчивался, и
надо было возвращаться к машине, чтобы в темноте не сломать шею в
курумниках, а Русинов вдруг ощутил, что ему не хочется никуда уходить
отсюда. Он лег на мох, прислушиваясь к своему благостному состоянию, и
раскинул руки. Между сосновых вершин голубело бездонное небо, и он смотрел в
него, как со дна глубокого колодца. Не вставая, он достал "орех", надел
петельку шнурка на палец и выпустил кристалл из ладони. Плавно, как будто
мыльный пузырь, он потянулся вверх и замер на привязи. Здесь было
магниторазряженное пространство! Русинов встал на ноги и медленно пошел по
уступу. "Орех" устойчиво показывал "перекресток". Эх, прихватить бы карты и
проверить! Неужели это и есть Кошгара?!
Боясь поверить в удачу, он прошел уступ вдоль и поперек: получался круг
около полукилометра в диаметре, с четким и довольно широким "просветом" в
меридиональном направлении. И точно по меридиану шла эта мертвая дорога!
Несмотря на легкие сумерки- на уступе было чуть светлее, чем внизу,- Русинов
двинулся поперек предполагаемого круга, чтобы подсечь его центр. В косом
свете от багровеющего заката очень хорошо были заметны "ведьмины круги"
среди пышных мхов. Неужели здесь, на уступе, мог стоять город? Он шел точно
на небольшую полянку, просвечивающую среди тесноты прямых сосновых стволов.
Бор был совсем молодой и еще не успел проредиться путем естественного
отбора. Ему показалось, что за частоколом красных деревьев стоит каменный
холм. Зажав "орех" в руке, чтобы не цеплялся за сучья, Русинов выскочил на
опушку поляны и замер. Посредине ее- там, где должен быть центр
"перекрестка",- чернела огромная воронка с каменными надолбами по краям. И
всемогущий мох уже успел затянуть и крутую осыпь бруствера, и даже крутые
склоны самой воронки.
Русинов осторожно приблизился к ее краю и замер: внизу зияла дыра
диаметром метра три...
Он поднял камешек и буквально бросил его в воронку. На счет восемь из
глубины послышался глухой щелчок.
К восходу солнца Русинов уже приготовился, чтобы начать обследование
Кошгары. Взял небольшой запас продуктов, карабин, прибор ночного видения,
фонарь и мягкий десантный фал. Машину он спрятал в молодых пихтачах,
выросших на месте поваленного взрывом леса. Воронка в отвесной стене уступа
поражала воображение. Либо сюда действительно попала ракета с ядерной
боеголовкой, либо в горе пробили глубокую штольню и вкатили туда не менее
вагона взрывчатки. Скорее всего, так и было, потому что замер
радиоактивности показывал нормальный фон грунта дороги, каменных глыб и лишь
чуть повышался на мхах, что и естественно. Русинов тщательно осмотрел жерло
воронки и никаких признаков, говоривших о ядерном взрыве, не обнаружил.
Ударная волна смела бы лес на несколько километров, да и начался бы сильный
пожар, а в эпицентре - оплавление горных пород.
Перед тем как вступить под гигантский свод, Русинов надел пожарную каску,
которую обычно брал, когда отправлялся в пещеры, и оглянулся в последний раз
на восходящее солнце, плавившее Уральский хребет. И потом уже пошел без
оглядки, при свете фонаря, ибо под стеной лежала четкая граница тьмы. Уклон
почвы, едва заметный на глаз, оказался значительным. Через пятьдесят метров
светлый круг входа был уже вверху. Похоже, эта мертвая дорога когда-то
уходила в гору и сюда въезжали машины. В луче фонаря Русинов увидел какую-то
исковерканную металлическую конструкцию - что-то похожее на разбитую
чугунную крепь, как в метрополитене, а еще метров через тридцать
кровля/штольни начала резко опускаться. Похоже, основная сила взрыва была
направлена наружу, но часть его устремилась вглубь и разрушила крепление
стен и кровли. Пробираться стало очень трудно, рваный, искореженный металл
торчал из каменных завалов, свисал с потолка, но галерея постепенно
приобретала свою первоначальную округлую форму. Скоро среди камней Русинов
заметил бетонную плоскость дороги и рваные охвостья толстых кабелей,
прикрепленных к стенам. Метров через двести пятьдесят, когда штольня
повернула вправо и почва ее стала горизонтальной, следы разрушений были уже
едва заметны. Видимо, здесь пронеслась лишь ударная волна, сорвавшая из-под
кровли вентиляционные трубы из прорезиненной ткани да разбившая в щепки
деревянные перепускные ворота. Шахтное оборудование и устройство самой
штольни сначала навело Русинова на мысль, что здесь добывали какую-то руду и
вывозили автомашинами на поверхность. Почти уверенный в этом, он прошагал
еще метров двести по сухой и нетронутой галерее, как впереди в свете фонаря
зазияла бездна. Луч не доставал противоположной стены...

И неожиданно в этой бездне, на секунду выключив фонарь, он заметил
естественный свет, пробивающийся откуда-то сверху. Когда же штольня, забрав
еще левее, вывела его к этому месту, все стало ясно: это была взорванная
шахта для запуска межконтинентальных баллистических ракет. И, судя по
местоположению, ее устье выходило на поверхность в самом центре "перекрестка
Путей".
Он сразу же вспомнил глубокую яму, вырытую в морене на "перекрестке"
возле пасеки. Неужели и там, под землей, было то же самое?
Следовало бы не терять времени и выходить на поверхность: если это и
Кошгара, то хранит она в себе иные сокровища... Огромный зал, где, по всей
вероятности, осуществляли перезарядку пусковой установки, впечатлял
размерами. Металлическая крепь-облицовка была сорвана взрывом, но крепкие
монолитные породы удерживались на своде. Русинов обошел ее по левой стороне
- здесь галерея раздваивалась, и один ее рукав с небольшим уклоном уходил
куда-то в сторону. Больше из любопытства он двинулся вперед, миновал три
искореженные металлические перегородки с дверями, после чего галерея сделала
поворот на девяносто градусов и уткнулась в открытые стальные двери со
штурвальным колесом. За дверями оказался просторный, но с низким потолком
зал - по всей вероятности, командный пункт - жестяные короба вентиляции,
литые бетонные стены с остатками осыпавшейся от сухости воздуха известки,
длинные металлические столы и горы мелкой бумажной трухи, изъеденной
крысами. Русинов обвел фонарем стены и остановил луч еще на одной двери,
наглухо завинченной штурвалом. Начинала срабатывать простая человеческая
психология: если есть дверь и можно идти дальше - надо идти. Навалившись
телом, он стронул колесо и, раскрутив его, толкнул массивную дверь. За нею
шел невысокий, облицованный простой шахтной крепью, ход. Луч фонаря тонул в
его темноте, а идти было хорошо, не то что в пещерах, под ногами поскрипывал
мелкий щебень, и в полном безмолвии этот звук казался оглушающим. Кроме
единственной трубы и тонкого кабеля, никаких коммуникаций в туннеле не было,
однако воздух при этом казался чистым. Русинов зажег спичку, стараясь
уловить его движение, но пламя горело ровно. Прошагав около полукилометра,
он заметил значительный уклон. Через двести сорок шагов Русинов высветил еще
одни завинченные двери, но более легкие, чем на командном пункте. Зато
открывались они с пронзительным певучим скрипом. И едва он замер, как
послышалась звонкая, характерная для мокрых пещер капель. Он включил фонарь
и увидел темное зеркало воды перед собой. Подземное озеро оказалос
ь вытянутой формы с островом посередине: видимо, из свода залообразной
пещеры выпала большая каменная глыба. Сразу же за дверями, на бетонной
площадке с жестяным козырьком, стояла мощная насосная установка. Металл
казался пушистым и мягким от толстого слоя махровой ржавчины. По бетонным же
ступеням Русинов спустился к самой воде, кипящей от капели, и забегал лучом
по стенам. Уровень в озере закономерно колебался, в зависимости от времени
года; блестящие от минерализации стены имели две хорошо различимые
"ватерлинии", потому и насосы стояли высоко, почти под сводом. Маркшейдер
хорошо знал расположение пещерного водоема, а значит, наверняка сделал
инструментальную съемку до проходки туннеля. Где-то из зала должен быть
проход в другой зал или пещеру, имеющую выход на поверхность.
Он снял рюкзак, карабин и с одним фонарем в руке пошел вдоль стен,
тщательно исследуя каждую нишу или щель. В длину зал был примерно метров
семьдесят и сорок в поперечнике при высоте кровли пять-шесть метров. Луч
выхватывал довольно гладкие, отглянцеванные желто-серым минералом стены.
Развал камней под ногами казался облитым воском. Кое-где, примазанные к
глыбам, торчали небольшие свечечки сталагмитов, а весь потолок, будто в
мартовский теплый день, был увешан сталактитами. Русинов добрался до тупого
конца зала и посветил в узкую горизонтальную щель- косо уходящую почву от
самой воды.
И тут услышал за спиной певучий мелодичный звук- акустика в зале была
совершенной. Так здесь могла запеть только дверь! Он перебросил луч фонаря
на нее и увидел, как щель между стальным косяком и створкой медленно
сокращается. Несколько секунд, и звук оборвался. Не веря своим глазам,
рискуя разбиться на скользких камнях, он бросился к бетонной насосной
площадке, взлетел по ступенькам и сквозь звенящую капель услышал глухое
гудение заворачиваемого с другой стороны колеса. Еще мгновение - и все
смолкло.
Он даже не стал стучать - дверь запиралась герметически и могла выдержать
ядерный удар...

14

Всю дорогу до Перми Иван Сергеевич не ощущал за собой слежки. Кажется,
удалось уйти от Службы Савельева, и теперь практически невозможно в короткий
срок установить, в каком направлении он выехал из Москвы. За исключением
одной детали, которая могла бы дать преследователям путеводную нить: в
железнодорожных билетах указывалась фамилия, а сам билет продавали только по
предъявлению паспорта. Под видом борьбы с перекупщиками новая
демократическая власть пыталась наладить тотальную слежку за своими
гражданами. Однако Иван Сергеевич надеялся на то, что в день отъезда с пяти
московских вокзалов по разным направлениям ушел добрый десяток Афанасьевых.

Пока проверят - уйдет дня три-четыре, а за это время можно дважды съездить в
Пермь.
В Перми он тут же купил билет на ближайший поезд до Соликамска, ушел с
вокзала и гулял по прилегающим улицам до последних минут перед отправлением.
В вагоне первым делом он осмотрелся: ничего подозрительного. Иван Сергеевич
предполагал, что его могут попросту встретить где-нибудь в Соликамске,
Красновишерске или даже в Ныробе, но в маленьких городах любая слежка сразу
бы вылезла на глаза, к тому же встречающим "топтунам" будет очень трудно
опознать в лысом, сухопаром полковнике "декадента" Афанасьева.
В Соликамск поезд прибыл ночью, а автовокзал открывался в половине
шестого утра. Торчать на вокзале было опасно - там к нему бы присмотрелся
самый тупой "топтун", и поэтому Иван Сергеевич отправился гулять по
вокзальной площади. Ночь была тихая и теплая, город, как и положено
провинциальному промышленному городу, спал глубоким сном, и жизнь едва лишь
теплилась вокруг вокзала. Изредка из города прилетала одинокая машина,
тормозила возле коммерческого киоска, где продавали водку круглые сутки,
водитель вылетал из кабины и бросался на сверкающую амбразуру, по ночному
режиму забранную редкой решеткой. Он совал деньги - в ответ высовывалась
бутылка, и всякий раз из-за палатки появлялся инспектор ГАИ с резиновой
дубинкой, окрашенной под жезл. Начиналась проверка документов, проверка на
алкоголь и разбирательство. В результате же загулявший водитель все равно
уезжал: похоже, гаишник работал в паре с коммерсантом. Иван Сергеевич,
наблюдая за этой ночной жизнью, заметил, что опытные и битые водители
оставляют машины далеко за площадью и подходят к заветной палатке пешком.
Около половины четвертого, когда небо над городом стало заметно светлеть,
Иван Сергеевич отправился к автовокзалу, где были скамейки,- от долгой
ходьбы уже гудели ноги. В это время к железнодорожному вокзалу подкатила
серая невзрачная "Нива", высадила пассажира в темно-синем спортивном костюме
с зелеными полосами на рукавах и отъехала в сторону. Иван Сергеевич скоро бы
забыл о ней, однако заметил, что к этой "Ниве" изредка подходят люди и,
по-видимому, просят увезти в город. Если бы это был таксист-частник, то
наверняка бы не отказывал пассажирам и зарабатывал бы денежки. Этот же,
простояв около получаса, закрыл машину и ушел на вокзал. Вернувшись минут
через десять, он неожиданно подошел к "Москвичу", припаркованному, вероятно,
тут с вечера, своими ключами открыл дверцу и, сев в кабину, запустил
двигатель. Когда же из вокзальной двери появился пассажир в спортивном,
"Москвич" тихо покатил со стоянки на проезжую часть, там резко прибавил
скорость и умчался в город. Иван Сергеевич внутренне восхитился чистотой
работы: это были угонщики! "Москвич", скорее всего, принадлежал
какому-нибудь работнику вокзала, и этот, в спортивном, сходил, проверил, на
месте ли владелец, после чего дал сигнал своему напарнику. Комбинация была
хороша тем, что "спортивный" мог контролировать владельца "Москвича" до тех
пор, пока тот не поднимет тревогу, а потом спокойно сесть в "Ниву" и уехать.
Или оказаться "свидетелем" угона, сообщив приметы преступника, по которым
его никогда не найдут.
К открытию автовокзала подошел народ, и когда Иван Сергеевич встал в
очередь за билетом, неожиданно заметил угонщика в спортивном. Тот прошелся
по залу ожидания, ни на кого не обращая внимания, переписал что-то себе в
записную книжку из графика движения автобусов, сунулся в справочное бюро и
затем удалился. Из любопытства Иван Сергеевич выглянул на привокзальную
площадь и обнаружил, что "Нивы" уже нет...
Иван Сергеевич купил билет и поехал в Красновишерск. Найти Русинова было
непросто, а в горах- так вообще невозможно, ибо Мамонт навряд ли будет
сидеть на одном месте больше чем одну-две недели. Однако Иван Сергеевич знал
единственную точку, где он появится непременно,- самый большой "перекресток"
между Вишерой и рекой Березовая, координаты которого держал в памяти. Он не
рассчитывал застать Мамонта на этой точке, главное, было отыскать след, а
дальше- как Бог пошлет. Ему было неизвестно, как заезжал туда Русинов, и,
прикинув по карте, Иван Сергеевич решил выходить на "перекресток" через
Красновишерск. По крайней мере, отсюда было ближе, чем через Ныроб. Да и в
городе легче, не привлекая к себе внимания, выяснить обстановку и собраться
в дорогу. Кое-что из походных вещей он вез в чемодане, однако без сапог либо
крепких ботинок, без легкого спального мешка и хотя бы куска брезента вместо
палатки в горы нечего было и соваться. Это не считая продуктов минимум дней
на восемь-десять.
В десять утра Иван Сергеевич был уже в Красновишерске. По дороге он
спрятал фуражку и китель в чемодан, отстегнул погоны с летней военной
рубашки и вышел в другом облике. Если Служба вела наблюдение за регионом, то
здесь, в конечных пунктах междугородного сообщения, она была особенно
внимательной ко всем приезжим. С вокзала Иван Сергеевич сразу отправился в
магазин за снаряжением, чтобы к вечеру можно было уехать из города и
ночевать где-нибудь в горах. Он был уверен в полной своей безопасности. В
фирме "Валькирия" сейчас, пожалуй, творилась полная неразбериха. Шведы
сместили Савельева в надежде на согласие Афанасьева, однако, потеряв его,
теперь наверняка хватались за головы. И вряд ли им удастся в этот полевой
сезон вывезти экспедицию на Урал. Но обольщаться не приходилось, поскольку
Служба безопасности работала здесь независимо, по своему плану, и вдобавок
ко всему из-за отмены экспедиции могла активизироваться. У Мамонта с нею и
так, поди, хватало хлопот. Знал бы он, что Савельев поставил на него и
делает теперь из Русинова "паровоз".

Погода в Красновишерске была неустойчивой. Пока Иван Сергеевич ехал в
автобусе, сквозь стекла жарило солнце, но когда вышел, то замерз в рубашке.
Пришлось доставать свитер и надевать посреди улицы.
В спортивном магазине он купил рюкзак, спальный мешок и маленькую
палатку, уложившись в терпимую сумму, однако хорошие альпинистские ботинки
стоили как все, вместе взятое. А надо было еще закупить продукты, котелок,
чашку-ложку - приходилось, как начинающему туристу, обзаводиться заново всем
походным барахлом. Иван Сергеевич вышел из магазина в надежде найти обувной
и купить там обыкновенные кирзачи.
И носом к носу столкнулся со шведами...
Он мгновенно понял, что встреча эта вовсе не случайная, а четко
спланированная и рассчитанная на эффект неожиданности. Шведам это удалось:
Иван Сергеевич не успел ни растеряться, ни испугаться.
- Господин Афанасьев? Очень рад! - Швед, говоривший по-русски, добродушно
улыбался и протягивал руку.- У вас принято давать поздравления с приездом!
- Спасибо! - живо отозвался Иван Сергеевич и пожал ему руку.- Очень рад!
Я тоже очень рад!
Только тут он обратил внимание, что за их спинами стоит угнанный с
привокзальной площади Соликамска "Москвич", а рядом с ним- тот самый
водитель, что приезжал на "Ниве", да трое крепких парней в кожаных куртках,
у которых образование и профессия были написаны на лбу. Дергаться не имело
смысла.
- Мы обязаны друг друга объяснить положение,- сказал швед.- Деловой
разговор. Приглашаю вас, господин Афанасьев, свой офис!
- Пожалуйста!- согласился Иван Сергеевич.- Но я должен вас предупредить,
что моя персона... может привлечь к вам внимание нежелательных людей...
- О, да! - воскликнул догадливо швед.- Мне известно! Я получил информацию
и принял всевозможные мероприятия. Господину Афанасьеву ничего не грозит!
- Спасибо. - Иван Сергеевич сел в бирюзового цвета "Форд", услужливо
открытый шведом.- Хотя я сомневаюсь...
Чемодан и рюкзак у него выхватили из рук добрые молодцы и уложили в
багажник. Вместе с Иваном Сергеевичем сели оба шведа, а впереди- охранник.
Остальные поехали сзади на "Москвиче". По дороге молчали, и потому было
время сообразить, как его ловко выследили и перехватили. Он вспомнил, что в
одном вагоне с ним ехали два иностранца, судя по говору, немцы, и человек
пять вьетнамцев или корейцев. На последних Иван Сергеевич вообще не обратил
внимания, потому что они на каждой большой станции таскали огромные сумки
взад-вперед, что-то выгружали, что-то загружали и наверняка были просто
спекулянтами. Однако и немцев он не принял в расчет - сработал стереотип
мышления: обычно шпионили за иностранцами, но никак не могло, чтобы
иностранцы на территории России вдруг начали шпионить за русскими!
Это ему было наказание за отсталость. Надо жить в ногу со временем!
Шведский офис помещался в неприметном с виду, но роскошном внутри
особняке, чем-то напоминающем Ипатьевский дом. Никаких вывесок и табличек,
на двери- кодовый замок, за дверью - белобрысый молодец с повадками
официанта. Ивана Сергеевича, однако же, больше поразило то, что все
охранники говорили по-шведски, хотя обликом походили на простых русских
парней, нечаянно разбогатевших и вынужденных теперь поддерживать имидж.
Ивана Сергеевича учтиво проводили в большой кабинет, начиненный
электроникой, предложили сесть за стол. Шведы устроились напротив, и в ту же
минуту появился еще один - стройный, подвижный и точный в движениях. Швед,
говоривший по-русски, вскочил и представил:
- Господин Иван Афанасьев! А это - господин Густав Варберг, соучредитель
фирмы "Валькирия".
Варберг крепко пожал руку Ивану Сергеевичу и сел напротив. Получалось,
один против троих...
"Отбрешусь! - неожиданно подумал он.- Я же тут хозяин положения.
Уговаривать будут!"
Соучредитель заговорил по-шведски, подбирая и взвешивая каждое слово и
делая паузы, чтобы переводчик успевал переводить дословно.
- Вы дали согласие осуществлять руководство совместной российско-шведской
фирмой "Валькирия"... Мы высоко оценили вашу добрую волю, господин
Афанасьев... Но известные вам события и действия бывшего руководителя фирмы
господина Савельева... не позволили довести начатое дело до завершения... Мы
не имеем никаких претензий лично к вам, господин Афанасьев, и считаем, что
вы поступили весьма разумно, покинув Москву... У нас имеется полная
информация о преследовании вас со стороны господина Савельева... Он имел
цель вынудить вас отказаться от предлагаемой вам работы... В случае же вашей
строптивости - лишить жизни, убить... Шведская сторона фирмы приносит вам
извинения за действия бывшего руководителя "Валькирии"... А также обязуется
компенсировать моральные и материальные потери, связанные с происшедшими
инцидентами... Дальнейшая ваша безопасность гарантируется шведской стороной
фирмы, а равно и вашей семьи.

- Благодарю вас,- сдержанно отозвался Иван Сергеевич.
- Шведская сторона фирмы глубоко обеспокоена положением дел и развитием
последних событий,- продолжал Варберг.- Вы, господин Афанасьев, получили
массу неприятностей и, возможно, теперь имеете сомнения в целесообразности
вашего согласия на руководство фирмой "Валькирия".
- Да, господин Варберг,- Иван Сергеевич откинулся на стуле, вытянув ноги,
и скрестил руки на груди.- Имею такие сомнения. И довольно основательные.
Швед-переводчик перевел ответ Варбергу, и тот выразительно покивал
головой. Третий же швед, молчаливо слушающий и совершенно непонятный для
Ивана Сергеевича, сделал какую-то пометку в блокноте и стал еще более
внимательным, ни на мгновение не сводя глаз с русского собеседника.
- Господин Афанасьев, мы еще раз подтверждаем свои намерения,- сказал
через переводчика Варберг.- Мы считаем вас одним из лучших специалистов в
России. У вас имеется богатый как практический, так и теоретический опыт.
Поэтому хотели бы услышать от вас слова согласия в повой... обстановке.
Иван Сергеевич понял, что шведы взялись за него с бульдожьей хваткой и
просто так не отступятся. Следовало переходить в наступление, сбить
предлагаемый ими ритм и строй беседы, на худой случай погрузить все дело в
длинную дискуссию и выиграть хотя бы одну ночь для анализа и раздумий.
- Допустим, специалист я не самый лучший,- сказал он.- И тем более
теоретик. Вы, господа, либо заблуждаетесь, либо умышленно преувеличиваете,
что мне не особенно нравится.
- Мы владеем объективной информацией,- заявил Варберг.- В Институте вас
считали лучшим аналитиком и специалистом по геофизическим исследованиям.
Кроме того, вы долго занимались практической деятельностью: подъем
затонувших судов с драгоценными металлами в Черном, Каспийском и Баренцевом
морях, работа на дне будущего Цимлянского водохранилища, колчаковское
золото, сокровища Ивана Грозного и, наконец, "Валькирия".
"Сволочи,- безадресно подумал Иван Сергеевич.- Все, что можно, выдали. А
раньше за каждую секретную бумажку готовы были со света сжить..."
- Кроме того, мы имеем сведения, что вы умышленно искажали
исследовательскую информацию, чтобы советский режим не мог воспользоваться
плодами вашего труда,- продолжал Варберг.- Это был ваш протест
коммунистической власти.
Иван Сергеевич едва сдержался, чтобы не выдать свои эмоции, хотя тут же
согласился про себя, что вся халтура - вольная или невольная - ив самом деле
совершалась как протест, но в общем-то не против конкретного режима в
России, а против странной политики, проявившейся во время работы в
Цимлянске. Шведы же пытались пригребать его к себе как некоего
специалиста-диссидента!
- Перед фирмой "Валькирия" сейчас встала проблема в работе с материалами
Института,- переводил швед.- Искажения настолько серьезны, что требуют
больших расходов, дополнительных средств. А наша сторона уже заплатала
России за эти материалы. Бывший руководитель фирмы господин Савельев не смог
дешифровать умышленные искажения из-за слабой профессиональной подготовки.
Нам же известно, что вы, господин Афанасьев, обладаете всеми необходимыми
знаниями. Поэтому мы вас считаем одним из лучших специалистов.
Они действительно много знали об Институте, его настроениях и нравах. Это
значило, что кто-то из бывших сотрудников служил в "Валькирии" информатором:
в материалах сведений о личностях не почерпнешь...
Сбить с ритма шведов было трудно. Куда бы ни уходил разговор, Варберг
возвращал его к сути. Нужно было действовать энергичнее.
- Самый лучший специалист по "Валькирии" вам, по-видимому, известен,
господин Варберг.- Иван Сергеевич встал и начал ходить вдоль стола- пусть
водят за ним глазами.
- О, да! - самостоятельно воскликнул швед-переводчик.- Это господин
Русинов! Его звали - Мамонт.
- Правильно! - похвалил Иван Сергеевич.- Поэтому, чтобы продолжать
дальнейший разговор, я хочу услышать прямой и откровенный ответ на один
вопрос... Я люблю иметь дело с людьми честными, порядочными и не люблю
играть втемную. От вашего ответа зависят, уважаемые господа, мой выбор и мое
слово согласия. По-русски это называется "проверка на вшивость".
Швед-переводчик растолковал шефу речь Ивана Сергеевича и слегка смутился,
объясняя, что такое "проверка на вшивость". Пока он не разъяснил
иносказательность этой фразы, его товарищи понимали это в буквальном смысле.
- В чем суть вопроса господина Афанасьева?- наконец спросил он.
- Кто конкретно и с какой целью производил негласный обыск в квартире
Русинова?- Иван Сергеевич остановился напротив Варберга и замер, глядя ему в
глаза. Показалось, что еще до переводчика он понял смысл вопроса. Шведы
переглянулись, и тот, молчаливый, вдруг заговорил неожиданно высоким,
визгливым голосом. Варберг что-то отвечал ему односложно и коротко. Они
вдруг забыли дипломатический тон беседы и вели междусобойчик без перевода.

- Одну минуту, господа! - прервал их Иван Сергеевич.- Я не знаю
шведского, простите за невежество. Но я прошу переводить все, что говорят за
этим столом.
Заметно было, что они смешались. Однако Варберг взял ситуацию в свои
руки.
- Произошло недоразумение, инспирированное господином Савельевым,- заявил
он.- Обыск производился под его личным руководством.
"Ага! Валите все на покойного! - про себя воскликнул Иван Сергеевич.-
Отмыться хотите, вшивые!"
- Савельев не умеет пользоваться гамма-плотномером японского
производства,- проговорил он и перевел взгляд на молчаливого шведа.- Значит,
в квартире Русинова находился ваш специалист.
- Да, в квартире Русинова был наш специалист,- признался Варберг.- При
удобном случае мы принесем господину Русинову свои извинения и по его
желанию готовы возместить моральный ущерб.
- Мне нравится ваша открытость,- похвалил Иван Сергеевич.- Господин
Варберг, вы понимаете, что шведская сторона фирмы, находясь на территории
чужого государства, участвовала в противоправном и уголовно наказуемом
деле?
- Мы это понимаем,- самостоятельно сказал переводчик,- и сожалеем о
случившемся.
У Варберга побелели козонки пальцев, сжатых в кулаки.
- Хорошо,- заключил Иван Сергеевич и снова заходил по кабинету.- Будем
считать, что проверку на вшивость вы благополучно прошли. Я не намерен
сообщать что-либо из полученной от вас информации по поводу незаконного
обыска в правоохранительные органы. У нас есть пословица- "Повинную голову и
меч не сечет". Но чтобы впредь избегать подобных вещей и исключать всякие
незаконные действия фирмы, я должен обсудить с вами, господа, один
нравственный вопрос. Давайте отодвинем в сторону финансовые дела,
специальные проблемы и прочие аспекты "Валькирии". Вы согласны, что
деятельность российско-шведской фирмы носит исторический характер?
- Разумеется,- подтвердил Варберг.- И мы ощущаем на себе ответственность
перед историей. Я обязан пояснить, господин Афанасьев, что занимаюсь
проблемой варяжских сокровищ очень давно, со студенческой скамьи. Это дело
моей семьи. Мой отец исследовал всю Скандинавию, изучил множество
исторических и этнографических материалов и к концу жизни пришел к выводу,
что центром арийской культуры в доледниковый и послеледниковый периоды,
вплоть до первого века нашей эры, был Урал. А Приполярный и Северный Урал
это не что иное, как знаменитая Гиперборея. Отец вдохновил меня на этот
поиск, и я дважды еще при коммунистическом режиме приезжал в Советский Союз.
Но мне не удалось раздобыть какие-либо материалы. Ваш Институт тогда был
закрыт и глубоко законспирирован. Но я увез из России полную уверенность,
что русские и шведы- братья по происхождению. Мы должны гордиться тем, что
имеем один арийский корень.
Оказалось, что Варберг вовсе не такой сухарь и дипломат, как показалось
вначале Ивану Сергеевичу. Рассказывая о своих увлечениях, он оживился,
раскованно жестикулировал руками, и глаза его, на первый взгляд блеклые,
вдруг посинели и заискрились. Однако молчаливый швед сделал какой-то знак
ему - приставил авторучку к своему виску, и Варберг сразу же потускнел и
скомкал остаток рассказа. А возможно, что и швед-переводчик много чего
упустил и неточно перевел.
- Потом я стал книжной крысой... Получил звание доктора... Очень глубоко
изучаю арийскую культуру... Мечтаю отыскать "сокровища Вар-Вар"...- стучал
он, как телеграф.- Совместная работа с вами, господин Афанасьев, поможет нам
осуществить мечту...
- Кто вас финансирует? - в упор спросил Иван Сергеевич, не дожидаясь
конца перевода.
Варберг взглянул на молчаливого шведа и с прежней дипломатией произнес:
- Источник финансирования есть коммерческая тайна. Пока вы, господин
Афанасьев, не дадите согласие и не приступите к руководству фирмой, я не
имею права посвящать вас во внутренние дела "Валькирии".
Молчаливый швед отнял авторучку от виска. Кажется, его роль - роль
"серого кардинала" становилась понятной Ивану Сергеевичу. Он поднял руки:
- Хорошо, вопрос снимаю! Вернемся к нравственности. Как вам известно,
господин Варберг, арийской общности народов в настоящее время не существует.
Есть отдельные народы разных национальностей, слава Богу, помнящих о своем
родстве. Мало того, в сегодняшнем мире считается дурным тоном говорить об
арийском происхождении.
- О, да! - эмоционально вставил швед-переводчик.- Гитлер, фашизм!
Дискредитация арийской темы!
- Вот-вот,- подтвердил Иван Сергеевич.- Тема дискредитирована. Общности
нет... Найдем мы с вами, господин Варберг, "сокровища Вар-Вар", поделим
между Россией и Швецией и разойдемся. И сделаем со своей частью все, что
захотим... Но согласятся ли на это другие арийские народы? И в первую
очередь русский...

- Поиски и учреждение фирмы согласованы с правительством России,- заверил
Варберг.- И с президентом, через его помощников. Все на основе российских
законов!
- Господин Варберг, вы слышали, что такое беспредел?- Иван Сергеевич
снова встал напротив него.- Или требуется объяснение?
- О, да, да! - закивал переводчик, хотя его шеф хранил молчание.
- Что - да, да? - слегка озадачил переводчика Иван Сергеевич.- Я
спрашиваю не вас! Мне хочется услышать ответ господина Варберга.
Швед перевел с жестикуляцией и специальными пояснениями - на шведском
языке такого специального понятия не существовало...
- Я понимаю, о чем вы говорите, господин Афанасьев,- озабоченно
проговорил Варберг,- и разделяю вашу заботу... Россия мне напоминает Дикий
Запад в Новом Свете. Мы постоянно рискуем... Мы уподобляемся авантюристам...
- Очень хорошо,- не дослушал Иван Сергеевич.- Приятно слышать, что
понимаете. Беззаконность - состояние весьма заразительное. Вероятно, вы,
господин Варберг, ощутили это, когда отправили на обыск квартиры Русинова
своих специалистов...
Он умышленно сделал паузу, давая возможность поработать переводчику. Швед
кивнул и затаился в ожидании продолжения.
- Насколько я понимаю, закон либо существует, либо нет,- тоном
преподавателя заговорил Иван Сергеевич.- Невозможно быть чуть-чуть
беременной... Меня смущает, господа, само существование "Валькирии". Она
представляется мне как незаконнорожденная дочь России и Швеции. И ладно бы,
от большой любви между ними... "Валькирия" родилась, извините меня... от
секса с применением грубой силы.
Варберг отрицательно замотал головой:
- Учреждение фирмы согласовано с правительством России! Без всякого
нажима с нашей стороны. Мы сделали предложение - нам не отказали.
- Еще раз простите за подобные сравнения, господин Варберг.- Иван
Сергеевич сел напротив него.- Публичная женщина никогда не отказывает
богатому клиенту. Как ни горько говорить об этом, явно наше правительство
сейчас не отказывает никому, кто платит деньги. Я не обвиняю вас лично,
господин Варберг. Но согласитесь, пользоваться беспределом в России для
достижения своих целей безнравственно и неэтично. Это действительно
напоминает Дикий Запад. В нашем государстве сейчас пожар, а как известно,
тащить что-либо у погорельцев - великий грех. И эта истина относится... к
общемировым ценностям.
Швед-переводчик делал свое дело, а другой, молчаливый, положил свою
авторучку на блокнот и покатал ее пальцами. Это тоже был какой-то знак...
Варберг сделал длинную паузу и, выпрямившись, неожиданно улыбнулся,
заговорил участливо:
- Давайте прервем нашу беседу, господин Афанасьев. Время- обедать. А вы
не отдохнули с дороги. Простите мою невнимательность... Думаю, вечером мы
продолжим беседу... При нашем офисе есть маленькая гостиница, и вам будет
очень удобно. Поверьте, это вас ни к чему не обязывает.
- Благодарю вас,- проронил Иван Сергеевич.- Отдохну с удовольствием.
Дорога была утомительная...
Они просили отсрочки! Похоже, "серый кардинал" был недоволен течением
беседы и готовился сделать своему шефу разнос. Скорее всего, молчаливый швед
был не заказчиком и даже не финансовым королем, отпускавшим "Валькирии"
щедрые кредиты, а представителем тех, кто платил деньги, сохраняя
коммерческую тайну.
Провожая Ивана Сергеевича на второй этаж, где находилась "маленькая
гостиница", Варберг неожиданно сказал почти на чистом русском языке:
- Мне будет жаль, Иван Сергеевич, если нам не удастся работать вместе. Я
полон надежд!
И, словно прощаясь надолго, зачем-то крепко жал и тряс его руку.

15

Можно было этого не делать, по как всякий лишенный свободы, Русинов
непроизвольно стал обследовать железную дверь. Клепаная стальная плита -
производство пятидесятых годов! - снабженная уплотнителем, намертво
прилегала к металлической обвязке дверного проема: тот же, в свою очередь,
был впечатан, влит в бетон, не потерявший крепости во влажной среде.
Он выключил фонарь - теперь надо беречь батарейки. Неизвестно, кто запер
и насколько...
Насосная площадка под жестяным навесом была единственным местом, где
сверху не капало. Каска пожарного имела фату из прорезиненной ткани и
оберегала плечи от влаги, но спина, пока он лазил по каменному мешку в
поисках хода, успела промокнуть, и теперь Русинов ощутил холод. Температура
в пещере была примерно три-пять градусов тепла. Пока двигаешься- все в
порядке, но стоит сесть, и этот могильный холод начинает медленно проникать
к телу.
Получалось, что его очень ловко сюда заманили, затащили, как быка на
веревочке. Знали, что он обязательно клюнет на Кошгару и, забыв все на
свете, полезет в землю, словно червяк. Кто-то очень точно рассчитал
поведение Русинова, учел его психологию и теперь предоставил неограниченное
время для размышлений. И место выбрал подходящее: в мокрой пещере будет
думаться хорошо...

Последним звеном в цепочке "стихийности" его движения в каменный мешок
был мужичок-серогон. Не был здесь никогда, но абсолютно верно рассказал, как
отыскать эту Кошгару. Значит, много слышал о ней и обсуждал со своими
товарищами. Если вспомнить разговор, то даже предупреждал, чтоб не
переступал черту, за которой человек обращается в пепел. Если рассудить, то
таким образом серогон подталкивал его в подземную пусковую установку.
"Только не бросай меня в терновый куст!"... Русинов вспомнил облик
мужичка-чифириста и усмехнулся сам себе: он не мог быть профессионалом -
можно придумать любую легенду, намазать бороду смолой, сыграть кого угодно,
однако имитировать корни сгнивших зубов никому не удавалось. Если серогон
"стучал" и сотрудничал со Службой, то только за чай. Но в таком случае,
когда он получил информацию о Русинове и каким образом? И почему так
изголодался по чифиру, если недавно встречался со своим резидентом и уж
вытребовал бы с него плату за предстоящую операцию... Кстати, поведение
голодающего наркомана тоже невозможно сыграть, если за это берется
непрофессионал. А серогона при виде чая трясло естественно, как естественны
были и его гнилые корни в деснах. Серогон тут ни при чем! И остальные его
товарищи, не имеющие документов и прячущиеся в лесу, тоже не причастны, даже
если среди них есть внедренный Службой человек: мужичок за время беседы не
имел с ними никакой связи, не мог получить инструкций и поэтому поступал
самостоятельно. Это нормальные бичи, бывшие, а может, и настоящие
уголовники, и вряд ли кто из них пойдет на связь с ментами Даже за обещание
чифира, за обещание легальности и свободы. Они себе нашли место, где можно
жить скудно, дико и вольно...
Но кто же втравил его и захлопнул дверь? Не сквозняк же потянул за собой
добрую тонну железа, не он же закрутил колесо с той стороны?! А кто
закручивал, тот прекрасно знал, что выхода из этого зала больше нет. Так что
и искать бесполезно, и растрачивать энергию батарейки, и мокнуть под
сплошным капежом...
В полной темноте звон воды был явственнее и притягивал сознание. Кроме
всего, каменный мешок был и "музыкальной комнатой". Пытка, которую редко
выдерживает человеческая психика.
Русинов оторвал подкладку у куртки,- вместо ваты или ватина там оказался
синтепон. Сделал тугие скрутки и затолкал себе в уши. Воины Одиссея спасали
свою нервную систему от сладкоголосого пения, заливая уши воском. Но воскна
пасеке, у хитромудрого Петра Григорьевича... В худшем случае, если совсем
припрет, можно попробовать растопить парафиновую свечу и заодно проверить,
насколько эффективно было средство уберечь свое сознание у древних
скитальцев...
Кто же устроил ему эту пытку?
Следующим звеном был... отец Ольги, участковый в Гадье, гадьинский
милиционер, крутой блюститель порядка, пострадавший в прошлом году за
исчезновение Зямщица. И видимо, пострадавший за неприятности в связи с
ним... Вот уж совсем странная личность - змеиный клубок: не поймешь, чья
голова, чей хвост... Наверное, зря не послушал Ольгу и не познакомился с
папой. А вдруг бы он проникся и показал ему другую Кошгару? Или другая там,
за хребтом?.. Видимо, участковый не причастен к кошгарским сквознякам.
В следующую секунду он замер и перестал дышать от озарившей его простой и
понятной мысли. Он тут же вспомнил, что уже не один раз начинал думать так,
но отчего-то эта простота выламывала всякую логику и смущала некоторой
примитивностью.
Все они тут - начиная от пчеловода и кончая исчезнувшей экспедицией
Пилицина, сидят и охраняют "сокровища Вар-Вар". Будь оно так- все бы хорошо
легло на свои места. Тогда бы стала понятной и логика этих людей, и
странность их поведения...
Он попытался посмеяться над этой мыслью, но теперь смех уже звучал как
признак сумасшествия.
Если ты безвреден для дела охраны и тайны сокровищ - живи на здоровье,
лови рыбу, наблюдай "летающие тарелки", ищи следы "снежного человека", даже
серу точи из сосен и не имей документов. Но если ты Мамонт и ищешь те самые
сокровища - получай пыточную камеру, слушай звон капели, тихо сходи с ума и
станешь безвредным...
Не таким ли образом они обезвредили Зямщица?!
Он прислушался к бесконечной капели: сквозь затычки доносящийся
мелодичный - в несколько нот - звук почему-то напоминал хруст битого стекла
под ногами. Русинов попробовал освободить одно ухо и тут же снова заткнул
его. Прекрасное пение показалось обворожительным в оглушающим. Следовало
постоянно отвлекаться, думать о чем угодно, только не сосредоточиваться на
звуках. Он посветил на часы - пошел пятнадцатый час его пребывания в
"музыкальной комнате". Была полночь, и он вспомнил, что еще ничего не ел в
этот день и лишь пил воду... Хорошо, что есть вода. В сухой пещере началось
бы обезвоживание организма, потом галлюцинации, анемия мышц. Здесь же, если
потерять слух, можно продержаться месяц, а то и два без пищи. Только
сохранять тепло!

Насосная площадка была размером примерно два на два метра и имела
металлическое ограждение- эдакий капитанский мостик, висящий под сводом
пещеры. Сюда бы спальный мешок! Он освободил рюкзак от содержимого,
аккуратно сложил продукты в ящик электротехнического узла, висящего на
ограждении,- при одноразовом питании хватит на пять суток. Затем проделал в
днище рюкзака дыру для головы и натянул его на себя. Твердая, плотная
парусина будет задерживать тепло возле тела, если не спать лежа. Лежащий
человек больше теряет тепловой энергии. Он распорол ножом футляр прибора
ночного видения, сделанный из толстой подметочной кожи, постелил на бетон и
сел, прислонившись спиной к округлому боку электродвигателя водяного насоса.
Затем вскрыл плоскую баночку мясных консервов, наугад в темноте отрезал
ломоть черствого хлеба- это суточный рацион. Через три дня его придется
сократить вдвое, потом еще вдвое - можно растянуть на неделю. После чего
надо спокойно промыть себе желудок, кишечник и садиться на голодную диету...
Пища сразу же согрела его, придала энергии, посветлело в голове. Теперь
следовало бы постараться заснуть, пока не озяб, но мысль, озарившая
сознание, перебивала дрему.
Итак, они все тут живут, чтобы охранять "сокровища Вар-Вар". Значит, они
состоят в одной разветвленной, законспирированной организации, имеют свою
систему связи, условных сигналов и знают прекрасно, что стерегут, от кого и
для кого. Своеобразная масонская ложа с иерархией, степенями посвящения в
тайну, с полным иммунитетом к ценностям окружающего мира.
Теперь, хоть и не на совсем сытый желудок, мысль эта опять показалась не
смешной. Напротив, стало "горячо". Уснуть бы, расслабить нервы, освободить
психику от впечатлений дня и утром, на свежую голову, еще раз осмыслить это
открытие! Он прикрыл глаза, вольно бросил руки на колени, расслабил мышцы...
И сразу же услышал хруст битого стекла!
Нет, надо измотать себя, чтобы отключиться, или, в самом деле, залить
парафином уши - одна свеча есть.
Если бы они в этой пещере сводили с ума Зямщица, остались бы какие-нибудь
следы: консервные банки, экскременты, попытки сделать надписи. Да ржавчины
бы столько не было на металлических частях и конструкциях насосной площадки.
Ночевать он мог только здесь, под жестяным козырьком. А тут вообще не видно
никаких следов недавнего присутствия человека. В любом случае завтра нужно
обойти весь зал и проверить. Выход из пещеры может быть и подводный: там,
где озеро вплотную подходит к стене, ниже уровня воды, возможно, существует
ход в соседний зал, где есть такое же озеро, как два сообщающихся сосуда.
Придется уподобляться лягушке, упавшей в горшок со сметаной, и один день
потратить на обследование каменного мешка. Чтобы потом уже не дергаться и
спокойно сидеть, повинуясь року...
Надо попытаться смоделировать эту тайную организацию хранителей "сокровищ
Вар-Вар". Непосредственные хранители - это, конечно, Авега и Варга.
Русинов потряс головой. От простой мысли о хранителях - сторожах набитых
золотом пещер - его заносило слишком далеко и высоко. Выше просто нельзя,
можно сломать шею... Но это факт- Авегу, беспаспортного бродягу, освобождает
и увозит к себе Джавахарлал Неру. Это же не безумие, пришедшее в голову
здесь, в каменном, сыром мешке. Это не плод фантазии меркнущего сознания...
Так далеко уходить еще рано. Еще много есть неясного, что лежит на
поверхности. Каким образом Авега оказался здесь, на Урале, и как мог
вступить в эту тайную организацию? Допустим, экспедиция Пилицина пришла в
устье Печоры и поднялась по реке до ее истока. Оказавшись на Урале, она
начала поиск варяжских сокровищ и очень быстро наткнулась на них. Да,
открытие произошло сразу, может, в течение месяца. Иначе бы чекист Валентин
Николаевич Пилицин сообщил о своем местонахождении и объяснил причину,
почему перекочевал на Урал. Тут же все произошло быстро, как будто за его
спиной захлопнулась вот такая железная дверь и отрезала его от мира. Скорее
всего, они отыскали не сокровища, а его хранителей и вошли с ними в контакт.
Значит, эти хранители-монахи существовали до экспедиции. Но как привлекли на
свою сторону сразу девять таких разных человек? А если они были захвачены в
плен на какой-нибудь пасеке и потом, постепенно, обработаны идеологически,
посвящены в тайны сокровищ? Кто не поддался, кто оказался вредным для дела,
тех отправляли бродить по земле, как нынче бродит по ней безумный Зямщиц. Но
Владимир Иванович Соколов-Авега и Андрей Петухов, возможно, еще кто-то
"предали дело революции" и вступили в орден хранителей. Судя по Авеге,
другого объяснения не может быть. Каждый из перешедших к хранителям получил
соответствующую его характеру специализацию. Авега, например, носил соль на
реку Ганг... Ведь говорил же он, что был когда-то изгоем! И Русинова называл
изгоем...

Андрей Петухов, явившись в сорок четвертом году из небытия, увел за собой
дочь Ларису, которая бесследно исчезла. Значит, она теперь находится среди
хранителей! Валькирия! Карна! Не ее ли милости ждал Авега? Не она ли должна
была обнажить перед ним голову, если он выполнит свою миссию и отнесет соль
на реку Ганг?
И ведь становится понятной судьба и жизнь пропавшего разведчика Виталия
Раздрогина! Что, если разведчики прошли тот же самый путь, как и члены
экспедиции Пилицина? Столкнулись с хранителями или были захвачены ими,
перевербованы и приставлены к делу- вести наблюдение за внешним миром,
обеспечивать секретность, получать информацию о людях, пришедших в горы...
Одним словом, работа по специальности. Для законспирированной организации
нужны люди самых различных профессий, за исключением таких специалистов, как
Русинов. Сокровища найдены, и их не нужно искать, поэтому он - человек для
дела вредный, как, впрочем, и савельевский сотрудник Зямщиц...
Идет жесточайший отбор людей, которых можно посвящать в тайны сокровищ.
Потому нет провалов, нет утечки информации, если не считать случайно
задержанного Авегу, с которого и начала раскручиваться цепочка поиска. Так
бы и не ведали, что существуют "сокровища Вар-Вар"... Но тогда каким
образом, на основании какой информации возникла идея послать экспедицию на
поиски варяжских сокровищ? Разумеется, революции нужно было золото. Вернее,
даже не для конкретной российской революции, а для мировой, о которой
мечтали тогда перестройщики мира. Ценностей царской казны, богатых и
ограбленных людей, церквей, конечно, было мало для такого дела. Следовало
получить в один раз такое количество золота как международного платежного
средства, чтобы одновременно создать огромные армии профессиональных
революционеров во всех крупных государствах мира, а одновременно, выбросив
на рынок гигантскую массу ценного металла, сбить его финансовые способности,
разорить банки, пустить в трубу промышленные корпорации, посеять мощнейший
кризис в мире и захватить власть. Ведь вот, совсем рядом стоит
Красновишерский бумажный комбинат, который строился, чтобы выпускать
фальшивую валюту на государственном уровне и тем самым девальвировать
денежные системы капиталистических стран. Не нашли золота- в оборот хотели
пустить поддельные доллары, франки, кроны. Слишком заманчивая идея - мировое
господство! Организация секретной экспедиции Пилицина - дело не чудаков,
романтиков и фантазеров. Да и Институт - это же продолжение того же замысла!
Куда исчезло хазарское золото из могил в цимлянских степях?
Но отсюда следует, что в экспедицию отбирали людей проверенных и
преданных. Да и пропавшие разведчики- парни не случайные, окончили высшую
специальную школу, готовились для работы в качестве "нелегалов" за рубежом.
Как же их можно было перевербовать? Почему Виталий Раздрогин, не связанный
по рукам и ногам, свободно передвигающийся по Уралу, не уходит, а служит
хранителям? Ведь никто, кроме Андрея Петухова, не появлялся, не обнаруживал
себя после исчезновения! Да и тот пришел, чтобы увести с собой дочь. Эх,
знать бы точно, каким образом задержали Авегу. Поговорить бы с милиционером,
который задерживал! Почему это раньше в голову не пришло? И каким образом он
попал в Индию? Почему тогда официаль-ные власти не выдали ему визу на въезд,
если сам Неру был с ним знаком? Неужели и в Индии существует какая-то каста,
группа посвященных в тайну лиц, которые не имеют права демонстрировать свое
посвящение и выступать на официальном уровне?
Русинов опять остановил себя: находясь запертым в пещере, в этой
"музыкальной шкатулке", об этих высших загадочных вещах лучше не думать, не
загружать сознание тем, что обязательно приведет в тупик и как следствие к
безумию. Надо вообще остановить бег этих мыслей и после сна проверить
состояние своего рассудка. Чтобы отвлечься, он включил фонарь и высветил на
кипящей от капели воде круг и тут же погасил. В глазах осталось яркое
светлое пятно. Он опустил веки и сосредоточил внимание на этом "зайчике".
Сначала пропал в ушах звук хрустящего стекла, потом вместе с тускнеющим
светом медленно потускнела явь...
Он просыпался так же постепенно, как и засыпал. Реальность возвращалась
вместе со скрипом битого стекла. Русинов включил фонарь и глянул на часы -
половина одиннадцатого утра! Значит, он больше суток уже находится взаперти.
Первым делом он размял затекшие в одном положении ноги, резко помахал
руками: где-то между позвонков наметилась легкая боль. Сырой мешок и холод
вновь пробуждали невралгию. Ольга предупреждала, что надо поберечься первый
месяц...
Потом он осветил дверь, ощупал ее притвор, и на миг возникла
обнадеживающая мысль- что, если, пока он спал, заперший его человек пришел и
отвернул колесо? Русинов вогнал зуб ледоруба в уплотнитель двери и
попробовал отковырнуть ее... Напрасные надежды! Но нельзя долго стоять перед
закрытой дверью и думать о ней; нужно двигаться, совершать какую-то
несложную, не требующую большой физической нагрузки работу, чтобы занять
сознание. Нет напрасных надежд! Впереди много необследованного,
неизученного. Сама пещера не осмотрена как следует... Русинов снял с себя
рюкзак и сразу ощутил озноб, словно ветром повеяло. Однако пришлось снять и
куртку - нельзя мочить одежду, которая сохнет очень медленно, только за счет
тепла тела. Оставшись в легком свитере, он стащил с себя и старые джинсы.

Лучше потом одеться в сухое и на контрасте ощутить тепло...
С ледорубом и фонарем он спустился вниз и только тут включил свет:
двигаться по скользким камням в темноте - самоубийство. Он пробрался к
месту, на котором вчера окончил осмотр, и двинулся уже медленно, высвечивая
все неровности в стене и кровле. Для ракетчиков на этой точке были созданы
идеальные условия, чтобы пересидеть ядерную катастрофу. Они могли пережить
здесь и наступившую после нее зиму. Самое главное, здесь была чистейшая,
отфильтрованная вода, причем постоянно пополняемый запас, чистый воздух без
всякого вредного газа и достаточно тепло. Возможно, во время оледенения люди
ушли из городов в пещеры и жили на протяжении многих сотен лет, выбираясь на
поверхность, чтобы добыть оленя, принести топливо - высохшие на морозе и
уцелевшие в горах деревья. Они жили и ждали солнца. И вероятно, поклонение
ему, жертвы и гимны - все совершалось здесь во тьме либо при свете костра.
То солнце, что появлялось на небосклоне, было холодным, туманным, а скорее
всего, оно вообще показывалось очень редко: резкое похолодание на Севере
вызвало мощные испарения воды на юге, и небо закрывали многоярусные тучи от
земли до космоса. Серый сумрак окружал гористое пространство - полная
картина ядерной зимы. Арии- люди земли и солнца- не могли долгое время
существовать без того, что составляло их суть. От недостатка света, тепла и
пищи, а более от резкой ее смены- была растительной, а стала мясной- они
начали деградировать, утрачивать культуру, представление о мире. Вероятно, в
больших и сильных подземных колониях все это хранилось, передавалось по
наследству, но кроме всевидящего и всемогущего бога Ра стали появляться
подземные боги и духи. Так возник Кубера- правитель северной страны света,
бог подземных сокровищ, тьмы и глубины. Он как бы затмил солнце, встал на
его место. Ему поклонялись, по ждали солнца и на стенах пещер рисовали
картины, украшали их сценами удачной ловли, расписывали орнаментами, ибо
считали, что пещера - храм, где ночует солнце.
"Пещера" означало "украшение для солнца".
За час Русинов исследовал почти весь зал и обнаружил лишь два места, где
сверху не капало. Не было даже намека на щель, лаз, дыру, по которой можно
выбраться из каменного мешка. Пропала надежда и на подводный выход. В том
месте, где озеро примыкало к стене, воды оказалось по щиколотку, а глубина
посредине не больше метра. Наверное, маркшейдер, задававший проходчикам
выработку к подземной полости с водой, располагал данными, полученными после
бурения скважин с поверхности земли.
И все равно есть надежда! Если его заперли здесь хранители сокровищ, то
обязательно придут и выпустят, надеясь, что выйдет безумец, не опасный для
их дела. Сейчас важно сохранить здоровое сознание.
Закончив путешествие вокруг озера, Русинов вернулся к насосной площадке и
посветил под лестницу. Марш на двенадцать ступеней был отлит из бетона в
деревянной опалубке, раскрепленной бревнами. Сверху опалубку сняли, но с
внутренней части не тронули, и она, забытая, была для Русинова как поленница
дров! Нижние доски и концы бревен, упертых в камни, были влажными, но вверху
древесина оставалась сухой, прикрытая насосной площадкой от капели. С
помощью ледоруба он расшатал первое бревно, высотой метра два, и вышиб его
камнем. И чуть не угодил под деревянный щит, рухнувший сверху. Это была
готовая лежанка! Теперь хоть не придется спать на бетоне.
Без спешки, часа за полтора Русинов вышиб все шесть бревен, выдрал доски,
припечатанные к бетону, и все перенес на насосную площадку. Если топить с
умом, хватит на месяц! Он тут же раскрошил ледорубом одну доску и запалил
костерок. Капель жутковато блистала в его отсветах. Казалось, со свода
срываются капли ртути. Дым поднимался кверху, стелился, прижимаясь к потолку
красноватым покрывалом, и оставался на месте. Воздух в зале был
неподвижен...
Столько топлива, а топить нельзя. Угарный газ постепенно заполнит все
пространство, и однажды утром можно не проснуться. Русинов соорудил из
бревен и досок полулежачее кресло и один щит оставил, чтобы можно было
положить сверху на время сна. Получился эдакий тесный гроб. И пусть он похож
на что угодно, лишь бы сохранял тепло. Был еще только полдень, а вся работа
кончилась, и следовало теперь придумать ее, чтобы были заняты голова и руки.
Звук капели сквозь затычки слышался теперь в виде визгливого и бесконечного
шуршания шин по асфальту, и стоило на нем сосредоточить внимание, как тут же
чудилось, что он куда-то несется во тьме с огромной скоростью. Начиналось
легкое головокружение. Время от времени он включал фонарь, чтобы вывести
себя из этого состояния, вернуть в реальность - сырую пещеру.

И тут ему попала на глаза труба, идущая от насоса в бетонную обвязку
двери. Он потушил свет и стал думать о ней. Хорошо бы разрезать ее, и тогда
появится маленькое, величиной в чайную чашку, окошко в мир. Можно кричать в
нее, и звук побежит по трубе, или выстрелить...
Русинов скользнул лучом фонаря по приемной трубе и насосу: всасывающая
труба уходила в них и скрывалась в воде у камня-острова. Да это же не насос,
а печь! Если отвернуть с него крышку вместе с трубой, вытащить рабочее
колесо - топи на здоровье! Тяга должна появиться - перепад между насосом и
другим концом трубы метров десять-пятнадцать, если судить по уклону
выработки. В конце концов, можно раскалить трубу, и тогда обязательно
появится движение воздуха.
Насос и трубы были сделаны из нержавеющей стали, на ощупь казались
гладкими и чистыми, тогда как чугунная станина и электродвигатель обросли
ржавчиной. Четыре больших гайки с шайбами-граверами, однако же, прикипели к
резьбе. Работа нашлась кропотливая, тонкая, но была цель! Жиром из консервов
он смазал концы шпилек и начал отбивать острием ледоруба первую гайку.
Стучал по самому краю грани, на разворот, и минут через сорок заметил
движение - стронулась! Дальше дело пошло побыстрее. Он наставлял острие на
грань и бил по ледорубу камнем. Никому в мире не приходилось таким образом
разбирать насос и делать из него печь. Тепло - это жизнь. Оно может заменить
пищу на долгое время, если пить горячую воду.
На третьей гайке работа застопорилась. Экономя батарейку, он лишь изредка
включал свет, и в темноте было неудобно каждый раз на ощупь выставлять зуб
ледоруба на грань, к тому же руки устали и слегка подрагивали. Тогда Русинов
отщипнул лучину и стал нагревать гайки. На горячую одна пошла почти сразу,
со второй пришлось повозиться, поскольку мешала станина насоса. К десяти
часам вечера он сдернул крышку и, загибая ограждение площадки, к которому
крепилась всасывающая труба, отвел в сторону. Рабочее колесо сидело на валу
со шпоной и к тому же оказалось закреплено большой, плоской гайкой с левой
резьбой. Вид у него казался неприступным, и чтобы не сосредоточиваться на
этом, Русинов без передышки принялся за работу. Он разогнул концы
плинтовочной шайбы, запалил лучину и стал калить. И почудилось, дым уже
уносится в трубу! Это вдохновило еще больше. Кроме уклона, есть еще
давление, которое должно быть выше в пещере и ниже на поверхности.
Он работал всю ночь. Легче оказалось раскрутить страшную гайку, чем потом
стронуть рабочее колесо с конусного вала. Он расклепал весь его конец с
резьбой, прежде чем освободил внутренность насоса. И сразу же сунул в него
руку к трубе- кожу холодил поток воздуха! Это была не просто печь, но еще и
вентиляция зала. Он не стал даже проверять тягу огнем, съел небольшой ломтик
хлеба с тушенкой - приз за удачную работу - и тут же забрался спать в
полулежачее кресло, накрывшись сверху деревянным щитом.
Ему приснилось, что он бежит по ровному, без единой травинки глиняному
полю, а по нему бьют из пулеметов
Свист пуль вокруг был бесконечным и несмолкаемым. Они напоминали капли
ртути и были видимы, но почему-то ни одна не попадала в него. Во сне он
понял, что это его так пугают хранители "сокровищ Вар-Вар". Он проснулся и
услышал наяву этот свист: из уха выпала затычка...
Время было без пяти двенадцать, и Русинов смутился - дня или ночи?
Сколько он проспал? В общем-то время суток не играло роли, однако было
приятно думать, что на улице сейчас светит солнце, поют дневные птицы, шумят
сосны на уступе и колышется под ветром трава...
Он зажег лучину и сунул ее в насос. Дым почему-то вырывался из него и
плыл в пещеру.
Давление выровнялось, и тяга пропала... Дело! Срочно найти работу,
действовать!
Русинов вновь загнал зуб ледоруба в уплотнитель двери и пробовал ее
отжать - нет, не хотят отворачивать колесо хранители сокровищ.
Он посветил фонарем в стык с обвязкой проема. Уплотнитель оказался
свинцовым, предохраняющим от проникающей радиации, и хорошо обеспечивал
герметичность. Конечно, не было смысла ожидать радиации из пещеры, похоже,
сюда поставили типовую дверь бомбоубежища. Он поковырял свинец ножом - что,
если вырезать весь уплотнитель?! Тогда ослабнет и сам собой повернется
запор- поперечная профилированная балка с той стороны, прижимаемая к зацепам
косяков.
Надежда- великая вещь! Высшая мудрость! Не зря говорят, что она умирает
последней...
Русинов начал резать ножом уплотнитель, но в темноте это казалось почти
бессмысленной работой. Сантиметровый слой свинца был упрятан под плиту
двери, и нож ходил по одному следу, не выстругивая стружки. Если это трудно
сделать с открытой части двери, то как же его выковырять снизу, или со
стороны навесов?

Выход был единственный- распалить возле двери большой костер, раскалить
ее и выплавить свинец. Дров бы хватило, но хватит ли кислорода? Будет ли чем
дышать потом? Риск огромный, но надо что-то предпринимать. Вот уже в ушах
свистят пули, перед глазами глиняное поле. А что появится завтра?..
Выплавить! По крайней мере, это уже кардинальная мера, ведущая к свободе.
Кубатура зала все-таки приличная, капель хоть немного, но очищает воздух от
газов. Конечно, в случае неудачи он потеряет и хорошую атмосферу, и
топливо... Да где наша не пропадала?!
Несколько часов подряд он колол и разламывал в мелкие щепки и поленья
бревна и доски, аккуратно выкладывая в клетку возле двери. Накалить дверь
нужно было до температуры триста двадцать семь градусов, причем свинец может
"поплыть" еще раньше, когда размягчится его структура. Надо лишь постукивать
по двери, расшатывать ее, выжимать уплотнитель. Он оторвал всасывающую трубу
насоса от ограждения, развернул ее другим концом, и получился неплохой
таран, действовать которым можно было снизу - на площадке будет не устоять
от жара и дыма.
Вечером он закончил все приготовления и снес вещи вниз, расположившись на
камнях за лестницей. Прежде чем поджечь свой "мартен", Русинов съел двойной
суточный рацион, чтобы кровь поживее гуляла по телу и в случае отравления
угарным газом выводила его из организма. Он был уверен, что все получится,
но когда подносил зажигалку к лучинам, дрогнула рука...

16

Номер в "маленькой гостинице" оказался двухкомнатными апартаментами с
кондиционером, камином в зальчике, мягкой дутой мебелью и ковром, в котором
ноги утопали, как в траве на газоне. Вещи Ивана Сергеевича- чемодан и рюкзак
стояли на специальной подставке под вешалкой и на первый взгляд казались
нетронутыми. Однако он запер дверь на ключ, торопливо открыл чемодан и
ощупал карманы кителя - документы и пистолет были на месте. Он достал
оружие, проверил обойму: даже не разрядили!
Если его не разоружили, значит, доверяют или надеются на свою
бдительность и вышколенную охрану. Впрочем, что его разоружать? И так,
считай, у них в руках, под надзором, а вытащи они пистолет - сразу понятно,
кто это сделал, и, значит, полное недоверие. А шведы хотят заполучить его во
что бы то ни стало! У них сейчас нет другого выхода! Савельева-то поспешили
выгнать, беднягу. Не самому же Варбергу садиться в кресло руководителя, да,
поди, по уставу фирмы он не имеет права это делать. Хотя если он имеет
хорошие связи с нынешним правительством и с помощниками президента- все
возможно. Интернационалу с неизвестным номером нужны деньги на революцию...
Иван Сергеевич скинул свитер и открыл ванную комнату- ну, супер-супер!
Что еще сказать? Даже биде есть, махровый халат и полотенце размером с
простыню. Все это надо обязательно использовать, вести себя слегка развязно,
по-хозяйски и не скромничать ни в коем случае! Надо делать вид командира
производства, оказывающего услугу каким-то бедным, несчастным шведам,
попавшим в затруднительное положение. Хочу - выручу и пойду руководить, а
захочу- не пойду. Пусть они стараются, угождают, прислуживают. Надо их
завязать на себя, притянуть к своей персоне все их надежды и успехи. Эх,
найти бы в этой "гостинице" какой-нибудь изъян! Чтобы вода из крана не текла
или текла слабо, чтобы форточка не закрывалась,- холодина на улице!
Телевизор бы не работал, телефон...
Увы, здесь все текло, закрывалось и исправно работало. Не придерешься, не
устроишь гневный разнос и не найдешь причин уйти в городскую гостиницу. А
это очень плохо, когда хозяин живет на квартире у гостей...
Иван Сергеевич с удовольствием выкупался под душем, надел халат и, выйдя
в зал, развалился в кресле. Конечно, для русского человека, привыкшего за
семьдесят лет жить в убожестве коммунальных квартир, все это кажется
роскошью, и шведы это прекрасно понимают. Своеобразное психологическое
воздействие, соблазн: дескать, посмотри, как стоит жить и как ты, имея
редкую профессию, имеешь право жить. И дрогнет душа - да так твою мать!
Неужели не заслужил? Тонн десять золота нашел и поднял из земли и со дна
морского! А что получил? 3арплату? Полковничьи погоны? Двухкомнатную
квартиру заработал, и то не в Москве, а в Подольске? Даже если по советским
законам отнять двадцать пять процентов, положенных за находку клада, сколько
это будет? Две с половиной тонны! Минус налоги, амортизацию за технику и
оборудование, рабочую силу, и то в любом случае тонна принадлежала ему. А с
тонной золота можно жить и почище, чем шведы живут! Должно быть, Савельеву
приглянулась такая жизнь и жалко стало с ней расставаться. Потому и пошел
машины жечь и, если верить шведам, решился на мокрое дело... Вот уж не думал
никогда, что придется переходить дорогу своему ученику. Стыдно...

В это время в дверь как-то бережно постучали.
- Войдите! - приказным тоном сказал Иван Сергеевич.
На пороге очутилась женщина лет тридцати - в фартучке, с наколкой на
красиво уложенных волосах, все при всем - типичная "телка", по выражению
современных молодых людей.
- Добрый день, господин Афанасьев! - ласково проговорила она, улыбаясь.-
Обед прикажете подать в номер? Акцент выдавал ее славянское происхождение.
- Да, пожалуйста,- нехотя бросил Иван Сергеевич, скрывая интерес.
Официантка так же мягко исчезла вместе с улыбкой и осталась стоять в
глазах светлым пятном. Иван Сергеевич покряхтел и пошел надевать брюки.
Через пять минут она вкатила тележку с мелодично звенящей посудой, на
которой был разложен и разлит обед.
- Благодарю вас,- проронил он и не сдержался: - Простите, вы полька?
- О да!- воскликнула она почему-то изумленно.- Я полька!
- Послушайте, пани...
- Августа!
- Пани Августа.- Иван Сергеевич огладил лысый череп- как небритый
подбородок!- Скажите, кто у вас муж?
- Мой муж? - засмеялась она.- У меня нет мужа! "Разумеется, нет,- подумал
он.- Я ведь не только для этого спрашиваю. Я же хотел спросить, каким
образом ты оказалась со шведами в Красновишерске? И ты, конечно, мне ничего
не скажешь..."
- Это замечательно, что у вас нет мужа,- проговорил он.- Будь я вашим
мужем - умер бы от ревности. А вы мне компанию не составите?- спросил он.-
Вы знаете, я воспитывался в семье, где в одиночку не обедали. Была такая
старорежимная семья...
"Вот сволочи! - безадресно подумал он.- Почему они берут для этих целей
славянок? Ну да, к русскому лучше посылать славянку, хотя вдруг бы я захотел
нечто экстравагантное? Шведку, например. Вот сейчас возмущусь и буду кричать
- а ну подать мне шведку! Почему я на шведской территории должен спать с
полькой? Да они мне опостылели еще при коммунистах! Сволочи, и ведь подадут!
- разочарованно подумал Иван Сергеевич.- И тогда уже не откажешься... Хотя
тут придраться можно. Женщина - не телефонный аппарат!"
- Благодарю вас,- ласково отозвалась официантка.- Это некоторое нарушение
этикета... К тому же я уже пообедала!
- Ну, выпить со мной рюмочку вам не запретит никакой этикет,- добродушно
проговорил Иван Сергеевич.- Мы же люди современные и, в конце концов, не на
дипломатическом приеме, а в "гостинице". Не стесняйтесь!
Он достал из шкафа рюмку и фужер, словно профессиональный официант,
протер их полотенцем и, обмотав горло бутылки, налил коньяк: кем бы она ни
была, а ухаживать за красивой дамой всегда приятно. Да жалко девку: через
пять-семь лет потеряет привлекательность и придется распрощаться со своей
профессией. Куда ей потом? Резидент-шей? Связной? Машинисткой?
- Меня зовут Иван!- сказал он и поднял рюмку.- Выпьем за знакомство!
- Очень приятно! - сказала она.- У вас очень мужественный вид! Супермен!
Она имела в виду бритую голову, конечно. Эх, знала бы, какой вид был
недавно! Бабушки возле церкви, здороваясь, кланялись, как батюшке.
"Вторую придется по логике пить на брудершафт,- с тоской подумал он.-
Поцеловаться с ней, конечно, будет приятно... Но захочется потом плюнуть".
Августа отпила глоток и поставила рюмку- значит, в коньяк ничего не
подсыпали. Впрочем, подсыпать еще рано, он же пока затеял дискуссию на
нравственные темы и не отказывается от должности.
Он налил еще коньяку, но пить на брудершафт решил третью. Августа
посматривала на него с интересом: наверное, ей, как и всем женщинам,
нравилось кормить мужчин.
- Пан будет работать в нашей фирме? - спросила она затаенным мелодичным
голосом.
Шведам требовалась горячая информация, чтобы оставить вечерний разговор и
перехватить упущенную инициативу.
- Пан изучает вопрос,- неопределенно, тоже с улыбкой ответил Иван
Сергеевич.- Я пью за вас, очаровательная пани Августа!
Она опять пригубила и доверительно сообщила:
- Мне очень нравится работать в нашей фирме! "Еще бы не нравилось,-
подумал он, закусывая острейшей колбасой "салями".- Любимая работа всегда
нравится. Мне тоже было интересно... Надо поменьше есть, а то предъявят счет
- не оплатить будет. Так и без сапог в горы уйдешь..."
- Да, чувствуется, фирма не плохая,- одобрил Иван Сергеевич.- Шведынарод
приличный, обходительный и не наглый, как американцы. С ними можно
иметь дело.
- О да! - поспешила воскликнула Августа, и Иван Сергеевич поймал себя на
мысли, что этот дурацкий возглас заразителен и начинает его раздражать.
- О да! - повторил он за официанткой.- О да-да-да...
- Я очень люблю Польшу,- призналась она.- Но у нас сейчас, как и в
России: предприятиями руководят выскочки, непрофессионалы, политические
работники, а то и просто молодые хамы. Грубость, невежество, кризис... И
слышишь кругом - деньги! Доллары! Злоты!

- Вот и я присматриваюсь,- сказал Иван Сергеевич.- Не хочется покупать
кота в мешке...
- Вы будете руководить нашей фирмой?- боясь расплескать свой голос,
спросила Августа.
"Эх, придется пить на брудершафт,- про себя вздохнул он.- Иначе не
получится доверительной беседы... Ну ладно, прости меня, Валентина
Владимировна, грешник я старый..."
Он наполнил рюмки и подмигнул ей:
- Пани Августа! А давайте-ка выпьем на брудершафт? Я все равно мысленно
говорю вам "ты"!
- О да! - Она встала с рюмкой, и едва заметное волнение - это уже не
профессионально! - промелькнуло в ее зеленых глазах.- Я тоже говорила вам
"ты"...
"Вот же зараза! - про себя воскликнул он.- На ходу лепит! Ну, да лет,
поди, десять трудится..."
Они проделали этот дурацкий ритуал и поцеловались. Помада у Августы была
вкусная, с едва уловимым и притягательным запахом. Ну просто не помада, а
психотропное средство!
Теперь можно и ваньку повалять...
- Не знаю, буду руководить или нет,- проговорил Иван Сергеевич,- есть у
меня один нюанс... Нравственный момент. Ведь до меня был Савельев.
- Да, был пан Савельев,- подтвердила она,- Очень грубый человек, как
полек...
- Ну, грубый, не грубый... Это мой ученик! - вздохнул он.- И я теперь
должен перешагнуть через него. Правда, он подлецом оказался: машину мою
спалил, заставил меня в прямом смысле бежать из Москвы. Хорошо, в нашей
Службе остались мои люди. Подсказали ехать в Краснови-шерск,- безбожно стал
врать Иван Сергеевич.- И по дороге подстраховали... Резиденцию-то никто не
знает!
- О да! - провозгласила Августа.- Мы не делаем рекламы...
- Какая реклама в нашем деле? - Он тронул кофейную чашку, и Августа
мгновенно среагировала- налила кофе.- Понимаешь, Августа, штука очень
сложная. С одной стороны, я, значит, через своего ученика переступил, с
другой- у меня тут в горах где-то товарищ ходит, вместе работали. Ну,
Савельева скинули- туда ему и дорога. А друга жалко! Если я сяду в кресло,
савельевские ребята прижмут его в горах и... грохнут!
- О-о! - в испуге вскричала она.- Такая опасность?
- Мало того, тут может начаться настоящая гражданская война,-
доверительно сообщил Иван Сергеевич.- Слыхала, здесь раньше люди пропадали?
Так вот может пропасть вся фирма вместе со шведами. Я же всего им не могу
сказать в открытую...
"Но зато ты все это им расскажешь,- он отхлебнул кофе и, заметив сигареты
на столике, закурил.- Пусть почешут затылки..."
- О да! О да! - В ее глазах подрагивали две маленькие слезинки, якобы
появившиеся от страха.
- Все дело, Августа, в психологии русского человека,- продолжал он.- Пока
был Институт и мы лазили по Уралу, было относительно спокойно. Ну,
случалось, то камень на голову упадет, то лось человека забьет... Но если
тут, в горах, появятся иностранцы - все, партизанская война! Ни пяди земли!
Ни грамма золота! Нет ничего страшнее русского бунта, об этом еще Пушкин
говорил. В каждом сидит Пугачев, Стенька Разин и Гришка Отрепьев... Вот
какие дела, чудо ты мое! Понимают ли это шведы?
- Да, понимают!- подтвердила Августа.- Поэтому наш офис без афиши, без
рекламы. На улице говорить только по-русски! Или молчать.
- Опасная у вас работа,- посочувствовал Иван Сергеевич.- Но это, прелесть
моя, лишь одна сторона дела. У Савельева в горах остались люди, много людей,
преданных своему хозяину. Это, знаешь, профессиональные шпионы. Самые
настоящие!
- О-о! - опять пропела она в испуге, будто никогда не видела шпионов.
- И вот они-то опаснее, чем мужики с вилами и ружьями,- загоревал он.-
Проникнут куда угодно, выкрадут что хочешь, возьмут заложников и станут
диктовать свои условия. А в нашей стране - беспредел! Милиция, вместо того,
чтобы преступников ловить, народ на улицах гоняет... Мне мои люди доложили,
что Савельев контролирует весь регион. Вот как ты посоветуешь? Каким образом
мне об этом рассказать шведам? Но чтобы не отпугнуть их особенно-то. Дело
затеяли хорошее, да обстановка гнилая...
"Сильно-то их тоже пугать нельзя,- спохватился Иван Сергеевич.- Если
правительство заинтересовано в "Валькирии", чего доброго, пришлют сюда часть
внутренних войск, оцепят регион, введут какой-нибудь режим..."
- Об этом лучше не говорить, - прошептала Августа, чем смутила Ивана
Сергеевича: может, она действительно честная официантка, а никакая не
"постельная разведка"? Может, боится за свою работу?
- Как же не говорить?- усомнился он.- Что же я, сяду в кресло
руководителя и стану играть втемную со шведской стороной? Они с меня будут
спрашивать результат, а я тут открою фронт гражданской войны?

- О да! Да! - согласилась она.
- Вот и приходится голову ломать! - Иван Сергеевич потушил окурок и налил
коньяку.- Давай выпьем, чтобы утряслись все наши проблемы. За успех!
- За успех! - вдохновилась Августа и неожиданно выпила до дна.
- Конечно, есть кое-какие соображения,- проговорил он, закусывая
лимоном.- Можно и другу обеспечить безопасность, и савельевских ребят
укротить... Но нужны будут большие дополнительные расходы. А я о расходах -
честное слово! - капиталистам говорить боюсь. Не любят они слышать о
расходах, а любят - о доходах. Ты как считаешь, между нами, жадные они,
нет?
- О нет!- первый раз изменила она себе.- Очень щедрые!
- Ну, сколько тебе платят?
- Одну с половиной тысячу крон! - восторженно сообщила Августа.- И полное
обеспечение.
"За такую работу могли бы и побольше",- в душе усмехнулся он.
- Прилично! В самом деле щедрые! Да и работа опасная...
- О да... Пан желает отдохнуть?- Она заметила, что Иван Сергеевич слегка
поерзал в кресле.
- Августа! Нам придется еще раз выпить на брудершафт! - засмеялся он.
- Иван! Ваня! - поправилась она.
- Это другое дело! А все-таки хочется еще раз поцеловать тебя! -
признался Иван Сергеевич.- Господи, какая ты нежная!
Он прикоснулся к ее губам- черт! Где такую помаду делают!
- Мне очень приятно, Иван...
"Еще бы не приятно, когда импортную разведчицу целует русский офицер,-
пробухтел он мысленно и с удовольствием.- Правда, лысый и ленивый, но все
же..."
- Все-таки чувствую, надо отдохнуть,- озабоченно проговорил он.- Так
хорошо стало, мы так славно поговорили... Представляешь, как одному лежать
тут со своими мыслями?
Она схватывала все на лету. Выставила недопитый коньяк, рюмку и сигареты
на стол и развернула тележку к двери.
- Мне тоже было очень приятно!- улыбалась она и ждала его последнего
действия.
- Надеюсь, мы встретимся за ужином? - спросил он урчащим, как у кота,
голосом и дотронулся губами до ее уха.
- О да! - Она покатила тележку.
Иван Сергеевич смотрел ей вслед. Хороша же, а?! Если бы знал Мамонт, где
он сейчас сидит, с кем пьет коньяк и какие у него перспективы,- сдох бы от
зависти!
"Ну, ступай,- мысленно проговорил он.- Шеф ждет информации. Эх, поверил
бы процентов на тридцать, и уже хорошо. И уже вечером не особенно-то станешь
нажимать и торопить... Иди служи! Не смущай старого, ленивого кота!"
Вечерний разговор происходил неожиданно в неофициальной обстановке. В
зале приемов (скорее всего, шведы не знали, как использовать большие площади
особняка, а чужих пускать не хотели), обставленном мебелью чистого дерева, и
со стенами, задрапированными гобеленом, накрыли стол на четыре персоны -
господин Варберг давал ужин.
Едва Иван Сергеевич вошел в зал, понял, что предстоит обыкновенная
застольная беседа, предназначенная для уточнения обстоятельств полученной
информации. Когда шведы чинно уселись за стол, Иван Сергеевич решил, что
пора стать хозяином положения.
- Господа! Так дело не пойдет! - заявил он.- Это никуда не годится.
Извините, но мы находимся на русской земле, а у нас так не принято. Россию
хоть и называют азиатской страной, но уж поверьте мне, нравы у нас далеко не
азиатские. Я требую, чтобы наши очаровательные дамы были за столом!
В чужой монастырь со своим уставом ходить тоже не дело, но Иван Сергеевич
был уверен, что шведы не посмеют ему отказать. Тогда бы он их назвал
азиатами, ибо мужчина всегда должен оставаться мужчиной и не позволять себе
сидеть в присутствии стоящих дам. Шведы неожиданно живо и благодарно
отреагировали на его заявление, ибо растолковали это по-своему - русский
мужик загулял, ему понравилась баба, и потому усадили Августу рядом с Иваном
Сергеевичем.
"Погодите, сволочи, я еще у вас цыган попрошу",- злорадно подумал он,
коснувшись под столом ноги Августы. А чтобы ей было не больно, он снял
ботинок. Августа лишь на мгновение подняла глаза.
"Постельная разведка - тоже женщины,- размышлял он саркастически.- Уж не
разломлюсь, пусть покушает и из моих рук... Все равно приятно, черт возьми!"
Шведы, конечно, раскатывали губу по поводу его внимания к Августе: сядет
в кресло "Валькирии", а шпион уже вот он, внедрен, и все тайные замыслы, вся
его подноготная прямым ходом пойдет к шефу на стол. А он будет сидеть себе в
Швеции и читать депеши. Разумеется, он должен будет попросить ее в
секретарши... Эх, вот на старости подфартило! Помнится, в Институте, когда
заведовал сектором "Опричнина", секретаршей была хромоногенькая старушка,
очень исполнительная и обязательная, старой большевистской закалки, жена
умершего видного чекиста. Таких красавиц, как Августа, в Институт не брали.

И правильно делали.
Лучше хромые ножки, чем косые глазки!
Варберг встал с фужером шампанского и произнес тост по-шведски.
Переводчик мгновенно переводил слова, будто знал текст заранее.
- Уважаемые дамы! Господин Афанасьев! Господа! Мы находимся на древней
русской земле, на уральской земле, которую я лично считаю колыбелью русского
и шведского народов. Мы братья, поскольку у нас одна мать- сыра земля, один
корень, когда-то был единым язык и культура. И навсегда останется единой
кровь, бегущая в наших жилах! Предлагаю выпить русский тост - со
свиданьицем!
"Во дает! - искренне восхитился Иван Сергеевич.- Как повернул! И ведь не
врет! Так ведь и считает! Эх, парень!
Вот бы с тобой хорошенько выпить и потом поговорить! Без этого молчуна,
один на один, лоб в лоб..."
За это можно было выпить без встречного, без алаверды! Тарелки, как и
положено у воспитанных людей, позвякивали тоненько и мелодично, что
соответствовало заданному ритму беседы - откровенной, примиряющей,
компромиссной.
"Ладно,- решил Иван Сергеевич.- Тогда начну со своего друга. Тут у нас
интерес взаимный, ведь и вам хочется послушать про Мамонта".
- Да, прекрасные дамы, господа...- проговорил он задумчиво, тем самым как
бы устанавливая тишину.- Я сейчас вгляделся в ваши лица... И обнаружил
удивительное сходство. Правда, пока только внешнее... Поэтому должен открыть
небольшую тайну...
Он тянул паузы, как ямщик, подбирающий вожжи, и вдруг понял, что
единственный человек за столом, не знающий русского,- молчаливый швед. Это
для него трудится переводчик!
- Сейчас в горах находится мой друг Мамонт, человек вам известный... Так
вот, господин Варберг и Мамонт удивительно похожи друг на друга! Если бы наш
уважаемый соучредитель "Валькирии" отпустил бороду, я бы не различил их!
За столом задвигались, заулыбались, поглядывая на Варберга, а тот показал
руками, какую бороду отпустит. И все ждали тост за него, уже и фужерчики к
нему протягивали...
- Господин Варберг сегодня днем сказал мне, что он превратился в книжную
крысу,- тост получался грузинский, и Иван Сергеевич подсократился.- А ястарая
полевая крыса. Второй тост у нас принято пить за тех, кто в поле!
Итак - за Мамонтов!
- О да!- вскричал переводчик, забыв перевести остаток речи. Все чокались
с восторгом, и только молчаливый обескураженно водил глазами и фужером.
Переводчик исправил свою ошибку, и у молчаливого на лице тоже появилась
улыбка.
"Теперь поговорим о Мамонте! - подумал Иван Сергеевич и почувствовал на
своей ноге легкую босую ступню Августы.- Что бы это значило? Заслужил
поощрения?"
- Иван Сергеевич,- по-русски сказал Варберг.- Вы серьезно опасаетесь за
жизнь господина Русинова?
Это был его пока еще небольшой прокол: о том, что он опасается за
Мамонта, было сказано лишь Августе. По-видимому, они так долго обсуждали
направление беседы на сегодняшней вечеринке, что немного подзабыли, какая
информация и из какого источника получена. Но Варбергу - книжной крысе- это
было простительно. Теперь Иван Сергеевич был уверен, что его используют в
"Валькирии" как специалиста, и не более того, а правит бал молчаливый швед,
для которого теперь работал переводчик.
- У меня есть на это основания,- сказал он.- Вы не учитываете крайнюю
напряженность в нашем обществе, резкое размежевание по политическим
убеждениям, по взглядам на жизнь, наконец, по материальному достатку. И что
в здоровом обществе оценивается как конкуренция, у нас сейчас может
приобрести фатальный характер.
- Вы имеете в виду действия господина Савельева?
- Безусловно! Кто сидел высоко, тот уже ниже не сядет,- вздохнул Иван
Сергеевич и тоже поощрил Августу, хотя она наверняка уже получила сегодня
много поощрений.- Опала в России никогда никого не успокаивала и не
усмиряла. Напротив, вызывала обратную реакцию. Это стало причиной многих
гражданских войн.
- Да, мы поступили неосмотрительно,- озабоченно проговорил Варберг.
- Вы поступили по западному образцу,- подтвердил Иван Сергеевич.- В
Швеции замена руководства не ахти какое событие. У нас же вы немедленно
получили оппозицию. Это беда для всех фирм, которые пытаются прижиться в
России. Прежде чем вкладывать капиталы, следовало бы приобрести умных и
знающих советников. Вы получили "добро" от правительства, но это ничего пока
не значит.
- При коммунистическом режиме было больше законо-послушания,- усмехнулся
Варберг.
- Да, если бы вы нашли общий язык с этим режимом, вас бы встречали тут с
хлебом-солью! - заверил Иван Сергеевич.- Но люди бы все равно пропадали. И
ваши капиталы бы постепенно ушли в песок. Была бы такая видимость работы,
такая энергия и энтузиазм, но уверяю вас, при нулевом результате!

Переводчик делал свое дело - молчаливый молчал.
- Понимаю, понимаю,- закивал Варберг.- Мы это наблюдали... Но нас ввел в
заблуждение господин Савельев и... некоторые государственные институты... В
цивилизованных странах, когда юридическое лицо и представитель высокой
власти утверждают одну истину - успех предприятия гарантирован.
- А вот мой друг Мамонт говорит, что Россия - цивилизованное
государство.- Иван Сергеевич взял шампанское и стал разливать.- Только это
другая цивилизация, не открытая ни Западом, ни Востоком. У вас есть
возможность, уважаемый Густав, попасть во все энциклопедии мира. Но не в
связи с арийскими сокровищами, а как первооткрыватель новой, неведомой
цивилизации. Вас привлекает такая перспектива?
- О да! - воскликнул Варберг, и это было откровенно. Августа уже не
убирала свою ножку с ботинка Ивана Сергеевича. А он продолжал лить бальзам и
думал, что сегодня вечером, когда он вернется к себе в номер, то сразу же
запрет дверь. Иначе потом будет не поднять глаз на Валентину Владимировну и
она сразу догадается, что муж опять наблудил в командировке. Это был рок...
- Мало того, Мамонт считает, что будущее процветание всех славянских
народов возможно лишь при условии, если высшая власть в государствах будет
принадлежать женщинам. Как ни прискорбно мне как мужчине, но я разделяю эти
убеждения. Мир на нашей земле принесет материнское начало.- Он сделал паузу,
остановив взгляд на молчаливом,- никаких эмоций! - Поэтому для успеха вашего
предприятия требуется не согласие юридических лиц и чиновников, а совершенно
новый, оригинальный подход абсолютно ко всем проблемам. Я повторяю - нельзя
быть немного беременной! Наши мудрые дамы об этом знают. Всякие братские
отношения - принцип сообщающихся сосудов,- он поднял в руках две рюмки.-
Если одна до краев, в другой чуть на донышке - какое же тут братство? Если
материнство и детство в Швеции стало культом в обществе, а матери в России
не знают, чем кормить детей? Я вовсе не предлагаю поделиться благами,
уважаемые дамы и господа. Это большевистская идея - разделить имеющееся
богатство всем поровну. Это вредная и развратная идея.
"Ну, навел тень на плетень! - про себя ужаснулся Иван Сергеевич.- Надо
закругляться! Не то они совсем запутаются, чего я хочу".
Он перевел взгляд на молчаливого и закончил:
- Пока в России смутное время, все ваши усилия в отношении поиска
сокровищ обречены на провал, господа. Но если перед вами стоит задача
избавиться от лишних капиталов - пожалуйста. Только извините, я в этом деле
вам не помощник.
За столом возникла долгая пауза. Молчаливый сделал пометку в записной
книжке и, неожиданно забывшись, протер усталые глаза- он действительно
сильно устал 01 напряжения.
- У вас имеется какой-то определенный план? - спросил Варберг.
- У меня нет своего плана,- признался он.- Но такой план существует у
Мамонта. И я бы мог ознакомить вас, если, конечно, Мамонт согласится на это.
- Сколько потребуется времени, чтобы получить его согласие? -
стремительно спросил Варберг.
- Потребуется время и деньги,- заявил Иван Сергеевич.- В частности, мне
нужно арендовать вертолет, чтобы разыскать его в горах и обсудить этот
вопрос.
- Мы оплатим аренду,- мгновенно согласился Варберг.- Все финансовые
расходы фирма возьмет на себя.
На последнем слове он лишь на мгновение глянул на молчаливого- тот сидел,
как сфинкс. Значит, согласен...
Вечеринка закончилась ровно в одиннадцать тридцать - для шведов это уже
было поздно: на западный манер они вставали в пять, а работать начинали в
шесть утра. Иван Сергеевич поспешил в свой номер, чтобы запереться, пока
Августа с Норой убирали стол, но на полдороге его перехватил Варберг,
неожиданно появившийся на лестнице. Он снова тряс ему руку и смотрел в
глаза. Соучредитель фирмы был выпивши и от этого еще больше походил на
Мамонта.
- Иван Сергеевич,- с чувством проговорил он.- Вы говорили сегодня для
меня очень приятные вещи. Они много неприятны для нашей фирмы. Но для меня
лично... Я рад был услышать в России то, о чем думал мой отец. Вы слышали о
моем отце? Это профессор Варберг.
- К сожалению, нет,- признался Иван Сергеевич.
- О да! Железный занавес! Он умер, когда был железный занавес. Жаль!
Жаль! Он сказал: "Кто владеет Уралом, тот стоит у солнца!" Как хорошо
сказал!
- Завтра мы выпьем за это! - одобрил Иван Сергеевич.- Спокойной ночи!
Иван Сергеевич поднялся на второй этаж, открыл незапертую дверь номераАвгуста
развешивала в шкафу его одежду, брошенную как попало перед уходом в
зал приемов...
"Тут ему и смерть пришла",- подумал он и, склонившись, поцеловал руку.
Августа огладила его бритую голову и тихо засмеялась.

- Как вы говорили сегодня о женщинах... Я знаю, вы изощренный ловелас, но
все равно было приятно!
"Надо же! Всем угодил! - восхищался Иван Сергеевич.- Мамонт! Работай там
спокойно, я тебя здесь прикрою!"
Он взял Августу за плечи, посмотрел в глаза - ей было и правда приятно, и
пришла она сюда не только для "постельной разведки". Он медленно склонился к
ее губам, но вдруг мощный взрыв сотряс особняк! Пол качнулся, по стене пошла
трещина, посыпалась штукатурка с лепного потолка и зазвенели стекла. Августа
с криком впечаталась в его объятия. Не выпуская ее, Иван Сергеевич бросился
к окну- от подъезда особняка поднимались клубы пыли и дыма. Крик и беготня
на первом этаже раздувались воздушным шаром.
"Браво, Савельев!" - про себя воскликнул Иван Сергеевич и, не выпуская
руки Августы, побежал в коридор...

17

Он почти не слышал треска и гула огня: все звуки теперь слились в один и
напоминали шум водопада. При всей своей фантазии он не ожидал такого зрелища
и теперь стоял внизу, на камнях, пораженный тем, что натворил. Багровый дым,
закручиваясь в вихрь, вырывался из-под жестяного навеса насосной площадки и
огненными клубами уходил под своды зала. Горячий воздух перемешал
пространство пещеры. Фейерверки искр и мелких углей пронизывали
взбудораженную атмосферу, сплошная капель, пулями срывавшаяся со
сталактитов, изредка мелькавших в дыму, напоминала расплавленный металл или
сотни сгорающих комет. Рядом была вода, но и она походила на кипящую лаву, и
чудилось, что ей уже не залить огня. Жесть навеса коробилась, выгибалась то
в одну, то в другую сторону, словно живая, страдающая в пламени плоть. Огонь
оживил здесь все: метались по стенам причудливые тени, цветные сполохи,
напоминающие северное сияние, холодную и теперь парящую воду, неподвижный
воздух и даже камень в своде зала. Несколько глыб сорвалось и ушло в воду!
Опасаясь обвала, Русинов прижался к стене, затем под роем искр кинулся под
бетонный надолб насосной площадки. К счастью, упавшие камни не вызвали
движения породы.
И вдруг он заметил тонкую белую струйку, сбегающую сверху,- ожил свинец!
Падая на холодные камни, он превращался в тонкие лепешки и мельчайшие
брызги, дробью стучавшие по ногам...
Он подставил руки, как в детстве под дождевую струйку, стекавшую с крыши,
и засмеялся. Расплавленный свинец мог стать символом свободы- обжигающий,
тяжелый и неудержимый. Ему не пришлось даже использовать таран, чтобы
вызвать подвижку размягченного металла.
Не сводя глаз со свинцового родника, он ступил в воду и опустил
обожженные руки. Боль вернула ощущение реальности, и образ огненной стихии в
замкнутом пространстве, образ жерла вулкана развеялся в сознании дымным
облаком. Но в тот же миг он испугался иного - свинцовая струя не кончалась!
Напротив, крепла и походила теперь на живой, выбивающийся металлический прут
перед глазами.
Его не могло быть столько в уплотнителе!
Он взглянул наверх - нет, черная дверь была на месте и хорошо
просматривалась сквозь огненный шевелящийся скелет догорающей дровяной
клетки.
Прикрываясь от жара рукой, он поднялся по ступеням, и в этот момент живая
красная стенка костра рухнула на площадку, рассыпалась, раскатилась на
уголья и веером полетела вниз. Русинов ступил в пламя, отгреб ногой головни
и всунул зуб ледоруба в щель притвора. Рванул на себя - нет! Поперечная
балка запора с той стороны еще не вышла из зацепления и не развернулась
вертикально. Тогда он ударил по двери ногой и с радостью услышал- даже
сквозь затычки! - ее глухой, мягкий стук. Он стал бить по раскаленной
стальной плите, разметывая ногами горящие угли и брызги свинца, лужа
которого стояла в неровностях бетонной площадки.
И в очередной раз, когда он занес ногу, неожиданно увидел, как медленно и
беззвучно дверь начала отходить от косяка и клубы дыма, словно поджидавшие
этого мгновения, вдруг устремились в щель густым и стремительным потоком.
Вот это была тяга! Он бежал по тесной галерее, светя фонарем, пока
хватало воздуха и сил. Но дым оказался стремительнее, обошел его, и стало
нечем дышать. Он упал на щебенку и почувствовал, что навстречу дыму, у самой
земли, идет такой же мощный поток чистого воздуха. Выработка как бы
поделилась на два пространства- жизни и смерти. Передвигаться можно было
лишь ползком, не поднимая головы. Однако Русинов отдышался, набрал в грудь
воздуха и рванул, как спринтер. Если была тяга и шел свежий воздух - значит,
дверь на командный пункт не заперта!
В четыре стометровых перебежки он достиг ее, перевалился через высокий
стальной порог и повалился на пол.
Здесь уже было много воздуха и мало дыма, который, словно живое вещество,
кружился возле жалюзи вытяжной вентиляции. Пока впереди была еще одна
бронированная дверь, он не мог отдыхать долго. Словно ныряльщик, набрав
воздуха, он снова бросился вперед, на ходу отыскивая лучом дверной проем.

Возле последней двери Русинов остановился, оперся руками на бетонную
стену и засмеялся. Ее можно было запереть только отсюда, изнутри командного
пункта. Все! Дальше путь свободен!
Разумнее было бы остановиться здесь, отдышаться, откашлять из легких
черную мокроту, но ему хотелось скорее к солнцу. Разве можно быть здесь, в
черной дыре, в чреве коварной Кошгары, когда там, на поверхности,- светлый,
чистый день, деревья, трава и птицы, когда в небе сияет солнце?!
Он боязливо выдернул затычки из ушей, но шум водопада не исчез. Только
прибавился к нему еще стук крови, похожий на грохот колес грузового состава.
Не слушать! Не думать! Нужно идти вперед, ибо движение сейчас - жизнь!
И все-таки не утерпел - перед глазами стоял свинцовый поток! - скребанул
дверь ледорубом и в луче фонаря увидел серебристый след. Проникнуть через
нее было непросто даже вездесущей проникающей радиации: стальная плита
оказалась облицована толстым слоем свинца.
Он уже не гасил свет даже там, где можно передвигаться в темноте.
Казалось, что луч электрического света связывает его с тем, верхним,
вездесущим и проникающим. На ходу он отметил, что взорванная ракетная шахта
превратилась сейчас в гигантскую трубу и теперь Кошгара, если смотреть с
земли, напоминает проснувшийся вулкан либо священный жертвенник, ибо дым
курится из астральной точки на "перекрестке Путей". Русинов вышел в штольню
и стал узнавать знакомую крепь, рванье толстых освинцованных кабелей и даже
каменные завалы с искореженным железом. Оставалось всего около
полукилометра! Теперь он поднимался вверх и, преодолев очередное
нагромождение глыб, всматривался вперед: очень хотелось не пропустить
момента, когда в кромешной тьме покажется первый луч. Было около двенадцати
часов, и солнце в это время могло заглядывать в воронку штольни.
Сейчас! Сейчас!.. Показалось, завалов на пути стало больше, горы камней
уходили под самый свод, то с одной, то с другой стороны цеплялась проволока,
арматура, остатки каких-то конструкций вдруг заслоняли путь. Он карабкался
вверх, но почему-то чудилось, будто штольня спускается вниз, а луч фонаря,
прорезывая тьму, тонет в бесконечности. Этот последний отрезок дороги к
свету не мог быть таким длинным! Уже давно вверху должно показаться светлое
пятно! Он не мог заблудиться; он точно помнил, что из штольни нет никаких
ответвлений - прямая дорога наверх. Все же, вот, под ногами бетонная
дорога... Но почему впереди лишь развалы камней, нагромождение глыб и больше
ничего?!
Спокойно! Нужно остановиться, унять истерический бег мысли. Он сел,
закрыл глаза. Горячий пот струился из-под каски, с бороды капало, палило
обожженные свинцом ладони. Спокойно... Пройти еще сто метров, и будет свет.
Он должен быть! Стоп! Почему опять капает на плечи, на каску? Тяжелые
ртутные капли... Неужели началось? Но когда? В какой момент он упустил
ощущение реальности? Когда перестал контролировать свое сознание?
Подносил горящую зажигалку к лучикам... Пламя взялось не сразу, но
потом-то ведь был огонь! Буря огня! Неужели в этот миг разум померк? А дрова
так и не разгорались... И от отчаяния, от безысходности произошло затмение?
И все привиделось - свинцовый родник, мягкий стук освобожденной двери, бег
наперегонки с клубами дыма по узкому туннелю? Неужели это лишь воображение?
Сон? Бред помутненного сознания?
Сплошная капель... Подземная камера, замкнутое пространство. Страшно
открыть глаза! Но нужно открыть, чтобы восстановить реальность, проснуться,
выйти из сумеречного состояния.
Он вскинул голову и открыл...
Была глубокая ночь. Над Кошгарой висела темная низкая туча, шел крупный
дождь...
Выбираясь из завалов камней, выброшенных взрывом, он матерился как
обозленный и восторженный вятский мужик. Ему хотелось слышать свой голос, но
не шум дождя, напоминающий каменный мешок. Ему хотелось трогать деревья,
рвать и есть траву, чувствовать ветер и настоящую мягкую землю под ногами. В
этом заключалось ощущение и радость бытия, торжество сознания и плоти,
существующей еще в этом мире. Он повернулся к Кошгаре, покрытой и словно
усеченной тяжелой тучей, погрозил кулаками:
- Что, с-суки?! Я Мамонт! Я - Мамонт!! "Зачем это я?- удивился он.- Кому
это я? Дурак".
Машина стояла в молодом пихтаче, съежившись под дождем, стекла "плакали".
Он нащупал в кармане ключи, отомкнул дверцу и, сунув впереди себя рюкзак с
карабином, забрался в кабину. Сухо и тепло, пахло маслом, немного бензином и
пластмассой - привычный и родной запах дороги, путешествий, походной жизни.
Сейчас же! Немедленно ехать! В Гадью! Там- она! Боже мой, ведь есть на
свете она, вбирающая в себя все чувства и мысли, весь мир! Можно думать о
ней, и больше ничего не нужно! Русинов вставил ключ в замок зажигания,
включил стартер. Его вой заглушал дребезг дождя по крыше - двигатель не
заводился. Он выдернул подсос, поработал акселератором- бесполезно. Тогда он
включил свет и откинул капот. В глаза сразу бросилось, что нет свечевых
проводов... И нет трамблера вместе с приводом! Кто-то снял всю систему
зажигания, и машина превратилась в бесполезную кучу железа...

Сделано было все профессионально: открутили крепление, аккуратно сдернули
колпачки со свечей, вытащили центральный провод из катушки. И сделали это не
ради кражи, а лишили главного - мобильности, способности передвигаться.
Да, взялись круто! Даже если совершишь невозможное - вырвешься из
каменного мешка или по прошествии определенного срока выпустят тебя
сумасшедшим,- ходить будешь пешком. Впрочем, душевнобольному уже не нужна
машина... Он опустил капот. Придется ждать до утра, а потом в любом случае
идти в поселок, искать трамблер... Кто же непосредственный исполнитель? Кто
запирал в пещере? Выводил из строя машину? Дверца была закрыта на ключ! Он
проверил пассажирскую дверцу - на внутренней защелке, закрывал перед тем,
как уйти в штольню... Русинов перевалился через барьер-перегородку,
разделявшую кабину и салон, включил свет. Задние, грузовые дверцы распахнуты
настежь! А в салоне все перевернуто, изорвано, разбито и, самое интересное,
нет ни одного эротического плаката на стенках!
Русинов включил фонарь и осмотрел створки дверец - кто-то их вырвал
снаружи, и этот кто-то обладал нечеловеческой силой, ибо загнуть толстые
ригели замков одними руками невозможно. Поразительно, что все стекла
оставались целы, и даже лобовое, растрескавшееся - толкни хорошенько, и
разлетится... Коробки с консервами, сухари, сахарный песок, кофе - все
рассыпано и перемешано, а многие банки перемяты - видимо, их били камнем. Он
поднял одну, полурасплющенную: из разорванной жести торчали волокна мяса...
Да это же медведь! Давил из банок тушенку, как пасту из тюбиков! Причем
недавно, еще не успели прокиснуть вскрытые банки и хранили аппетитный запах.
Больше половины продуктов было испорчено и уничтожено. Нечего было и
думать смести сахар, перемешанный с грязью и солью, собрать раздавленные и
наполовину съеденные пачки печенья. Но самое главное, не осталось ни одной
целой банки консервов! Каждую попробовал разбить, и те, что лопнули,-
высосал, вылизал, выскреб почти подчистую. Из десяти банок сгущеного молока,
которые Русинов берег для пеших походов, не осталось ни одной. Все оказались
смятыми в гармошку и пустыми. Причем надо было отметить вкус зверя: небось
дешевенькие рыбные консервы и гречневую кашу не съел, а лишь помял банки, а
фляжку с подсолнечным маслом просто прорвал и вылил. Русинов заглянул в
инструментальный стальной ящик- спирт "Ройял" и водка были на месте, что
доказывало полное алиби человека. И чай, припрятанный после посещения
серогонов, был целым...
Он навел в салоне порядок, вымел все, что уже не годилось в пищу, и
отстегнул от стены кровать. Эти бытовые, домашние хлопоты окончательно
привели его в чувство, лишь пошумливало в ушах да жгло ладони с
полопавшимися пузырями. Он закрыл задние дверцы, кое-как, на живую нитку,
выправил замок, для верности заложил на "кривой стартер"- заводную рукоятку.
Он боялся, что после каменного мешка у него появится боязнь замкнутого
пространства, но близость зверя растворила опасения, и теперь хотелось
обезопасить себя этим пространством. Привычное восприятие жизни возвращалось
вместе с чудовищным, зверским голодом. Сдерживаясь, он положил на стол
сухари, поставил бутылку водки и выбрал банку поцелее - завтра нужно
провести ревизию и выбросить все, в которые попал воздух, иначе отравление
обеспечено. Из рюкзака вынул фляжку с водой из подземного озера, нож и стал
вскрывать консервы...
То, что он увидел на банке, на какое-то время притупило даже чувство
голода. На крышке был четкий отпечаток зубов, только не медвежьих, а
человеческих, которые нельзя ни с чем спутать. Он сорвал этикетку - на боку
виднелись следы зубов нижней челюсти. Русинов включил фонарь и рассмотрел
жесть в косом свете: сомнений не было- банку грыз человек! Он перебрал в
коробке все более или менее целые банки и на семи обнаружил те же следы.
Ровные углубления передних зубов, чуть глубже- клыки и почти прямая и
мелкая цепочка нижних...
Он подтянул к себе карабин, проверил патроны в магазине, один загнал в
ствол и поставил на предохранитель. Потом попробовал сам укусить банку,
сдавил челюстями со всей силы- следы остались едва заметные...
Кто это? Зямщиц? Или... снежный человек? Как же сразу не пришло в голову
- зверь не унесет плакаты с эротическими снимками!
Но кто же тогда снял трамблер с проводами? Ведь открутил гайки, значит,
лазил в инструментальный ящик, брал ключи... И не тронул водку?!
Сумасшедший, невменяемый Зямщиц не станет выводить из строя машину, причем
профессионально, со знанием дела. Снежный человек, если это не плод
романтической фантазии, тоже... Или здесь побывали люди и в здравом
рассудке, и в больном, и еще с сознанием вообще не сформировавшимся?

В любом случае кто запирал дверь, тот и снимал трамблер.
Он потушил в салоне свет - сидишь, как на эстраде! - и, озираясь в темные
окна, стал есть. Водку выпил прямо из горлышка, полбутылки,- не заметил, что
много. Хмель ударил в голову почти мгновенно. И сразу стало наплевать на
медведя, но Зямщица, на снежного человека и на того, кто в здравом рассудке
и трезвой памяти охотился за ним, как за хищным зверем. На ощупь он достал
банки, вскрывал их ножом и ел вволю, ложкой, не жалея и не смакуя. Потом
напился воды из недр Кошгары, обнял карабин и мгновенно заснул.
И спал без сновидений, без зрительных и слуховых галлюцинаций, как только
что народившийся на свет и еще не познавший окружающего мира.
Проснулся же на рассвете оттого, что качалась машина и стучала,
выгибаясь, заводная рукоятка в дверце. Кто-то невидимый с невероятной силой
рвал ее, шумно переводя дыхание. Занавески на окнах пропускали слабый
утренний свет. Русинов снял карабин с предохранителя, осторожно встал и
отодвинул стволом занавеску на стекле задней дверцы...
В полуметре за окном различил лишь вздыбленную копну шерсти (или волос?)
на опущенной голове, черную, мохнатую руку и такое же плечо. Это чудовище со
зверской упрямостью выламывало дверцу!
"Летающие тарелки" можно было запускать с помощью лазера. Но чтобы
сыграть такую силу, нужно было ее иметь...
Русинов резко отдернул занавеску - существо было человекообразное! Из
шерстяного лица проглядывали лишь глаза, чистый нос и высокий лоб, прикрытый
волосами. Обнаженное тело было покрыто редким курчавым волосом, с головы до
пят!
Взгляды их встретились! Существо отпрыгнуло от дверцы, послышалось
сдавленное, угрожающее рычание. Атлетические плечи и руки налились
бугристыми мышцами, проступающими сквозь шерсть...
Русинов выстрелил в стекло, поверх головы чудовища. Колыхнулись лапы
пихт, и все исчезло. Через мгновение ему показалось, что там и не было
никого! Он встряхнул головой: что это? Галлюцинации? Сон? Нет же, заводная
рукоятка в дверце дернулась! Он облегченно вздохнул. Значит, с сознанием все
в порядке...
Теперь надо ждать- вернется или нет? Наверняка это существо вело дневной
образ жизни, значит, приходило сюда вчера утром и сегодня явилось по старой
памяти- к пище. Съесть банок пятнадцать тушенки, выпить десять сгущенки -
надо иметь приличный желудок. Скорее всего, боится выстрелов! Потому что,
увидев Русинова через стекло, встал в боевую позу. Вот тебе и снежный
человек! Не домысел, не фантазия ищущих остренького людей.
Он отдернул все занавески и около часа сидел в салоне с карабином
наготове. За хребтом уже взошло солнце, но туман по эту сторону заслонил и
гасил его лучи. Надо было собираться в дорогу. Сидеть и охранять тут машину
с остатками продуктов нет смысла. Он затянул в рюкзаке дыру проволокой,
отобрал и сложил все целые банки с консервами- восемнадцать штук, сунул
пакет с сухарями, несколько пачек чая, весь запас патронов и две бутылки
спирта. Оставшиеся неиспорченные продукты утолкал в инструментальный ящик, а
целую коробку измятых и пробитых банок положил возле открытой настежь задней
дверцы. Пусть приходит и доедает спокойно и не доламывает машину. Потом он
достал обе части карты "перекрестков", одну спрятал под обшивку в салоне, а
другую, на промасленной бумаге, в масляном фильтре грубой очистки. Кровать с
расстеленной на ней палаткой он снова пристегнул к стене и, вставив
дополнительный болт, прикрутил ключом. С собой взял лишь спальный мешок и
полотнище полиэтиленовой пленки.
Дверцы в кабину тоже на всякий случай оставил открытыми, чтобы не
создавать трудности снежному человеку. А то ведь, разозлившись, повырывает с
мясом и перебьет все на свете...
Уходил как в Кошгару- оглянулся лишь раз и пошел вперед, посматривая по
сторонам и держа карабин наготове. Солнце наконец прорвало, прожгло туманную
завесу и теперь приятно согревало левую сторону лица: после ночного дождя
было прохладно, и густые молодые пихтачи у дороги знобко посверкивали
влагой. Он давно не делал длительных марш-бросков - в Институте с места на
место перебрасывали вертолетами, которые предоставлялись по первому
требованию из гражданской и военной авиации. Пешие переходы обычно делали,
когда шли с рекогносцировкой местности, где надо посмотреть и пощупать
каждую пядь земли.
На первых километрах Русинов разогрелся, перепотел и, когда мышцы
освободились от лишней влаги, почувствовал их упругость и силу. Правда, на
этих километрах, озираясь, натер себе шею о воротник куртки. Снежный человек
не появился. Возможно, по природе он был не агрессивен и нападал лишь в
крайних случаях, когда сталкивался нос к носу с противником, как случилось
утром. Это уже было хорошо: мог ведь и отомстить за захват им найденной
пищи. Откуда ему знать, чья машина?..

И так незаметно перейдя в своих размышлениях к хранителям, к хозяевам
положения в этом регионе Урала, он уже не мог больше оторваться от них.
Неразумная часть природы, выпавшее звено в эволюции человека либо его
тупиковая ветвь сейчас интересовали его меньше, поскольку в этом мире были
вещи более загадочные. Незримо, неприметно для стороннего глаза существовали
разумные, цивилизованные люди, объединенные необъяснимой целью- хранить
сокровища. Эдакие скупые рыцари, стерегущие свое добро и обладающие странной
притягательной силой, если к ним уходит экспедиция Пилицина в полном или
неполном составе, уходит молодая девушка Лариса - дочь Андрея Петухова,
профессиональные разедчики-нелегалы. Из каких недр появился и куда потом
пропал Данила-мастер, спасший девочку Ингу Чурбанову и пообещавший через
одиннадцать лет взять ее в жены, да еще спросить на это разрешение у Хозяйки
Медной горы? Вот тебе и сказка. Откуда взялось предание о Хозяйке? Сочинил
Бажов или опирался на легенды, существовавшие у жителей Урала? А легенды как
всякое вещество земли: ничто не берется из ничего и не исчезает бесследно.
Валькирия и Карна - одно и то же лицо. Карна и Хозяйка Медной горы одно и то
же? Если да, то она - главная хранительница сокровищ и все ей подчинено
здесь. Во что бы то ни стало нужно встретиться с Данилой-мастером! Он,
рисующий знаки жизни и смерти, должен привести его к истине. Авега и Варга -
старые хранители, старцы, монахи, закомплексованные люди... Данила же молод
и романтичен. Только бы пришла Инга! Только бы не забыла сказку!
Все эти мысли - повторение или продолжение тех, что пришли к нему в
каменном мешке, сейчас, при свете солнца,- не казались ему смешными или
вздорными. Наоборот, они как бы подсказывали дальнейший путь - только через
контакт с людьми, связанными друг с другом таинственными нитями, только
через тех, кого он мысленно назвал хранителями "сокровищ Вар-Вар". Карта
"перекрестков Путей" и даже магический кристалл КХ-45 теперь казались
инструментами грубыми и примитивными. Можно установить на местности все
астральные точки и не найти на них ровным счетом ничего, кроме пусковых
ракетных шахт, моренных мертвых отложений, которые разъели, перетерли в
вязкую глину весь культурный слой. И даже развалы отесанных камней- остатки
Ра-образных арийских городов - мало что дадут. А вот нефритовая обезьянка,
вынырнувшая из глубины тысячелетий, может быть паролем, ключом во владения
Валькирии - Карны - Хозяйки Медной горы.
Первую ночь он провел на повороте среди старого лесоповала. По давней
привычке он стремился пройти большие отрезки пути на свежих силах и потому
двигался, пока различал под ногами волок со следами своих колес. На
следующий день оставался кусок поменьше - километров двадцать пять, и
ночевка предполагалась у серогонов. Правда, и дорога была совсем иная, по
волоку сильно не разбежишься. Русинов вышел на восходе солнца и уже не
вертел головой: снежный человек наверняка завтракал оставшейся тушенкой в
разбитых банках.
Он не хотел ночевать у серогонов, чтобы избежать каких-либо
неожиданностей, которые ему уже надоели, однако намеревался, явившись
вечером, застать их в полном сборе и посмотреть на них. Имеющий паспорт
мужичок, официальное лицо на химподсочке,- еще не показатель в этой странной
общине. Интереснее те, что не имели документов. Авега тоже оказался без
единой бумажки в карманах...
Километра за полтора от барака Русинова встретила собака. Было еще
достаточно светло, чтобы разглядеть породу- чистокровная немецкая овчарка с
классическим экстерьером. Она молча стала на дороге, потянула носом и
застыла, поджидая человека. В прошлый раз он у серого-нов и лая-то не
слышал. Русинов приблизился к ней метров на десять и ласково поманил.
- Иди ко мне,- похлопал по ноге.- Ну, сюда, ко мне! Собака чуть приложила
уши. Русинов сделал несколько шагов вперед, овчарка угрожающе заворчала и
несколько раз гулко пролаяла. И в тот же миг ей отозвалось с десяток голосов
- свора собак охраняла барак! На всякий случай он потянул из-за плеч
карабин. Собака сделала предупредительный бросок вперед и по-волчьи, молча
ощерилась. Между тем из бора, за крайними соснами которого стоял ночной
мрак, с лаем вылетели еще две овчарки, и все три теперь с ходу пошли в
атаку. Русинов попятился к огромной сосне и стал к ней спиной. Собаки
держали дистанцию метра в три- расстояние прыжка, но пока лишь "травили",-
облаивали, лишая его движения. Он отказался от карабина - в случае чего
такого пса одним выстрелом не завалишь - мал калибр, надо искать общий язык.
Он без резких движений сполз спиной по сосне и сел на корточки.

- Хватит, мужики,- добродушно предложил он.- Не то и я лаять начну. Чего
ругаетесь? Руки пустые! Во! Я мирный человек, вашего хозяина не трону. Мы с
ним знакомы.
Овчарки даже темпа не сбавили, хотя лай был предупреждающим, дежурным.
Русинов достал сухарь, разломил его на три части и бросил собакам.
- Вот, взятка вам, охраннички! Что же мне, под сосной ночевать? - Хлеб
остался нетронутым, даже не понюхали, не отвлеклись - службу знали крепко...
Сумерки сгущались быстро, ночь спускалась на эту землю не с неба, а
выходила из древнего бора. Прошло минут пятнадцать, прежде чем на дороге
появился знакомый серо-гон с ружьем наперевес. Шел крадучись, мягко,
вглядываясь в сумрак,- заметить Русинова под сосной было трудно.
- Эй, хозяин,- окликнул его Русинов, когда оставалось метров пятьдесят.-
Выручай, прижали!
Мужичок расслабился, закинул двустволку за плечо и рассмеялся:
- Я-то думал - зверь!
В этот миг Русинов увидел сбоку от себя неподвижную человеческую фигуру
возле сосны, в противоположной от серогона стороне. Мужичок-чифирист шел с
прикрытием, причем брали сразу в ножницы. Отвлекая на себя внимание, серогон
громко хохотал, свистел собакам и хлопал себя по ляжкам:
- Как на зверя лают! Думаю, мяска похаваем! Свежатины!
Человек у сосны бесшумно развернулся и скрылся в темноте. В последний
момент Русинов явственно различил у него в руке черный силуэт автомата
"АКМ". Ребята в бараке жили серьезные!
Собаки отошли к серогону и продолжали лаять.
- Харе! - рявкнул им мужичок.- Вали на хазу! Похоже, овчарки признавали
только жаргон, послушно смолкли, и две из них тотчас скрылись в бору. Одна
же легла у обочины, зорко наблюдая за гостем. Выучка была исключительной. С
такой охраной не то что участковому переловить всех беглых, а и взводу
милиции тут нечего делать.
- Не нашел Кошгару? - спросил серогон, щеря беззубый рот.- Заблудился?
- Как же не нашел? Нашел! - сказал Русинов, отрываясь от сосны.
- И назад пришел?
- Как видишь...
Серогон не поверил, засмеялся:
- Ладно тебе, нашел... Не притирай уши! А что пешкодралом-то идешь?
- Машина сломалась,- признался Русинов.- Иду одну запчасть искать.
- А-а, значит, не доехал,- определил серогон.- Ну, и слава Богу. Хоть
живой остался. Чай-то несешь?
- Несу.
- Чай есть - дело будет! - обрадовался он и попросил шепотом: - Дай
пачку? Я где-нибудь тут притырю!
Русинов на ходу снял рюкзак, достал чай и подал серогону. Тот свернул в
темноту, попыхтел - на дерево лазил, что ли? - и скоро догнал.
- Завтра чифирну! А много чаю несешь!
- Мало, две пачки осталось,- Русинов развел руками.- Не на машине, на
себе несу.
- Ну ты в натуре! - возмутился серогон и побежал назад. Вернулся с чаем,
сунул в руки.- Мог и больше взять, не тяжело... Я бы знаешь сколько мог его
на себе унести? Полцентнера - делать нечего!
Серогоны были не причастны к исчезновению трамблера, а значит, и не
запирали его в каменном мешке. Иначе бы чай-то уж точно выгребли - не
удержались.
- Зато у меня спирт есть с собой, - признался Русинов.
- А много?
- Две литровые бутылки.
- Эх, пим дырявый! - выругался он.- Ты чего ходишь так-то? Взял был
больше - одна бутылка моя... а так не глотнешь - усекут сразу, и отлить не
во что. В другой раз пойдешь - бери больше!
- Знаешь, брат, у меня же не магазин,- примирительно проговорил Русинов.-
Знать бы, в городе больше купил.
- У тебя машина в руках!
Окончательно раздосадованный, серогон замолчал до самого барака. Там их
встретили две взрослые овчарки и семь щенков месяцев четырех, но молча,
будто не хотели понапрасну поднимать тревоги, если хозяин и гость идут
мирно.
У небольшого костерка сидели четверо мужиков, курили самосад и играли в
карты. На Русинова глянули мельком и, кажется, без интереса. Никто не бежал
и не прятался, наоборот, из барака вышел пятый и присел к огню.
- Вот, Паша, человека встретил,- доложил серогон, обращаясь сразу ко
всем.- Это тот, который в Кошгару ехал...
Мужики молча двигали картами. Они были чем-то похожи друг на друга и
непохожи одновременно. Все бородатые, пропахшие сосновой смолой, не хмурые,
но сосредоточенные, и возрастом от тридцати до шестидесяти. Если они и были
уголовниками, то не блатными, не уркаганами - воров в законе не заставишь
серогонить, жить в жуткой убогости и скрываться в уральской тайге. Скорее
всего, шоферы,- одним словом, из простолюдья, но каждый из них сидел в
лагере, пережил неволю, конвой, мерзость скотского отношения к себе, ибо все
это обязательно оставляет печать на лице и личности человека, независимо от
его интеллекта, прежних условий жизни и воспитания. Вот этим они были
похожи. Русинов сразу отметил, что у двух пожилых, играющих в карты, легкая
форма шизофрении- характерные навязчивые движения и гримасы. Один то и дело
морщил лоб, другой стягивал нос набок и скалил черные от чифира зубы. Позже
оказалось, что он просто глухонемой...

- Нашел Кошгару? - наконец спросил Паша - мужик лет пятидесяти, с лицом
аскетическим, костистым - больше похож на монаха-схимника, чем на
уголовника. Если бы не глубоко посаженные, тяжелые глаза и не карты в руках.
его можно было бы представить только возле икон...
- Нашел,- проронил Русинов. Он сидел возле костра и наблюдал за игрой,
приглядываясь к серогонам.
- Посмотрел?- Паша, не в пример мужичку, не про явил никаких эмоций.
- Да, посмотрел,- уклончиво ответил Русинов. Паша сдал карты, разобрал
свои в огромной и сухой пятерне.
- Лобан! - позвал он.- Ты куда человека отправил? Лобаном звали знакомого
Русинову серогона.
- Как куда? В Кошгару! - с готовностью и смешком откликнулся тот.-
Проводил до трактора!
Паша вдруг бросил карты на чурку, используемую вместо стола, и наконец
обернулся к Русинову. Взгляд был неприятный и какой-то замедленный: верующие
люди говорят о таких - великий грешник. К тому же Русинову показалось, что
это он был с автоматом у сосны...
- Как ехал? - спросил он.
- От трактора прямо по волоку,- объяснил Русинов.- Вышел на старую дорогу
и свернул налево. Ну, и до конца по ней. Там - гора, воронка в основании...
- Внутри был?
- Конечно, был,- видимо, этот допрос был очень важен для Паши.-
Взорванная штольня, завалы. Потом ракетная шахта, тоже взорванная. Командный
пункт целый, из него идет квершлаг в подземную полость.
- У тебя выпить есть? - вдруг спросил Паша. Русинов достал бутылку
спирта, поставил на чурку. Мужики побросали карты, молча и выжидательно
замерли, поглядывая то на Пашу, то на выпивку. Лобан мгновенно кинулся в
барак, принес кружки, стаканы и свежевыпеченный, еще теплый хлеб. Русинов
спохватился и выставил пару банок тушенки. Паша молча открыл бутылку, налил
себе и Русинову, подал стакан. Остальные сидели, не смея сделать ни единого
движения: атаман Паша держал общество в кулаке. Лишь "шестерка" Лобан
суетился, вскрывая тушенку и нарезая хлеб.
Паша выпил в одиночку, мол, ты как хочешь, и, не закусывая, посидел
минуту, выдыхая воздух через нос. Русинов тоже глотнул спирту, запил водой
из фляжки и с удовольствием стал есть свежий хлеб.
- Что же он, сука, сказал - радиация? - неведомо кого спросил Паша.
- Нет радиации,- подтвердил Русинов.- Я замерял, прибор есть.
Атаман словно и не услышал, сидел, как Стенька Разин, погруженный в свои
думы. Молчал и Русинов, соблюдая правила, установленные в общине. Паша
наконец зашевелился, плеснул себе спирту, выпил.
- Людей не встречал?
- Людей не встречал,- его словами проговорил Русинов, выдержав паузу.-
Человекообразное существо встречал. Запас продуктов у меня позорил, дверцы
выломал в машине...
- Это он может,- проронил Паша и посоветовал:- Дверцы не запирай. А на
продуктах напиши - "яд".
- Он что, читать умеет? - осторожно спросил Русинов.
- Умеет,- не желая говорить на эту тему, вымолвил атаман.- А людей,
говоришь, не было? Чего же тогда вертолет летал?
- Не знаю... Может, и были люди.- Паша кого-то ждал или опасался.- У меня
трамблер сняли, пока я в Кошгару ходил.
Он решил не говорить о своем заточении, если спросят.
- Сняли? - вдруг заинтересовался атаман, глядя Русинову в глаза.- Ты
сам-то здесь никому не навредил?
- Нет... Не было.
- Значит, помешал кому-то,- определенно заявил он и окликнул Лобана. Тот
вмиг оказался перед Пашей, косил: глаз на бутылку.
- Что, Паша?
- С утра запряги, отвези человека,- вяло проронил атаман.- И сразу назад.
- Понял, Паша!
Атаман поднялся, расплескав по глотку спирту в стаканы и кружки, бутылку
завинтил пробкой и двинулся к бараку.
- Ты, парень, в барак не ходи ночевать,- на ходу сказал он.- Срамно у нас
там... Спалить бы его да новый срубить... Ночуй на улице, тепло...
Утром Русинова разбудил Лобан. Запряженная телега на резиновом ходу
стояла рядом. Серегон старался вовсю, и больше из желания получить чаю, чем
угодить атаману. Всю дорогу до Дия погонял лошадку и лепил себе имидж
крутого бродяги, на чем свет костеря Пашу. То, что атаман выпил с Русиновым,
делало последнего как бы своим человеком в общине. Природу доверия объяснить
было трудно: не из-за того же, что чаю не пожалел? Но, видимо, Лобан
понимал, перед кем развязывает язык, или не понимал вообще ничего, будучи по
природе просто болтливым человеком. Между прочим, он сообщил, что Паша в
молодости был летчиком и летал на самолете "Ан-2" в городе Новосибирске. Так
вот, будто он женился и попалась ему жуткая теща. Стала она живьем поедать
Пашу и свою дочку за то, что пошла замуж за балбеса, который не может ничего
в жизни. И тогда Паша доказал, что может: поднялся без разрешения один на
самолете, полетел в город, отыскал тещин дом и спикировал в окна ее
квартиры. Но немного промахнулся и угодил этажом ниже. Хорошо, никого не
убил, и теща осталась жива, и сам отделался лишь переломом и десятью годами
срока. А его самолет с полгода торчал из тещиного дома, и это видел весь
город и гордился Пашей, потому что он самый рисковый мужик. Чувствовалось, и
Лобан им гордится и ставит себя где-то рядом с Пашей, вроде заместитель по
дипломатической части. Может, потому он и ругал его за то, что атаман
нынешней зимой сдал всю живицу каким-то перекупщикам всего за шесть
"стволов". И денег оставил лишь на жратву, и ни копейки - на чай. А он же,
Лобан, ответственный на химподсочке, но Паша даже не посоветовался, когда
брал "стволы" и патроны к ним. Да еще, гад, заказал гранатомет! На эти
деньги можно купить полтонны чаю! Так что и нынешним летом они зря обдирают
сосны и точат живицу. Все опять даром уйдет. А эти шустрые фраера за живицу
готовы пушку притаранить, потому что отправляют в Японию, а "стволы" воруют
где-то. На халяву такие бабки делают! А Пашу, видите ли, вертолеты
раздражают!

Русинов слушал его и мрачно думал, что в России дозревает еще один
атаман- Паша Зайцев. Фамилия звучала несерьезно, не внушительно, но это
только пока. Ведь и над фамилией "Разин" когда-то, возможно, смеялись,
потому что она происходила от прозвища "Разя" - в буквальном смысле человек,
смотрящий на солнце с открытым ртом. Раззява, одним словом...
Найти трамблер, даже старенький, в Дие оказалось невозможно. Русинов
отдал весь чай Лобану и распрощался.
- Эх, не отпускай меня! - вдруг попросил тот.- Я могу и до Гадьи тебя
подбросить. Паше скажешь потом, что задержал, и все. Паша тебя уважает.
- Скажи, за что? - прямо спросил Русинов.
- Ничего себе! - изумился Лобан.- Ты же в Кошгару ходил!
И понужнул притомленного коня.
Через два часа совсем стемнело- ехали целый день, и Русинов уж
намеревался готовить ночлег рядом с проселком, в надежде поймать попутную
машину утром. Но едва нашел приличную площадку, как увидел светящиеся фары и
грохот лесовоза на ухабах.
В Гадью он приехал глубокой ночью и сразу же пошел к больнице. Темные
окна, замок на двери - видимо, летом гадьинским жителям болеть было
некогда... Он спрятал под крыльцом рюкзак и карабин и налегке отправился к
дому Ольги. Возле красивых крытых ворот сначала различил белую скамеечку, а
потом темный силуэт своей машины!
Не поверил, под лай просыпающихся собак подошел ближе- московские номера
и задняя дверца завязана на проволоку...

18

Взрыв остался "незамеченным" в Красновишерске- официально утверждали, что
взорвался газовый баллон,- но глубоко потряс шведскую сторону фирмы
"Валькирия". Он оказался такой иллюстрацией к словам и речам Ивана
Сергеевича, что ему уже больше не задавали вопросов. Эксперты установили,
что в застекленную нишу над парадными дверями был заложен фугасный
артиллерийский снаряд 152-миллиметрового орудия с часовым взрывателем. Двери
вырвало и отбросило на противоположную сторону улицы, в соседних домах
вылетели стекла, камнем и осколками повредило три автомобиля, и лишь по
счастливой случайности, как принято говорить в таких случаях, никто не
пострадал. Швейцар-охранник в этот момент отлучился в комнату дежурных
выпить кофе...
Неожиданным образом Савельев помог Ивану Сергеевичу, поднял его авторитет
на такую высоту, что с ним начал разговаривать молчаливый швед. Это событие
стало признаком полного доверия. Однако как бы ни подкрадывался Иван
Сергеевич, как бы ни придумывал и ни обставлял причинные стороны своих
вопросов, узнать, кто конкретно финансирует "Валькирию", не удалось. Кто
платит деньги и заказывает музыку, являлось тайной, сравнимой разве что с
тайной самих "сокровищ Вар-Вар".
Особняк в тот же день обнесли высоким строительным забором, и охрану
переместили в образовавшийся широкий двор. А снаружи был выставлен
круглосуточный милицейский пост, как возле посольства. Несколько дней после
взрыва Иван Сергеевич был предоставлен самому себе, и лишь трижды в день,
согласно правилам содержания в "гостинице", к нему входила Августа с
сервировочной тележкой; в четвертый же раз являлась неофициально, вечером,
чтобы поплакать в жилетку и поделиться своими сомнениями- стоит ли дальше
оставаться в России? Впрочем, эта дилемма стояла перед всей шведской
стороной, хотя об этом никто не упоминал в разговорах. Вечером же Иван
Сергеевич выходил с Августой на прогулку, при обязательном негласном
сопровождении охранника-шведа. Мир перемещался самым невероятным и
непредсказуемым образом: русский полковник гулял под ручку с полькой, а
присматривал за ними швед. Милицейский сержант на посту возле особняка
таращил глаза, неуверенно козырял и делал движение, словно собирался
поклониться. Если бы Ивану Сергеевичу сказали об этом несколько лет назад,
он просто бы воспринял такую ситуацию как анекдот. За всю жизнь он ни разу
не пересекал родной границы - не пускали даже в соцстраны, а самое
поразительное состояло в том, что подписка о неразглашении государственных
секретов, данная им при увольнении из Института, действовала до сих пор. И
по этой причине его не выпускали из России! Когда он собирался покупать
машину и узнал, что очень дешево это можно сделать в Финляндии, ему не дали
заграничного паспорта.
Привыкший жить под чьим-нибудь надзором и присмотром, Иван Сергеевич не
особенно-то обращал внимание на шведа-"топтуна" и относился к нему
брезгливо. У того, конечно, была задача не только охранять "объект" от
нападения савельевской команды, но и приглядывать за поведением, и потому,
когда к ним на скамеечку в сквере подсел какой-то паренек с зонтиком, швед
немедленно развалился наискосок через дорожку на такой же скамейке. Паренек
понял, что Иван Сергеевич находится под бдительной двойной охраной- нежная
Августа сидела слева, прислонившись головой к его плечу,- повертел зонтик,
пострелял глазом и ушел. Вроде бы не касался ни одежды, да и сидел
далековато, однако у себя в номере Иван Сергеевич обнаружил в кармане кителя
визитную карточку с именем какого-то Юрия Воронова, его рабочим и домашним
телефонами. Таким образом, ему предлагали позвонить и установить с кем-то
контакт. Иван Сергеевич сразу подумал- уж не от Мамонта ли весточка? Не он
ли, узнав обстановку, пытается прорваться к нему?