Жанр: Философия
Историко--критическое введение в философию мифологии
... сознание единства. Я уже отмечал, что нельзя объяснить существование
народов лишь разобщенностью - оно одновременно нуждается и в собирающей,
единящей силе; на примере этого племени мы видим, что сделалось бы с
человечеством, если бы не удалось сохранить что-то от изначального единства.
И еще одно соображение отводит им такое место. Эти племена особым образом
свидетельствуют об истине, заключенной в старинном рассказе о смешении
языка. Мы уже подчеркнули это выражение - "смешение". Ведь смешение
возникает лишь тогда, когда недовольные элементы, которые не могут
сложиться в единство, точно так же не могут и разойтись. Во всяком
возникающем, становящемся языке продолжает свое действие изначальное
единство, что отчасти и показывает родство языков; упразднить единство
значило бы упразднить сам язык, а вместе с тем и все человеческое, ибо
человек лишь в той мере человек, в какой он способен обладать всеобщим,
выходящим за пределы своей единичности сознанием, и язык имеет смысл лишь
как общее достояние. Языки народов, по преимуществу сохраняющих
человеческую и духовную целостность, занимают огромные территории, и таких
языков очень немного. Вот, значит, где сохранилась - в большом объеме -
общность сознания. Кроме этого в таких языках продолжает сохраняться и
сопряженность с иными, сохраняются и следы первоначального единства, знаки
общего происхождения. Я же сомневаюсь в том, что между манерой выражения
упомянутого населения Америки и настоящими языками существует какое-либо
материальное сходство, равно как оставляю в стороне вопрос о том, в какой
мере изучение этих идиом позволит открыть в них (а в надежде на это и было
предпринято такое изучение) реальные, т. е. генетические, элементы языков;
быть может, исследования и добрались до последних элементов, но только до
элементов разложения, а не сложения и становления. По наблюдениям Азары,
лишь язык гварани население тех мест понимает на более широкой территории
(да и это требует, наверное, более точных разысканий). Потому что в целом,
как замечает все тот же Азара,- а он ведь не проехал по этим странам, а жил
там, жил годами,- язык меняется от орды к орде, от хижины к хижине, так что
иной раз только члены одной семьи и понимают друг друга; мало этого - сама
способность говорить, кажется, близка у них к тому, чтобы исчерпаться и
затухнуть. Их голоса, не сильные, не звучные, раздаются тихо; они никогда
не кричат - не кричат даже тогда, когда их убивают. Разговаривая, они еле
шевелят губами и не привлекают внимания к речи движением глаз. К этому
безразличию добавляется еще и нежелание говорить: если им нужен человек,
который идет за сто шагов от них, они никогда не окликнут его, им легче
догнать его. Язык их дрожит на последней грани - по ту сторону грани он
кончается совсем, и встает вопрос, следует ли считать языком такую манеру
речи, когда пользуются не грудными и губными, а больше всего носовыми и
горловыми звуками, какие по большей части не выразимы знаками нашей
письменности.
Итак, этот страх - этот ужас перед утратой всякого сознания единства - вот
что удерживало вместе оставшихся, вот что заставляло их укреплять хотя бы
частное единство, оставаясь если уж не человечеством, так народом. Страх
перед полным исчезновением единства, а вместе с тем и всякого подлинно
человеческого сознания - вот что даровало им и первые религиозные обряды, и
даже первые гражданские учреждения; целью их было сохранить и обезопасить
от дальнейшего разрушения все, что сумели они сохранить от былого единства.
Поскольку единство было утрачено и даже каждый индивид стремился замкнуться
в себе и обеспечить себе свое достояние, то люди делали все, чтобы удержать
ускользающее: 1) они образовали особые, иногда замкнутые союзы тех, в ком
должно было жить сознание общего, сознание единства - к тому времени
относится кастовое разделение, само основание которого ветхо, как история,
и общо для всех народов; цель его была не иная, но более надежное
охранение, в замкнутости, сознания единства - даже и для всех тех, кто
неизбежно все больше и больше утрачивал его; 2) они выработали строгие
жреческие уставы, знание было сформулировано в форме доктрины, что прежде
всего произошло в Египте; 3) со стороны внешней они старались держаться
вместе при посредстве, очевидно, принадлежащих праисторической эпохе
монументов, которые находятся во всех частях известной нам земли, своей
колоссальностью и упорядоченностью свидетельствуют о почти нечеловеческой
силе и невольно напоминают нам о той злосчастной башне, что упоминается
древнейшим повествованием, где речь заходит о рассеянии народов. Строители
говорят, обращаясь друг к другу: "Построим себе город и башню, высотою до
небес, и сделаем себе имя",- а то, может быть, мы рассеемся по всей земле.
Это было сказано еще до смешения языка, они предчувствуют предстоящее,
кризис, какой возвещает им о себе.
Они намерены "сделать себе имя". Это обычно значит - прославиться. Однако
говорящая здесь толпа не может же думать о том, чтобы (как, однако, надо
было бы переводить согласно словоупотреблению) прославиться, ведь у нее нет
еще "имени", т. е. она не стала еще народом; так и человек не может, как
говорится, "сделать себе имя", пока у него нет его, нет имени. Итак, по
самой сути дела это выражение надо понимать здесь в его непосредственном
значении, следствием которого и выступает иное, обычное ("прославиться").
Итак, в согласии с речами самих же этих людей они до той поры были
человечеством без имени, имя же отличает от иных, обособляет, а вместе с
тем и удерживает в целости как индивида, так и народ. Следовательно, слова
"сделаем себе имя" значат "станем народом"; они называют и причину - чтобы
не рассеяться по всей земле. Значит, подвигает их на это предприятие страх,
что они рассеются, что они не будут уже составлять целое, а окончательно
распадутся. О прочных обиталищах думают лишь тогда, когда человечество
стоит перед опасностью совершенно потеряться и раствориться, однако с
первым укрепленным городом начинается процесс обособления, т. е.
отталкивания, отделения друг от друга: вавилонская башня, которая должна
была предотвратить окончательное рассеяние, становится началом разделения
народов и поводом к нему. Значит, именно к эпохе этого перехода и относятся
монументы праисторического времени - особенно циклопические (названные так
греками) постройки в Греции, на островах Средиземного моря, иногда даже и
на материке - в Италии; творения эти видели уже Гомер и Гесиод - стены и
башни, то возведенные из неотесанных камней без раствора, то сложенные из
неправильных многогранников, памятники мифического уже для позднейших
греков племени, не оставившего иных следов своего пребывания на земле и тем
не менее в куда большей степени, чем обычно полагают, наделенного реальным
историческим значением. Гомер в "Одиссее" описывает жизнь циклопов - те не
знают законов, народных собраний, каждый с женами и детьми живет сам по
себе - "о других не заботясь" (...o u d a l l h l w n a l e g o u s i n .
Odyss. IX, 115), и мы должны сделать вывод о том, что здесь уже было
положено начало совершенно распавшимся племенам, которые отличаются как раз
тем, что никто не заботится о других, что, живя рядом, они остаются друг
для друга столь же чужими, как животные, и что они не связаны сознанием
сопринадлежности. В Новом Свете это состояние, представленное гомеровскими
циклопами, сохранилось, тогда как в Греции подобное же племя захлестнулось
все более мощным напором движения и сохранилось лишь в памяти народа,
возникшего благодаря этому движению. У Гомера эти люди еще живут в
естественных (но, кажется, искусственно расширенных) пещерах, позднейшая
легенда приписывала им строительство подземных сооружений, гротов и
лабиринтов в Мегаре, Науплие (Наполи ди Мальвазиа) и т. д. Это же племя от
сооружения таких выполненных в земле построек переходит к монументам,
возвышающимся над поверхностью земли и возведенным из особых, не зависящих
от земли, свободных материалов, однако, воздвигнув монументы, племя
исчезает, ибо с этими сооружениями связан переход к бытию народом, а в этом
народе и тонет само переходное племя.
Лекция 6
ШЕСТАЯ ЛЕКЦИЯ
Принцип изначального единства - всеобщий Бог всего человечества.- Ближайшее
исследование этого принципа с промежуточным обсуждением различий политеизма
в одновременности и последовательности.- Решение главного вопроса: кто есть
общий Бог.- Понятие относительного монотеизма и на этой основе объяснение
мифологии как процесса, в котором одновременно с учением о Богах возникают,
в закономерном порядке, народы и языки.- Сопоставление этого итога с
гипотезой предшествующего политеизму чистого монотеизма.- Отношение
относительного монотеизма к откровению.
После непосредственно предшествовавшего развития, по которому сразу же
видно, как много более конкретных определений следует еще ждать нам от
науки в будущем, кажется совершенно несомненным, что мы должны будем
остановиться на том способе объяснения, который предпосылает политеизму
монотеизм, причем не монотеизм "вообще", а монотеизм исторический,
относящийся к эпохе до разделения народов. Теперь же - мы, пожалуй, можем
сделать такой вывод - решен и последний вопрос, какой оставался
невыясненным между нами и этим способом объяснения, а именно вопрос - что
предшествовало, разделение ли народов, имевшее своим следствием политеизм,
или наоборот; мы ведь, кажется, достаточно убедились на материале,
изложенном выше, в том, что нельзя найти такой причины разделения народов,
которая была бы независима от политеизма,- поэтому следующий итог,
вытекающий из всего предшествующего развития, мы рассматриваем как
основание, на котором и будем строить в дальнейшем.
Коль скоро в дотоле едином сознании разделявшегося на народы человечества
выступили различные Боги, то предшествовавшее разделению единство
человеческого рода, какое мы также не можем мыслить помимо положительной
причины, ничем не поддерживалось столь решительно, как сознанием единого
всеобщего, общего для всего человечества Бога.
Это наше заключение не предрешает, однако, был ли этот всеобщий и общий для
всего человеческого рода Бог непременно единым именно в смысле монотеизма,
т. е. в смысле откровения, был ли он вообще немифологическим, исключающим
все мифологическое Богом.
Тут могут спросить: а чем же мог быть такой общий для всего человечества
Бог, если не истинно единым и совершенно немифологическим? Вот и все дело в
том, как отвечать на такой вопрос, и в ответе на него мы надеемся обрести
базис, на котором можно будет строить уже не гипотетические, а
категорические выводы о происхождении мифологии.
Однако я не смогу ответить на этот вопрос, не проникнув глубже, чем то было
необходимо до сих пор, в природу политеизма - он ведь стал для нас главным
вопросом, лишь когда мы занялись религиозным способом объяснения мифологии.
Теперь давайте обратим внимание на некоторое различение в политеизме, мимо
которого проходили все встречавшиеся на нашем пути способы объяснения, и мы
по этой причине не уделяли ему внимания, теперь же мы должны говорить о нем.
Стоит только показать, и любой сразу же увидит, сколь велико различие между
таким политеизмом, который возникает, когда мыслится большее или меньшее
число Богов, подчиненных одному и тому же верховному, господствующему над
ними Богу, и таким, который возникает, когда предполагается существование
нескольких Богов, из которых каждый выступает как верховный и
господствующий в свое время, так что они могут лишь следовать друг за
другом. Представим себе, что в греческой мифологии вместо трех следующих
друг за другом поколений Богов есть лишь одно, скажем поколение Зевса;
тогда мифологии было бы известно лишь об одновременно данных,
сосуществующих Богах, которые все разрешались бы в Зевса как общее для них
единство, мифологии был бы известен тогда лишь одновременный, симультанный
политеизм. На деле же ей известны три системы Богов, в каждой из которых
один Бог выступает как верховный,- в первой системе это Уран, во второй -
Кронос, в третьей - Зевс. Эти три Бога не могут быть одновременными, они
взаимно исключают друг друга, а потому следуют друг за другом во времени.
Пока царит Уран, не может царить Кронос, а чтобы воцариться Зевсу, Кроносу
надо отойти в прошлое. Такой политеизм назовем последовательным,
сукцессивным.
Надо, однако, видеть и следующее. Лишь второй род политеизма решительно
устраняет единство, или, чтобы выразиться вполне определенно,
единственность Бога; лишь последовательный, сукцессивный политеизм - это
настоящий, истинный политеизм. Ибо что касается Богов, которые совместно
подчинены одному верховному Богу, то они, если угодно, современны ему, но
не равны,- они пребывают в нем, он же - вне их, он обнимает их, но не
обнимается ими, он не входит в их число, и, если даже представлять его лишь
как причину их эманации, все же он по своей природе и по своей сущности
предшествует им. Множественность этих иных Богов не затрагивает его - он
все равно один, ему нет равных, ибо его отличие от них - это не различие
индивидуальности, как между ними самими, но различие целого рода
(differentia totius generis); здесь нет настоящего политеизма, потому что
все вновь разрешается в единство, или же это политеизм в духе того, как
иудейская теология ангелов тоже именует элоимами (Богами), не опасаясь, что
единому Богу будет причинен ущерб этими его служителями и орудиями. Тут
множественность Богов, но не многобожие. Последнее возникает тогда, когда
следуют один за другим несколько верховных, притом равных друг другу Богов,
которых невозможно разрешить в высшее единство. Итак, мы должны твердо
фиксировать это различие между множественностью Богов и многобожием, а
затем перейти к существу дела, которым мы, собственно, заняты.
Ибо вы понимаете ведь и мне не надо напоминать об этом, что у каждого вида
политеизма свое, совсем иное отношение к каждому способу объяснения. Если
спросить, какой из видов политеизма требует прежде всего объяснения, то им
будет, очевидно, сукцессивный политеизм - здесь загадка, здесь вопрос, но
именно поэтому здесь же и разрешение. А первый вид вполне легко и просто
постигается как разложение изначального единства,- сукцессивный так просто
не понять, по крайней мере не понять без искусственных и натужных побочных
гипотез.
Сукцессивный политеизм еще и потому должен быть рассмотрен первым, что он
шире любого симультанного, он в целом включает в себя симультанный
политеизм, сам же наличествует абсолютно и независимо.
Сейчас же мы должны откровенно признаться, что во всем, что трактовали мы
до сих пор, не содержалось ровно ничего для объяснения сукцессивного
политеизма, так что мы, собственно, находимся в положении людей, которым
надо все начинать заново; так мы и поступим, задавшись вопросом: как
понимать многобожие?
Но как только мы приступаем к исследованию такого вопроса, так нам
становится ясно, что вместе с ним мы переходим в совсем другую область - в
область действительности - и приближаемся к такой истине, перед которой все
гипотезы должны растаять как туман.
Согласно греческой теогонии (так по крайней мере в ней рассказывается),
было некогда время, когда правил один Уран. Что такое этот рассказ - просто
"басня", просто выдумка, чистый вымысел? Не было ли действительно такого
времени, когда почитался лишь Бог неба, когда ничего и знать не знали о
другом Боге, о каком-нибудь Зевсе или даже о Кроносе, и не так ли обстоит
дело, что доведенная до конца теогония - это и есть исторический документ
своего возникновения? Можем ли мы, перед лицом такой истории Богов, считать
вероятным, чтобы мифология возникла вдруг и сразу, как изобретение одного
отдельного человека или нескольких отдельных людей или же (вторая гипотеза)
как простое разложение единства, откуда в лучшем случае мог бы выйти лишь
симультанный политеизм, статическая рядоположность, в конечном счете
какое-то безрадостное "все одно и то же", а не живое последование
подвижной, многообразной, богато расчлененной мифологии?
Если только мы судим верно, то как раз в сукцессивном, в
последовательности, и заключается вообще реальное, реально-историческое, и
подлинное, что присуще мифологии, ее истина; вместе с такой
последовательностью мы оказываемся на почве истории, на почве
действительного процесса.
Что в последовательной смене Богов мифология действительно сохраняет
реальную историю своего возникновения - это окончательно становится
непреложным фактом, если сопоставлять мифологии различных народов.
Оказывается, что учения о Богах, встречающиеся в мифологиях более поздних
народов и относимые в них к прошлому, были реальными и относимыми к
настоящему учениями более ранних народов, и наоборот: верховные Боги ранних
народов вошли в мифологии более поздних лишь как моменты прошлого. Лишь
теперь правильно объяснено и понято взаимосогласие мифологий, упоминаемое
столь часто. В самом главном или, правильнее говоря, в самодержавно
правящем Боге финикийцев эллины со всей определенностью узнают Кроноса
своей истории Богов и так и называют его - не трудно продемонстрировать
различия между финикийским Богом и Богом греческим, чтобы тем самым
доказать, что один Бог вовсе ни в какой связи (ни в каком родстве) не
находится с другим, однако все эти различия получают свое полное объяснение
благодаря одному-единственному обстоятельству: в финикийской мифологии
Кронос - это верховно правящий Бог, а в эллинской - он Бог оттесненный, уже
побежденный позднейшим Богом; Кронос в одной мифологии - Бог настоящего, в
другой - лишь Бог прошлого. Но как же могли бы эллины узнавать в
финикийском Боге своего, если бы они не сознавали Кроноса как свою же
реальность, реальность прошлого, не просто воображаемую и выдумываемую?
Какие ненатуральные объяснения не возникали бы, если бы только прежние
гипотезы не довольствовались тем, чтобы объяснять политеизм вообще, вместо
того чтобы первым делом и прежде всего заниматься политеизмом историческим!
Такую последовательность Богов невозможно просто вообразить - ее не
придумать; кто творит Бога для себя и других, тот по крайней мере творит
для себя и других такого Бога, который Бог в настоящем, сейчас.
Противоестественно полагать такого Бога, который с самого же начала будет
прошлым,- можно только стать таким, а для этого надо поначалу быть Богом
настоящего; если я хочу почувствовать прошлое, мне сначала надо
почувствовать его как настоящее. Что не обладало для нас реальностью, не
может стать для нас ступенью, моментом, а более раннего Бога надо
действительно удерживать как ступень, как момент, иначе и не возникнет
сукцессивный, последовательный политеизм; нужно, чтобы Бог когда-то владел
сознанием, чтобы в определенное время он совершенно полонил его, а исчезая,
он не может исчезнуть без борьбы и сопротивления, иначе бы он не был
сохранен.
Пусть бы мы даже допустили - чтобы пойти на крайность,- будто некий
праисторический философ сделал следующее наблюдение: мир в его современном
состоянии нельзя объяснить одной-единственной причиной, он мог возникнуть
лишь благодаря известным, выступавшим последовательно одна за другой силам,
или потенциям, каждая из которых становилась основанием для последующей;
рассудив так, этот философ пусть бы принял в свою космогонию
соответствующую последовательность таких причин, какие бы он представлял
себе в виде личностей, тогда, какого бы успеха мы ни ждали от его
изобретения, никто бы не испытывал перед этим Богом прошлого, перед Богом,
который мыслью и воображением отнесен к прошлому, того религиозного страха
и благоговения, каким окружен Кронос даже в греческой поэзии, в греческом
искусстве, не говоря о мифологии. Эти потоки религиозного страха перед
бессильным ныне Богом - не поэтическая ложь, страх испытывают здесь на
деле, и только поэтому он становится подлинной поэзией; а испытывать
реальный страх можно было лишь при условии, что в сознании осталось
воспоминание о Боге, что непрерывавшаяся традиция, передаваемая от
поколения к поколению, внушала и теперь еще внушает, что этот Бог
действительно царил - пусть в давние, пусть в незапамятные времена.
У мифологии нет иной реальности, кроме сознания,- да, это так; вся
мифология исчерпывается определениями сознания, т. е. его представлениями,
однако сам процесс, эта последовательность представлений - они-то не могут
в свою очередь быть просто воображаемыми, они-то должны были реально иметь
место, действительно происходить в сознании; не мифология создает эти
представления, наоборот, мифология создается ими, ибо мифология - это
только целое этих учений о Богах, какие действительно выступали
последовательно, друг за другом, так она и возникла благодаря этой
последовательности.
Именно потому, что Боги существуют лишь в представлении, последовательный -
сукцессивный - политеизм может становиться реальностью лишь благодаря тому,
что сознание полагает сначала одного Бога, потом его место заступает
другой, который не просто уничтожает его (тогда бы сознание перестало
что-либо знать о нем), но переносит из настоящего в прошедшее и не отнимает
у него всяческую божественность, но отнимает лишь исключительность. Тем
самым высказан чистый факт (а ведь как часто хвалятся этим и как же редко
найдешь таковой!) - факт этот не раскрыт в сукцессивном политеизме, а он
наличествует как такой политеизм. Мы не объясняем, почему первый Бог был
таковым, что за ним последовал другой, не объясняем, по какому закону этот
второй следует за первым,- все это остается сейчас в стороне, а в качестве
факта утверждается одно то, что так было, что мифология, как показывает она
сама, возникла таким путем: она не изобреталась, не выходила из распадения
единства, но возникла благодаря такой последовательности, какая реально
имела место в сознании.
Мифология - это не такое учение о Богах, какое просто представлялось бы в
последовании. Борьбе между следующими друг за другом Богами, о какой
повествует теогония, вообще не было бы места среди мифологических
представлений, если бы только она не совершалась реально в сознании
народов, которым известно об этой борьбе, в сознании человечества, частью
которой является всякий народ. Сукцессивный политеизм можно объяснить, лишь
предположив, что сознание человечества последовательно останавливалось -
реально останавливалось - на каждом из этих моментов. Боги, следующие друг
за другом, один за другим реально овладевали сознанием человечества.
Мифология - история Богов, т. е. настоящая мифология,- могла зарождаться
лишь в самой жизни, она должна была быть пережита и испытана.
Произнося эти последние слова, я с радостью замечаю, что те же самые
выражения применил к мифологии Крейцер в одном устном высказывании о ней, в
разговоре. Очевидно, естественное впечатление одержало тогда верх над
предвзятой гипотезой, и потому когда мы в чем-то возражаем этому
глубокомысленному мужу, разбирая по форме его способ объяснения, то мы лишь
противопоставляем его словам то, что было высказано его совершенно
правильным, истинным чувством.
Всякий поймет, что последование представлений, сквозь которые реально
прошло сознание,- это единственно натуральное объяснение мифологического
политеизма.
Если с таким выводом в руках вернуться теперь к нашему главному вопросу,
ради которого и было предпринято все это рассуждение, к вопросу, который
настоятельно требует ответа - был ли общий для всего человеческого рода Бог
непременно безусловно-единым и, следовательно, немифологическим, то вы сами
видите теперь, что тут нет непременности вывода и что действие, что
касается как единства человечества, так и затем разделения его на народы,
достигается в любом случае, даже если этот Бог - просто первый (только не
объясненный и не познанный так) элемент последования Богов, т. е.
сукцессивного политеизма. Пусть этот первым явившийся в сознание Бог будет
А; тогда сознание не подозревает, что ему предстоит еще второй, В, который
сначала встанет рядом с первым, потом над ним. Итак, первый Бог пока не
только вообще один, но он один в таком смысле, в каком уже не сможет быть
одним никакой последующий Бог. Ибо Богу В уже предшествовал в сознании Бог
А, Богу С (ведь есть причина предполагать, что второй, оттеснивший первого,
просто прокладывает путь для третьего) в сознании предшествовали - коль
скоро он заявится - Боги А и В. Но Бог А - это тот Бог, прежде которого не
было иного и после которого - так представляло себе сознание - не будет
иного; следовательно, он не просто случайно, он на деле вообще
безусловно-единый. Многобожия - в том смысле, как мы определяем его
теперь,- многобожия вообще еще нет. Поэтому если под монотеизмом понимать
лишь противоположное многобожию, то в сознании реально есть монотеизм;
однако легко усмотреть и то, что этот монотеизм, абсолютный для
человечества, объятого им, сам по себе и для нас есть лишь относительный
монотеизм. Ведь абсолютно-единый Бог - это тот, который не допускает и
возможности иных Богов, кроме себя, а относительно-единственный - тот,
прежде которого и после которого нет иных. Сюда вполне приложимо
проницательное замечание Германа: учение, которому по случайности известен
лишь один Бог, по своей сути есть самый настоящий политеизм, потому что оно
не отменяет возможности существования иных Богов и лишь потому знает только
об одном, что ему не доводилось слышать об иных Богах, или - скажем для
начала - об ином Боге. Итак, мы скажем о нашем Боге А: он для человечества,
пока человечеству неведом второй, совершенно немифологический Бог. Ведь в
последовании, элементы которого обозначены у нас А, В, С,- А лишь тогда
член, когда за ним действительно следует В; мифологический же Бог - это
член генеалогии Богов, но принимаемый нами Бог А еще не является на деле
членом последования, однако по
...Закладка в соц.сетях
