Жанр: Философия
Собрание сочинений
...еобходимых? Как тебе кажется?
¬ Мне кажется, ни во что не ставит. По крайней мере, если он настоящий
философ.
¬ Значит, вообще, по-твоему, его заботы обращены не на тело, но почти
целиком ¬ насколько возможно отвлечься от собственного тела ¬ на душу?
¬ По-моему, так.
¬ Стало быть, именно в том прежде всего обнаруживает себя философ, что
освобождает душу от общения с телом в несравненно большей мере, чем любой
другой из людей?
¬ Да, пожалуй.
¬ И наверное, Симмий, по мнению большинства людей, тому, кто не находит в
удовольствиях ничего приятного и не получает своей доли, и жить-то не
стоит? Ведь он уже на полдороге к смерти, раз нисколько не думает о
телесных радостях!
¬ Да, ты совершенно прав.
¬ А теперь взглянем, как приобретается способность мышления. Препятствует
ли этому тело или нет, если взять его в соучастники философских разысканий?
Я имею в виду вот что. Могут ли люди сколько-нибудь доверять своему слуху и
зрению? Ведь даже поэты без конца твердят, что мы ничего не слышим и не
видим точно. Но если эти два телесных чувства ни точностью, ни ясностью не
отличаются, тем менее надежны остальные, ибо все они, по-моему, слабее и
ниже этих двух. Или ты иного мнения?
¬ Нет, что ты!
¬ Когда же в таком случае, ¬ продолжал Сократ, ¬ душа приходит в
соприкосновение с истиной? Ведь, принимаясь исследовать что бы то ни было
совместно с телом, она ¬ как это ясно ¬ всякий раз обманывается по вине
тела.
¬ Ты прав.
Так не в размышлении ли ¬ и только в нем одном ¬ раскрывается перед нею
что-то от [подлинного] бытия?
¬ Верно.
¬ И лучше всего мыслит она, конечно, когда ее не тревожит ничто из того, о
чем мы только что говорили, ¬ ни слух, ни зрение, ни боль, ни удовольствие,
когда, распростившись с телом, она останется одна или почти одна и
устремится к [подлинному] бытию, прекратив и пресекши, насколько это
возможно, общение с телом.
¬ Так оно и есть.
¬ Значит, и тут душа философа решительно презирает тело и бежит от него,
стараясь остаться наедине с собою?
¬ Очевидно, так.
¬ Теперь такой вопрос, Симмий. Призна¦м мы, что существует справедливое
само по себе, или не признаем?
¬ Ну разумеется, призна¦м, клянусь Зевсом.
¬ А прекрасное и доброе?
¬ Как же не признать?
¬ А тебе случалось хоть раз видеть что-нибудь подобное воочию?
¬ Конечно, нет, ¬ сказал Симмий.
¬ Значит, ты постиг это с помощью какого-то иного телесного чувства? Я
говорю сейчас о вещах того же рода ¬ о величине, здоровье, силе и так далее
¬ одним словом, о том, что каждая из этих вещей представляет собою по своей
сущности. Так как же, самое истинное в них мы обнаруживаем с помощью тела?
Или же, напротив, кто из нас всего тщательнее и настойчивее приучит себя
размышлять о каждой вещи, которую он исследует, тот всего ближе подойдет к
ее истинному познанию?
¬ Именно так.
¬ Но в таком случае самым безукоризненным образом разрешит эту задачу тот,
кто подходит к каждой вещи средствами одной лишь мысли (насколько это
возможно), не привлекая в ходе размышления ни зрения, ни иного какого
чувства и ни единого из них не беря в спутники рассудку, кто пытается
уловить любую из сторон бытия самое по себе, во всей ее чистоте,
вооруженный лишь мыслью самой по себе, тоже вполне чистой, и отрешившись
как можно полнее от собственных глаз, ушей и, вообще говоря, от всего
своего тела, ибо оно смущает душу всякий раз, как они действуют совместно,
и не дает ей обрести истину и разумение. Разве не такой человек, Симмий,
больше всех преуспеет в исследовании бытия?
¬ Все, что ты говоришь, Сократ, ¬ отвечал Симмий, ¬ совершенно верно.
¬ Да, ¬ продолжал Сократ, ¬ примерно такое убеждение и должно составиться
из всего этого у подлинных философов, и вот что приблизительно могли бы они
сказать друг другу: "Словно какая-то тропа приводит нас к мысли, что, пока
мы обладаем телом и душа наша неотделима от этого зла, нам не овладеть
полностью предметом наших желаний. Предмет же этот, как мы утверждаем, ¬
истина. В самом деле, тело не только доставляет нам тысячи хлопот ¬ ведь
ему необходимо пропитание! ¬ но вдобавок подвержено недугам, любой из
которых мешает нам улавливать бытие. Тело наполняет нас желаниями,
страстями, страхами и такой массою всевозможных вздорных призраков, что,
верьте слову, из-за него нам и в самом деле совсем невозможно о чем бы то
ни было поразмыслить! А кто виновник войн, мятежей и битв, как не тело и
его страсти? Ведь все войны происходят ради стяжания богатств, а стяжать их
нас заставляет тело, которому мы по-рабски служим. Вот по всем этим
причинам ¬ по вине тела ¬ у нас и нет досуга для философии.
Но что всего хуже: если даже мы на какой-то срок освобождаемся от заботы о
теле, чтобы обратиться к исследованию и размышлению, тело и тут всюду нас
путает, сбивает с толку, приводит в замешательство, в смятение, так что
из-за него мы оказываемся не в силах разглядеть истину. И напротив, у нас
есть неоспоримые доказательства, что достигнуть чистого знания чего бы то
ни было мы не можем иначе как отрешившись от тела и созерцая вещи сами по
себе самою по себе душой. Тогда, конечно, у нас будет то, к чему мы
стремимся с пылом влюбленных, а именно разум, но только после смерти, как
обнаруживает наше рассуждение, при жизни же ¬ никоим образом. Ибо если, не
расставшись с телом, невозможно достичь чистого знания, то одно из двух:
или знание вообще недостижимо, или же достижимо только после смерти. Ну,
конечно, ведь только тогда, и никак не раньше, душа остается сама по себе,
без тела. А пока мы живы, мы, по-видимому, тогда будем ближе всего к
знанию, когда как можно больше ограничим свою связь с телом и не будем
заражены его природою, но сохраним себя в чистоте до той поры, пока сам бог
нас не освободит. Очистившись таким образом и избавившись от безрассудства
тела, мы, по всей вероятности, объединимся с другими такими же, как и мы,
[чистыми сущностями] и собственными силами познаем все чистое, а это,
скорее всего, и есть истина. А нечистому касаться чистого не дозволено".
Вот что, Симмий, мне кажется, непременно должны говорить друг другу все
подлинно стремящиеся к знанию и такого должны держаться взгляда. Ты
согласен со мною?
¬ Совершенно согласен, Сократ.
¬ Если же это верно, друг, ¬ продолжал Сократ, ¬ можно твердо надеяться,
что там, куда я нынче отправляюсь, именно там, скорее, чем где-нибудь еще,
мы в полной мере достигнем цели, ради которой столько трудились всю жизнь,
так что назначенное мне путешествие я начинаю с доброю надеждою, как и
всякий другой, кто верит, что очистил свой ум и этим привел его в должную
готовность.
¬ Да, это так, ¬ сказал Симмий.
¬ А очищение ¬ не в том ли оно состоит (как говорилось прежде), чтобы как
можно тщательнее отрешать душу от тела, приучать ее собираться из всех его
частей, сосредоточиваться самой по себе и жить, насколько возможно, ¬ и
сейчас и в будущем ¬ наедине с собою, освободившись от тела, как от оков?
¬ Совершенно верно, ¬ сказал Симмий.
¬ Но это как раз и называется смертью ¬ освобождение и отделение души от
тела?
¬ Да, бесспорно.
¬ Освободить же ее, ¬ утверждаем мы, ¬ постоянно и с величайшею
настойчивостью желают лишь истинные философы, в этом как раз и состоят
философские занятия ¬ в освобождении и отделении души от тела.
Так или не так?
¬ Очевидно, так.
¬ Тогда мне остается повторить уже сказанное вначале: человек всю жизнь
приучал себя жить так, чтобы быть как можно ближе к смерти, а потом, когда
смерть наконец приходит к нему, он негодует. Разве это не смешно?
¬ Конечно, еще бы не смешно.
¬ Да и в самом деле, Симмий, ¬ продолжал Сократ, ¬ истинные философы много
думают о смерти, и никто на свете не боится ее меньше, чем эти люди. Суди
сам. Если они непрестанно враждуют со своим телом и хотят обособить от него
душу, а когда это происходит, трусят и досадуют, ¬ ведь это же чистейшая
бессмыслица! Как не испытывать радости, отходя туда, где надеешься найти
то, что любил всю жизнь, ¬ любил же ты разумение, ¬ и избавиться от
общества давнего своего врага! Немало людей жаждали сойти в Аид после
смерти любимого, супруги или же сына: их вела надежда встретиться там со
своими желанными и больше с ними не разлучаться. А человек, который на
самом деле любит разумение и проникся уверенностью, что нигде не приобщится
к нему полностью, кроме как в Аиде, ¬ этот человек будет досадовать, когда
наступит смерть, и отойдет, полный печали?!
Вот как нам надо рассуждать, друг Симмий, если мы говорим о настоящем
философе, ибо он будет совершенно уверен, что нигде в ином месте не
приобщится к разумению во всей его чистоте. Но когда так, повторяю, разве
это не чистейшая бессмыслица, чтобы такой человек боялся смерти?
¬ Да, полная бессмыслица, клянусь Зевсом, ¬ сказал Симмий.
¬ А если ты увидишь человека, которого близкая смерть огорчает, не
свидетельствует ли это с достаточной убедительностью, что он любит не
мудрость, а тело? А может, он окажется и любителем богатства, или любителем
почестей, или того и другого разом.
¬ Ты говоришь сущую правду, ¬ сказал Симмий.
¬ Теперь ответь мне, Симмий: то, что называют мужеством, не свойственно ли
в наивысшей степени людям, о которых идет у нас беседа?
¬ Да, несомненно.
¬ Ну, а рассудительность ¬ то, что так называет обычно большинство: умение
не увлекаться страстями, но относиться к ним сдержанно, с пренебрежением,-
не свойственна ли она тем и только тем, кто больше всех других пренебрегает
телом и живет философией?
¬ Иначе и быть не может.
¬ Хорошо, ¬ продолжал Сократ. ¬ Если же ты дашь себе труд задуматься над
мужеством и рассудительностью остальных людей, ты обнаружишь нечто
несообразное.
¬ Как так, Сократ?
¬ Ты ведь знаешь, что все остальные считают смерть великим злом?
¬ Еще бы!
¬ И если иные из них ¬ когда решатся ее встретить ¬ мужественно встречают
смерть, то не из страха ли перед еще большим злом?
¬ Правильно.
¬ Стало быть, все, кроме философов, мужественны от боязни, от страха. Но
быть мужественным от робости, от страха ¬ ни с чем не сообразно!
¬ Да, разумеется.
¬ Взглянем теперь на людей умеренных. Если иные умеренны, то и тут то же
самое: они рассудительны в силу особого рода невоздержности. "Это
невозможно!" ¬ скажем мы, а все же примерно так оно и обстоит с туповатой
рассудительностью. Те, кому она присуща, воздерживаются от одних
удовольствий просто потому, что боятся потерять другие, горячо их желают и
целиком находятся в их власти. Хотя невозержностью называют покорность
удовольствиям, все же получается, что эти люди, сдаваясь на милость одних
удовольствий, побеждают другие. Вот и выходит так, как мы только что
сказали: в известном смысле они воздержны именно благодаря невоздержности.
¬ Похоже, что так.
¬ Но, милый мой Симмий, если иметь в виду добродетель, разве это правильный
обмен ¬ менять удовольствие на удовольствие, огорчение на огорчение, страх
на страх, разменивать большее на меньшее, словно монеты? Нет, существует
лишь одна правильная монета ¬ разумение, и лишь в обмен на нее должно все
отдавать; лишь в этом случае будут неподдельны и мужество, и
рассудительность, и справедливость ¬ одним словом, подлинная добродетель:
она сопряжена с разумением, все равно, сопутствуют ли ей удовольствия,
страхи и все иное тому подобное или не сопутствуют. Если же все это
отделить от разумения и обменивать друг на друга, как бы не оказалась
пустою видимостью такая добродетель, поистине годная лишь для рабов, хилая
и подложная. Между тем, истинное ¬ это действительно очищение от всех
[страстей], а рассудительность, справедливость, мужество и само разумение ¬
средство такого очищения. И быть может, те, кому мы обязаны учреждением
таинств [мистерий], были не так уж просты, но на самом деле еще в древности
приоткрыли в намеке, что сошедший в Аид непосвященным будет лежать в грязи,
а очистившиеся и принявшие посвящение, отойдя в Аид, поселятся среди богов.
Да, ибо, как говорят те, кто сведущ в таинствах, "много тирсоносцев, да
мало вакхантов", и "вакханты" здесь, на мой взгляд, не кто иной, как только
истинные философы. Одним из них старался стать и я ¬ всю жизнь, всеми
силами, ничего не упуская. Верно ли я старался и чего мы достигли, мы
узнаем точно, если то будет угодно богу, когда придем в Аид. Ждать осталось
недолго, сколько я понимаю.
Вот вам моя защитительная речь, Симмий и Кебет; вот почему я сохраняю
спокойствие и веселость: я покидаю и вас, и здешних владык в уверенности,
что и там найду добрых владык и друзей, как нашел их здесь. И если вам моя
речь показалась более убедительной, чем афинским судьям, это было бы
хорошо.
Когда Сократ закончил, заговорил Кебет:
¬ Вот это ¬ по крайней мере на мой взгляд ¬ сказано прекрасно, кроме
одного: то, что ты говорил о душе, вызывает у людей большие сомнения. Они
опасаются, что, расставшись с телом, душа уже нигде больше не существует,
но гибнет и уничтожается в тот самый день, как человек умирает. Едва
расставшись с телом, выйдя из него, она рассеивается, словно дыхание или
дым, разлетается, и ее уже решительно больше нет. Разумеется, если бы душа
действительно могла где-то собраться сама по себе и вдобавок избавленная от
всех зол, которые ты только что перечислил, это было бы, Сократ, источником
великой и прекрасной надежды, что слова твои ¬ истина. Но что душа умершего
продолжает существовать и обладает известной способностью мыслить, ¬ это,
на мой взгляд, требует веских доказательств и обстоятельных разъяснений.
¬ Верно, Кебет, ¬ согласился Сократ. ¬ Что же нам делать, однако? Не хочешь
ли потолковать об этом: может так быть или не может?
¬ Очень хочу, ¬ сказал Кебет. ¬ Хочу знать, что ты об этом думаешь.
[Четыре доказательства бессмертия души.
Аргумент первый: взаимопереход противоположностей]
¬ Хорошо, ¬ промолвил Сократ. ¬ Мне кажется, что теперь никто, даже
комический поэт, не решится утверждать, будто я попусту мелю языком и
разглагольствую о вещах, которые меня не касаются. Итак, если не
возражаешь, приступим к рассуждению.
Начнем, пожалуй, вот с какого вопроса: что, души скончавшихся находятся в
Аиде или же нет? Есть древнее учение ¬ мы его уже вспоминали, ¬ что души,
пришедшие отсюда, находятся там и снова возвращаются сюда, возникая из
умерших. Если это так, если живые вновь возникают из умерших, то,
по-видимому, наши души должны побывать там, в Аиде, не правда ли? Если бы
их там не было, они не могли бы и возникнуть; и если бы мы с полною
ясностью обнаружили, что живые возникают из мертвых и никак не иначе, это
было бы достаточным доказательством нашей правоты. Если же все это не так,
поищем иных доводов.
¬ Отлично, ¬ сказал Кебет.
¬ Тогда, ¬ продолжал Сократ, ¬ чтобы тебе было легче понять, не
ограничивайся одними людьми, но взгляни шире, посмотри на всех животных, на
растения ¬ одним словом, на все, чему присуще возникновение, и давай
подумаем, не таким ли образом возникает все вообще ¬ противоположное из
противоположного ¬ в любом случае, когда налицо две противоположности.
Возьми, например, прекрасное и безобразное, или справедливое и
несправедливое, или тысячи иных противоположностей. Давай спросим себя:
если существуют противоположные вещи, необходимо ли, чтобы одна непременно
возникала из другой, ей противоположной? Например, когда что-нибудь
становится больше, значит ли это с необходимостью, что сперва оно было
меньшим, а потом из меньшего становится большим?
¬ Да.
¬ И соответственно если оно станет меньше, то меньшим станет из большего?
¬ Конечно, ¬ подтвердил Кебет.
¬ И слабое возникает из сильного, а скорое из медленного?
¬ Несомненно!
¬ Какой бы еще привести тебе пример? Если что становится хуже, то не из
лучшего ли? Если справедливее, то из несправедливого? Так?
¬ А как же иначе?
¬ Значит, мы достаточно убедились, что вс¦ возникает таким образом ¬
противоположное из противоположного?
¬ Совершенно достаточно.
¬ Тогда двинемся дальше. Нет ли между любыми двумя противоположностями как
бы чего-то промежуточного? Так как противоположностей две, то возможны два
перехода ¬ от одной противоположности к другой или, наоборот, от второй к
первой. Например, между большей вещью и меньшей возможны рост и убывание, и
об одной мы говорим, что она убывает, о другой ¬ что растет.
¬ Да, ты прав, ¬ сказал Кебет.
¬ Но ведь не иначе обстоит дело с разъединением и соединением, с
охлаждением и нагреванием и во всех остальных случаях; у нас не всегда
может найтись подходящее к случаю слово, но на деле это всегда и непременно
так: противоположности возникают одна из другой, и переход этот обоюдный.
¬ Ты совершенно прав, ¬ сказал Кебет.
¬ Теперь ответь мне, есть ли что-нибудь противоположное жизни, как сон
противоположен бодрствованию?
¬ Конечно, есть.
¬ Что же именно?
¬ Смерть, ¬ отвечал Кебет.
¬ Значит, раз они противоположны, то возникают друг из друга, и между двумя
этими противоположностями возможны два перехода.
¬ Ну, конечно!
¬ Тогда я назову тебе одну из двух пар, которые только что упомянул, ¬
сказал Сократ, ¬ и саму пару, и связанные с нею переходы, а ты назовешь мне
другую. Я говорю: сон и бодрствование, и из сна возникает бодрствование, а
из бодрствования ¬ сон, а переходы в этом случае называются засыпанием и
пробуждением. Достаточно тебе этого или нет?
¬ Вполне достаточно.
¬ Теперь сам скажи так же о жизни и смерти. Ты признаешь, что жизнь
противоположна смерти?
¬ Признаю.
¬ И что они возникают одна из другой?
¬ Да.
¬ Стало быть, из живого что возникает?
¬ Мертвое, ¬ промолвил Кебет.
¬ А из мертвого что? ¬ продолжал Сократ.
¬ Должен признать, что живое, ¬ сказал Кебет.
¬ Итак, Кебет, живое и живые возникают из мертвого?
¬ По-видимому, да.
¬ Значит, наши души имеют пребывание в Аиде?
¬ Похоже, что так.
¬ Не правда ли, из двух переходов, связанных с этой парой, один совершенно
ясен? Ведь умирание ¬ вещь ясная, ты со мною согласен?
¬ Разумеется, согласен!
¬ Как же мы теперь поступим? Не станем вводить для равновесия
противоположный переход ¬ пускай себе природа хромает на одну ногу? Или же
мы обязаны уравновесить умирание каким-то противоположным переходом?
¬ Пожалуй, что обязаны.
¬ Каким же именно?
¬ Оживанием.
¬ Но если оживание существует, ¬ продолжал Сократ, ¬ то чем оно будет, это
оживание? Не переходом ли из мертвых в живые?
¬ Да, конечно.
¬ Значит, мы согласны с тобою и в том, что живые возникли из мертвых ничуть
не иначе, чем мертвые ¬ из живых. Но если так, мы уже располагаем
достаточным, на мой взгляд, доказательством, что души умерших должны
существовать в каком-то месте, откуда они вновь возвращаются к жизни.
¬ Да, Сократ, мне кажется ¬ это необходимый вывод из всего, в чем мы с
тобою согласились, ¬ сказал Кебет.
¬ А вот взгляни, Кебет, еще довод в пользу того, что не напрасно, на мой
взгляд, пришли мы с тобою к согласию. Если бы возникающие противоположности
не уравновешивали постоянно одна другую, словно описывая круг, если бы
возникновение шло по прямой линии, только в одном направлении и никогда не
поворачивало вспять, в противоположную сторону, ¬ ты сам понимаешь, что все
в конце концов приняло бы один и тот же образ, приобрело одни и те же
свойства, и возникновение прекратилось бы.
¬ Нет, не понимаю. Как это? ¬ спросил Кебет.
¬ Да очень просто. ¬ отвечал Сократ. ¬ Представь себе, например, что
существует только засыпание и что пробуждение от сна его не уравновешивает,
¬ ты легко поймешь, что в конце концов сказание об Эндимионе оказалось бы
вздором и потеряло всякий смысл, потому что и все остальное также
погрузилось бы в сон. И если бы все только соединялось, прекратив
разъединяться, очень быстро стало бы по слову Анаксагора: "Все вещи [были]
вместе". И точно так же, друг Кебет, если бы все причастное к жизни
умирало, а умерев, оставалось бы мертвым и вновь не оживало, ¬ разве не
совершенно ясно, что в конце концов вс¦ стало бы мертво и жизнь бы исчезла?
И если бы даже живое возникало из чего-нибудь иного, а затем все-таки
умирало, каким образом можно было бы избегнуть всеобщей смерти и
уничтожения?
¬ Никаким, сколько я могу судить, Сократ, ¬ сказал Кебет. ¬ А ты, мне
кажется, рассуждаешь совершенно верно.
¬ Вот и мне кажется, Кебет, что это именно так, а не как-нибудь иначе, ¬
сказал Сократ, ¬ и что мы нисколько не обманываем себя, приходя к согласию.
Поистине существуют и оживание, и возникновение живых из мертвых.
Существуют и души умерших, и добрым между ними выпадает лучшая доля, а
дурным ¬ худшая.
[Аргумент второй: знание как припоминание того, что было до рождения
человека]
¬ Постой-ка, Сократ, ¬ подхватил Кебет, ¬ твои мысли подтверждает ещ¦ один
довод, если только верно то, что ты так часто, бывало, повторял, а именно
что знание на самом деле не что иное, как припоминание: то, что мы теперь
припоминаем, мы должны были знать в прошлом, ¬ вот что с необходимостью
следует из этого довода. Но это было бы невозможно, если бы наша душа не
существовала уже в каком-то месте, прежде чем родиться в нашем человеческом
образе. Значит, опять выходит, что душа бессмертна.
¬ Но как это доказывается, Кебет? ¬ вмешался Симмий. ¬ Напомни мне, я
что-то забыл.
¬ Лучшее доказательство, ¬ сказал Кебет, ¬ заключается в том, что когда
человека о чем-нибудь спрашивают, он сам может дать правильный ответ на
любой вопрос ¬ при условии, что вопрос задан правильно. Между тем, если бы
у людей не было знания и верного понимания, они не могли бы отвечать верно.
И кроме того, поставь человека перед чертежом или чем-нибудь еще в таком же
роде ¬ и ты с полнейшей ясностью убедишься, что так оно и есть.
¬ А если этого тебе недостаточно, Симмий, ¬ сказал Сократ, ¬ погляди, не
согласишься ли ты с другими соображениями, вот примерно какими. Ты ведь
сомневаешься, может ли то, что называют знанием, быть припоминанием?
¬ Нет, я-то как раз не сомневаюсь, ¬ возразил Симмий. ¬ Мне нужно лишь
одно, и как раз то, о чем сейчас идет речь: припомнить. Кебет только
принялся рассуждать ¬ и я уже почти все помню и почти что согласен с вами.
И тем не менее мне бы хотелось услышать, как примешься рассуждать ты.
¬ Я? Да вот как, ¬ сказал Сократ. ¬ Мы оба, разумеется, сходимся на том,
что, если человеку предстоит что-либо припомнить, он должен уже знать это
заранее.
¬ Конечно.
¬ Тогда, может быть, мы сойд¦мся и на том, что знание, если оно возникает
таким образом, каким именно, я сейчас скажу, ¬ это припоминание? Если
человек, что-то увидев, или услыхав, или восприняв иным каким-либо
чувством, не только узнает это, но еще и примыслит нечто иное,
принадлежащее к иному знанию, разве не вправе мы утверждать, что он
вспомнил то, о чем мыслит?
¬ Как это?
¬ Вот тебе пример. Знать человека и знать лиру ¬ это ведь разные знания?
¬ Само собой.
¬ Но тебе, конечно, известно, что испытывают влюбленные, когда увидят лиру,
или плащ, или иное что из вещей своего любимца: они узнают лиру, и тут же в
уме у них возникает образ юноши, которому эта лира принадлежит. Это и есть
припоминание. Так же точно, когда видят Симмия, часто вспоминают Кебета.
Можно бы назвать тысячи подобных случаев.
¬ Да, клянусь Зевсом, тысячи! ¬ сказал Симмий.
¬ Стало быть, это своего рода припоминание, ¬ продолжал Сократ. ¬ Но в
особенности, мне кажется, нужно говорить о припоминании, когда дело
касается вещей, забытых с течением времени или давно не виденных. Как,
по-твоему?
¬ Ты совершенно прав.
¬ Теперь скажи мне, возможно ли, увидев нарисованного коня или нарисованную
лиру, вспомнить вдруг о человеке? Или, увидев нарисованного Симмия,
вспомнить Кебета?
¬ Вполне возможно.
¬ А увидев нарисованного Симмия, вспомнить самого Симмия?
¬ И это возможно.
¬ Не следует ли из всего этого, что припоминание вызывается когда
сходством, а когда и несходством?
¬ Следует.
¬ И если мы припоминаем о чем-то по сходству, не бывает ли при этом, что мы
непременно задаемся вопросом, насколько полно или, напротив, неполно это
сходство с припоминаемым?
¬ Непременно бывает.
¬ Тогда смотри, верно ли я рассуждаю дальше. Мы признаем, что существует
нечто, называемое равным, ¬ я говорю не о том, что бревно бывает равно
бревну, камень камню и тому подобное, но о чем-то ином, отличном от всего
этого, ¬ о равенстве самом по себе. Признаем мы, что оно существует, или не
признаем?
¬ Признаем, клянусь Зевсом, да еще как! ¬ отвечал Симмий.
¬ И мы знаем, что это такое?
¬ Прекрасно знаем.
¬ Но откуда мы берем это знание? Не из тех ли вещей, о которых мы сейчас
говорили? Видя равные между собою бревна, или камни, или еще что-нибудь, мы
через них постигаем иное, отличное от них. Или же оно не кажется тебе иным,
отличным? Тогда взгляни вот так: бывает, что равные камни или бревна хоть и
не меняются нисколько, а все ж одному человеку кажутся равными, а другому
нет?
¬ Конечно, бывает.
¬ Ну, а равное само по себе ¬ не случалось ли, чтобы оно казалось тебе
неравным, то есть чтобы равенство показалось тебе неравенством?
¬ Никогда, Сократ!
¬ Значит, это не одно и то же, ¬ сказал Сократ, ¬ равные вещи и само
равенство.
¬ Никоим образом, на мой взгляд.
¬ И однако же, знание о нем ты примысливаешь и извлекаешь как раз из этих
равных вещей, как ни отличны они от самого равенства, верно?
¬ Вернее не скажешь, ¬ отвечал Симмий.
¬ И между ним и вещами может существовать либо сходство, либо несходство?
¬ Разумеется.
¬ Впрочем, это не важно, ¬ заметил Сократ. ¬ Но всякий раз, когда вид одной
вещи вызывает у тебя мысль о другой, либо сходной с первою, либо несходной,
¬ это припоминание.
¬ Да, несомненно.
¬ А скажи, ¬ продолжал Сократ, ¬ с бревнами и другими равными между собою
вещами, которые мы сейчас называли, дело обстоит примерно так же? Они
представляются нам равными в той же мере, что и равное само по себе, или им
недостает этого равного, чтобы ему уподобиться?
¬ Недостает, и очень, ¬ отвечал Симмий.
¬ Тогда представь себе, что человек, увидев какой-нибудь предмет, подумает:
"То, что у меня сейчас перед глазами стремится уподобиться чему-то иному из
существующего, но таким же точно сделаться не может и остается ниже,
...Закладка в соц.сетях
