АБЗАЦ: Сборник произведений / Маркс Карл, Энгельс Фридрих. / Философия / Читать онлайн бесплатно TXT

[XXXIX] [10]
Предисловие
В "Deutsch-Franzosische Jahrbucher" я обещал дать критику науки о праве и
государстве в виде
критики гегелевской философии права [11]. При обработке материалов для печати
оказалось,
что совмещение критики, направленной только против спекулятивного мышления, с
критикой
различных предметов самих по себе совершенно нецелесообразно, что оно стесняет
ход
изложения и затрудняет понимание. Кроме того, обилие и разнородность подлежащих
рассмотрению предметов позволили бы втиснуть весь этот материал в одно сочинение
только
при условии совершенно афористического изложения, а такое афористическое
изложение, в
свою очередь, создавало бы видимость произвольного систематизирования. Вот
почему
критику права, морали, политики и т.д. я дам в ряде отдельных, следующих друг за
другом
самостоятельных брошюр, а в заключение попытаюсь осветить в особой работе
внутреннюю
связь целого, взаимоотношение отдельных частей и, наконец, подвергну критике
спекулятивную
обработку всего этого материала [12]. По этим соображениям в предлагаемой работе
связь
политической экономии с государством, правом, моралью, гражданской жизнью и т.д.
затрагивается лишь постольку, поскольку этих предметов ex professo* касается
сама
политическая экономия.
* специально. - Ред.
Читателя, знакомого с политической экономией, мне незачем уверять в том, что к
своим
выводам я пришел путем вполне эмпирического анализа, основанного на
добросовестном
критическом изучении политической экономии.
"Невежественному же рецензенту,* который, чтобы скрыть свое полное невежество и
скудоумие, оглушает положительного критика такими выражениями, как "утопическая
фраза", "совершенно чистая, совершенно решительная, совершенно критическая
критика", "не
только правовое, но общественное, вполне общественное общество", "компактная
массовая
масса", или "ораторствующие ораторы массовой массы", - этому рецензенту [13]
надлежит еще
сперва представить доказательства того, что помимо своих теологических семейных
дел он
вправе претендовать на участие в обсуждении также и мирских дел."**
* Имеется в виду Б. Бауэр. - Ред.
** Абзацы, заключенные в угловые скобки, в рукописи перечеркнуты. - Ред.
Само собой разумеется, что, кроме французских и английских социалистов, я
пользовался
трудами также и немецких социалистов [14]. Однако содержательные и оригинальные
немецкие труды в этой науке сводятся, - не считая сочинений Вейтлинга, - к
статьям Гесса,
помещенным в сборнике "Двадцать один лист" [15], и к "Наброскам к критике
политической экономии" Энгельса, напечатанным в "Deutsch-Franzosische
Jahrbucher"
[16], где я, в свою очередь, в самой общей форме наметил первые элементы
предлагаемой
работы [17].
"Кроме этих писателей, критически занимавшихся политической экономией,
положительная
критика вообще, а следовательно и немецкая положительная критика политической
экономии,
своим подлинным обоснованием обязана открытиям Фейербаха. Тем не менее, против
его
"Философии будущего" и напечатанных в "Anekdota" "Тезисов к реформе философии"
[18] -
несмотря на то, что эти работы молчаливо используются, - был, можно сказать,
составлен
настоящий заговор молчания, порожденный мелочной завистью одних и подлинным
гневом
других."
Только от Фейербаха ведет свое начало положительная гуманистическая и
натуралистическая критика [19]. Чем меньше шума он поднимает, тем вернее,
глубже, шире и
прочнее влияние его сочинений; после "Феноменологии" и "Логики" Гегеля это -
единственные
сочинения, которые содержат подлинную теоретическую революцию.

Заключительная глава предлагаемого сочинения - критический разбор гегелевской
диалектики и философии вообще - представлялась мне совершенно необходимой в
противовес критическому теологу нашего времени потому, что подобная работа еще
не
проделана. Неосновательность - их неизбежный удел: ведь даже критический теолог
остается теологом, т.е. либо он вынужден исходить из определенных предпосылок
философии как какого-то непререкаемого авторитета, либо, если в процессе критики
и
благодаря чужим открытиям в нем зародились сомнения в правильности этих
философских
предпосылок, он трусливо и неоправданно их покидает, от них абстрагируется,
причем его
раболепие перед этими предпосылками и его досада на это раболепие проявляются
теперь
только в отрицательной, бессознательной и софистической форме.
"Он негативно и бессознательно выражает себя тем, что либо беспрестанно
повторяет
уверения в чистоте своей собственной критики, либо, чтобы отвлечь внимание
читателя и
свое собственное внимание от необходимой полемики критики с ее материнским лоном
-
гегелевской диалектикой и немецкой философией вообще, - чтобы уйти от
необходимости
преодоления современной критикой ее собственной ограниченности и стихийности,
более того, он
пытается создать такое впечатление, будто критике приходится иметь дело лишь с
некоей
ограниченной формой критики вне ее - с критикой, остающейся, скажем, на уровне
XVIII века, -
и с ограниченностью массы. И, наконец, когда делаются открытия относительно
сущности его
собственных философских предпосылок - такие, как открытия Фейербаха, - то
критический
теолог создает видимость, будто сделал эти открытия не кто другой, как он сам.
Он создает эту
видимость будучи неспособным на такие открытия, швыряя, с одной стороны,
результаты этих
открытий в виде готовых лозунгов еще находящимся в плену у философии писателям;
с
другой стороны, он убеждает себя в том, что по своему уровню он даже возвышается
над этими
открытиями, с таинственным видом, исподтишка, коварно и скептически оперируя
против
фейербаховской критики гегелевской диалектики теми элементами этой диалектики,
которых
он еще не находит в этой критике и которые ему еще не преподносятся для
использования в
критически переработанном виде. Сам он не пытается и не в состоянии привести эти
элементы в
надлежащую связь с критикой, а просто оперирует ими в той форме, которая
свойственна
гегелевской диалектике. Так, например, он выдвигает категорию опосредствующего
доказательства против категории положительной истины, начинающей с самой себя.
Ведь
теологический критик находит вполне естественным, чтобы философы сами сделали
все
нужное, дабы он мог болтать о чистоте и решительности, о совершенно критической
критике,
и он мнит себя истинно преодолевшим философию, когда он, например, ощущает, что
тот или иной момент Гегеля отсутствует у Фейербаха, - ибо за пределы ощущения к
сознанию
теологический критик так и не переходит, несмотря на все свое
спиритуалистическое
идолослужение "самосознанию" и "духу"."
Теологическая критика, которая в начале движения была действительно
прогрессивным
моментом, при ближайшем рассмотрении оказывается в конечном счете не чем иным,
как
выродившимся в теологическую карикатуру завершением и следствием старой
философской и в особенности гегелевской трансцендентности. В другом месте я
подробно покажу эту историческую Немезиду, этот небезынтересный суд истории,
которая
предназначает теперь теологию, искони являвшуюся гнилым участком философии, к
тому,
чтобы на себе самой продемонстрировать отрицательный распад философии, т.е.

процесс ее
гнилостного разложения [20].
"А в какой мере, напротив, фейербаховские открытия относительно сущности
философии
все еще - по крайней мере для того чтобы доказать их - делали необходимым
критическое
размежевание с философской диалектикой, читатель увидит из самого моего
изложения." [XL]
[Первая Рукопись] [21]
ЗАРАБОТНАЯ ПЛАТА
[I] Заработная плата определяется враждебной борьбой между капиталистом и
рабочим.
Побеждает непременно капиталист. Капиталист может дольше жить без рабочего, чем
рабочий
без капиталиста. Объединение капиталистов обычно и эффективно, объединение
рабочих
запрещено и влечет за собой для них плохие последствия. Кроме того, земельный
собственник и
денежный капиталист могут присовокупить к своим доходам еще предпринимательскую
прибыль,
рабочий же к своему промысловому заработку не может присовокупить ни земельной
ренты, ни
процентов на капитал. Вот почему так сильна конкуренция среди рабочих. Итак,
только для
рабочего разъединение между капиталом, земельной собственностью и трудом
является
неизбежным, существенным и пагубным разъединением. Капитал и земельная
собственность
могут не оставаться в пределах этой абстракции, труд же рабочего не может выйти
за эти
пределы.
Итак, для рабочего разъединение между капиталом, земельной рентой и
трудом смертельно.
Самой низкой и единственно необходимой нормой заработной платы является
стоимость
существования рабочего во время работы и сверх этого столько, чтобы он мог
прокормить
семью и чтобы рабочая раса не вымерла. По Смиту, обычная заработная плата есть
самый
низкий минимум, совместимый с "простой человечностью" [22], т.е. с животным
уровнем
существования.
Спрос на людей неизбежно регулирует производство людей, как и любого
другого товара. Если предложение значительно превышает спрос, то часть рабочих
опускается до нищенского уровня или до голодной смерти. Таким образом,
существование
рабочего сводится к условиям существования любого другого товара. Рабочий стал
товаром, и
счастье для него, если ему удается найти покупателя. Спрос же, от которого
зависит жизнь
рабочего, зависит от прихоти богачей и капиталистов. Если предложение
количественно
превышает спрос, то одна из составных частей цены (прибыль, земельная рента,
заработная
плата) выплачивается ниже цены; в результате этого соответствующий фактор
ценообразования уклоняется от такого применения, и таким путем рыночная цена
тяготеет к
естественной цене как к некоторому центру. Но, во-первых, рабочему, при
значительном
разделении труда, труднее всего дать другое направление своему труду, а вовторых,
при
подчиненном положении рабочего по отношению к капиталисту, ущерб терпит в первую
очередь
рабочий.
Итак, при тяготении рыночной цены к естественной цене больше всего и
безусловно теряет рабочий. И именно способность капиталиста давать своему
капиталу
другое направление либо лишает куска хлеба рабочего, ограниченного рамками
определенной
отрасли труда, либо вынуждает его подчиниться всем требованиям данного
капиталиста.
[II] Случайные и внезапные колебания рыночной цены отражаются на земельной ренте
меньше,
чем на той части цены, которая распадается на прибыль и заработную плату; но и
на прибыли
они отражаются меньше, чем на заработной плате. В большинстве случаев бывает
так, что при
повышении заработной платы в каком-нибудь одном месте, в другом она остается
прежней, а
в третьем падает.

При выигрыше капиталиста рабочий не обязательно выигрывает, при
убытке же капиталиста рабочий обязательно вместе с ним теряет. Так,
например, рабочий ничего не выигрывает в тех случаях, когда капиталист -
благодаря
фабричной или торговой тайне, благодаря монополии или благодаря благоприятному
местоположению своего земельного участка - держит рыночную цену выше
естественной цены.
Далее: цены на труд гораздо устойчивее, чем цены на средства к жизни.
Зачастую те и другие находятся в обратном отношении друг к другу. В год
дороговизны
заработная плата падает вследствие сокращения спроса на труд и повышается
вследствие
роста цен на средства к жизни. Таким образом, одно уравновешивает другое. Во
всяком случае
некоторая часть рабочих лишается куска хлеба. В годы дешевизны заработная плата
повышается вследствие повышения спроса на труд и падает вследствие падения цен
на
средства к жизни. Таким образом, одно уравновешивается другим.
Другая невыгодная сторона для рабочего:
Разница в ценах на труд рабочих разных профессий гораздо больше, чем
разница в прибылях в разных отраслях приложения капитала. В труде
обнаруживается все природное, духовное, и социальное различие индивидуальной
деятельности и поэтому труд вознаграждается различно, тогда как мертвый капитал
всегда
шествует одной и той же поступью и равнодушен к действительным особенностям
индивидуальной деятельности.
Вообще следует заметить, что там, где рабочий и капиталист одинаково терпят
ущерб, у
рабочего страдает самое его существование, у капиталиста же - лишь барыши его
мертвой
маммоны.
Рабочему приходится бороться не только за физические средства к жизни, но и за
получение
работы, т.е. за возможность осуществления своей деятельности, за средства к
этому
осуществлению своей деятельности.
Возьмем три основных состояния, в которых может находиться общество, и
рассмотрим в них
положение рабочего.
1) Если богатство общества приходит в упадок, то больше всех страдает рабочий.
Ибо, хотя в
счастливом состоянии общества рабочий класс не может выиграть столько, сколько
выигрывает
класс собственников, "ни один класс не страдает так жестоко, как класс
рабочих, от упадка общественного благосостояния" [23].
[III] 2) Теперь возьмем такое общество, в котором богатство прогрессирует. Это -
единственное
состояние, благоприятное для рабочего. Здесь среди капиталистов начинается
конкуренция.
Спрос на рабочих превышает их предложение.
Но, во-первых: повышение заработной платы приводит к тому, что рабочие
надрываются
за работой. Чем больше они хотят заработать, тем большим временем вынуждены они
жертвовать и, совершенно отказываясь от какой бы то ни было свободы, рабски
трудиться на
службе у алчности. Тем самым они сокращают продолжительность своей жизни. Это
сокращение
продолжительности жизни рабочих является благоприятным обстоятельством для
рабочего
класса в целом, так как благодаря ему непрестанно возникает новый спрос на труд.
Этот класс
всегда вынужден жертвовать некоторой частью самого себя, чтобы не погибнуть
целиком.
Далее: Когда общество находится в процессе прогрессирующего обогащения? При
росте
капиталов и доходов в стране. Но
?) это возможно лишь благодаря накоплению большого количества труда, ибо капитал
есть
накопленный труд; следовательно, это возможно лишь благодаря тому, что у
рабочего
отнимается все больше и больше продуктов его труда, что его собственный труд все
в большей
и большей степени противостоит ему как чужая собственность, а средства его
существования и
его деятельности все в большей и большей степени концентрируются в руках
капиталиста;
?) накопление капитала усиливает разделение труда, а разделение труда
увеличивает
количество рабочих; и наоборот - увеличение количества рабочих усиливает
разделение труда,
так же как разделение труда увеличивает накопление капиталов. По мере развития
этого
разделения труда, с одной стороны, и накопления капиталов, с другой, рабочий все
в большей и
большей степени попадает в полную зависимость от работы, и притом от
определенной, весьма
односторонней, машинообразной работы. Наряду с духовным и физическим принижением
его до
роли машины, с превращением человека в абстрактную деятельность и в желудок, он
попадает
все в большую и большую зависимость от всех колебаний рыночной цены, от
применения
капиталов и прихоти богачей. Вместе с тем в результате количественного
увеличения [IV] класса
людей, живущих только трудом, усиливается конкуренция среди рабочих, и,
следовательно,
снижается их цена. В фабричной системе это положение рабочего достигает своей
высшей
точки;
?) в обществе, благосостояние которого возрастает, только самые богатые могут
жить на
проценты со своих денег. Все прочие вынуждены с помощью своего капитала
заниматься какимнибудь
промыслом или вкладывать свой капитал в торговлю. Благодаря этому растет
конкуренция между капиталами, концентрация капиталов возрастает, крупные
капиталисты
разоряют мелких, и некоторая часть бывших капиталистов переходит в класс
рабочих, который
вследствие такого прироста частично опять претерпевает снижение заработной платы
и
попадает в еще большую зависимость от немногих крупных капиталистов. С
уменьшением
количества капиталистов их конкуренция в погоне за рабочими сходит почти на нет;
что же
касается рабочих, то по мере роста количества рабочих конкуренция между ними
становится все
сильнее, противоестественнее и принудительное. В силу этого часть рабочей массы
опускается
до нищенства или до состояния погибающих от голода так же неизбежно, как
неизбежно часть
средних капиталистов опускается до положения рабочих.

Итак, даже при наиболее благоприятном для рабочего состоянии общества для
рабочего
неизбежны надрыв в процессе работы и ранняя смерть, принижение рабочего до роли
машины,
до роли раба капитала, накопление которого противостоит ему как нечто для него
опасное,
новая конкуренция, голодная смерть или нищенство части рабочих.
[V] Повышение заработной платы порождает в рабочем капиталистическую жажду
обогащения,
но утолить эту жажду он может лишь путем принесения в жертву своего духа и тела.
Повышение
заработной платы имеет предпосылкой и следствием накопление капитала; поэтому
продукт
труда противостоит рабочему как нечто все более и более чуждое. Точно так же и
разделение
труда делает рабочего все более и более односторонним и зависимым; оно порождает
конкуренцию не только людей, но и машин. Так как рабочий низведен до роли
машины, то
машина может противостоять ему в качестве конкурента. И, наконец, подобно тому
как
накопление капитала приводит к количественному росту промышленности, а
следовательно и
рабочих, так благодаря этому накоплению одно и то же количество труда производит
большее
количество продукта: получается перепроизводство и дело кончается либо тем, что
значительная часть рабочих лишается работы, либо тем, что их заработная плата
падает до
самого жалкого минимума.
Таковы последствия наиболее благоприятного для рабочего состояния общества - а
именно
состояния растущего, прогрессирующего богатства.
Но в конце концов это растущее состояние должно когда-нибудь достигнуть своей
высшей
точки. Каково же тогда будет положение рабочего?
3) "В стране, которая достигла наибольшего благосостояния, и то и другое - и
заработная плата и
процент на капитал - были бы очень низки. Конкуренция между рабочими в поисках
работы была бы
столь велика, что заработная плата свелась бы к тому, чего достаточно для
содержания данного
количества рабочих, а так как страна к этому времени была бы уже достаточно
заселена, то это
количество не могло бы увеличиваться" [24].
Что сверх этого количества, было бы обречено на умирание.
Итак, при движении общества по наклонной плоскости вниз - прогрессирующая нищета
рабочего; при прогрессе общественного благосостояния - особый, сложный вид
нищеты; в
обществе, достигшем наибольшего благосостояния, - постоянная нищета.
[VI] Но так как, по Смиту, общество не бывает счастливо там, где большинство
страдает, - а
между тем даже наиболее богатое состояние общества ведет к такому страданию
большинства,
- и так как политическая экономия (вообще общество, в котором господствует
частный интерес)
ведет к этому наиболее богатому состоянию, то выходит, следовательно, что целью
политической экономии является несчастье общества.
По поводу отношения между рабочим и капиталистом следует еще заметить, что
повышение
заработной платы более чем компенсируется для капиталиста сокращением общего
количества
рабочего времени и что повышение заработной платы и увеличение процента на
капитал влияют
на цену товаров: первое - как простой процент, второе - как сложный процент
[25].
Теперь станем целиком на точку зрения политэконома и сопоставим, следуя ему,
теоретические
и практические притязания рабочих.
Политэконом говорит нам, что первоначально и в соответствии с теорией весь
продукт труда
принадлежит рабочему. Но одновременно с этим он говорит, что в действительности
рабочему
достается самая малая доля продукта - то, без чего абсолютно нельзя обойтись:
лишь столько,
сколько необходимо, чтобы он существовал - не как человек, а как рабочий - и
плодил не род
человеческий, а класс рабов - рабочих.

Политэконом говорит нам, что все покупается на труд и что капитал есть не что
иное, как
накопленный труд; однако одновременно с этим он говорит, что рабочий не только
не может
купить всего, по вынужден продавать самого себя и свое человеческое достоинство.
В то время как земельная рента бездеятельного землевладельца в большинстве
случаев
составляет третью часть продукта земли, а прибыль деятельного капиталиста даже
вдвое
превышает процент с денег, на долю рабочего приходится в лучшем случае столько,
что при
наличии у него четырех детей двое из них обречены на голодную смерть.
[VII] [26] Если, согласно политэкономам, труд есть то единственное, посредством
чего человек
увеличивает стоимость продуктов природы, а работа человека есть его деятельная
собственность, то, согласно той же политической экономии, земельный собственник
и
капиталист, которые в качестве земельного собственника и капиталиста являются
всего лишь
привилегированными и праздными богами, всюду одерживают верх над рабочим и
диктуют ему
законы.
По словам политэкономов, труд есть единственная неизменная цена вещей; и в то же
время нет
ничего более подверженного случайностям и ничто другое не претерпевает больших
колебаний,
чем цена на труд.
Разделение труда увеличивает производительную силу труда, богатство и
утонченность
общества, и в то же время оно низводит рабочего до уровня машины. Труд вызывает
накопление капиталов и тем самым рост общественного благосостояния, и в то же
время он
делает рабочего все более и более зависимым от капиталиста, усиливает
конкуренцию среди
рабочих, втягивает рабочего в лихорадочную гонку перепроизводства, за которым
наступает
такой же спад производства.
Согласно политэкономам, интерес рабочего никогда не противостоит интересу
общества, тогда
как в действительности общество всегда и непременно противостоит интересу
рабочего.
По словам политэкономов, интересы рабочих никогда не противостоят интересам
общества 1)
потому, что повышение заработной платы более чем компенсируется сокращением
рабочего
времени, наряду с прочими выше охарактеризованными последствиями, и 2) потому,
что в
отношении общества весь валовой продукт есть чистый продукт и только в отношении
частных
лиц имеет значение выделение чистого продукта.
А что сам труд - не только при нынешних его условиях, но и вообще постольку,
поскольку его
целью является лишь увеличение богатства, - оказывается вредным, пагубным, это
вытекает
из собственных рассуждений политэкономов, хотя они этого и не замечают.

В соответствии с теорией, земельная рента и прибыль на капитал суть вычеты из
заработной
платы. В действительности же заработная плата есть допускаемый землей и
капиталом вычет
надолго рабочего, уступка продукта труда рабочему, труду. - При упадочном
состоянии
общества больше всех страдает рабочий. Специфической тяжестью испытываемого им
гнета он
обязан своему положению как рабочего, но гнетом вообще он обязан данному
состоянию
общества.
А при прогрессирующем состоянии общества гибель и обнищание рабочего есть
продукт его
труда и произведенного им богатства. Иными словами, нищета вытекает из сущности
самого
нынешнего труда.
Наиболее богатое состояние общества, этот идеал, который все же приблизительно
достигается
и который по меньшей мере является целью как политической экономии, так и
гражданского
общества, означает постоянную нищету для рабочих.

Само собой разумеется, что пролетария, т.е. того, кто, не обладая ни капиталом,
ни
земельной рентой, живет исключительно трудом, и притом односторонним,
абстрактным трудом,
политическая экономия рассматривает только как рабочего. В силу этого она может
выставить положение, что рабочий, точно так же как и всякая лошадь, должен
получать
столько, чтобы быть в состоянии работать. Она не рассматривает его в безработное
для него
время, не рассматривает его как человека; это она предоставляет уголовной
юстиции, врачам,
религии, статистическим таблицам, политике и надзирателю за нищими.
Поднимемся теперь над уровнем политической экономии и поищем в изложенных выше,
переданных чуть ли не собственными словами политэкономов положениях ответа на
два
вопроса:
1) Какой смысл в ходе развития человечества имеет это сведение большей части
человечества
к абстрактному труду?
2) Какие ошибки совершают реформаторы en detail,* которые либо хотят повысить
заработную плату и этим улучшить положение рабочего класса, либо (подобно
Прудону)
усматривают цель социальной революции в уравнении заработной платы?
* по мелочам. - Ред.
Труд фигурирует в политической экономии лишь в виде деятельности для заработка.

[VIII] "Можно утверждать, что занятия, которые требуют специфических
способностей или более
продолжительной предварительной к ним подготовки, в общем стали доходнее; а
соответственная
заработная плата за механически однообразную деятельность, к которой быстро и
легко может
приспособиться каждый, при росте конкуренции пала и неизбежно должна была пасть.
Но именно этот
вид труда - при нынешнем состоянии его организации - наиболее распространен.
Таким образом, если
рабочий первой категории зарабатывает теперь в 7 раз больше, а рабочий второй
категории столько же,
сколько 50 лет тому назад, то в среднем оба зарабатывают, конечно, в 4 раза
больше прежнего.
Однако если в какой-нибудь стране к первой трудовой категории принадлежит только
1 000, ко второй же
- миллион людей, то 999 000 человек живут не лучше, чем им жилось 50 лет тому
назад, а если
одновременно с этим цены на предметы первой необходимости возросли, то им
живется хуже прежнего.
И с помощью такого рода поверхностных средних исчислений хотят обмануть себя
насчет самого
многочисленного класса населения. Кроме того, величина заработной платы - это
лишь один из
моментов при оценке дохода рабочего, так как для измерения этого дохода
существенное значение
имеет еще обеспеченная длительность получении им дохода, а об этом не может быть
и речи при
анархии так называемой свободной конкуренции с ее постоянными колебаниями и
периодами застоя. И,
наконец, не следует упускать из виду и разницы в обычной продолжительности
рабочего дня. тогда и
сейчас. За последние 25 лет, т.е. как раз со времени введения сберегающих труд
машин в
хлопчатобумажной промышленности, рабочий день английских рабочих этой отрасли
промышленности
увеличился в результате погони предпринимателей за наживой [IX] до 12-16 часов,
а удлинение
рабочего дня в одной стране и в одной отрасли промышленности должно было - при
всюду еще
признаваемом праве неограниченной эксплуатации бедных богатыми - в большей или
меньшей мере
сказаться и в других местах" (Schulz. "Bewegung der Production", p. 65 [27]).
"Однако даже если бы утверждение, что средний доход всех классов общества
возрос, было настолько
же верным, насколько оно в действительности является ошибочным, то все же могли
бы увеличиться
различия и относительное отставание одних доходов от других и в результате этого
могла бы резче
выступить противоположность между богатством и бедностью. Ибо именно в силу
того, что вся
продукция возрастает, и в меру ее роста растут и потребности, вожделения и
притязания, а
следовательно может возрастать относительная бедность, в то время как абсолютная
бедность
уменьшается. Самоед, потребляющий тюлений жир и прогорклую рыбу, не беден,
потому что в его
замкнутом обществе у всех имеются одинаковые потребности. Но в прогрессирующем
государстве, где за какой-нибудь десяток лет совокупная продукция
пропорционально к численности
населения увеличилась на одну треть, рабочий, зарабатывающий столько же, как и
10 лет тому назад, не
остался на прежнем уровне благосостояния, а сделался беднее на одну треть"
(ibid., p. 65-66).

Однако политическая экономия видит в рабочем лишь рабочее животное, скотину,
потребности
которой сведены к самым необходимым физическим потребностям.
"Чтобы народ развивался свободнее в духовном отношении, он не должен быть больше
рабом своих
физических потребностей, крепостным своего тела. Ему необходимо, следовательно,
иметь прежде
всего досуг для духовной деятельности и духовных наслаждений. Прогресс в деле
организации труда
дает возможность выкроить для этого время. Ведь в наши дни, при новых двигателях
и
усовершенствованных машинах, один рабочий хлопчатобумажной фабрики нередко
выполняет работу,
для которой раньше требовалось 100 и даже 250-350 рабочих. Аналогичные
результаты имеются во всех
отраслях производства, потому что к участию в человеческом труде все в большей и
большей мере
привлекаются внешние силы природы. [X] Если затрата времени и человеческой силы,
необходимая для
удовлетворения некоторого количества материальных потребностей, уменьшилась
вдвое, то
одновременно с этим, без ущерба для физического благосостояния, в той же мере
увеличился досуг для
духовной деятельности и духовного наслаждения. Но и в отношении распределения
добычи,
отвоевываемой нами у старого Кроноса даже в его собственнейшей области, попрежнему
все зависит от
слепого несправедливого случая. Во Франции вычислили, что при нынешнем состоянии
производства
для удовлетворения всех материальных запросов общества было бы достаточно, чтобы
каждый
работоспособный человек работал в среднем пять часов в день... Несмотря на
экономию времени,
достигаемую совершенствованием машин, продолжительность рабского труда па
фабриках для
многочисленного населения лишь возросла" (ibid., p. 67-68).
"Переход от сложного ручного труда предполагает разложение его на простые
операции. Но на первых
порах только часть единообразно повторяемых операций возлагается на машины,
другая же часть - на
людей. Согласно природе вещей и на основании единодушного опыта можно считать
несомненным, что
такая постоянно однообразная деятельность столь же вредна для духа, как и для
тела. Поэтому при
таком сочетании, машинной работы с простым разделением труда между большим
количеством
человеческих рук должны выявиться также и все отрицательные стороны этого
разделения. В числе
прочего показателем пагубности такого разделения труда служит рост смертности
среди фабричных
рабочих... [XI] Это огромное различие между работой человека с помощью машины и
его работой в
качестве машины... не было принято во внимание" (ibid., p. 69).
"Но в будущей жизни народов действующие в машинах слепые силы природы станут
нашими рабами и
крепостными" (ibid., p. 74).
"На английских прядильных фабриках работает лишь 158 818 мужчин и 196 818
женщин. На каждые 100
рабочих хлопчатобумажных фабрик Ланкастерского графства приходится 103
работницы, а в Шотландии
даже 209. На английских льнопрядильных фабриках Лидса на 100 рабочих-мужчин
приходилось 147
женщин-работниц; в Данди и на восточном побережье Шотландии даже 280. На
английских
шелкопрядильных фабриках много работниц; на шерстяных фабриках, где требуется
большая
физическая сила, преобладают мужчины. На североамериканских хлопчатобумажных
фабриках в 1833 г.
наряду с 18 593 мужчинами работало не меньше 38 927 женщин. Таким образом,
благодаря изменениям
в организации труда круг трудовой деятельности женщин расширился... Экономически
женщина стала
самостоятельнее... Мужской и женский пол приблизились друг к другу в социальном
отношении" (ibid., p.
71-72).

"На английских прядильнях с паровыми и водяными двигателями в 1835 г. работало
20 558 детей в
возрасте 8-12 лет, 35 867 в возрасте 12-13 и, наконец, 108 208 в возрасте 13-18
лет... Правда,
дальнейшие успехи механизации, все в большей мере освобождающие человека от
однообразных
трудовых операций, действуют в направлении к постепенному устранению [XII] этого
зла. Однако
быстрым успехам механизации мешает как раз то обстоятельство, что капиталисты
имеют возможность
эксплуатировать - вплоть до изнашивания - рабочую силу низших классов, даже их
детворы, и это для
них легче и обходится им дешевле, чем использование ресурсов механики" (Schulz.
"Bewegung der
Production", p. 70-71).
"Лорд Брум бросает рабочим клич: "Станьте капиталистами!"... Беда в том, что
миллионы людей могут
добыть себе скудные средства к жизни лишь путем напряженной работы, разрушающей
организм,
калечащей человека в нравственном и умственном отношении, и что им приходится
считать за счастье
получение даже такой, гибельной для них, работы" (ibid., p. 60).
"Итак, чтобы жить, люди, не имеющие собственности, вынуждены прямо или косвенно
поступать на
службу к собственникам, т.е. ставить себя в зависимость от них" (Pecqueur.
"Theorie nouvelle
d'economie soc. etc.", p. 409 [28]).
"Домашние слуги - на жалованье; у рабочих - заработная плата; у служащих -
оклад,
или содержание" (ibid., p. 409-410).
"Сдавать внаем свой труд", "ссужать свой труд под проценты", "работать вместо
другого", с одной
стороны.
"Сдавать внаем объект труда", "ссужать объект труда под проценты", "заставлять
другого работать
вместо себя", с другой стороны (ibid., [p. 411]).
[XIII] "Этот экономический строй обрекает людей на занятия столь отвратительные,
на деградацию столь
безотрадную и горькую, что быт дикарей по сравнению с этим кажется царской
жизнью" (l. с., р. 417-418).
"Продажа собственного тела неимущими во всевозможных ее формах" (р. 421-[422]).
Собиратели старого
тряпья.
Ч.Лаудон в книге "Разрешение проблемы народонаселения и т.д.", Париж, 1842 [29],
исчисляет
количество проституток в Англии в 60-70 тысяч. Столь же велико количество
"женщин
сомнительной нравственности" (р. 228).
"Средняя продолжительность жизни этих несчастных бездомных созданий с момента их
вступления на
путь порока - примерно 6-7 лет. Таким образом, чтобы количество проституток
держалось на уровне 6070
тысяч, в Соединенном королевстве этому гнусному ремеслу ежегодно должны
посвящать себя не
менее 8-9 тысяч новых женщин, примерно по 24 новых жертвы изо дня в день, или в
среднем по одной
в час; если та же пропорция имеет место на всем земном шаре, то общее количество
утих несчастных
должно постоянно держаться на уровне 1,5 миллиона" (ibid., p. 229).
"Нищее народонаселение растет одновременно с ростом его нищеты; на крайней
ступени обнищания
человеческие существа теснятся в наибольшем количестве, оспаривая друг у друга
право страдать... В
1821 г. население Ирландии исчислялось в 6 801 827 человек. В 1831 г. оно
возросло до 7 764 010
человек, т.е. увеличилось на 14 % за 10 лет. В Ленстере, провинции наиболее
зажиточной, население
увеличилось лишь па 8%, тогда как в Конноте, провинции наиболее нищенской,
прирост населения
достиг 21 % ("Extraits des Enquetes publiees en Angleterre sur l'Irlande".
Vienne, 1840)". (Buret. "De la misere
etc.", t. I, p. [36]-37 [30]).
Политическая экономия рассматривает труд абстрактно, как вещь; "труд есть
товар"; если цена
высока, значит спрос на товар очень велик; если цена низка, значит предложение
очень велико;
"цены на труд как на товар должны все больше и больше падать"; к этому вынуждает
частью
конкуренция между капиталистом и рабочим, частью конкуренция среди рабочих.

"Рабочее население, продающее труд, силой вещей вынуждено довольствоваться самой
ничтожной
долей продукта... Теория труда-товара, разве это не теория замаскированного
рабства?" (l. с., р. 43).
"Почему же в труде усмотрели лишь меновую стоимость?" (ib., p. 44). "Крупные
предприятия покупают
преимущественно труд женщин и детей, потому что он обходится дешевле труда
мужчин" (1. с.).
"Положение рабочего перед лицом того, кто использует его труд, не есть положение
свободного
продавца... Капиталист всегда волен использовать труд, рабочий же всегда
вынужден его продавать.
Стоимость труда совершенно уничтожается, если он не продается каждое мгновение.
Труд не поддается
ни накоплению, ни даже сбережению - в отличие от подлинных товаров. [XIV] Труд -
это жизнь, а жизнь,
если се не обменивать ежедневно на пищу, чахнет и скоро гибнет. Для того чтобы
жизнь человека была
товаром, надо, следовательно, допустить рабство" (l. с., р. 49-50).
Таким образом, если труд есть товар, то это - товар с самыми злосчастными
свойствами. Но,
даже согласно основным положениям политической экономии, труд не есть товар, так
как он не
является свободным "результатом свободной рыночной сделки" [l. с., р. 50].
Существующий экономический строй
"понижают одновременно и цену и вознаграждение за труд, он совершенствует
рабочего и унижает
человека" (I. с., р. 52-53). "Промышленность стала войной, а торговля - игрой"
(l. с., р. 62).
"Одни только машины, перерабатывающие хлопок, выполняют (в Англии) работу 84 000
000 работников
ручного труда") [l. с., р. 193, note].
До сих пор промышленность находилась в состоянии завоевательной войны
"она расточала жизнь людей, образующих ее армию, столь же хладнокровно, как и
великие завоеватели.
Целью ее было обладание богатством, а не счастье людей" (Buret. L. с., р. 20).
"Эти интересы" (т.е.
интересы экономические), "будучи свободно предоставлены самим себе... неизбежно
должны
столкнуться друг с другом; у них нет иного арбитра, кроме войны, а приговоры,
выносимые войной,
обрекают одних на поражение и смерть, чтобы обеспечить другим победу... Наука
ищет порядка и
равновесия в столкновении противоположных сил: непрерывная война есть, по ее
мнению,
единственный способ добиться мира; эта война называется конкуренцией" (l. с., р.
23).
"Чтобы успешно вести промышленную войну, нужны многочисленные армии, которые
можно было бы
сосредоточить в одном пункте и бросить в бой, не считаясь с потерями. Солдаты
этой армии выносят
возлагаемые на них тяготы не из чувства преданности или долга; они делают это
лишь для того, чтобы
уйти от неизбежно грозящего им голода. Ни привязанности, ни признательности к
своим командирам у
них нет. Командиры эти не питают к своим подчиненным никаких благожелательных
чувств; для них они
подчиненные - не люди, а лишь орудия производства, которые должны приносить как
можно больше
дохода с возможно меньшими издержками. Эти скопления рабочих, все более и более
теснимые, не
имеют даже уверенности в том, что их всегда будут использовать; промышленность,
собравшая их
вместе, дает им жить лишь тогда, когда она в них нуждается; а как только она
может обойтись без них,
она, не задумываясь, предоставляет их собственной участи; и рабочие вынуждены
предлагать свою
личность и свою силу по той цене, которую им готовы дать. Чем продолжительнее,
мучительнее и
отвратительнее возлагаемая на них работа, тем хуже она оплачивается; иной раз
видишь рабочих,
которые, работая с непрерывным напряжением по 16 часов в сутки, едва покупают
себе этим право не
умереть с голоду" (l. с., р. [68]-69).
[XV] "Мы убеждены - и это наше убеждение разделяют уполномоченные по
обследованию условий
жизни ручных ткачей, - что крупные промышленные города растеряли бы в короткий
срок свое рабочее
население, если бы из соседних деревень не было бы непрерывного притока здоровых
людей, свежей
крови" (l. с., р. 362).

ПРИБЫЛЬ НА КАПИТАЛ*
* В оригинале эта категория обозначается разными терминами: Profit des Kapitals,
Gewinn der
Kapitalien, Gewinn des Kapitals, Gewinn и др. - Ред.
1) КАПИТАЛ
[I] 1) На чем зиждется капитал, т.е. частная собственность на продукты чужого
труда?
"Если даже капитал не восходит к грабежу или мошенничеству, то все же необходима
помощь
законодательства, чтобы освятить наследование" (Say. Т.I, р. 136, note [31]).
Как человек становится собственником производительных фондов? Как он становится
собственником продуктов, производимых с помощью этих фондов?
На основании положительного права (Say. Т.II, р. 4).
Что приобретают люди вместе с капиталом, например, с наследованием крупного
состояния?
"Человек, наследующий крупное состояние, непосредственно не приобретает тем
самым политической
власти. Обладание этим состоянием дает ему прямо и непосредственно лишь
возможность
покупать, распоряжаться всем трудом или всем продуктом труда, имеющимся в данное
время на
рынке" (Smith. Т.I, р. 61) [Русский перевод, стр. 38-39].
Итак, капитал есть командная власть над трудом и его продуктами. Капиталист
обладает
этой властью не благодаря своим личным или человеческим свойствам, а лишь как
собственник капитала. Его сила есть покупательная сила его капитала, против
которой
ничто не может устоять.
В дальнейшем мы увидим, во-первых, как капиталист с помощью своего капитала
осуществляет
свою командную власть над трудом, а затем мы увидим и командную власть капитала
над
самим капиталистом.
Что такое капитал?
"Определенное количество накопленного и отложенного про запас труда" (Smith.
Т.II, р. 312)
[Русский перевод, стр. 244].
Капитал есть накопленный труд.
2) Фондом [fonds, stock] является любое накопление продуктов земли и
промышленного
труда. Фонд именуется капиталом лишь в том случае, если он приносит своему
владельцу
доход, или прибыль (Smith. Т.II, р. 191) [32].
2) ПРИБЫЛЬ НА КАПИТАЛ
"Прибыль на капитал совершенно отлична от заработной платы -. Различие между
ними
проявляется двояким образом: во-первых, прибыль на капитал определяется всецело
стоимостью
вложенного капитала, хотя труд по надзору и управлению при различных капиталах
может быть
одинаков. Вдобавок к этому, на крупных фабриках весь этот труд доверен главному
приказчику, чей
оклад отнюдь не пропорционален [II] тому капиталу, за функционированием которого
он следит".
Несмотря на то, что в данном случае труд собственника сводится почти к нулю,
собственник требует
себе прибыли в соответствии с величиной своего капитала (Smith. Т.I, р. 97-99)
[Русский перевод, стр.
51].
На каком основании капиталист требует соблюдения такой пропорции между прибылью
и
капиталом?
"Для него не представляло бы интереса использовать рабочих, если бы от продажи
их изделий он не
ожидал получить больше того, что необходимо для возмещения фондов",
авансированных им на
заработную плату; точно так же он не был бы заинтересован затрачивать больший
капитал, а не
меньший, если бы его прибыль не была прямо пропорциональна размеру вложенного
капитала
([Smith}. Т.I, р. 96-97) [Русский перевод, стр. 51].
Итак, капиталист соотносит прибыль, во-первых, с заработной платой, а во-вторых,
с
авансированным сырьем.

Каково же соотношение между прибылью и капиталом?
Если уже трудно определить обычную среднюю норму заработной платы в данном месте
и в данное
время, то еще труднее определить среднюю прибыль на капитал. Изменения в цепах
товаров, с
которыми имеет дело капитал, удача или неудача его соперников и клиентов, тысячи
других
случайностей, которым подвержены товары как при перевозке, так и на складах, -
все это обусловливает
ежедневные, чуть ли не ежечасные изменения в прибыли (Smith. Т. I, р. 179-180)
[Русский перевод, стр.
80]. При всей невозможности с точностью определить размеры прибылей на капиталы,
представление о
них можно себе все же составить на основании денежного процента. Если, имея
деньги, можно
путем их применения получить большую прибыль, то за право пользования ими
выплачиваются
большие проценты; если же прибыль невелика, то и процент бывает невелик (Smith.
Т.I, р. 181)
[Русский перевод, стр. 80). "Пропорция, обязательно соблюдаемая между обычной
нормой процента и
нормой чистой прибыли, неизбежно меняется с возрастанием или падением прибыли. В
Великобритании
исчисляют в двойном размере по сравнению с процентом то, что торговые люди
именуют подходящей,
умеренной, приемлемой прибылью, все эти выражения означают лишь одно, что это -
средняя,
обычная прибыль" (Smith. Т.I, р. 198) [Русский перевод, стр. 86].
Какова самая низкая норма прибыли? Какова самая высокая?
"Самая низкая норма обычной прибыли на капитал всегда должна быть несколько выше
того, что
необходимо для возмещения случайных потерь, которым подвержено любое применение
капитала. Этот
излишек и есть собственно прибыль, или чистый доход". Точно так же обстоит дело
и с самой низкой
нормой процента (Smith. Т.I, р. 196) [Русский перевод, стр. 85].
[III] "Самая высокая обычная норма прибыли может быть такова, что ею поглощается
та часть цены
большинства товаров, которая должна была бы приходиться на долю земельной ренты,
оставляя при этом лишь столько, сколько необходимо для оплаты труда по
производству и доставке
товаров на рынок, причем оплаты по самой низкой цене, при которой труд может
быть куплен гделибо
и которая едва достаточна для существования рабочего. Пока рабочего
используют на работе, его
так или иначе надо кормить; земельному собственнику не всегда может перепадать
что-то". Пример: в
Бенгалии агенты Ост-Индской торговой компании (Smith. Т.I, р. [197]-198)
[Русский перевод, стр. 86].
Кроме всех выгод незначительной конкуренции, которые капиталист вправе
использовать в
данном случае, он может, не нарушая благопристойности, держать рыночную цену
выше уровня
естественной цены:
Во-первых, с помощью торговой тайны, когда рынок очень удален от тех, кто
сбывает на нем свои
товары; в этом случае можно держать в тайне имевшее место изменение цен - их
повышение выше
естественного уровня. Это соблюдение тайны ведет к тому, что другие капиталисты
не бросают своих
капиталов в данную отрасль.
Затем, с помощью фабричной тайны, дающей возможность капиталисту при меньших
издержках
производства поставлять свои товар по той же цене или даже дешевле своих
конкурентов, получая при
этом большую прибыль. - (Обман с помощью соблюдения тайны не безнравственен?
Биржевая
торговля.) - Далее: там, где производство связано с определенной местностью
(например, ценные
вина) и никогда не может удовлетворить эффективный спрос. И наконец: в
результате
монополий отдельных лиц и компаний. Монопольная цена достигает пределов
возможного (Smith. Т.I,
р. 120-124) [Русский перевод, стр. 59-61].
Другие случайные причины, могущие повысить прибыль на капитал:
приобретение новых территорий или появление новых отраслей торговли нередко даже
в богатой стране
увеличивает прибыль на капитал, поскольку это отвлекает часть капиталов из
старых отраслей торговли,
смягчает конкуренцию, уменьшает количество выбрасываемых на рынок товаров, цены
которых в
результате этого повышаются; торгующие этими товарами могут в таком случае
оплачивать денежные
ссуды более высокими процентами (Smith. Т.I, р. 190) [Русский перевод, стр. 8384).

"Чем большей обработке подвергается товар, тем больше возрастает та часть цены,
которая
распадается на заработную плату и прибыль, по сравнению с той ее частью, которая
составляет
земельную ренту. С развитием обрабатывающей промышленности не только
увеличивается
последовательный ряд прибылен, но и каждая последующая прибыль становится больше
прибыли,
полученной на предыдущей стадии, потому что капитал, [IV] с которого она
получается, становится
необходимым образом все больше. Капитал, занимающий ткачей, всегда должен быть
больше капитала,
занимающего прядильщиков, потому что он не только замещает этот последний
капитал с его
прибылями, но кроме того выплачивает еще заработную плату ткачей, а прибыли
всегда должны
находиться в определенной пропорции к капиталу" (t.I, р. 102-103) [Русский
перевод, стр. 52-53].
Таким образом, присоединение человеческого труда к продукту природы при его
обработке и
переработке увеличивает ее заработную плату, а отчасти количество приносящих
прибыль
капиталов, отчасти же величину каждого последующего капитала по сравнению с
предыдущим.
О выгоде, извлекаемой капиталистом из разделения труда, речь будет ниже.
Капиталист выигрывает двояко: во-первых, от разделения труда, во-вторых, вообще
от
возрастания доли человеческого труда, присоединяемого к продукту природы. Чем
больше
доля, внесенная в товар человеком, тем больше прибыль от мертвого капитала.
"В одном и том же обществе средняя норма прибылей на капитал гораздо ближе к
единому уровню, чем
заработная плата различных видов труда" (T.I, р. 228) [Русский перевод, стр.
97]. "При различных
применениях капитала обычная норма прибыли меняется в зависимости от большей или
меньшей
обеспеченности возврата капитала. Норма прибыли повышается вместе с риском, хотя
и не совсем в
точной пропорции" (ibid., [p. 226-227]) [Русский перевод, стр. 96].
Само собой разумеется, что прибыли на капитал возрастают также и в результате
уменьшения
или удешевления средств обращения (например, бумажные деньги).
3) ГОСПОДСТВО КАПИТАЛА НАД ТРУДОМ И МОТИВЫ КАПИТАЛИСТА
"Единственный мотив, побуждающий владельца капитала поместить свой капитал в
земледелие, в
промышленность или в какую-либо отрасль оптовой или розничной торговли, это -
погоня за прибылью.
Ему никогда не приходит в голову исчислять, сколько производительного труда
приведет в
движение каждый из этих различных способен применения капитала [V] или насколько
он увеличит
стоимость годового продукта земель и труда в его стране" (Smith. Т.II, р. 400401)
[Русский перевод, стр.
275-276].
"Для капиталиста самым полезным применением капитала будет то его применение,
которое приносит
ему при одинаковой надежности; наибольшую прибыль. Это применение не всегда
будет самым
полезным для общества. Самым полезным является то применение капитала, которое
направлено на
извлечение пользы из производительных сил природы" (Say. Т.II, р. [130]-131).
"Важнейшие трудовые операции регулируются и направляются по планам и расчетам
тех, кто
вкладывает капитал. А целью, которую они себе ставят во всех этих планах и
операциях, является
прибыль. Норма же прибыли не возрастает, как земельная рента и заработная плата,
вместе с ростом
общественного благосостояния и не падает, как они, вместе с. упадком общества.
Наоборот, эта норма
естественным образом низка в богатых странах и высока в бедных; и нигде она не
бывает столь высока,
как в тех странах, которые наиболее быстро движутся к полному разорению.
Следовательно, интерес
этого класса не находится в такой связи с общими интересами общества, в какой
находятся интересы
двух других классов... Особые интересы тех, кто занимается той или иной особой
отраслью торговли или
промышленности, в некотором отношении всегда отличны от интереса публики, а
зачастую даже ему
враждебно противоположны. Купец всегда заинтересован в расширении рынка и в
ограничении
конкуренции продавцов... Это - тот класс людей, чьи интересы никогда не будут
точно совпадать с
интересами общества, тот класс людей, который вообще заинтересован в обмане
публики и старается
обложить ее данью" (Smith. Т.II, р, 163-165) [Русский перевод, стр. 195].

4) НАКОПЛЕНИЕ КАПИТАЛОВ И КОНКУРЕНЦИЯ СРЕДИ КАПИТАЛИСТОВ
Возрастание капиталов, повышающее заработную плату, имеет тенденцию уменьшать
прибыль
капиталистов в результате конкуренции среди капиталистов (Smith. Т.I, р. 179)
[Русский перевод, стр.
80].
"Если, например, в каком-либо городе капитал, нужный для бакалейного дела,
оказывается поделенным
между двумя бакалейщиками, то вследствие конкуренции каждый из них будет
продавать дешевле, чем
в том случае, когда этот капитал находится в руках одного человека; а если
капитал поделен между
двадцатью лицами, [VI] то конкуренция будет тем действеннее и будет тем меньше
возможности
договориться им между собой насчет повышения цен на их товары" (Smith. Т.II, р.
372-373) [Русский
перевод, стр. 266].
Так как мы уже знаем, что монопольные цены достигают пределов возможного, так
как интерес
капиталистов, даже согласно общераспространенной политэкономической точке
зрения,
враждебно противостоит интересу общества и так как повышение прибыли на капитал
оказывает
на цену товара действие, аналогичное действию сложных процентов [25] (Smith.
Т.I, р. 199-201)
[Русский перевод, стр. 87], - то конкуренция есть единственное средство защиты
против
капиталистов; по словам политэкономов, она благодетельно влияет и на повышение
заработной
платы и на дешевизну товаров в интересах потребляющей публики [33].
Однако конкуренция возможна лишь потому, что капиталы увеличиваются, и притом во
многих
руках. Появление множества капиталов возможно лишь благодаря многостороннему
накоплению, так как капитал образуется вообще лишь благодаря накоплению, а
многостороннее
накопление неизбежно превращается в одностороннее. Конкуренция между капиталами
увеличивает накопление капиталов. Накопление, которое при господстве частной
собственности
является концентрацией капитала в руках немногих, есть вообще необходимое
следствие,
если капиталы предоставлены своему естественному течению; а посредством
конкуренции это
естественное назначение капитала как раз и прокладывает себе подлинно свободный
путь.
Мы уже слышали, что прибыль на капитал пропорциональна его размерам. Поэтому
даже если
на первых порах совершенно отвлечься от предумышленной конкуренции, крупный
капитал
накопляется, соответственно своей величине, быстрее, чем мелкий [VI].
[VIII] Итак, уже совершенно независимо от конкуренции, накопление крупного
капитала
происходит гораздо быстрее, чем накопление мелкого. Но проследим ход вещей
дальше.
С ростом капиталов уменьшаются в силу конкуренции прибыли на капитал.
Следовательно, в
первую очередь страдает мелкий капиталист.
Рост капиталов и наличие большого количества капиталов имеют своей предпосылкой
прогрессирующее богатство страны.
"В стране, достигшей очень высокой ступени богатства, обычная норма прибыли
столь мала, что
процент, который эта прибыль позволяет выплачивать, слишком низок, чтобы на него
мог жить кто-либо,
кроме самых богатых людей. Поэтому все люди среднего достатка вынуждены сами
пускать в ход свой
капитал, применяя его в каком-либо деле или участвуя в какой-либо отрасли
торговли" (Smith. Т.I, р.
[196]-197) [Русский перевод, стр. 86].
Это состояние есть излюбленное состояние для политической экономии.
"Соотношение между суммой капиталов и суммой доходов повсюду определяет
соотношение между
трудолюбием и праздностью: везде, где преобладают капиталы, там господствует
трудолюбие; везде,
где преобладают доходы, там господствует праздность" (Smith. Т.II, р. 325)
[Русский перевод, стр. 249].
Как же обстоит дело с применением капитала в этих условиях возросшей
конкуренции?

"С увеличением капиталов количество фондов для процентных ссуд должно все время
расти. С
увеличением таких фондов денежный процент уменьшается, 1) потому что рыночная
цена всех вещей
падает по мере возрастания их количества и 2) потому что с увеличением капиталов
в стране
становится все труднее найти выгодное применение новому капиталу. Между
различными
капиталами возникает конкуренция, причем владелец одного капитала прилагает
всевозможные усилия,
чтобы завладеть делом, которое захвачено другим капиталом. Но в большинстве
случаев он не может
надеяться на вытеснение этого другого капитала, если не предложит своим клиентам
более выгодных
условий. Ему приходится не только продавать вещь по более низкой цене, но и
нередко, чтобы найти
случай для продажи, дороже ее покупать. Чем больше фондов предназначается для
содержания
производительного труда, тем сильнее спрос на труд: рабочие легко находят
работу, [IX] а капиталисты
наталкиваются на затруднения в поисках рабочих. Конкуренция капиталистов
вызывает рост заработной
платы и падение прибыли" (Smith. Т.II, р. 358-359) [Русский перевод, стр. 260].
Таким образом, мелкому капиталисту приходится выбирать одно из двух: 1) либо
проедать свой
капитал, так как он не может уже жить на проценты, и, следовательно, перестать
быть
капиталистом; 2) либо самому завести дело, продавать свой товар дешевле и
покупать дороже,
чем это делает более богатый капиталист, и выплачивать более высокую заработную
плату. А
так как рыночная цена благодаря уже имеющейся, согласно предположению, сильной
конкуренции и без того весьма низка, то мелкий капиталист разоряется. Если,
наоборот, крупный
капиталист хочет устранить с пути мелкого, то по сравнению с последним на его
стороне
имеются все те преимущества, которые присущи капиталисту как капиталисту по
сравнению с
рабочим. Меньшие размеры [нормы] прибыли компенсируются для него большей
величиной
капитала, и он даже может терпеть временные убытки до тех пор, пока более мелкий
капиталист
не разорится и он не освободится от его конкуренции. Так накопляет он у себя
прибыли мелкого
капиталиста.
Далее: крупный капиталист закупает всегда дешевле мелкого, потому что его
закупки носят
более массовый характер. Поэтому он может без ущерба для себя продавать дешевле.
Но если падение ссудного процента превращает средних капиталистов из рантье в
предпринимателей, то и наоборот: рост количества предпринимательских капиталов и
обусловленное этим уменьшение [нормы] прибыли вызывает падение ссудного
процента.
"Одновременно с уменьшением прибыли, которую можно извлечь из применения
капитала, уменьшается
необходимым образом и та цена, которую можно платить за пользование этим
капиталом" (Smith. Т.II, р.
359) [Русский перевод, стр. 260].
"Чем больше возрастают богатство, промышленность, народонаселение, тем больше
падает ссудный
процент, а следовательно и прибыль с капиталов; тем не менее сами капиталы
продолжают расти, и
притом быстрее прежнего, несмотря на уменьшение прибылей. Крупный капитал, хотя
и с малыми
прибылями, возрастает, как правило, гораздо быстрее мелкого капитала с большими
прибылями. Деньги
делают деньги, говорит пословица" (Smith. Т.I, р. 189) [Русский перевод, стр.
83].
Если же этому крупному капиталу противостоят мелкие капиталы с малыми прибылями,
как это
имеет место при предположенном нами состоянии сильной конкуренции, то он их
целиком и
полностью раздавит.
При такой конкуренции необходимым следствием является общее ухудшение качества
товаров,
фальсификация, подделка, массовое отравление, как это наблюдается в крупных
городах.

[X] Важным обстоятельством в конкуренции крупных и мелких капиталов является,
далее,
соотношение между основным капиталом и капиталом оборотным.
"Оборотный капитал - это капитал, применяемый при производстве предметов
питания, в
мануфактуре или в торговле. Этот капитал не приносит своему владельцу дохода,
или прибыли, пока он
остается в его владении или пока он сохраняет свою прежнюю форму. Он постоянно
выходит из его рук в
какой-нибудь одной определенной форме, чтобы вернуться уже в другой форме, и
приносит прибыль
только благодаря такому обращению, или таким последовательным превращениям.
Основной
капитал - это тот капитал, который вкладывается в мелиорацию земель, в закупку
машин,
инструментов, ремесленных орудий и т.п." (Smith. Т.II, р. 197-198) [Русский
перевод, стр. 205-206].
"Любая экономия в расходах по поддержанию основного капитала означает рост
чистой прибыли.
Совокупный капитал каждого предпринимателя непременно подразделяется на его
основной капитал и
капитал оборотный. Если общая сумма совокупного капитала остается неизменной, то
одна его часть
будет тем меньше, чем больше другая. Оборотный капитал расходуется на сырье и
заработную плату и
приводит в движение производство. Таким образом, любая экономия по части
основного капитала, не
уменьшающая производительной силы труда, увеличивает фонд, приводящий в движение
производство" (Smith. Т.II, р. 226) [Русский перевод, стр. 215-216].
Уже с самого начала видно, что отношение основного капитала к оборотному для
крупного
капиталиста складывается гораздо более благоприятно, чем для более мелкого.
Очень
крупному банкиру требуется основного капитала лишь немногим больше, чем очень
мелкому: и у
того и у другого основной капитал сводится к затратам на банкирскую контору.
Орудия
производства крупного землевладельца увеличиваются отнюдь не пропорционально
размерам
его земельной площади. Точно так же и кредит, которым располагает крупный
капиталист в
отличие от мелкого, представляет собой соответственно большую экономию основного
капитала, а именно денег, которые ему всегда нужно иметь наготове. И, наконец,
понятно само
собой, что там, где промышленный труд достиг высокой ступени развития, там,
следовательно,
где почти весь ручной труд стал трудом фабричным, там мелкому капиталисту всего
его
капитала не хватает уже для одного того, чтобы иметь необходимый основной
капитал.
Известно, что работы в крупном хозяйстве требуют обычно небольшого числа рабочих
рук.
Вообще при накоплении крупных капиталов имеет место также и соответственная
концентрация
и упрощение основного капитала по сравнению с более мелкими капиталистами.
Крупный
капиталист вводит для себя своего рода [XI] организацию орудий труда.
"Точно так же и в сфере промышленности каждая мануфактура и каждая фабрика
является уже более
обширным сочетанием более или менее крупного вещественного богатства с
многочисленными и
многообразными интеллектуальными способностями и техническими сноровками ради
общей цели
производства... Там, где законодательство охраняет незыблемость крупных масс
земельной
собственности, избыток растущего населения устремляется к промысловой
деятельности, и в результате
получается, как мы это видим в Великобритании, что главным образом в сфере
промышленности
скапливаются большие массы пролетариев. Там же, где законодательство допускает
непрерывный
раздел земли, как это имеет место во Франции, там увеличивается число мелких и
задолжавших
собственников, которые в процессе дальнейшего дробления земельных участков
попадают в класс
нуждающихся и недовольных. Когда, наконец, это дробление и задолженность
достигают особенно
высокой степени, крупное землевладение вновь поглощает мелкое, подобно тому как
крупная
промышленность уничтожает мелкую; а поскольку опять образуются более или менее
крупные
комплексы поместий, вся та масса неимущих рабочих, которая не требуется
безоговорочно для
обработки земли, опять-таки устремляется в промышленность" (Schulz. "Bewegung
der Production", p.

1581-59).
"Свойства товаров одного и того же рода изменяются в результате изменений в
способе производства,
особенно в результате применения машин. Лишь в результате выключения
человеческой силы
появилась возможность из одного фунта хлопка стоимостью в 3 шиллинга 8 пенсов
получать 350 мотков
пряжи длиною в 167 английских или в 36 немецких миль, стоимостью в 25 гиней"
(ibid., p. 62).
"В среднем цены на хлопчатобумажные изделия в Англии за последние 45 лет
снизились на 11/12, и то
количество фабриката, за которое еще в 1814 г. платили 16 шиллингов, теперь
стоит, согласно
вычислениям Маршалла, 1 шиллинг 10 пенсов. Большая дешевизна промышленных
продуктов
увеличила как потребление внутри страны, так и сбыт на внешнем рынке; в связи с
этим в
Великобритании численность рабочих хлопчатобумажной промышленности после
введения машин не
только не уменьшилась, а увеличилась с сорока тысяч до полутора миллионов. [XII]
Что же касается
дохода промышленных предпринимателей и рабочих, то вследствие роста конкуренции
среди
фабрикантов прибыль их, в сопоставлении с количеством поставляемой ими
продукции. необходимым
образом уменьшилась. За 1820-1833 годы валовая прибыль фабрикантов в Манчестере
на одном куске
ситца уменьшилась с 4 шиллингов 11/3 пенса до 1 шиллинга 9 пенсов. Но для
возмещения этой потери
объем производства был увеличен в еще большей степени. В результате этого в
отдельных отраслях
промышленности временами наступает перепроизводство; возникают частые
банкротства, вследствие
которых внутри класса капиталистов и хозяев труда происходит неустойчивое
колебание и шатание
собственности, отбрасывающее некоторую часть экономически разоренных
собственников в ряды
пролетариата; зачастую при этом внезапно возникает необходимость приостановки
или сокращения
работы, что всегда очень тяжело отражается на классе наемных рабочих" (ibid., p.
63).
"Сдавать внаем свой труд - значит положить начало своему рабству; сдавать внаем
предмет труда -
значит утвердить свою свободу... Труд - это человек, в предмете же труда,
наоборот, нет ничего от
человека" (Pecqueur. "Theor. soc. etc.", p. 411-412 [28]).
"Материальный элемент, который никак не может создать богатства без другого
элемента, труда,
приобретает магическое свойство плодовитости для владельцев материального
элемента, как если бы
они своими собственными действиями вложили в нее этот второй необходимый
элемент" (ibid., l. с.).
"Если предположить, что ежедневный труд рабочего приносит ему в среднем 400
франков в год и что
этой суммы достаточно для каждого взрослого, чтобы жить, удовлетворяя самый
необходимые
потребности, то выходит, что любой обладатель годового дохода в 2 000 франков в
виде процентов,
арендной платы, квартирной платы и т.д. косвенно заставляет работать на себя 5
человек; 100 000
франков ренты представляют труд 250 человек, а 1 000 000 франков - труд 2 500
человек" (ibid., p. 412413),
- и, следовательно, 300 000 000 франков (Луи-Филипп) - труд 750 000
рабочих.
"Выработанный людьми закон дал собственникам право пользоваться и злоупотреблять
своей
собственностью, т.е. делать все, что им угодно, с любыми объектами труда...
Закон отнюдь не обязывает
их всегда и вовремя предоставлять работу тем, кто не имеет собственности, или
выплачивать им всегда
достаточную заработную плату и т.д." (l. с., р. 413). "Полная свобода
определения характера
производства, его количества, его качества, его своевременности, полная свобода
потребления
богатств, распоряжения объектами всякого труда. Каждый волен обменивать свою
вещь, как ому
заблагорассудится, учитывая только свой собственный индивидуальный интерес" (l.

с., р. 413).
"Конкуренция является лишь выражением произвольного обмена, который в свою
очередь есть
ближайшее и логическое следствие индивидуального права пользоваться и
злоупотреблять орудиями
любого производства. Эти три экономические момента, составляющие по сути дела
единое целое -
право пользования и злоупотребления, свобода обмена и произвольная конкуренция,
- влекут за собой
такие последствия: каждый производит, что ему угодно, как ему угодно, когда ему
угодно, где ему
угодно; производит хорошо или производит плохо, слишком много или недостаточно,
слишком рано или
слишком поздно, слишком дорого или слишком дешево; никто не знает, удастся ли
ему продать, как он
продаст, когда он продаст, где он продаст, кому он продаст. Точно так же обстоит
дело и с закупками.
[XIII] Производителю не известны ни потребности, ни ресурсы, ни спрос, ни
предложение. Он продает,
когда он хочет и когда он может, где ему угодно, кому угодно, по угодной ему
цене. Точно так же он и
покупает. Во всем этом он всегда является игрушкой случая, рабом закона,
продиктованного более
сильным, тем, кто менее стеснен в своих действиях, тем, кто побогаче... В то
время как в одном пункте
имеется недостаток богатства, в другом пункте наблюдается избыток и
расточительство. В то время как
один производитель продает много или очень дорого и с огромной прибылью, другой
не продает ничего
или продает себе в убыток... Предложение не знает спроса, а спрос не знает
предложения. Вы
производите, полагаясь на вкус и моду, которые наблюдаются среди потребителей;
но когда вы
изготовили соответствующий товар, то оказывается, что эта их фантазия уже
миновала и их помыслы
прикованы теперь к другого рода продукту... Неизбежные следствия всего этого -
непрерывность и
универсальность банкротств; просчеты, внезапное разорение и неожиданное
обогащение; торговые
кризисы, закрытие предприятий, периодическое переполнение рынка товарами или
товарный голод;
неустойчивость и падение заработной платы и прибылей; потеря или чудовищное
расточение богатств,
времени и усилий на арене ожесточенной конкуренции" (l. с., р. 414-416).
Рикардо в своей книге (земельная рента): нации суть лишь производственные
мастерские;
человек есть машина для потребления и производства; человеческая жизнь -
капитал;
экономические законы слепо управляют миром. Для Рикардо люди - ничто, продукт -
все. В 26й
главе французского перевода говорится:
"Человеку, имеющему капитал в 20 000 франков, приносящий ему ежегодно 2 000
франков прибыли,
совершенно безразлично, доставляет ли его капитал занятие для 100 или для 1 000
человек... Не таков
ли также и реальный интерес целой нации? Если только ее чистый реальный доход,
ее рента и прибыль,
не изменяется, то не имеет никакого значения, состоит ли эта нация из 10 или из
12 миллионов жителей".
"Поистине", говорит г-н де Сисмонди (T. II, р. 331), "остается только пожелать,
чтобы король, оставшись в
полном одиночестве на своем острове, поворачивая все время рукоятку, заставлял
автоматы выполнять
всю работу в Англии" [34].
"Хозяин, покупающий труд рабочего по цене столь низкой, что ее едва хватает
рабочему для
удовлетворения самых необходимых потребностей, не виновен ни в недостаточности
заработной платы,
ни в чрезмерной продолжительности работы: он сам повинуется тому закону, который
он навязывает
другим... Источником нищеты являются не столько люди, сколько сила вещей"
(Buret. L. с., р. 82).
"В Англии есть иного местностей, где жителям не хватает капиталов для
надлежащего возделывания
своих земель. Значительная часть шерсти из южных графств Шотландии должна
совершать длинное
сухопутное путешествие по плохим дорогам, чтобы перерабатываться в Йоркшире,
потому что на месте
ее производства отсутствуют капиталы для мануфактуры. В Англии существует много
мелких фабричных
городов, жителям которых не хватает капитала для перевозки их промышленного
продукта на
отдаленные рынки, где этот продукт находит спрос и потребителей. Имеющиеся здесь
купцы являются
[XIV] лишь агентами более богатых купцов, проживающих в тех или других крупных
торговых городах"
(Smith. Т.II, р. 382) [Русский перевод, стр. 269). "Чтобы увеличить стоимость
годового продукта земли и
труда, нет другого способа как: либо увеличить количество производительных
рабочих, либо
повысить производительность труда тех рабочих, которые работали раньше... И в
том и в
другом случае почти всегда требуется некоторый добавочный капитал" (Smith. Т.II,
р. 338) [Русский
перевод, стр. 253].

"Итак, поскольку по самой природе вещей накопление капитала является необходимым
предшественником разделения труда, дальнейшее разделение труда может происходить
лишь по мере
все большего и большего накопления капиталов. Чем больше образуется видов труда,
тем больше
возрастает количество материалов, которое может быть переработано одним и тем же
числом людей; а
так как задача каждого рабочего должна все более и более упрощаться, то
изобретаются все новые и
новые машины, чтобы облегчить и ускорить решение этих задач. Поэтому с ростом
разделения труда,
для того чтобы дать постоянное занятие тому же самому числу рабочих, необходимо
предварительно
накопить такое же количество средств к жизни, что и раньше, и гораздо большее
количество сырья,
орудий и инструментов, чем это требовалось раньше, при менее развитых условиях.
В любой отрасли
производства количество рабочих возрастает одновременно с ростом в ней
разделения труда, или,
вернее, именно это увеличение их количества и создает для них возможность такого
рода
подразделения на отдельные группы и разряды" (Smith. Т.II, р. 193-194) [Русский
перевод, стр. 203-204].
"Подобно тому как значительный рост производительной силы труда не может иметь
место без
предварительного накопления капиталов, так и накопление капиталов естественно
вызывает этот рост.
С помощью своего капитала капиталист стремится произвести возможно большее
количество продукта,
а поэтому он старается провести среди своих рабочих наиболее целесообразное
разделение труда и
снабдить их возможно лучшими машинами. Его возможности преуспеть в том и другом
направлении [XV]
зависят от величины его капитала и от количества людей, которым этот капитал
может дать занятие.
Поэтому не только количество труда возрастает в стране по мере роста капитала,
приводящего его
в движение, но кроме того, вследствие этого рода капитала, одно и то же
количество труда производит
гораздо большее количество продукта" (Smith. [L. с.], р. 194-195) [Русский
перевод, стр. 204].
Отсюда перепроизводство.
"Более широкие комбинации производительных сил... в промышленности и торговле
благодаря
объединению более многочисленных и более многообразных сил человека и сил
природы для
предприятий более крупного масштаба. Там и сям... уже более тесное соединение
основных отраслей
производства друг с другом. Так, например, крупные фабриканты стараются
приобрести также и крупную
земельную собственность, чтобы получать хотя бы часть требуемого для их
промышленных предприятий
сырья не из третьих рук; или в связи со своими промышленными предприятиями они
развертывают
торговлю, не только для сбыта своих собственных фабрикатов, но и для закупки
продуктов иного рода и
для продажи их споим рабочим. В Англии, где отдельные фабриканты имеют иной раз
10-12 тысяч
рабочих,.. уже нередко встречаются такого рода соединения различных отраслей
производства под
началом одного руководящего лица, такие, так сказать, маленькие государства, или
провинции, внутри
государства. Так, например, в последнее время владельцы рудников под Бирмингемом
берут в свои
руки весь процесс производства железа, тогда как раньше это производство было
распределено между
различными предпринимателями и владельцами. См. статью "Der bergmannische
Distrikt bei Birmingham" в
журнале "Deutsche Vierteljahrs Schrift" № 3, 1838 год. И, наконец, в столь
многочисленных ныне крупных
акционерных компаниях мы видим обширные комбинации денежных сил многих,
участников с научными
и техническими знаниями и навыками других лиц, на которых возлагается самое
выполнение работы.
Этим путем капиталисты получают возможность использовать своп сбережения более
многообразными
способами и даже одновременно в сельском хозяйстве, промышленности и торговле, в
силу чего их
интересы становятся более многосторонними [XVI], а противоположности между
интересами
земледелия, промышленности и торговли смягчаются и уничтожаются. Но сама эта
возросшая
возможность разнообразного использования капитала необходимым образом
способствует углублению
противоположности между имущими и неимущими классами" (Schulz. L. с., р. 40-41).

Огромная прибыль, извлекаемая домовладельцами из нищеты. Квартирная плата
находится в
обратном отношении к промышленной нищете.
Извлекаются проценты и из пороков разоренных пролетариев (проституция, пьянство,
ростовщик).
Накопление капиталов возрастает, а их конкуренция уменьшается, когда капитал и
землевладение оказываются в одних руках, а также в том случае, когда капитал
благодаря
своим крупным размерам становится способным объединять различные отрасли
производства.
Безразличное отношение к людям. Двадцать лотерейных билетов Смита [35].
Валовой и чистый доход у Сэя. [XVI]
ЗЕМЕЛЬНАЯ РЕНТА
[I] Право земельных собственников ведет свое начало от грабежа (Say. Т.I, р.
136,
note). Земельные собственники, как и все люди, любят пожинать там, где они не
сеяли, и
требуют ренту даже за естественные плоды земли (Smith. Т.I, р. 99) [Русский
перевод, стр. 52].
"Можно было бы подумать, что земельная рента есть лишь прибыль на капитал,
израсходованный
собственником на мелиорацию земли... Бывают случаи, когда земельная рента
частично может быть
такого рода прибылью... Однако 1) земельный собственник требует ренту даже за
неулучшенную землю,
а то, что можно рассматривать как процент или прибыль на издержки по мелиорации,
в большинстве
случаев есть лишь надбавка (добавление) к этой первоначальной ренте; 2) кроме
того, такая
мелиорация производится не всегда за счет капитала земельных собственников -
порой на это
расходуются капиталы арендаторов; тем не менее, когда встает вопрос о
возобновлении аренды,
земельный собственник обычно требует такого увеличения ренты, как если бы вся
эта мелиорация была
произведена за счет его собственного капитала. 3) Более того, он требует порой
ренту даже за то, что
вообще никак не может быть улучшено человеком" (Smith. Т.I, р. 300-301) [Русский
перевод, стр. 120].
В качестве примера, иллюстрирующего последний случай, Смит указывает на солянку
(Seekrapp, salicorne)
"- вид морского растения, - дающую после сожжения щелочную соль, которая
применяется при
изготовлении стекла, мыла и т.д. Растет это растение в Великобритании,
преимущественно в
Шотландии, в различных местах, но только на таких скалах, которые расположены
ниже уровня морских
приливов; два раза в день их покрывают морские волны, и поэтому их продукт не
связан с приложением
человеческого труда. Тем не менее собственник такого земельного участка, где
растет этот вид
растения, требует себе ренту точно так же, как и с площади, засеянной хлебными
злаками. Близ
Шетландских островов море чрезвычайно богато рыбой. Значительная часть их
обитателей [II] живет
рыбной ловлей. Но чтобы можно было пользоваться продуктом моря, необходимо иметь
жилище на
прилегающих к морю участках суши. Земельная рента здесь пропорциональна не тому,
что арендатор
может извлечь из земли, а тому, что он может получить от земли и моря в
совокупности" (Smith. Т.I, р.
301-302) [Русский перевод, стр. 120-121].
"Земельную ренту можно рассматривать как продукт тех сил природы, пользование
которыми
собственник предоставляет арендатору в порядке ссуды. Этот продукт бывает больше
или меньше в
зависимости от размеров соответствующей силы природы, иными словами, в
зависимости от степени
естественного или искусственно созданного плодородия земли. Это тот продукт
природы, который
остается за вычетом или после сбалансирования всего того, что можно
рассматривать как дело рук
человека" (Smith. Т.II, р. 377-378) [Русский перевод, стр. 268].
"Земельная рента, рассматриваемая в качестве цены, уплачиваемой за пользование
землей, есть,
таким образом, конечно, монопольная цена. Она отнюдь не пропорциональна
улучшениям,
внесенным в землю земельным собственником, или тому, что последний должен
забрать себе, чтобы не
быть в убытке, но она соответствует тому, что может дать арендатор без убытка
для себя") (Smith. Т.I, р.

302) [Русский перевод, стр. 121].
"Из трех основных классов класс земельных собственников является таким классом,
которому его доход
не стоит ни труда, ни забот: доход этот притекает к нему, так сказать, сам
собой, без какого-либо умысла
или плана со стороны этого класса" (Smith. Т.II, р. 161) [Русский перевод, стр.
194].
Мы уже слышали, что величина земельной ренты зависит от степени плодородия
почвы.
Другой момент, определяющий ее, это - местоположение.
"Рента изменяется в зависимости от плодородия почвы, каков бы ни был ее продукт,
и в зависимости
от местоположения земельного участка, каково бы ни было плодородие почвы"
(Smith. Т.I, р. 306)
[Русский перевод, стр. 122].
"Если различные земельные участки, рудники или рыболовные участки обладают
одинаковым
естественным плодородием, то количество получаемого от их использования продукта
будет находиться
в зависимости от размеров и от более [III] или менее умелого применения
капиталов, расходуемых па их
обработку и эксплуатацию. Если же капиталы одинаковы и одинаково умело
применяются, то продукт
будет пропорционален естественной производительности этих земель, рудников или
рыболовных
участков" ({Smith}. Т.II, р. 210) [Русский перевод, стр. 209-210].
Эти положения Смита важны потому, что при одинаковых издержках производства и
одинаковых
размерах капитала они сводят земельную ренту к большему или меньшему плодородию
почвы.
Это ясно свидетельствует об извращении понятий в политической экономии, которая
превращает плодородие земли в свойство землевладельца.
Однако теперь рассмотрим земельную ренту, как она образуется в действительных
отношениях.
Размер земельной ренты определяется в результате борьбы между арендатором и
земельным собственником. Всюду в политической экономии мы видим, что основой
общественной организации признается враждебная противоположность интересов,
борьба,
война.
Посмотрим же, каковы отношения между земельным собственником и арендатором.
"При определении условий арендного договора земельный собственник стремится по
возможности
оставить арендатору не больше того, что необходимо для возмещения капитала,
расходуемого на
семена, оплату труда, рабочий скот и другие орудия производства, и для получения
прибыли, обычной
для фермерских хозяйств в данном районе. Совершенно очевидно, что это -
наименьшая доля, которой
может довольствоваться арендатор, не терпя убытка, а земельный собственник редко
расположен
оставлять ему больше. Все, что остается от продукта или его цены сверх этой
доли, каков бы ни был этот
остаток, собственник старается закрепить за собой в качестве земельной ренты -
наибольшей, какую
только способен уплатить арендатор при данном состоянии земли [IV]. Этот излишек
всегда можно
рассматривать как естественную земельную ренту, или как ту ренту, за которую
естественным образом
сдается в аренду большинство земельных участков" (Smith. Т.I, р. 299-300)
[Русский перевод, стр. 120].
"Земельные собственники", - говорит Сэй, - "осуществляют своего рода монополию в
отношении
арендаторов. Спрос на их товар, землю, может расти безостановочно; но количество
их товара
простирается лишь до известного пункта... Сделка, заключаемая между земельным
собственником и
арендатором, всегда насколько возможно выгодна для первого... Кроме выгод,
извлекаемых им из
природы вещей, он извлекает еще выгоды из своего положения, из своего более
крупного состояния,
кредита, престижа; но уже первых выгод достаточно для того, чтобы он всегда имел
возможность один
воспользоваться всеми благоприятными обстоятельствами, связанными с данным
участком земли.
Проведение канала или дороги, рост населения и благосостояния данного района
всегда повышают
арендные ставки... Правда, арендатор и сам- может улучшать почву за собственный
счет; но выгоды из
вложенного в мелиорацию капитала он извлекает лишь на протяжении действия
арендного договора, с
истечением же срока договора весь барыш переходит к земельному собственнику; с
этого момента
последний извлекает проценты, хотя он и не произвел никаких затрат: арендная
плата соответственно
возрастает" (Say. Т.II, р. [142]-143).

"Вот почему земельная рента, рассматриваемая как цена, уплачиваемая за
пользование землей,
естественно оказывается наивысшей ценой, какую только способен уплачивать
арендатор при данном
состоянии земельного участка" (Smith. Т. I, р. 299) [Русский перевод, стр. 120].
"В силу этого земельная рента за пользование поверхностью земли, составляет в
большинстве случаев
одну треть совокупного продукта и обычно является величиной постоянной, не
зависящей от случайных
колебаний [V] урожая" (Smith. Т.I, р. 351) [Русский перевод, стр. 137). "Эта
рента редко бывает меньше
одной четверти совокупного продукта" (ibid., t. II, р. 378) [Русский перевод,
стр. 268].
Земельная рента может выплачиваться не со всех товаров. Так, например, за камни
в
некоторых местностях земельной ренты не платят.
"Продукты земли, как правило, доставляются на рынок в таком количестве, чтобы их
обычная цена была
достаточна для возмещения капитала, затраченного на их транспортировку, и для
получения обычной
прибыли. Если обычная цена превышает эту норму, то избыток ее идет на земельную
ренту. Если же
цены хватает лишь на возмещение затрат капитала, товар можно, конечно, доставить
на рынок, но на
уплату земельной ренты землевладельцу ничего не остается. Будет ли цена более
чем достаточной для
покрытия всех издержек производства, это зависит от спроса" (Smith. Т.I, р. 302303)
[Русский перевод,
стр. 121].
"Земельная рента входит в состав цены товаров совершенно другим способом, чем
заработная
плата и прибыль на капитал. Высокий или низкий уровень заработной платы и
прибыли,
является причиной высокой или низкой цены товаров, а высокий или низкий уровень
земельной ренты
является результатом этой цены" (Smith. Т.I, р. 303-[304]) [Русский перевод,
стр. 121].
К числу тех продуктов, которые всегда приносят земельную ренту, принадлежат
предметы питания.
"Так как люди, как и все животные, размножаются в соответствии с наличием у них
средств
существования, то на предметы питания всегда имеется больший или меньший спрос.
На предметы
питания всегда можно будет купить больше или меньше [VI] труда, и всегда
найдутся охотники
выполнить какую-нибудь работу, чтобы получить предметы питания. Правда,
вследствие того, что
иногда за труд приходится выплачивать высокую заработную плату, количество
труда, которое можно
получить в обмен на определенное количество предметов питания, не всегда
равняется тому
количеству труда, содержание которого может быть обеспечено при наиболее
экономном их
расходовании. Однако на предметы питания всегда можно приобрести количество
труда, достаточное
для содержания данного вида труда в соответствии с обычным в данной местности
уровнем его
существования. Почти при всех возможных ситуациях земля производит больше
продуктов питания, чем
требуется для прокормления всего труда, участвующего в производстве этой пищи
вплоть до доставки
ее на рынок. Избытка этой пищи всегда более чем достаточно для того, чтобы
возместить с прибылью
капитал, приводящий этот труд в движение. Таким образом, всегда остается кое-что
для выплаты ренты
земельному собственнику" (Smith. Т.I, р. 305-306) [Русский перевод, стр. 122].
"Земельная рента не
только имеет своим первоисточником продукты питания; однако если в дальнейшем и
другие продукты
земли начинают приносить ренту, этой прибавкой стоимости получатель ренты обязан
опять-таки росту
производительной силы труда, производящего пищевые продукты, являющемуся
результатом прогресса
в обработке и улучшении почвы" (Smith. Т.I, р. 345) [Русский перевод, стр. 135].
"Итак, пищевые
продукты всегда дают возможность уплаты земельной ренты" (t. I, р. 337) (Русский
перевод, стр. 132].

"Численность населения страны соответствует не тому количеству людей, которое
данная страна может
одеть и разместить в жилищах, а тому количеству, которое она может прокормить
своим продуктом"
(Smith, Т.I, р. 342) [Русский перевод, стр. 134].
"Две важнейшие человеческие потребности после питания - это потребности в одежде
и в жилище" (с
отоплением). В большинстве случаев предметы, служащие для удовлетворения этих
потребностей,
приносят земельную ренту, но это бывает не всегда обязательно (ibid., T. I, p.
[337]-338) [Русский
перевод, стр. 133]. [VI]
[VIII] Посмотрим теперь, как собственник земли эксплуатирует все выгоды
общества.
1) Земельная рента увеличивается с ростом населения [36] (Smith. Т.I, р. 335)
[Русский
перевод, стр. 132].
2) Мы слышали уже от Сэя, как увеличивается земельная рента с проведением
железных дорог
и т.д., по мере совершенствования, увеличения безопасности и расширения средств
сообщения.
3) "Всякое улучшение в условиях жизни общества имеет тенденцию прямо или
косвенно повышать
земельную ренту, увеличивать реальное богатство земельного собственника, т.е.
его способность
покупать чужой труд или его продукт... Прогресс в мелиорации и в возделывании
почвы ведет к этому
прямым путем. С возрастанием продукта необходимо возрастает и доля земельного
собственника в этом
продукте... Рост реальных цен на эти виды сырья, например рост цен на скот, тоже
ведет прямым путем к
увеличению земельной ренты, и притом в еще большей пропорции. Возрастает не
только реальная
стоимость доли земельного собственника и тем самым его реальная власть над чужим
трудом, - с
возрастанием реальной стоимости продукта необходимо возрастает также и
относительная величина
доли земельного собственника в совокупном продукте. После возрастания реальной
цены на данный
продукт производство его не требует большего труда, чем раньше, а потому для
возмещения
примененного капитала с его обычными прибылями теперь нужна меньшая доля
продукта, чем раньше.
Таким образом, остающаяся доля продукта, принадлежащая земельному собственнику,
будет, по
сравнению с совокупным продуктом, теперь гораздо больше, чем раньше" (Smith.
Т.II, р. 157-159)
[Русский перевод, стр. 193].
[IХ] Увеличение спроса на сырье и вытекающее отсюда повышение его стоимости
частично
может быть результатом роста населения и возрастания его потребностей. Но и
каждое новое
изобретение, каждое новое применение промышленностью вовсе не использовавшегося
раньше
или мало использовавшегося сырья увеличивает земельную ренту. Так, например, с
появлением железных дорог, пароходов и т.д. земельная рента с каменноугольных
копей
неимоверно возросла.
Кроме этой выгоды, извлекаемой земельным собственником из промышленности, из
открытий, из
труда, мы сейчас увидим еще и другую выгоду.
4) "Те способы повышения производительной силы труда, которые непосредственно
ведут к понижению
действительной цены промышленных изделий, косвенно приводят к повышению
действительной
земельной ренты. На изделия промышленности земельный собственник меняет именно
ту часть своего
сырого продукта, которая остается от его личного потребления, или цену этой
части. Все, что уменьшает
действительную цену продуктов промышленности, увеличивает действительную цену
продуктов
сельского хозяйства. Отныне то же количество сырого продукта будет
соответствовать уже большему
количеству продуктов промышленности, и земельный собственник получает
возможность доставлять
себе больше удобств, приобретать больше украшений и предметов роскоши" (Smith.

Т.II, р. 159)
[Русский перевод, стр. 193].
Но когда Смит на том основании, что земельный собственник эксплуатирует все
выгоды
общества, [X] заключает (T. II, р. 161) [Русский перевод, стр. 194], что интерес
земельного
собственника всегда идентичен интересу общества, то это нелепо. Согласно
политической
экономии, при господстве частной собственности заинтересованность индивидуума в
обществе
прямо противоположна заинтересованности общества в нем, подобно тому как
заинтересованность ростовщика в расточителе отнюдь не идентична интересам
расточителя.
Мы лишь мимоходом упомянем о страсти земельного собственника к монополии,
направленной
против земельной собственности зарубежных стран; отсюда ведут свое начало,
например,
хлебные законы. Точно так же мы здесь не будем говорить о средневековом
крепостничестве, о
рабстве в колониях, о нищете сельскохозяйственных рабочих в Великобритании.
Будем
придерживаться положений самой политической экономии.
1) Земельный собственник заинтересован в благосостоянии общества, гласят
положения
политической экономии; он заинтересован в росте населения, промышленной
продукции, в
умножении потребностей общества, одним словом, в росте его богатства, а этот
рост, как мы
видели из предыдущего, идентичен росту нищеты и рабства. Связь между растущей
квартирной
платой и ростом нищеты является примером заинтересованности земельного
собственника в
обществе, ибо с ростом квартирной платы увеличивается земельная рента - процент
на ту
землю, на которой стоит дом.
2) Согласно самим экономистам, интересы земельного собственника находятся во
враждебной
противоположности интересам арендатора, т.е. уже значительной части общества
[37].
[XI] 3) Так как земельный собственник может требовать от арендатора тем больше
ренты, чем
меньше заработной платы выплачивает арендатор, и так как арендатор тем больше
снижает
заработную плату, чем больше земельной ренты требует от него собственник земли,
то
интересы земельного собственника в такой же мере враждебны интересам батраков, в
какой
интересы владельца промышленного предприятия враждебны интересам его рабочих.
Интерес
земельного собственника тоже низводит заработную плату до минимума.
4) Так как реальное снижение цен на продукты промышленности увеличивает
земельную ренту,
то землевладелец прямо заинтересован в снижении заработной платы промышленных
рабочих,
в конкуренции среди капиталистов, в перепроизводстве, во всех бедствиях,
порождаемых
развитием промышленности.
5) Если, таким образом, интересы земельного собственника далеко не идентичны
интересам
общества и находятся во враждебной противоположности интересам арендаторов,
батраков,
промышленных рабочих и капиталистов, то, с другой стороны, интересы одного
земельного
собственника отнюдь не идентичны интересам другого земельного собственника -
вследствие
конкуренции, которую мы теперь и рассмотрим.
Уже в самом общем виде взаимоотношение между крупной земельной собственностью и
мелкой
таково же, как взаимоотношение между крупным и мелким капиталом. Но к этому
присоединяются еще особые обстоятельства, безусловно вызывающие накопление
крупной
земельной собственности и поглощение ею мелкой.
[XII] 1) Нигде относительное количество рабочих и орудий труда не уменьшается с
увеличением
размеров предприятия так сильно, как в земледелии. Точно так же нигде
возможность
всесторонней эксплуатации, экономия на сокращении издержек производства и
искусное
разделение труда не возрастают - с увеличением размеров предприятия - так
сильно, как в
земледелии. Как бы мал ни был земельный участок, количество орудий труда,
необходимых для
его обработки, вроде плуга, пилы и т.д., наталкивается на известную границу,
дальше которой
оно уменьшаться уже не может, тогда как размеры земельного владения могут
уменьшаться
значительно ниже этой границы.

2) Крупный земельный собственник присваивает процент на капитал, вложенный
арендатором в
дело улучшения почвы. Мелкий земельный собственник вынужден вкладывать в это
дело свой
собственный капитал. Для него вся эта прибыль, стало быть, отпадает.
3) Если каждое общественное усовершенствование идет на пользу крупной земельной
собственности, то мелкой оно вредит, так как оно всегда требует от нее все
большего
количества наличных денег.
4) При рассмотрении этой конкуренции надо остановиться еще на двух важных
законах:
?) Рента с земельных участков, возделываемых для производства продуктов питания,
регулирует ренту большей части других возделываемых земель (Smith. Т.I, р. 331)
(Русский
перевод, стр. 130).
Такие средства пропитания, как скот и т.д., может производить в конце концов
только крупное
земельное владение. Следовательно, оно регулирует ренту с прочих земель и может
снижать ее
до минимума.
В этих случаях мелкий земельный собственник, который сам работает па своем
земельном
участке, оказывается по отношению к крупному земельному собственнику в таком же
положении, как ремесленник, имеющий собственный инструмент, по отношению к
фабриканту. Мелкий земельный собственник становится просто орудием труда. [XVI]
Для
мелкого земельного собственника земельная рента совершенно исчезает, ему
остается в
лучшем случае процент на его капитал и его заработная плата; ибо в результате
конкуренции
земельная рента может снизиться до того, что она будет представлять собой как
раз лишь
процент на капитал, вложенный не самим землевладельцем.
?) Кроме того, мы уже знаем, что при одинаковом плодородии и одинаково умелой
эксплуатации
земельных участков, рудников или рыболовных участков продукт пропорционален
размерам
капитала. Стало быть, победу одерживает крупная земельная собственность. Точно
так же при
равных капиталах доход пропорционален степени плодородия земли. Следовательно,
при
равных капиталах победа на стороне собственника более плодородных земельных
участков.
?) "Относительно какого-нибудь рудника можно вообще говорить богат он или беден
в зависимости от
того, является ли количество минерала, извлекаемого из него посредством
применения определенного
количества труда, большим или меньшим, чем то количество минерала, которое при
затрате такого же
труда можно извлечь из большинства других рудников того же рода" (Smith. Т.I, р.
345-346) [Русский
перевод, стр. 135]. "Цена продукции наиболее богатой шахты регулирует цену угля
для всех других шахт,
расположенных по соседству. Земельный собственник и предприниматель оба считают
- один, что его
рента будет выше, другой, что его прибыль возрастет, если они будут продавать
продукт по цене более
низкой, чем их соседи. В этом случае и соседи вынуждены продавать свою продукцию
по той же цене,
хотя они менее способны это делать и хотя эта цена продолжает понижаться и порой
не оставляет им ни
ренты, ни прибыли. Некоторые шахты в результате этого совсем забрасываются,
другие не приносят уже
никакой ренты и в дальнейшем могут эксплуатироваться только самим собственником
земли" (Smith.
Т.I, р. 350) [Русский перевод, стр. 137]. "После открытия перуанских рудников
большинство серебряных
рудников в Европе было заброшено... То же самое произошло с рудниками Кубы и
Сан-Домииго и даже
со старыми рудниками в Перу после открытия рудников в Потоси" (t. I, p. 353)
[Русский перевод, стр. 138].
То, что Смит говорит здесь о рудниках, в большей или меньшей степени применимо к
земельной
собственности вообще.
?) "Следует заметить, что обычная рыночная цена на землю всегда зависит от
обычной рыночной нормы
процента... Если бы земельная рента упала значительно ниже денежного процента,
то никто не стал бы
покупать земельные участки, что в скором времени вызвало бы снижение рыночных
цеп на землю. И
наоборот, если бы преимущества земельной ренты более чем компенсировали
нормальную разницу
между уровнем денежного процента и уровнем земельной ренты, то все бросились бы
покупать землю,
что опять-таки в скором времени восстановило бы ее обычную рыночную цену"
(Smith. Т.II, р. 367-368)
[Русский перевод, стр. 263-264].

Из этого взаимоотношения между земельной рентой и денежным процентом следует,
что
земельная рента должна неуклонно падать, так что в конце концов на земельную
ренту могут
жить только самые богатые люди. Следовательно, конкуренция среди земельных
собственников, не сдающих своих земель в аренду, непрерывно возрастает.
Разорение одной
части этих земельных собственников. Новая концентрация крупной земельной
собственности.
[XVII] Эта конкуренция ведет, далее, к тому, что значительная часть земельной
собственности
попадает в руки капиталистов и капиталисты таким образом становятся вместе с тем
и
земельными собственниками, точно так же как и вообще менее крупные земельные
собственники существуют теперь уже только в качестве капиталистов. Наряду с этим
некоторая
часть крупных земельных собственников становится в то же время промышленниками.
Таким образом, конечным результатом является уничтожение различия между
капиталистом и
земельным собственником, так что в общем и целом остается уже только два класса
населения:
рабочий класс и класс капиталистов. Это вовлечение: земельной собственности в
торговый
оборот, превращение земельной собственности в товар означает окончательное
падение:
старой аристократии и окончательное утверждение денежной аристократии.
1) Сентиментальные слезы, которые по этому поводу проливает романтика [38], нам
чужды. Она
постоянно смешивает два момента: гнусность, заключающуюся в торгашеских
махинациях [39] с землей, и то вполне рациональное, в пределах частной
собственности
необходимое и желательное последствие, которое заключено в торгашеских
махинациях
с частной собственностью на землю. Во-первых, феодальная земельная собственность
уже по самому существу своему есть результат торгашеских махинаций с землей,
превращение
ее в землю, отчужденную от человека и вследствие этого противостоящую ему, в
образе тех
или иных немногих крупных господ.
Уже феодальное землевладение заключает в себе господство земли над людьми как
власть
какой-то чуждой силы. Крепостной есть придаток земли. Точно так же и владелец
майората,
первородный сын, принадлежит земле. Она его наследует. Вообще господство частной
собственности начинается с землевладения; землевладение является ее основой. Но
при
феодальном землевладении владелец по крайней мере с виду кажется королем
земельного
владения. Вместе с тем там еще существует видимость более интимного отношения
между
владельцем и землей, чем узы просто вещественного богатства. Земельный участок
индивидуализируется вместе со своим хозяином, имеет его титул, баронский или
графский, его
привилегии, его юрисдикцию, его политическое положение и т.д. Земельный участок
является
как бы неорганическим телом своего хозяина. Отсюда поговорка nulle terre sans
maitre,* в
которой нашло свое выражение срастание господского величия с земельным
владением. Точно
так же и господство земельной собственности не выступает здесь непосредственно
как
господство голого капитала. Те, кто принадлежит к этой земельной собственности,
относятся к
ней скорее как к своему отечеству. Это - национализм весьма ограниченного
характера.
* нет земли без господина. - Ред.
[XVIII] Точно так же феодальная земельная собственность дает имя своему
владельцу, как
королевство дает имя своему королю. Его семейная генеалогия, история его дома и
т.д. - все
это индивидуализирует для него его земельную собственность, превращает ее
форменным
образом в его дом, персонифицирует ее. Точно так же и те, кто обрабатывает его
земельное
владение, находятся не в положении наемных поденщиков, а частью сами, как
крепостные,
являются его собственностью, частью же состоят к нему в отношениях почитания,
подданства и
определенных повинностей. Позиция землевладельца по отношению к ним является
поэтому
позицией непосредственно политической и имеет вместе с тем некоторую
эмоциональную
сторону. Нравы, характер и т.д. меняются от одного земельного участка к другому;
они как бы
срослись с клочком земли, тогда как позднее человека связывает с земельным
участком только
его кошелек, а не его характер, не его индивидуальность. И, наконец, феодальный
землевладелец не стремится извлекать из своего земельного владения максимально
возможную выгоду. Напротив, он потребляет то, что там имеется, а заботу о
добывании новых
средств он спокойно предоставляет крепостным и арендаторам. Таково отношение
дворянства к земельному владению, окружающее хозяина земли некоторым
романтическим
ореолом.

Необходимо, чтобы эта видимость исчезла, чтобы земельная собственность, этот
корень
частной собственности, была целиком вовлечена в движение частной собственности и
стала
товаром; чтобы господство собственника выступило как чистое господство частной
собственности, капитала, вне всякой политической окраски; чтобы взаимоотношение
между
собственником и работником свелось к экономическому отношению эксплуататора и
эксплуатируемого; чтобы всякое персональное взаимоотношение между собственником
и его
собственностью прекратилось и чтобы эта собственность стала лишь вещественным,
материальным богатством; чтобы место почетного брачного союза с землей занял
брак по
расчету и чтобы земля, точно так же как и человек, опустилась на уровень
торгашеской
стоимости. Необходимо, чтобы то, что составляет корень земельной собственности,
- грязное
своекорыстие, - выступило также и в своей циничной форме. Необходимо, чтобы
неподвижная
монополия превратилась в подвижную и беспокойную монополию, в конкуренцию, а
праздное
наслаждение плодами чужого кровавого пота - в активную торговлю ими. II,
наконец,
необходимо, чтобы в процессе этой конкуренции земельная собственность в образе
капитала
продемонстрировала свое господство как над рабочим классом, так и над самими
собственниками, разоряемыми или возносимыми выше согласно законам движения
капитала.
Тем самым место средневековой поговорки nulle terre sans seigneur* занимает
поговорка нового
времени l'argent n'a pas de maitre,** ярко выражающая господство мертвой материи
над
людьми.
* нет земли без сеньора. - Ред.
** деньги не имеют господина. - Ред.
[XIX] 2) Что касается спора о делимости или неделимости земельных владений, то
надо
заметить следующее:
Раздел земельных владений есть отрицание крупной монополии земельной
собственности; он ее устраняет, но лишь посредством придания этой монополии
всеобщего
характера. Основу монополии - частную собственность - раздел земельных владений
не
устраняет. Он посягает на данную форму существования, а не на сущность
монополии. В
результате этого раздел земельных владений становится жертвой законов частной
собственности. Дело в том, что раздел земельных владений соответствует движению
конкуренции в сфере промышленности. Кроме экономических невыгод от раздела
орудий и от
распыления труда (надо отличать это от разделения труда: работа здесь не
разделяется между
многими, а одна и та же работа выполняется каждым изолированно, т. е. имеет
место
многократное повторение одной и той же работы), этот раздел, как и
вышеупомянутая
конкуренция, опять-таки неизбежно превращается в накопление и концентрацию.
Поэтому там, где имеет место раздел земельных владений, не остается ничего
иного, как либо
вернуться к монополии в еще более отвратительном виде, либо подвергнуть
отрицанию,
упразднить самый раздел земельных владений. Но это уже не возврат к феодальному
землевладению, а устранение частной собственности на землю вообще. Первое
уничтожение
монополии всегда равносильно приданию ей всеобщего характера, расширению рамок
ее
существования. Устранение монополии, достигшей своей наиболее широкой и
всеобъемлющей
формы существования, равносильно ее полному уничтожению. Ассоциация, в
применении к
земле, использует выгоды крупного землевладения в экономическом отношении и
впервые
реализует первоначальную тенденцию раздела - равенство. Точно так же ассоциация
восстанавливает разумным путем, а не посредством крепостничества, барства и
нелепой
собственнической мистики, эмоциональное отношение человека к земле: земля
перестает быть
объектом торгашества и благодаря свободному труду" и свободному наслаждению
опять
становится подлинным, личным достоянием человека. Большое преимущество раздела
земельных владений заключается в том, что здесь масса, которая не может больше
решиться
на крепостную кабалу, гибнет от собственности иначе, чем в промышленности.

Что касается крупного землевладения, то его защитники всегда софистически
отождествляли
экономические выгоды крупного земледелия с крупной земельной собственностью, как
будто не
видно, что эти выгоды как раз только с отменой [этой] собственности [XX]
получают, с одной
стороны, наибольший простор, а с другой стороны, впервые оказываются социальнополезными.
Точно так же эти защитники крупной земельной собственности нападали на
торгашеский дух
мелкого землевладения, как будто крупное землевладение, даже уже в его
феодальной форме,
не заключало в себе торгашества в скрытом виде. Не говоря уже о современной
английской
форме земельной собственности, где феодализм землевладельца переплетается с
торгашеским духом и промышленным предпринимательством арендатора.
Подобно тому как крупная земельная собственность может в свою очередь бросить
упрек
разделу земельных владений в монополии, потому что этот раздел базируется на
монополии
частной собственности, точно так же и раздел земельных владений может бросить
крупному
землевладению упрек в разделе, потому что и здесь господствует раздел, только в
неподвижной, замороженной форме. Вообще частная собственность покоится на
разделе.
Впрочем подобно тому как раздел земельных владений приводит снова к крупному
землевладению капиталистического типа, так и феодальная земельная собственность,
как бы
она ни изворачивалась, неизбежно должна подвергнуться разделу или, по крайней
мере,
попасть в руки капиталистов.
Это происходит потому, что крупная земельная собственность, как это мы видим в
Англии,
толкает подавляющее большинство населения в объятия промышленности и низводит
своих
собственных рабочих на ступень полной нищеты. Таким образом, она порождает и
увеличивает
могущество своего врага - капитала, промышленности, отбрасывая на его сторону
бедноту и
всю деятельность в стране. Крупная земельная собственность делает большинство
населения
страны промышленным и поэтому превращает его в противника крупной земельной
собственности. Если промышленность достигла высокой степени могущества, как мы
это видим
теперь в Англии, то она шаг за шагом выбивает из рук крупной земельной
собственности ее
монополию по отношению к зарубежным странам и вынуждает ее конкурировать с
зарубежными
землевладельцами. Дело в том, что при господстве промышленности земельная
собственность
могла обеспечивать себе свое феодальное величие только посредством монополии по
отношению к зарубежным странам, защищая себя таким путем от общих законов
торговли,
противоречащих ее феодальной сущности. Будучи втянута в орбиту конкуренции,
земельная
собственность следует законам конкуренции, как и любой другой товар, подчиненный
конкуренции. Она в такой же мере теряет устойчивость, то сокращается, то
увеличивается,
переходит из рук в руки, и никакое законодательство не может уже удержать ее в
немногих
предопределенных к тому руках [XXI]. Непосредственным результатом является ее
распыление
по многим владельцам и во всяком случае - подчинение власти промышленного
капитала.
И, наконец, такое крупное землевладение, которое насильственно сохраняется и
которое рядом
с собой породило могучую промышленность, приводит к кризису еще скорее, чем
такой раздел
земельных владений, при котором промышленность по своей силе остается все еще на
втором
месте.
Крупное землевладение, как мы это видим в Англии, уже утратило свой феодальный
характер и
приобрело характер предпринимательский, поскольку оно стремится делать возможно
больше
денег. Оно приносит собственнику максимально возможную земельную ренту, а
арендатору -
максимально возможную прибыль на его капитал. В результате этого заработная
плата
сельскохозяйственных рабочих уже доведена до минимума, а класс арендаторов
представляет
уже внутри землевладения силу промышленности и капитала. Вследствие конкуренции
с
заграницей земельная рента в большинстве случаев перестает быть таким доходом,
который
сам по себе достаточно обеспечивал бы землевладельца. Значительная часть
земельных
собственников вынуждена занять место арендаторов, а эти последние частично
опускаются в
ряды пролетариата. С другой стороны, многие арендаторы завладевают земельной
собственностью; это происходит потому, что крупные собственники, спокойно
получающие спои
доходы, по большей части предаются расточительству и, как правило, непригодны
для
руководства земледелием в крупном масштабе: у них обычно нет ни капитала, ни
способности
эксплуатировать землю. Таким образом, часть их тоже совершенно разоряется. И,
наконец,
сведенную до минимума заработную плату приходится снижать еще больше, чтобы
можно было
выдержать новую конкуренцию. А это неизбежно ведет к революции.

Земельная собственность должна была развиваться и тем и другим путем, чтобы в
том и другом
случае прийти к своей неизбежной гибели, подобно тому как промышленность и в
форме
монополии и в форме конкуренции должна была прийти к разорению, чтобы научиться
верить в
человека. [XXI]
[ ОТЧУЖДЕННЫЙ ТРУД ]
[XXII] Мы исходили из предпосылок политической экономии. Мы приняли ее язык и ее
законы.
Мы предположили как данное частную собственность, отделение друг от друга труда,
капитала
и земли, а также заработной платы, прибыли на капитал и земельной ренты; далее,
разделение
труда, конкуренцию, понятие меновой стоимости и т.д. На основе самой
политической экономии,
пользуясь ее собственными словами, мы показали, что рабочий низведен до
положения товара,
притом самого жалкого, что нищета рабочего находится в прямом* отношении к мощи
и
размерам его продукции, что необходимым результатом конкуренции является
накопление
капитала в руках немногих, т.е. еще более страшное восстановление монополии, и
что в конце
концов исчезает различие между капиталистом и земельным рантье, между
хлебопашцем и
промышленным рабочим, и все общество неизбежно распадается на два класса -
собственников и лишенных собственности рабочих.
* В оригинале описка: обратном. - Ред.
Политическая экономия исходит из факта частной собственности. Объяснения ее она
нам не
дает. Материальный процесс, проделываемый в действительности частной
собственностью,
она укладывает в общие, абстрактные формулы, которые и приобретают для нее затем
значение законов. Эти законы она не осмысливает, т.е. не показывает, как они
вытекают из
самого существа частной собственности. Политическая экономия не дает нам ключа к
пониманию основы и причины отделения труда от капитала и капитала от земли. Так,
например,
когда она определяет взаимоотношение между заработной платой и прибылью на
капитал, то
последней причиной является для нее интерес капиталистов; иными словами, она
предполагает
как данное то, что должно быть установлено в результате анализа. Точно так же
всюду
вклинивается конкуренция. Объяснение для нее ищут во внешних обстоятельствах.
При этом
политическая экономия ничего не говорит нам о том, в какой мере эти внешние, с
виду
случайные обстоятельства являются лишь выражением некоторого необходимого
развития. Мы
видели, что самый обмен представляется ей случайным фактом. Единственными
маховыми
колесами, которые пускает в ход политэконом, являются корыстолюбие и война между
корыстолюбцами - конкуренция.
Именно вследствие непонимания политической экономией взаимосвязи изучаемого ею
движения
можно было, например, учение о конкуренции противопоставлять учению о монополии,
учение о
свободе промыслов - учению о корпорации, учение о разделе земельных владений -
учению о
крупной земельной собственности, ибо конкуренция, свобода промыслов, раздел
земельных
владений мыслились и изображались только как случайные, преднамеренные,
насильственные,
а не как необходимые, неизбежные, естественные следствия монополии, корпорации и
феодальной собственности.
Итак, нам предстоит теперь осмыслить существенную взаимосвязь между частной
собственностью, корыстолюбием, отделением друг от друга труда, капитала и
земельной
собственности, между обменом и конкуренцией, между стоимостью человека и его
обесценением, между монополией и конкуренцией и т.д., между всем этим
отчуждением и
денежной системой.

Мы не последуем примеру политэконома, который, желая что-либо объяснить,
переносится в
вымышленное им первобытное состояние. Такое первобытное состояние ничего не
объясняет.
Ссылаясь на первобытное состояние, политэконом только отодвигает вопрос в серую
туманную
даль. Он предполагает в форме факта, события то, что он должен дедуцировать, а
именно -
необходимое взаимоотношение между двумя вещами, например, между разделением
труда и
обменом. Таким же образом теолог объясняет происхождение зла грехопадением, т.е.
он
предполагает как факт, в форме исторического события, то, что он должен
объяснить.
Мы берем отправным пунктом современный экономический факт:
Рабочий становится тем беднее, чем больше богатства он производит, чем больше
растут мощь
и размеры его продукции [40]. Рабочий становится тем более дешевым товаром, чем
больше
товаров он создает. В прямом соответствии с ростом стоимости, мира вещей растет
обесценение человеческого тира. Труд производит не только товары: он производит
самого
себя и рабочего как товар, притом в той самой пропорции, в которой он производит
вообще
товары.
Этот факт выражает лишь следующее: предмет, производимый трудом, его продукт,
противостоит труду как некое чуждое существо, как сила, не зависящая от
производителя. Продукт труда есть труд, закрепленный в некотором предмете,
овеществленный
в нем, это есть опредмечивание труда. Осуществление труда есть его
опредмечивание.
При тех порядках, которые предполагаются политической экономией, это
осуществление труда,
это его претворение в действительность выступает как выключение рабочего из
действительности, опредмечивание выступает как утрата предмета и закабаление
предметом, освоение предмета - как отчуждение [41].
Осуществление труда выступает как выключение из действительности до такой
степени, что
рабочий выключается из действительности вплоть до голодной смерти.
Опредмечивание
выступает как утрата предмета до такой степени, что у рабочего отнимают самые
необходимые
предметы, необходимые не только для жизни, но и для работы. Да и сама работа
становится
таким предметом, овладеть которым он может лишь с величайшим напряжением своих
сил и с
самыми нерегулярными перерывами. Освоение предмета выступает как отчуждение до
такой
степени, что чем больше предметов рабочий производит, тем меньшим количеством их
он может
владеть и тем сильнее он подпадает под власть своего продукта, капитала.
Все эти следствия уже заключены в том определении, что рабочий относится к
продукту
своего труда как к чужому предмету. Ибо при такой предпосылке ясно: чем больше
рабочий выматывает себя на работе, тем могущественнее становится чужой для него
предметный мир, создаваемый им самим против самого себя, тем беднее становится
он сам, его
внутренний мир, тем меньшее имущество ему принадлежит. Точно так же обстоит дело
и в
религии. Чем больше вкладывает человек в бога, тем меньше остается в нем самом
[42].
Рабочий вкладывает в предмет свою жизнь, но отныне эта жизнь принадлежит уже не
ему, а
предмету. Таким образом, чем больше эта его деятельность, тем беспредметнее
рабочий. Что
отошло в продукт его труда, того уже нет у него самого. Поэтому, чем больше этот
продукт, тем
меньше он сам. Отчуждение рабочего в его продукте имеет не только то значение,
что его
труд становится предметом, приобретает внешнее существование, но еще и то
значение, что
его труд существует вне его, независимо от него, как нечто чужое для него, и что
этот труд
становится противостоящей ему самостоятельной силой; что жизнь, сообщенная им
предмету,
выступает против него как враждебная и чуждая.

[XXIII] Рассмотрим теперь подробнее опредмечивание, производство продукта
рабочим, и в
этом опредмечивании отчуждение, утрату предмета, т.е. произведенного рабочим
продукта.
Рабочий ничего не может создать без природы, без внешнего чувственного мира. Это
- тот материал, на котором осуществляется его труд, в котором развертывается его
трудовая
деятельность, из которого и с помощью которого труд производит свои продукты.
Но подобно тому как природа дает труду средства к жизни в том смысле, что без
предметов, к которым труд прилагается, невозможна жизнь труда, так, с другой
стороны,
природа же доставляет средства к жизни и в более узком смысле, т.е. средства
физического существования самого рабочего.
Таким образом, чем больше рабочий с помощью своего труда осваивает внешний мир,
чувственную природу, тем в большей мере лишает он себя средств к жизни в двояком
смысле: во-первых, чувственный внешний мир все больше и больше перестает быть
таким
предметом, который неотъемлемо принадлежал бы его труду, перестает быть
жизненным
средством его труда; во-вторых, этот внешний мир все в большей мере перестает
давать
для него средства к жизни в непосредственном смысле - средства физического
существования рабочего.
Итак, рабочий становится рабом своего предмета в двояком отношении: во-первых,
он получает
предмет для труда, т.е. работу, и, во-вторых, он получает средства
существования. Только этот предмет дает ему, стало быть, возможность
существовать, вопервых,
как рабочему и, во-вторых, как физическому субъекту. Венец этого рабства
в
том, что он уже только в качестве рабочего может поддерживать свое существование
как
физического субъекта и что он является рабочим уже только в качестве физического
субъекта.
(Согласно законам политической экономии, отчуждение рабочего в его предмете
выражается в
том, что чем больше рабочий производит, тем меньше он может потреблять; чем
больше
ценностей он создает, тем больше сам он обесценивается и лишается достоинства;
чем лучше
оформлен его продукт, тем более изуродован рабочий; чем культурнее созданная им
вещь, тем
более похож на варвара он сам; чем могущественнее труд, тем немощнее рабочий;
чем
замысловатее выполняемая им работа, тем большему умственному опустошению и тем
большему закабалению природой подвергается сам рабочий.)
Политическая экономия замалчивает отчуждение в самом существе труда
тем, что она не подвергает рассмотрению непосредственное отношение
между рабочим (трудом) и производимым им продуктом. Конечно, труд производит
чудесные вещи для богачей, но он же производит обнищание рабочего. Он, создает
дворцы, но
также и трущобы для рабочих. Он творит красоту, но также и уродует рабочего. Он
заменяет
ручной труд машиной, но при этом отбрасывает часть рабочих назад к варварскому
труду, а
другую часть рабочих превращает в машину. Он производит ум, но также и
слабоумие,
кретинизм как удел рабочих.
Непосредственное отношение труда к его продуктам есть отношение
рабочего к предметам его производства. Отношение имущего к предметам
производства и к самому производству есть лишь следствие этого первого отношения
и
подтверждает его. Эту другую сторону вопроса мы рассмотрим позже.
Итак, когда мы спрашиваем, какова сущность трудовых отношений, то мы спрашиваем
об
отношении рабочего к производству.
До сих пор мы рассматривали отчуждение рабочего лишь с одной стороны, а именно
со стороны
его отношения к предметам своего труда. Но отчуждение проявляется не только в
конечном результате, но и в самом акте производства, в самой производственной
деятельности. Мог ли бы рабочий, противостоять продукту своей деятельности как
чему-то
чуждому, если бы он не отчуждался от себя в самом акте производства? Ведь
продукт есть
лишь итог деятельности, производства. Следовательно, если продукт труда есть
отчуждение,
то и само производство должно быть деятельным отчуждением, отчуждением
деятельности,
деятельностью отчуждения. В отчуждении предмета труда только подытоживается
отчуждение
в деятельности самого труда.

В чем же заключается отчуждение труда?
Во-первых, в том, что труд является для рабочего чем-то внешним, не
принадлежащим к его
сущности; в том, что он в своем труде не утверждает себя, а отрицает, чувствует
себя не
счастливым, а несчастным, не развивает свободно свою физическую и духовную
энергию, а
изнуряет свою физическую природу и разрушает свои духовные силы. Поэтому рабочий
только
вне труда чувствует себя самим собой, а в процессе труда он чувствует себя
оторванным от
самого себя. У себя он тогда, когда он не работает; а когда он работает, он уже
не у себя. В
силу этого труд его не добровольный, а вынужденный; это - принудительный труд.
Это не
удовлетворение потребности в труде, а только средство для удовлетворения всяких
других
потребностей, но не потребности в труде. Отчужденность труда ясно сказывается в
том, что,
как только прекращается физическое или иное принуждение к труду, от труда бегут,
как от
чумы. Внешний труд, труд, в процессе которого человек себя отчуждает, есть
принесение себя
в жертву, самоистязание. И, наконец, внешний характер труда проявляется для
рабочего в том,
что этот труд принадлежит не ему, а другому, и сам он в процессе труда
принадлежит не себе, а
другому. Подобно тому как в религии самодеятельность человеческой фантазии,
человеческого
мозга и человеческого сердца воздействует на индивидуума независимо отчего
самого, т.е. в
качестве какой-то чужой деятельности, божественной или дьявольской, так и
деятельность
рабочего не есть его самодеятельность [43]. Она принадлежит другому, она есть
утрата
рабочим самого себя.
В результате получается такое положение, что человек (рабочий) чувствует себя
свободно
действующим только при выполнении своих животных функций - при еде, питье, в
половом акте,
в лучшем случае еще расположась у себя в жилище, украшая себя и т.д., - а в
своих
человеческих функциях он чувствует себя только лишь животным. То, что присуще
животному,
становится уделом человека, а человеческое превращается в то, что присуще
животному?
Правда, еда, питье, половой акт и т.д. тоже суть подлинно человеческие функции.
Но в
абстракции, отрывающей их от круга прочей человеческой деятельности и
превращающей их в
последние и единственные конечные цели, они носят животный характер.
Мы рассмотрели акт отчуждения практической человеческой деятельности, труда, с
двух
сторон. Во-первых, отношение рабочего к продукту труда, как к предмету чуждому и
над
ним властвующему. Это отношение есть вместе с тем отношение к чувственному
внешнему
миру, к предметам природы, как к миру чуждому, ему враждебно противостоящему.
Во-вторых,
отношение труда к акту производства в самом процессе труда. Это отношение есть
отношение рабочего к его собственной деятельности, как к чему-то чуждому, ему не
принадлежащему. Деятельность выступает здесь как страдание, сила - как бессилие,
зачатие -
как оскопление, собственная физическая и духовная энергия рабочего, его личная
жизнь (ибо
что такое жизнь, если она не есть деятельность?) - как повернутая против него
самого, от него
не зависящая, ему не принадлежащая деятельность. Это есть самоотчуждение, тогда
как
выше речь шла об отчуждении вещи.
[XXIV] Теперь нам предстоит на основании двух данных определений отчужденного
труда
вывести еще третье его определение.
Человек есть существо родовое, не только в том смысле, что и практически и
теоретически он
делает своим предметом род - как свой собственный, так и прочих вещей, но и в
том смысле - и
это есть лишь другое выражение того же самого, - что он относится к самому себе
как к
наличному живому роду, относится к самому себе как к существу универсальному и
потому
свободному [44].

Родовая жизнь как у человека, так и у животного физически состоит в том, что
человек (как и
животное) живет неорганической природой, и чем универсальнее человек по
сравнению с
животным, тем универсальнее сфера той неорганической природы, которой он живет.
Подобно
тому как в теоретическом отношении растения, животные, камни, воздух, свет и
т.д. являются
частью человеческого сознания, отчасти в качестве объектов естествознания,
отчасти в
качестве объектов искусства, являются его духовной неорганической природой,
духовной
пищей, которую он предварительно должен приготовить, чтобы ее можно было вкусить
и
переварить, - так и в практическом отношении они составляют часть человеческой
жизни и
человеческой деятельности. Физически человек живет только этими продуктами
природы, будь
то в форме пищи, отопления, одежды, жилища и т.д. Практически универсальность
человека
проявляется именно в той универсальности, которая всю природу превращает в его
неорганическое тело, поскольку она служит, во-первых, непосредственным жизненным
средством для человека, а во-вторых, материей, предметом и орудием его
жизнедеятельности.
Природа есть неорганическое тело человека, а именно - природа в той мере, в
какой сама
она не есть человеческое тело. Человек живет природой. Это значит, что природа
есть его
тело, с которым человек должен оставаться в процессе постоянного общения, чтобы
не
умереть. Что физическая и духовная жизнь человека неразрывно связана с природой,
означает
не что иное, как то, что природа неразрывно связана с самой собой, ибо человек
есть часть
природы.
Отчужденный труд человека, отчуждая от него 1) природу, 2) его самого, его
собственную
деятельную функцию, его жизнедеятельность, тем самым отчуждает от человека род:
он
превращает для человека родовую жизнь в средство для поддержания индивидуальной
жизни. Во-первых, он отчуждает родовую жизнь и индивидуальную жизнь, а вовторых,
делает
индивидуальную жизнь, взятую в ее абстрактной форме, целью родовой жизни, тоже в
ее
абстрактной и отчужденной форме [45].
Дело в том, что, во-первых, сам труд, сама жизнедеятельность, сама
производственная жизнь оказываются для человека лишь средством для
удовлетворения одной его потребности, потребности в сохранении физического
существования.
А производственная жизнь и есть родовая жизнь. Это есть жизнь, порождающая
жизнь. В
характере жизнедеятельности заключается весь характер данного вида, его родовой
характер,
а свободная сознательная деятельность как раз и составляет родовой характер
человека.
Сама жизнь оказывается лишь средством к жизни.
Животное непосредственно тождественно со своей жизнедеятельностью. Оно не
отличает себя
от своей жизнедеятельности. Оно есть эта жизнедеятельность. Человек же делает
самое свою жизнедеятельность предметом своей воли и своего сознания. Его
жизнедеятельность - сознательная. Это не есть такая определенность, с которой он
непосредственно сливается воедино. Сознательная жизнедеятельность
непосредственно
отличает человека от животной жизнедеятельности. Именно лишь в силу этого он
есть родовое
существо. Или можно сказать еще так: он есть сознательное существо, т.е. его
собственная
жизнь является для него предметом именно лишь потому, что он есть родовое
существо.
Только в силу этого его деятельность есть свободная деятельность. Отчужденный
труд
переворачивает это отношение таким образом, что человек именно потому, что он
есть
существо сознательное, превращает свою жизнедеятельность, свою сущность только
лишь
в средство для поддержания своего существования.

Практическое созидание предметного мира, переработка неорганической природы есть
самоутверждение человека как сознательного - родового существа, т.е. такого
существа,
которое относится к роду как к своей собственной сущности, или к самому себе как
к родовому
существу. Животное, правда, тоже производит. Оно строит себе гнездо или жилище,
как это
делают пчела, бобр, муравей и т.д. Но животное производит лишь то, в чем
непосредственно
нуждается оно само или его детеныш; оно производит односторонне, тогда как
человек
производит универсально: оно производит лишь под властью непосредственной
физической
потребности, между тем как человек производит даже будучи свободен от физической
потребности, и в истинном смысле слова только тогда и производит, когда он
свободен от нее;
животное производит только самого себя, тогда как человек воспроизводит всю
природу;
продукт животного непосредственным образом связан с его физическим организмом,
тогда как
человек свободно противостоит своему продукту. Животное строит только сообразно
мерке и
потребности того вида, к которому оно принадлежит, тогда как человек умеет
производить по
меркам любого вида и всюду он умеет прилагать к предмету присущую мерку; в силу
этого
человек строит также и по законам красоты.
Поэтому именно в переработке предметного мира человек впервые действительно
утверждает
себя как родовое существо. Это производство есть его деятельная родовая жизнь.
Благодаря этому производству природа оказывается его произведением и его
действительностью. Предмет труда есть поэтому опредмечивание родовой жизни,
человека: человек удваивает себя уже не только интеллектуально, как это имеет
место в
сознании, но и реально, деятельно, и созерцает самого себя в созданном им мире.
Поэтому
отчужденный труд отнимая у человека предмет его производства, тем самым отнимает
у него
его родовую жизнь, его действительную родовую предметность, а то преимущество,
которое
человек имеет перед животным, превращает для него в нечто отрицательное,
поскольку у
человека отбирают его неорганическое тело, природу.
Подобным же образом отчужденный труд, принижая самодеятельность, свободную
деятельность до степени простого средства, тем самым превращает родовую жизнь
человека в
средство для поддержания его физического существования.
Присущее человеку сознание его родовой сущности видоизменяется, стало быть,
вследствие
отчуждения так, что родовая жизнь становится для него средством.
Таким образом, отчуждение труда приводит к следующим результатам:
3) Родовая сущность человека - как природа, так и его духовное родовое достояние
-
превращается в чуждую ему сущность, в средство для поддержания его
индивидуального существования. Отчужденный труд отчуждает от человека его
собственное тело, как и природу вне его, как и его духовную сущность, его
человеческую
сущность.
4) Непосредственным следствием того, что человек отчужден от продукта своего
труда, от
своей жизнедеятельности, от своей родовой сущности, является отчуждение человека
от
человека. Когда человек противостоит самому себе, то ему противостоит другой
человек.
То, что можно сказать об отношении человека к своему труду, к продукту своего
труда и к
самому себе, то же можно сказать и об отношении человека к другому человеку, а
также к труду
и к предмету труда другого человека.
Вообще положение о том, что от человека отчуждена его родовая сущность,
означает, что один
человек отчужден от другого и каждый из них отчужден от человеческой сущности.
Отчуждение человека, вообще любое отношение, в котором человек находится к
самому себе,
реализуется, выявляется лишь в отношениях человека к другим людям.

Следовательно, в условиях отчужденного труда каждый человек рассматривает
другого,
руководствуясь масштабом и отношением, в котором находится он сам как рабочий.
[XXV] Мы исходили из экономического факта - отчуждения рабочего и его продукции.
Мы
сформулировали понятие этого факта: отчужденный труд. Это понятие мы подвергли
анализу. Мы анализировали, стало быть, лишь экономический факт.
Теперь посмотрим, как это понятие отчужденного труда выражено и представлено в
реальной
действительности.
Если продукт труда мне чужд, если он противостоит мне в качестве чуждой силы,
кому же в
таком случае он принадлежит?
Если моя собственная деятельность принадлежит не мне, а есть деятельность
чуждая,
вынужденная, кому же принадлежит она в таком случае?
Некоторому иному, чем я, существу. Что же это за существо?
Не боги ли? Правда, на первых порах главная производственная деятельность,
например
строительство храмов и т.д. в Египте, в Индии, в Мексике, шла по линии служения
богам, и
самый продукт принадлежал богам. Однако боги никогда не были одни хозяевами
труда. Не
была хозяином и природа. Да и каким противоречием было бы такое положение, при
котором
чем больше человек благодаря своему труду подчиняет себе природу и чем больше
чудеса
богов становятся излишними благодаря чудесам промышленности, тем больше человек
должен
был бы в угоду этим силам отказываться от радости, доставляемой производством, и
от
наслаждения продуктом!
Чуждым существом, которому принадлежит труд и продукт труда, существом, на
службе
которого оказывается труд и для наслаждения которого создается продукт труда,
таким
существом может быть лишь сам человек.
Если продукт труда не принадлежит рабочему, если он противостоит ему как чуждая
сила, то
это возможно лишь в результате того, что продукт принадлежит другому человеку,
не
рабочему. Если деятельность рабочего для него самого является мукой, то кому-то
другому
она должна доставлять наслаждение и жизнерадостность. Не боги и не природа, а
только сам
человек может быть этой чуждой силой, властвующей над человеком.
Необходимо еще принять во внимание выставленное выше положение о том, что
отношение
человека к самому себе становится для него предметным, действительным лишь через
посредство его отношения к другому человеку. Следовательно, если человек
относится к
продукту своего труда, к своему опредмеченному труду, как к предмету чуждому,
враждебному, могущественному, от него не зависящему, то он относится к нему так,
что
хозяином этого предмета является другой, чуждый ему, враждебный, могущественный,
от него
не зависящий человек. Если он относится к своей собственной деятельности как к
деятельности
подневольной, то он относится к ней как к деятельности, находящейся на службе
другому
человеку, ему подвластной, подчиненной его принуждению и игу.
Всякое самоотчуждение человека от себя и от природы проявляется в том отношении
к другим,
отличным от него людям, в которое он ставит самого себя и природу. Вот почему
религиозное
самоотчуждение с необходимостью проявляется в отношении мирянина к
священнослужителю
или - так как здесь дело касается интеллектуального мира - также к некоему
посреднику и т.д.
В практическом действительном мире самоотчуждение может проявляться только через
посредство практического действительного отношения к другим людям. То средство,
при
помощи которого совершается отчуждение, само есть практическое средство. Таким
образом, посредством отчужденного труда человек порождает не только свое
отношение к
предмету и акту производства как к чуждым и враждебным ему силам, - он порождает
также и
то отношение, в котором другие люди находятся к его производству и к его
продукту, а равно и
то отношение, в котором сам он находится к этим другим людям. Подобно тому как
он свою
собственную производственную деятельность превращает в свое выключение из
действительности, в кару для себя, а его собственный продукт им утрачивается,
становится
продуктом, ему не принадлежащим, точно так же он порождает власть того, кто не
производит,
над производством и над продуктом. Отчуждая от себя свою собственную
деятельность, он
позволяет другому человеку присваивать деятельность, ему не присущую.

До сих пор мы рассматривали это отношение только со стороны рабочего; позднее мы
рассмотрим его также и со стороны не-рабочего.
Итак, посредством отчужденного труда рабочий порождает отношение к этому труду
некоего человека, чуждого труду и стоящего вне труда. Отношение рабочего к труду
порождает
отношение к тому же труду капиталиста, или как бы там иначе ни называли хозяина
труда. Стало
быть, частная собственность есть продукт, результат, необходимое следствие
отчужденного труда, внешнего отношения рабочего к природе и к самому себе.
Таким образом, к частной собственности мы приходим посредством анализа понятия
отчужденного труда, т. е. отчужденного человека, отчужденной жизни.
Правда, понятие отчужденного труда (отчужденной жизни) мы получили, исходя из
политической экономии, как результат движения частной собственности. Но анализ
этого понятия показывает, что, хотя частная собственность и выступает как основа
и причина
отчужденного труда, в действительности она, наоборот, оказывается его
следствием, подобно
тому как боги первоначально являются не причиной, а следствием заблуждения
человеческого рассудка. Позднее это отношение превращается в отношение
взаимодействия.
Только на последней, кульминационной стадии развития частной собственности вновь
обнаруживается эта ее тайна: частная собственность оказывается, с одной стороны,
продуктом отчужденного труда, а с другой стороны, средством его отчуждения,
реализацией этого отчуждения.
Это развитие сразу же проливает свет на различные до сих пор не разрешенные
коллизии.
1) Политическая экономия исходит из труда как подлинной души производства, и тем
не менее
труду она не дает ничего, а частной собственности отдает все. Прудон сделал из
этого
противоречия выводы в пользу труда, против частной собственности. Но мы видим,
что это
очевидное противоречие есть противоречие отчужденного труда с самим собой и что
политическая экономия сформулировала лишь законы отчужденного труда.
Поэтому мы видим также, что заработная плата идентична частной собственности,
ибо заработная плата, где продукт, предмет труда оплачивает самый труд, есть
лишь
необходимое следствие отчуждения труда: ведь в заработной плате и самый труд
выступает не
как самоцель, а как слуга заработка. Позднее мы подробно остановимся на этом, а
сейчас
сделаем еще только несколько [XXVI] выводов.
Насильственное повышение заработной платы (не говоря уже о всех прочих
трудностях,
не говоря уже о том, что такое повышение как аномалию можно было бы сохранять
тоже только
насильственно) было бы, как это вытекает из вышеизложенного, не более чем лучшей
оплатой раба и не завоевало бы ни рабочему, ни труду их человеческого назначения
и
достоинства.
Даже равенство заработной платы, как его требует Прудон, имело бы лишь тот
результат, что оно превратило бы отношение нынешнего рабочего к его труду в
отношение всех
людей к труду. В этом случае общество мыслилось бы как абстрактный капиталист
[46].
Заработная плата есть непосредственное следствие отчужденного труда, а
отчужденный труд
есть непосредственная причина частной собственности. Поэтому с падением одной
стороны
должна пасть и другая.
2) Из отношения отчужденного труда к частной собственности вытекает далее, что
эмансипация
общества от частной собственности и т.д., от кабалы, выливается в политическую
форму
эмансипации рабочих, причем дело здесь не только в их эмансипации, ибо их
эмансипация
заключает в себе общечеловеческую эмансипацию; и это потому, что кабала
человечества в
целом заключается в отношении рабочего к производству и все кабальные отношения
суть
лишь видоизменения и следствия этого отношения.
Как из понятия отчужденного труда мы получили путем анализа понятие частной
собственности, точно так же можно с помощью этих двух факторов развить все
экономические категории, причем в каждой из категорий, например торговле
[Schacher],
конкуренции, капитале, деньгах, мы найдем лишь то или иное определенное и
развернутое
выражение этих первых основ.

Однако прежде чем рассматривать это становление, мы попытаемся разрешить еще две
задачи:
1) Определить всеобщую сущность частной собственности, как результата
отчужденного труда, в ее отношении к истинно человеческой и социальной
собственности.
2) Мы приняли, как факт, отчуждение труда, и этот факт мы подвергли анализу.
Спрашивается теперь, как дошел человек до отчуждения своего труда? Как
обосновано
это отчуждение в сущности человеческого развития? Для разрешения этой задачи
многое нами
уже получено, поскольку вопрос о происхождении частной собственности сведен
нами к вопросу об отношении отчужденного труда к ходу развития человечества.
Ведь
когда говорят о частной собственности, то думают, что имеют дело с некоей вещью
вне
человека. А когда говорят о труде, то имеют дело непосредственно с самим
человеком. Эта
новая постановка вопроса уже включает в себя его разрешение.
К пункту 1: Всеобщая сущность частной собственности и ее отношение к
истинно человеческой собственности.
Отчужденный труд распался у нас на две составные части, которые взаимно
обусловливают
друг друга, или являются лишь различными выражениями одного и того же отношения:
присвоение, освоение, выступает как отчуждение, а отчуждение выступает как
присвоение, как подлинное приобретение прав гражданства.
Мы рассмотрели одну сторону, отчужденный труд в его отношении к самому рабочему,
т.е.
отношение отчужденного труда к самому себе. В качестве продукта или
необходимого результата этого отношения мы нашли отношение собственности нерабочего
к рабочему и к труду. Частная собственность, как материальное,
резюмированное выражение отчужденного труда, охватывает оба эти отношения:
отношение
рабочего к труду, к продукту своего труда и к не-рабочему и отношение нерабочего
к рабочему и к продукту его труда.
Мы видели, что для рабочего, который посредством труда; осваивает природу, это
освоение
ее оказывается отчуждением, самодеятельность - деятельностью для кого-то другого
и как бы
деятельностью кого-то другого, жизненный процесс оказывается принесением жизни в
жертву,
производство предмета - утратой предмета, переходящего к чужой власти, к чужому
человеку.
Теперь рассмотрим отношение этого чуждого труду и рабочему человека к рабочему,
к труду
и к предмету труда.
Прежде всего необходимо заметить, что все то, что у рабочего выступает как
деятельность
отчуждения, у не-рабочего выступает как состояние отчуждения.
Во-вторых, реальное, практическое отношение рабочего в процессе производства и
его отношение к продукту (как душевное состояние) у противостоящего ему нерабочего
выступает как теоретическое отношение.
[XXVII] В-третьих, не-рабочий делает против рабочего все то, что рабочий делает
против
самого себя, но этот не-рабочий не делает против самого себя того, что он делает
против
рабочего.
Рассмотрим подробнее эти три отношения. [XXVII]
[Вторая Рукопись]
[ ОТНОШЕНИЯ ЧАСТНОЙ СОБСТВЕННОСТИ ]
[........] [XL] образует проценты на его капитал [47]. Таким образом, в лице
рабочего субъективно
существует то, что капитал есть полностью потерявший себя человек, подобно тому
как в лице
капитала объективно существует то, что труд есть человек, потерявший самого
себя. Но
рабочий имеет несчастье быть живым и потому испытывающим нужду капиталом,
который в тот момент, когда он не работает, теряет свои проценты, и тем самым и
свое
существование. В качестве капитала стоимость рабочего возрастает в зависимости
от
спроса и предложения, да и физически его существование, его жизнь
рассматривались и
рассматриваются как предложение товара, как это происходит с любым другим
товаром.

Рабочий производит капитал, капитал производит рабочего, следовательно, рабочий
производит
самого себя, и продуктом всего этого движения является человек как рабочий, как
товар.
Человек есть уже только рабочий, и в качестве рабочего он обладает лишь темп
человеческими свойствами, которые нужны чужому для него капиталу. А так как
капитал и
рабочий друг другу чужды и потому находятся в безразличных, внешних и случайных
взаимоотношениях, то эта отчужденность должна выступать также и реально.
Поэтому, как
только капиталу вздумается - в силу необходимости или произвола - перестать
существовать
для рабочего, сам рабочий перестает существовать для себя: у него нет работы, а
потому
нет и заработной платы, и так как он обладает существованием не как человек, а
как
рабочий, то его преспокойно можно похоронить, дать ему умереть с голоду и т.д.
Рабочий
только тогда существует как рабочий, когда он является для себя капиталом, и он
только
тогда является капиталом, когда для него имеется налицо какой-нибудь капитал.
Существование капитала есть его существование, его жизнь, подобно тому как оно
определяет содержание его жизни безразличным для него способом. Поэтому
политическая
экономия не знает незанятого рабочего, не знает человека труда, поскольку он
оказывается вне
этой сферы трудовых отношений. Плут, мошенник, нищий, безработный; умирающий с
голоду,
нищенствующий и совершающий преступления человек труда, все это - фигуры,
существующие не для политической экономии, а только для других глаз, для глаз
врача,
судьи, могильщика, надзирателя за бедными и т.д.; это призраки, витающие вне
сферы
политической экономии. Вот почему потребности рабочего превращаются для нее
только в
потребность содержать его во время работы, и притом лишь постольку, поскольку
это
необходимо для того, чтобы рабочее поколение не вымерло. В силу этого заработная
плата
имеет совершенно тот же смысл, как и содержание, сохранение в исправности любого
другого производительного инструмента, как потребление капитала вообще, которое
необходимо для воспроизводства капитала вместе с процентами, или как смазочное
масло,
применяемое для колес, чтобы поддерживать их движение. Вот почему заработная
плата
принадлежит к числу необходимых издержек капитала и капиталиста и не должна
выходить за
рамки этой необходимости. Поэтому вполне последовательным был образ действий
английских
фабрикантов, которые до нового закона о бедных, введенного в 1834 г. [48],
вычитали из
заработной платы рабочего те общественные благотворительные пособия, которые
рабочий
получал за счет налога в пользу бедных, и рассматривали их как составную часть
заработной
платы.
Производство производит человека не только в качестве товара, не только
человекатовар,
человека с определением товара, оно производит его, сообразно этому
определению, как существо и духовно и физически обесчеловеченное. -
Аморальность,
вырождение, отупение и рабочих и капиталистов. - Продукт этого производства есть
товар,
обладающий сознанием и самостоятельной деятельностью,.. человектовар...
Крупный шаг вперед, сделанный Рикардо, Миллем и т.д. по сравнению со
Смитом и
Сэем, заключается в том, что вопрос о бытии человека - большей или меньшей
человеческой
производительности этого товара - они объявили безразличным и даже вредным. С их
точки зрения подлинной целью производства является не то, сколько рабочих
капитал содержит,
а то, сколько процентов он приносит, этой целью является сумма ежегодных
сбережений.
Точно так же крупным и последовательным шагом вперед со стороны новейшей [XLI]
английской
политической экономии [4] было то, что, возведя труд в единственный принцип
политической экономии, она вместе с тем с полной ясностью вскрыла обратную
пропорциональность между заработной платой и процентами на капитал, показав, что
капиталист, как правило, может повысить свой доход только путем снижения
заработной
платы, и наоборот. Не обсчитывание потребителя, а обоюдное обсчитывание
капиталиста и
рабочего есть нормальное взаимоотношение. Отношение частной собственности
содержит в
себе в скрытом виде отношение частной собственности как труда и ее отношение как
капитала, а также отношение обоих этих выражений друг к другу. Производство
человеческой деятельности как труда, т.е. деятельности совершенно чуждой себе,
человеку и
природе, и потому совершенно чуждой сознанию и жизненному проявлению,
абстрактное
существование человека исключительно лишь как человека труда, который поэтому
ежедневно может скатиться из своего заполненного ничто в абсолютное ничто, в
свое
общественное и потому действительное небытие. Как и, с другой стороны,
производство
предмета человеческой деятельности как капитала, где стерта всякая природная и
общественная определенность предмета и где частная собственность утратила свои
природные
и общественные качества (стало быть, утратила все политические и социальные
иллюзии и не
имеет даже видимости человеческих отношений), один и тот же капитал в самых
разнообразных формах природного и общественного бытия остается одним и тем же,
совершенно безразличным к своему действительному содержанию - эта
противоположность труда и капитала, будучи доведена до крайности, неизбежно
становится
высшим пунктом, высшей ступенью и гибелью всего отношения.

Поэтому опять-таки большим достижением новейшей английской политической экономии
является то, что она определила земельную ренту как разницу между процентами с
самой
плохой обрабатываемой земли и самой хорошей, вскрыла романтические представления
земельного собственника - его мнимую социальную важность и мнимую идентичность
его
интересов и интересов общества, как это еще утверждает, следуя за физиократами,
Адам
Смит [37], она предвосхитила и подготовила то реальное движение, которое
превратит
земельного собственника в самого обыкновенного, прозаического капиталиста, и тем
самым
упростит и заострит противоположность и вместе с тем ускорит ее уничтожение.
Земля как
земля, земельная рента как земельная рента тем самым утратили свое сословное
отличие и превратились в ничего не говорящие или, лучше сказать, говорящие
только языком
денег капитал и проценты. Различие между капиталом и землей, между прибылью и
земельной рентой, между ними обоими и заработной платой, между промышленностью и
земледелием, между недвижимой и движимой частной собственностью есть различие
все
еще историческое, а не заложенное в самой сущности вещи. Это различие
представляет
собой исторически фиксированный момент образования и возникновения
противоположности
между капиталом и трудом. В промышленности и т.д. в противоположность недвижимой
земельной собственности выражены лишь способ возникновения и та
противоположность по
отношению к земледелию, в которой развивалась промышленность. В качестве особого
вида
труда, в качестве существенного, важного, объемлющего всю жизнь различия это
различие существует лишь до тех пор, пока промышленность (городская жизнь)
формируется в
противовес землевладению (феодальной дворянской жизни) и носит еще в самой себе
феодальный характер своего антипода и форме монополии, цеха, гильдии, корпорации
и т.д.,
когда труд еще имеет по видимости общественное значение, значение
действительной общности, когда он еще не дошел до безразличного отношения к
своему содержанию и до полной обособленности, т.е. до абстракции от всякого
другого бытия, а
следовательно, и до получившего свободу действий капитала.
[XLII] Но необходимым развитием труда является получившая свободу действий и в
качестве
таковой самостоятельно конституирующаяся промышленность и получивший свободу
действий капитал. Власть промышленности над противостоящим ей землевладением
сказывается тотчас же в возникновении земледелия как подлинно промышленной
деятельности, тогда как раньше землевладелец предоставлял главную работу земле и
рабу
этой земли, при посредстве которого земля возделывалась. С превращением раба в
свободного рабочего, т.е. в наемника, землевладелец, по сути дела, превратился в
промышленника, в капиталиста, и это превращение происходит на первых порах через
посредствующее звено - арендатора. Но арендатор есть представитель земельного
собственника, его раскрывшаяся тайна; только благодаря арендатору земельный
собственник
обладает экономическим бытием, существует как частный собственник, ибо земельная
рента
с его земли получается лишь благодаря конкуренции арендаторов. Таким образом, в
лице
арендатора землевладелец в сущности уже превратился в обыкновенного
капиталиста. И это превращение должно совершиться также и в действительности:
занимающийся земледелием капиталист, арендатор, должен стать земельным
собственником,
или наоборот. Промышленные махинации арендатора суть промышленные махинации
земельного собственника, потому что бытие первого обусловливает бытие второго.
Но вот они вспоминают о споем противоположном возникновении, о своем
происхождении, и
тогда получается, что земельный собственник видит в капиталисте своего
зазнавшегося,
получившего свободу действий и обогатившегося вчерашнего раба и усматривает с
его стороны
угрозу себе как капиталисту, а капиталист видит в земельном собственнике
праздного,
жестокого и эгоистичного вчерашнего сеньора; он знает, что земельный собственник
наносит
ему, как капиталисту, ущерб, хотя и обязан промышленности всем своим теперешним
общественным значением, своим имуществом и своим наслаждением; капиталист видит
в
земельной собственности нечто прямо противоположное свободной промышленности и
свободному, не зависящему от какого бы то ни было природного определения
капиталу. Это
подчеркивание противоположности между капиталом и земельной собственностью носит
в
высшей степени ожесточенный характер, и обе стороны говорят друг другу правду.

Стоит
только почитать нападки недвижимой собственности на движимую и наоборот, чтобы
составить
себе наглядное представление о гнусности как той, так и другой. Земельный
собственник
щеголяет дворянским происхождением своей собственности, своим феодальным
прошлым,
своими реминисценциями, поэтическими воспоминаниями, своей экзальтированностью,
своим
политическим значением и т.д., а если он выражается на языке политической
экономии, то он
говорит: производительно только земледелие. Вместе с тем он изображает своего
противника
хитрым мошенником, маклером-надувателем, продажным корыстолюбцем; мятежным,
бессердечным и бездушным, чуждым общественному духу, запросто торгующим
интересами
общества спекулянтом, ростовщиком, сводником, холопом, ловким льстецом,
расчетливым
денежным плутом, порождающим, вскармливающим, раздувающим конкуренцию и,
следовательно, пауперизм и преступления, вызывающим распад всех социальных уз;
бесчестным, беспринципным, без поэзии, субстанции, не имеющим ничего за душой
(см. среди
других физиократа Бергасса, которого бичевал уже Камилль Демулен в своем журнале
"Revolutions de France et de Brabant"; см. фон Финке, Ланцицолле, Галлера, Лео,*
Козегартена, а
также Сисмонди). Движимая собственность в свою очередь козыряет чудесами
промышленности и движения, она - детище новейшего времени и его законнорожденная
дочь;
она высказывает сожаление по поводу своего противника как не понимающего своей
сущности (и это - совершенно верно) тупицы, который на место морального капитала
и
свободного труда хочет водворить грубое антиморальное насилие и крепостничество.
Она
изображает его Дон-Кихотом, который под маской прямоты, честности, служения
общественному интересу, постоянства прячет неспособность к движению,
своекорыстную жажду наслаждений, себялюбие, узость интересов, злонамеренность;
она
объявляет его продувным монополистом; его реминисценции, его поэзию, его
экзальтированность она заглушает историческим и саркастическим перечислением
гнусностей,
жестокостей, мотовства, проституции, бесчестия, анархии, мятежей, питомниками
которых были
романтические замки.
* Ссылаясь на г-на Лео, напыщенный старогегельянский теолог Функе рассказывает
со слезами
на глазах, как при отмене крепостничества один раб отказался не быть больше
дворянской
собственностью. См. также "Патриотические фантазии" Юстуса Мёзера, которые
отличаются тем, что они ни на минуту не выходят за пределы ограниченного,
мещанского,
"доморощенного", обычного горизонта добропорядочного филистера и тем не менее
представляют собой чистейшей воды фантазии. Это противоречие и сделало их столь
привлекательными для немецкого духа.
[XLIII] Это она, мол, добыла пароду политическую свободу, она разбила оковы
гражданского
общества, связала воедино миры, создала гуманную торговлю, чистую мораль,
галантную
образованность; на место грубых потребностей она породила в народе
цивилизованные
потребности и дала средства для их удовлетворения, тогда как земельный
собственник, этот
праздный и только мешающий делу хлебный ростовщик, удорожает для народа самые
необходимые средства к жизни, тем самым вынуждая капиталиста повышать заработную
плату
без возможности увеличения производительной силы; тем самым земельный
собственник
препятствует росту годового дохода нации, препятствует накоплению капиталов и,
следовательно, сокращает возможность предоставления народу работы, а стране
богатства; в
конечном счете земельный собственник совершенно уничтожает эту возможность,
ведет дело к
всеобщему упадку и ростовщически эксплуатирует все выгоды современной
цивилизации,
ничего для нее не делая и даже не отказываясь от своих феодальных предрассудков.
И,
наконец, пусть взглянет он только на своего арендатора - он, для которого
землевладение и
сама земля существуют лишь в качестве дарованного ему источника денег, - и пусть
скажет, не
является ли он лицемерным, начиненным фантазиями, хитрым плутом, который в
глубине своего сердца и в действительности уже давным-давно принадлежит
свободной
промышленности и милой торговле, как бы он этому ни противился и сколько бы он
ни болтал
об исторических воспоминаниях, о нравственных и политических целях. Все, что он
действительно приводит в свою пользу, справедливо лишь в применении к
земледельцу
(капиталисту и батраку), а ведь земельный собственник им скорее враг; он
аргументирует, следовательно, против самого себя. Без капитала, - указывают
представители
этого последнего, - земельная собственность есть мертвая, лишенная ценности
материя.

Цивилизирующая победа капитала заключается, мол, как раз в том, что вместо
мертвой вещи
он открыл и вызвал к жизни человеческий труд как источник богатства (см. Поля
Луи Курье, СенСимона,
Ганиля, Рикардо, Милля, Мак-Куллоха, Дестюта де Траси и Мишеля Шевалье).
Из действительного хода развития (вставить сюда) с необходимостью вытекает
победа
капиталиста, т.е. развитой частной собственности над неразвитой, половинчатой
частной
собственностью, т.е. над земельным собственником, подобно тому как уже и вообще
движение должно одержать победу над неподвижностью, открытая, сознающая себя
подлость -
над подлостью скрытой и бессознательной, стяжательство - над жаждой
наслаждений, откровенно безудержный, изворотливый эгоизм просвещения - над
местным,
осмотрительным, простоватым, ленивым и фантастическим эгоизмом суеверия, деньги
-
над иными формами частной собственности.
Те государства, которые почуяли опасность завершенной свободной промышленности,
завершенной чистой морали и завершенной человеколюбивой торговли, пытаются - но
совершенно безрезультатно - задержать капитализацию земельной собственности.
Земельная собственность, в отличие от капитала, есть такая частная
собственность,
такой капитал, который еще обременен местными и политическими предрассудками,
такой
капитал, который еще не вполне пришел к самому себе из своей переплетенности с
окружающим
миром, капитал еще незавершенный. В процессе своего всемирного развития он
должен достичь своего абстрактного, т.е. чистого выражения.
Отношение частной собственности - это труд, капитал и их взаимоотношение.
Движение,
которое должны проделать члены этого отношения, таково:
Во-первых - непосредственное или опосредствованное единство обоих.
Вначале капитал и труд еще объединены; затем они хотя и разъединены и отчуждены,
но
обоюдно поднимают и стимулируют друг друга как положительные условия.
[Во-вторых] - противоположность обоих по отношению друг к другу. Они
исключают друг друга; рабочий видит в капиталисте (и обратно) свое собственное
небытие;
каждый из них стремится отнять у другого его существование.
[В-третьих] - противоположность каждого по отношению к самому себе. Капитал
= накопленному труду = труду. В качестве такового он распадается на самого себя
и на свои
проценты, а последние в свою очередь распадаются на проценты и прибыль. Полное
принесение капиталиста в жертву. Он скатывается в рабочий класс, подобно тому
как рабочий -
однако лишь в виде исключения - становится капиталистом. Труд как момент
капитала, как его
издержки. Следовательно, заработная плата - жертва, приносимая капиталом.
Труд распадается на самого себя и заработную плату. Сам рабочий есть капитал,
товар.
Враждебная взаимная противоположность. [XLIII]
[Третья Рукопись]
[ СУЩНОСТЬ ЧАСТНОЙ СОБСТВЕННОСТИ
В ОТРАЖЕНИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ ]
К стр. XXXVI [49]. - Субъективная сущность частной собственности, частная
собственность как обособленная деятельность, как субъект, как личность, это -
труд. Вполне понятно, стало быть, что только ту политическую экономию, которая
признала
своим принципом труд (Адам Смит), т.е. которая уже перестала видеть в частной
собственности всего лишь некое состояние вне человека, только эту политическую
экономию
следует рассматривать как продукт действительной энергии и действительного
движения
частной собственности, как продукт современной промышленности; (она есть
отложившееся в сознании самостоятельное движение частной собственности,
современная
промышленность как самость); а с другой стороны, именно она ускорила и
прославила энергию и
развитие этой промышленности, превратила их в силу сознания. Вот почему
идолопоклонниками, фетишистами, католиками кажутся этой просвещенной
политической экономии, раскрывшей - в рамках частной собственности -
субъективную
сущность богатства, приверженцы монетарной и меркантилистской системы [50],
усматривающие в частной собственности некоторую только предметную сущность для
человека. Поэтому Энгельс был совершенно прав, назвав Адама Смита Лютером
политической экономии [51]. Подобно тому как Лютер признал религию, веру
сущностью внешнего мира и на этом основании восстал против католического
язычества, как
он отменил внешнюю религиозность, превратив религиозность во внутреннюю сущность
человека, как он отверг находящихся вне мирянина попов потому, что он пересадил
попа в
сердце мирянина, - подобно этому отвергается находящееся вне человека и не
зависящее от
него, - т.е. подлежащее сохранению и утверждению лишь внешним способом, -
богатство;
иными словами, отвергается эта его внешняя, бессмысленная предметность,
поскольку частная собственность воплощается в самом человеке и сам человек
признается ее
сущностью, но именно в силу этого сам человек берется в аспекте частной
собственности, как у
Лютера он берется в аспекте религии. Таким образом, под видом признания человека
политическая экономия, принципом которой является труд, оказывается, скорее,
лишь
последовательным проведением отрицания человека, поскольку сам человек не
находится уже
в отношении внешнего напряжения к внешней сущности частной собственности, а стал
сам этой
напряженной сущностью частной собственности. То, что раньше было внешним по
отношению
к человеку бытием, реальным его отчуждением, стало лишь актом отчуждения.

Поэтому если
вышеупомянутая политическая экономия начинает с видимости признания человека,
его
самостоятельности, самодеятельности и т.д. и, перенося частную собственность в
самую
сущность человека, не может больше связывать себя местными, национальными и
прочими
определениями частной собственности как вне человека существующей
сущности и, стало быть, развивает космополитическую, всеобщую, ломающую любые
пределы, любые узы энергию, чтобы водвориться на их место в качестве
единственной
политики, единственной всеобщности, единственного предела и единственной связи,
- то в
процессе дальнейшего развития политическая экономия должна отбросить это
лицемерие и
выступить во всем своем цинизме. Она так и поступает: не обращая внимания на все
бросающиеся в глаза противоречия, в которые запутывает ее эта теория, она
гораздо
одностороннее и потому резче и последовательнее развивает положение о труде как
единственной сущности богатства, выявляет, в противоположность указанной
первоначальной концепции, враждебный человеку характер вытекающих из этого
учения
выводов и, наконец, наносит смертельный удар последней индивидуальной,
природной,
независимо от движения труда существующей форме частной собственности и
источника
богатства - земельной ренте, этому ставшему уже вполне экономическим и потому
неспособному сопротивляться политической экономии выражению феодальной
собственности.
(Школа Рикардо.) Цинизм политической экономии растет не только относительно от
Смита
через Соя к Рикардо, Миллю и т.д., поскольку перед взором последних те
результаты, к
которым приводит промышленность, выступают в более развитом и более
противоречивом
виде, но и положительно экономисты всегда, и притом сознательно, идут по пути
отчуждения от
человека дальше своих предшественников, однако только потому, что их наука
становится
более последовательной и более истинной. Так как они превращают в субъект
частную
собственность в ее деятельной форме, т. е. объявляют сущность в одно и то же
время
человека как такового и человека как некое изуродованное существо [Unwesen], то
противоречие, имеющееся в самой действительности, вполне соответствует той
противоречивой
сущности, которую они признали в качестве принципа. Разорванная [II]
действительность
промышленности не только не опровергает, но, наоборот, подтверждает их внутренне
разорванный принцип. Ведь их принцип и является принципом этой разорванности.
Физиократическое учение д-ра Кенэ образует переход от меркантилистской системы к
Адаму
Смиту. Физиократия непосредственно представляет собой экономическое разложение
феодальной собственности, но именно поэтому она столь же непосредственно
является и
экономическим преобразованием, восстановлением этой феодальной собственности, и
только язык ее при этом становится уже не феодальным, а экономическим. Все
богатство
заключается в земле и земледелии (агрикультуре). Земля еще не есть капитал, это
еще
некоторая особая форма его существования, имеющая силу и значение в своей
природной
особенности и вследствие этой ее природной особенности. Но все же земля есть
некоторый
всеобщий природный элемент, тогда как меркантилистская система признает только
благородный металл как бытие богатства. Таким образом, у физиократов предмет
богатства, его материя, сразу же достиг наивысшей всеобщности в рамках природы
(поскольку он, в качестве части природы, все еще является непосредственно
предметом
богатства). А для человека земля существует только благодаря труду, земледелию.
Следовательно, субъективная сущность богатства уже переносится в труд. Но вместе
с тем
земледелие объявляется единственно производительным трудом. Таким образом, труд
еще не мыслится в его всеобщности и абстрактности, он еще привязан к некоторому
особому
элементу природы, как к своей материи, а потому и признается еще только в
некоторой особой, определяемой природой, форме существования. Вследствие
этого он является только некоторым определенным, особым отчуждением человека,
подобно тому как и его продукт мыслится еще только как некоторое определенное
богатство,
обязанное своим происхождением в большей мере природе, чем самому труду. Земля
признается здесь еще как не зависящее от человека природное бытие, еще не как
капитал, т.е.

не как момент самого труда. Скорее, наоборот, труд фигурирует как ее момент. Но
так как
фетишизм прежнего внешнего, существующего только как предмет, богатства сведен
здесь к
некоторому весьма простому элементу природы, а сущность богатства уже признана -
хотя
только частично, на особый манер - в его субъективном существовании, то
необходимый
дальнейший шаг вперед заключается в том, что познается всеобщая сущность
богатства и
что поэтому в принцип возводится труд в его полнейшей абсолютности, т.е.
абстракции.
Физиократам возражают, что в экономическом, т.е. в единственно правомерном,
отношении
земледелие ничем не отличается от любой другой отрасли производства и что,
следовательно, сущностью богатства является не какой-либо определенный труд, не
какое-либо особое проявление труда, связанное с каким-нибудь особым элементом, а
труд
вообще.
Объявляя сущностью богатства труд, физиократическая теория тем самым отрицает
особое, внешнее, только предметное богатство. Но для физиократов труд есть
субъективная сущность только земельной собственности (физиократы отправляются от
того вида собственности, который исторически выступает как господствующий и
общепризнанный); у них только земельная собственность становится отчужденным
человеком, физиократы уничтожают ее феодальный характер, объявляя, что сущность
земельной собственности заключается в производстве (земледелии); но они
отрицательно
относятся к миру промышленности и признают феодализм, поскольку они объявляют
земледелие единственным производством.
Вполне понятно, что когда теперь предметом рассмотрения становится субъективная
сущность промышленности, конституирующейся в противоположении к земельной
собственности, т. г. конституирующейся как промышленность, то эта сущность
включает и себя
и ту свою противоположность. Ибо подобно тому как промышленность охватывает
снятую
земельную собственность, так и субъективная сущность промышленности охватывает
вместе с тем и субъективную сущность земельной собственности.
Подобно тому как земельная собственность является первой формой частной
собственности, а
промышленность на первых порах выступает против нее в истории только как особый
вид
собственности - или, лучше сказать, является вольноотпущенным рабом земельной
собственности, - точно так же этот процесс повторяется при попытках науки
ухватить
субъективную сущность частной собственности, т.е. труд, и труд на первых порах
выступает только как земледельческий труд, но затем получает признание как труд
вообще.
[III] Всякое богатство стало промышленным богатством, богатством труда, и
промышленность есть не что иное, как завершенный труд, а фабричная система есть
развернутая сущность промышленности, т.е. труда, точно так же как промышленный
капитал есть завершенная объективная форма частной собственности.
Итак, мы видим, что только теперь частная собственность может завершить свое
господство
над человеком и стать всемирно-исторической силой в своей наиболее всеобщей
форме.
[ КОММУНИЗМ ]
[I] К стр. XXXIX. - Однако противоположность между отсутствием собственности и
собственностью является еще безразличной противоположностью; она еще не берется
в
ее деятельном соотношении, в ее внутреннем взаимоотношении и еще не мыслится
как противоречие [52], пока ее не понимают как противоположность между трудом и
капиталом. Эта противоположность может выражаться в первой форме и без наличия
развитого движения частной собственности (в Древнем Риме, в Турции и т.д.). В
таком виде эта
противоположность еще не выступает как обусловленная самой частной
собственностью. Но
труд, субъективная сущность частной собственности, как нечто исключающее
собственность, и
капитал, объективированный труд, как нечто исключающее труд, - такова частная
собственность как развитая до степени противоречия форма указанной
противоположности,
а потому как энергичная, побуждающая к разрешению этого противоречия.
К той же странице. - Снятие самоотчуждения проходит тот же путь, что и
самоотчуждение.

Вначале частная собственность рассматривается только со своей объективной
стороны,
- но труд все же мыслится как ее сущность. Ее формой существования является
поэтому
капитал, подлежащий уничтожению "как таковой" (Прудон). Или же особый характер
труда - труд нивелированный, раздробленный и поэтому несвободный - мыслится как
источник
пагубности частной собственности и ее отчужденного от человека существования;
Фурье,
который, подобно физиократам, опять-таки считает земледельческий труд по меньшей
мере наилучшим видом труда [53], тогда как по Сен-Симону, наоборот, суть дела
заключается в промышленном труде как таковом, и он в соответствии с этим
домогается
безраздельного господства промышленников и улучшения положения рабочих [54]. И,
наконец, коммунизм есть положительное выражение упразднения частной
собственности;
на первых порах он выступает как всеобщая частная собственность [55]. Беря
отношение
частной собственности в его всеобщности, коммунизм
1) в его первой форме является лишь обобщением и завершением этого отношения
[56].
Как таковой он имеет двоякий вид: во-первых, господство вещественной
собственности над
ним так велико, что он стремится уничтожить все то, чем, на началах частной
собственности, не могут обладать все; он хочет насильственно абстрагироваться от
таланта и т.д. Непосредственное физическое обладание представляется ему
единственной
целью жизни и существования; категория рабочего не отменяется, а
распространяется на
всех людей; отношение частной собственности остается отношением всего общества к
миру
вещей; наконец, это движение, стремящееся противопоставить частной собственности
всеобщую частную собственность, выражается в совершенно животной форме, когда
оно
противопоставляет браку (являющемуся, действительно, некоторой формой
исключительной частной собственности) общность жен, где, следовательно,
женщина становится общественной и всеобщей собственностью. Можно сказать, что
эта
идея общности жен выдает тайну этого еще совершенно грубого и неосмысленного
коммунизма. Подобно тому как женщина переходит тут от брака ко всеобщей
проституции,* так и
весь мир богатства, т.е. предметной сущности человека, переходит от
исключительного брака с
частным собственником к универсальной проституции со всем обществом. Этот
коммунизм,
отрицающий повсюду личность человека, есть лишь последовательное выражение
частной
собственности, являющейся этим отрицанием. Всеобщая и конституирующаяся как
власть
зависть представляет собой ту скрытую форму, которую принимает стяжательство и в
которой оно себя лишь иным способом удовлетворяет. Всякая частная собственность
как
таковая ощущает - по крайней мере по отношению к более богатой частной
собственности - зависть и жажду нивелирования, так что эти последние составляют
даже
сущность конкуренции. Грубый коммунизм есть лишь завершение этой зависти и этого
нивелирования, исходящее из представления о некоем минимуме. У него -
определенная
ограниченная мера. Что такое упразднение частной собственности отнюдь не
является
подлинным освоением ее, видно как раз из абстрактного отрицания всего мира
культуры и
цивилизации, из возврата к неестественной [IV] простоте бедного, грубого и не
имеющего
потребностей человека, который не только не возвысился над уровнем частной
собственности,
но даже и не дорос еще до нее [57].
* Проституция является лишь некоторым особым выражением всеобщего
проституирования
рабочего, а так как это проституирование представляет собой такое отношение, в
которое
попадает не только проституируемый, но и проституирующий, причем гнусность
последнего еще
гораздо больше, то и капиталист и т.д. подпадает под эту категорию.
Для такого рода коммунизма общность есть лишь общность труда и равенство
заработной
платы, выплачиваемой общинным капиталом, общиной как всеобщим капиталистом. Обе
стороны взаимоотношения подняты на ступень представляемой всеобщности: труд -
как
предназначение каждого, а капитал - как признанная всеобщность и сила всего
общества.

В отношении к женщине, как к добыче и служанке общественного сладострастия,
выражена
та бесконечная деградация, в которой человек оказывается по отношению к самому
себе, ибо
тайна этого отношения находит свое недвусмысленное, решительное, открытое, явное
выражение в отношении мужчины к женщине и в том, как мыслится непосредственное,
естественное родовое отношение. Непосредственным, естественным, необходимым
отношением человека к человеку является отношение мужчины к женщине. В этом
естественном родовом отношении отношение человека к природе непосредственно
заключено его отношение к человеку, а его отношение к человеку есть
непосредственным
образом его отношение к природе, его собственное природное предназначение. Таким
образом, в этом отношении проявляется в чувственном, виде, в виде наглядного
факта
то, насколько стала для человека природой человеческая сущность, или насколько
природа
стала человеческой сущностью человека. На основании этого отношения можно,
следовательно, судить о ступени общей культуры человека. Из характера этого
отношения
видно, в какой мере человек стал для себя родовым существом, стал для себя
человеком и мыслит себя таковым. Отношение мужчины к женщине есть
естественнейшее отношение человека к человеку. Поэтому в нем обнаруживается, в
какой
мере естественное поведение человека стало человеческим, или в какой мере
человеческая сущность стала для него естественной сущностью, в какой мере его
человеческая природа стала для него природой. Из характера этого отношения
явствует
также, в какой мере потребность человека стала человеческой потребностью, т.е. в
какой мере другой человек в качестве человека стал для него потребностью, в
какой мере сам
он, в своем индивидуальнейшем бытии, является вместе с тем общественным
существом.
Таким образом, первое положительное упразднение частной собственности, грубый
коммунизм, есть только форма проявления гнусности частной собственности,
желающей
утвердить себя в качестве положительной общности.
2) Коммунизм ?) еще политического характера, демократический или деспотический;
?) с
упразднением государства, но в то же время еще незавершенный и все еще
находящийся под
влиянием частной собственности, т.е. отчуждения человека. И в той и в другой
форме
коммунизм уже мыслит себя как реинтеграцию или возвращение человека к самому
себе, как
уничтожение человеческого самоотчуждения; но так как он еще не уяснил себе
положительной
сущности частной собственности и не постиг еще человеческой природы потребности,
то он
тоже еще находится в плеву у частной собственности и заражен ею. Правда, он
постиг понятие
частной собственности, но не уяснил еще себе ее сущность.
3) Коммунизм как положительное упразднение частной собственности - этого
самоотчуждения человека - и в силу этого как подлинное присвоение человеческой
сущности человеком и для человека; а потому как полное, происходящее
сознательным
образом и с сохранением всего богатства предшествующего развития, возвращение
человека к
самому себе как человеку общественному, т.е. человечному. Такой коммунизм, как
завершенный натурализм, = гуманизму, а как завершенный гуманизм, = натурализму;
он есть
действительное разрешение противоречия между человеком и природой, человеком и
человеком, подлинное разрешение спора между существованием и сущностью, между
опредмечиванием и самоутверждением, между свободой и необходимостью, между
индивидом и
родом. Он - решение загадки истории, и он знает, что он есть это решение [58].
[V] Поэтому все движение истории есть, с одной стороны, действительный акт
порождения
этого коммунизма - роды его эмпирического бытия, - ас другой стороны, оно
является для
мыслящего сознания постигаемым и познаваемым движением его становления.
Вышеуказанный же, еще незавершенный коммунизм ищет для себя исторического
доказательства в отдельных противостоящих частной собственности исторических
образованиях, ищет доказательства в существующем, вырывая отдельные моменты
движения
(особенно любят гарцевать на этом коньке Кабе, Вильгардель и др.) и фиксируя их
в
доказательство своей исторической чистокровности; но этим он только доказывает,
что
несравненно большая часть исторического движения противоречит его утверждениям и
что если
он когда-либо существовал, то именно это его прошлое бытие опровергает его
претензию на
сущность.

Нетрудно усмотреть необходимость того, что все революционное движение находит
себе как
эмпирическую, так и теоретическую основу в движении частной собственности, в
экономике.
Эта материальная, непосредственно чувственная частная собственность является
материальным, чувственным выражением отчужденной человеческой жизни. Ее
движение - производство и потребление - есть чувственное проявление движения
всего
предшествующего производства, т. е. оно представляет собой осуществление или
действительность человека. Религия, семья, государство, право, мораль, наука,
искусство и
т.д. суть лишь особые виды производства и подчиняются его всеобщему закону.
Поэтому
положительное упразднение частной собственности, как утверждение человеческой
жизни, есть положительное упразднение всякого отчуждения, т.е. возвращение
человека из
религии, семьи, государства и т.д. к своему человеческому, т.е. общественному
бытию.
Религиозное отчуждение как таковое происходит лишь в сфере сознания, в сфере
внутреннего
мира человека, но экономическое отчуждение есть отчуждение действительной жизни,
-
его упразднение охватывает поэтому обе стороны. Понятно, что если у различных
народов это
движение начинается либо в одной, либо в другой из этих областей, то это зависит
от того,
протекает ли подлинная признанная жизнь данного народа преимущественно в сфере
сознания или же в сфере внешнего мира, является ли она больше идеальной или же
реальной
жизни. Коммунизм сразу же начинает с атеизма (Оуэн) [59], атеизм же на первых
порах далеко
еще не есть коммунизм; ведь и тот атеизм, с которого начинает коммунизм, есть
еще
преимущественно абстракция. Поэтому филантропия атеизма первоначально есть лишь
философская, абстрактная филантропия, тогда как филантропия коммунизма сразу же
является реальной и нацелена непосредственно на действие.
Мы видели, как при предположении положительного упразднения частной
собственности человек
производит человека - самого себя и другого человека; как предмет, являющийся
непосредственным продуктом деятельности его индивидуальности, вместе с тем
оказывается
его собственным бытием для другого человека, бытием этого другого человека и
бытием
последнего для первого. Но точно таким же образом и материал труда и человек как
субъект
являются и результатом и исходным пунктом движения (в том, что они должны
служить этим
исходным пунктом, в этом и заключается историческая необходимость частной
собственности). Таким образом, общественный характер присущ всему движению; как
само
общество производит человека как человека, так и он производит общество.
Деятельность и пользование ее плодами, как по своему содержанию, так и по
способу
существования, носят общественный характер: общественная деятельность и
общественное пользование. Человеческая сущность природы существует только для
общественного человека; ибо только в обществе природа является для человека
звеном,
связывающим человека с человеком, бытием его для другого и бытием другого для
него,
жизненным элементом человеческой действительности; только в обществе природа
выступает
как основа его собственного человеческого бытия. Только в обществе его природное
бытие является для него его человеческим бытием и природа становится для него
человеком. Таким образом, общество есть законченное сущностное единство человека
с
природой, подлинное воскресение природы, осуществленный натурализм человека и
осуществленный гуманизм природы.
[VI] Общественная деятельность и общественное пользование существуют отнюдь не
только
в форме непосредственно коллективной деятельности и непосредственно
коллективного пользования, хотя коллективная деятельность и коллективное
пользование, т.е. такая деятельность и такое пользование, которые проявляются и
утверждают
себя непосредственно в действительном общении с другими людьми, окажутся налицо
всюду, где вышеуказанное непосредственное выражение общественности обосновано в
самом содержании этой деятельности или этого пользования и соответствует его
природе.

Но даже и тогда, когда я занимаюсь научной и т. п. деятельностью, -
деятельностью, которую
я только в редких случаях могу осуществлять в непосредственном общении с
другими, - даже и
тогда я занят общественной деятельностью, потому что я действую как человек. Мне
не
только дан, в качестве общественного продукта, материал для моей деятельности -
даже и сам
язык, на котором работает мыслитель, - но и мое собственное бытие есть
общественная
деятельность; а потому и то, что я делаю из моей особы, я делаю из себя для
общества,
сознавая себя как общественное существо.
Мое всеобщее сознание есть лишь теоретическая форма того, живой формой чего
является реальная коллективность, общественная сущность, но в наши дни всеобщее
сознание представляет собой абстракцию от действительной жизни и в качестве
такой
абстракции враждебно противостоит ей. Поэтому и деятельность моего всеобщего
сознания
как таковая является моим теоретическим бытием как общественного существа.
Прежде всего следует избегать того, чтобы снова противопоставлять "общество",
как
абстракцию, индивиду. Индивид есть общественное существо. Поэтому всякое
проявление его жизни - даже если оно и не выступает в непосредственной форме
коллективного, совершаемого совместно с другими, проявления жизни, - является
проявлением и утверждением общественной жизни. Индивидуальная и родовая жизнь
человека не являются чем-то различным, хотя по необходимости способ
существования
индивидуальной жизни бывает либо более особенным, либо более всеобщим
проявлением
родовой жизни, а родовая жизнь бывает либо более особенной, либо всеобщей
индивидуальной жизнью.
Как родовое сознание, человек утверждает свою реальную общественную жизнь и
только повторяет в мышлении свое реальное бытие, как и наоборот, родовое бытие
утверждает
себя в родовом сознании и в своей всеобщности существует для себя как мыслящее
существо.
Поэтому, если человек есть некоторый особенный индивид и именно его особенность
делает
из него индивида и действительное индивидуальное общественное существо, то он в
такой
же мере есть также и тотальность, идеальная тотальность, субъективное для-себябытие
мыслимого и ощущаемого общества, подобно тому как и в действительности он
существует, с
одной стороны, как созерцание общественного бытия и действительное пользование
им, а с
другой стороны - как тотальность человеческого проявления жизни.
Таким образом, хотя мышление и бытие и отличны друг от друга, но в то же время
они
находятся в единстве друг с другом.
Смерть кажется жестокой победой рода над определенным индивидом и как будто
противоречит их единству; но определенный индивид есть лишь некое определенное
родовое существо и как таковое смертен.
4) Подобно тому как частная собственность является лишь чувственным выражением
того, что человек становится в одно и то же время предметным для себя и вместе с
тем
чужим для самого себя и бесчеловечным предметом, что его проявление жизни
оказывается его
отчуждением от жизни, его приобщение к действительности - выключением его из
действительности, чужой для него действительностью, - точно так же и
положительное
упразднение частной собственности, т.е. чувственное присвоение человеком и для
человека
человеческой сущности и человеческой жизни, предметного человека и человеческих
произведений, надо понимать не только в смысле непосредственного, одностороннего
пользования вещью, не только в смысле владения, обладания. Человек присваивает
себе свою всестороннюю сущность всесторонним образом, следовательно, как
целостный
человек. Каждое из его человеческих отношений к миру - зрение, слух, обоняние,
вкус,
осязание, мышление, созерцание, ощущение, желание, деятельность, любовь, словом,
все
органы его индивидуальности, равно как и те органы, которые непосредственно по
своей форме
есть общественные органы, [VII] являются в своем предметном отношении, или в
своем
отношении к предмету, присвоением последнего. Присвоение человеческой
действительности,* ее отношение к предмету, это - осуществление на деле
человеческой действительности, человеческая действенность и человеческое
страдание, потому что страдание, понимаемое в человеческом смысле, есть
самопотребление человека.

* Поэтому человеческая действительность столь же многообразна, как многообразны
определения человеческой сущности и человеческая деятельность.
Частная собственность сделала нас столь глупыми и односторонними, что какойнибудь
предмет
является нашим лишь тогда, когда мы им обладаем, т.е. когда он существует для
нас как
капитал или когда мы им непосредственно владеем, едим его, пьем, носим на своем
теле,
живем в нем и т.д., - одним словом, когда мы его потребляем, - хотя сама же
частная
собственность все эти виды непосредственного осуществления владения в свою
очередь
рассматривает лишь как средство к жизни, а та жизнь, для которой они служат
средством,
есть жизнь частной собственности - труд и капитализирование.
Поэтому на место всех физических и духовных чувств стало простое отчуждение всех
этих
чувств - чувство обладания. Вот до какой абсолютной бедности должно было быть
доведено
человеческое существо, чтобы оно могло породить из себя свое внутреннее
богатство. (О
категории обладания см. статью Гесса в сборнике "Двадцать один лист" [60].)
Поэтому уничтожение частной собственности означает полную эмансипацию всех
человеческих чувств и свойств; но оно является этой эмансипацией именно потому,
что чувства
и свойства эти стали человеческими как в субъективном, так и в объективном
смысле. Глаз
стал человеческим глазом точно так же, как его объект стал общественным,
человеческим объектом, созданным человеком для человека. Поэтому чувства
непосредственно в своей практике стали теоретиками. Они имеют отношение к вещи
ради
вещи, но сама эта вещь есть предметное человеческое отношение к самой себе и к
человеку,* и наоборот. Вследствие этого потребность и пользование вещью утратили
свою
эгоистическую природу, а природа утратила свою голую полезность, так как польза
стала человеческой пользой.
* Я могу на практике относиться к вещи по-человечески только тогда, когда вещь
по-человечески
относится к человеку.
Точно так же чувства и наслаждения других людей стали моим собственным
достоянием.
Поэтому, кроме этих непосредственных органов, образуются общественные органы, в
форме общества. Так, например, деятельность в непосредственном общении с другими
и т.д.
стала органом проявления моей жизни и одним из способов усвоения человеческой
жизни.
Ясно, что человеческий глаз воспринимает и наслаждается иначе, чем грубый
нечеловеческий
глаз, человеческое ухо - иначе, чем грубое, неразвитое ухо, и т.д.
Мы видели, что человек не теряет самого себя в своем предмете лишь в том случае,
если этот
предмет становится для него человеческим предметом, или опредмеченным человеком.
Это
возможно лишь тогда, когда этот предмет становится для него общественным
предметом,
сам он становится для себя общественным существом, а общество становится для
него
сущностью в данном предмете.
Поэтому, с одной стороны, по мере того как предметная действительность повсюду в
обществе
становится для человека действительностью человеческих сущностных сил,
человеческой
действительностью и, следовательно, действительностью его собственных сущностных
сил,
все предметы становятся для кого опредмечиванием самого себя, утверждением и
осуществлением его индивидуальности, его предметами, а это значит, что предметом
становится он сам. То, как они становятся для него его предметами, зависит от
природы
предмета и от природы соответствующей ей сущностной силы; ибо именно
определенность этого отношения создает особый, действительный способ
утверждения. Глазом предмет воспринимается иначе, чем ухом, и предмет глаза -
иной, чем
предмет уха. Своеобразие каждой сущностной силы - это как раз ее своеобразная
сущность, следовательно и своеобразный способ ее опредмечивания, ее предметнодействительного,
живого бытия. Поэтому не только в мышлении, [VIII] но и всеми
чувствами человек утверждает себя в предметном мире.

С другой стороны, со стороны субъективной: только музыка пробуждает музыкальное
чувство
человека; для немузыкального уха самая прекрасная музыка не имеет никакого
смысла, она
для него не является предметом, потому что мой предмет может быть только
утверждением
одной из моих сущностных сил, следовательно, он может существовать для меня
только так,
как существует для себя моя сущностная сила в качестве субъективной способности,
потому
что смысл какого-нибудь предмета для меня (он имеет смысл лишь для
соответствующего ему
чувства) простирается ровно настолько, насколько простирается мое чувство. Вот
почему
чувства общественного человека суть иные чувства, чем чувства необщественного
человека. Лишь благодаря предметно развернутому богатству человеческого существа
развивается, а частью и впервые порождается, богатство субъективной человеческой
чувственности: музыкальное ухо, чувствующий красоту формы глаз, - короче говоря,
такие
чувства, которые способны к человеческим наслаждениям и которые утверждают себя
как
человеческие сущностные силы. Ибо не только пять внешних чувств, но и так
называемые
духовные чувства, практические чувства (воля, любовь и т. д.), - одним словом,
человеческое
чувство, человечность чувств, - возникают лишь благодаря наличию
соответствующего
предмета, благодаря очеловеченной природе. Образование пяти внешних чувств - это
работа всей предшествующей всемирной истории. Чувство, находящееся в плену у
грубой
практической потребности, обладает лишь ограниченным смыслом. Для
изголодавшегося
человека не существует человеческой формы пищи, а существует только ее
абстрактное бытие
как пищи: она могла бы с таким же успехом иметь самую грубую форму, и невозможно
сказать,
чем отличается это поглощение пищи от поглощения ее животным. Удрученный
заботами,
нуждающийся человек нечувствителен даже по отношению к самому прекрасному
зрелищу;
торговец минералами видит только меркантильную стоимость, а не красоту и не
своеобразную
природу минерала; у него нет минералогического чувства. Таким образом,
необходимо
опредмечивание человеческой сущности - как в теоретическом, так и в практическом
отношении, - чтобы, с одной стороны, очеловечить чувства человека, а с другой
стороны,
создать человеческое чувство, соответствующее всему богатству человеческой и
природной сущности.
Подобно тому как благодаря движению частной собственности, ее богатства и нищеты
-
материального и духовного богатства и материальной и духовной нищеты -
возникающее
общество находит перед собой весь материал для этого образовательного процесса,
так возникшее общество производит, как свою постоянную действительность,
человека со
всем этим богатством его существа, производит богатого и всестороннего,
глубокого
во всех его чувствах и восприятиях человека.
Мы видим, что только в общественном состоянии субъективизм и объективизм,
спиритуализм и
материализм, деятельность и страдание утрачивают свое противопоставление друг
другу, а тем
самым и свое бытие в качестве таких противоположностей; мы видим, что разрешение
теоретических противоположностей само оказывается возможным только
практическим путем, только посредством практической энергии людей, и что поэтому
их
разрешение отнюдь не является задачей только познания, а представляет собой
действительную жизненную задачу, которую философия не могла разрешить именно
потому, что она видела в ней только теоретическую задачу.
Мы видим, что история промышленности и сложившееся предметное бытие
промышленности являются раскрытой книгой человеческих сущностных сил,
чувственно представшей перед нами человеческой психологией [61], которую до сих
пор
рассматривали не в ее связи с сущностью человека, а всегда лишь под углом зрения
какогонибудь
внешнего отношения полезности, потому что, - двигаясь в рамках
отчуждения, - люди
усматривали действительность человеческих сущностных сил и человеческую родовую
деятельность только во всеобщем бытии человека, в религии, или же в истории в ее
абстрактно-всеобщих формах политики, искусства, литературы и т.д. [IX] В
обыкновенной,
материальной промышленности (которую в такой же мере можно рассматривать как
часть вышеуказанного всеобщего движения, в какой само это движение можно
рассматривать
как особую часть промышленности, так как вся человеческая деятельность была до
сих пор
трудом, т.е. промышленностью, отчужденной от самой себя деятельностью) мы имеем
перед
собой под видом чувственных, чужих, полезных предметов, под видом отчуждения,
опредмеченные сущностные силы человека. Такая психология, для которой эта книга,
т.е. как раз чувственно наиболее осязательная, наиболее доступная часть истории,
закрыта, не
может стать действительно содержательной и реальной наукой. Что вообще думать о
такой
науке, которая высокомерно абстрагируется от этой огромной части человеческого
труда и не
чувствует своей собственной неполноты, когда все это богатство человеческой
деятельности ей
не говорит ничего другого, кроме того, что можно выразить одним термином
"потребности),
"обыденная потребность"?

Естественные науки развернули колоссальную деятельность и накопили непрерывно
растущий материал. Но философия осталась для них столь же чуждой, как и они
оставались
чужды философии. Кратковременное объединение их с философией было лишь
фантастической иллюзией. Налицо была воля к объединению, способность же
отсутствовала. Даже историография принимает во внимание естествознание лишь
между
прочим, как фактор просвещения, полезности отдельных великих открытий. Но зато
тем более
практически естествознание посредством промышленности ворвалось в человеческую
жизнь, преобразовало ее и подготовило человеческую эмансипацию, хотя
непосредственно оно
вынуждено было довершить обесчеловечение человеческих отношений. Промышленность
является действительным историческим отношением природы, а следовательно, и
естествознания к человеку. Поэтому если ее рассматривать как экзотерическое
раскрытие
человеческих сущностных сил, то понятна станет и человеческая сущность природы,
или
природная сущность человека; в результате этого естествознание утратит свое
абстрактно
материальное или, вернее, идеалистическое направление и станет основой
человеческой
науки, подобно тому как оно уже теперь - хотя и в отчужденной форме - стало
основой
действительно человеческой жизни, а принимать одну основу для жизни, другую для
науки -
это значит с самого начала допускать ложь. Становящаяся в человеческой истории -
этом акте
возникновения человеческого общества - природа является действительной природой
человека; поэтому природа, какой она становится - хотя и в отчужденной форме -
благодаря промышленности, есть истинная антропологическая природа.
Чувственность (см. Фейербаха) должна быть основой всей науки. Наука является
действительной наукой лишь в том случае, если она исходит из чувственности в ее
двояком виде: из чувственного сознания и из чувственной потребности;
следовательно,
лишь в том случае, если наука исходит из природы. Вся история является
подготовкой к тому,
чтобы "человек" стал предметом чувственного сознания и чтобы потребность
"человека как
человека" стала [естественной, чувственной] потребностью. Сама история является
действительной частью истории природы, становления природы человеком.
Впоследствии естествознание включит в себя науку о человеке в такой же мере, в
какой наука о
человеке включит в себя естествознание: это будет одна наука.
[X] Человек есть непосредственный предмет естествознания; ибо непосредственной
чувственной природой для человека непосредственно является человеческая
чувственность (это - тождественное выражение), непосредственно как другой
чувственно
воспринимаемый им человек; ибо его собственная чувственность существует для него
самого,
как человеческая чувственность, только через другого человека. А природа есть
непосредственный предмет науки о человеке. Первый предмет человека - человекесть
природа, чувственность; а особые человеческие чувственные сущностью силы,
находящие свое
предметное осуществление только в предметах природы, могут обрести свое
самопознание
только в науке о природе вообще. Даже элемент самого мышления, элемент, в
котором
выражается жизнь мысли - язык, - имеет чувственную природу. Общественная
действительность природы и человеческое естествознание, или естественная наука о
человеке, это - тождественные выражения.
Мы видим, как на место экономического богатства и экономической нищеты
становятся
богатый человек и богатая человеческая потребность. Богатый человек - это в то
же
время человек, нуждающийся во всей полноте человеческих проявлений жизни,
человек, в
котором его собственное осуществление выступает как внутренняя необходимость,
как нужда.
Не только богатство человека, но и бедность его получает при социализме в равной
мере
человеческое и потому общественное значение. Она есть пассивная связь,
заставляющая
человека ощущать потребность в том величайшем богатстве, каким является другой
человек.

Господство предметной сущности во мне, чувственная вспышка моей сущностной
деятельности
есть страсть, которая, таким образом, становится здесь деятельностью моего
существа.
5) Какое-нибудь существо является в своих глазах самостоятельным лишь тогда,
когда оно
стоит на своих собственных ногах, а на своих собственных ногах оно стоит лишь
тогда, когда оно
стоит лишь тогда, когда оно обязано своим существованием самому себе. Человек,
живущий милостью другого, считает себя зависимым существом. Но я живу целиком
милостью
другого, если я обязан ему не только поддержанием моей жизни, но сверх того еще
и тем, что он
мою жизнь создал, что он - источник моей жизни; а моя жизнь непременно имеет
такую
причину вне себя, если она не есть мое собственное творение. Вот почему творение
является
таким представлением, которое весьма трудно вытеснить из народного сознания.
Народному
сознанию непонятно чрез-ссбя-бытие природы и человека, потому что это чрез-себябытие
противоречит всем осязательным фактам практической жизни.
Представление о сотворении земли получило сокрушительный удар со стороны
геогнозии
[62], т.е. науки, изображающей образование земли, становление ее как некий
процесс, как
самопорождение. Generatio aequivoca [63] является единственным практическим
опровержением
теории сотворения.
Легко, конечно, сказать отдельному индивиду то, что говорил уже Аристотель: Ты
рожден твоим
отцом и твоей матерью; значит, в случае с тобой соединение двух человеческих
существ, т. е.
родовой акт людей произвел человека. Ты видишь, стало быть, что человек и
физически обязан
своим бытием человеку. Значит, ты должен иметь в виду не только одну сторону -
бесконечный прогресс, в силу которого ты продолжаешь спрашивать: кто породил
моего
отца? кто породил его деда? и т.д. Ты должен иметь в виду также и то круговое
движение,
которое чувственно-наглядным образом дано в этом бесконечном прогрессе, -
круговое
движение, в силу которого человек в деторождении повторяет себя самого и,
следовательно,
субъектом всегда остается человек. Однако ты ответишь: я признаю это круговое
движение,
так признай же и ты вышеуказанный бесконечный прогресс, который гонит меня все
дальше и
дальше, пока я не спрошу, кто же породил первого человека и природу вообще. На
это я могу
тебе ответить только следующее: самый твой вопрос есть продукт абстракции.
Спроси себя,
как ты пришел к этому вопросу; спроси себя, не продиктован ли твой вопрос такой
точкой
зрения, на которую я не могу дать ответа, потому что она в корне неправильна.
Спроси себя,
существует ли для разумного мышления вышеуказанный бесконечный прогресс как
таковой.
Задаваясь вопросом о сотворении природы и человека, ты тем самым абстрагируешься
от
человека и природы. Ты полагаешь их несуществующими и тем не менее хочешь, чтобы
я
доказал тебе их существование. Я говорю тебе: откажись от своей абстракции, и ты
откажешься от своего вопроса; если же ты хочешь придерживаться своей абстракции,
то будь
последователен, и когда ты мыслишь человека и природу несуществующими, [XI] то
мысли
несуществующим и самого себя, так как ты тоже - и природа и человек. Не мысли,
не
спрашивай меня, ибо, как только ты начинаешь мыслить и спрашивать, твое
абстрагирование от бытия природы и человека теряет всякий смысл. Или, быть
может, ты
такой эгоист, что полагаешь все несуществующим, а сам хочешь существовать?
Ты можешь мне возразить: я вовсе не предполагаю природу несуществующей; я
спрашиваю
тебя об акте ее возникновения, как спрашивают анатома об образовании у зародыша
костей и т.д.

Но так как для социалистического человека вся так называемая всемирная история
есть не что иное, как порождение человека человеческим трудом, становление
природы для
человека, то у него есть наглядное, неопровержимое доказательство своего
порождения
самим собою, процесса своего возникновения. Так как для социалистического
человека
существенная реальность человека и природы приобрела практический, чувственный,
наглядный характер, причем человек наглядно стал для человека бытием природы, а
природа
наглядно стала для него бытием человека, то стал практически невозможным вопрос
о каком-то
чуждом существе, о существе, стоящем над природой и человеком, - вопрос,
заключающий в
себе признание несущественности природы и человека. Атеизм, как отрицание этой
несущественности, не имеет больше никакого смысла, потому что атеизм является
отрицанием бога и утверждает бытие человека именно посредством этого отрицания;
но социализм, как социализм, уже не нуждается в таком опосредствовании: он
начинается с
теоретически и практически чувственного сознания человека и природы как
сущности. Социализм есть положительное, уже не опосредствуемое отрицанием
религии
самосознание человека, подобно тому как действительная жизнь есть положительная
действительность человека, уже не опосредствуемая отрицанием частной
собственности,
коммунизмом. Коммунизм есть позиция как отрицание отрицания, поэтому он является
действительным, для ближайшего этапа исторического развития необходимым моментом
эмансипации и обратного отвоевания человека. Коммунизм есть необходимая форма и
энергический принцип ближайшего будущего, но как таковой коммунизм не есть цель
человеческого развития, форма человеческого общества. [XI]
[ ПОТРЕБНОСТИ, ПРОИЗВОДСТВО И РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА ]
[XIV] 7) Мы видели, какое значение имеет при социализме богатство человеческих
потребностей, а следовательно, и какой-нибудь новый способ производства и какойнибудь
новый предмет производства: новое проявление человеческой сущностной силы
и
новое обогащение человеческого существа. В рамках частной собственности все это
имеет
обратное значение. Каждый человек старается пробудить в другом какую-нибудь
новую
потребность, чтобы вынудить его принести новую жертву, поставить его в новую
зависимость и
толкнуть его к новому виду наслаждения, а тем самым и к экономическому
разорению.
Каждый стремится вызвать к жизни какую-нибудь чуждую сущностную силу,
господствующую
над другим- человеком, чтобы найти в этом удовлетворение своей собственной
своекорыстной
потребности. Поэтому вместе с ростом массы предметов растет царство чуждых
сущностей, под
игом которых находится человек, и каждый новый продукт представляет собой новую
возможность взаимного обмана и взаимного ограбления. Вместе с тем человек
становится
все беднее как человек, он все в большей мере нуждается в деньгах, чтобы
овладеть этой
враждебной сущностью, и сила его денег падает как раз в обратной пропорции к
массе
продукции, т.е. его нуждаемость возрастает по мере возрастания власти денег. -
Таким
образом, потребность в деньгах есть подлинная потребность, порождаемая
политической
экономией, и единственная потребность, которую она порождает. - Количество денег
становится все в большей и большей мере их единственным могущественным
свойством;
подобно тому как они сводят всякую сущность к ее абстракции, так они сводят и
самих себя в
своем собственном движении к количественной сущности. Безмерность и
неумеренность становятся их истинной мерой.
Даже с субъективной стороны это выражается отчасти в том, что расширение круга
продуктов и
потребностей становится изобретательным и всегда расчетливым рабом нечеловечных,
рафинированных, неестественных и надуманных вожделений. Частная собственность не
умеет превращать грубую потребность в человеческую потребность. Ее идеализм
сводится
к фантазиям, прихотям, причудам, и ни один евнух не льстит более низким образом
своему повелителю и не старается возбудить более гнусными средствами его
притупившуюся
способность к наслаждениям, чтобы снискать себе его милость, чем это делает
евнух
промышленности, производитель, старающийся хитростью выудить для себя гроши,
выманить
золотую птицу из кармана своего христиански возлюбленного ближнего (каждый
продукт
является приманкой, при помощи которой хотят выманить у другого человека его
сущность - его
деньги; каждая действительная или возможная потребность оказывается слабостью,
которая
притянет муху к смазанной клеем палочке; всеобщая эксплуатация общественной
человеческой
сущности, подобно тому как каждое несовершенство человека есть некоторая связь с
небом -
тот пункт, откуда сердце его доступно священнику; каждая нужда есть повод
подойти с
любезнейшим видом к своему ближнему и сказать ему: милый друг, я дам тебе то,
что тебе
нужно, но ты знаешь conditio sine qua non,* ты знаешь, какими чернилами тебе
придется
подписать со мной договор; я надуваю тебя, доставляя тебе наслаждение), - для
этой цели
промышленный евнух приспосабливается к извращеннейшим фантазиям потребителя,
берет на
себя роль сводника между ним и его потребностью, возбуждает в нем нездоровые
вожделения,
подстерегает каждую его слабость, чтобы затем потребовать себе мзду за эту
любезность.

* непременное условие. - Ред.
Отчасти же это отчуждение обнаруживается в том, что утонченность потребностей и
средств
для их удовлетворения, имеющая место на одной стороне, порождает на другой
стороне
скотское одичание, полнейшее, грубое, абстрактное упрощение потребностей или,
лучше
сказать, только воспроизводит самое себя в своем противоположном значении. Даже
потребность в свежем воздухе перестает быть у рабочего потребностью. Человек
поселяется
снова в пещерах, которые, однако, ныне отравлены удушливым чумным дыханием
цивилизации
и в которых он чувствует себя неуверенно, как по отношению к чуждой силе,
могущей в любой
день ускользнуть от него, и из которых его могут в любой день выбросить, если он
[XV] не
уплатит за жилье. Рабочий должен оплачивать эти мертвецкие. Светлое жилище,
называемое Прометеем у Эсхила одним из тех великих даров, посредством которых он
превратил дикаря в человека, перестает существовать для рабочего. Свет, воздух и
т.д.,
простейшая, присущая даже животным чистоплотность перестают быть потребностью
человека. Грязь, это состояние человека опустившегося, загнивающего, нечистоты
(в
буквальном смысле этого слова) цивилизации становятся для него жизненным
элементом.
Полная противоестественная запущенность, гниющая природа становится его
жизненным элементом. Ни одно из его чувств не существует больше не только в его
человеческом виде, но и в нечеловеческом, следовательно, не существует больше
даже в
его животном виде. Происходит возврат к самым грубым способам (и орудиям)
человеческого труда: так, например, ступальное колесо римских рабов стало
орудием
производства и средством существования для многих английских рабочих. Человек
лишается не
только человеческих потребностей - он утрачивает даже животные потребности.
Ирландец
знает только одну потребность - потребность в еде, притом состоящей только из
картофеля
люмпен-пролетариев, картофеля самого плохого качества. Но в каждом промышленном
городе Англии и Франции уже имеется своя маленькая Ирландия. У дикаря, у
животного всетаки
есть еще потребность в охоте, в движении и т.д., в общении с себе
подобными. -
Упрощение машины, труда используется для того, чтобы из совершенно еще не
развившегося,
только формирующегося человека, из ребенка сделать рабочего, в то время как
рабочий стал
заброшенным ребенком. Машина приноравливается к слабости человека, чтобы
превратить
слабого человека в машину.
"Каким образом рост потребностей и средств для их удовлетворения порождает
отсутствие
потребностей и отсутствие средств для их удовлетворения, это политэконом (и
капиталист:
вообще мы всегда имеем в виду эмпирических дельцов, когда обращаемся к
политэкономам,
являющимся их научной совестью и их научным бытием) доказывает следующим
образом: 1)
он сводит потребности рабочего к самому необходимому и самому жалкому
поддержанию
физической жизни, а его деятельность - к самому абстрактному механическому
движению; стало
быть, говорит он, у человека пет никакой иной потребности ни в деятельности, ни
в
наслаждении; ибо даже такую жизнь политэконом объявляет человеческой жизнью и
человеческим существованием; 2) возможно, более скудную жизнь (существование) он
принимает в своих расчетах за масштаб и притом за всеобщий масштаб - всеобщий
потому,
что он имеет силу для массы людей. Политэконом превращает рабочего в
бесчувственное и
лишенное потребностей существо, точно так же как деятельность рабочего он
превращает в
чистую абстракцию от всякой деятельности. Поэтому всякая роскошь у рабочего
представляется ему недопустимой, а все, что выходит за пределы самой
наиабстрактной
потребности - будь то пассивное наслаждение или активное проявление
деятельности, -
кажется ему роскошью. Вследствие этого политическая экономия, эта наука о
богатстве,
есть в то же время наука о самоотречении, о лишениях, о бережливости, и она
действительно доходит до того, что учит человека сберегать даже потребность в
чистом
воздухе или физическом движении. Эта наука о чудесной промышленности есть в то
же
время наука об аскетизме, и ее истинный идеал, это - аскетический, но
занимающийся
ростовщичеством скряга и аскетический, но производящий раб. Ее моральным
идеалом является рабочий, откладывающий в сберегательную кассу часть своей
заработной
платы, и она даже нашла для этого своего излюбленного идеала нужное ей холопское
искусство - в театре ставили сентиментальные пьесы в этом духе. Поэтому
политическая
экономия, несмотря на весь свой мирской и чувственный вид, есть действительно
моральная
наука, наиморальнейшая из наук. Ее основной тезис - самоотречение, отказ от
жизни и от всех
человеческих потребностей. Чем меньше ты ешь, пьешь, чем меньше покупаешь книг,
чем реже
ходишь в театр, на балы, в кафе, чем меньше ты думаешь, любишь, теоретизируешь,
поешь,
рисуешь, фехтуешь и т.д., тем больше ты сберегаешь, тем больше становится твое
сокровище, не подтачиваемое ни молью, ни червем, - твой капитал. Чем ничтожнее
твое
бытие, чем меньше ты проявляешь свою жизнь, тем больше твое имущество, тем
больше
твоя отчужденная жизнь, тем больше ты накапливаешь своей отчужденной сущности.

Всю
[XVI] ту долю жизни и человечности, которую отнимает у тебя политэконом, он
возмещает тебе
в виде денег и богатства, и все то, чего не можешь ты, могут твои деньги: они
могут есть,
пить, ходить на балы, в театр, могут путешествовать, умеют приобрести себе
искусство,
ученость, исторические редкости, политическую власть - все это они могут тебе
присвоить;
все это они могут купить; они - настоящая сила. Но чем бы это все ни было,
деньги не могут
создать ничего, кроме самих себя, не могут купить ничего, кроме самих себя,
потому что все
остальное ведь их слуга, а когда я владею господином, то я владею и слугой, и
мне нет нужды
гнаться за его слугой. Таким образом, все страсти и всякая деятельность должны
потонуть в
жажде наживы. Рабочий вправе иметь лишь столько, сколько нужно для того, чтобы
хотеть
жить, и он вправе хотеть жить лишь для того, чтобы иметь [этот минимум]."
Правда, в политической экономии возникает разноголосица. Одна сторона
(Лодердель, Мальтус
и др.) рекомендует роскошь и проклинает бережливость; другая (Сэй, Рикардо и
др.)
рекомендует бережливость и проклинает роскошь. Но первая признает, что она хочет
роскоши,
чтобы производить труд (т.е. абсолютную бережливость); а вторая признает, что
она
рекомендует бережливость, чтобы производить богатство, т.е. роскошь. Первая
сторона
предается романтическим фантазиям, требуя, чтобы не одна только жажда наживы
определяла потребление богачей, и она противоречит выдвинутым ею самою законам,
выдавая
расточительность непосредственно за средство обогащения. Поэтому противная
сторона
весьма серьезно и обстоятельно доказывает ей, что расточительностью я свое
имущество
уменьшаю, а не умножаю. Эта другая сторона лицемерно отказывается признать, что
именно
прихоти и капризы определяют производство; она забывает об "утонченных
потребностях",
забывает, что без потребления не было бы и производства; забывает, что
вследствие
конкуренции производство неизбежно становится лишь более всесторонним, более
роскошным;
она забывает, что, согласно ее же теории, стоимость вещи определяется
потреблением и что
мода определяет потребление; она желает, чтобы производилось только "полезное",
забывая,
что производство слишком большого количества полезных вещей производит слишком
много
бесполезного населения. Обе стороны забывают, что расточительность и
бережливость,
роскошь и лишения, богатство и бедность равны друг другу.
И экономить ты должен не только на твоих непосредственных чувственных
потребностях, на еде
и прочем, по и на участии в общих интересах, на сострадании, доверии и т.д.; во
всем этом ты
должен проявлять максимальную бережливость, если ты хочешь поступать согласно
политической экономии и не хочешь погибнуть от своих иллюзий.
"Все, что у тебя есть, ты должен пускать в продажу, т.е. извлекать из этого
пользу. Если я
задам политэконому вопрос: повинуюсь ли я экономическим законам, когда я
извлекаю деньги из
продажи своего тела для удовлетворения чужой похоти (фабричные рабочие во
Франции
называют проституцию своих жен и дочерей добавочным рабочим часом, и это
буквально так и
есть), и разве я не действую в духе политической экономии, когда я продаю своего
друга
марокканцам (а непосредственная продажа людей, в виде торговли рекрутами и т.д.
имеет
место во всех культурных странах), - то политэконом мне отвечает: ты не
поступаешь вразрез с
моими законами; но посмотри, что скажут тетушка Мораль и тетушка Религия; моя
экономическая мораль и моя экономическая религия не имеют ничего возразить
против
твоего образа действий, но... - Но кому же мне больше верить - политической
экономии или
морали? Мораль политической экономии - это нажива, труд и бережливость,
трезвость, но
политическая экономия обещает мне удовлетворить мои потребности. - Политическая
экономия
морали - это обладание, богатство такими вещами, как чистая совесть, добродетель
и т.д.; но
как я могу быть добродетельным, если я вообще не существую? Как я могу иметь
чистую
совесть, если я ничего не знаю? - В самой сущности отчуждения заложено то, что
каждая
отдельная сфера прилагает ко мне другой и противоположный масштаб: у морали один
масштаб, у политической экономии - другой, ибо каждая из них является
определенным
отчуждением человека, каждая... фиксирует" [XVII] особый круг отчужденной
сущностной
деятельности и каждая относится отчужденно к другому отчуждению. Так, г-н Мишель
Шевалье упрекает Рикардо в том, что тот абстрагируется от морали. Но у Рикардо
политическая экономия говорит на своем собственном языке. Если этот язык не
морален, то это
не вина Рикардо. Поскольку Мишель Шевалье морализирует, он абстрагируется от
политической экономии; а поскольку он занимается политической экономией, он
необходимым
образом абстрагируется фактически от морали. Ведь если отнесение политической
экономии к
морали не является произвольным, случайным, и потому необоснованным и ненаучным,
если
оно проделывается не для видимости, а мыслится как коренящееся в сущности вещей,
то
оно может означать только причастность политэкономических законов к области
морали; а если
в действительности это не имеет места или, вернее, имеет место прямо
противоположное, то
разве в этом повинен Рикардо? К тому же и самая противоположность между
политической
экономией и моралью есть лишь видимость и, будучи противоположностью, в то же
время
не есть противоположность. Политическая экономия выражает моральные законы, но
только на
свой лад.

"Подавление потребностей, как принцип политической экономии, с наибольшим
блеском
обнаруживается в ее теории народонаселения. Существует слишком много людей. Даже
существование людей есть чистейшая роскошь, и если рабочий "морален" (Милль
предлагает
объявлять общественную похвалу тем, кто показывает себя воздержанным в половом
отношении, и общественное порицание тем, кто грешит против этого бесплодного
брака... Разве
это не мораль, не учение аскетизма? [64]), то он будет бережлив по части
деторождения.
Производство человека выступает как общественное бедствие."
Смысл и значение производства, имеющего в виду богатых, открыто обнаруживают
себя в
производстве, рассчитанном на бедных; по отношению к вышестоящим это выражается
всегда
утонченно, замаскированно, двусмысленно - одна видимость; по отношению к
нижестоящим это
выражается грубо, открыто, откровенно - сущность. Грубая потребность рабочего -
гораздо
больший источник дохода, чем утонченная потребность богача. Подвальные помещения
в
Лондоне приносят своим хозяевам больше дохода, чем дворцы, т.е. они являются в
отношении
приносимого ими дохода большим богатством и, значит, выражаясь на языке
политической
экономии, большим общественным богатством.
И подобно тому как промышленность спекулирует на утонченности потребностей, она
в такой же
мере спекулирует и на их грубости, притом на искусственно вызванной грубости их.
Поэтому
истинным наслаждением для этой грубости является самоодурманивание, это
кажущееся
удовлетворение потребности, эта цивилизация среди грубого варварства
потребностей. Вот
почему английские кабаки являются наглядными символами частной собственности. Их
роскошь показывает истинное отношение промышленной роскоши и богатства к
человеку.
Поэтому они по праву являются единственными воскресными развлечениями народа, к
которым
английская полиция относится по меньшей мере снисходительно. [XVII]
[XVIII] Мы уже видели, какими многообразными способами политэконом устанавливает
единство
труда и капитала: 1) капитал есть накопленный труд; 2) назначение капитала в
самом
производстве - отчасти воспроизводство капитала с прибылью, отчасти капитал как
сырье
(материал труда), отчасти как само работающее орудие (машина - это
непосредственно
отождествленный с трудом капитал) - состоит в производительном труде; 3) рабочий
есть капитал; 4) заработная плата принадлежит к издержкам капитала; 5) по
отношению к
рабочему труд есть воспроизводство его жизненного капитала; 6) по отношению к
капиталисту
он есть момент деятельности его капитала.
И, наконец, 7) политэконом исходит из предположения о первоначальном единстве
того и
другого как единстве капиталиста и рабочего; это - райское первобытное
состояние. Каким
образом эти два момента [XIX] вдруг выступают друг против друга как два лица,
это является
для политэконома каким-то случайным происшествием, которое поэтому должно
объясняться
лишь внешними причинами. (См. Милля.)
Те народы, которые еще ослеплены чувственным блеском благородных металлов и
поэтому
еще поклоняются металлическим деньгам как какому-то фетишу, не являются еще
завершенными денежными нациями. Противоположность между Францией и Англией. - В
какой
мере разрешение теоретических загадок есть задача практики и опосредствуется
практически, в
какой мере истинная практика является условием действительной и положительной
теории,
видно, например, на фетишизме. Чувственное сознание у фетишиста иное, чем у
грека,
потому что его чувственное бытие еще иное. Абстрактная вражда между чувством и
духом
необходима до тех пор, пока собственным трудом человека еще не созданы
человеческий вкус
к природе, человеческое чувство природы, а значит и естественное чувство
человека.

Равенство есть не что иное, как немецкая формула "я = я", переведенная на
французский
язык, т.е. на язык политики. Равенство как основа коммунизма есть его
политическое
обоснование. Это то же самое, что имеет место, когда немец обосновывает для себя
коммунизм
тем, что он мыслит человека как всеобщее самосознание. Вполне понятно, что
уничтожение
отчуждения исходит всегда из той формы отчуждения, которая является
господствующей
силой: в Германии это - самосознание, во Франции это - равенство, так как там
преобладает политика, в Англии это - действительная, материальная, измеряющая
себя только
самой собой практическая потребность. Под этим углом зрения надо критиковать и
признавать Прудона.
Если мы даже коммунизм называем - так как он является отрицанием отрицания -
присвоением человеческой сущности, которое опосредствует себя с собою через
отрицание
частной собственности, а посему еще не истинным, начинающим с самого себя
положением,
а только таким, которое начинает с частной собственности,
[...................]*.
* В рукописи здесь оборван левый нижний угол страницы, в результате чего
пострадали
последние шесть строк текста; восстановить их содержание не представляется
возможным. -
Ред.
Действительное отчуждение человеческой жизни остается в силе и даже оказывается
тем
большим отчуждением, чем больше его сознают как отчуждение... Для уничтожения
идеи
частной собственности вполне достаточно идеи коммунизма. Для уничтожения же
частной
собственности в реальной действительности требуется действительное
коммунистическое
действие. История принесет с собой это коммунистическое действие, и то движение,
которое мы
в мыслях уже познали как само себя снимающее, будет проделывать в
действительности
весьма трудный и длительный процесс. Но мы должны считать действительным шагом
вперед
уже то, что мы с самого начала осознали как ограниченность, так и цель этого
исторического
движения, и превзошли его в своем сознании.
Когда между собой объединяются коммунистические ремесленники, то целью для них
является прежде всего учение, пропаганда и т.д. Но в то же время у них возникает
благодаря
этому новая потребность, потребность в общении, и то, что выступает как
средство, становится
целью. К каким блестящим результатам приводит это практическое движение, можно
видеть,
наблюдая собрания французских социалистических рабочих. Курение, питье, еда и
т.д. не
служат уже там средствами объединения людей, не служат уже связующими
средствами. Для
них достаточно общения, объединения в союз, беседы, имеющей своей целью опятьтаки
общение; человеческое братство в их устах не фраза, а истина, и с их загрубелых
от труда лиц
на нас сияет человеческое благородство.
[XX] "Утверждая, что спрос и предложение всегда покрывают друг друга,
политическая
экономия тотчас же забывает, что, согласно ее собственному утверждению,
предложение
людей (теория народонаселения) всегда превышает спрос на них и что,
следовательно, в
существенном результате всего производства - в существовании человека - получает
свое
наиболее решительное выражение диспропорция между спросом и предложением.
В какой мере деньги, которые выступают как средство, являются подлинной силон и
единственной целью, в какой мере вообще то средство, которое делает меня
сущностью и
присваивает мне чужую предметную сущность, является самоцелью, это можно видеть
из
того, что земельная собственность - там, где источником существования является
земля, - и
конь и меч - там, где они являются истинными средствами существования, -
признаются также и истинными политическими жизненными силами. В средние века
сословие
становилось свободным, как только оно получало право носить меч. У кочевников
обладание
конем делает человека свободным, дает ему возможность принимать участие в жизни
общины.

Мы сказали выше, что человек возвращается к пещерному жилищу, но возвращается к
нему в отчужденной, враждебной форме. Дикарь в своей пещере - этом элементе
природы,
свободно предоставляющем себя ему для пользования и защиты, - чувствует себя не
более
чуждо, или, лучше сказать, не менее дома, чем рыба в воде. Но подвальное жилище
бедняка,
это - враждебное ему жилище, это "чужая сила, это закабаляющее его жилище,
которое
отдается ему только до тех пор, пока он отдает ему свой кровавый пот"; он не
вправе
рассматривать его как свой родной дом, где он мог бы, наконец, сказать: здесь я
у себя дома;
наоборот, он находится в чужом доме, в доме другого человека, который его изо
дня в день
подстерегает и немедленно выбрасывает на улицу, как только он перестает платить
квартирную
плату. И точно так же он знает, что и по качеству своему его жилище образует
полную
противоположность потустороннего, пребывающего на небе богатства, человеческого
жилища.
Отчуждение проявляется как в том, что мое средство существования принадлежит
другому,
что предмет моего желания находится в недоступном мне обладании другого, так и в
том,
что каждая вещь сама оказывается иной, чем она сама, что моя деятельность
оказывается
чем-то иным и что, наконец, - а это относится и к капиталисту, - надо всем
вообще
господствует нечеловеческая сила.
Предназначение употребляемого только для наслаждения, недеятельного и
расточительного
богатства, когда наслаждающийся этим богатством человек, с одной стороны, ведет
себя как
лишь преходящий, дающий волю своим страстям индивид и рассматривает чужой
рабский
труд, человеческий кровавый пот как добычу своих вожделений, а потому самого
человека -
следовательно и себя самого - как приносимое в жертву, ничтожное существо (когда
презрение
к людям выражается отчасти и в виде надменного расточения того, что могло бы
сохранить
сотню человеческих жизней, а отчасти в виде подлой иллюзии, будто его
необузданная
расточительность и безудержное непроизводительное потребление обусловливают
труд, а тем
самым существование другого), такое предназначение ведет к тому, что
осуществление
человеческих сущностных сил мыслится только как осуществление чудовищных
прихотей и
странных, фантастических причуд. Но, с другой стороны, богатство рассматривается
всего лишь
как средство и как нечто заслуживающее только уничтожения. Поэтому
наслаждающийся
богатством в одно и то же время и раб и господин своего богатства, в одно и то
же время
великодушен и низок, капризен, надменен, предан диким фантазиям, тонок,
образован, умен. -
Он еще не ощутил богатство как некую совершенно чуждую силу, стоящую над ним
самим. Он скорее видит в богатстве лишь свою собственную силу, и последней,
конечной целью
[для него является не] богатство, а наслаждение [...................]*
* Рукопись здесь в нескольких местах повреждена; нижняя часть страницы оборвана,
недостает
трех или четырех строк текста. Ред.
Этой... [XXI] блестящей, ослепленной чувственной видимостью иллюзии о сущности
богатства
противостоит деловитый, трезвый, экономически мыслящий, прозаически
настроенный, просвещенный насчет сущности богатства промышленник, и если он
создает
для жаждущего наслаждений расточителя новые, более широкие возможности и
всячески льстит
ему своими продуктами - все его продукты являются низкими комплиментами
вожделениям
расточителя, - то он умеет при этом присвоить самому себе единственно полезным
образом
ту силу, которая ускользает от расточителя. Если, в соответствии с этим, на
первых порах
промышленное богатство выступает как результат расточительного, фантастического
богатства,
то в дальнейшем собственное движение промышленного богатства вытесняет
расточительное
богатство также и активным образом. Понижение денежного процента является
необходимым следствием и результатом промышленного развития. Таким образом,
средства
расточительного рантье уменьшаются ежедневно в обратном отношении к увеличению
средств и соблазнов наслаждения. Поэтому он должен либо проесть свой капитал,
т.е.

разориться, либо сам стать промышленным капиталистом... Правда, с другой
стороны,
непосредственно в результате промышленного развития постоянно повышается
земельная
рента, но, как мы уже видели, наступает необходимым образом момент, когда
земельная
собственность, как и всякая другая собственность, должна перейти в категорию
воспроизводящего себя с прибылью капитала, а это является результатом того же
самого
промышленного развития. Следовательно, и расточительный землевладелец должен
либо
проесть свой капитал, т.е. разориться, либо сам стать арендатором своей
собственной земли,
т.е. превратиться в возделывающего землю предпринимателя.
Поэтому уменьшение денежного процента, - рассматриваемое Прудоном как
упразднение
капитала и как тенденция к его социализации, - является непосредственно,
наоборот, только
симптомом полной победы работающего капитала над расточительным богатством, т.е.
симптомом превращения всякой частной собственности в промышленный капитал. Это
есть
полная победа частной собственности над всеми по видимости еще человеческими
качествами ее и полное подчинение частного собственника сущности частной
собственности -
труду. Конечно, и примышленный капиталист тоже потребляет и наслаждается. Он
отнюдь не
возвращается к противоестественной простоте потребностей. Но его потребление и
наслаждение есть нечто только побочное; оно для него - отдых, подчиненный
производству; при
этом оно - рассчитанное, т.е. тоже экономическое наслаждение, ибо капиталист
причисляет свое наслаждение к издержкам капитала, и он поэтому вправе тратить
деньги на
спое наслаждение лишь в таких пределах, чтобы эти его траты могли быть возмещены
с лихвой
путем воспроизводства капитала. Таким образом, наслаждение подчинено капиталу,
наслаждающийся индивид - капитализирующему индивиду, тогда как раньше имело
место
обратное. Поэтому снижение процента является симптомом упразднения капитала лишь
в том
смысле, что оно является симптомом его завершающегося господства, симптомом
завершающегося и потому устремляющегося к своему уничтожению отчуждения. Это
вообще -
единственный способ, каким существующее утверждает свою противоположность."
Поэтому спор политэкономов о роскоши и бережливости есть лишь пререкание между
политической экономией, уяснившей себе сущность богатства, и той политической
экономией,
которая находится еще во власти романтических антипромышленных воспоминаний. Но
обе
стороны не умеют свести предмет спора к его простому выражению и потому не могут
справиться друг с другом. [XXI]
[XXXIV] Далее земельная рента была ниспровергнута как земельная рента, поскольку
новейшая политическая экономия - в противоположность физиократам, утверждавшим,
что
земельный собственник есть единственный подлинный производитель, - доказала, что
земельный собственник, как таковой, является скорее единственным совершенно
непроизводительным рантье. Согласно новейшей политической экономии, земледелие
есть дело
капиталиста, который дает такое применение своему капиталу, если от этого
применения он
может ожидать нормальную прибыль. Поэтому тезис физиократов о том, что земельные
собственники, в качестве единственно производительных собственников, должны одни
платить
государственные налоги и, значит, одни только имеют право вотировать их и
принимать участие
в государственных делах, - этот тезис превращается в противоположное
утверждение, что
налог на земельную ренту есть единственный налог на непроизводительный доход и,
следовательно, единственный налог, не наносящий вреда национальному
производству. Ясно,
что при таком понимании вещей и политические привилегии земельных собственников
уже не
могут вытекать из того факта, что они - главные налогоплательщики.
Все то, что Прудон считает движением труда против капитала, есть лишь движение
труда в
форме капитала, т.е. движение промышленного капитала, против капитала,
потребляемого не в качестве капитала, т.е. не промышленным образом. И это
движение идет
своим победоносным путем, т.е. путем победы промышленного капитала. - Мы видим,
таким
образом, что лишь в том случае, если труд рассматривается как сущность частной
собственности, можно уяснить себе действительную природу также и
политэкономического
движения как такового.

Общество - каким оно выступает для политэконома - есть буржуазное общество, где
каждый индивид представляет собой некоторый замкнутый комплекс потребностей и
[XXXV]
существует для другого лишь постольку, - а другой существует для него лишь
постольку, -
поскольку они обоюдно становятся друг для друга средством. Подобно политикам в
их
рассуждениях о правах человека, и политэконом сводит все к человеку, т.е. к
индивиду, у
которого он отнимает все определенные свойства, чтобы рассматривать его только
как
капиталиста или рабочего.
Разделение труда есть экономическое выражение общественного характера труда
в рамках отчуждения. Иначе говоря, так как труд есть лишь выражение,
человеческой
деятельности в рамках отчуждения, проявление жизни как ее отчуждение, то и
разделение
труда есть не что иное, как отчужденное, полагание человеческой деятельности в
качестве
реальной родовой деятельности, или в качестве деятельности человека как
родового существа.
Относительно сущности разделения труда, - которое, с тех пор как труд был
признан
сущностью частной собственности, естественно должно было рассматриваться как
один из главных двигателей производства богатства, - т.е. относительно этой
отчужденной
формы человеческой деятельности как родовой деятельности, политэкономы
высказываются очень неясно и противоречиво.
Адам Смит:
"Разделение труда обязано своим происхождением не мудрости человеческой. Оно
есть
необходимый результат медленного и постепенного развития склонности к обмену и
взаимной торговле
продуктами. Эта склонность к обмену есть, вероятно, необходимое следствие
способности рассуждать и
дара речи. Она свойственна всем людям и не встречается ни у одного животного.
Животное, как только
оно достигло зрелого возраста, живет само по себе, совершенно независимо от
других. Человек же
постоянно нуждается в помощи других людей, и он тщетно ожидал бы такой помощи от
одной только их
доброжелательности. Гораздо надежнее будет апеллировать к их личной
заинтересованности и убедить
их в том, что их собственная выгода диктует им делать то, чего он от них желает.
Имея дело с другими
людьми, мы взываем не к их человечности, а к их эгоизму. Мы никогда не говорим
им о наших
потребностях, а говорим всегда о их выгоде. - Так как, стало быть, мы получаем
большинство
взаимно необходимых нам услуг благодаря обмену, торговле, купле-продаже, то
именно эта склонность к
обмену и породила разделение труда. Например, в каком-нибудь племени охотников
или пастухов
какой-нибудь человек изготовляет луки и тетивы проворнее и искуснее, чем другие.
Он часто обменивает
эти продукты своего труда на скот и дичь своих соплеменников. Скоро он замечает,
что таким способом
он может добыть их себе легче, чем если бы он сам ходил на охоту. Движимый
соображениями расчета,
он делает поэтому своим главным занятием изготовление луков и т.д. Различие
природных
дарований у индивидов есть не столько причина, сколько следствие разделения
труда... Не будь у
человека склонности к обмену и торговле, каждый индивид был бы вынужден сам
изготовлять себе все
необходимое для существования и жизненных удобств. Каждому приходилось бы
выполнять одну и ту
же повседневную работу, и не было бы того огромного разнообразия занятий,
которое только
и может породить значительное различие в дарованиях. - Как эта склонность к
обмену порождает среди
людей различие дарований, так та же самая склонность делает это различие
полезным. Многие породы
животных, хотя они принадлежат к одному и тому же виду, имеют от природы столь
различный характер
и столь различные предрасположения, что эти различия являются более
разительными, чем различия,
наблюдаемые среди необразованных людей. От природы между философом и грузчиком
различие и в
половину не столь велико - и смысле дарования и ума, - как различие между
дворнягой и борзой, между
борзой и лягавой, между лягавой и овчаркой. Тем не менее эти различные породы
животных, несмотря
на их принадлежность к одному и тому же виду, не приносит почти никакой пользы
друг другу. Дворовый
пес, обладая преимуществом своей силы, [XXXVI] не получает никакой пользы от
быстроты и легкости
борзой, и т.д. Вследствие отсутствия способности или склонности к торговле и
обмену результаты
деятельности этих различных дарований или ступеней интеллигентности не могут
быть собраны вместе
и ни малейшим образом не способствуют выгоде или общим удобствам всего вида.

Каждое
животное вынуждено само себя содержать и защищать, независимо от других; оно не
может извлечь ни
малейшей пользы из различия тех способностей, которыми природа наделила других
животных того же
вида. У людей, наоборот, самые различные дарования оказываются полезными друг
другу, потому что,
благодаря склонности всех людей к обмену и торговле, различные продукты их
различных
деятельностей собираются, так сказать, в одну общую массу, где каждый человек
может, сообразно
своим потребностям, купить себе известную часть продуктов труда других людей. -
Так как источником
разделения труда является эта склонность к обмену, то отсюда следует, что рост
этого
разделения труда всегда ограничен способностью к обмену, или, другими словами,
размерами рынка. Если рынок очень мал, то никто не захочет отдаться целиком
одному какомунибудь
занятию - за отсутствием возможности обменивать излишек продуктов своего
труда, ненужный
для его собственного потребления, на подобный же излишек тех продуктов чужого
труда, которые он
хотел бы получить...". В цивилизованном состоянии "каждый человек живет обменом
и становится
своего рода торговцем, а само общество есть, собственно говоря, торговое
общество" (см.
Дестют де Траси. "Общество, это - ряд взаимных обменов; в торговле - вся суть
общества" [7]).
"...Накопление капиталов растет вместе с разделением труда, и наоборот".
Так говорит Адам Смит [65].
"Если бы каждая семья производила всю совокупность предметов своего потребления,
то общество
могло бы существовать и при отсутствии какого бы то ни было обмена. - Хотя обмен
не является
основой общества, без него, однако, нельзя обойтись в цивилизованном состоянии
нашего общества. -
Разделение труда есть умелое применение сил человека; оно умножает продукты
общества,
увеличивает его мощь и его наслаждения, но оно же ограничивает, уменьшает
способность каждого
человека, взятого в отдельности. - Производство не может иметь места без
обмена".
Так говорит Ж. Б. Сэй [66].
"Присущие человеку от природы силы, это - его разум и его физическая способность
к труду. Силы же,
проистекающие из общественного состояния, заключаются в способности разделять
труд и
распределять среди различных людей различные работы... и в способности
обмениваться взаимными услугами и продуктами, образующими средства
существования. Мотив, по
которому один человек оказывает услуги другому, - эгоистического порядка:
человек требует
вознаграждения за услуги, оказанные другому. - Право исключительной частной
собственности является
необходимым условием для того, чтобы среди людей мог установиться обмен". "Обмен
и разделение
труда взаимно обусловливают друг друга".
Так говорит Скарбек [67].
Милль изображает развитой обмен, торговлю, как следствие разделения труда:
"Деятельность человека можно свести к весьма простым элементам. В сущности
говоря, он может
делать только одно: производить движение; он может передвигать вещи, [XXXVII]
чтобы приблизить их
друг к другу или удалить друг от друга; все остальное делают свойства материи.
Применяя труд и
машины, люди часто замечают, что эффект может быть усилен путем умелого
распределения операций,
а именно путем отделения друг от друга операций, друг другу мешающих, и
соединения всех тех
операций, которые том или иным способом могут друг другу содействовать. Как
общее правило, люди не
могут выполнять множество различных операций с такой же быстротой и ловкостью, с
какой они
благодаря навыку научаются выполнять небольшое число операций. Поэтому всегда
бывает выгодно
как можно больше ограничивать количество операций, поручаемых каждому отдельному
индивиду. - Для
наивыгоднейшего разделения труда и наивыгоднейшего распределения сил людей и
машин в очень
многих случаях необходимо действовать в крупном масштабе, другими словами,
производить богатства
большими массами. Эта выгода является причиной возникновения крупных мануфактур.

Иногда
небольшое количество таких мануфактур, основанных при благоприятных условиях,
снабжает не только
одну страну, а несколько стран всем требующимся там количеством производимых ими
предметов".
Так говорит Милль [68].
Однако все современные политэкономы согласны между собой в том, что разделение
труда и
богатство производства, разделение труда и накопление капитала взаимно
обусловливают друг
друга и что освобожденная от пут, предоставленная самой себе частная
собственность
одна только может создать наиболее полезное и всеобъемлющее разделение труда.
Рассуждения Адама Смита можно резюмировать следующим образом:
Разделение труда сообщает труду бесконечную производительность. Оно коренится в
склонности к обмену и торговле, специфически человеческой склонности, которая,
вероятно, не случайна, а обусловлена применением разума и языка. Мотив, которым
руководствуются обменивающиеся между собой люди, это - не человеколюбие, а
эгоизм.
Разнообразие человеческих дарований - скорее следствие, чем причина разделения
труда, т.е.
обмена. Только обмен и делает полезным это разнообразие. Особые свойства разных
пород
животных одного вида различаются между собой от природы больше, чем различаются
между
собой у разных людей те или другие способности и деятельности. Но так как
животные
неспособны к обмену, то ни одному животному индивиду не приносят никакой пользы
отличающиеся от его породы свойства животного того же вида, но другой породы.
Животные не
могут складывать имеете различные свойства своего вида; они не могут ничего
сделать для
общей пользы и для общих удобств своего вида. Иное дело человек. Здесь самые
разнообразные дарования и виды деятельности оказываются полезными друг другу,
потому
что люди умеют собирать свои различные продукты в одну общую массу, откуда
каждый
может покупать себе то, что ему нужно. Так как разделение труда возникает из
склонности к
обмену, то оно растет и удерживается в определенных границах в зависимости от
размеров
обмена, рынка. В цивилизованном состоянии каждый человек является торговцем, а
общество является торговым обществом.
Сэй считает обмен чем-то случайным, не основным. Общество могло бы существовать
и без
него. Обмен становится необходимым в цивилизованном состоянии общества. Тем не
менее
производство не может иметь места без обмена. Разделение труда есть удобное,
полезное средство, умелое применение человеческих сил для создания общественного
богатства, но оно уменьшает способности каждого человека, взятого в отдельности.
Это последнее замечание является шагом вперед со стороны Сэя.
Скарбек отличает индивидуальные, от природы присущие человеку силы - разум и
физическую способность к труду, от сил, проистекающих из общества, - обмена и
разделения труда, которые взаимно обусловливают друг друга. А необходимой
предпосылкой обмена является, по Скарбеку, частная собственность. Скарбек
выражает
здесь в объективной форме то, что говорят Смит, Сэй, Рикардо и др., когда они
указывают на
эгоизм, частный интерес, как на основу обмена, или когда они называют торговлю
существенной и адекватной формой обмена.
Милль изображает торговлю как следствие разделения труда. Человеческая
деятельность сводится, по его мнению, к механическому движению. Разделение труда
и
применение машин способствуют богатству производства. Каждому человеку следует
поручать
возможно меньший круг операций. Со своей стороны, разделение труда и применение
машин
обусловливают массовое производство богатства, следовательно, продуктов. Это и
является
причиной возникновения крупных мануфактур.
[XXXVIII] Рассмотрение разделения труда и обмена представляет величайший
интерес,
потому что это - наглядно отчужденные выражения человеческой деятельности, как
родовой деятельности, и человеческой сущностной силы, как родовой сущностной
силы.

Сказать, что разделение труда и обмен покоятся на частной собственности,
равносильно утверждению, что труд является сущностью частной собственности, -
утверждению, которое политэконом не может доказать и которое мы намерены
доказать за
него. Именно то обстоятельство, что разделение труда и обмен суть формы частной
собственности, как раз и служит доказательством как того, что человеческая жизнь
нуждалась для своего осуществления в частной собственности, так, с другой
стороны, и
того, что теперь она нуждается в упразднении частной собственности.
Разделение труда и обмен, это - те два явления, при рассмотрении которых
политэконом
кичится общественным характером своей науки и тут же, не переводя дыхания,
бессознательно
высказывает заключающееся в ней противоречие, а именно обоснование общества при
помощи
необщественных, частных интересов.
Нам надлежит рассмотреть следующие моменты:
Во-первых, склонность к обмену, основу которой политэкономы находят в эгоизме,
рассматривается как причина или взаимодействующий фактор разделения труда. Сэй
считает
обмен чем-то не основным для сущности общества. Богатство, производство
объясняются
разделением труда и обменом. Признается, что разделение труда вызывает обеднение
и
деградацию индивидуальной деятельности. Обмен и разделение труда признаются
причинами
великого разнообразия человеческих дарований, разнообразия, которое становится
полезным опять-таки благодаря обмену. Скарбек делит производственные или
производительные сущностные силы человека на две части: 1) на индивидуальные, от
природы
присущие человеку силы - его разум и специальная склонность или способность к
определенному труду, и 2) на проистекающие из общества, а не из реального
индивида,
силы - разделение труда и обмен. - Далее: разделение труда ограничено рынком. -
Человеческий труд есть простое механическое движение; самое главное выполняют
материальные свойства предметов. - Каждому отдельному индивиду следует поручать
возможно меньше операций. - Раздробление труда и концентрация капитала,
неэффективность
индивидуального производства и массовое производство богатства. - Значение
свободной
частной собственности для разделения труда.
[ ДЕНЬГИ ]
[XLI] Если ощущения человека, его страсти и т. д. суть не только
антропологические
определения в [узком] смысле, но и подлинно онтологические утверждения сущности
(природы) и если они реально утверждают себя только тем, что их предмет
существует для
них чувственно, то вполне понятно, 1) что способ их утверждения отнюдь не один и
тот же и
что, более того, различный способ утверждения образует особенность их бытия, их
жизни; каким
образом предмет существует для них, это и составляет своеобразие каждого
специфического
наслаждения;2) там, где чувственное утверждение является непосредственным
уничтожением предмета в его самостоятельной форме (еда, питье, обработка
предмета и т.д.),
это и есть утверждение предмета; 3) поскольку человек человечен, а
следовательно, и его
ощущение и т.д. человечно, постольку утверждение данного предмета другими людьми
есть
также и его собственное наслаждение; 4) только при помощи развитой
промышленности, т.е.
через посредство частной собственности, онтологическая сущность человеческой
страсти
осуществляется как во всей своей целостности, так и в своей человечности; таким
образом,
сама наука о человеке есть продукт практического самоосуществления человека; 5)
смысл
частной собственности, если ее отделить от ее отчужденности, есть наличие
существенных предметов для человека как в виде предметов наслаждения, так и в
виде
предметов деятельности.
Деньги, обладающие свойством все покупать, свойством все предметы себе
присваивать,
представляют собой, следовательно, предмет в наивысшем смысле. Универсальность
этого
их свойства есть всемогущество их сущности; поэтому они слывут всемогущими.

Деньги - это
сводник между потребностью и предметом, между жизнью и жизненными средствами
человека.
Но то, что опосредствует мне мою жизнь, опосредствует мне и существование
другого
человека для меня. Вот что для меня означает другой человек.
"Тьфу, пропасть! Руки, ноги, голова
И зад - твои ведь, без сомненья?
А чем же меньше все мои права
На то, что служит мне предметом наслажденья?
Когда куплю я шесть коней лихих,
То все их силы - не мои ли?
Я мчусь, как будто б ног таких
Две дюжины даны мне были!"
Гёте. "Фауст" (слова Мефистофеля).*
Шекспир в "Тимоне Афинском":
"...Золото? Металл
Сверкающий, красивый, драгоценный?
Нет, боги! Нет, я искренно молил...
Тут золота довольно для того,
Чтоб сделать все чернейшее - белейшим,
Все гнусное - прекрасным, всякий грох -
Правдивостью, все низкое - высоким,
Трусливого - отважным храбрецом,
А старика - и молодым и свежим!
...Это
От алтарей отгонит ваших слуг
Из-под голов больных подушки вырвет.
Да, этот плут сверкающий начнет
И связывать и расторгать обеты,
Благословлять проклятое, людей
Ниц повергать пред застарелой язвой,
Разбойников почетом окружать,
Отличьями, коленопреклоненьем,
Сажая их высоко, па скамьи
Сенаторов; вдове, давно отжившей,
Даст женихов; раздушит, расцветит,
Как майский день, ту жертву язв поганых,
Которую и самый госпиталь
Из стен своих прочь гонит с отвращеньем! -
Ступай назад, проклятая земля,
Наложница всесветная, причина
Вражды и войн народов..."
И затем дальше:
"О милый мой цареубийца! Ты,
Орудие любезное раздора
Отцов с детьми; ты, осквернитель светлый
Чистейших лож супружеских; ты, Марс
Отважнейший; ты, вечно юный, свежий
И взысканный любовию жених,
Чей яркий блеск с колен Дианы гонит
Священный снег; ты, видимый нам бог,
Сближающий несродные предметы,
Белящий им лобзаться, говорящий
Для целей всех на каждом языке;
[XLII] Ты, оселок сердец, - представь, что люди,
Твои рабы, вдруг взбунтовались все,
И силою своею между ними
Кровавые раздоры посели,
Чтоб сделались царями мира звери".**
* Гёте. "Фауст", часть I, сцена четвертая ("Кабинет Фауста"). - Ред.
** Шекспир. "Тимон Афинский", акт IV, сцена третья. - Ред.
Шекспир превосходно изображает сущность денег. Чтобы понять его, начнем сперва с
толкования отрывка из Гёте.
То, что существует для меня благодаря деньгам, то, что я могу оплатить, т.е. то,
что могут
купить деньги, это - я сам, владелец денег. Сколь велика сила денег, столь
велика и моя сила.
Свойства денег суть мои - их владельца - свойства и сущностные силы. Поэтому то,
что я
есть и что я в состоянии сделать, определяется отнюдь не моей индивидуальностью.
Я
уродлив, но я могу купить себе красивейшую женщину. Значит, я не уродлив, ибо
действие
уродства, его отпугивающая сила, сводится на нет деньгами. Пусть я - по своей
индивидуальности - хромой, но деньги добывают мне 24 ноги; значит я не хромой. Я
плохой,
нечестный, бессовестный, скудоумный человек, но деньги в почете, а значит в
почете и их
владелец. Деньги являются высшим благом - значит, хорош и их владелец. Деньги,
кроме того,
избавляют меня от труда быть нечестным, - поэтому заранее считается, что я
честен. Я
скудоумен, но деньги - это реальный ум всех вещей, - как же может быть скудоумен
их
владелец? К тому же он может купить себе людей блестящего ума, а тот, кто имеет
власть над
людьми блестящего ума, разве не умнее их? И разве я, который с помощью денег
способен
получить все, чего жаждет человеческое сердце, разве я не обладаю всеми
человеческими
способностями? Итак, разве мои деньги не превращают всякую мою немощь в ее
прямую
противоположность?

Если деньги являются узами, связывающими меня с человеческою жизнью, обществом,
природой и людьми, то разве они не узы всех уз? Разве они не могут завязывать и
расторгать
любые узы? Не являются ли они поэтому также и всеобщим средством разъединения?
Они, поистине, и разъединяющая людей "разменная монета" и подлинно связующее
средство; они - [...]* химическая сила общества.
* В этом месте рукопись повреждена. - Ред.
Шекспир особенно подчеркивает в деньгах два их свойства:
1) Они - видимое божество, превращение всех человеческих и природных свойств в
их
противоположность, всеобщее смешение и извращение вещей; они осуществляют
братание
невозможностей.
2) Они - наложница всесветная, всеобщий сводник людей и народов.
Извращение и смешение всех человеческих и природных качеств, братание
невозможностей, -
эта божественная сила денег - кроется в сущности денег как отчужденной,
отчуждающей
и отчуждающейся родовой сущности человека. Они - отчужденная мощь
человечества.
То, чего я как человек не в состоянии сделать, т.е. чего не могут обеспечить все
мои
индивидуальные сущностные силы, то я могу сделать при помощи денег. Таким
образом,
деньги превращают каждую из этих сущностных сил в нечто такое, чем она сама по
себе не
является, т.е. в ее противоположность.
Когда мне хочется какого-нибудь кушанья или когда я хочу воспользоваться
почтовой каретой,
ввиду того что я недостаточно силен, чтобы проделать путь пешком, то деньги
доставляют мне
и кушанье и почтовую карету, т.е. они претворяют и переводят мои желания из
чего-то
пребывающего в представлении, из их мыслимого, представляемого, желаемого бытия
в их
чувственное, действительное бытие, из представления в жизнь, из воображаемого
бытия в бытие реальное. В качестве такого опосредствования деньги - это подлинно
творческая сила.
Спрос имеется, конечно, и у того, у кого нет денег, но такой спрос есть нечто
пребывающее
только в представлении, нечто не оказывающее на меня, на другого, на третьего
[XLIII] никакого
действия, нечто лишенное существования и, следовательно, остающееся для меня
самого чемто
недействительным, беспредметным. Различие между спросом эффективным,
основанным на деньгах, и спросом неэффективным, основанным на моей потребности,
моей
страсти, моем желании и т.д., есть различие между бытием и мышлением, между
представлением, существующим лишь во мне, и таким представлением, которое для
меня
существует вне меня в качестве действительного предмета.
Если у меня нет денег для путешествия, то у меня нет и потребности, т.е.
действительной и
претворяющейся в действительность потребности в путешествии. Если у меня есть
призвание
к научным занятиям, но нет для этого денег, то у меня нет и призвания, т.е.
действенного,
настоящего призвания к этому. Наоборот, если я на самом деле не имею никакого
призвания к научным занятиям, но у меня есть желание и деньги, то у меня есть к
этому
действенное призвание. Деньги - как внешнее, проистекающее не из человека как
человека и не из человеческого общества как общества всеобщее средство и
способность превращать представление в действительность, а
действительность в простое представление - в такой же мере превращают
действительные человеческие и природные сущностные силы в чисто
абстрактные представления и потому в несовершенства, в мучительные химеры, в
какой
мере они, с другой стороны, превращают действительные несовершенства и
химеры, действительно немощные, лишь в воображении индивида существующие
сущностные
силы индивида в действительные сущностные силы и способности. Уже согласно
этому определению деньги являются, следовательно, всеобщим извращением
индивидуальностей, которые они превращают в их противоположность и которым они
придают свойства, противоречащие их действительным свойствам.
В качестве этой извращающей силы деньги выступают затем и по отношению к
индивиду и по
отношению к общественным и прочим связям, претендующим на роль и значение
самостоятельных сущностей. Они превращают верность в измену, любовь в ненависть,
ненависть в любовь, добродетель в порок, порок в добродетель, раба в господина,
господина в
раба, глупость в ум, ум в глупость.

Так как деньги, в качестве существующего и действующего понятия стоимости,
смешивают и
обменивают все вещи, то они представляют собой всеобщее смешение и подмену всех
вещей, следовательно, мир навыворот, смешение и подмену всех природных и
человеческих
качеств.
Кто может купить храбрость, тот храбр, хотя бы он и был трусом. Так как деньги
обмениваются
не на какое-нибудь одно определенное качество, не на какую-нибудь одну
определенную вещь
или определенные сущностные силы человека, а на весь человеческий и природный
предметный
мир, то, с точки зрения их владельца, они обменивают любое свойство и любой
предмет на
любое другое свойство или предмет, хотя бы и противоречащие обмениваемому.
Деньги
осуществляют братание невозможностей; они принуждают к поцелую то, что
противоречит друг
другу.
Предположи теперь человека как человека и его отношение к миру как человеческое
отношение: в таком случае ты сможешь любовь обменивать только на любовь, доверие
только
на доверие и т.д. Если ты хочешь наслаждаться искусством, то ты должен быть
художественно
образованным человеком. Если ты хочешь оказывать влияние на других людей, то ты
должен
быть человеком, действительно стимулирующим и двигающим вперед других людей.
Каждое из
твоих отношений к человеку и к природе должно быть определенным, соответствующим
объекту твоей воли проявлением твоей действительной индивидуальной жизни. Если
ты любишь, не вызывая взаимности, т.е. если твоя любовь как любовь не порождает
ответной
любви, если ты своим жизненным проявлением в качестве любящего человека не
делаешь
себя человеком любимым, то твоя любовь бессильна, и она - несчастье. [XLIII]
[ КРИТИКА ГЕГЕЛЕВСКОЙ ДИАЛЕКТИКИ
И ФИЛОСОФИИ ВООБЩЕ ]
[XI] 6) В этом пункте, быть может, уместно будет - в целях разъяснения и
обоснования
правомерности развиваемых здесь мыслей - привести некоторые соображения как
относительно гегелевской диалектики вообще, так, в особенности, о ее изложении в
"Феноменологии" и "Логике" и, наконец, об отношении к Гегелю новейшего
критического
движения.
Современная немецкая критика так много занималась содержанием старого мира, ее
развитие
до такой степени было сковано критикуемой материей, что в результате получилось
совершенно
некритическое отношение к методу самой критики и полное отсутствие
сознательности по
отношению к внешне формальному, по в действительности существенному вопросу о
том, в каких же взаимоотношениях мы находимся с гегелевской диалектикой?
Бессознательность по вопросу об отношении современной критики к гегелевской
философии
вообще и к диалектике в частности была так велика, что такие критики, как Штраус
и Бруно
Бауэр, все еще находятся - первый целиком и полностью, а второй в своих
"Синоптиках" [69]
(где он, в противоположность Штраусу, ставит "самосознание" абстрактного
человека на место
субстанции "абстрактной природы") и даже еще в "Раскрытом христианстве" [70] по
меньшей
мере потенциально полностью - во власти гегелевской логики. Так, например, в
"Раскрытом
христианстве" говорится:
"Как будто самосознание, которое полагает мир, полагает различие и в том, что
оно творит, творит само
себя, так как оно снова уничтожает различие своего творения от самого себя и
является самим собою
только в акте творения и в движении, - как будто это самосознание не имеет своей
цели в этом
движении" и т.д. Или: "Они" (французские материалисты) "еще не могли усмотреть
того, что движение
вселенной становится действительно движением для себя лишь как движение
самосознания, достигая в
последнем единства с самим собой".

Эти выражения даже по языку ничем не отличаются от гегелевских взглядов и скорее
повторяют
их дословно.
[XII] Как мало во время акта критики (Бауэр, "Синоптики") было налицо сознания в
отношении
гегелевской диалектики и как мало было этого сознания и после акта предметной
критики, это
доказывает Бауэр, если он в своем "Правом деле свободы" [71] отделывается от
дерзкого
вопроса г-на Группе: "Ну, а как же обстоит дело с логикой?" - тем, что отсылает
его к будущим
критикам [72].
Но и теперь, после того как Фейербах и в своих "Тезисах" в "Anekdota" и
подробнее в
"Философии будущего" опрокинул в корне старую диалектику и философию, после того
как,
наоборот, вышеуказанная критика, не сумевшая выполнить это дело, увидела, что
это дело
выполнено, и провозгласила себя чистой, решительной, абсолютной, все себе
уяснившей
критикой, после того как она в своем спиритуалистическом высокомерии свела все
историческое
движение к отношению остального мира (зачисленного ею, в отличие от нее самой, в
категорию
"массы") к ней самой и растворила все догматические противоположности в одной
догматической противоположности между собственной своей мудростью и глупостью
мира,
между критическим Христом и человечеством как "толпой", после того как она
ежедневно и
ежечасно доказывала свои собственные превосходные качества путем выявления
скудоумия
массы, после того как она в печати заявила о своем решительном превосходстве как
над
человеческими ощущениями, так и над миром, над которым она возвышается в
царственном
одиночестве, разражаясь лишь время от времени саркастическим смехом олимпийских
богов,
после того как, наконец, она возвестила критический страшный суд, заявив, что
близится
день, когда против нее ополчится все погибающее человечество, которое будет
разбито ею на
группы, причем каждая особая группа получит свое testimonium paupertatis,* -
после всех этих
забавных кривляний умирающего в форме критики идеализма (младогегельянства) этот
идеализм не высказал даже и отдаленного намека на то, что пора критически
размежеваться со
своей матерью, гегелевской диалектикой, и даже не сумел [ничего] сообщить о
своем
критическом отношении к фейербаховской диалектике. Это - совершенно
некритическое
отношение к самому себе.
* свидетельство о бедности. - Ред.
Фейербах, - единственный мыслитель, у которого мы наблюдаем серьезное,
критическое отношение к гегелевской диалектике; только он сделал подлинные
открытия в
этой области и вообще по-настоящему преодолел старую философию. Величие
сделанного
Фейербахом и скромная простота, с какой он выступает перед миром, находятся в
поразительном контрасте с тем, что наблюдается в этом отношении у критики.
Подвиг Фейербаха заключается в следующем:
1) в доказательстве того, что философия есть не что иное, как выраженная в
мыслях и
логически систематизированная религия, не что иное, как другая форма, другой
способ
существования отчуждения человеческой сущности, и что, следовательно, она также
подлежит
осуждению;
2) в основании истинного материализма и реальной науки, поскольку общественное
отношение "человека к человеку" Фейербах также делает основным принципом теории;
3) в том, что отрицанию отрицания, утверждающему, что оно есть абсолютно
положительное, он
противопоставляет покоящееся на самом себе и основывающееся положительно на
самом себе
положительное.
Фейербах следующим образом толкует гегелевскую диалектику (тем самым обосновывая
необходимость исходить из положительного, из чувственно-достоверного):
Гегель исходит из отчуждения (логически: из бесконечного, абстрактно-всеобщего),
из
субстанции, абсолютной и неподвижной абстракции, т.е., выражаясь популярнее, он
исходит из
религии и теологии.

Во-вторых, он снимает бесконечное и полагает действительное, чувственное,
реальное,
конечное, особенное (философия, снятие религии и теологии).
В-третьих: он снова снимает положительное и восстанавливает абстракцию,
бесконечное.
Восстановление религии и теологии.
Таким образом, Фейербах рассматривает отрицание отрицания только как
противоречие
философии с самой собой, как философию, утверждающую теологию (трансцендентность
и т.
д.), после того как она подвергла ее отрицанию, т.е. утверждающую теологию
вопреки самой
себе.
То положение, или самоутверждение и самоподтверждение, которое заключено в
отрицании
отрицания, рассматривается Фейербахом как еще неуверенное в самом себе и
содержащее
поэтому в самом себе свою противоположность, как сомневающееся в самом себе и
поэтому
нуждающееся в доказательстве, следовательно, как не доказывающее само себя своим
бытием, как непризнанное [XIII] положение, и поэтому ему прямо и непосредственно
противопоставляется чувственно-достоверное, основывающееся на самом себе
положение.*
* В этом месте Маркс сделал приписку: "Фейербах рассматривает отрицание
отрицания,
конкретное понятие, так же как и мышление, превосходящее себя в мышлении и, в
качестве
мышления, желающее быть непосредственно созерцанием, природой,
"действительностью!" [73].
- Ред.
А так как Гегель рассматривал отрицание отрицания с положительной, заключенной в
нем,
стороны как подлинно и единственно положительное, с отрицательной, заключенной в
нем,
стороны - как единственно истинный акт и акт самоосуществления всякого бытия, то
он нашел
лишь абстрактное, логическое, спекулятивное выражение для движения такой
истории, которая не есть еще действительная история человека как уже
предположенного
субъекта, а есть только акт порождения, история возникновения человека.
Мы постараемся объяснить как абстрактную форму этого движения у Гегеля, так и те
отличительные черты, которые присущи ему в противоположность современной
критике, т.е. в
противоположность изображению того же процесса в фейербаховской "Сущности
христианства",
или, вернее, мы постараемся выяснить критическую форму этого, у Гегеля еще
некритического, движения.
Взгляд на гегелевскую систему. Нужно начать с гегелевской "Феноменологии",
истинного
истока и тайны гегелевской философии.
Феноменология.
А) Самосознание.
I. Сознание. ?) Чувственная достоверность, или "это", и мнение, ?) Восприятие,
или вещь
с ее свойствами, и иллюзия. ?) Сила и рассудок, явление и сверхчувственный мир.
II. Самосознание. Истина собственной достоверности. a) Самостоятельность
самосознания и
его несамостоятельность, господство и рабство. b) Свобода самосознания.
Стоицизм,
скептицизм, несчастное сознание.
III. Разум. Достоверность и истина разума. a) Наблюдающий разум; наблюдение
природы и
самосознания. b) Осуществление разумного самосознания посредством самого себя.
Удовольствие и необходимость. Закон сердца и безумие самомнения. Добродетель и
обычное
течение жизни, с) Индивидуальность, реальная в себе и для самой себя. Духовное
животное
царство и обман, или само дело. Законодательный разум. Исследующий законы разум.
B) Дух.
I. Истинный дух; нравственность. II. Отчужденный от себя дух, образование. III.
Удостоверившийся в себе дух, моральность.
C) Религия. Естественная религия, художественная религия, религия откровения.
D) Абсолютное знание.
Так как "Энциклопедию" Гегеля начинает с логики, с чистой спекулятивной мысли и
кончает абсолютным знанием, самосознательным, постигающим самого себя
философским
или абсолютным, т.е. сверхчеловеческим абстрактным духом, то вся "Энциклопедия"
есть не что
иное, как развернутая сущность философского духа, его самоопредмечивание; а
философский дух есть не что иное, как отчужденный дух мира, мысленно, т.е.

абстрактно,
постигающий себя внутри своего отчуждения. Логика - деньги духа, спекулятивная,
мысленная стоимость человека и природы, их ставшая совершенно равнодушной ко
всякой действительной определенности и потому недействительная сущность -
отчужденное, а поэтому абстрагирующее от природы и от действительного человека
мышление: абстрактное мышление. - Внешность этого абстрактного
мышления... природа, как она есть для этого абстрактного мышления. Она является
внешней для него, она - его самоутрата; и оно, это абстрактное мышление,
постигает ее тоже
внешним образом, как абстрактную мысль, но как отчужденное абстрактное мышление.
-
Наконец, дух, это возвращающееся в свое собственное материнское лоно мышление,
которое
в качестве антропологического, феноменологического, психологического,
нравственного,
художественного, религиозного духа все еще не является для себя самим собою,
пока оно, в
конце концов, не находит себя как абсолютное знание и потому как абсолютный,
т.е.
абстрактный дух, где оно относится только к самому себе и получает свое
сознательное и
соответствующее себе бытие. Ибо его действительное бытие есть абстракция.
У Гегеля имеется двоякая ошибка.
Первая яснее всего выступает в "Феноменологии" как истоке гегелевской философии.
Когда,
например, он рассматривает богатство, государственную власть и т.д. как
сущности,
отчужденные от человеческой сущности, то он берет их только в их мысленной
форме. Они -
мысленные сущности и поэтому только отчуждение чистого, т.е. абстрактного
философского
мышления. Поэтому все движение заканчивается абсолютным знанием. То, от чего
отчуждены
эти предметы и чему они противостоят с притязанием на действительность, - это
именно
абстрактное мышление. Философ - сам абстрактный образ отчужденного человека -
делает
себя масштабом отчужденного мира. Поэтому вся история отчуждения и все
устранение отчуждения есть не что иное, как история производства абстрактного,
т.е.
абсолютного [XVII]* мышления, логического, спекулятивного мышления. Вследствие
этого
отчуждение, образующее собственный интерес этого отчуждения и снятия этого
отчуждения,
представляет собой у Гегеля противоположность между в-себе и для-себя, между
сознанием и самосознанием, между объектом и субъектом, т.е. противоположность
между абстрактным мышлением и чувственной действительностью, или действительной
чувственностью, в пределах самой мысли. Все другие противоположности и движения
этих
противоположностей суть только видимость, оболочка, экзотерическая форма этих
единственно интересных противоположностей, которые образуют смысл других,
вульгарных
противоположностей. В качестве полагаемой и подлежащей снятию сущности
отчуждения здесь
выступает не то, что человеческая сущность опредмечивается бесчеловечным
образом, в противоположность самой себе, а то, что она опредмечивается в отличие
от
абстрактного мышления и в противоположность к нему.
* Здесь в рукописи авторская отсылка к стр. XIII. - Ред.
[XVIII] Следовательно, присвоение сущностных сил человека, ставших предметами,
притом
чужими предметами, есть, во-первых, только такое присвоение, которое совершается
в
сознании, в чистом мышлении, т.е. в абстракции, есть присвоение этих предметов
как
мыслей и движений мыслей; поэтому уже в "Феноменологии" - несмотря на ее
решительно
отрицательный и критический вид и несмотря на действительно содержащуюся в ней,
часто
далеко упреждающую позднейшее развитие, критику, - уже заключен в скрытом виде,
в
качестве зародыша, потенции, тайны, некритический позитивизм и столь же
некритический
идеализм позднейших гегелевских произведений, это философское разложение и
восстановление наличной эмпирии. Во-вторых, требование возвращения предметного
мира
человеку - например, уразумение того, что чувственное сознание есть не
абстрактно
чувственное сознание, а человечески чувственное сознание, что религия, богатство
и т.д.

являются только отчужденной действительностью человеческого опредмечивания,
отчужденной действительностью объективированных человеческих сущностных сил и
что
поэтому они являются только путем к истинно человеческой действительности, - это
присвоение человеческих сущностных сил или уразумение этого процесса имеет
поэтому у
Гегеля такой вид, что чувственность, религия, государственная власть и т.д.
являются
духовными сущностями, ибо только дух есть истинная сущность человека, а истинная
форма духа - это мыслящий дух, логический, спекулятивный дух. Человечность
природы и
природы, созданной историей, продуктов человека, обнаруживается в том, что они
являются
продуктами абстрактного духа и постольку, стало быть, духовными моментами,
мысленными, сущностями. Поэтому "Феноменология" есть скрытая, еще неясная для
самой себя и имеющая мистический вид критика; но поскольку она фиксирует
отчуждение
человека, - хотя человек выступает в ней только в виде духа, - постольку в ней
заложены в
скрытом виде все элементы критики, подготовленные и разработанные часто уже в
форме, высоко поднимающейся над гегелевской точкой зрения. Отделы о "несчастном
сознании", о "честном сознании", о борьбе "благородного и низменного сознания" и
т.д. и т.д.
содержат в себе - хотя еще в отчужденной форме - критические элементы целых
областей,
таких, как, например, религия, государство, гражданская жизнь и т.д. И подобно
тому как
сущность, предмет выступают у Гегеля как мысленные сущности, так и субъект есть
всегда сознание или самосознание, или, вернее, предмет выступает только как
абстрактное сознание, а человек только как самосознание. Поэтому различные
выступающие в "Феноменологии" формы отчуждения являются только разными формами
сознания и самосознания. Подобно тому как абстрактное сознание- в качестве
какового
рассматривается предмет - есть в себе только один из моментов самосознания,
полагающего
свои собственные различия, так и в качестве результата всего этого движения
получается
тождество самосознания с сознанием, абсолютное знание, или такое движение
абстрактного
мышления, которое направлено уже не вовне, а совершается уже только внутри
самого себя,
т.е. в качестве результата получается диалектика чистой мысли.* [XVIII]
* В рукописи имеется авторская оговорка: продолжение см. на стр. XXII, однако
такой страницы и
рукописи нет. - Ред.
[XXIII]* Величие гегелевской "Феноменологии") и ее конечного результата -
диалектики
отрицательности как движущего и порождающего принципа - заключается,
следовательно, в
том, что Гегель рассматривает самопорождение человека как процесс, рассматривает
опредмечивание как распредмечивание, как отчуждение и снятие этого отчуждения, в
том, что
он, стало быть, ухватывает сущность труда и понимает предметного человека,
истинного,
потому что действительного, человека как результат его собственного труда.
Действительное, деятельное отношение человека к себе как к родовому существу,
или
проявление им себя на деле как действительного родового существа, т.е. как
человеческого
существа, возможно только тем путем, что человек действительно извлекает из себя
все свои
родовые силы (что опять-таки возможно лишь посредством совокупной деятельности
человечества, лишь как результат истории) и относится к ним как к предметам, а
это опять-таки
возможно сперва только в форме отчуждения.
* Здесь в рукописи авторская отсылка к стр. XVIII. - Ред.
Односторонность и ограниченность Гегеля мы подробно покажем на примере
заключительной
главы "Феноменологии" об абсолютном знании; эта глава содержит в виде сжатого
резюме как
дух "Феноменологии", ее отношение к спекулятивной диалектике, так и понимание
Гегелем их
обеих и их взаимоотношения.
Предварительно мы заметим еще лишь следующее. Гегель стоит на точке зрения
современной
политической экономии. Он рассматривает труд как сущность, как подтверждающую
себя
сущность человека; он видит только положительную сторону труда, но не
отрицательную. Труд
есть для-себя-становление человека в рамках отчуждения, или в качестве
отчужденного человека. Гегель знает и признает только один вид труда, именно
абстрактно-духовный труд. Таким образом, Гегель признает за сущность труда то,
что
вообще образует сущность философии, а именно - отчуждение знающего себя
человека, или мыслящую себя отчужденную науку; он умеет поэтому, в
противоположность предшествующей философии, собрать воедино ее отдельные моменты
и
представить свою философию как философию по преимуществу. То, что другие
философы
считали при рассмотрении отдельных моментов природы и человеческой жизни
моментами
самосознания, притом абстрактного самосознания, Гегель считает делом самой
философии.

Поэтому его наука абсолютна.
Перейдем теперь к нашему предмету.
Абсолютное знание. Последняя глава "Феноменологии".
Суть дела в том, что предмет сознания есть по Гегелю не что иное, как
самосознание,
или что предмет есть лишь опредмеченное самосознание, самосознание как предмет
(приравнивание человека к самосознанию).
Поэтому речь идет о том, чтобы преодолеть предмет сознания. Предметность как
таковая считается отчужденным, не соответствующим человеческой сущности
(самосознанию) отношением человека. Поэтому обратное присвоение порождаемой как
нечто чужое, под категорией отчуждения, предметной сущности человека имеет
значение не
только снятия отчуждения, но и снятия предметности, т.е. человек рассматривается
как
непредметное, спиритуалистическое существо.
Движение преодоления предмета сознания Гегель описывает следующим образом:
Предмет являет себя не только как возвращающийся в самость [das Selbst] (это по
Гегелю - одностороннее, т.е. схватывающее лишь одну сторону, понимание этого
движения). Человек приравнивается к самости. Но самость есть лишь абстрактно
мыслимый
и абстракцией порожденный человек. Человек есть самоустремленное [selbstisch]
существо.
Его глаз, его ухо и т.д. самоустремлены; каждая из его сущностных сил обладает в
нем
свойством самоустремленности. Но именно поэтому совершенно неверно говорить:
самосознание обладает глазом, ухом, сущностной силой. Самосознание есть скорее
качество человеческой природы, человеческого глаза и т.д., а не человеческая
природа есть
качество [XXIV] самосознания.
Абстрагированная и фиксированная в виде самостоятельного существа самость, это -
человек
как абстрактный эгоист, это - эгоизм, поднятый до своей чистой абстракции, до
сферы
мышления (ниже мы к этому вернемся).
Человеческая сущность, человек для Гегеля равнозначны самосознанию. Поэтому
всякое отчуждение человеческой сущности для него - не что иное, как отчуждение
самосознания. Отчуждение самосознания не рассматривается как выражение, как
отражающееся в знании и мышлении выра7кение действительного отчуждения
человеческой сущности. Напротив, действительное, являющееся реальным отчуждение
есть по своему внутреннейшему скрытому - и раскрываемому только философией -
существу не что иное, как проявление отчуждения подлинной человеческой сущности,
самосознания. Поэтому наука, постигающая это, называется феноменологией. Поэтому
всякое обратное присвоение отчужденной предметной сущности выступает как
включение ее в
самосознание: овладевающий своей сущностью человек есть только самосознание,
овладевающее предметной сущностью. Поэтому возвращение предмета в самость и есть
обратное присвоение предмета.
Всесторонне выраженное преодоление предмета сознания состоит, по Гегелю, в том,
1. что предмет как таковой представляется сознанию как исчезающий;
2. что отчуждение самосознания есть то, что полагает вещность;
3. что это отчуждение имеет не только отрицательное, но и положительное
значение;
4. что оно имеет это значение не только для нас, или в себе, но и для самого
сознания;
5. что для сознания отрицание предмета, или упразднение предметом самого
себя,
приобретает положительное значение благодаря тому (или оно сознает это
ничтожество предмета благодаря тому), что оно отчуждает само себя, ибо в этом
отчуждении оно полагает себя как предмет, или полагает предмет как само себя, в
силу
нераздельного единства для-себя-бытия;
6. с другой стороны, здесь заключен вместе с тем и второй момент, именно -
что оно в
такой же степени сняло и вобрало обратно в себя это отчуждение и эту
предметность и,
следовательно, в своем инобытии как таковом все же находится у себя;
7. это есть движение сознания, и в этом движении сознание есть совокупность
своих
моментов;
8. сознание должно было относиться к предмету тоже согласно совокупности
своих
определений и рассматривать его с точки зрения каждого из этих определений. Эта
совокупность определений сознания делает предмет в себе духовной сущностью, а
для сознания он поистине становится таковой благодаря постижению каждого
отдельного
определения предмета как самости, или благодаря вышеуказанному духовному
отношению к ним [74].

К пункту 1-му. - То, что предмет как таковой представляется сознанию как
исчезающий, это
есть вышеупомянутое возвращение предмета в самость.
К пункту 2-му. - Отчуждение самосознания полагает вещность. Так как человек
равнозначен самосознанию, то его отчужденная предметная сущность, или вещность
(то,
что есть для него предмет, а предметом поистине является для него только то, что
есть
для него существенный предмет, что, следовательно, есть его предметная сущность.
Так
как субъектом делается не действительный человек как таковой и, следовательно,
не
природа - ведь человек есть человеческая природа, - а только абстракция
человека,
самосознание, то вещность может быть только отчужденным самосознанием),
тождественна с
отчужденным самосознанием, и вещность положена этим отчуждением. Вполне
естественно как то, что живое, природное, наделенное и одаренное предметными,
т.е.
материальными, сущностными силами существо обладает также действительными
природными предметами своей сущности, так и то, что его самоотчуждение есть
полагание
некоторого действительного, но выступающего в форме внешности и, значит, не
принадлежащего к его сущности и господствующего над ним предметного мира. В этом
нет
ничего непонятного и загадочного. Скорее, было бы загадочно обратное. Но столь
же ясно и то,
что самосознание посредством своего отчуждения может полагать только вещность,
т.е.
опять-таки только абстрактную вещь, вещь абстракции, а не действительную вещь.
[XXVI]*
Далее ясно, что вещность не представляет поэтому ничего самостоятельного,
существенного по отношению к самосознанию, а является только чистым созданием,
чем-то
полагаемым им и что это полагаемое, вместо того чтобы подтверждать само себя,
ость
только подтверждение акта полагания, закрепляющего на мгновение свою энергию в
виде
продукта и сообщающего ему для видимости, - но опять-таки только на мгновение, -
роль
самостоятельного, действительного предмета.
* При пагинации рукописи страница XXV Марксом не была обозначена. - Ред.
Когда действительный, телесный человек, стоящий на прочной, хорошо округленной
земле,
вбирающий в себя и излучающий из себя все природные силы, полагает благодаря
своему
отчуждению свои действительные, предметные сущностные силы как чужие предметы,
то
не полагание есть субъект: им является субъективность предметных сущностных сил,
действие которых должно поэтому быть тоже предметным. Предметное существо
действует
предметным образом, и оно не действовало бы предметным образом, если бы
предметное не
заключалось в его существенном определении. Оно только потому творит или
полагает
предметы, что само оно полагается предметами и что оно с самого начала есть
природа.
Таким образом, дело обстоит не так, что оно в акте полагания переходит от своей
"чистой
деятельности" к творению предмета, а так, что его предметный продукт только
подтверждает его предметную деятельность, его деятельность как деятельность
предметного природного существа.
Мы видим здесь, что последовательно проведенный натурализм или гуманизм
отличается как от
идеализма, так и от материализма, являясь вместе с тем объединяющей их обоих
истиной. Мы
видим в то же время, что только натурализм способен понять акт всемирной истории
[75].
Человек является непосредственно природным существом [76]. В качестве природного
существа, притом живого природного существа, он, с одной стороны, наделен
природными
силами, жизненными силами, являясь деятельным природным существом; эти силы
существуют в нем в виде задатков и способностей, в виде влечений; а с другой
стороны, в
качестве природного, телесного, чувственного, предметного существа он, подобно
животным и
растениям, является страдающим, обусловленным и ограниченным существом, т.е.

предметы его влечений существуют вне его, как не зависящие от него предметы; но
эти
предметы суть предметы его потребностей; это - необходимые, существенные для
проявления и утверждения его сущностных сил предметы. То, что человек есть
телесное,
обладающее природными силами, живое, действительное, чувственное, предметное
существо,
означает, что предметом своей сущности, своего проявления жизни он имеет
действительные, чувственные предметы, или что он может проявить свою жизнь
только на действительных, чувственных предметах. Быть предметным, природным,
чувственным - это все равно, что иметь вне себя предмет, природу, чувство или
быть самому
предметом, природой, чувством для какого-нибудь третьего существа. Голод есть
естественная потребность; поэтому для своего удовлетворения и утоления он
нуждается в
природе вне его, в предмете вне его. Голод - это признанная потребность много
тела в
некотором предмете, существующем вне моего тела и необходимом для его
восполнения и
для проявления его сущности. Солнце есть предмет растения, необходимый для него,
утверждающий его жизнь предмет, подобно тому как растение есть предмет солнца в
качестве
обнаружения животворной силы солнца, его предметной сущностной силы.
Существо, не имеющее вне себя своей природы, не есть природное существо, оно не
принимает участия в жизни природы. Существо, не имеющее никакого предмета вне
себя, не
есть предметное существо. Существо, не являющееся само предметом для третьего
существа,
не имеет своим предметом никакого существа, т.е. не ведет себя предметным
образом, его
бытие не есть нечто предметное.
[XXVII] Непредметное существо есть невозможное, нелепое существо [Unwesen].
Представьте себе такое существо, которое и само не есть предмет и не имеет
предмета.
Подобное существо было бы, во-первых, единственным существом, вне его не
существовало бы никакого существа, оно существовало бы одиноко, одно. Ибо, как
только я
приму, что вне меня имеются предметы, что я существую не один, мне придется
признать, что
я - нечто другое, некая другая действительность, чем предмет вне меня. Стало
быть,
для этого третьего предмета я - другая действительность, чем он, т.е. я - его
предмет. Таким образом, существо, не являющееся предметом другого существа,
предполагает, что не существует ни одного предметного существа. Как только я
имею какойнибудь
предмет, этот предмет имеет меня своим предметом. А непредметное
существо, это
- недействительное, нечувственное, только мыслимое, т. с. только воображаемое
существо,
продукт абстракции. Быть чувственным, т. е. быть действительным, это значит быть
предметом чувства, быть чувственным предметом, т.е. иметь вне себя чувственные
предметы, предметы своей чувственности. Быть чувственным значит быть страдающим
[77].
Поэтому человек как предметное, чувственное существо есть страдающее существо; а
так
как это существо ощущает свое страдание, то оно есть существо, обладающее
страстью.
Страсть - это энергично стремящаяся к своему предмету сущностная сила человека.
(Но человек - не только природное существо, он есть человеческое природное
существо, т.е.
существующее для самого себя существо и потому родовое существо. Он должен
проявить
и утвердить себя как родовое существо и в своем бытии и в своем знании. Таким
образом,
подобно тому как человеческие предметы не являются природными предметами в том
виде,
как эти последние непосредственно даны в природе, так и человеческое чувство,
как оно
есть непосредственно, в своей непосредственной предметности, не есть
человеческая
чувственность, человеческая предметность. Ни природа в объективном смысле, ни
природа в
субъективном смысле непосредственно не дана человеческому существу адекватным
образом.) И подобно тому как все природное должно возникнуть, так и человек
имеет свой
акт возникновения, историю, которая, однако, отражается в его сознании и потому
в качестве
акта возникновения является сознательно снимающим себя актом возникновения.

История есть
истинная естественная история человека. - (К этому надо еще вернуться.)
В-третьих, так как это полагание вещности есть само только видимость, такой акт,
который
противоречит сущности чистой деятельности, то оно должно быть снова снято, а
вещность
должна подвергнуться отрицанию.
К пунктам 3, 4, 5, 6-му. - 3) Это отчуждение сознания имеет не только
отрицательное, но и положительное значение, и 4) оно имеет это положительное
значение не только для нас, или в себе, но и для него самого, для сознания. 5)
Для
сознания отрицание предмета, или упразднение предметом самого себя, приобретает
положительное значение благодаря тому (или оно сознает это ничтожество предмета
благодаря тому), что оно отчуждает само себя, ибо в этом отчуждении оно знает
себя как
предмет, или предмет как само себя, в силу нераздельного единства для-себябытия.
6) С
другой стороны, здесь заключен вместе с тем и второй момент, именно - что оно в
такой же
степени сняло и вобрало обратно в себя это отчуждение и эту предметность и,
следовательно,
в своем инобытии как таковом все же находится у себя.
Мы уже видели, что присвоение отчужденной предметной сущности, или упразднение
предметности, выступающей под определением отчуждения, - которое должно
развиваться
от безразличной чуждости до действительного враждебного отчуждения, - имеет для
Гегеля
вместе с тем, или даже главным образом, значение упразднения самой предметности,
ибо
для самосознания предосудительным моментом и отчуждением является не этот
определенный характер предмета, а самый его предметный характер. Поэтому предмет
есть нечто отрицательное, само себя упраздняющее, есть ничтожество. Это
ничтожество
предмета имеет для сознания не только отрицательное, но и положительное
значение, ибо
ничтожество предмета есть именно самоутверждение непредметности, [XXVIII]
абстракции, его самого. Для самого сознания ничтожество предмета имеет
положительное значение потому, что оно знает это ничтожество, предметную
сущность, как
свое самоотчуждение, знает, что это ничтожество существует только благодаря его
самоотчуждению...
Способ, каким существует сознание и каким нечто существует для него, это -
знание. Знание
есть его единственный акт. Поэтому нечто возникает для сознания постольку,
поскольку оно
знает это нечто. Знание есть его единственное предметное отношение. - Сознание
знает
ничтожество предмета, т.е. неотличимость предмета от него, небытие предмета для
него,
благодаря тому, что оно знает, что предмет есть его самоотчуждение, т.е. оно
знает себя
(знание как предмет) благодаря тому, что предмет есть только видимость предмета,
некое
марево, а по своей сущности есть не что иное, как само знание, которое
противопоставляет
себя самому себе и поэтому противопоставило себе ничтожество, нечто не имеющее
никакой предметности вне знания; иначе говоря, знание знает, что, когда оно
относится к
какому-нибудь предмету, оно только находится вне себя, отчуждается от себя, что
оно само
принимает для себя вид предмета, или что то, что представляется ему как предмет,
есть
лишь оно само.
С другой стороны, по словам Гегеля, здесь имеется в то же время и другой момент,
именно -
что самосознание в такой же степени сняло и вобрало в себя обратно это
отчуждение и эту
предметность и, следовательно, в своем инобытии как таковом все же находится у
себя.
В этом рассуждении мы имеем собранными воедино все иллюзии спекуляции.
Во-первых: в своем инобытии как таковом сознание, самосознание находится у себя.
Поэтому оно, или, - если мы абстрагируемся здесь от гегелевской абстракции и
вместо
самосознания поставим самосознательного человека, - поэтому он в своем инобытии
как
таковом находится у себя. В этом заключено, во-первых, то, что сознание, т.е.

знание как
знание, мышление как мышление, выдает себя непосредственно за другое себя
самого, за
чувственность, действительность, жизнь, - мышление, превосходящее себя в
мышлении
(Фейербах). Эта сторона заключена здесь постольку, поскольку сознание,
трактуемое только
как сознание, усматривает предосудительную для себя помеху не в отчужденной
предметности,
а в предметности как таковой.
Во-вторых, здесь заключено то, что поскольку самосознательный человек познал как
самоотчуждение и снял духовный мир - или всеобщее духовное бытие своего мира, -
он все же
снова утверждает его в этом отчужденном виде, выдает его за свое истинное бытие,
восстанавливает его, уверяет, что он в своем инобытии как таковом находится у
самого себя; следовательно, после снятия, например, религии, после признания в
религии
продукта самоотчуждения он все же считает себя подтвержденным в религии как
религии.
Здесь заключается корень ложного позитивизма Гегеля, или его лишь мнимого
критицизма, - то, что Фейербах называет полаганием, отрицанием и восстановлением
религии
или теологии, но что следует рассматривать в более общем виде. Таким образом,
разум
находится у самого себя в неразумии как неразумии. Человек, понявший, что в
праве, политике
и т.д. он ведет отчужденную жизнь, ведет в этой отчужденной жизни как таковой
свою истинную
человеческую жизнь. Таким образом, истинным знанием и истинной жизнью
оказывается
самополагание, самоутверждение в противоречии с самим собой, в противоречии как
с
знанием, так и с сущностью предмета.
Таким образом, теперь не может уже быть и речи о том, что Гегель просто
приспосабливался к
религии, к государству и т.д., так как эта ложь есть ложь его принципа.
[XXIX] Если я знаю, что религия есть отчужденное человеческое самосознание, то я
знаю,
стало быть, что в ней, как в религии, утверждается не мое самосознание, а мое
отчужденное
самосознание. Значит, я знаю, что мое, принадлежащее самому себе, своей
сущности,
самосознание утверждается но в религии, а, напротив, в уничтоженной,
упраздненной
религии.
Поэтому у Гегеля отрицание отрицания не есть утверждение истинной сущности
посредством
отрицания мнимой сущности, а представляет собой утверждение мнимой или
отчужденной от
себя сущности в ее отрицании, или отрицание этой мнимой сущности как предметной,
находящейся вне человека и независящей от него сущности и превращение ее в
субъект.
Поэтому своеобразную роль играет у него снятие, в котором соединены как
отрицание, так и
сохранение, утверждение.
Так, например, в гегелевской философии права снятое частное право равняется
морали,
снятая мораль равняется семье, снятая семья равняется гражданскому обществу,
снятое гражданское общество равняется государству, снятое государство равняется
всемирной истории. В реальной действительности частное право, мораль, семья,
гражданское общество, государство и т.д. продолжают существовать по-прежнему,
они только
стали моментами, формами существования и наличного бытия человека, которые не
имеют
силы изолированно друг от друга, отменяют друг друга, порождают друг друга и
т.д.
Моменты движения.
В их действительном существовании эта их подвижная сущность скрыта. Она
обнаруживается, раскрывается впервые только в мышлении, в философии, и поэтому
мое
истинное религиозное бытие есть мое бытие в философии религии, мое истинное
политическое бытие есть мое бытие в философии религии, мое истинное природное
бытие
есть мое бытие в философии природы, мое истинное художественное бытие есть мое
бытие
в философии искусства, мое истинное человеческое бытие есть мое бытие в
философии. Таким же образом истинное существование религии, государства,
природы,
искусства, это - философия религии, философия природы, философия государства,
философия искусства. Но если истинным бытием религии является для меня только
философия религии и т.д., то я поистине религиозен лишь в качестве философа
религии и
таким образом я отрицаю действительную религиозность и действительно
религиозного
человека. Однако в то же время я их и утверждаю, отчасти в рамках моего
собственного
бытия или и рамках того чужого бытия, которое я им противопоставляю (ибо это
есть лишь
философское выражение их самих), отчасти же в их собственной первоначальной
форме, ибо
я считаю их только кажущимся инобытием, аллегориями, скрытыми под чувственными
оболочками формами их собственного истинного, т.е. моего философского бытия.

Точно таким же образом снятое качество равняется количеству, снятое количество
равняется мере, снятая мера равняется сущности, снятая сущность равняется
явлению,
снятое явление равняется действительности, снятая действительность равняется
понятию, снятое понятие равняется объективности, снятая объективность равняется
абсолютной идее, снятая абсолютная идея равняется природе, снятая природа
равняется
субъективному духу, снятый субъективный дух равняется нравственному,
объективному
духу, снятый нравственный дух равняется искусству, снятое искусство равняется
религии,
снятая религия равняется абсолютному знанию.
С одной стороны, это снятие есть снятие мысленной сущности и, значит, мысленная
частная
собственность снимается в мысленную идею морали. А так как мышление воображает
себе,
что оно непосредственно есть другое себя самого, а именно чувственная
действительность, так как оно, стало быть, считает свое действие также и
чувственным действительным действием, то это мысленное снимание, оставляющее в
действительности нетронутым свой предмет, полагает, что оно его действительно
преодолело;
а с другой стороны, так как этот предмет стал теперь для мышления мысленным
моментом, то
он представляется ему также и в своей действительности самоутверждением его
самого,
самосознания, абстракции.
[XXX] Поэтому, с одной стороны, то бытие, которое Гегель снимает, переводя его в
философию, не есть вовсе действительная религия, государство, природа, а религия
в том
ее виде, в каком она сама уже является предметом знания, - догматика; то же
самое
относится к юриспруденции, к науке о государстве, к естествознанию. Таким
образом, с одной стороны, Гегель занимает такую позицию, которая является
противоположностью как к действительной сущности, так и к непосредственной,
нефилософской науке, или к нефилософским понятиям об этой сущности. Поэтому он
противоречит их ходячим понятиям.
С другой стороны, религиозный и т.д. человек может найти себе у Гегеля свое
последнее
утверждение.
Теперь следует рассмотреть - в рамках категории отчуждения - положительные
моменты
гегелевской диалектики.
а) Снятие как предметное движение, которое вбирает в себя обратно отчуждение.
Это
- выраженная в рамках отчуждения идея о присвоении предметной сущности путем
снятия ее
отчуждения; это - отчужденное усмотрение действительного опредмечивания
человека, действительного присвоения им своей предметной сущности путем
уничтожения
отчужденного определения предметного мира, путем его снятия в его отчужденном
бытии,
подобно тому как атеизм, в качестве снятия бога, означает становление
теоретического
гуманизма, а коммунизм, к качестве снятия частной собственности, означает
требование
действительно человеческой жизни, как неотъемлемой собственности человека,
означает
становление практического гуманизма; другими словами, атеизм есть гуманизм,
опосредствованный с самим собой путем снятия религии, а коммунизм - гуманизм,
опосредствованный с самим собой путем снятия частной собственности. Только путем
снятия
этого опосредствования, - являющегося, однако, необходимой предпосылкой, -
возникает
положительно начинающий с самого себя, положительный гуманизм.
Но атеизм, коммунизм, это - вовсе не бегство, не абстракция, не утрата
порожденного
человеком предметного мира, не утрата принявших предметную форму сущностных сил
человека, не возвращающаяся к противоестественной, нераз-И11ТОЙ простоте нищета.
Они,
наоборот, впервые представляют собой действительное становление, действительно
для
человека возникшее осуществление его сущности, осуществление его сущности как
чего-то
действительного.
Таким образом, Гегель, рассматривая - хотя опять-таки и отчужденной форме -
положительный смысл отнесенного к самому себе отрицания, рассматривает вместе с
тем
самоотчуждение человека, отчуждение его сущности, его распредмечивание и
деградацию - как
самоприобретение, проявление сущности, опредмечивание, реализацию. Короче
говоря, он
рассматривает - в рамках абстракции - труд как акт самопорождения человека,
отношение к
себе как к чужой сущности и осуществление себя как чужого существа - как
становящееся
родовое сознание а становящуюся родовую жизнь.

b) Но у Гегеля - помимо или, вернее, как следствие уже описанного выше
извращения понятий -
этот акт, во-первых, носит только формальный характер, потому что он абстрактен,
потому что человеческая сущность сама признается только как абстрактная мыслящая
сущность, как самосознание, а
во-вторых, так как эта точка зрения формальна и абстрактна, то снятие отчуждения
становится утверждением отчуждения, иначе говоря, для Гегеля вышеупомянутое
движение
самопорождения, самоопредмечивания как самоотчуждения есть абсолютное и
поэтому последнее, имеющее целью самое себя, успокоившееся в себе и дошедшее до
своей
сущности человеческое проявление жизни.
Поэтому это движение в его абстрактной [XXXI] форме, как диалектика,
рассматривается как
истинно человеческая жизнь; а так как оно все же абстракция, отчуждение
человеческой
жизни, то оно рассматривается как божественный процесс, но как божественный
процесс
человека, процесс, который проделывает его отличная от него, абстрактная,
чистая,
абсолютная сущность.
В-третьих, этот процесс должен иметь носителя, субъекта; но субъект возникает
лишь как
результат; поэтому этот результат - знающий себя как абсолютное самосознание
субъект -
есть бог, абсолютный дух, знающая себя и осуществляющая себя идея.
Действительный человек и действительная природа становятся просто предикатами,
символами
этого скрытого недействительного человека и этой недействительной природы.
Поэтому
отношение между субъектом и предикатом абсолютно извращено: это - мистический
субъект-объект, или перекрывающая объект субъективность, абсолютный
субъект как процесс, как отчуждающий себя и возвращающийся к себе из этого
отчуждения и в то же время вбирающий его обратно в себя субъект, и субъект как
этот
процесс; это - чистое, безостановочное кружение в самом себе [78].
К пункту первому: формальное и абстрактное понимание акта самопорождения или
самоопредмечивания человека.
Так как Гегель приравнивает человека к самосознанию, то отчужденный предмет
человека, его
отчужденная сущностная действительность есть не что иное, как сознание
отчуждения, всего
лишь мысль об отчуждении, его абстрактное и потому бессодержательное и
недействительное выражение - отрицание. Поэтому и снятие отчуждения есть тоже не
что
иное, как абстрактное, бессодержательное снятие этой бессодержательной
абстракции -
отрицание отрицания. Поэтому содержательная, живая, чувственная, конкретная
деятельность самоопредмечивания становится всего лишь абстракцией этой
деятельности -
абсолютной отрицательностью, абстракцией, которая в свою очередь фиксируется как
таковая и мыслится как самостоятельная деятельность, как просто деятельность.
Так как эта
так называемая отрицательность есть не что иное, как абстрактная,
бессодержательная форма вышеуказанного действительного живого акта, то и
Примечания
1. Данный конспект - одно из свидетельств той высокой оценки, которую
снискала у Маркса первая
экономическая работа Энгельса. Она в немалой степени повлияла на характер
научных
интересов Маркса, побудила его, среди других причин, к интенсивным занятиям
политической
экономией, которые продолжались с небольшими перерывами фактически всю его
жизнь. Будучи
уже зрелым экономистом, Маркс называл статью Энгельса гениальным наброском,
неоднократно
цитировал ее в "Капитале".
2. Маркс излагает здесь то место статьи Энгельса, где говорится об условиях
труда после
уничтожения частной собственности.
3. Данный конспект книги Джемса Милля "Основы политической экономии",
составленный К.
Марксом, по-видимому, в первой половине 1844 г. по ее французскому переводу
Паризо ("Elemens
d'economie politique". Traduits de l'anglais par J. T. Parisot. Paris, 1823),
является частью четвертой и
пятой из девяти тетрадей экономических выписок, которые Маркс сделал в Париже с
октября 1843
по январь 1845 года. В настоящей публикации все цитаты из Милля заключены в
кавычки, а
свободное изложение Марксом конспектируемого текста дается без кавычек,
независимо от того,
проставлены или не проставлены кавычки в рукописи самого Маркса. При подготовке
русского
перевода была проведена сверка всех выписок Маркса в основном на немецком языке
не только
с французским переводом, но и с английским оригиналом книги Милля, к которому
Маркс не
обращался.

В отличие от многих материалов подобного рода из архива Маркса (выписки,
конспекты) в
настоящем документе значительную долю занимают собственные рассуждения Маркса,
примыкающие по своему содержанию к "Экономическо-философским рукописям 1844
года" и им
предшествующие. В квадратных (редакционных) скобках указаны римскими цифрами
страницы той
эксцерптной тетради Маркса, где содержится публикуемый конспект. Курсив в
цитируемом тексте,
как правило, принадлежит Марксу.
4. Под новейшей политической экономией Маркс подразумевает учение Д. Рикардо,
его
последователей, в частности Д. Милля, а также, по-видимому, и других экономистов
-
современников Рикардо.
5. В этих определениях отчужденного бога и отчужденного человека Маркс
воспроизводит мысли
Фейербаха, выраженные в его произведении "Сущность христианства", в частности во
второй и
третьей главах: "Общая сущность религии" и "Бог как сущность рассудка".
6. Монетарная система - ранняя форма меркантилизма; сторонники ее считали,
что все
богатство заключается в деньгах, в накоплении благородных металлов, - отсюда
запрещение
вывоза золота и серебра из страны, стремление меньше покупать в других странах и
больше им
продавать, политика активного денежного баланса (см. также примечание 50).
7. Маркс цитирует здесь следующие работы: Destutt de Tracy. "Elemens
d'ideologie". IV et V parties.
Traite de la volonte et de ses effets. Paris, 1826, pp. 68, 78 (Дестют де Траси.
"Основы идеологии".
Части IV и V. Трактат о воле и ее воздействии. Париж, 1826, стр. 68, 78). Adam
Smith. "Recherches
sur la nature et les causes de la richesse des nations". Traduction nouvelle par
Germain Garnier. Tome I.
Paris, 1802, p. 46 (Адам Смит. "Исследование о природе и причинах богатства
народов". Новый
перевод Ж. Гарнье. Т. I. Париж, 1802, стр. 46). [Русский перевод: Адам Смит.
"Исследование о
природе и причинах богатства народов". Москва, 1962, стр. 33].
8. Употребление здесь слова "Schacher" (буквально: торгашество) для
обозначения торговли вместо
общепринятого немецкого слова "Handel", по-видимому, отражает в известной мере
то крайне
отрицательное отношение, которое питал к торговле Ш. Фурье, а также и традицию
тогдашней
немецкой социально-критической литературы, подчеркивавшей всячески, в том числе
и
употреблением терминов с явно отрицательным звучанием, свое осуждение стихийного
рыночного обмена при системе частной собственности в противоположность
"организованному
обмену".
9. "Экономическо-философские рукописи 1844 года" являются, по-видимому,
первоначальным наброском задуманной Марксом книги "Критика политики и
политической
экономии". Работа дошла до нас в виде трех рукописей на листах в 30x40 см,
каждая из которых
имеет свою собственную пагинацию (римскими цифрами). В первой рукописи (36
страниц)
отдельные страницы разделены натри пли два параллельных столбца, и каждый
столбец
снабжен своим заголовком: "Заработная плата", "Прибыль на капитал", "Земельная
рента".
Начиная с XVII страницы, текстом заполнен только столбец, озаглавленный
"Земельная рента", а с
XXII страницы и до конца первой рукописи Маркс писал на всех трех столбцах, не
считаясь с
заранее проставленными заголовками. Текст этих шести страниц (XXII-XXVII)
публикуется в
настоящем томе под редакционным заголовком "Отчужденный труд". Из второй
рукописи
сохранились только четыре страницы. Третья рукопись состоит из 17 сшитых белыми
нитками
больших листов (34 половинных листа). В конце третьей рукописи (на стр. XXXIXXL)
находится
"Предисловие", которое в настоящем томе, как и в предыдущих изданиях, помещено в
начале.

Раздел рукописи, обозначенный как пункт 6 (о критике гегелевской философии),
помещен в конце
работы в соответствии с тем намерением, которое выразил Маркс в "Предисловии".
Заглавие всей рукописи Маркса, а также заключенные в квадратные скобки заголовки
ее
отдельных частей даны Институтом марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.
10. Здесь и далее римские цифры обозначают авторскую пагинацию страниц
рукописи.
11. Началом этой критики является работа К. Маркса "К критике гегелевской
философии права.
Введение".
12. Это намерение не было осуществлено. Возможно, писать названные брошюры
Маркс не стал не
столько в силу различных внешних обстоятельств, а потому, что пришел к убеждению
о
невозможности самостоятельного научного рассмотрения вопросов права, морали,
политики и
других категорий надстроечного порядка, пока не будет дан научный анализ базиса
всякого
общества, в том числе буржуазного, - производственных отношений.
13. Имеется в виду Б. Бауэр, опубликовавший в "Allgemeine Literatur-Zeitung"
две большие рецензии
на книги, статьи и брошюры по еврейскому вопросу. Из этих рецензий, помещенных в
выпуске I
(декабрь 1843 г.) и выпуске IV (март 1844 г.) указанной газеты, и взято
большинство цитируемых
здесь Марксом выражений. Выражения "утопическая фраза" и "компактная масса"
встречаются в
статье Б. Бауэра "Что является теперь предметом критики?" в выпуске VIII
"Allgemeine LiteraturZeitung"
(июль 1844 г.). Развернутая критика этого ежемесячника была позднее
дана Марксом и
Энгельсом в работе "Святое семейство, или Критика критической критики".
14. К этому времени Маркс, владевший, помимо немецкого, также и французским
языком, достаточно
хорошо был знаком с французской литературой. Он читал, а часто и конспектировал
труды
Консидерана, Леру, Прудона, Кабе, Дезами, Буонарроти, Фурье, Лаотьера,
Вильгарделя и других
авторов. Английским языком в первой половине 40-х гг. Маркс еще не владел и
поэтому мог
пользоваться произведениями английских социалистов лишь в переводах на немецкий
или
французский языки. Так, сочинения Оуэна он знал по французским переводам, а
также по работам
французских авторов, излагавших взгляды Оуэна. Текст самих "Экономическофилософских
рукописей" и другие источники не содержат указаний на более обширное знакомство
с
творчеством английских социалистов, которое заметно позднее, например в "Нищете
философии",
написанной в 1847 году.
15. Помимо главного произведения Вейтлинга "Гарантии гармонии и свободы"
(1842), Маркс имеет,
вероятно, в виду и статьи, публиковавшиеся в журналах, издаваемых самим
Вейтлингом в 18411843
гг., а также написанное Вейтлингом программное сочинение для Союза
справедливых
"Человечество, каково оно есть и каким оно должно быть". В изданном Георгом
Гервегом
сборнике "Einundzwanzig Bogen aus der Schweiz". Zurich und Winterthur, 1843
("Двадцать один лист
из Швейцарии". Цюрих и Винтертур, 1843) были анонимно опубликованы три статьи
Гесса:
"Социализм и коммунизм", "Философия действия", "Единая и полная свобода".
16. См. настоящее издание, т. 1, стр. 544-571.
17. В письмах Маркса к Руге, в его статьях "К еврейскому вопросу", "К критике
гегелевской философии
права. Введение", опубликованных в "Deutsch-Franzosische Jahrbucher" (февраль
1844 г.),
прослеживаются по крайней мере следующие первые элементы содержания
"Экономическофилософских
рукописей" - "Критики политики и политической экономии": требование
беспощадной
критики существующего мира как одной из важнейших предпосылок образования нового
мира;
призыв к критике политики, к занятию определенной партийной позиции в политике и
установление, таким образом, живой связи теории с действительной борьбой;
раскрытие природы
денежного фетишизма в буржуазном обществе, сущности денег как отчужденной от
человека
сущности его труда и его бытия; постановка проблемы отчуждения человека от себя
самого и от
природы в условиях капитализма; критическая оценка утопического ("тогдашнего")
коммунизма -
той его формы, которую проповедовали Кабе, Дезами, Вейтлинг и другие; акцент на
уничтожение
частной капиталистической собственности, как главной цели и содержания
радикальной
социальной революции ("общечеловеческой эмансипации"); тезис об образовании и
возвышении с
развитием капитализма пролетариата - класса, который призван уничтожить частную
собственность и быть "сердцем", т.е. основной движущей силой революционного
переустройства
общества.

18. L. Feuerbach. "Grundsatze der Philosophie der Zukunft". Zurich und
Winterthur, 1843 (Л. Фейербах.
"Основные положения философии будущего". Цюрих и Винтертур, 1843).
Статья Л. Фейербаха "Предварительные тезисы к реформе философии" была напечатана
во
втором томе сборника "Anekdota zur neuesten deutschen Philosophie und
Publicistik" ("Неизданное из
области новейшей немецкой философии и публицистики"), В этот двухтомный сборник
кроме
работ других авторов входила статья Маркса "Заметки о новейшей прусской
цензурной
инструкции". Опубликованная здесь статья "Лютер как третейский судья между
Штраусом и
Фейербахом", автором которой до недавнего времени считался Маркс, была написана
Л.
Фейербахом.
19. Маркс подразумевает здесь все материалистическое воззрение Фейербаха в
целом, которое сам
Фейербах называл "натурализмом" и "гуманизмом", или "антропологией" и в котором
развивалась
та мысль, что новая, т.е. фейербаховская, философия делает человека как
неотъемлемую часть
природы (натуры) своим единственным и высшим предметом. Такая философия, или
антропология, по мысли Фейербаха, включает в себя физиологию и становится
универсальной
наукой; сущность нового времени, утверждал он, составляет обожествление
действительного,
материально существующего; сущность новой философии заключается в отрицании
теологии, в
утверждении материализма, эмпиризма, реализма, гуманизма.
20. Это свое намерение Маркс вскоре после написания данного "Предисловия"
выполнил совместно
с Энгельсом в книге "Святое семейство, или Критика критической критики" (см.
настоящее
издание, т. 2).
21. Страницы первой рукописи Маркс делит на три параллельных столбца, снабдив
их заголовками:
"Заработная плата", "Прибыль на капитал" и "Земельная рента". Каждый столбец
заполнен
текстом, относящимся к указанным темам. Однако это трехчленное изложение
нарушается, а к
концу рукописи теряет, по существу, всякое значение. Принятые Марксом заголовки
соответствуют трем категориям буржуазной политэкономии, которые, согласно учению
Адама
Смита, в свою очередь, представляют три вида доходов трех основных классов
тогдашнего
буржуазного общества - рабочего класса, промышленной буржуазии и земельных
собственников.
22. Маркс цитирует стр. 138, т. I работы А. Смита (см. примечание 7) [Русский
перевод, стр. 66]. Все
последующие ссылки даны Марксом на это издание.
23. Цитируется стр. 162, т. II работы А. Смита (см. примечание 7) [Русский
перевод, стр. 194].
24. Цитируется стр. 193, т. I работы А. Смита (см. примечание 7) [Русский
перевод, стр. 84].
25. Сложные проценты - проценты, последовательно начисляемые не только на
первоначальную величину, но и на приращение к ней за какой-нибудь определенный
срок. Таким
образом, эта первоначальная величина возрастает наподобие члена геометрической
прогрессии:
например, 2 x 2 = 4 х 2 = 8 х 2 = 16 и т.д.
26. На стр. VII первой рукописи, в отличие от предыдущих страниц, Маркс
излагает тему "Заработная
плата" на всех трех столбцах. На стр. VIII имеет место изложение двух тем: на
первом, левом,
столбце - "Заработная плата", на втором, правом, - "Прибыль на капитал".
27. W. Schulz. "Die Bewegung der Production. Eine geschichtlich-statistische
Abhandlung zur Grundlegung
einer neuen Wissenschaft des Staats und der Gesellschaft". Zurich und
Winterthur, 1843 (В. Шульц.
"Движение производства. Историко-статистическое исследование для обоснования
новой науки о
государстве и обществе". Цюрих и Винтертур, 1843).
28. С. Pecqueur. "Theorie nouvelle d'economie sociale et politique, ou Etudes
sur l'organisation des
societes". Paris, 1842 (К. Пеккёр. "Новая теория социальной и политической
экономии, или
Исследования об организации обществ". Париж, 1842).

29. Ch. Loudon. "Solution du probleme de la population et de la subsistance".
Paris, 1842 (Ч. Лаудон
"Разрешение проблемы народонаселения и пропитания". Париж, 1842).
30. Е. Buret. "De la misere des classes laborieuses en Angleterre et en
France". T. I. Paris, 1840 (Э. Бюре.
"О нищете рабочих классов в Англии и во Франции". Т. I. Париж, 1840).
31. J. В. Say. "Traite d'economie politique". Troisieme edition. T. I-II
Paris, 1817 (Ж. Б. Сэй. "Трактат по
политической экономии". Издание третье. Т. I-II. Париж, 1817).
32. Весь этот абзац принадлежит не А. Смиту, а Ж. Гарнье - французскому
переводчику его
"Богатства народов".
33. В данном месте Маркс воспроизводит мысли А. Смита о благодетельном
значении конкуренции,
которые тот высказывал в своем главном сочинении "Богатство народов". Смит
считал, что если
бы, например, капитал оказался распределенным среди двадцати торговцев, то
возросла бы
конкуренция между ними, и это принесло бы прямую выгоду как потребителю, так и
производителю, ибо различные торговцы вынуждены были бы продавать дешевле и
покупать
дороже, чем в том случае, когда вся отрасль монополизирована одним или двумя
лицами.
Возрастающая конкуренция между различными капиталами, по мнению Смита, должна
способствовать повышению оплаты труда, и она не понижает прибыль. В условиях
возрастающего спроса на рабочую силу и конкуренции между капиталистами последние
оказываются перед необходимостью нарушить "естественное соглашение" не повышать
заработную плату.
34. Весь этот абзац, включая цитаты из книги Рикардо "Начала политической
экономии и налогового
обложения" и книги Сисмонди "Новые начала политической экономии", представляет
собой
выписку из книги: E. Buret. "De la misere des classes laborieuses en Angleterre
et en France". T. I.
Paris, 1840, p. 6-7 (см. примечание 30).
35. Имеется в виду рассуждение Смита относительно факторов, определяющих
преуспевание
работающих и величину заработной платы. В числе этих факторов фигурирует
"вероятность или
невероятность успеха". Смит, в частности, говорит: "Отдайте своего сына в
ученики к сапожнику, и
вы можете почти не сомневаться, что он выучится шить башмаки; но пошлите его
изучать
юриспруденцию, и можно поставить, по крайней мере, двадцать против одного, что
он не
достигнет таких успехов, которые позволили бы ему жить этой профессией. В
совершенно
справедливой лотерее вынимающие выигрышные номера должны выигрывать все то, что
теряют
вынувшие пустые билеты. В профессии, в которой приходится двадцать терпящих
неудачу на
одного удачника, этот один должен выиграть все то, что должны были бы получить
все двадцать
неудачников".
36. В данном месте Маркс приводит положение А. Смита, согласно которому
возрастающий спрос
населения на какой-либо продукт массового потребления, например картофель, рост
числа
потребителей этого продукта, даже если он получается с земли среднего качества,
обусловят
больший излишек стоимости в руках фермера после возмещения стоимости капитальных
затрат и
затрат на содержание рабочей силы. В свою очередь большая доля этого излишка
будет
доставаться земельному собственнику. Отсюда вывод: с увеличением численности
населения
повышается и уровень земельной ренты.
37. Маркс формулирует здесь вывод, вытекающий из общего контекста рассуждений
представителей
так называемой новейшей политэкономии, прежде всего Д. Рикардо, об отношениях
между
земельными собственниками, получающими земельную ренту, не работая - по праву
собственности на землю как основное средство производства - и производителями
сельскохозяйственных продуктов - арендаторами, составлявшими значительную часть
населения
Англии в мануфактурную эпоху капитализма и на первых порах фабричного
производства. Что
касается А. Смита, то он, следуя за физиократами, доказывал еще мнимую
идентичность
интересов земельного собственника и общества.

38. Это замечание, скорее всего, касается мелкобуржуазных взглядов Сисмонди,
идеализировавшего
патриархальные отношения частной земельной собственности.
39. Термину "торгашеские махинации" в оригинале соответствует трудно
переводимое слово
"Verschacherung". Социально-критическая литература того времени по традиции,
восходящей к
Фурье, частную торговлю, вообще всякого рода рыночные сделки третировала в общем
как
гнусное и мерзкое дело. В данном случае, как и в других местах "Экономическофилософских
рукописей", налицо известное, по крайней мере терминологическое, влияние на
Маркса его
предшественников в трактовке торговли (см. также примечание 8).
40. Подобный вывод был довольно распространен в социально-критической
литературе того
времени. В. Вейтлинг, например, писал в своей работе "Гарантии гармонии и
свободы": "Как яма
возникает при сооружении вала, так и бедность возникает при накоплении
богатства".
41. В рукописи Маркс выражает отчуждение двумя нередко рядом употребляемыми
терминами:
"Entfremdung" и "Entau?erung". Как правило, это синонимические понятия и на
русском языке их
вполне можно передавать одним словом. В отдельных случаях, однако, термин
"Entau?erung"
употребляется Марксом в данной рукописи и в другом смысле, в частности для
обозначении
обмена деятельностью, перехода из одного состояния в другое, приобретения, т.е.
таких
экономических и социальных явлений, которые не означают отношений враждебности и
чуждости.
Наряду с термином "Entfremdung" у Маркса фигурирует также "Selbstentfremdung"
(буквально
"самоотчуждение"). Этим термином он обозначал деятельность рабочего, его труд на
капиталистической основе, как повернутую против самого рабочего, от него не
зависящую и ему
не принадлежащую деятельность.
42. В данном месте Маркс воспроизводит в переработанном виде одно из положений
философии
Фейербаха, который рассматривал религию как отчуждение человеческой сущности. В
своем
сочинении "Сущность христианства" Фейербах доказывал, что поскольку
положительное в
воззрении божественной сущности есть всего лишь человеческое, то воззрение
человека,
являющегося предметом сознания, есть исключительно отрицательное. Чтобы
обогатить бога,
говорил Фейербах, человек должен стать бедным, чтобы бог был всем, человек
должен стать
ничем. Человек отрицает в себе то, что он полагает в боге.
43. Высказанная здесь мысль перекликается с положениями Фейербаха, видевшего в
религии и
идеалистической философии отчуждение бытия человека и его духовной деятельности.
Фейербах
писал, что бог, как нечто экстремальное по отношению к человеку, как
нечеловеческое
представляет собой объективную сущность разума, бог и религия - это предметная
сущность
фантазии. Он же писал, что сущность гегелевской логики - это деятельность
субъекта, его
похищенное мышление, что абсолютная философия отчуждает у человека его
собственную
сущность, его деятельность.
44. В этом и следующем абзаце Маркс использует терминологию Фейербаха и
творчески
ассимилирует его мысли: в религии у человека отчуждается его "родовая сущность",
его
общественный характер; религия покоится на существенном отличии человека от
животного - на
сознании, которое в строгом смысле налицо только там, где предметом, сущностью
существа
является его род; человек - это не частичное существо, наподобие животного, а
универсальное,
неограниченное существо.

45. Род, родовая жизнь, родовая сущность - фейербаховские термины, выражающие
понятие человека, истинно человеческой жизни, которая предполагает дружбу и
добродетельные
отношения, любовь, как самоощущение рода или действенное осознание
принадлежности
индивида к совокупности людей. Родовая сущность, полагал Фейербах, позволяет
каждому
конкретному индивиду осуществлять себя в бесчисленном множестве разных
индивидов. Он
признавал реально существующую взаимную враждебность и противоположность
интересов
людей, однако выводил ее не из исторически реальных условий классового общества,
экономических условий жизни буржуазного общества, а из отчуждения от человека
его подлинной,
т.е. родовой сущности, из искусственного, но отнюдь не неизбежного, отрешения
человека от
предопределенной самой природой гармоничной родовой жизни.
46. Здесь намечаются исходные положения критики Марксом концепции "равенства"
на базе
капиталистических отношений, которую Прудон изложил в известном труде "Что такое
собственность?". Утопическо-реформаторским мелкобуржуазным рецептом Прудона
предусматривалась замена частной собственности "общественной собственностью" в
виде
равного мелкого владения в руках непосредственных производителей при "равном"
обмене
произведенными продуктами. Фактически речь шла о дроблении частной
собственности.
"Равенство" обмена Прудон мыслил таким образом, что "ассоциированные рабочие"
всегда
должны получать равную плату, ибо при взаимном обмене их продуктов, даже если
ото в
действительности неравные продукты, каждый получает одно и то же, а излишек
продукта одного
над продуктом другого будет оставаться вне обмена, не станет достоянием
общества, и, таким
образом, совершенно не будет нарушаться равенство заработной платы. Заявляя, что
в теории
Прудона общество предстает как абстрактный капиталист, Маркс тем самым говорит,
что Прудон
не принимает во внимание реальных противоречий товарного производства, которое
остается в
силе и при системе мелкого ("равного") владения. Несколько позднее, в "Святом
семействе",
будет сформулирован вывод о том, что Прудон преодолевает экономическое
отчуждение в
пределах самого этого отчуждения, т.е. фактически вовсе его не преодолевает.
47. Этими словами начинается XL страница второй рукописи Маркса. Начало фразы,
как и первые 39
страниц этой второй рукописи, до нас не дошли.
48. Имеется в виду новый закон о бедных, принятый английским парламентом в
1834 году. Он
допускал только одну форму вспомоществования бедным - помещение их в работные
дома с
тюремным режимом. Одна из главных целей закона о бедных заключалась в создании
для
предпринимателей максимально выгодных условий найма рабочей силы. Подробная
характеристика закона о бедных и созданных в соответствии с ним работных домов
дана
Энгельсом в работе "Положение рабочего класса в Англии".
49. Это добавление относится, видимо, к одной из несохранившихся страниц, как
и следующее ниже
добавление к стр. XXXIX, возможно, из второй рукописи.
50. "Просвещенную политическую экономию", связанную прежде всего с именем А.
Смита,
которого Маркс, вслед за Энгельсом, называет реформатором, "Лютером" этой науки,
Маркс
справедливо считает более высоким этапом в развитии экономической мысли по
сравнению с
монетарной системой и меркантилизмом - более ранними экономическими доктринами и
соответствующими формами экономической политики. Обе системы (вернее обе ветви в
сущности
одной и той же системы) ориентировались на достижение активного денежного
баланса
(монетарная система) или активного торгового баланса (меркантилизм). В том и
другом случае
речь шла о накоплении денег ради денег; их приобретение любой ценой и тезаврация
объявлялась, по существу, высшей целью и даже самоцелью. По отношению к деньгам,
особой
форме богатства, подлежащей, говоря языком Маркса, "сохранению и утверждению
лишь
внешним способом", меркантилисты выступали как идолопоклонники и фетишисты. В то
же время
приверженцы обеих систем не уделяли внимания собственно производству, не видели
в развитии
его основы общественного богатства. Своим главным принципом, или началом,
признала
производство, труд, лишь "просвещенная политическая экономия".

51. См. Ф. Энгельс. "Наброски к критике политической экономии".
52. Понятия "противоположность" и "противоречие" разграничивал Гегель в своей
"Науке
логики": в противоположности отношение двух сторон таково, что каждая из них
определяется другой и поэтому является только моментом, но в то же время каждая
сторона
определяется и сама собой, и это сообщает ей самостоятельность; в противоречии,
напротив,
отношение таково, что каждая сторона в своей самостоятельности содержит другую,
и в связи с
этим оказывается исключенной самостоятельность обеих.
53. В своей утопии будущего мира, так называемого социетарного порядка, Шарль
Фурье, вопреки
реальным тенденциям экономического развития и основным положениям политэкономии,
к
которой он относился крайне отрицательно, считая ее ошибочной наукой, утверждал,
что
промышленное производство в условиях "разумного строя" должно поддерживаться
только как
дополнение к земледелию, как "средство отвлекать от затишья страстей" во время
долгого
зимнего безделья и проливных дождей; он утверждал, что самим богом, самой
природой
определено, чтобы социетарный человек отдавал промышленному труду лишь четверть
своего
времени, что промышленный труд - занятие лишь вспомогательное и разнообразящее
земледелие.
54. Эти положения Сен-Симон развивал в работе "Катехизис промышленников"
("Catechisme des
industriels". Paris, 1824).
55. Здесь под "коммунизмом" Маркс подразумевает утопические системы воззрений,
которые были
разработаны во Франции Бабёфом, Кабе, Дезами, в Англии - Оуэном, в Германии -
Вейтлингом.
Свои собственные взгляды Маркс обозначает термином "коммунизм" впервые лишь в
"Святом
семействе".
56. Под первой формой коммунизма Маркс, вероятно, подразумевает здесь прежде
всего
сложившиеся под влиянием французской буржуазной революции 1789-1794 гг.
утопические
взгляды Бабёфа и его сторонников об обществе "совершенного равенства" и путях
его
осуществления на основе вытесняющей частное хозяйство "национальной коммуны".
Хотя эти
представления и выражали требования пролетариата своего времени, в целом они
носили еще
грубоуравнительный примитивный характер.
57. Вполне возможно, что это высказывание Маркса направлено против Руссо.
Неестественным
Маркс называет то состояние, которое Руссо и его последователи считали,
напротив,
естественным для человека: существование, не затронутое образованием, культурой
и
цивилизацией. Такого рода положения развиваются Руссо в "Рассуждении о науках и
искусствах",
"Рассуждении о происхождении и основаниях неравенства между людьми" и других
произведениях.
58. Используя терминологию Фейербаха, Маркс намечает здесь свою диалектикоматериалистическую
концепцию коммунизма, которая дает "решение загадки истории",
т.е. иначе
говоря, выводит неизбежность коммунизма из развития объективных противоречий
общества,
основанного на частной собственности.
59. Имеются в виду критические высказывания Оуэна в отношении всех религий,
которые, по его
словам, внушали людям опасные и плачевные предпосылки, насаждали в обществе
искусственную вражду; религиозная нетерпимость, указывал Оуэн, является прямым
препятствием на пути достижения всеобщей гармонии и радости; представления
всякой религии
Оуэн считал грубыми заблуждениями.
60. Категория обладания ["Haben"] встречается в сочинениях М. Гесса, в
частности, в статье
"Философия действия", опубликованной в сборнике "Двадцать один лист из
Швейцарии" (см.

примечание 15).
61. Психологией Фейербах называл свою теорию познания. Видимо, здесь в таком
смысле и
употребляется этот термин.
62. Геогнозия - употреблявшееся в XVIII-XIX вв. название описательной
геологии.
63. Generatio aequivoca - это выражение Маркс употреблял как синоним
французского generation
spontanee, что означает в буквальном переводе - самопроизвольное, спонтанное
зарождение. О
generatio aequivoca - возникновении жизни путем самозарождения - говорит также
Энгельс в
"Диалектике природы".
64. Здесь намечается критика Марксом мальтузианских положений теории
народонаселения Милля.
65. Цитируются стр. 29-46, т. I и стр. 191-195, т. II работы Смита (см.
примечание 7). [Русский перевод,
стр. 27-30, 203].
66. Цитируются стр. 300, 76-77, т. I и стр. 6 и 465, т. II работы Сэя (см.
примечание 31).
67. F. Skarbek. "Theorie des richesses sociales". Seconde edition. T. I.
Paris, 1839, pp. 25-27, 75, 121-131
(Ф. Скарбек. "Теория общественного богатства". Издание второе. Т I. Париж, 1839,
стр. 25-27, 75,
121-131).
68. Маркс цитирует стр. 7, 11-12 книги Д. Милля (см. примечание 3).
69. Имеется в виду трехтомная работа Б. Бауэра "Критика евангелической истории
синоптиков" ("Kritik
der evangelischen Geschichte der Synoptiker". Bd. 1-2. Leipzig, 1841; Bd. 3.
Braunschweig, 1842).
Синоптическими евангелиями в литературе по истории религии принято называть
первые три
близкие по содержанию евангелия (от Матфея, от Марка, от Луки), входящие в
канонический
"Новый завет". Близость этих евангелий - синоптиков подтверждается общей
последовательностью изложения, взаимными заимствованиями, общностью многих
источников,
совпадением выражений и терминов.
70. В. Bauer. "Das entdeckte Christenthum". Zurich und Winterthur, 1843 (Б.
Бауэр. "Раскрытое
христианство". Цюрих и Винтертур, 1843).
71. B. Bauer. "Die gute Sache der Freiheit und meine eigene Angelegenheit".
Zurich und Winterthur, 1842 (Б.
Бауэр. "Правое дело свободы и моё собственное дело". Цюрих и Винтертур, 1842).
72. Имеются в виду выступления младогегельянцев на страницах "Allgemeine
Literatur-Zeitung".
73. Маркс воспроизводит здесь направленные против Гегеля критические
рассуждения Фейербаха в
§§ 29-30 его книги "Основные положения философии будущего" (см. примечание 18).
74. Эти восемь выражений "всестороннего преодоления предмета" выписаны почти
дословно из
последней главы "Феноменологии духа" Гегеля.
75. Свои философские воззрения Фейербах называл натурализмом и гуманизмом, но
в то же время
обычно избегал термина материализм, очевидно, выражая тем самым свое несогласие
с
некоторыми принципами прежнего английского и французского материализма, в
частности с
абстрактностью, с сенсуализмом, усматривавшим в чувственности основу и
единственный
источник знаний. В данном месте Маркс говорит о дофейербаховских формах
материалистической
философии, разделяет ту неудовлетворенность ими, которая была характерна для
Фейербаха. Не
этот старый материализм, и не идеализм, а философия Фейербаха - натурализм,
гуманизм -
способна постигнуть тайны всемирной истории.
76. Излагаемые Марксом положения о человеке, как непосредственном и деятельном
природном
существе, основываются во многом на принципах, которые развивал Фейербах в
противоположность религиозному и философскому идеализму: рассмотрение человека в
качестве
особого, сознательного существа природы, определение сущности характером
внешнего
предмета, непременно предметный характер всякого существа, всякой сущности,
необходимость
для существования чувственного существа других вещей вне его самого (воздуха для
дыхания,
воды для питья, света для зрения, животных и растительных продуктов для еды и
др.).

77. Термин "страдание" исходит от Фейербаха, у которого он трактовался так же,
как и у Маркса, как
форма проявления и способ воздействия на человека окружающей среды, внешнего
мира.
Фейербах говорил о том, что только страдающее, нуждающееся существо является
необходимым
существом; существование без потребностей - излишнее существование; только то,
что страдает,
достойно существования. Маркс, в отличие от Фейербаха, существенно переработал и
расширил
эмпирический принцип "страдания", включив сюда общественную практику,
осмысленную и
целенаправленную деятельность человека по освоению и преобразованию внешнего
мира.
78. Маркс критикует положения Гегеля, опираясь на Фейербаха и используя его
терминологию.
Фейербах, в частности, писал в "Предварительных тезисах к реформе философии",
что мысль у
Гегеля - это бытие, субъект, а бытие - в то же время и предикат, логика - это
мышление в
специфических ему формах, мысль как беспредикатный субъект или мысль, которая
является как
субъектом, так и предикатом самой себя; Гегель брал объекты только мысленно, как
предикаты
мыслящей мысли. Выражение "чистое, безостановочное кружение в самом себе" - это,
повидимому,
парафраз гегелевских выражений "в себе поглощающийся круг", "круг
кругов" из
работы Гегеля "Наука логики".
79. Здесь и далее Маркс цитирует страницы из книги: G. W. F. Hegel.
"Encyclopadie der philosophischen
Wissenschaften im Grundrisse". Dritte Ausgabe. Heidelberg, 1830 (Г. В. Ф.
Гегель. "Энциклопедия
философских наук в сжатом очерке". Издание третье. Гейдельберг, 1830).
80. Цитируется стр. 393 книги Гегеля (см. примечание 79).
+++
К.Маркс, Ф.Энгельс
МАНИФЕСТ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ
ПАРТИИПРЕДИСЛОВИЕ К НЕМЕЦКОМУ ИЗДАНИЮ 1872 ГОДА
Союз коммунистов, международная рабочая организация, которая при тогдашних
условиях, разумеется, могла быть только тайной, на конгрессе, состоявшемся в
ноябре 1847 г. в Лондоне, поручила нижеподписавшимся выработать
предназначенную для опубликования развернутую теоретическую и практическую
программу партии. Так возник нижеследующий "Манифест", рукопись которого
была отправлена для напечатания в Лондон за несколько недель до февральской
революции, Опубликованный впервые по-немецки, "Манифест" выдержал на этом
языке в Германии, Англии и Америке по крайней мере двенадцать различных
изданий. На английском языке он впервые появился в 1850 г. в Лондоне в "Red
Republican", в переводе мисс Элен Макфарлин, затем в 1871 г. не меньше чем в
трех различных переводах в Америке. На французском языке он впервые вышел
в Париже незадолго до июньского восстания 1848 г. и недавно - в нью-йоркском
"Socialiste". Подготовляется новый перевод. На польском языке он появился в
Лондоне вскоре после первого немецкого издания. На русском - в Женеве в
шестидесятых годах. На датский язык он был переведен тоже вскоре после
своего выхода в свет.
Как ни сильно изменились условия за последние двадцать пять лет, однако
развитые в этом "Манифесте" общие основные положения остаются в целом
совершенно правильными и в настоящее время. В отдельных местах следовало
бы внести кое-какие исправления.
Практическое применение этих основных положений, как гласит сам "Манифест",
будет повсюду и всегда зависеть от существующих исторических условий, и
поэтому революционным мероприятиям, предложенным в конце II раздела,
отнюдь не придается самодовлеющего значения. В настоящее время это место
во многих отношениях звучало бы иначе. Ввиду огромного развития крупной
промышленности за последние двадцать пять лет и сопутствующего ему развития
партийной организации рабочего класса; ввиду практического опыта сначала
февральской революции, а потом, в еще большей мере, Парижской Коммуны,
когда впервые политическая власть в продолжение двух месяцев находилась в
руках пролетариата, эта программа теперь местами устарела. В особенности
Коммуна доказала, что "рабочий класс не может просто овладеть готовой
государственной машиной и пустить ее в ход для своих собственных целей" (см.
"Гражданская война во Франции. Воззвание Генерального Совета
Международного Товарищества Рабочих", немецкое издание, стр. 19, где эта
мысль развита полнее). Далее, понятно само собой, что критика
социалистической литературы для настоящего времени является неполной, так
как она доведена только до 1847 года; так же понятно, что замечания об
отношении коммунистов к различным оппозиционным партиям (раздел IV), если
они в основных чертах правильны и для сегодняшнего дня, то все же для
практического осуществления устарели уже потому, что политическое положение
совершенно изменилось и большинство перечисленных там партий стерто
историческим развитием с лица земли.

Однако "Манифест" является историческим документом, изменять который мы
уже не считаем себя вправе. Быть может, следующее издание удастся снабдить
введением, обхватывающим промежуток от 1847 г. до наших дней; настоящее
издание было предпринято настолько неожиданно для нас, что у нас не было
времени для этой работы.
Карл Маркс, Фридрих Энгельс
Лондон, 24 июня 1872 г.
ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ РУССКОМУ ИЗДАНИЮ
Первое русское издание "Манифеста Коммунистической партии" в переводе
Бакунина появилось в начале 60-х годов; оно было напечатано в типографии
"Колокола". В то время русское издание "Манифеста" могло казаться на Западе
не более как литературным курьезом. В настоящее время такой взгляд был бы
уже невозможен.
До какой степени ограниченную область распространения имело тогда (декабрь
1847 г.) движение пролетариата, лучше всего показывает последняя глава
"Манифеста": "Отношение коммунистов к различным оппозиционным партиям" в
различных странах. В ней недостает как раз России и Соединенных Штатов. Это
было время, когда Россия являлась последним большим резервом всей
европейской реакции, когда эмиграция в Соединенные Штаты поглощала излишек
сил европейского пролетариата. Обе эти страны снабжали Европу сырьем и
служили в то же время рынком для сбыта ее промышленных изделий. Обе они,
следовательно, являлись тогда так или иначе оплотом существующего в Европе
порядка.
До какой степени изменилось это теперь! Именно европейская иммиграция
сделала возможным колоссальное развитие земледельческого производства в
Северной Америке, которое своей конкуренцией потрясает европейскую
земельную собственность - и крупную и мелкую - в самой ее основе. Она дала,
кроме того, Соединенным Штатам возможность взяться за эксплуатацию их
богатых источников промышленного развития в таких размерах и с такой энергией,
которые в короткое время должны положить конец промышленной монополии
Западной Европы и особенно Англии. Оба эти обстоятельства в свою очередь
воздействуют в революционном смысле и на Америку. Мелкая и средняя
земельная собственность фермеров, основа всего ее политического строя,
побеждается мало-помалу конкуренцией громадных ферм; в то же время в
промышленных округах впервые развивается многочисленный пролетариат и
баснословная концентрация капиталов.
Перейдем к России! Во время революции 1848- 1849 гг. не только европейские
монархи, но и европейские буржуа видели в русском вмешательстве
единственное спасение против пролетариата, который только что начал
пробуждаться. Царя провозгласили главой европейской реакции. Теперь он -
содержащийся в Гатчине военнопленный революции, и Россия представляет
собой передовой отряд революционного движения в Европе.
Задачей "Коммунистического манифеста" было провозгласить неизбежно
предстоящую гибель современной буржуазной собственности. Но рядом с быстро
развивающейся капиталистической горячкой и только теперь образующейся
буржуазной земельной собственностью мы находим в России больше половины
земли в общинном владении крестьян. Спрашивается теперь: может ли русская
община - эта, правда, сильно уже разрушенная форма первобытного общего
владения землей - непосредственно перейти в высшую, коммунистическую
форму общего владения? Или, напротив, она должна пережить сначала тот же
процесс разложения, который присущ историческому развитию Запада?
Единственно возможный в настоящее время ответ на этот вопрос заключается в
следующем. Если русская революция послужит сигналом пролетарской
революции на Западе, так что обе они дополнят друг друга, то современная
русская общинная собственность на землю может явиться исходным пунктом
коммунистического развития.
Карл Маркс, Фридрих Энгельс
Лондон, 21 января 1882 г.
К.Маркс, Ф.Энгельс
МАНИФЕСТ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ
Призрак бродит по Европе - призрак коммунизма. Все силы старой Европы
объединились для священной травли этого призрака: папа и царь, Меттерних и
Гизо, французские радикалы и немецкие полицейские.
Где та оппозиционная партия, которую ее противники, стоящие у власти, не
ославили бы коммунистической? Где та оппозиционная партия, которая в свою
очередь не бросала бы клеймящего обвинения в коммунизме как более
передовым представителям оппозиции, так и своим реакционным противникам?
Два вывода вытекают из этого факта. Коммунизм признается уже силой всеми
европейскими силами.
Пора уже коммунистам перед всем миром открыто изложить свои взгляды, свои
цели, свои стремления и сказкам о призраке коммунизма противопоставить
манифест самой партии.
С этой целью в Лондоне собрались коммунисты самых различных
национальностей и составили следующий "Манифест", который публикуется на
английском, французском, немецком, итальянском, фламандском и датском
языках.

I. БУРЖУА И ПРОЛЕТАРИИ(3)
История всех до сих пор существовавших обществ(4) была историей борьбы
классов.
Свободный и раб, патриций и плебей, помещик и крепостной, мастер(5) и
подмастерье, короче, угнетающий и угнетаемый находились в вечном антагонизме
друг к другу, вели непрерывную, то скрытую, то явную борьбу, все- гда
кончавшуюся революционным переустройством всего общественного здания или
общей гибелью борющихся классов. В предшествующие исторические эпохи мы
находим почти повсюду полное расчленение общества на различные сословия,-
целую лестницу различных общественных положений. В Древнем Риме мы
встречаем патрициев, всадников, плебеев, рабов; в средние века - феодальных
господ, вассалов, цеховых мастеров, подмастерьев, крепостных, и к тому же
почти в каждом из этих классов - еще особые градации.
Вышедшее из недр погибшего феодального общества современное буржуазное
общество не уничтожило классовых противоречий. Оно только поставило новые
классы, новые условия угнетения и новые формы борьбы на место, старых.
Наша эпоха, эпоха буржуазии, отличается, однако, тем, что она упростила
классовые противоречия: общество все более и более раскалывается на два
больших враждебных лагеря, на два больших, стоящих друг против друга, класса
- буржуазию и пролетариат.
Из крепостных средневековья вышло свободное население первых городов; из
этого сословия горожан развились первые элементы буржуазии.
Открытие Америки и морского пути вокруг Африки создало для подымающейся
буржуазии новое поле деятельности. Ост-индский и китайский рынки, колонизация
Америки, обмен с колониями, увеличение количества средств обмена и товаров
вообще дали неслыханный до тех пор толчок торговле, мореплаванию,
промышленности и тем самым вызвали в распадавшемся феодальном обществе
быстрое развитие революционного элемейта.
Прежняя феодальная, или цеховая, организация промышленности более не могла
удовлетворить спроса, возраставшего вместе с новыми рынками. Место ее
заняла мануфактура. Цеховые мастера были вытеснены промышленным средним
сословием; разделение труда между различными корпорациями исчезло, уступив
место разделению труда внутри отдельной мастерской.
Но рынки все росли, спрос все увеличивался. Удовлетворить его не могла уже и
мануфактура. Тогда пар и машина произвели революцию в промышленности.
Место мануфактуры заняла современная крупная промышленность, место
промышленного среднего сословия заняли миллионеры-промышленники,
предводители целых промышленных армий, современные буржуа.
Крупная промышленность создала всемирный рынок, подготовленный открытием
Америки. Всемирный рынок вызвал колоссальное развитие торговли,
мореплавания и средств сухопутного сообщения, что в свою очередь оказало
воздействие на расширение промышленности, и в той же мере, в какой росли
промышленность, торговля, мореплавание, железные дороги, развивалась
буржуазия, она увеличивала свои капиталы и оттесняла на задний план все
классы, унаследованные от средневековья.
Мы видим, таким образом, что современная буржуазия сама является продуктом
длительного процесса развития, ряда переворотов в способе производства и
обмена.
Каждая из этих ступеней развития буржуазии сопровождалась соответствующим
политическим успехом. Угнетенное сословие при господстве феодалов,
вооруженная и самоуправляющаяся ассоциация в коммуне(6), тут - независимая
городская республика, там - третье, податное сословие монархии(7), затем, в
период мануфактуры,- противовес дворянству в сословной или в абсолютной
монархии и главная основа крупных монархий вообще, наконец, со времени
установления крупной промышленности и всемирного рынка, она завоевала себе
исключительное политическое господство в современном представительном
государстве" Современная государственная власть - это только комитет,
управляющий общими делами всего класса буржуазии.
Буржуазия сыграла в истории чрезвычайно революционную роль.
Буржуазия, повсюду, где она достигла господства, разрушила все феодальные,
патриархальные, идиллические отношения. Безжалостно разорвала она пестрые
феодальные путы, привязывавшие человека к его "естественным повелителям", и
не оставила между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса,
бессердечного "чистогана". В ледяной воде эгоистического расчета потопила она
священный трепет религиозного экстаза, рыцарского энтузиазма, мещанской
сентиментальности. Она превратила личное достоинство человека в меновую
стоимость и поставила на место бесчисленных пожалованных и благо
приобретенных свобод одну бессовестную свободу торговли. Словом,
эксплуатацию, прикрытую религиозными и политическими иллюзиями, она
заменила эксплуатацией открытой, бесстыдный, прямой, черствой.
Буржуазия лишила священного ореола все роды деятельности, которые до тех
пор считались почетными и на которые смотрели с благоговейным трепетом.

Врача, юриста, священника, поэта, человека науки она превратила в своих
платных наемных работников.
Буржуазия сорвала с семейных отношений их трогательно-сентиментальный
покров и свела их к чисто денежным отношениям.
Буржуазия показала, что грубое проявление силы в средние века, вызывающее
такое восхищение у реакционеров, находило себе естественное дополнение в
лени и неподвижности. Она впервые показала, чего может достигнуть
человеческая деятельность. Она создала чудеса искусства, но совсем иного
рода, чем египетские пирамиды, римские водопроводы и готические соборы; она
совершила совсем иные походы, чем переселение народов и крестовые походы.
Буржуазия не может существовать, не вызывая постоянно переворотов в орудиях
производства, не революцонизируя, следовательно производственных
отношений, а стало быть, и всей совокупности общественных отношений.
Напротив, первым условием существования всех прежних промышленных классов
было сохранение старого способа производства в неизменном виде.
Беспрестанные перевороты в производстве, непрерывное потрясение всех
общественных отношений, вечная неуверенность и движение отличают
буржуазную эпоху от всех других. Все застывшие, покрывшиеся ржавчиной
отношения, вместе с сопутствующими им, веками освященными представлениями
и воззрениями, разрушаются, все возникающие вновь оказываются устарелыми,
прежде чем успевают окостенеть. Все сословное и застойное исчезает, все
священное оскверняется, и люди приходят, наконец, к необходимости взглянуть
трезвыми глазами на свое жизненное положение и свои взаимные отношения.
Потребность в постоянно увеличивающемся сбыте продуктов гонит буржуазию по
всему земному шару. Всюду должна она внедриться, всюду обосноваться, всюду
установить связи. Буржуазия путем эксплуатации всемирного рывка сделала
производство и потребление всех стран космополитическим. К великому
огорчению реакционеров она вырвала из-под ног промышленности национальную
почву. Исконные национальные отрасли промышленности уничтожены и
продолжают уничтожаться с каждым днем. Их вытесняют новые отрасли
промышленности, введение которых становится вопросом жизни для всех
цивилизованных наций, - отрасли, перерабатывающие уже не местное сырье, а
сырье, привозимое из самых отдаленных областей земного шара, и
вырабатывающие фабричные продукты, потребляемые не только внутри данной
страны, но и во всех частях света. Вместо старых потребностей,
удовлетворявшихся отечественными продуктами, возникают новые, для
удовлетворения которых требуются продукты самых отдаленных стран и самых
различных климатов. На смену старой местной и национальной замкнутости и
существованию за счет продуктов собственного производства приходит
всесторонняя связь и всесторонняя зависимость наций друг от друга. Это в
равной мере относится как к материальному, таи и к духовному производству.
Плоды духовной деятельности отдельных наций становятся общим достоянием.
Национальная односторонность и ограниченность становятся все более и более
невозможными, и из множества национальных и местных литератур образуется
одна всемирная литература.
Буржуазия быстрым усовершенствованием всех орудий производства и
бесконечным облегчением средств сообщения вовлекает в цивилизацию все,
даже самые варварские, нации. Дешевые цены ее товаров - вот та тяжелая
артиллерия, с помощью которой она разрушает все китайские стены и принуждает
к капитуляции самую упорную ненависть варваров к иностранцам. Под страхом
гибели заставляет она все нации принять буржуазный способ производства,
заставляет их вводить у себя так называемую цивилизацию, т. е. становится
буржуа. Словом, она создает себе мир по своему образу и подобию.
Буржуазия подчинила деревню господству города. Она создала огромные города,
в высокой степени увеличила численность городского населения по сравнению с
сельским и вырвала таким образом значительную часть населения из идиотизма
деревенской жизни. Так же как деревню она сделала зависимой от города, так
варварские и полуварварские, страны она поставила в зависимость от стран
цивилизованных, крестьянские народы - от буржуазных народов, Восток - от
Запада.
Буржуазия все более и более уничтожает раздробленность средств
производства, собственности и населения. Она сгустила население,
централизовала средства производства, концентрировала собственность в руках
немногих. Необходимым следствием этого была политическая централизация.
Независимые, связанные почти только союзными отношениями области с
различными интересами, законами, правительствами и таможенными пошлинами,
оказались сплоченными в одну нацию, с одним правительством, с одним
законодательством, с одним национальным классовым интересом, с одной
таможенной границей.
Буржуазия менее чем за сто лет своего классового господства создала более
многочисленные и более грандиозные производительные силы, чем все
предшествовавшие поколения, вместе взятые. Покорение сил природы,
машинное производство, применение химии в промышленности и земледелии,
пароходство, железные дороги, электрический телеграф, освоение для
земледелия целых частей света, приспособление рек для судоходства, целые,
словно вызванные из-под земли, массы населения,- какое из прежних столетий
могло подозревать, что такие производительные силы дремлют в недрах
общественного труда! Итак, мы видели, что средства производства и обмена, на
основе которых сложилась буржуазия, были созданы в феодальном обществе. На
известной ступени развития этих средств производства и обмена отношения, в
которых происходили производство и обмен феодального общества, феодальная
организация земледелия и промышленности, одним словом, феодальные
отношения собственности, уже перестали соответствовать развившимся
производительным силам. Они тормозили производство, вместо того чтобы его
развивать. Они превратились в его оковы. Их необходимо было разбить, и они
были разбиты. Место их заняла свободная конкуренция, с соответствующим ей
общественным и политическим строем, с экономическим и политическим
господством класса буржуазия. Подобное же движение совершается на наших
глазах. Современное буржуазное общество, с его буржуазными отношениями
производства и обмена, буржуазными отношениями собственности, создавшее
как бы по волшебству столь могущественные средства производства и обмена,
походит на волшебника, который не в состоянии более справиться с подземными
силами, вызванными его заклинаниями. Вот уже несколько десятилетий история
промышленности и торговли представляет собой лишь историю возмущения
современных производительных сил против современных производственных
отношений, против тех отношений собственности, которые являются условием
существования буржуазии и ее господства. Достаточно указать на торговые
кризисы, которые, возвращаясь периодически, все более и более грозно ставят
под вопрос существование всего буржуазного общества. Во время торговых
кризисов каждый раз уничтожается значительная часть не только изготовленных
продуктов, но даже созданных уже производительных сил. Во время кризисов
разражается общественная эпидемия, которая всем предшествующим эпохам
показалась бы нелепостью,- эпидемия перепроизводства. Общество оказывается
вдруг отброшенным назад к состоянию внезапно наступившего варварства, как
будто голод, всеобщая опустошительная война лишили его всех жизненных
средств; кажется, что промышленность, торговля уничтожены,- и почему? Потому,
что общество обладает слишком большой цивилизацией, имеет слишком много
жизненных средств, располагает слишком большой промышленностью и
торговлей. Производительные силы, находящиеся в его распоряжении, не служат
более развитию буржуазных отношений собственности; напротив, они стали
непомерно велики для этих отношений, буржуазные отношения задерживают их
развитие; и когда производительные силы начинают преодолевать эти преграды,
они приводят в расстройство все буржуазное общество, ставят под угрозу
существование буржуазной собственности. Буржуазные отношения стали слишком
узкими, чтобы вместить созданное ими богатство. - Каким путем преодолевает
буржуазия кризисы? С одной стороны, путем вынужденного уничтожения целой
массы производительных сил, с другой стороны, путем завоевания новых рынков
и более основательной эксплуатации старых. Чем же, следовательно? Тем, что
она подготовляет более всесторонние и более сокрушительные кризисы и
уменьшает средства противодействия им.

Оружие, которым буржуазия ниспровергла феодализм, направляется теперь
против самой буржуазии.
Но буржуазия не только выковала оружие, несущее ей смерть; она породила и
людей, которые направят против нее это оружие,- современных рабочих,
пролетариев.
В той же самой степени, в какой развивается буржуазия, т. е. капитал,
развивается и пролетариат, класс современных рабочих, которые только тогда и
могут существовать, когда находят работу, а находят ее лишь до тех пор, пока их
труд увеличивает капитал. Эти рабочие, вынужденные продавать себя поштучно,
представляют собой такой же товар, как и всякий другой предмет торговли, а
потому в равной мере подвержены всем случайностям конкуренции, всем
колебаниям рынка.
Вследствие возрастающего применения машин и разделения труда, труд
пролетариев утратил всякий самостоятельный характер, а вместе с тем и всякую
привлекательность для рабочего. Рабочий становится простым придатком
машины, от него требуются только самые простые, самые однообразные, легче
всего усваиваемые приемы. Издержки на рабочего сводятся поэтому почти
исключительно к жизненным средствам, необходимым для его содержания и
продолжения его рода. Но цена всякого товара, а следовательно и труда(8),
равна издержкам его производства. Поэтому в той же самой мере, в какой растет
непривлекательность труда, уменьшается заработная плата Больше того: в той
же мере, в какой возрастает примене ние машин и разделение труда, возрастает
и количество труда, за счет ли увеличения числа рабочих часов, или же
вследствие увеличения количества труда, требуемого: каждый данный
промежуток времени, ускорения ход машин и т. д.
Современная промышленность превратила маленькую мастерскую
патриархального мастера в крупную фабрик промышленного капиталиста. Массы
рабочих, скученны на фабрике, организуются по-солдатски. Как рядовые
промышленной армии, они ставятся под надзор целой иерархии унтер-офицеров и
офицеров. Они - рабы не только класса буржуазии, буржуазного государства,
ежедневно и ежечасно порабощает их машина, надсмотрщик и прежде всего сам
отдельный буржуа-фабрикант. Эта деспотия тем мелочнее, ненавистнее, она тем
больше ожесточает, чем откровеннее ее целью провозглашается нажива.
Чем менее искусства и силы требует ручной труд, т. е. чем более развивается
современная промышленность, тем более мужской труд вытесняется женским и
детским. По отношению к рабочему классу различия пола и возраста. Утрачивают
всякое общественное значение. Существуют лишь рабочие инструменты,
требующие различных издержек в зависимости от возраста и пола.
Когда заканчивается эксплуатация рабочего фабрикантом и рабочий получает,
наконец, наличными свою заработную плату, на него набрасываются другие части
буржуазии - домовладелец, лавочник, ростовщик и т. п. Низшие слои среднего
сословия: мелкие промышленники, мелкие торговцы и рантье, ремесленники и
крестьяне - все эти классы опускаются в ряды пролетариата, частью оттого, что
их маленького капитала недостаточно для ведения крупных промышленных
предприятий и он не выдерживает конкуренции с более крупными капиталистами,
частью потому, что их профессиональное мастерство обесценивается в
результате введения новых методов производства. Так рекрутируется
пролетариат из всех классов населения.
Пролетариат проходит различные ступени развития. Его борьба против буржуазии
начинается вместе с его существованием.
Сначала борьбу ведут отдельные рабочие, потом рабочие одной фабрики, затем
рабочие одной отрасли труда в одной местности против отдельного буржуа,
который их непосредственно эксплуатирует. Рабочие направляют свои удары не
только против буржуазных производственных отношений, но и против самих
орудий производства; они уничтожают конкурирующие иностранные товары,
разбивают машины, поджигают фабрики, силой пытаются восстановить
потерянное положение средневекового рабочего.
На этой ступени рабочие образуют рассеянную по всей стране и раздробленную
конкуренцией массу. Сплочение рабочих масс пока является еще не следствием
их собственного объединения, а лишь следствием объединения буржуазии,
которая для достижения своих собственных политических целей должна, и пока
еще может, приводить в движение весь пролетариат. На этой ступени пролетарии
борются, следовательно, не со своими врагами, а с врагами своих врагов - с
остатками абсолютной монархии, землевладельцами, непромышленными буржуа,
мелкими буржуа. Все историческое движение сосредоточивается, таким образом,
в руках буржуазии; каждая одержанная в таких условиях победа является
победой буржуазии.
Но с развитием промышленности пролетариат не только возрастает численно; он
скопляется в большие массы, сила его растет, и ой все более ее ощущает.
Интересы и условия жизни пролетариата все более и более уравниваются по
мере того, как машины все более стирают различия между отдельными видами
труда и почти всюду низводят заработную плату до одинаково низкого уровня.

Возрастающая конкуренция буржуа между собою и вызываемые ею торговые
кризисы ведут к тому, что заработная плата рабочих становится все
неустойчивее; все быстрее развивающееся, непрерывное совершенствование
машин делает жизненное положение пролетариев все менее обеспеченным;
столкновения между отдельным рабочим и отдельным буржуа все более
принимают характер столкновений между двумя классами. Рабочие начинают с
того, что образуют коалиции(9) против буржуа; они выступают сообща для
защиты своей заработной платы. Они основывают даже постоянные ассоциации
для того, чтобы обеспечить себя средствами на случай возможных столкновений.
Местами борьба переходит в открытые восстания.
Рабочие время от времени побеждают, но эти победы лишь преходящи.
Действительным результатом их борьбы является не непосредственный успех, а
все шире распространяющееся объединение рабочих. Ему способствуют все
растущие средства сообщения, создаваемые крупной промышленностью и
устанавливающие связь между рабочими различных местностей. Лишь эта связь
и требуется для того, чтобы централизовать многие местные очаги борьбы,
носящей повсюду одинаковый характер, и слить их в одну национальную,
классовую борьбу. А всякая классовая борьба есть борьба политическая. И
объединение, для которого средневековым горожанам с их проселочными
дорогами требовались столетия, достигается современными пролетариями,
благодаря железным дорогам, в течение немногих лет.
Эта организация пролетариев в класс, и тем самым - в политическую партию,
ежеминутно вновь разрушается конкуренцией между самими рабочими. Но она
возникает снова и снова, становясь каждый раз сильнее, крепче,
могущественнее. Она заставляет признать отдельные интересы рабочих в
законодательном порядке, используя для этого раздоры между отдельными
слоями буржуазии. Например, закон о десятичасовом рабочем дне в Англии.
Вообще столкновения внутри старого общества во многих отношениях
способствуют процессу развития пролетариата. Буржуазия ведет непрерывную
борьбу: сначала против аристократии, позднее против тех частей самой же
буржуазии, интересы которых приходят в противоречие с прогрессом
промышленности, и постоянно - против буржуазии всех зарубежных стран. Во всех
этих битвах она вынуждена обращаться к пролетариату, призывать его на помощь
и вовлекать его таким образом в политическое движение. Она, следовательно,
сама передает пролетариату элементы своего собственного образования(10), т.
е. оружие против самой себя.
Далее, как мы видели, прогресс промышленности сталкивает в ряды
пролетариата целые слои господствующего класса или, по крайней мере, ставит
под угрозу условия их жизни. Они также приносят пролетариату большое
количество элементов образования.
Наконец, в те периоды, когда классовая борьба приближается к развязке,
процесс разложения внутри господствующего класса, внутри всего старого
общества принимает такой бурный, такой резкий характер, что небольшая часть
господствующего класса отрекается от него и примыкает к революционному
классу, к тому классу, которому принадлежит будущее. Вот почему, как прежде
часть дворянства переходила к буржуазии, так теперь часть буржуазии переходит
и пролетариату, именно - часть буржуа-идеологов, которые возвысились до
теоретического понимания всего хода исторического движения.
Из всех классов, которые противостоят теперь буржуазии, только пролетариат
представляет собой действительно революционный класс. Все прочие классы
приходят в упадок и уничтожаются с развитием крупной промышленности,
пролетариат же есть ее собственный продукт.
Средние сословия: мелкий промышленник, мелкий торговец, ремесленник и
крестьянин - все они борются с буржуазией для того, чтобы спасти свое
существование от гибели, как средних сословий. Они, следовательно, не
революционны, а консервативны. Даже более, они реакционны: они стремятся
повернуть назад колесо истории. Если они революционны, то постольку,
поскольку им предстоит переход в ряды пролетариата, поскольку они защищают
ве свои настоящие, а свои будущие интересы, поскольку они покидают свою
собственную точку зрения для того, чтобы встать на точку зрения пролетариата.
Люмпен-пролетариат, этот пассивный продукт гниения самых низших слоев
старого общества, местами вовлекается пролетарской революцией в движение,
но в силу всего своего жизненного положения он гораздо более склонен
продавать себя для реакционных козней.
Жизненные условия старого общества уже уничтожены в жизненных условиях
пролетариата. У пролетария нет собственности; его отношение к жене и детям не
имеет более ничего общего с буржуазными семейными отношениями;
современный промышленный труд, современное иго капитала, одинаковое как в
Англии, так и во Франции, как в Америке, так и в Германии, стерли с него всякий
национальный характер. Законы, мораль, религия - все это для него не более как
буржуазные предрассудки, за которыми скрываются буржуазные интересы.

Все прежние классы, завоевав себе господство, стремились упрочить уже
приобретенное ими положение в жизни, подчиняя все общество условиям,
обеспечивающим их способ присвоения. Пролетарии же могут завоевать
общественные производительные силы, лишь уничтожив свой собственный
нынешний способ присвоения, а тем самым и весь существовавший до сих пор
способ присвоения в целом. У пролетариев нет ничего своего, что надо было бы
им охранять, они должны разрушить все, что до сих пор охраняло и обеспечивало
частную собственность.
Все до сих пор происходившие движения были движениями меньшинства или
совершались в интересах меньшинства. Пролетарское движение есть
самостоятельное движение огромного большинства в интересах огромного
большинства. Пролетариат, самый низший слой современного общества, не
может подняться, не может выпрямиться без того, чтобы при этом не взлетела на
воздух вся возвышающаяся над ним надстройка из слоев, образующих
официальное общество.
Если не по содержанию, то по форме борьба пролетариата против буржуазии
является сначала борьбой национальной. Пролетариат каждой страны, конечно,
должен сперва покончить со своей собственной буржуазией.
Описывая наиболее общие фазы развития пролетариата, мы прослеживали более
или менее прикрытую гражданскую войну внутри существующего общества
вплоть до того пункта, когда она превращается в открытую революцию, и
пролетариат основывает свое господство посредством насильственного
ниспровержения буржуазии.
Все доныне существовавшие общества основывались, как мы видели, на
антагонизме между классами угнетающими и угнетенными. Но, чтобы возможно
было угнетать какой-либо класс, необходимо обеспечить условия, при которых он
мог бы влачить, по крайней мере, свое рабское существование. Крепостной в
крепостном состоянии выбился до положения члена коммуны так же, как мелкий
буржуа под ярмом феодального абсолютизма выбился до положения буржуа.
Наоборот, современный рабочий с прогрессом промышленности не поднимается,
а все более опускается ниже условий существования своего собственного класса.
Рабочий становится паупером, и пауперизм растет еще быстрее, чем население и
богатство. Это ясно показывает, что буржуазия неспособна оставаться долее
господствующим классом общества и навязывать всему обществу условия
существования своего класса в качестве регулирующего закона. Она неспособна
господствовать, потому что неспособна обеспечить своему рабу даже рабского
уровня существования, потому что вынуждена дать ему опуститься до такого
положения, когда она сама должна его кормить, вместо того чтобы кормиться за
его счет. Общество не может более жить под ее властью, т. е. ее жизнь
несовместима более с обществом.
Основным условием существования и господства класса буржуазии является
накопление богатства в руках частных лиц, образование и увеличение капитала.
Условием существования капитала является наемный труд. Наемный труд
держится исключительно на конкуренции рабочих между собой. Прогресс
промышленности, невольным носителем которого является буржуазия,
бессильная ему сопротивляться, ставит на место разъединения рабочих
конкуренцией революционное объединение их посредством ассоциации. Таким
образом, с развитием крупной промышленности из-под ног буржуазии вырывается
сама основа, на которой она производит и присваивает продукты. Она производит
прежде всего своих собственных могильщиков. Ее гибель и победа пролетариата
одинаково неизбежны.
II. ПРОЛЕТАРИИ И КОММУНИСТЫ
В каком отношении стоят коммунисты к пролетариям вообще?
Коммунисты не являются особой партией, противостоящей другим рабочим
партиям.
У них нет никаких интересов, отдельных от интересов всего пролетариата в
целом.
Они не выставляют никаких особых(11) принципов, под которые они хотели бы
подогнать пролетарское движение.
Коммунисты отличаются от остальных пролетарских партий лишь тем, что, с
одной стороны, в борьбе пролетариев различных наций они выделяют и
отстаивают общие, не зависящие от национальности интересы всего
пролетариата; с другой стороны, тем, что на различных ступенях развития, через
которые проходит борьба пролетариата с буржуазией, они всегда являются
представителями интересов движения в целом.
Коммунисты, следовательно, на практике являются самой решительной, всегда
побуждающей к движению вперед(12) частью рабочих партий всех стран, а в
теоретическом отношении у них перед остальной массой пролетариата
преимущество в понимании условий, хода и общих результатов пролетарского
движения.
Ближайшая цель коммунистов та же, что и всех остальных пролетарских партий:
формирование пролетариата в класс, ниспровержение господства буржуазии,
завоевание пролетариатом политической власти.
Теоретические положения коммунистов ни в какой мере не основываются на
идеях, принципах, выдуманных или открытых тем или другим обновителем мира.

Они являются лишь общим выражением действительных отношений
происходящей классовой борьбы, выражением совершающегося на наших глазах
исторического движения. Уничтожение ранее существовавших отношений
собственности не является чем-то присущим исключительно коммунизму. Все
отношения собственности были подвержены постоянной исторической смене,
постоянным историческим изменениям.
Например, французская революция отменила феодальную собственность,
заменив ее собственностью буржуазной.
Отличительной чертой коммунизма является не отмена собственности вообще, а
отмена буржуазной собственности.
Но современная буржуазная частная собственность есть последнее и самое
полное выражение такого производства и присвоения продуктов, которое
держится па классовых антагонизмах, на эксплуатации одних другими(13).
В этом смысле коммунисты могут выразить свою теорию одним положением:
уничтожение частной собственности.
Нас, коммунистов, упрекали в том, что мы хотим уничтожить собственность, лично
приобретенную, добытую своим трудом, собственность, образующую основу
всякой личной свободы, деятельности и самостоятельности.
Заработанная, благоприобретенная, добытая своим трудом собственность!
Говорите ли вы о мелкобуржуазной, мелкокрестьянской собственности, которая
предшествовала собственности буржуазной? Нам нечего ее уничтожать, развитие
промышленности ее уничтожило и уничтожает изо дня в день.
Или, быть может, вы говорите о современной буржуазной частной собственности?
Но разве наемный труд, труд пролетария, создает ему собственность? Никоим
образом. Он создает капитал, т. е. собственность, эксплуатирующую наемный
труд, собственность, которая может увеличиваться лишь при условии, что она
порождает новый наемный труд, чтобы снова его эксплуатировать.
Собственность в ее современном виде движется в противоположности между
капиталом и наемным трудом. Рассмотрим же обе стороны этой
противоположности.
Быть капиталистом - значит занимать в производстве не только чисто личное, но и
общественное положение. Капитал - это коллективный продукт и может быть
приведен в движение лишь совместной деятельностью многих членов общества,
а в конечном счете - только совместной деятельностью всех членов общества.
Итак, капитал - не личная, а общественная сила. Следовательно, если капитал
будет превращен в коллективную, всем членам общества принадлежащую,
собственность, то это не будет превращением личной собственности в
общественную. Изменится лишь общественный характер собственности. Она
потеряет свой классовый характер.
Перейдем к наемному труду. Средняя цена наемного труда есть минимум
заработной платы, т. е. сумма жизненных средств, необходимых для сохранения
жизни рабочего как рабочего. Следовательно, того, что наемный рабочий
присваивает в результате своей деятельности, едва хватает для
воспроизводства его жизни. Мы вовсе не намерены уничтожить это личное
присвоение продуктов труда, служащих непосредственно для воспроизводства
жизни, присвоение, не оставляющее никакого избытка, который мог бы создать
власть над чужим трудом. Мы хотим уничтожить только жалкий характер такого
присвоения, когда рабочий живет только для того, чтобы увеличивать капитал, и
живет лишь постольку, поскольку этого требуют интересы господствующего
класса.
В буржуазном обществе живой труд есть лишь средство увеличивать
накопленный труд. В коммунистическом обществе накопленный труд - это лишь
средство расширять, обогащать, облегчать жизненный процесс рабочих.
Таким образом, в буржуазном обществе прошлое господствует над настоящим, в
коммунистическом обществе - настоящее над прошлым. В буржуазном обществе
капитал обладает самостоятельностью и индивидуальностью, между тем как
трудящийся индивидуум лишен самостоятельности и обезличен.
И уничтожение этих отношений буржуазия называет упразднением личности и
свободы! Она права. Действительно, речь идет об упразднении буржуазной
личности, буржуазной самостоятельности и буржуазной свободы.
Под свободой, в рамках нынешних буржуазных производственных отношений,
понимают свободу торговли, свободу купли и продажи.
Но с падением торгашества падет и свободное торгашество. Разговоры о
свободном торгашестве, как и все прочие высокопарные речи наших буржуа о
свободе, имеют вообще смысл лишь по отношению к несвободному торгашеству,
к порабощенному горожанину средневековья, а не по отношению к
коммунистическому уничтожению торгашества, буржуазных производственных
отношений и самой буржуазии.
Вы приходите в ужас от того, что мы хотим уничтожить частную собственность. Но
в вашем нынешнем обществе частная собственность уничтожена для девяти
десятых его членов; она существует именно благодаря тому, что не существует
для девяти десятых. Вы упрекаете нас, следовательно, в том, что мы хотим
уничтожить собственность, предполагающую в качестве необходимого условия
отсутствие собственности у огромного большинства общества.

Одним словом, вы упрекаете нас в том, что мы хотим уничтожить вашу
собственность. Да, мы действительно хотим это сделать. С того момента, когда
нельзя будет более превращать труд в капитал, в деньги, в земельную ренту,
короче - в общественную силу, которую можно монополизировать, т. е. с того
момента, когда личная собственность не сможет более превращаться в
буржуазную собственность,- с этого момента, заявляете вы, личность
уничтожена.
Вы сознаетесь, следовательно, что личностью вы не признаете никого, кроме
буржуа, т. е. буржуазного собственника. Такая личность действительно должна
быть уничтожена.
Коммунизм ни у кого не отнимает возможности присвоения общественных
продуктов, он отнимает лишь возможность посредством этого присвоения
порабощать чужой труд.
Выдвигали возражение, будто с уничтожением частной собственности прекратится
всякая деятельность и воцарится всеобщая леность.
В таком случае буржуазное общество должно было бы давно погибнуть от
лености, ибо здесь тот, кто трудится, ничего не приобретает, а тот, кто
приобретает, не трудится. Все эти опасения сводятся к тавтологии, что нет
больше наемного труда, раз не существует больше капитала.
Все возражения, направленные против коммунистического способа присвоения и
производства материальных продуктов, распространяются также на присвоение и
производство продуктов умственного труда. Подобно тому как уничтожение
классовой собственности представляется буржуа уничтожением самого
производства, так и уничтожение классового образования для него равносильно
уничтожению образования вообще.
Образование, гибель которого он оплакивает, является для громадного
большинства превращением в придаток машины.
Но не спорьте с нами, оценивая при этом отмену буржуазной собственности с
точки зрения ваших буржуазных представлений о свободе, образовании, праве и
т. д. Ваши идеи сами являются продуктом буржуазных производственных
отношений и буржуазных отношений собственности, точно так же как ваше право
есть лишь возведенная в закон воля вашего класса, воля, содержание которой
определяется материальными условиями жизни вашего класса. Ваше
пристрастное представление, заставляющее вас превращать свои
производственные отношения и отношения собственности из отношений
исторических, преходящих в процессе развития производства, в вечные законы
природы и разума, вы разделяете со всеми господствовавшими прежде и
погибшими классами. Когда заходит речь о буржуазной собственности, вы не
смеете более понять того, что кажется вам понятным в отношении собственности
античной или феодальной.
Уничтожение семьи! Даже самые крайние радикалы возмущаются этим гнусным
намерением коммунистов.
На чем основана современная, буржуазная семья? На капитале, на частной
наживе. В совершенно развитом виде она существует только для буржуазии; но
она находит свое дополнение в вынужденной бессемейности пролетариев и в
публичной проституции.
Буржуазная семья естественно отпадает вместе с отпадением этого ее
дополнения, и обе вместе исчезнут с исчезновением капитала.
Или вы упрекаете нас в том, что мы хотим прекратить эксплуатацию детей их
родителями? Мы сознаемся в этом преступлении.
Но вы утверждаете, что, заменяя домашнее воспитание общественным, мы хотим
уничтожить самые дорогие для человека отношения.
А разве ваше воспитание не определяется обществом? Разве оно не
определяется общественными отношениями, в которых вы воспитываете, не
определяется прямым или косвенным вмешательством общества через школу и
т. д.? Коммунисты не выдумывают влияния общества на воспитание; они лишь
изменяют характер воспитания, вырывают его из-под влияния господствующего
класса.
Буржуазные разглагольствования о семье и воспитании, о нежных отношениях
между родителями и детьми внушают тем более отвращения, чем более
разрушаются все семейные связи в среде пролетариата благодаря развитию
крупной промышленности, чем более дети превращаются в простые предметы
торговли и рабочие инструменты.
Но вы, коммунисты, хотите ввести общность жен,- кричит нам хором вся
буржуазия.
Буржуа смотрит на свою жену как на простое орудие производства. Он слышит,
что орудия производства предполагается предоставить в общее пользование, и,
конечно, не может отрешиться от мысли, что и женщин постигнет та же участь.
Он даже и не подозревает, что речь идет как раз об устранении такого положения
женщины, когда она является простым орудием производства. Впрочем, нет
ничего смешнее высокоморального ужаса наших буржуа по поводу мнимой
официальной общности жен у коммунистов. Коммунистам нет надобности вводить
общность жен, она существовала почти всегда.
Наши буржуа, не довольствуясь тем, что в их распоряжении находятся жены и
дочери их рабочих, не говоря уже об официальной проституции, видят особое
наслаждение в том, чтобы соблазнять жен друг у друга.

Буржуазный брак является в действительности общностью жен. Коммунистам
можно было бы сделать упрек разве лишь в том, будто они хотят ввести вместо
лицемерно-прикрытой общности жен официальную, открытую. Но ведь само собой
разумеется, что с уничтожением нынешних производственных отношений исчезнет
и вытекающая из них общность жен, т. е. официальная и неофициальная
проституция.
Далее, коммунистов упрекают, будто они хотят отменить отечество,
национальность.
Рабочие не имеют отечества. У них нельзя отнять то, чего у них нет. Так как
пролетариат должен прежде всего завоевать политическое господство, подняться
до положения национального класса(14), конституироваться как нация, он сам
пока еще национален, хотя совсем не в том смысле, как понимает это буржуазия.
Национальная обособленность и противоположности народов все более и более
исчезают уже с развитием буржуазии, со свободой торговли, всемирным рынком,
с единообразием промышленного производства и соответствующих ему условий
жизни.
Господство пролетариата еще более ускорит их исчезновение. Соединение
усилий, по крайней мере цивилизованных стран, есть одно из первых условий
освобождения пролетариата.
В той же мере, в какой будет уничтожена эксплуатация одного индивидуума
другим, уничтожена будет и эксплуатация одной нации другой. Вместе с
антагонизмом классов внутри наций падут и враждебные отношения наций между
собой.
Обвинения против коммунизма, выдвигаемые с религиозных, философских и
вообще идеологических точек зрения, не заслуживают подробного рассмотрения.
Нужно ли особое глубокомыслие, чтобы понять, что вместе с условиями жизни
людей, с их общественными отношениями, с их общественным бытием
изменяются также и их представления, взгляды и понятия,- одним словом, их
сознание?
Что же доказывает история идей, как не то, что духовное производство
преобразуется вместе с материальным? Господствующими идеями любого
времени были всегда лишь идеи господствующего класса.
Говорят об идеях, революционизирующих все общество; этим выражают лишь тот
факт, что внутри старого общества образовались элементы нового, что рука об
руку с разложением старых условий жизни идет и разложение старых идей.
Когда древний мир клонился к гибели, древние религии были побеждены
христианской религией. Когда христианские идеи в XVIII веке гибли под ударом
просветительных идей, феодальное общество вело свой смертный бой с
революционной в то время буржуазией. Идеи свободы совести и религии
выражали в области знания лишь господство свободной конкуренции.
"Но", скажут нам, "религиозные, моральные, философские, политические,
правовые идеи и т. д конечно, изменялись в ходе исторического развития.
Религия же, нравственность, философия, политика, право всегда сохранялись в
этом беспрерывном изменении.
К тому же существуют вечные истины, как свобода, справедливость и т. д.,
общие всем стадиям общественного развития. Коммунизм же отменяет вечные
истины, он отменяет религию, нравственность, вместо того чтобы обновить их;
следовательно, он противоречит всему предшествовавшему ходу исторического
развития".
К чему сводится это обвинение? История всех доныне существовавших обществ
двигалась в классовых противоположностях, которые в разные эпохи
складывались различно.
Но какие бы формы они ни принимали, эксплуатация одной части общества
другою является фактом, общим всем минувшим столетиям. Неудивительно
поэтому, что общественное сознание всех веков, несмотря на все разнообразие и
все различия, движется в определенных общих формах, в формах сознания,
которые вполне исчезнут лишь с окончательным исчезновением
противоположности классов. Коммунистическая революция есть самый
решительный разрыв с унаследованными от прошлого отношениями
собственности; неудивительно, что в ходе своего развития она самым
решительным образом порывает с идеями, унаследованными от прошлого.
Оставим, однако, возражения буржуазии против коммунизма.
Мы видели уже выше, что первым шагом в рабочей революции является
превращение пролетариата в господствующий класс, завоевание демократии.
Пролетариат использует свое политическое господство для того, чтобы вырвать у
буржуазии шаг за шагом весь капитал, централизовать все орудия производства
в руках государства, т. е. пролетариата, организованного как господствующий
класс, и возможно более быстро увеличить сумму производительных сил.
Это может, конечно, произойти сначала лишь при помощи деспотического
вмешательства в право собственности и в буржуазные производственные
отношения, т. с. при помощи мероприятий, которые экономически кажутся
недостаточными и несостоятельными, но которые в ходе движения перерастают
самих себя(15) и неизбежны как средство для переворота во всем способе
производства.
Эти мероприятия будут, конечно, различны в различных странах. Однако в
наиболее передовых странах могут быть почти повсеместно применены
следующие меры:
1. Экспроприация земельной собственности и обращение земельной ренты на
покрытие государственных расходов.

2. Высокий прогрессивный налог.
3. Отмена права наследования.
4. Конфискация имущества всех эмигрантов и мятежников.
5. Централизация кредита в руках государства посредством национального банка
с государственным капиталом и с исключительной монополией.
6. Централизация всего транспорта в руках государства.
7. Увеличение числа государственных фабрил, орудий производства, расчистка
под пашню и улучшение земель по общему плану.
8. Одинаковая обязательность труда для всех, учреждение промышленных
армий, в особенности для земледелия.
9. Соединение земледелия с промышленностью, содействие постепенному
устранению различия между городом и деревней(16).
10. Общественное и бесплатное воспитание всех детей. Устранение фабричного
труда детей в современной его форме. Соединение воспитания с материальным
производством и т. д.
Когда в ходе развития исчезнут классовые различия и все производство
сосредоточится в руках ассоциации индивидов, тогда публичная власть потеряет
свой политический характер. Политическая власть в собственном смысле слова -
это организованное насилие одного класса для подавления другого. Если
пролетариат в борьбе против буржуазии непременно объединяется в класс, если
путем революции он превращает себя в господствующий класс и в качестве
господствующего класса силой упраздняет старые производственные отношения,
то вместе с этими производственными отношениями он уничтожает условия
существования классовой противоположности, уничтожает классы вообще, а тем
самым и свое собственное господство как класса. На место старого буржуазного
общества с его классами и классовыми противоположностями приходит
ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием
свободного развития всех.
III. СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ И КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
1. РЕАКЦИОННЫЙ СОЦИАЛИЗМ
a) ФЕОДАЛЬНЫЙ СОЦИАЛИЗМ
Французская и английская аристократия по своему историческому положению
была призвана к тому, чтобы писать памфлеты против современного буржуазного
общества. Во французской июльской революции 1830 г. и в английском движении
в пользу парламентской реформы ненавистный выскочка еще раз нанес ей
поражение. О серьезной политической борьбе не могло быть больше и речи. Ей
оставалась только литературная борьба. Но и в области литературы старые
фразы времен Реставрации(17) стали уже невозможны. Чтобы возбудить
сочувствие, аристократия должна была сделать вид, что она уже не заботится о
своих собственных интересах и составляет свой обвинительный акт против
буржуазии только в интересах эксплуатируемого рабочего класса. Она
доставляла себе удовлетворение тем, что сочиняла пасквили на своего нового
властителя и шептала ему на ухо более или менее зловещие пророчества.
Так возник феодальный социализм: наполовину похоронная песнь - наполовину
пасквиль, наполовину отголосок прошлого - наполовину угроза будущего, подчас
поражающий буржуазию в самое сердце своим горьким, остроумным,
язвительным приговором, но всегда производящий комическое впечатление
полной неспособностью понять ход современной истории. Аристократия
размахивала нищенской сумой пролетариата как знаменем, чтобы повести за
собою народ. Но всякий раз, когда он следовал за нею, он замечал на ее заду
старые феодальные гербы и разбегался с громким и непочтительным хохотом.
Разыгрыванием этой комедии занималась часть французских легитимистов и
"Молодая Англия"(18).
Если феодалы доказывают, что их способ эксплуатации был иного рода, чем
буржуазная эксплуатация, то они забывают только, что они эксплуатировали при
совершенно других, теперь уже отживших, обстоятельствах и условиях. Если они
указывают, что при их господстве не существовало современного пролетариата,
то забывают, что как раз современная буржуазия была необходимым плодом их
общественного строя.
Впрочем, они столь мало скрывают реакционный характер своей критики, что их
главное обвинение против буржуазии именно в том и состоит, что при ее
господстве развивается класс, который взорвет на воздух весь старый
общественный порядок.
Они гораздо больше упрекают буржуазию в том, что она порождает
революционный пролетариат, чем в том, что она порождает пролетариат вообще.
Поэтому в политической практике они принимают участие во всех насильственных
мероприятиях против рабочего класса, а в обыденной жизни, вопреки всей своей
напыщенной фразеологии, не упускают случая подобрать золотые яблоки(19) и
променять верность, любовь, честь на барыш от торговли овечьей шерстью,
свекловицей и водкой(20).
Подобно тому как поп всегда шел рука об руку с феодалом, поповский социализм
идет рука об руку с феодальным.
Нет ничего легче, как придать христианскому аскетизму социалистический оттенок.
Разве христианство не ратовало тоже против частной собственности, против
брака, против государства? Разве оно не проповедовало вместо этого
благотворительность и нищенство, безбрачие и умерщвление плоти,
монастырскую жизнь я церковь? Христианский социализм - это лишь святая
вода, которою поп кропит озлобление аристократа.

b) МЕЛКОБУРЖУАЗНЫЙ СОЦИАЛИЗМ
Феодальная аристократия - не единственный ниспровергнутый буржуазией
класс, условия жизни которого в современном буржуазном обществе ухудшались
и отмирали. Средневековое сословие горожан и сословие мелких крестьян были
предшественниками современной буржуазии. В странах, менее развитых в
промышленном и торговом отношении, класс этот до сих пор еще прозябает
рядом с развивающейся буржуазией.
В тех странах, где развилась современная цивилизация, образовалась - и как
дополнительная часть буржуазного общества постоянно вновь образуется -
новая мелкая буржуазия, которая колеблется между пролетариатом и
буржуазией. Но конкуренция постоянно сталкивает принадлежащих к этому классу
лиц в ряды пролетариата, и они начинают уже видеть приближение того момента,
когда с развитием крупной промышленности они совершенно исчезнут как
самостоятельная часть современного общества и в торговле, промышленности и
земледелии будут замещены надзирателями и наемными служащими.
В таких странах, как Франция, где крестьянство составляет гораздо более
половины всего населения, естественно было появление писателей, которые,
становясь на сторону пролетариата против буржуазии, в своей критике
буржуазного строя прикладывали к нему мелкобуржуазную и мелкокрестьянскую
мерку и защищали дело рабочих с мелкобуржуазной точки зрения. Так возник
мелкобуржуазный социализм. Сисмонди стоит во главе этого рода литературы не
только во Франции, но и в Англии.
Этот социализм прекрасно умел подметить противоречия в современных
производственных отношениях. Он разоблачил лицемерную апологетику
экономистов. Он неопровержимо доказал разрушительное действие машинного
производства и разделения груда, концентрацию капиталов и землевладения,
перепроизводство, кризисы, неизбежную гибель мелких буржуа и крестьян,
нищету пролетариата, анархию производства, вопиющее неравенство в
распределении богатства, истребительную промышленную войну наций между
собой, разложение старых нравов, старых семейных отношений и старых
национальностей.
Но но своему положительному содержанию этот социализм стремится или
восстановить старые средства производства и обмена, а вместе с ними старые
отношения собственности и старое общество, или - вновь насильственно
втиснуть современные средства производства и обмена в рамки старых
отношений собственности, отношений, которые бли уже ими взорваны и
необходимо должны были быть взорваны. В обоих случаях он одновременно и
реакционен и утопичен.
Цеховая организация промышленности и патриархальное сельское хозяйство -
вот его последнее слово.
В дальнейшем своем развитии направление это вылилось в трусливое
брюзжание(21).
c) НЕМЕЦКИЙ, ИЛИ "ИСТИННЫЙ", СОЦИАЛИЗМ
Социалистическая и коммунистическая литература Франции, возникшая под
гнетом господствующей буржуазии и являющаяся литературным выражением
борьбы против этого господства, была перенесена в Германию в такое время,
когда буржуазия там только что начала свою борьбу против феодального
абсолютизма.
Немецкие философы, полуфилософы и любители красивой фразы жадно
ухватились за эту литературу, позабыв только, что с перенесением этих сочинений
из Франции в Германию туда не были одновременно перенесены и французские
условия жизни. В немецких условиях французская литература утратила все
непосредственное практическое значение и приняла вид чисто литературного
течения. Она должна была приобрести характер досужего мудрствования об
осуществлении человеческой сущности. Так, требования первой французской
революции для немецких философов XVIII века имели смысл лишь как
требования "практического разума" вообще, а проявления воли революционной
французской буржуазии в их глазах имели значение законов чистой воли, воли,
какой она должна быть, истинно человеческой воли.
Вся работа немецких литераторов состояла исключительно в том, чтобы
примирить новые французские идеи со своей старой философской совестью, или,
вернее, в том, чтобы усвоить французские идеи со своей философской точки
зрения.
Это усвоение произошло таким же образом, каким во обще усваивают чужой
язык, путем перевода.
Известно, что на манускриптах, содержавших классические произведения
языческой древности, монахи поверх текста писали нелепые жизнеописания
католических святых. Немецкие литераторы поступили с нечестивой французской
литературой как раз наоборот. Под французский оригинал они вписали свою
философскую чепуху. Например, под французскую критику денежных отношений
они вписали "отчуждение человеческой сущности", под французскую критику
буржуазного государства - "упразднение господства Абстрактно-Всеобщего" и т.
д.

Это подсовывание под французские теории своей философской фразеологии они
окрестили "философией действия", "истинным социализмом", "немецкой наукой
социализма", "философским обоснованием социализма" и т. д.
Французская социалистическо-коммунистическая литература была таким образом
совершенно выхолощена. И так как в руках немца она перестала выражать
борьбу одного класса против другого, то немец был убежден, что он поднялся
выше "французской односторонности", что он отстаивает, вместо истинных
потребностей, потребность в истине, а вместо интересов пролетариата -
интересы человеческой сущности, интересы человека вообще, человека, который
не принадлежит ни к какому классу и вообще существует не в действительности,
а в туманных небесах философской фантазии.
Этот немецкий социализм, считавший свои беспомощные ученические упражнения
столь серьезными и важными и так крикливо их рекламировавший, потерял малопомалу
свою педантическую невинность.
Борьба немецкой, особенно прусской, буржуазии против феодалов и абсолютной
монархии - одним словом либеральное движение - становилась все серьезнее.
"Истинному" социализму представился, таким образом, желанный случай
противопоставить политическому движению социалистические требования,
предавать традиционной анафеме либерализм, представительное государство,
буржуазную конкуренцию, буржуазную свободу печати, буржуазное право,
буржуазную свободу и равенство и проповедовать народной массе, что в этом
буржуазном движении она не может ничего выиграть, но, напротив, рискует все
потерять. Немецкий социализм весьма кстати забывал, что французская критика,
жалким отголоском которой он был, предполагала современное буржуазное
общество с соответствующими ему материальными условиями жизни и
соответственной политической конституцией, т. е. как раз все те предпосылки, о
завоевании которых в Германии только еще шла речь.
Немецким абсолютным правительствам, с их свитой попов, школьных
наставников, заскорузлых юнкеров и бюрократов, он служил кстати
подвернувшимся пугалом против угрожающе наступавшей буржуазии.
Он был подслащенным дополнением к горечи плетей и ружейных пуль, которыми
эти правительства усмиряли восстания немецких рабочих.
Если "истинный" социализм становился таким образом оружием в руках
правительств против немецкой буржуазии, то он и непосредственно служил
выражением реакционных интересов, интересов немецкого мещанства. В
Германии действительную общественную основу существующего порядка вещей
составляет мелкая буржуазия, унаследованная от XVI века и с того времени
постоянно вновь появляющаяся в той или иной форме.
Сохранение ее равносильно сохранению существующего в Германии порядка
вещей. От промышленного и политического господства буржуазии она со страхом
ждет своей верной гибели, с одной стороны, вследствие концентрации капитала, с
другой - вследствие роста революционного пролетариата. Ей казалось, что
"истинный" социализм одним выстрелом убивает двух зайцев. И "истинный"
социализм распространялся как зараза.
Вытканный из умозрительной паутины, расшитый причудливыми цветами
красноречия, пропитанный слезами слащавого умиления, этот мистический
покров, которым немецкие социалисты прикрывали пару своих тощих "вечных
истин", только увеличивал сбыт их товара среди этой публики.
Со своей стороны, немецкий социализм все более понимал свое призвание быть
высокопарным представителем этого мещанства.
Он провозгласил немецкую нацию образцовой нацией, а немецкого мещанина -
образцом человека. Каждой его низости он придавал сокровенный, возвышенный
социалистический смысл, превращавший ее в нечто ей совершенно
противоположное. Последовательный до конца, он открыто выступал против
"грубо-разрушительного" направления коммунизма и возвестил, что сам он в
своем величественном беспристрастии стоит выше всякой классовой борьбы. За
весьма немногими исключениями все, что циркулирует в Германии в качестве
якобы социалистических и коммунистических сочинений, принадлежит к этой
грязной, расслабляющей литературе(22).
2. КОНСЕРВАТИВНЫЙ, ИЛИ БУРЖУАЗНЫЙ, СОЦИАЛИЗМ
Известная часть буржуазии желает излечить общественные недуги для того,
чтобы упрочить существование буржуазного общества. Сюда относятся
экономисты, филантропы, поборники гуманности, радетели о благе трудящихся
классов, организаторы благотворительности, члены обществ покровительства
животным, основатели обществ трезвости, мелкотравчатые реформаторы самых
разнообразных видов. Этот буржуазный социализм разрабатывался даже в целые
системы.
В качестве примера приведем "Философию нищеты" Прудона.
Буржуа-социалисты хотят сохранить условия существования современного
общества, но без борьбы и опасностей, которые неизбежно из них вытекают. Они
хотят сохранить современное общество, однако, без тех элементов, которые его
революционизируют и разлагают. Они хотели бы иметь буржуазию без
пролетариата. Тот мир, в котором господствует буржуазия, конечно, кажется ей
самым лучшим из миров. Буржуазный социализм разрабатывает это
утешительное представление в более или менее цельную систему. Приглашая
пролетариат осуществить его систему и войти в новый Иерусалим, он в сущности
требует только, чтобы пролетариат оставался в теперешнем обществе, но
отбросил свое представление о нем, как о чем-то ненавистном.

Другая, менее систематическая, но более практическая форма этого социализма
стремилась к тому, чтобы внушить рабочему классу отрицательное отношение ко
всякому революционному движению, доказывая, что ему может быть полезно не
то или другое политическое преобразование, а лишь изменение материальных
условий жизни, экономических отношений. Однако под изменением материальных
условий жизни этот социализм понимает отнюдь не уничтожение буржуазных
производственных отношений, осуществимое только революционным путем, а
административные улучшения, осуществляемые на почве этих производственных
отношений, следовательно, ничего не изменяющие в отношениях между
капиталом и наемным трудом, в лучшем же случае - лишь сокращающие для
буржуазии издержки ее господства и упрощающие ее государственное хозяйство.
Самое подходящее для себя выражение буржуазный социализм находит только
тогда, когда превращается в простой ораторский оборот речи.
Свободная торговля! в интересах рабочего класса; покровительственные
пошлины! в интересах рабочего класса; одиночные тюрьмы! в интересах рабочего
класса - вот последнее, единственно сказанное всерьез, слово буржуазного
социализма.
Социализм буржуазии заключается как раз в утверждении, что буржуа являются
буржуа,- в интересах рабочего класса.
3. КРИТИЧЕСКИ-УТОПИЧЕСКИЙ СОЦИАЛИЗМ И КОММУНИЗМ
Мы не говорим здесь о той литературе, которая во всех великих революциях
нового времени выражала требования пролетариата (сочинения Бабефа и т.д.).
Первые попытки пролетариата непосредственно осуществить свои собственные
классовые интересы во время всеобщего возбуждения, в период ниспровержения
феодального общества, неизбежно терпели крушение вследствие неразвитости
самого пролетариата, а также вследствие отсутствия материальных условий его
освобождения, так как эти условия являются лишь продуктом буржуазной эпохи.
Революционная литература, сопровождавшая эти первые движения
пролетариата, по своему содержанию неизбежно является реакционной. Она
проповедует всеобщий аскетизм и грубую уравнительность.
Собственно социалистические и коммунистические системы, системы Сен-Симона,
Фурье, Оуэна и т. д., возникают в 'первый, неразвитый период борьбы между
пролетариатом и буржуазией, изображенный нами выше (см. "Буржуазия и
пролетариат").
Изобретатели этих систем, правда, видят противоположность классов, так же как
и действие разрушительных элементов внутри самого господствующего
общества. Но они не видят на стороне пролетариата никакой исторической
самодеятельности, никакого свойственного ему политического движения. Так как
развитие классового антагонизма идет рука об руку с развитием промышленности,
то они точно так же не могут еще найти материальных условий освобождения
пролетариата и ищут такой социальной науки, таких социальных законов, которые
создали бы эти условия.
Место общественной деятельности должна занять их личная изобретательская
деятельность, место исторических условий освобождения - фантастические
условия, место постепенно подвигающейся вперед организации пролетариата в
класс - организация общества по придуманному ими рецепту. Дальнейшая
история всего мира сводится для них к пропаганде и практическому
осуществлению их общественных планов.
Правда, они сознают, что в этих своих планах защищают главным образом
интересы рабочего класса как наиболее страдающего класса. Только в качестве
этого наиболее страдающего класса и существует для них пролетариат. Однако
неразвитая форма классовой борьбы, а также их собственное положение в жизни
приводят к тому, что они считают себя стоящими высоко над этим классовым
антагонизмом. Они хотят улучшить положение всех членов общества, даже
находящихся в самых лучших условиях. Поэтому они постоянно апеллируют ко
всему обществу без различия и даже преимущественно - к господствующему
классу. По их мнению, достаточно только понять их систему, чтобы признать ее
самым лучшим планом самого лучшего из возможных обществ.
Они отвергают поэтому всякое политическое, и в особенности всякое
революционное, действие; они хотят достигнуть своей цели мирным путем и
пытаются посредством мелких и, конечно, не удающихся опытов, силой примера
проложить дорогу новому общественному евангелию.
Это фантастическое описание будущего общества возникает в то время, когда
пролетариат еще находится в очень неразвитом состоянии и представляет себе
поэтому свое собственное положение еще фантастически, оно возникает из
первого исполненного предчувствий порыва пролетариата к всеобщему
преобразованию общества.
Но в этих социалистических и коммунистических сочинениях содержатся также и
критические элементы. Эти сочинения нападают на все основы существующего
общества. Поэтому они дали в высшей степени ценный мате- риал для
просвещения рабочих. Их положительные выводы насчет будущего общества,
например, уничтожение противоположности между городом и деревней(23),
уничтожение семьи, частной наживы, наемного труда, провозглашение
общественной гармонии, превращение государства в простое управление
производством, - все эти положения выражают лишь необходимость устранения
классовой противоположности, которая только что начинала развиваться и была
известна им лишь в ее первичной бесформенной неопределенности. Поэтому и
положения эти имеют еще совершенно утопический характер.

Значение критически-утопического социализма и коммунизма стоит в обратном
отношении к историческому развитию. По мере того как развивается и принимает
все более определенные формы борьба классов, это фантастическое стремление
возвыситься над ней, это преодоление ее фантастическим путем лишается
всякого практического смысла и всякого теоретического оправдания. Поэтому,
если основатели этих систем и были во многих отношениях революционны, то их
ученики всегда образуют реакционные секты. Они крепко держатся старых
воззрений своих учителей, невзирая на дальнейшее историческое развитие
пролетариата. Поэтому они последовательно стараются вновь притупить
классовую борьбу и примирить противоположности. Они все еще мечтают об
осуществлении, путем опытов, своих общественных утопий, об учреждении
отдельных фаланстеров, об основании внутренних колоний ["Home-colonies"], об
устройстве маленькой Икарии(24) - карманного издания нового Иерусалима,- и
для сооружения всех этих воздушных замков вынуждены обращаться к
филантропии буржуазных сердец и кошельков. Они постепенно опускаются в
категорию описанных выше реакционных или консервативных социалистов,
отличаясь от них лишь более систематическим педантизмом и фанатической
верой в чудодейственную силу своей социальной науки.
Вот почему они с ожесточением выступают против всякого политического
движения рабочих, вызываемого, по их мнению, лишь слепым неверием в новое
евангелие.
Оуэнисты в Англии и фурьеристы во Франции выступают - первые против
чартистов, вторые против реформистов(25).
IV ОТНОШЕНИЕ КОММУНИСТОВ К РАЗЛИЧНЫМ
ОППОЗИЦИОННЫМ ПАРТИЯМ
После того, что было сказано в разделе II, понятно отношение коммунистов к
сложившимся уже рабочим партиям, т. е. их отношение к чартистам в Англии и к
сторонникам аграрной реформы в Северной Америке.
Коммунисты борются во имя ближайших целей и интересов рабочего класса, но в
то же время в движении сегодняшнего дня они отстаивают и будущность
движения. Во Франции, в борьбе против консервативной и радикальной
буржуазии, коммунисты примыкают к социалистическо-демократической
партии(26), не отказываясь тем не менее от права относиться критически к
фразам и иллюзиям, проистекающим из революционной традиции.
В Швейцарии они поддерживают радикалов, не упуская, однако, из виду, что эта
партия состоит из противоречивых элементов, частью из демократических
социалистов во французском стиле, частью из радикальных буржуа.
Среди поляков коммунисты поддерживают партию, которая ставит аграрную
революцию условием национального освобождения, ту самую партию, которая
вызвала краковское восстание 1846 года.
В Германии, поскольку буржуазия выступает революционно, коммунистическая
партия борется вместе с ней против абсолютной монархии, феодальной
земельной собственности и реакционного мещанства.
Но ни на минуту не перестает она вырабатывать у рабочих возможно более ясное
сознание враждебной противоположности между буржуазией и пролетариатом,
чтобы немецкие рабочие могли сейчас же использовать общественные и
политические условия, которые должно принести с собой господство буржуазии,
как оружие против нее же самой, чтобы, сейчас же после свержения реакционных
классов в Германии, началась борьба против самой буржуазии.
На Германию коммунисты обращают главное свое внимание потому, что она
находится накануне буржуазной революции, потому, что она совершит этот
переворот при более прогрессивных условиях европейской цивилизации вообще, с
гораздо более развитым пролетариатом, чем в Англии XVII и во Франции XVIII
столетия. Немецкая буржуазная революция, следовательно, может быть лишь
непосредственным прологом пролетарской революции.
Одним словом, коммунисты повсюду поддерживают всякое революционное
движение, направленное против существующего общественного и политического
строя.
Во всех этих движениях они выдвигают на первое место вопрос о собственности,
как основной вопрос движения, независимо от того, принял ли он более или менее
развитую форму.
Наконец, коммунисты повсюду добиваются объединения и соглашения между
демократическими партиями всех стран.
Коммунисты считают презренным делом скрывать свои взгляды и намерения. Они
открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путем
насильственного ниспровержения всего существующего общественного строя.
Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической
Революцией. Пролетариям нечего в ней терять кроме своих цепей. Приобретут же
они весь мир.
ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!
Декабрь 1847 - январь 1848
Примечания:
3 - Под буржуазией понимается класс современных капиталистов, собственников
средств общественного производства, применяющих наемный труд. Под
пролетариатом понимается класс современных наемных рабочих, которые, будучи
лишены своих собственных средств производства, вынуждены, для того чтобы
жить, продавать свою рабочую силу. (Примечание Энгельса к английскому
изданию 1888 г.)
4 - То есть вся история, дошедшая до нас в письменных источниках. В 1847 г.

предыстория общества, общественная организация, предшествовавшая всей
писаной истории, почти совсем еще не была известна. За истекшее с тех пор
время Гакстгаузен открыл общинную собственность на землю в России, Маурер
доказал, что она оыла общественной основой, послужившей исходным пунктом
исторического развития всех германских племен, и постепенно выяснилось, что
сельская община с общим владением землей является или являлась в прошлом
повсюду первобытной формой общества, от Индии до Ирландии. Внутренняя
организация этого первобытного коммунистического общества, в ее типической
форме, была выяснена Морганом, увенчавшим дело своим открытием истинной
сущности рода и его положения в племени. С разложением этой первобытной
общины начинается расслоение общества на особые и в конце концов
антагонистические классы. Я попытался проследить этот процесс разложения в
работе "Der Urspning der Familie, des Privateigentums und des Staats", 2. Aufl.,
Stuttgart, 1886. [CM. Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и
государства.- Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 21, о. 23-178]. (Примечание
Энгельса к английскому изданию 1888 г.)
5 - "Цеховой мастер - это полноправный член цеха, мастер внутри цеха, а не
старшина его. (Примечание Энгельса к английскому изданию 1888 г.)
6 - "Коммунами" назывались во Франции нарождавшиеся города даже до того
времени, когда они отвоевали у своих феодальных владык и господ местное
самоуправление и политические права "третьего сословия". Вообще говоря, здесь
в качестве типичной страны экономического развития буржуазии взята Англия, в
качестве типичной страны ее политического развития - Франция. (Примечание
Энгельса в английскому изданию 1888 г.) Коммуна - так называли горожане
Италии я Франции свою городскую общину, после того как они откупили или
отвоевали у своих феодальных господ первые права самоуправления.
(Примечание Энгельса к немецкому изданию 1890 г.)
7 - В английском издании 1888 г., редактированном Энгельсом, после слов
"независимая городская республика" вставлены слова: "(как в Италии и
Германии)", а после слов "третье, податное сословие монархии"-"(как во
Франции)". Ред.
8 - Впоследствии Маркс показал, что рабочий продает не труд а рабочую силу.
См. по атому поводу введение Энгельса к раос Маркса "Наемный труд и
капитал".- Маркс К., Энгельс Ф. Cоч. 2-е изд., т. 22, с. 204-212. Ред.
9 - В английском издании 1888 г. после слова "коалиции" вставлено:
"(профессиональные союзы)". Ред.
10 - В английском издании 1888 г. вместо слов "элементы своего собственного
образования" напечатано: "элементы своего собственного политического и общего
образования". Ред.
11 - В английском издании 1888 г. вместо "особых" сказано "сектантских". Ред.
12 - В английском издании 1888 г. вместо слов "всегда побуждающей еe
движению вперед" напечатано: "самой передовой". Ред.
13 - В английском издании 1888 г. вместо слов "эксплуатации одних другими"
напечатано: "эксплуатации большинства меньшинством". Ред.
14 - В английском издании 1888 г. вместо слов "подняться до положения
национального класса" напечатано: "подняться до положения ведущего класса
нации". Ред.
15 - В английском издании 1888 г. после слов "перерастают самих себя"
добавлено: "делают необходимыми дальнейшие атаки па старый общественный
строй". Ред.
16 - В издании 1848 г.- "противоположности между городом и деревней". В
издании 1872 г. и в последующих немецких изданиях слово "противоположности"
было заменено словом "различия". В английском издании 1888 г. вместо слов
"содействие постепенному устранению различия между городом и деревней"
напечатано: "постепенное устранение различия между городом и деревней путем
более равномерного распределения населения по всей стране". Ред.
17 - Имеется в виду не английская Реставрация 1660-1689 гг., а французская
Реставрация 1814-1830 годов. (Примечание Энгельса к английскому изданию 1888
г.)
18 - Легитимисты - партия дворян-землевладельцев, сторонников
восстановления династии Еурбоню. "Молодая Англия" - образовавшийся около
1842 г. кружок английских аристократов, политических деятелей и литераторов,
примыкавших к консервативной партии. Видными представителями его были
Дизраэли, Томас Карлейль и др. Ред.
19 - В английском издании 1888 г. после слов "золотые яблоки" вставлено:
"падающие с древа промышленности". Ред.

20 - Это относится главным образом к Германии, где земельная аристократия и
юнкерство ведут хозяйство на большей части своих земель за собственный счет
через управляющих и вдобавок являются крупными владельцами свеклосахарных
и винокуренных заводов. Более богатые английские аристократы до этого еще не
дошли; но они тоже знают, как можно возмещать падение ренты, предоставляя
свое имя учредителям более или менее сомнитель- ных акционерных компаний.
(Примечание Энгельса к английскому изданию 1888 г.)
21 - В английском издании 1888 г. вместо слов: "В дальнейшем своем развитии
направление это вылилось в трусливое брюзжание", напечатано: "В конце концов,
когда неопровержимые исторические факты заставили исчезнуть всякие следы
упоительного действия иллюзий, эта форма социализма вылилась в жалкое
брюзжание". Ред.
22 - Революционная буря 1848 г. унесла все это гнусное направление и отбила
охоту у его носителей спекулировать социализмом. Главным представителем и
классическим типом этого направления является г-н Карл Грюн. (Примечание
Энгельса к немецкому изданию 1890 г.)
23 - В английском издании 1888 г. это место сформулировано так: "Предлагаемые
ими практические мероприятия, например, уничтожение различия между городом и
деревней". Ред.
24 - Фаланстерами назывались социалистические колонии, которые проектировал
Фурье; Икарией Кабе называл свою утопическую страну, а позднее свою
коммунистическую колонию в Америке. (Примечание Энгельса к английскому
изданию 1888 г.)
Home-colonies (колониями внутри страны) Оуэн называл свои образцовые
коммунистические общества. Фаланстерами назывались общественные дворцы,
которые проектировал Фурье. Икарией называлась утопически-фантастическая
страна, коммунистические учреждения которой описывал Кабе. (Примечание
Энгельса к немецкому изданию 1890 г.)
25 - Речь идет о сторонниках газеты "Reforme" ("Реформа"), выходившей в
Париже с 1843 по 1850 г. Ред.
26 - Эта партия была тогда представлена в парламенте Ледрю-Роллепом, в
литературе - Луи Бланом, в ежедневной печати - газетой "Reforme".
Придуманным ими названием - социалистическо-демократическая - они
обозначали ту часть демократической или республиканской партии, которая была
более или менее окрашена в социалистический цвет. (Примечание Энгельса к
английскому изданию 1888 г.)Называвшая себя социалистическо-демократической
партия во Франции была представлена в политической жизни Ледрю-Роллепом, в
литературе Луи Бланом; таким образом, она, как небо от земли, отличалась от
современной немецкой социал-демократии. (Примечание Энгельса к немецкому
изданию 1890 г.)
К. МАРКС
ВОСЕМНАДЦАТОЕ БРЮМЕРА Луи
БонапартаПРЕДИСЛОВИЕ К ТРЕТЬЕМУ НЕМЕЦКОМУ ИЗДАНИЮ 1885 ГОДА
Потребность в новом издании "Восемнадцатого брюмера" спустя тридцать три
года после его первого появления доказывает, что это произведение до сих пор
нисколько не утратило своего значения.
И действительно, это был гениальный труд. Непосредственно после события,
которое точно гром среди ясного неба поразило весь политический мир, которое
одни проклинали с громкими криками нравственного негодования, а другие
принимали как спасение от революции и как кару за ее заблуждения, события,
которое, однако, у всех вызвало только изумление и никем не было понято, -
непосредственно после этого события Маркс выступил с кратким,
эпиграмматическим произведением, в котором изложил весь ход французской
истории со времени февральских дней в его внутренней связи и раскрыл в чуде 2
декабря естественный, необходимый результат этой связи, причем для этого ему
вовсе не понадобилось относиться к герою государственного переворота иначе,
как с вполне заслуженным презрением. Картина была нарисована Марксом с
таким мастерством, что каждое сделанное впоследствии новое разоблачение
доставляло только новые доказательства того, как верно была отражена в ней
действительность. Такое превосходное понимание живой истории современности,
такое ясное проникновение в смысл событий в тот самый момент, когда они
происходили, поистине беспримерно.
Но для этого требовались такое глубокое знание французской истории, какое
было у Маркса. Франция - та страна, в которой историческая классовая борьба
больше, чем в других странах, доходила каждый раз до решительного конца. Во
Франции в наиболее резких очертаниях выковывались те меняющиеся
политические формы, внутри которых двигалась эта классовая борьба и в
которых находили свое выражение ее результаты. Средоточие феодализма в
средние века, образцовая страна единообразной сословной монархии со времени
Ренессанса, Франция разгромила во время великой революции феодализм и
основала чистое господство буржуазии с такой классической ясностью, как ни
одна другая европейская страна. И борьба поднимающего голову пролетариата
против господствующей буржуазии тоже выступает здесь в такой острой форме,
которая другим странам неизвестна. Вот почему Маркс с особым предпочтением
изучал не только прошлую историю Франции, но и следил во всех деталях за ее
текущей историей, собирая материал для использования его в будущем. События
поэтому никогда не заставали его врасплох.

К этому присоединилось еще другое обстоятельство. Именно Маркс впервые
открыл великий закон движения истории, закон, по которому всякая историческая
борьба - совершается ли она в политической, религиозной, философской или в
какой-либо иной идеологической области - в действительности является только
более или менее ясным выражением борьбы общественных классов, а
существование этих классов и вместе с тем и их столкновения между собой в
свою очередь обусловливаются степенью развития их экономического положения,
характером и способом производства и определяемого им обмена. Этот закон,
имеющий для истории такое же значение, как закон превращения энергии для
естествознания, послужил Марксу и в данном случае ключом к пониманию истории
французской Второй республики. На этой истории он в данной работе проверил
правильность открытого им закона, и даже спустя тридцать три года все еще
следует признать, что это испытание дало блестящие результаты.
Ф. Э.
ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ НЕМЕЦКОМУ ИЗДАНИЮ 1869 ГОДА
Мой преждевременно скончавшийся друг Иосиф Вейдемейер [Во время
Гражданской войны в Америке занимал пост военного начальника округа СентЛуис.
(Примечание Маркса.)] собирался издавать в Нью-Йорке с 1 января 1852 г.
политический еженедельник. Он попросил меня написать для этого издания
историю coup d'etat. В соответствии с этой просьбой я писал для него
еженедельно до середины февраля статьи под заглавием: "Восемнадцатое
брюмера Луи Бонапарта". Тем временем первоначальный план Вейдемейера
потерпел неудачу. Вместо этого он весной 1852 г. начал издавать ежемесячный
журнал "Die Revolution", первый выпуск которого и состоит из моего
"Восемнадцатого брюмера". Несколько сот экземпляров этого сочинения проникли
тогда в Германию, не поступив, однако, на настоящий книжный рынок. Один
корчивший из себя крайнего радикала немецкий книготорговец, которому я
предложил взять на себя сбыт моего сочинения, с неподдельным моральным
ужасом отверг такую "несвоевременную затею".
Из сказанного видно, что предлагаемое сочинение возникло под
непосредственным впечатлением событий и что его исторический материал не
выходит за пределы февраля (1852 года). Настоящее его переиздание вызвано
отчасти спросом на книжном рынке, отчасти настояниями моих друзей в Германии.
Из сочинений, которые появились почти одновременно с моим и посвящены тому
же вопросу, заслуживают внимания только два: "Наполеон Малый" Виктора Гюго
и "Государственный переворот" Прудона.
Виктор Гюго ограничивается едкими и остроумными выпадами против
ответственного издателя государственного переворота. Самое событие
изображается у него, как гром среди ясного неба. Он видит в нем лишь акт
насилия со стороны отдельной личности. Он не замечает, что изображает эту
личность великой вместо малой, приписывая ей беспримерную во всемирной
истории мощь личной инициативы. Прудон, с своей стороны, стремится
представить государственный переворот результатом предшествующего
исторического развития. Но историческая конструкция государственного
переворота незаметным образом превращается у него в историческую апологию
героя этого переворота. Он впадает, таким образом, в ошибку наших так
называемых объективных историков. Я, напротив, показываю, каким образом
классовая борьба во Франции создала условия и обстоятельства, давшие
возможность дюжинной и смешной личности сыграть роль героя.
Переработка предлагаемого сочинения лишила бы его своеобразной окраски.
Поэтому я ограничился только исправлением опечаток и устранением ставших
сейчас уже непонятными намеков.
Заключительные слова моего сочинения: "Но если императорская мантия падет,
наконец, на плечи Луи Бонапарта, бронзовая статуя Наполеона низвергнется с
высоты Вандомской колонны" - уже сбылись.
Полковник Шаррас открыл атаку па культ Наполеона в своем сочинении о походе
1815 года. С тех пор, и особенно в последние годы, французская литература с
помощью оружия исторического исследования, критики, сатиры и юмора навсегда
покончила с наполеоновской легендой. За пределами Франции этот резкий разрыв
с традиционной народной верой, эта огромная духовная революция, мало
обратила на себя внимания и еще меньше была понята.
В заключение выражаю надежду, что мое сочинение будет способствовать
устранению ходячей - особенно теперь в Германии - школярской фразы о так
называемом цезаризме. При этой поверхностной исторической аналогии забывают
самое главное, а именно, что в Древнем Риме классовая борьба происходила
лишь внутри привилегированного меньшинства, между свободными богачами и
свободными бедняками, тогда как огромная производительная масса населения,
рабы, служила лишь пассивным пьедесталом для этих борцов. Забывают меткое
замечание Сисмонди: римский пролетариат жил на счет общества, между тем как
современное общество живет на счет пролетариата. При таком коренном
различии между материальными, экономическими условиями античной и
современной борьбы классов и политические фигуры, порожденные этой борьбой,
могут иметь между собой не более общего, чем архиепископ Кентерберийский и
первосвященник Самуил.

Лондон, 23 июня 1869 г. Карл Маркс
Печатается по : Маркс К.,Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 16, с. 374-376
ВОСЕМНАДЦАТОЕ БРЮМЕРА ЛУИ БОНАПАРТА
Часть I
Гегель где-то отмечает, что все великие всемирно-исторические события и
личности появляются, так сказать, дважды. Он забыл прибавить: первый раз в
виде трагедии, второй раз в виде фарса. Коссидьер вместо Дантона, Луи Блан
вместо Робеспьера, Гора 1848 - 1851 гг. вместо Горы 1793 - 1795 гг., племянник
вместо дяди. И та же самая карикатура в обстоятельствах, сопровождающих
второе издание восемнадцатого брюмера!
Люди сами делают свою историю, но они ее делают не так, как им вздумается,
при обстоятельствах, которые не сами они выбрали, а которые непосредственно
имеются налицо, даны им и перешли от прошлого. Традиции всех мертвых
поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых. И как раз тогда, когда люди
как будто только тем и заняты, что переделывают себя и окружающее и создают
нечто еще небывалое, как раз в такие эпохи революционных кризисов они
боязливо прибегают к заклинаниям, вызывая к себе на помощь духов прошлого,
заимствуют у них имена, боевые лозунги, костюмы, чтобы в этом освященном
древностью наряде, па этом заимствованном языке разыграть новую сцену
всемирной истории. Так, Лютер переодевался апостолом Павлом, революция
1789 - 1814 гг. драпировалась поочередно то в костюм Римской республики, то в
костюм Римской империи, а революция 1848 г. не нашла ничего лучшего, как
пародировать то 1789 год, то революционные традиции 1793 - 1795 годов. Так,
новичок, изучивший иностранный язык, всегда переводит его мысленно на свой
родной язык; дух же нового языка он до тех пор себе не усвоил и до тех пор не
владеет им свободно, пока он не может обойтись без мысленного перевода, пока
он в новом языке не забывает родной.
При рассмотрении этих всемирно-исторических заклинаний мертвых тотчас же
бросается в глаза резкое различие между ними. Камилль Демулен, Дантон,
Робеспьер, Сен-Жюст, Наполеон, как герои, так и партии и народные массы
старой французской революции осуществляли в римском костюме и с римскими
фразами на устах задачу своего времени - освобождение от оков и установление
современного буржуазного общества. Одни вдребезги разбили основы
феодализма и скосили произраставшие на его почве феодальные головы. Другой
создал внутри Франции условия, при которых только и стало возможным развитие
свободной конкуренции, эксплуатация парцеллированной земельной
собственности, применение освобожденных от оков промышленных
производительных сил нации, а за пределами Франции он всюду разрушал
феодальные формы в той мере, в какой это было необходимо, чтобы создать для
буржуазного общества во Франции соответственное, отвечающее потребностям
времени окружение на европейском континенте. Но как только новая
общественная формация сложилась, исчезли допотопные гиганты и с ними вся
воскресшая из мертвых римская старина - все эти Бруты, Гракхи, Публиколы,
трибуны, сенаторы и сам Цезарь. Трезво-практическое буржуазное общество
нашло себе истинных истолкователей и глашатаев в Сэях, Кузенах, РуайеКолларах,
Бонжаменах Констанах и Гизо; его настоящие полководцы сидели за
конторскими столами, его политическим главой был жирноголовый Людовик XVIII.
Всецело поглощенное созиданием богатства и мирной конкурентной борьбой, оно
уже не вспоминало, что его колыбель охраняли древнеримские призраки. Однако
как ни мало героично буржуазное общество, для его появления на свет
понадобились героизм, самопожертвование, террор, гражданская война и битвы
народов. В классически строгих традициях Римской республики гладиаторы
буржуазного общества нашли идеалы и художественные формы, иллюзии,
необходимые им для того, чтобы скрыть от самих себя буржуазно-ограниченноеЧасть II
Вернемся к прерванной нити изложения.
История Учредительного национального собрания со времени июньских дней - это
история господства и разложения республиканской фракции буржуазии, фракции,
известной под названием трехцветных республиканцев, чистых республиканцев,
политических республиканцев, формальных республиканцев и так далее.
Эта фракция составляла при буржуазной монархии Луи-Филиппа официальную
республиканскую оппозицию и в силу этого была общепризнанной составной
частью тогдашнего политического мира. Она имела своих представителей в
палатах и пользовалась значительным влиянием в печати. Ее парижский орган
"National" считался в своем роде столь же респектабельным, как "Journal des
Debats". Этому ее положению при конституционной монархии соответствовал и ее
характер. Она не была сплоченной какими-нибудь крупными общими интересами и
обособленной специфическими условиями производства фракцией буржуазии. Это
была клика, состоявшая из республикански настроенных буржуа, писателей,
адвокатов, офицеров и чиновников, влияние которой опиралось на антипатию
страны к личности Луи-Филиппа, на воспоминания о первой республике, на
республиканские верования кучки мечтателей, а главное - на французский
национализм, ненависти которого к Венским трактатам и к союзу с Англией она
никогда не давала остыть. При Луи-Филиппе "National" был обязан
присоединением к нему значительной части его сторонников тому скрытому
империализму, который именно поэтому смог впоследствии, при республике,
выступить в лице Луи Бонапарта против самого "National" как победоносный
конкурент. Против финансовой аристократии "National" боролся, как и вся
остальная буржуазная оппозиция. Полемика против бюджета, во Франции целиком
совпадавшая с борьбой против финансовой аристократии, доставляла слишком
дешевую популярность и слишком обильный материал для пуританских leading
articles, чтобы ее не эксплуатировать. Промышленная буржуазия была
благодарна "National" за его холопскую защиту французской покровительственной
системы, - защиту, с которой он, впрочем, выступил больше из национальных, чем
из политико-экономических побуждений, вся же буржуазия в целом была
благодарна ему за его злостные наветы на коммунизм и социализм. Впрочем,
партия "National" была чисто республиканской, т. е. она требовала
республиканской формы буржуазного господства вместо монархической и, прежде
всего, для себя львиной доли участия в этом господстве. Об условиях этой
политической перемены она имела самые смутные представления. Зато ей было
ясно как божий день, - и на банкетах в пользу реформы к концу царствования
Луи-Филиппа это явно обнаружилось, - что она непопулярна в среде
демократических мелких буржуа, и особенно в среде революционного
пролетариата. Эти чистые республиканцы, как и подобает чистым
республиканцам, были уже совсем готовы для начала удовольствоваться
регентством герцогини Орлеанской, когда вспыхнула февральская революция,
доставившая их наиболее видным представителям места во временном
правительстве. Они, разумеется, с самого начала располагали доверием
буржуазии и большинством в Учредительном национальном собрании.

Социалистические элементы временного правительства были тотчас же
исключены из Исполнительной комиссии, образованной Национальным собранием
после его открытия; а вспышкой июньского восстания партия "National"
воспользовалась для того, чтобы дать отставку и самой Исполнительной
комиссии и таким образом избавиться от своих ближайших соперников, от
мелкобуржуазных, или демократических, республиканцев (Ледрю-Роллена и
других). Кавеньяк, генерал буржуазно-республиканской партии, который
командовал июньской бойней, занял место Исполнительной комиссии, получив
своего рода диктаторскую власть. Марраст, бывший главный редактор "National",
стал бессменным председателем Учредительного национального собрания;
министерские портфели, как и все остальные важнейшие посты, достались
чистым республиканцам.
Таким образом, действительность превзошла самые смелые ожидания фракции
буржуазных республиканцев, издавна считавшей себя законной наследницей
Июльской монархии. Но эта фракция достигла господства не так, как она мечтала
при Луи-Филиппе, - не путем либерального бунта буржуазии против трона, а в
результате разгромленного с помощью картечи восстания пролетариата против
капитала. То, что представлялось ей самым революционным событием, в
действительности оказалось самым контрреволюционным событием. Плод упал к
ее ногам, но он упал с древа познания, а не с древа жизни.
Исключительное господство буржуазных республиканцев продолжалось лишь от
24 июня до 10 декабря 1848 года. Результаты его свелись к составлению
республиканской конституции и объявлению Парижа на осадном положении.
Новая конституция была в сущности не более как республиканизированным
изданием конституционной хартии 1830 года. Высокий избирательный ценз
Июльской монархии, отстранявший от политической власти даже значительную
часть самой буржуазии, был несовместим с существованием буржуазной
республики. Февральская революция немедленно провозгласила вместо этого
ценза прямое всеобщее избирательное право. Буржуазные республиканцы не
могли вычеркнуть это событие. Им пришлось довольствоваться добавлением
ограничительного пункта, в силу которого от избирателя требовалось 6-месячное
проживание в той местности, где он выбирает. Старая организация управления,
муниципалитетов, суда, армии и т. д. осталась нетронутой; кое-какие изменения,
внесенные конституцией, касались не содержания, а оглавления, не вещей, а
названий.
Свобода личности, печати, слова, союзов, собраний, преподавания, совести и т.д.
- непременный генеральный штаб свобод 1848 г. - были облачены в
конституционный мундир, делавший их неуязвимыми. Каждая из этих свобод
провозглашается безусловным правом французского гражданина, но с неизменной
оговоркой, что она безгранична лишь в той мере, в какой ее не ограничивают
"равные права других и общественная безопасность" или "законы", которые
именно и должны опосредствовать эту гармонию индивидуальных свобод друг с
другом и с общественной безопасностью. Например: "Граждане имеют право
объединяться в союзы, организовывать мирные и невооруженные собрания,
подавать петиции и высказывать свое мнение в печати и любым другим способом.
Пользование этими правами не знает иных ограничений, кроме равных прав других
и общественной безопасности". (Глава II французской конституции, статья 8.) -
"Преподавание свободно. Свободой преподавания можно пользоваться на
условиях, предусмотренных законом, и под верховным надзором государства".
(Там же, статья 9.) - "Жилище каждого гражданина неприкосновенно.
Неприкосновенность эта может быть нарушена лишь с соблюдением форм,
предписанных законом". (Глава II, статья 3.) И так далее. - Поэтому конституция
постоянно ссылается па будущие органические законы, которые должны дать
подробное истолкование этим оговоркам и так урегулировать пользование этими
неограниченными свободами, чтобы они не сталкивались ни друг с другом, ни с
общественной безопасностью. В дальнейшем эти органические законы были
созданы друзьями порядка, и все эти свободы были так урегулированы, что
буржуазия может ими пользоваться, не встречая никакого препятствия со
стороны равных прав других классов. Там, где она совершенно отказала в этих
свободах "другим" или позволила ими пользоваться при условиях, каждое из
которых было полицейской ловушкой, это делалось всегда только в интересах
"общественной безопасности", т. е. безопасности буржуазии, как это и
предписывает конституция. Поэтому впоследствии на конституцию с полным
правом ссылались обе стороны: как друзья порядка, упразднившие все эти
свободы, так и демократы, требовавшие возврата всех этих свобод. Каждый
параграф конституции содержит в самом себе свою собственную
противоположность, свою собственную верхнюю и нижнюю палату: свободу - в
общей фразе, упразднение свободы - в оговорке. Следовательно, пока имя
свободы окружалось почетом и лишь ставились препятствия ее действительному
осуществлению - разумеется, на законном основании, - до тех пор
конституционное существование свободы оставалось невредимым,
неприкосновенным, как бы основательно ни было уничтожено ее существование в
повседневной действительности.

Эта конституция, сделанная неприкосновенной таким хитроумным способом,
имела, однако, подобно Ахиллесу, одно уязвимое место, только этим местом
была не пята, а голова или, лучше сказать, две ее головы, которыми
увенчивалось все здание: Законодательное собрание, с одной стороны, и
президент - с другой. Стоит только бегло ознакомиться с конституцией, чтобы
увидеть, что лишь те статьи безусловны, носят позитивный характер, лишены
противоречий, исключают всякие ложные толкования, в которых определяется
отношение президента к Законодательному собранию. Тут для буржуазных
республиканцев дело ведь шло о том, чтобы создать надежную позицию самим
себе. Статьи 45 - 70 конституции так составлены, что Национальное собрание
может устранить президента конституционным путем, тогда как президент может
устранить Национальное собрание лишь неконституционным путем, лишь
устраняя самое конституцию. Здесь, следовательно, конституция сама призывает
к своему насильственному уничтожению. Конституция не только, подобно хартии
1830 г., канонизирует разделение властей, но и доводит это разделение до
невыносимого противоречия. Игра конституционных сил, как Гизо называл
парламентскую грызню между законодательной и исполнительной властью, по
конституции 1848 г. ведется все время ва-банк. С одной стороны - 750 народных
представителей, избранных всеобщим голосованием и пользующихся правом
переизбрания, образуют бесконтрольное, не подлежащее роспуску, неделимое
Национальное собрание, которое облечено неограниченной законодательной
властью, окончательно решает вопросы о войне, мире и торговых договорах,
одно лишь обладает правом амнистии и благодаря непрерывности своих
заседаний постоянно остается на авансцене. С другой стороны - президент со
всеми атрибутами королевской власти, с правом назначать и смещать своих
министров независимо от Национального собрания, со всеми средствами
исполнительной власти в руках, раздающий все должности и тем самым
распоряжающийся во Франции судьбой по меньшей мере полутора миллионов
людей, так как именно такое количество лиц материально зависит от 500 тысяч
чиновников и от офицеров всех рангов. Ему подчинены все вооруженные силы.
Он пользуется привилегией помилования отдельных преступников, роспуска
частей национальной гвардии и смещения - с согласия Государственного совета -
избранных самими гражданами генеральных, кантональных и муниципальных
советов. Ему же предоставлены почин и руководящая роль при заключении всех
договоров с иностранными державами. В то время как Собрание, оставаясь
вечно на подмостках, становится объектом повседневной публичной критики,
президент ведет скрытую от взоров жизнь на Елисейских полях, имея, однако,
перед глазами и в сердце статью 45 конституции, ежедневно напоминающую ему:
"frere, il faut mourir!" Твоя власть кончается на четвертом году твоего избрания, во
второе воскресенье прекрасного месяца мая! Тогда конец твоему величию:
второго представления этой пьесы не будет, и если у тебя есть долги, постарайся
выплатить их вовремя из назначенных тебе конституцией 600 тысяч франков
жалованья, если, конечно, ты не предпочитаешь отправиться в Клиши во второй
понедельник прекрасного месяца мая! - Если конституция, таким образом,
предоставляет президенту фактическую власть, она зато старается обеспечить
за Национальным собранием моральную силу. Но, не говоря о том, что
моральную силу невозможно создать параграфами закона, конституция в данном
случае снова сама себя опровергает, предписывая, что президент избирается
всеми французами прямым голосованием. В то время как голоса всей Франции
разбиваются между 750 членами Национального собрания, в этом случае они,
напротив, сосредоточиваются на одной личности. В то время как каждый
отдельный депутат является представителем лишь той или другой партии, того
или другого города, того или другого пункта или даже просто представляет
необходимость избрать одного из 750 депутатов, когда не уделяется особого
внимания ни сути дела, ни самой личности избираемого, - президент является
избранником нации, и его выборы - крупный козырь, пускаемый в ход суверенным
народом раз в четыре года. Выборное Национальное собрание связано с нацией
метафизически, выборный же президент связан с ней лично. Национальное
собрание, правда, отображает в лице своих отдельных представителей
многообразные стороны национального духа, зато в президенте национальный дух
является во плоти. По сравнению с Национальным собранием президент является
носителем своего рода божественного права: он - правитель народной милостью.
Фетида, морская богиня, предсказала Ахиллесу смерть во цвете лет.
Конституция, имеющая, подобно Ахиллесу, уязвимое место, подобно Ахиллесу же
предчувствовала, что ей суждено преждевременно умереть. Фетиде незачем
было оставлять море, чтобы выдать эту тайну учредителям республики, чистым
республиканцам; им стоило только бросить взгляд с заоблачных высот своей
идеальной республики на грешную землю, чтобы увидеть, что дерзость
роялистов, бонапартистов, демократов, коммунистов и их собственная
непопулярность росли с каждым днем, по мере того как они приближались к
завершению своего великого законодательного произведения искусства. Они
старались перехитрить судьбу конституционной уловкой, посредством статьи III
конституции, в силу которой всякое предложение о пересмотре конституции
подлежит троекратному обсуждению с перерывом между этими обсуждениями в
целый месяц и должно быть принято по меньшей мере тремя четвертями голосов,
причем необходимо участие в голосовании не менее 500 членов Национального
собрания. Но это было лишь бессильной попыткой обеспечить за собой силу на
тот пророчески уже предвидимый ими случай, когда они станут парламентским
меньшинством, - обеспечить силу, которая с каждым днем все более ускользала
из их слабых рук уже теперь, когда они располагали парламентским
большинством и всеми средствами правительственной власти.

Наконец, в особом мелодраматическом параграфе конституция вверяет себя
"бдительности и патриотизму всего французского народа и каждого отдельного
француза", после того как она в одной из предыдущих статей вверила
"бдительных" и "патриотических" французов нежному уголовному попечению
нарочно для того изобретенного ею "haute cour". Верховного суда.
Такова была конституция 1848 г., которая 2 декабря 1851 г. была ниспровергнута
не головой человека, а прикосновением одной лишь шляпы; правда, эта шляпа
была наполеоновской треуголкой.
В то время как буржуазные республиканцы в Собрании измышляли, обсуждали и
голосовали эту конституцию, Кавеньяк вне Собрания держал Париж на осадном
положении. Осадное положение Парижа было акушером Учредительного
собрания при его родовых муках во время рождения республики. Если
конституция позже была отправлена на тот свет штыками, то не надо забывать,
что штыки же, обращенные при этом против народа, были призваны охранять ее
еще в материнской утробе и помочь ей появиться на свет. Предки
"добропорядочных республиканцев" прошли с символом конституции,
трехцветным знаменем, по всей Европе. "Добропорядочные республиканцы", в
свою очередь, сделали изобретение, само проложившее себе дорогу по всему
континенту, но с неостывающей любовью все снова возвращавшееся во
Францию, пока оно не приобрело теперь права гражданства в половине
французских департаментов. Это изобретение - осадное положение.
Превосходное изобретение, периодически применяемое в каждом из следующих
друг за другом кризисов в ходе французской революции. Но казарма и бивуак,
тяжесть которых таким образом периодически взваливалась на французское
общество, чтобы подавить его сознание и утихомирить его; сабля и ружье,
которым периодически предоставлялось творить суд и управлять, опекать и
подвергать цензуре, исправлять обязанности полицейского и ночного сторожа;
усы и солдатский мундир, периодически провозглашаемые высшей мудростью
общества и его наставниками, - как могли казарма и бивуак, сабля и ружье, усы и
солдатский мундир не прийти, наконец, к выводу: лучше спасти общество раз
навсегда, провозгласив свой собственный режим главенствующим и совершенно
избавив буржуазное общество от забот самоуправления! Казарма и бивуак, сабля
и ружье, усы и солдатский мундир тем более должны были прийти к такой мысли,
что они могли рассчитывать в этом случае на лучшую плату чистоганом за свои
более серьезные заслуги, тогда как при только периодическом осадном
положении -и временном спасении общества по приказу той или другой фракции
буржуазии на их долю перепадало мало существенного, кроме нескольких убитых
и раненых и нескольких кривых улыбок со стороны буржуа. Почему бы войску не
попробовать, наконец, разыграть осадное положение в собственных интересах и в
свою собственную пользу, и вместе с тем подвергнуть осаде кошельки буржуа?
Не надо, впрочем, забывать, - заметим мимоходом, - что полковник Бернар, тот
самый председатель военных комиссий, который при Кавеньяке сослал без суда
15 000 повстанцев, в эту минуту опять находится во главе действующих в Париже
военных комиссий.
Если "добропорядочные", чистые республиканцы, объявив Париж на осадном
положении, тем самым насадили питомник, в котором впоследствии предстояло
вырасти преторианцам 2 декабря 1851 г., то им зато принадлежит другого рода
заслуга: вместо того чтобы разжигать национальное чувство, как они это делали
при Луи-Филиппе, теперь, когда в их распоряжении оказалась вся сила нации, они
пресмыкаются перед иностранными державами и, вместо того чтобы освободить
Италию, позволяют австрийцам и неаполитанцам снова поработить ее. Избрание
Луи Бонапарта в президенты 10 декабря 1848 г. положило конец диктатуре
Кавеньяка и Учредительному собранию.
Статья 44 конституции гласит: "Президентом французской республики не может
быть тот, кто когда-либо терял свое звание французского гражданина". Первый
президент французской республики, Луи-Наполеон Бонапарт, не только потерял
свое звание французского гражданина, не только был специальным констеблем в
Англии - он был к тому же натурализованным швейцарцем.
О значении выборов 10 декабря я подробно говорил в другом месте. Здесь я не
буду к этому возвращаться. Достаточно заметить, что они представляли реакцию
крестьян, которым пришлось нести издержки февральской революции, против
других классов нации, - реакцию деревни против города. Они встретили большое
сочувствие в армии, которой республиканцы из "National" не доставили ни славы,
ни прибавки к жалованью, среди крупной буржуазии, приветствовавшей
Бонапарта как переходную ступень к монархии, среди пролетариев и мелких
буржуа, приветствовавших его как кару за Кавеньяка. Ниже мне представится
случай подробнее остановиться на отношении крестьян к французской
революции.
Период от 20 декабря 1848 г. до роспуска Учредительного собрания в мае 1849 г.

охватывает историю гибели буржуазных республиканцев. После того как они
основали республику для буржуазии, прогнали с арены революционный
пролетариат и на время заткнули рот демократической мелкой буржуазии, они
сами были отстранены массой буржуазии, которая с полным правом завладела
этой республикой как своей собственностью. Но эта буржуазная масса была
роялистской. Одна часть ее - крупные земельные собственники - господствовала
во время Реставрации и была поэтому легитимистской. Другая часть -
финансовые тузы и крупные промышленники - господствовала при Июльской
монархии и была поэтому орлеанистской. Высшие чины армии, университета,
церкви, адвокатуры, академии и прессы распределялись, хотя и в различной
пропорции, между теми и другими. Обе эти части буржуазии нашли здесь в
буржуазной республике, не носившей ни имени Бурбонов, ни имени Орлеанов, а
имя Капитала, государственную форму, при которой они могли господствовать
сообща. Уже июньское восстание объединило их в "партию порядка". Теперь
наступила пора устранить клику буржуазных республиканцев, удерживавших еще
позиции в Национальном собрании. Насколько зверски эти чистые республиканцы
злоупотребили физической силой по отношению к народу, настолько трусливыми,
робкими, малодушными, беспомощными, неспособными к борьбе оказались они
теперь, отступив, когда надо было отстоять свой республиканизм и свои права
законодателей против исполнительной власти и роялистов. Мне незачем здесь
рассказывать позорную историю их разложения. Это было исчезновение, а не
гибель. Они навсегда сыграли свою роль. В следующем периоде они фигурируют
и в Собрании и вне его лишь как тени прошлого - тени, которые, кажется, вновь
оживают, как только дело идет опять об одном лишь названии республики и как
только революционный конфликт грозит опуститься до самого низкого уровня.
Замечу мимоходом, что газета "National", давшая этой партии свое имя, в
следующем периоде переходит на сторону социализма.
Прежде чем расстаться с этим периодом, мы должны бросить еще
ретроспективный взгляд на те две силы, которые жили в брачном союзе от 20
декабря 1848 г. до конца Учредительного собрания и из которых одна уничтожила
другую 2 декабря 1851 года. Я имею в виду Луи Бонапарта, с одной стороны, и
партию объединенных роялистов, партию порядка, партию крупной буржуазии, с
другой. Приступив к обязанностям президента, Бонапарт сразу же составил
министерство из партии порядка с Одилоном Барро во главе, - заметьте, со
старым вождем самой либеральной фракции парламентской буржуазии. Г-н Барро
поймал-таки, наконец, министерский портфель, призрак которого преследовал его
с 1830 г., - более того, портфель премьер-министра в этом министерстве. Но он
достиг этого не так, как он мечтал при Луи-Филиппе, - не в качестве самого
передового лидера парламентской оппозиции, а в качестве союзника всех своих
заклятых врагов, иезуитов и легитимистов, и притом с задачей уложить в могилу
парламент. Он повел, наконец, невесту к венцу, но только после того как она
была обесчещена. Сам Бонапарт как будто совершенно стушевался. За него
действовала партия порядка.
На первом же заседании совета министров было решено отправить экспедицию в
Рим, причем сговорились устроить это за спиной Национального собрания, а
средства вырвать у него под ложным предлогом. Таким образом, министерство
начало свою деятельность обманом Национального собрания и тайным заговором
с иностранными абсолютистскими державами против революционной Римской
республики. Таким же способом и при помощи тех же приемов Бонапарт
подготовил свой переворот 2 декабря против роялистского Законодательного
собрания и его конституционной республики. Не забудем, что та самая партия,
которая 20 декабря 1848 г. составила бонапартовское министерство, 2 декабря
1851 г. составляла большинство Законодательного национального собрания.
В августе Учредительное собрание приняло решение разойтись не раньше, чем
будет выработан и обнародован целый ряд органических законов, которые
должны были дополнить конституцию. 6 января 1849 г. партия порядка устами
депутата Рато предложила Собранию оставить в покое органические законы и
принять лучше решение о своем собственном роспуске. Не только министерство с
г-ном Одилоном Барро во главе, но и все роялистские депутаты Национального
собрания теперь повелительно твердили ему, что его роспуск необходим для
восстановления кредита, для упрочения порядка, для того чтобы положить конец
неопределенному временному состоянию и основать нечто окончательное; что
Собрание мешает продуктивной работе нового правительства и хочет продолжать
свое существование только из злобного упрямства и что оно надоело стране. Эти
выпады против законодательной власти Бонапарт намотал себе на ус, выучил их
наизусть и 2 декабря 1851 г. доказал парламентским роялистам, что он кое-чему
у них научился. Он обратил против них их же собственные лозунги.

Министерство Барро и партия порядка пошли дальше. Они инспирировали по всей
Франции петиции к Национальному собранию, в которых его любезно просили
исчезнуть. Таким образом, они повели в бой против Национального собрания,
этого конституционно организованного выражения народной воли,
неорганизованные народные массы. Они научили Бонапарта апеллировать против
парламентских собраний к народу. 29 января 1849 г. настал, наконец, день, когда
Учредительному собранию пришлось решать вопрос о своем собственном
роспуске. В этот день здание, где происходили его заседания, было занято
войсками; генерал партии порядка Шангарнье, в руках которого было соединено
верховное командование национальной гвардией и линейными войсками,
производил большой смотр войскам в Париже словно накануне сражения, а
объединенные роялисты угрожали Собранию применением силы, если оно не
проявит сговорчивости. Оно оказалось сговорчивым, выторговав себе только
очень кратковременную отсрочку. Чем же было 29 января, как не coup d'etat 2
декабря 1851 г., только совершенным роялистами в союзе с Бонапартом против
республиканского Национального собрания? Господа роялисты не заметили или не
захотели заметить, что Бонапарт воспользовался событиями 29 января 1849 г.,
чтобы заставить часть войска продефилировать перед собой у Тюильрийского
дворца, что он жадно ухватился именно за этот первый открытый призыв к
военной силе против силы парламента, чтобы намекнуть им о Калигуле. Они,
разумеется, видели только своего Шангарнье.
Один из мотивов, особенно побуждавших партию порядка насильственно
сократить жизнь Учредительного собрания, заключался в дополняющих
конституцию органических законах - законе об образовании, законе о
вероисповедании и других. Объединенным роялистам было крайне важно
выработать эти законы самим, не допустив, чтобы они были изданы
сделавшимися недоверчивыми республиканцами. Однако в числе этих
органических законов был также закон об ответственности президента
республики. В 1851 г. Законодательное собрание как раз было занято
разработкой такого закона, когда Бонапарт предупредил этот coup своим coup 2
декабря. Чего бы только не дали объединенные роялисты во время своей
парламентской зимней кампании 1851 г. за то, чтобы иметь готовый закон об
ответственности президента, и притом закон, выработанный недоверчивым,
враждебным республиканским Собранием!
После того как Учредительное собрание 29 января 1849 г. само сломало свое
последнее оружие, министерство Барро и друзья порядка принялись беспощадно
травить его. Они не упускали ни одного случая, чтобы унизить его, и вынудили у
бессильного и отчаявшегося в самом себе Собрания законы, лишившие его
последнего остатка уважения со стороны общества. У Бонапарта, поглощенного
своей навязчивой наполеоновской идеей, хватило дерзости публично
использовать это унижение парламентской власти. А именно, когда Национальное
собрание 8 мая 1849 г. выразило порицание министерству за занятие ЧивитаВеккии
генералом Удино и приказало вернуть римскую экспедицию к
приписываемой ей цели, - Бонапарт в тот же вечер опубликовал в "Monileur"
письмо к Удино, в котором он поздравлял генерала с его геройскими подвигами и,
в противоположность занимающимся бумагомаранием парламентариям, уже
принимал позу великодушного покровителя армии. Роялисты посмеивались над
этим: они были уверены, что они его дурачат. Наконец, когда Марраст,
председатель Учредительного собрания, усомнившись па минуту в безопасности
Национального собрания, вызвал на основании конституции одного полковника с
его полком, тот отказался явиться на вызов, ссылаясь на дисциплину, и
предложил Маррасту обратиться к Шапгарнье, который отказал Маррасту,
язвительно заметив, что он не любит baioonettes intelligentes. В ноябре 1851 г.
объединенные роялисты, готовясь начать решительную борьбу с Бонапартом,
пытались в своем пресловутом законопроекте квесторов провести принцип
непосредственного вызова войск председателем Национального собрания. Один
из их генералов, Лефло, подписал законопроект. Но тщетно голосовал за него
Шангарцье, тщетно Тьер превозносил осмотрительную мудрость покойного
Учредительного собрания. Военный министр Сент-Арно ответил ему так, как
Шангарнье ответил Маррасту, и его ответ был покрыт аплодисментами Горы!
Так партия порядка, еще будучи лишь министерством, а не Национальным
собранием, сама заклеймила парламентарный режим. И она поднимает крик, когда
переворот 2 декабря 1851 г. изгоняет его из Франции!
Пожелаем ему счастливого пути!
Часть III
28 мая 1849 г. Законодательное национальное собрание открыло свои заседания,
2 декабря 1851 г. оно было разогнано. Этот период охватывает время
существования конституционной, или парламентарной, республики.
В первой французской революции за господством конституционалистов следует
господство жирондистов, за господством жирондистов следует господство
якобинцев. Каждая из этих партий опирается на более передовую. Как только
данная партия продвинула революцию настолько далеко, что уже не в состоянии
ни следовать за ней, ни тем более возглавлять ее, - эту партию отстраняет и
отправляет на гильотину стоящий за ней более смелый союзник. Революция
движется, таким образом, по восходящей линии.

Обратное происходит в революции 1848 года. Пролетарская партия выступает
как придаток мелкобуржуазной демократической партии. Последняя ей изменяет и
способствует ее поражению 16 апреля, 15 мая и в июньские дни.
Демократическая партия, в свою очередь, опирается на плечи буржуазнореспубликанской
партии. Не успели буржуазные республиканцы почувствовать
себя твердо на ногах, как они сбрасывают с себя докучливых товарищей и сами
опираются на плечи партии порядка. Партия порядка поводит плечами,
опрокидывает буржуазных республиканцев и сама спешит усесться на плечи
вооруженной силы. Она еще продолжает думать, что сидит у нее на плечах, когда
в одно прекрасное утро обнаруживает, что эти плечи превратились в штыки.
Каждая партия лягает напирающую на нее сзади партию и упирается в спину той
партии, которая толкает ее назад. Неудивительно, что в этой смешной позе она
теряет равновесие и падает, корча неизбежные гримасы и выделывая
удивительные курбеты. Революция движется, таким образом, по нисходящей
линии. Она оказывается втянутой в это попятное движение еще прежде, чем была
убрана последняя февральская баррикада и установлена первая революционная
власть.
Период, с которым мы имеем дело, заключает в себе самую пеструю смесь
вопиющих противоречий: перед нами конституционалисты, открыто организующие
заговоры против конституции, революционеры, открыто признающие себя
сторонниками конституционных действий, Национальное собрание, желающее
быть всесильным и неизменно ведущее себя по-парламентски; Гора, видящая
свое призвание в терпении и возмещающая свои поражения в настоящем
предсказаниями побед в будущем; роялисты в роли patres conscripti республики,
вынужденные обстоятельствами удерживать за границей враждующие между
собой королевские династии, приверженцами которых они являются, а во Франции
поддерживать республику, которую они ненавидят; исполнительная власть,
видящая силу в своей слабости и свой престиж во внушаемом ею презрении;
республика, представляющая собой не что иное, как сочетание подлейших сторон
двух монархий - Реставрации и Июльской монархии - под ярлыком империи;
союзы, в основе которых лежит разъединение; борьба, основной закон которой -
не доводить борьбы до конца; разнузданная бессодержательная агитация - во
имя спокойствия; торжественнейшая проповедь спокойствия - во имя революции;
страсти, лишенные истины; истины, лишенные страсти; герои без подвигов;
история без событий; развитие, единственной движущей силой которого является,
по-видимому, календарь и которое утомляет монотонным повторением одних и тех
же состояний напряженности и разрядки; противоположности, периодически
доходящие до высшей точки как будто только для того, чтобы притупиться и
сойти на нет, не будучи в состоянии разрешиться; претенциозно выставляемые
напоказ усилия и мещанский страх перед надвигающимся светопреставлением в
то время, как спасители мира предаются самым мелочным интригам и
придворному комедиантству, напоминая своей беспечностью скорее времена
Фронды, чем страшный суд; официальный совокупный гений всей Франции,
посрамленный лукавой тупостью одного человека; всеобщая воля нации, ищущая
себе - всякий раз, как она проявляется во всеобщем голосовании, - достойного
выражения в лице закоренелых врагов интересов масс, пока она, наконец, не
находит его в своеволии одного флибустьера. Если какая-либо страница истории
написана сплошь серыми красками, то именно эта. Люди и события кажутся
Шлемилями навыворот - тенями, потерявшими тело. Революция сама парализует
своих собственных носителей и наделяет страстной энергией насилия лишь своих
врагов. Если "красный призрак", постоянно вызываемый и заклинаемый
контрреволюционерами, появляется наконец, то появляется он не с анархическим
фригийским колпаком на голове, а в мундире порядка, в красных шароварах.
Мы видели, что министерство, составленное Бонапартом в день его вознесения,
20 декабря 1848 г., было министерством партии порядка, министерством
легитимистской и орлеанистской коалиции. Это министерство Барро - Фаллу,
более или менее насильственно укоротившее жизнь республиканского
Учредительного собрания, пережило его и находилось еще у власти. Шангарнье,
генерал объединенных роялистов, все еще соединял в своих руках верховное
командование первой армейской дивизией и парижской национальной гвардией.
Наконец, всеобщие выборы обеспечили за партией порядка огромное
большинство в Законодательном собрании. Здесь сошлись депутаты и пэры ЛуиФилиппа
со священной фалангой легитимистов, для которых многочисленные
избирательные бюллетени нации превратились во входные билеты на
политическую сцену. Бонапартистских депутатов было слишком мало для
образования самостоятельной парламентской партии. Они представляли лишь
mauvaise queue партии порядка. Таким образом, партия порядка имела в своих
руках правительственную власть, армию и законодательный корпус - словом, всю
государственную власть, морально подкрепленную всеобщими выборами,
выставлявшими ее господство как выражение народной воли, и одновременной
победой контрреволюции на всем европейском континенте.

Еще никогда ни одна партия не начинала кампании с более могучими средствами и
при более благоприятных предзнаменованиях.
От потерпевших крушение чистых республиканцев в Законодательном
национальном собрании уцелела лишь клика человек в 50 с африканскими
генералами Кавеньяком, Ламорисьером и Бедо во главе. Однако большую
оппозиционную партию составляла Гора - этим парламентским именем окрестила
себя социально-демократическая партия. Из 750 мест Национального собрания
она обладала более чем двумястами и была таким образом по меньшей мере
столь же сильна, как любая из трех фракций партии порядка, взятая в
отдельности. Ее относительное меньшинство по сравнению со всей роялистской
коалицией уравновешивалось, казалось, особыми обстоятельствами. Не только
департаментские выборы показали, что она приобрела значительное число
приверженцев среди сельского населения; почти все депутаты Парижа
находились в ее рядах; армия избранием трех унтер-офицеров обнаружила
демократические убеждения, а вождь Горы Ледрю-Роллен - в отличие от всех
представителей партии порядка - был возведен в парламентское достоинство
избранием в пяти департаментах, подавших голос за него. Таким образом, 28 мая
1849 г. Гора - при неизбежных столкновениях между самими роялистами и между
всей партией порядка и Бонапартом - имела, казалось, на своей стороне все
шансы на успех. Через две недели она потеряла все, в том числе и честь.
Прежде чем продолжать изложение парламентской истории, необходимо сделать
некоторые замечания, чтобы избегнуть обычных ошибок при оценке общего
характера рассматриваемой нами эпохи. На взгляд демократов, и в период
Учредительного и в период Законодательного национального собрания дело шло
об одном и том же: о простой борьбе между республиканцами и роялистами. Само
же движение они резюмируют в одном слове: "реакция" - ночь, когда все кошки
серы и когда демократам можно беспрепятственно изрекать достойные ночного
сторожа банальности. Конечно, на первый взгляд партия порядка кажется
клубком различных роялистских фракций, которые не только интригуют друг
против друга, чтобы посадить на трон собственного претендента и отстранить
претендента противной стороны, но и объединяются все в общей ненависти к
"республике" и в общей борьбе против нее. В противоположность этим
роялистским заговорщикам Гора со своей стороны выглядит защитницей
"республики". Партия порядка представляется вечно запятой "реакцией", которая
- точь-в-точь как в Пруссии - направлена против прессы, союзов и т.п.и - опятьтаки
как в Пруссии - осуществляется в виде грубого полицейского вмешательства
бюрократии, жандармерии и суда. "Гора", со своей стороны, столь же непрерывно
занята отражением этих атак, защитой "вечных прав человека", как это более или
менее делала в течение последних полутораста лет всякая так называемая
народная партия. Однако при более внимательном анализе ситуации и партий
исчезает эта обманчивая видимость, скрывающая классовую борьбу и
своеобразную физиономию этого периода.
Легитимисты и орлеанисты составляли, как сказано, две большие фракции партии
порядка. Что же привязывало эти фракции к их претендентам и взаимно
разъединяло их? Неужели только лилии и трехцветное знамя, дом Бурбонов и дом
Орлеанов, различные оттенки роялизма, да и роялистское ли вероисповедание
вообще? При Бурбонах властвовала крупная земельная собственность со своими
попами и лакеями, при Орлеанах - финансовая аристократия, крупная
промышленность, крупная торговля, т. е. капитал со своей свитой адвокатов,
профессоров и краснобаев. Легитимная монархия была лишь политическим
выражением наследственной власти собственников земли, подобно тому как
Июльская монархия - лишь политическим выражением узурпаторской власти
буржуазных выскочек. Таким образом, эти фракции были разъединены отнюдь не
так называемыми принципами, а материальными условиями своего
существования, двумя различными видами собственности, они были разъединены
старой противоположностью между городом и деревней, соперничеством между
капиталом и земельной собственностью. Что их вместе с тем связывали с той или
другой династией старые воспоминания, личная вражда, опасения и надежды,
предрассудки и иллюзии, симпатии и антипатии, убеждения, символы веры и
принципы, - кто это будет отрицать? Над различными формами собственности,
над социальными условиями существования возвышается целая надстройка
различных и своеобразных чувств, иллюзий, образов мысли и взглядов на жизнь.
Весь класс творит и формирует все это на почве своих материальных условий и
соответственных общественных отношений. Отдельный индивид, которому эти
чувства и взгляды передаются по традиции и в результате воспитания, может
вообразить, что они-то и образуют действительные мотивы и исходную точку его
деятельности. Если орлеанисты, легитимисты, каждая фракция старалась
уверить себя и других, что их разделяет привязанность к двум различным
династиям, то факты впоследствии доказали, что, наоборот, противоположность
их интересов делала невозможным слияние двух династий. И подобно тому как в
обыденной жизни проводят различие между тем, что человек думает и говорит о
себе, и тем, что он есть и что он делает на самом деле, так тем более в
исторических битвах следует проводить различие между фразами и иллюзиями
партий и их действительной природой, их действительными интересами, между их
представлением о себе и их реальной сущностью. Орлеанисты и легитимисты
очутились в республике друг подле друга с одинаковыми притязаниями. Если
каждая сторона, наперекор другой, добивалась реставрации своей собственной
династии, то это лишь значило, что каждая из двух крупных фракций, на которые
разделяется буржуазия - земельная собственность и финансовый капитал, -
добивалась реставрации собственного главенства и подчиненного положения
другого. Мы говорим о двух фракциях буржуазии, потому что крупная земельная
собственность, вопреки своему кокетничанию феодализмом и своей родовой
спеси, насквозь обуржуазилась под влиянием развития современного общества.

Так, английские тори долго воображали, что они страстно привязаны к
королевской власти, к церкви и к прелестям старинной английской конституции,
пока в час опасности у них не вырвалось признание, что они страстно привязаны к
одной только земельной ренте.
Объединенные роялисты интриговали друг против друга в прессе, в Эмсе, в
Клэрмонте, вне парламента. За кулисами они снова надевали свои старинные
орлсанистские и легитимистские ливреи и возобновляли свои старинные турниры.
Но на публичной сцене, в своих лицедействах, в роли большой парламентской
партии, они отделывались от своих династий одними реверансами и откладывали
реставрацию монархии in infinitum. Они занимались своим настоящим делом в
качестве партии порядка, т. е. под социальным, а не под политическим знаменем,
как представители буржуазного миропорядка, а не как рыцари странствующих
принцесс, как буржуазный класс в противоположность другим классам, а не как
роялисты в противоположность республиканцам. И как партия порядка они
пользовались более неограниченной и твердой властью над другими
общественными классами, чем когда-либо раньше, во время Реставрации или при
Июльской монархии; такая власть возможна была вообще только в форме
парламентарной республики, потому что только при этой форме могли
соединиться обе крупные фракции французской буржуазии и тем самым поставить
в порядок дня господство своего класса вместо господства одной
привилегированной фракции этого класса. Если они тем не менее также и в
качестве партии порядка поносят республику и не скрывают своего отвращения к
ней, то это объясняется не только роялистскими воспоминаниями. Инстинкт
подсказывал им, что республика, хотя и венчает их политическое господство,
вместе с тем подрывает его социальную основу, так как теперь им приходится
стоять лицом к лицу с порабощенными классами и бороться с ними
непосредственно, не пользуясь короной как прикрытием, не отвлекая внимания
нации второстепенной борьбой друг с другом и с королевской властью. Именно
чувство слабости заставляло их отступать перед чистыми условиями их
собственного классового господства и стремиться назад, к менее полным, менее
развитым, но как раз поэтому более безопасным формам этого господства.
Наоборот, каждый раз, когда объединенные роялисты приходят в столкновение с
враждебным им претендентом, с Бонапартом, каждый раз, когда они опасаются
покушений на свое парламентское всемогущество со стороны исполнительной
власти, когда им, следовательно, приходится выдвигать на первый план
политическую правомерность своего господства, - они выступают как
республиканцы, а не как роялисты, начиная от орлеаниста Тьера, заверяющего
Национальное собрание, что меньше всего их разделяет вопрос о республике, и
кончая легитимистом Берье, который 2 декабря 1851 г., опоясавшись
трехцветным шарфом, в роли трибуна обращается к собравшемуся перед мэрией
десятого округа народу с речью от имени республики. Правда, ему вторит
насмешливое эхо: Генрих V! Генрих V!
В противовес буржуазной коалиции образовалась коалиция мелких буржуа и
рабочих, так называемая социально-демократическая партия. После июньских
дней 1848 г. мелкая буржуазия увидела, что ее обошли, что ее материальным
интересам был нанесен ущерб, а демократические гарантии, которые должны
были обеспечить ей возможность отстаивать эти интересы, были поставлены под
вопрос контрреволюцией. Поэтому она сблизилась с рабочими. С другой стороны,
ее парламентское представительство, Гора, отодвинутая на задний план во
время диктатуры буржуазных республиканцев, во вторую половину
существования Учредительного собрания вновь приобрела потерянную
популярность благодаря борьбе с Бонапартом и с роялистскими министрами. Гора
заключила союз с социалистическими вождями. Примирение отпраздновали на
банкетах в феврале 1849 года. Была составлена общая программа, были
созданы общие избирательные комитеты и выставлены общие кандидаты.
Социальные требования пролетариата были лишены революционной остроты и
получили демократическую окраску, а демократические требования мелкой
буржуазии лишились чисто политической формы и получили социалистическую
окраску. Так возникла социально-демократическая партия. Новая Гора, результат
этого компромисса, состояла, если не считать нескольких статистов из рабочего
класса и нескольких социалистических сектантов, из тех же элементов, что и
старая Гора, только в большем количестве. Но с течением времени она
изменилась вместе с представляемым ею классом. Своеобразный характер
социально-демократической партии выражается в том, что она требует
демократическо-республиканских учреждений не для того, чтобы уничтожить обе
крайности - капитал и наемный труд, а для того, чтобы ослабить и превратить в
гармонию существующий между ними антагонизм. Какие бы меры ни предлагались
для достижения этой цели, какими бы более или менее революционными
представлениями она ни приукрашивалась, - суть остается та же: перестройка
общества демократическим путем, но перестройка, остающаяся в рамках
мелкобуржуазности. Не следует только впадать в то ограниченное
представление, будто мелкая буржуазия принципиально стремится осуществить
свои эгоистические классовые интересы. Она верит, напротив, что специальные
условия ее освобождения суть в то же время те общие условия, при которых
только и может быть спасено современное общество и устранена классовая
борьба. Равным образом, не следует думать, что все представители демократии
- лавочники или поклонники лавочников. По своему образованию и
индивидуальному положению они могут быть далеки от них, как небо от земли.

Представителями мелкого буржуа делает их то обстоятельство, что их мысль не в
состоянии преступить тех границ, которых не преступает жизнь мелких буржуа, и
потому теоретически они приходят к тем же самым задачам и решениям, к
которым мелкого буржуа приводит практически его материальный интерес и его
общественное положение. Таково и вообще отношение между политическими и
литературными представителями класса и тем классом, который они
представляют.
После сказанного становится ясным само собой, что, когда Гора ведет против
партии порядка непрерывную борьбу за республику и так называемые права
человека, ни республика, ни права человека не являются ее конечной целью,
подобно тому как армия, которую хотят разоружить, сопротивляется и вступает в
бой не только ради сохранения своего оружия.
Партия порядка начала провоцировать Гору, как только открылось Национальное
собрание. Буржуазия чувствовала теперь необходимость покончить с
демократической мелкой буржуазией, подобно тому как она год тому назад
чувствовала необходимость покончить с революционным пролетариатом. Только
на этот раз положение противника было другое. Сила пролетарской партии была
на улице, сила же мелкой буржуазии - в самом Национальном собрании. Надо
было, значит, выманить ее из Национального собрания на улицу и заставить ее
самое сломить свою парламентскую силу, пока время и обстоятельства еще не
упрочили этой силы. Гора очертя голову бросилась в западню.
Приманкой для нее послужила бомбардировка Рима французскими войсками. Эта
бомбардировка нарушала статью V конституции, запрещающую Французской
республике применять свои военные силы против свободы другого народа. Кроме
того, статья 54 запрещает исполнительной власти объявлять войну без согласия
Национального собрания, а Учредительное собрание своим решением от 8 мая
осудило римскую экспедицию. На этом основании Ледрю-Роллен представил 11
июня 1849 г. обвинительный акт против Бонапарта и его министров.
Раздраженный булавочными уколами Тьера, он дошел до угрозы защищать
конституцию всеми средствами, даже с оружием в руках. Гора поднялась, как
один человек, и повторила этот призыв к оружию. 12 июня Национальное
собрание отвергло обвинительный акт, и Гора покинула парламент. События 13
июня известны: прокламация части Горы, объявлявшая Бонапарта и его
министров "вне конституции"; уличная процессия демократических национальных
гвардейцев, явившихся без оружия и рассеявшихся при встрече с войсками
Шангарнье, и так далее. Часть Горы бежала за границу, другая часть была
предана Верховному суду в Бурже, а остатки Горы, подобно школьникам, были
подвергнуты парламентским регламентом мелочному надзору председателя
Национального собрания. Париж снова был объявлен на осадном положении, а
демократическая часть парижской национальной гвардии была распущена. Так
были уничтожены влияние Горы в парламенте и сила мелкой буржуазии в Париже.
Лион, где события 13 июня явились сигналом к кровавому восстанию рабочих,
был вместе с пятью соседними департаментами также объявлен на осадном
положении. Осадное положение остается там в силе до настоящего момента.
Большинство Горы изменило своему авангарду, отказавшись подписаться под его
прокламацией. Дезертировала и пресса; только две газеты осмелились
опубликовать это пронунциаменто. Мелкие буржуа изменили своим
представителям: национальные гвардейцы отсутствовали, а если где и
появлялись, то мешали строить баррикады. Представители обманули мелких
буржуа: мнимые союзники из армии нигде не показывались. Наконец,
демократическая партия, вместо того чтобы позаимствовать силы у
пролетариата, заразила его своей собственной слабостью, и, как это водится при
всех великих деяниях демократов, вожди могли для своего удовлетворения
обвинять свой "народ" в измене, а народ мог для своего удовлетворения
обвинять своих вождей в надувательстве.
Редко какое-либо дело возвещалось с большим шумом, чем предстоящий поход
Горы; редко о каком-либо событии трубили с большей уверенностью и так
заблаговременно, как в данном случае о неизбежной победе демократии. Нет
сомнения, демократы верят в силу трубных звуков, от которых пали иерихонские
стены. И каждый раз, когда они стоят перед стеной деспотизма, они стараются
повторить это чудо. Если Гора хотела победить в парламенте, ей не следовало
звать к оружию. Если она в парламенте звала к оружию, ей не следовало вести
себя на улице по-парламентски. Если она серьезно думала о мирной
демонстрации, было глупа не предвидеть, что демонстрация будет встречена повоенному.
Если она думала о действительной борьбе, было странно складывать
оружие, необходимое для борьбы. Но дело в том, что революционные угрозы
мелких буржуа и их демократических представителей - это не более чем попытка
запугать противника. И если они попадают в тупик, если они так далеко заходят,
что принуждены приступить к выполнению своих угроз, - то они это делают
двусмысленно, избегая более всего средств, ведущих к цели, и гоняясь за
предлогом к поражению. Оглушительная увертюра, возвещающая борьбу,
превращается в робкое ворчание, лишь только дело доходит до самой борьбы;
актеры перестают принимать себя всерьез, и действие замирает, спадает, как
надутый воздухом пузырь, который проткнули иголкой.

Ни одна партия не преувеличивает больше своих средств, не обманывается
легкомысленнее насчет сложившейся ситуации, чем демократическая партия.
Если часть армии голосовала за Гору, то Гора пришла к убеждению, что армия
пойдет за нее и на бунт. И по какому поводу? По поводу, который с точки зрения
армии имел только один смысл, - именно, что революционеры стали на сторону
римских солдат против французских. С другой стороны, воспоминания об
июньских днях 1848 г. были еще слишком свежи, чтобы пролетариат не питал
глубокого отвращения к национальной гвардии и чтобы вожди тайных обществ не
были проникнуты сильным недоверием к демократическим вождям. Для того
чтобы сгладить эти противоречия, требовалась общность серьезных интересов,
находящихся под угрозой. Нарушение какого-то отвлеченного параграфа
конституции не могло пробудить такого рода интерес. Разве конституция, по
уверению самих демократов, не была уже нарушена много раз? Разве самые
популярные газеты не заклеймили конституцию как дело рук
контрреволюционеров? Но демократ, представляя мелкую буржуазию, т. е.
переходный класс, в котором взаимно притупляются интересы двух классов, -
воображает поэтому, что он вообще стоит выше классового антагонизма.
Демократы допускают, что против них стоит привилегированный класс, но вместе
со всеми остальными слоями нации они составляют народ. Они стоят за народное
право; они представляют народные интересы. Поэтому им нет надобности перед
предстоящей борьбой исследовать интересы и положение различных классов. Им
нет надобности слишком строго взвешивать свои собственные средства. Им
стоит ведь только дать сигнал - и народ со всеми своими неисчерпаемыми
средствами бросится на угнетателей. Но если оказывается, что их интересы не
заинтересовывают, что их сила есть бессилие, то виноваты тут либо вредные
софисты, раскалывающие единый народ на различные враждебные лагери, либо
армия слишком озверела, слишком была ослеплена, чтобы видеть в чистых целях
демократии свое собственное благо, либо все рухнуло из-за какой-нибудь детали
исполнения, либо, наконец, непредусмотренная случайность повела на этот раз к
неудаче. Во всяком случае демократ выходит из самого позорного поражения
настолько же незапятнанным, насколько невинным он туда вошел, выходит с
укрепившимся убеждением, что он должен победить, что не он сам и его партия
должны оставить старую точку зрения, а, напротив, обстоятельства должны
дорасти до него.
Не следует поэтому представлять себе сильно поредевшую, сломленную и
униженную новым парламентским регламентом Гору слишком уж несчастной. Если
13 июня устранило ее вождей, то этот же день, с другой стороны, очистил место
второстепенным "талантам", которым это новое положение льстило. Если нельзя
было более сомневаться в их парламентском бессилии, то они были теперь
вправе ограничивать свою деятельность взрывами нравственного негодования и
трескучей декламацией. Если партия порядка выставляла их, как последних
официальных представителей революции, как воплощение всех ужасов анархии,
то тем пошлее и умереннее могли они быть на деле. А насчет поражения 13 июня
они утешали себя глубокомысленным восклицанием: "Пусть только осмелятся
коснуться всеобщего избирательного права, пусть только! Мы покажем тогда, кто
мы такие! Nous verrons!".
Что касается бежавших за границу монтаньяров, то достаточно здесь заметить,
что Ледрю-Роллен, ухитрившийся за какие-нибудь две недели безнадежно
погубить могучую партию, во главе которой он стоял, счел себя после этого
призванным образовать французское правительство in partibus, что его фигура в
отдалении, в стороне от арены действий, как будто вырастала по мере того, как
уровень революции падал и официальные величины официальной Франции
принимали все более карликовые размеры; что он мог выступить как
республиканский претендент на предстоявших в 1852 г. выборах; что он время от
времени рассылал циркуляры к валахам и другим народам, где он угрожал
континентальным деспотам своими подвигами и подвигами своих союзников.
Разве Прудон был целиком не прав, обращаясь к этим господам со словами:
"Voiis n'etes que des blagueurs!"?
13 июня партия порядка не только сломила силу Горы, но провела в то же время
принцип подчинения конституции решениям большинства Национального
собрания. Она понимала республику так: в республике буржуазия господствует в
парламентских формах, не будучи ограничена, как это имеет место при монархии,
ни правом вето исполнительной власти, ни правом последней распускать
парламент. Такова, по определению Тьера, парламентарная республика. Но если
буржуазия 13 июня обеспечила за собой неограниченную власть внутри
парламентских стен, не нанесла ли она удалением из парламента наиболее
популярных депутатов сокрушительный удар самому же парламенту, крайне
ослабив его перед лицом исполнительной власти и народа. Без всяких церемоний
выдавая суду многочисленных депутатов, она отменила свою собственную
парламентскую неприкосновенность. Унизительный регламент, которому она
подчинила депутатов Горы, настолько же возвысил президента республики,
насколько он унизил каждого отдельного представителя народа. Заклеймив
восстание в защиту конституции как анархистское действие, стремящееся к
ниспровержению общества, она сама лишила себя возможности призвать к
восстанию в том случае, если исполнительная власть вздумает нарушить
конституцию против нее. И какова ирония истории! 2 декабря 1851 г. партия
порядка слезно, но тщетно предлагает народу в качестве защитника конституции
против Бонапарта генерала Удино, того генерала, который, по поручению
Бонапарта, бомбардировал Рим и тем самым дал непосредственный повод к
конституционному мятежу 13 июня. Другой герой 13 июня, Виейра, удостоившийся
похвалы с трибуны Национального собрания за бесчинства, которые он совершил
в помещениях демократических газет во главе шайки национальных гвардейцев,
принадлежащей к финансовой аристократии, - этот самый Виейра был посвящен в
заговор Бонапарта и в значительной степени способствовал тому, чтобы лишить
Национальное собрание в его смертный час всякой помощи со стороны
национальной гвардии.

13 июня имело еще другой смысл. Гора добивалась предания Бонапарта суду. Ее
поражение было, следовательно, прямой победой Бонапарта, его личным
торжеством над его демократическими врагами. Партия порядка одержала эту
победу - Бонапарту оставалось только записать ее на свой счет. Он это и сделал.
14 июня на стенах Парижа можно было прочесть прокламацию, в которой
президент, как бы будучи непричастным ко всему этому, как бы нехотя,
единственно под давлением событий, выходит из своего монастырского
уединения, в тоне непризнанной добродетели жалуется на клевету своих
противников и, якобы отождествляя свою персону с делом порядка, на самом
деле отождествляет дело порядка со своей персоной. К тому же, хотя
Национальное собрание задним числом и санкционировало римскую экспедицию,
инициатором ее был Бонапарт. Восстановив власть первосвященника Самуила в
Ватикане, Бонапарт мог надеяться войти царем Давидом в Тюильри. Он привлек
на свою сторону попов.
Мятеж 13 июня ограничился, как мы видели, мирной уличной процессией. Значит,
о военных лаврах в борьбе против него не могло быть и речи. Тем не менее в это
бедное героями и событиями время партия порядка превратила это бескровное
сражение во второй Аустерлиц. С трибуны и в прессе превозносили армию как
силу порядка в противоположность народным массам, представляющим бессилие
анархии, а Шангарнье восхваляли как "оплот общества" - мистификация, в
которую он в конце концов сам уверовал. Между тем втихомолку войсковые
части, казавшиеся подозрительными, были выведены из Парижа; полки,
обнаружившие на выборах самые сильные демократические симпатии, высланы
из Франции в Алжир; беспокойные элементы среди солдат отданы в
дисциплинарные батальоны; наконец, печать систематически отгораживали от
казармы, а казарму - от гражданского общества.
Мы теперь дошли до решительного поворотного пункта в истории французской
национальной гвардии. В 1830 г. национальная гвардия решила судьбу
Реставрации. При Луи-Филиппе каждый бунт кончался неудачей, если
национальная гвардия действовала заодно с войсками. Когда она в февральские
дни 1848 г. заняла пассивную позицию по отношению к восстанию и
двусмысленную позицию по отношению к Луи-Филиппу, последний счел себя
погибшим, и действительно это было так. Так укоренилось убеждение, что
революция не может победить без национальной гвардии, а армия не может
победить, имея национальную гвардию против себя. Таково было суеверное
представление армии о всемогуществе гражданского населения. Июньские дни
1848 г., когда вся национальная гвардия с линейными войсками подавила
восстание, упрочили это суеверие. С президентством Бонапарта значение
национальной гвардии несколько упало вследствие противоконституционного
соединения командования национальной гвардией и командования первой
армейской дивизией в руках Шангарнье.
Подобно тому как командование национальной гвардией стало в этом случае как
бы атрибутом верховного военного командования, так и сама она приняла
характер лишь придатка линейных войск. Наконец, 13 июня она была сломлена -
не только потому, что, начиная с этого дня, ее стали постепенно распускать по
частям во всех концах Франции, пока от нее не остались одни обломки.
Демонстрация 13 июня была, прежде всего, демонстрацией демократической
части национальной гвардии. Правда, она противопоставила армии не свое
оружие, а лишь свой мундир; но именно в этом мундире заключался талисман.
Армия убедилась, что этот мундир такая же шерстяная тряпка, как и всякий
другой мундир. Чары исчезли. В июньские дни 1848 г. буржуазия и мелкая
буржуазия в лице национальной гвардии объединились с армией против
пролетариата. 13 июня 1849 г. буржуазия разогнала мелкобуржуазную
национальную гвардию при помощи армии, 2 декабря 1851 г. буржуазной
национальной гвардии также уже не существовало, и Бонапарт лишь
констатировал совершившийся факт, когда подписывал впоследствии декрет об
ее роспуске. Так буржуазия сама сломала свое последнее оружие против армии,
но она должна была его сломать с того момента, как мелкая буржуазия перестала
стоять за ее спиной в качестве покорного вассала, а встала против нее в
качестве бунтовщика. Да и вообще буржуазия вынуждена была собственными
руками разрушить все свои средства обороны против самодержавия, как только
сама стала самодержавной.
Тем временем партия порядка отпраздновала возвращение в ее руки власти - эту
власть она потеряла в 1848 г. как бы только для того, чтобы в 1849 г. снова
обрести ее уже свободной от всяких пут - оскорблением республики и
конституции, проклятиями по адресу всех будущих, настоящих и прошлых
революций, в том числе и той, которая была совершена ее собственными
вождями, и, наконец, изданием законов, сковывающих прессу, уничтожающих
свободу союзов и санкционирующих осадное положение как нормальный институт.
Затем Национальное собрание прервало свои заседания с половины августа до
половины октября, назначив на время своего отсутствия постоянную комиссию.

Во время этих каникул легитимисты интриговали с Эмсом, орлеанисты - с
Клэрмонтом, Бонапарт интриговал посредством обставленных по-царски поездок,
а департаментские советы интриговали на совещаниях по поводу пересмотра
конституции, - факты, неизменно повторявшиеся во время периодических каникул
Национального собрания. Подробнее я остановлюсь на них, лишь когда они
примут характер событий. Здесь следует еще только заметить, что Национальное
собрание поступало неполитично, исчезая на довольно долгое время со сцены и
оставляя во главе республики, у всех на виду, только одну, хотя бы и жалкую
фигуру Луи Бонапарта, тогда как партия порядка скандализировала публику
распадением на свои роялистские составные части с их враждебными друг другу
реставраторскими вожделениями. Каждый раз, когда во время этих каникул
смолкал оглушающий шум парламента и его тело растворялось в нации,
становилось очевидным, что этой республике недоставало лишь одного, чтобы
предстать в своем настоящем виде, - сделать парламентские каникулы
непрерывными и заменить свой девиз: Liberte, egalite, fraternite,
недвусмысленными словами: Infanterie, Cavalcrie, Artillerie!
Часть IV
В середине октября 1849 г. Национальное собрание возобновило свои заседания.
1 ноября Бонапарт поразил Собрание посланием об отставке министерства Барро
- Фаллу и об образовании нового министерства. Лакея не прогоняют со службы
более бесцеремонно, чем Бонапарт прогнал своих министров. Пинки,
предназначенные Национальному собранию, достались пока Барро и компании.
Министерство Барро было составлено, как мы видели, из легитимистов и
орлеанистов. Это было министерство партии порядка. Бонапарту нужно было
такое министерство, чтобы распустить республиканское Учредительное собрание,
осуществить экспедицию против Рима и сломить силу демократической партии.
Тогда он, казалось, стушевался за спиной этого министерства, уступил
правительственную власть партии порядка и надел скромную маску, какую в
Париже носили ответственные издатели газет времен Луи-Филиппа, типичную
маску homme de paille. Теперь он сбросил личину, которая из легкой вуали,
дававшей ему возможность скрывать свои черты, превратилась в железную
маску, мешавшую ему показать свое собственное лицо. Он призвал к власти
министерство Барро, чтобы от имени партии порядка разогнать республиканское
Национальное собрание; он дал отставку этому министерству, чтобы объявить
свое собственное имя независимым от Национального собрания этой партии
порядка.
В благовидных предлогах к этой отставке недостатка не было. Министерство
Барро пренебрегало даже правилами приличия, которые подобало соблюдать по
отношению к президенту республики, как к власти, существующей наряду с
Национальным собранием. Во время парламентских каникул Бонапарт
опубликовал письмо к Эдгару Нею, в котором он, казалось бы, отрицательно
отзывался о либеральном выступлении папы, подобно тому как, наперекор
Учредительному собранию, он опубликовал письмо, восхвалявшее Уди но за
нападение на Римскую республику. И когда Национальное собрание утвердило
ассигнования на римскую экспедицию, Виктор Гюго из показного либерализма
поднял вопрос об этим письме. Партия порядка похоронила под презрительнонедоверчивыми
восклицаниями самую мысль о том, будто сумасбродства
Бонапарта могут иметь какое-либо политическое значение. И никто из министров
не поднял перчатки, брошенной Бонапарту. В другой раз Барро со свойственным
ему пустым пафосом позволил себе с трибуны говорить с негодованием об
"отвратительных кознях", имевших место, по его словам, среди ближайшего
окружения президента. Наконец, министерство, выхлопотавшее у Национального
собрания вдовью пенсию для герцогини Орлеанской, наотрез отказывалось
вносить какие-либо предложения об увеличении содержания президента. А в лице
Бонапарта претендент на императорскую корону так тесно сросся с
разорившимся авантюристом, что великая идея о его призвании восстановить
империю всегда дополнялась у него другой великой идеей - о призвании
французского народа платить его долги.
Министерство Барро - Фаллу было первым и последним парламентским
министерством, созданным Бонапартом. Его отставка является поэтому
решающим поворотным пунктом. Вместе с ним партия порядка безвозвратно
потеряла необходимый оплот для сохранения парламентарного режима -
руководство исполнительной властью. А в такой стране, как Франция, где
исполнительная власть имеет в своем распоряжении более чем полумиллионную
армию чиновников, т. е. постоянно держит в самой безусловной зависимости от
себя огромную массу интересов и лиц, где государство опутывает, контролирует,
направляет, держит под своим надзором и опекает гражданское общество,
начиная с самых крупных и кончая самыми ничтожными проявлениями его жизни,
начиная с его самых общих форм существования и кончая частными
существованиями отдельных индивидов, где этот паразитический организм
вследствие необычайной централизации стал вездесущим, всеведущим и
приобрел повышенную эластичность и подвижность, которые находят себе
параллель лишь в беспомощной несамостоятельности, рыхлости и
бесформенности действительного общественного организма, - в такой стране
само собой ясно, что Национальное собрание вместе с правом раздачи
министерских портфелей теряет всякое действительное влияние, если оно в то же
время не упрощает государственного управления, не уменьшает, насколько это
возможно, армии чиновников, не дает, наконец, гражданскому обществу и
общественному мнению создать свои собственные, не зависимые от
правительственной власти, органы. Но материальный интерес французской
буржуазии теснейшим образом сплетается с сохранением этой обширной и широко
разветвленной государственной машины. Сюда сбывает она свое излишнее
население и пополняет в форме казенного жалованья то, чего она не смогла
заполучить в форме прибыли, процентов, ренты и гонораров. С другой стороны,
политический интерес буржуазии заставлял ее с каждым днем все более
усиливать репрессии, т. е. ежедневно увеличивать средства и личный состав
государственной власти, и в то же время вести непрерывную войну против
общественного мнения и из недоверия калечить и парализовать самостоятельные
органы общественного движения, если ей не удавалось их целиком ампутировать.

Таким образом, классовое положение французской буржуазии заставляло ее, с
одной стороны, уничтожать условия существования всякой, а следовательно, и
своей собственной парламентской власти, а с другой стороны, делать
неодолимой враждебную ей исполнительную власть.
Новое министерство называлось министерством д'Опуля. Это вовсе не значит,
что генерал д'0пуль получил пост премьера. С отставкой Барро Бонапарт даже
отменил этот пост, фактически обрекавший президента республики на узаконенно
ничтожную роль конституционного короля, но конституционного короля без трона и
короны, без скипетра и меча, без привилегии неприкосновенности, без
наследственного обладания высшим государственным саном и - что всего хуже -
без цивильного листа. Министерство д'Опуля имело в своем составе только
одного человека с парламентским именем, ростовщика Фульда, одного из самых
опороченных членов финансовой аристократии. Ему достался портфель министра
финансов. Достаточно заглянуть в курсовые бюллетени парижской биржи, чтобы
убедиться, что с 1 ноября 1849 г. французские ценные бумаги поднимаются и
падают вместе с повышением и падением акций Бонапарта. Найдя, таким
образом, себе союзника на бирже, Бонапарт одновременно забрал в свои руки и
полицию, назначив Карлье префектом парижской полиции.
Однако последствия смены министерства могли обнаружиться лишь в ходе
дальнейшего развития. Пока что Бонапарт сделал только один шаг вперед, чтобы
тем очевиднее быть отброшенным вспять. За его грубым посланием последовало
крайне холопское изъявление покорности Национальному собранию. Каждый раз,
когда министры осмеливались сделать робкую попытку придать его личным
причудам форму законопроектов, они, казалось, нехотя, единственно в силу
своего положения, исполняли комические поручения, в безуспешности которых
они заранее были уверены. Каждый раз, когда Бонапарт за спиной министров
выбалтывал свои намерения и играл своими "наполеоновскими идеями", его
собственные министры отрекались от него с трибуны Национального собрания.
Казалось, что его узурпаторские вожделения высказывались только для того,
чтобы не смолкал злорадный смех его противников. Он разыгрывал непризнанного
гения, которого весь мир выставляет простофилей. Никогда еще не был он
объектом более глубокого презрения со стороны всех классов, чем в этот период.
Никогда еще буржуазия не господствовала более безусловно; никогда еще она не
выставляла напоказ знаки своего господства с большим чванством.
В мою задачу не входит писать здесь историю ее законодательной деятельности,
исчерпывающейся в этот период двумя законами: законом, восстанавливающим
налог на вино, и законом об образовании, отменяющим неверие. Затрудняя
французам потребление вина, буржуазия зато щедрее угощала их водицей
праведной жизни. Объявляя налогом на вино неприкосновенной старую,
ненавистную налоговую систему, буржуазия стремилась законом об образовании
сохранить в массах старое состояние умов, которое позволяло им терпеть эту
налоговую систему. Удивляются, что орлеанисты, либеральные буржуа - эти
старые апостолы вольтерьянства и эклектической философии, - вверяют
духовное руководство французами своим закоренелым врагам - иезуитам. Но
ведь и орлеанисты и легитимисты при всех их расхождениях в вопросе о
претенденте на корону понимали, что их совместное господство требовало
соединения орудий гнета двух эпох, что надо было дополнить и усилить средства
порабощения Июльской монархии средствами порабощения Реставрации.
Крестьяне, обманутые во всех своих надеждах, более чем когда-либо
страдающие от низких хлебных цен, с одной стороны, и растущей тяжести налогов
и ипотечного долга - с другой, зашевелились в департаментах. Им ответили
травлей школьных учителей, подчинив их духовенству, травлей мэров, подчинив
их префектам, наконец, системой шпионажа, которой были подчинены все. В
Париже и в больших городах сама реакция носит отпечаток своей эпохи и скорее
раздражает, нежели подавляет. В деревне она становится пошлой, низкой,
мелочной, утомительной, назойливой, одним словом - жандармом. Понятно,
насколько трехлетний режим жандарма, освященный режимом попа, должен был
деморализовать незрелые массы.
Несмотря на всю страстность и декламацию, которые партия порядка пускала в
ход с трибуны Национального собрания против меньшинства, ее речь оставалась
односложной, как речь христианина, чье слово должно быть: да-да, нет-нет!
Односложной и на трибуне и в прессе; плоской, как загадка, решение которой
известно наперед. Шло ли дело о праве подавать петиции или о налоге на вино, о
свободе печати или о свободе торговли, о клубах или муниципальном устройстве,
об обеспечении свободы личности или об определении государственного
бюджета, - один и тот же пароль раздавался неизменно, тема всегда оставалась
та же самая, приговор был всегда готов и неизменно гласил: "Социализм!"
Социализмом объявлялся даже буржуазный либерализм, социализмом -
буржуазное просвещение, социализмом - буржуазная финансовая реформа.

Социализм - строить железную дорогу там, где есть уже канал, социализм -
обороняться палкой от нападающего со шпагой.
Это но было только голой фразой, модой, приемом в партийной борьбе.
Буржуазия правильно поняла, что все виды оружия, выкованные ею против
феодализма, обращались своим острием против нее самой, что все созданные
ею средства просвещения восставали против ее собственной цивилизации, что
все сотворенные ею боги отреклись от нее. Она поняла, что все так называемые
гражданские свободы и органы прогресса посягали на ев классовое господство и
угрожали ему как со стороны его социальной основы, так и со стороны его
политической верхушки, следовательно, стали "социалистическими". В этой угрозе
и в этом посягательстве она справедливо видела тайну социализма, оценивая его
смысл и тенденцию вернее, чем оценивает сам себя так называемый социализм,
который из-за этого не может понять, почему буржуазия упорно отворачивается
от него, - все равно, предается ли он сентиментальному оплакиванию страданий
человечества, или христианской проповеди о тысячелетнем царстве и всеобщей
братской любви, или гуманистической болтовне о духе, образовании, свободе, или
же доктринерскому измышлению системы примирения и благополучия всех
классов. Не поняла буржуазия одного - что, последовательно рассуждая, ее
собственный парламентарный режим, ее политическое господство вообще должно
теперь также подвергнуться всеобщему осуждению как нечто социалистическое.
Пока господство буржуазии не организовалось вполне, не нашло своего чистого
политического выражения, антагонизм между другими классами и буржуазией
также нс мог выступить в чистом виде, а там, где он выступал, не мог принять
того опасного оборота, при котором всякая борьба против государственной
власти превращается в борьбу против капитала. Если буржуазия видела в
каждом проявлении общественной жизни опасность для "спокойствия", - как же
она могла желать сохранить во главе общества режим беспокойства, свой
собственный режим, парламентарный режим, живущий - по выражению одного из
ее ораторов - в борьбе и посредством борьбы? Как может парламентарный
режим, живущий прениями, запретить прения? Всякий интерес, всякое
общественное мероприятие превращается здесь в общую идею и трактуется как
идея, - как же может при таких условиях какой-либо интерес, какое-либо
мероприятие ставиться выше мышления и навязываться как символ веры?
Ораторская борьба на трибуне вызывает борьбу газетных писак, дискуссионный
клуб парламента необходимо дополняется дискуссионными клубами в салонах и
трактирах; депутаты, постоянно апеллирующие к народному мнению, дают тем
самым право народному мнению высказывать свое действительное мнение в
петициях. Парламентарный режим предоставляет все решению большинства, -
как же не захотеть огромному большинству вне парламента также выносить
решения? Если вы на вершине государства играете на скрипке, то можете ли вы
удивляться, что стоящие внизу пляшут?
Итак, осуждая как "социализм" то, что она раньше превозносила как
"либерализм", буржуазия признает, что ее собственные интересы предписывают
ей спастись от опасности собственного правления; что для восстановления
спокойствия в стране надо прежде всего успокоить ее буржуазный парламент; что
для сохранения в целости ее социальной власти должна быть сломлена ее
политическая власть; что отдельные буржуа могут продолжать эксплуатировать
другие классы и невозмутимо наслаждаться благами собственности, семьи,
религии и порядка лишь при условии, что буржуазия как класс, наряду с другими
классами, будет осуждена на одинаковое с ними политическое ничтожество, что
для спасения ее кошелька с нее должна быть сорвана корона, а защищающий ее
меч должен вместе с тем, как дамоклов меч, повиснуть над ее собственной
головой.
В области общих интересов буржуазии Национальное собрание оказалось
настолько бездеятельным, что, например, прения о постройке железной дороги
между Парижем и Авиньоном, начатые зимой 1850 г., не были доведены до конца
еще 2 декабря 1851 года. Там, где Собрание не угнетало, не действовало
реакционно, оно страдало неизлечимым бесплодием.
В то время как министерство Бонапарта отчасти являлось инициатором законов в
духе партии порядка, отчасти еще усиливало жестокость применения этих законов
на практике, - Бонапарт со своей стороны пытался приобрести популярность
посредством детски-нелепых проектов, подчеркивая свою враждебность к
Национальному собранию и намекая на какой-то таинственный клад и па то, что
лишь обстоятельства пока мешают раскрыть спрятанные в нем сокровища для
французского народа. Сюда относится предложение повысить жалованье унтерофицерам
на четыре су в день и проект "ссудного банка чести" для рабочих.
Денежные подачки и денежные ссуды - такова была перспектива, которой он
рассчитывал соблазнить массы. Дарить и давать взаймы - в этом все финансовое
искусство люмпен-пролетариата, знатного и незнатного. Только эти пружины
Бонапарт и умел пускать в ход. Никогда еще ни один претендент не спекулировал
так пошло на пошлости толпы.

Национальное собрание не раз приходило в бешенство от этих несомненных
попыток Бонапарта приобрести популярность за его счет, при все усиливающейся
опасности, что этот авантюрист, подхлестываемый долгами и отнюдь не
стяжавший себе репутации, которую стоило бы беречь, отважится на какуюнибудь
отчаянную проделку. Разногласия между партией порядка и президентом
уже приняли было угрожающий характер, когда неожиданное событие заставило
его снова покаянно броситься в ее объятия. Мы говорим о дополнительных
выборах 10 марта 1850 года. Эти выборы состоялись для замены депутатов,
которые после 13 июня попали в тюрьму или в изгнание. Париж выбрал только
кандидатов социально-демократической партии. Более того: он дал наибольшее
число голосов участнику июньского восстания 1848 года Дефлотту. Так
соединившаяся с пролетариатом парижская мелкая буржуазия отомстила за свое
поражение 13 июня 1849 года. Мелкая буржуазия, казалось, исчезла в минуту
опасности с арены борьбы лишь для того, чтобы при благоприятных
обстоятельствах снова появиться на ней с большими боевыми силами и с более
смелым боевым лозунгом. Одно обстоятельство, казалось, еще более усиливало
опасный характер этой избирательной победы: армия в Париже голосовала за
июньского повстанца против министра Бонапарта Лаита, а в департаментах -
большей частью за монтаньяров, которые и здесь, хотя и не с таким
решительным перевесом, как в Париже, одержали верх над противниками.
Бонапарт внезапно увидел себя опять лицом к лицу с революцией. Как 29 января
1849 г., как 13 июня 1849 г., так и 10 марта 1850 г. он спрятался за спину партии
порядка. Он смирился, малодушно просил прощения, выражал готовность
составить любое министерство по приказанию парламентского большинства,
более того: умолял орлеанистских и легитимистских главарей - Тьеров, Берье,
Брольи, Моле - словом, так называемых бургграфов, стать самолично у
государственного кормила. Партия порядка не сумела воспользоваться этой
неповторимой минутой. Вместо того чтобы смело завладеть предложенной
властью, она даже не заставила Бонапарта вернуть удаленное им 1 ноября
министерство; она довольствовалась тем, что унизила его своим прощением и
ввела в министерство д'0пуля г-на Бароша. Этот Барош в качестве прокурора в
свое время неистовствовал перед Верховным судом в Бурже против
революционеров 15 мая, позже - против демократов 13 июня, в обоих случаях
обвиняя их в покушении на Национальное собрание. Впоследствии ни один из
министров Бонапарта не сделал больше Бароша для того, чтобы унизить
Национальное собрание, а после 2 декабря 1851 г. мы встречаем его вновь в
высокопоставленной и высокооплачиваемой должности вице-президента сената.
Он наплевал революционерам в суп, чтобы Бонапарт съел его.
Социально-демократическая партия со своей стороны, казалось, искала лишь
случая, чтобы снова поставить на карту свою победу и ослабить ее значение.
Видаль, один из новоизбранных парижских депутатов, был одновременно выбран
и в Страсбурге. Его убедили отказаться от парижского мандата в пользу
страсбургского. Итак, вместо того чтобы придать своей победе на выборах
окончательный характер и тем самым вызвать партию порядка на немедленную
борьбу в парламенте, вместо того чтобы вынудить противника к борьбе в минуту
народного энтузиазма и благоприятного настроения армии, - демократическая
партия утомляла Париж в течение марта и апреля новой избирательной агитацией;
она дала возбужденным народным страстям истощиться в этой новой временной
избирательной игре, приглушила революционную энергию конституционными
успехами, растратила ее на мелкие интриги, пустую декламацию и видимость
движения, дала буржуазии время прийти в себя и принять свои меры, ослабила,
наконец, значение мартовских выборов сентиментальным комментарием
дополнительных апрельских выборов - избранием Эжена Сю. Одним словом, она
проделала над 10 марта первоапрельскую шутку.
Парламентское большинство поняло слабость своего противника. Семнадцать
бургграфов партии порядка - ибо Бонапарт предоставил ей руководство и
ответственность за атаку - выработали новый избирательный закон, докладывать
о котором было поручено г-ну Фоте, выпросившему себе эту честь. 8 мая Фошо
внес закон, который отменял всеобщее избирательное право и требовал от
избирателей трехлетнего проживания в той местности, где они избирали, причем
установление срока проживания рабочих в этой местности было поставлено в
зависимость от свидетельства их работодателей.
Демократы, которые так революционно волновались и кипели во время
конституционной избирательной борьбы, теперь, когда следовало с оружием в
руках доказать серьезное значение своей избирательной победы, столь же
конституционно проповедовали порядок, величественное спокойствие (calme
majestueux), законный образ действий, т. е. слепое подчинение воле
контрреволюции, именовавшей себя законом. Во время прений Гора стыдила
партию порядка, противопоставляя ее революционной страстности бесстрастие
честного обывателя, остающегося на законной почве, и поражая ее насмерть
страшным упреком в революционном образе действий. Даже новоизбранные
депутаты старались показать приличным и рассудительным поведением,
насколько несправедливо было поносить их как анархистов и толковать их
избрание как победу революции. 31 мая прошел новый избирательный закон.

Гора удовольствовалась тем, что сунула исподтишка протест президенту. За
избирательным законом последовал новый закон о печати, окончательно
уничтоживший революционную прессу. Последняя заслужила свою участь. После
этого потопа самыми крайними форпостами революции остались два буржуазных
органа: "National" и "Presse".
Мы видели, что демократические вожди в марте и в апреле сделали все, чтобы
вовлечь парижский народ в мнимую борьбу, подобно тому как они после 8 мая
делали все, чтобы удержать его от действительной борьбы. К тому же не надо
забывать, что 1850 год был временем редкого промышленного и торгового
процветания, так что парижский пролетариат имел работы вдоволь. Но
избирательный закон 31 мая 1850 г. отстранил пролетариат от всякого участия в
политической власти, отрезал ему даже доступ к полю битвы. Этот закон вернул
рабочих к положению париев, которое они занимали до февральской революции.
Предоставляя, в момент таких событий, руководить собой демократическим
вождям, забывая о революционных интересах своего класса из-за минутного
благополучия, они отказались от чести быть завоевательной силой, покорились
своей судьбе, показали, что июньское поражение 1848 г. сделало их на долгие
годы небоеспособными, что исторический процесс в ближайшее время опять
должен совершаться помимо них. Что же касается мелкобуржуазной демократии,
кричавшей 13 июня: "Пусть только осмелятся коснуться всеобщего
избирательного права, пусть только!", то теперь она утешалась тем, что удар,
нанесенный ей контрреволюционерами, - вовсе не удар, а закон 31 мая - вовсе не
закон. Во второе воскресенье мая 1852 г. каждый француз явится на место
выборов с избирательным бюллетенем в одной руке и с мечом в другой. Этим
пророчеством она сама себя утешала. Наконец, армия была наказана
начальством за мартовские и апрельские выборы 1850 г. так же, как за выборы
28 мая 1849 года. Но на этот раз она решительно сказала себе: "В третий раз
революция нас не проведет!".
Закон 31 мая 1850 г. был coup d'etat буржуазии. Все ее прежние победы над
революцией носили лишь временный характер. Они делались сомнительными, как
только существующее в данный момент Национальное собрание уходило со
сцены. Они зависели от случайностей новых общих выборов, а история выборов
со времени 1848 г. неопровержимо доказала, что моральная власть буржуазии
над народными массами ослабевала по мере того, как крепла ее фактическая
власть. Всеобщее избирательное право 10 марта прямо высказалось против
господства буржуазии, - буржуазия ответила на это отменой всеобщего
избирательного права. Закон 31 мая был, следовательно, одним из необходимых
проявлений классовой борьбы. С другой стороны, конституция требовала, для
того чтобы выборы президента республики были признаны действительными,
минимума в два миллиона голосов. В случае если бы никто из кандидатов в
президенты не получил этого минимума голосов, Национальному собранию
предоставлялось право выбрать президентом одного из пяти кандидатов,
получивших наибольшее число голосов. В то время, когда Учредительное
собрание составляло этот закон, в избирательных списках числилось 10
миллионов избирателей. Следовательно, по смыслу закона, для признания
президентских выборов действительными достаточно было пятой части всех
пользующихся избирательным правом. Закон 31 мая вычеркнул из избирательных
списков по меньшей мере 3 миллиона голосов, сократил число избирателей до 7
миллионов, но тем не менее оставил в силе законный минимум в 2 миллиона для
президентских выборов. Таким образом законный минимум с одной пятой
повысился почти до одной трети всех избирательных голосов. Другими словами,
этот закон сделал все, чтобы передать контрабандой президентские выборы из
рук народа в руки Национального собрания. Итак, партия порядка, казалось,
вдвойне укрепила свою власть избирательным законом 31 мая, передав выборы
депутатов Национального собрания и выборы президента республики в руки
консервативной части общества.
Часть V
Борьба между Национальным собранием и Бонапартом вспыхнула снова, как
только миновал революционный кризис и было отменено всеобщее избирательное
право.
Конституция назначила Бонапарту содержание в 600 000 франков. Не прошло и
полугода со времени его вступления на пост президента, как ему удалось
увеличить эту сумму вдвое. Одилон Барро добился от Учредительного собрания
ежегодной прибавки в 600 000 франков на так называемые расходы по
представительству. После 13 июня Бонапарт выступил с подобными же
претензиями, на которые, однако, Барро на этот раз не откликнулся. Теперь,
после 31 мая, Бонапарт немедленно воспользовался благоприятным моментом и
через своих министров потребовал у Национального собрания цивильный лист в 3
миллиона франков в год. Долгая бродяжническая жизнь авантюриста наделила
его крайне тонким чутьем к критическим моментам, когда можно было вымогать
деньги у буржуа. Он занимался форменным шантажом. Национальное собрание, с
его помощью и с его ведома, осквернило суверенитет народа. Он угрожал
предать это преступление суду народа, если Собрание не раскошелится и не
купит его молчание за 3 миллиона франков в год. Собрание отняло у 3 миллионов
французов право голоса, - он требовал за каждого политически обесцененного
француза полноценный франк, итого 3 миллиона франков. Он, избранник 6
миллионов, требовал возмещения за голоса, отнятые у него задним числом.

Комиссия Национального собрания отказала нахалу. Бонапартистская пресса
стала угрожать. Могло ли Национальное собрание порвать с президентом
республики в такую минуту, когда оно принципиально и окончательно порвало с
массой нации? Оно, правда, отвергло ежегодный цивильный лист, но зато
вотировало единовременную дополнительную сумму в 2 160 000 франков.
Согласившись дать деньги, но вместе с тем показывая своим раздражением, что
оно уступает против воли. Собрание обнаружило этим двойную слабость. Зачем
Бонапарту нужны были эти деньги, мы увидим дальше. После этого
последовавшего непосредственно за отменой всеобщего избирательного права
досадного эпилога, в котором Бонапарт сменил по отношению к узурпаторскому
парламенту свой смиренный тон времен мартовского и апрельского кризиса на
вызывающе-нахальный тон, - Национальное собрание прервало свои заседания
на три месяца, с II августа до II ноября. Оно оставило вместо себя постоянную
комиссию из 28 членов, среди которых не было ни одного бонапартиста, зато
было несколько умеренных республиканцев. Постоянная комиссия 1849 г.
состояла исключительно из представителей партии порядка и бонапартистов. Но
тогда партия порядка объявила себя постоянной противницей революции, -
теперь парламентарная республика объявила себя постоянной противницей
президента. После проведения закона 31 мая партия порядка должна была
считаться лишь с этим соперником.
Когда Национальное собрание в ноябре 1850 г. снова собралось, положение было
такое, что, казалось, вместо прежних мелких стычек между парламентом и
президентом неизбежно должно было начаться крупное сражение, беспощадная
борьба двух властей не на жизнь, а на смерть.
Как в 1849 г., так и на этот раз во время парламентских каникул партия порядка
распалась на отдельные фракции, каждая из которых занималась собственными
реставраторскими интригами, получившими новую пищу благодаря смерти ЛуиФилиппа.
Король легитимистов, Генрих V, назначил даже составленное по всей
форме министерство, которое пребывало в Париже и в состав которого входили
некоторые члены постоянной комиссии. Бонапарт был, следовательно, вправе, со
своей стороны, совершать турне по французским департаментам и, смотря по
настроению осчастливленного его посещением города, более или менее
откровенно выбалтывать свои собственные реставраторские планы и вербовать
голоса в свою пользу. Во время этих поездок, прославляемых, разумеется, как
триумфальные шествия большим официальным вестником - газетой "Moniteur" и
маленькими частными вестниками Бонапарта, его всюду сопровождали члены
Общества 10 декабря. Это общество возникло в 1849 году. Под видом создания
благотворительного общества парижский люмпен-пролетариат был организован в
тайные секции, каждой из которых руководили агенты Бонапарта, а во главе всего
в целом стоял бонапартистский генерал. Рядом с промотавшимися кутилами
сомнительного происхождения и с подозрительными средствами существования,
рядом с авантюристами из развращенных подонков буржуазии в этом обществе
встречались бродяги, отставные солдаты, выпущенные на свободу уголовные
преступники, беглые каторжники, мошенники, фигляры, лаццарони, карманные
воры, фокусники, игроки, сводники, содержатели публичных домов, носильщики,
писаки, шарманщики, тряпичники, точильщики, лудильщики, нищие - словом, вся
неопределенная, разношерстная масса, которую обстоятельства бросают из
стороны в сторону и которую французы называют la boheme. Из этих родственных
ему элементов Бона-парт образовал ядро Общества 10 декабря,
"благотворительного общества", поскольку все его члены, подобно Бонапарту,
чувствовали потребность ублаготворить себя за счет трудящейся массы нации.
Бонапарт, становящийся во главе люмпен-пролетариата, находящий только в нем
массовое отражение своих личных интересов, видящий в этом отребье, в этих
отбросах, в этой накипи всех классов единственный класс, на который он
безусловно может опереться, - таков подлинный Бонапарт, Бонапарт sans
phrases. Старый, прожженный кутила, он смотрит на историческую жизнь народов
и на все разыгрываемые ею драмы, как на комедию в самом пошлом смысле
слова, как на маскарад, где пышные костюмы, слова и позы служат лишь маской
для самой мелкой пакости. Так, в походе на Страсбург прирученный швейцарский
коршун играл роль наполеоновского орла. Во время своей высадки в Булони он
на нескольких лондонских лакеев напялил французские мундиры; они
представляли армию. В своем Обществе 10 декабря он собирает 10 000
бездельников, которые должны представлять народ, подобно тому как ткач
Основа собирался представлять льва. В такой момент, когда буржуазия сама
играла чистейшую комедию, правда, с самым серьезным видом, не нарушая ни
одного из педантических правил французского драматического этикета, когда она
сама была наполовину одурачена, наполовину убеждена в торжественности
своего собственного лицедейства, - в такой момент авантюрист, смотревший на
комедию просто как на комедию, должен был победить. Лишь после того, как он
справился со своим напыщенным противником и, в свою очередь, принял всерьез
свою императорскую роль, воображая себя под наполеоновской маской
действительным Наполеоном, - лишь тогда он становится жертвой своего
собственного мировоззрения, превращается в серьезного шута, теперь уже не
всемирную историю считающего комедией, а свою комедию - всемирной
историей. Чем для социалистических рабочих были национальные мастерские, а
для буржуазных республиканцев мобильная гвардия, тем было для Бонапарта
Общество 10 декабря, эта характерная для него партийная боевая сила. Во
время его поездок члены этого общества, размещенные группами по
железнодорожным станциям, должны были служить ему импровизированной
публикой, изображать народный энтузиазм, реветь: "Vive l'Empereur!", оскорблять
и избивать республиканцев - разумеется, под покровительством полиции. При его
возвращениях в Париж они должны были образовать авангард, они должны были
предупреждать или разгонять враждебные демонстрации. Общество 10 декабря
принадлежало ему, было его творением, его доподлинно собственной идеей. Во
всем остальном то, что он приписывает себе, досталось ему в силу
обстоятельств, то, что он делает, делают за него обстоятельства или же он
довольствуется тем, что копирует деяния других; но открыто сыпать перед
буржуа официальными фразами о порядке, религии, семье, собственности, а
втайне опираться на общество Шуфтерле и Шпи-гельбсргов, на общество
беспорядка, проституции и воровства - тут Бонапарт оригинален, и история
Общества 10 декабря - его собственная история. Произошел даже такой
исключительный случай: под палки членов Общества 10 декабря попало
несколько депутатов из партии порядка. Более того: полицейский комиссар Йон,
которому была поручена охрана безопасности Национального собрания, доложил
постоянной комиссии на основании показаний некоего Але, что одна из секций
Общества 10 декабря постановила убить генерала Шангарнье и председателя
Национального собрания Дюпена и уже назначила для исполнения этого
определенных лиц. Можно себе представить, как перепугался г-н Дюпен.

Парламентское обследование Общества 10 декабря, т. е. разоблачение
бонапартовского тайного мира, казалось неминуемым. И вот перед самым
открытием Национального собрания Бонапарт предусмотрительно распустил свое
общество, но, разумеется, только на бумаге, так как еще в конце 1851 г. префект
полиции Карлье тщетно старался в обстоятельной докладной записке побудить
его действительно разогнать Общество 10 декабря.
Обществу 10 декабря предстояло до тех пор оставаться частной армией
Бонапарта, пока ему не удастся превратить государственную армию в Общество
10 декабря. Первую попытку в этом направлении Бонапарт сделал вскоре после
закрытия заседаний Национального собрания, и притом на вырванные у него же
деньги. Как фаталист он верит, что существуют некие высшие силы, которым
человек, а особенно солдат, противостоять не может. К этим силам он прежде
всего относит сигары и шампанское, холодную дичь и колбасу с чесноком.
Поэтому он начал с того, что угостил офицеров и унтер-офицеров сигарами и
шампанским, холодной дичью и колбасой с чесноком в залах Клисойского дворца.
3 октября он повторил этот маневр с войсками на смотру в Сен-Море, а 10
октября - тот же маневр в еще большем масштабе на генеральном смотру в
Сатори. Дядя вспоминал о военных походах Александра в Азии, племянник - о
завоевательных походах Вакха в той же стране. Александр был, правда, полубог,
но ведь Вакх был настоящий бог, и притом бог-покровитель Общества 10
декабря.
После смотра 3 октября постоянная комиссия призвала к ответу военного
министра д'Опуля. Он обещал, что подобные нарушения дисциплины больше не
повторятся. Известно, как Бонапарт 10 октября сдержал слово, данное д'Опулем.
На обоих смотрах командовал Шангарнье в качестве верховного командующего
войсками Парижа. Этот Шангарнье, в одно и то же время член постоянной
комиссии, командующий национальной гвардией, "спаситель" 29 января и 13 июня,
"оплот общества", кандидат партии порядка в президенты, предполагаемый Монк
двух монархий, до этого времени никогда не признавал себя подчиненным
военному министру, всегда открыто издевался над республиканской конституцией,
преследовал Бонапарта двусмысленно-высокомерным покровительством. Теперь
же он пылко стал на защиту дисциплины против военного министра и конституции
против Бонапарта. В то время как 10 октября часть кавалерии кричала: "Vive
Napoleon! Vivent les saucissons!", Шангарнье сумел так распорядиться, что по
крайней мере пехота, дефилировавшая под командой его друга Неймейера,
хранила гробовое молчание. В наказание военный министр, по наущению
Бонапарта, лишил генерала Неймейера его парижского поста под предлогом
назначения его командующим 14-й и 15-й армейскими дивизиями. Неймейер
отказался от перемены поста и должен был в силу этого выйти в отставку.
Шангарнье, со своей стороны, 2 ноября издал приказ, воспрещавший войскам
всякие политические возгласы и демонстрации в строю. Елисейские газеты напали
на Шангарнье, газеты партии порядка - на Бона-парта, постоянная комиссия
назначала одно за другим закрытые заседания, на которых снова и снова
вносилось предложение объявить отечество в опасности; армия, казалось,
разделилась на два враждебных лагеря с двумя враждебными генеральными
штабами, из которых один заседал в Елисейском дворце - резиденции Бонапарта,
а другой в Тюильри - резиденции Шангарнье. Открытие Национального собрания
должно было, по-видимому, подать сигнал к боевым действиям. Французская
публика судила об этих столкновениях между Бонапартом и Шангарнье так же, как
тот английский журналист, который охарактеризовал положение следующим
образом:
"Политические горничные Франции выметают раскаленную лаву революции
старыми вениками и при этом ведут между собой перебранку".
Тем временем Бонапарт поспешил дать отставку военному министру д'Опулю,
отправить его немедленно в Алжир и назначить вместо него военным министром
генерала Шрамма. 12 ноября он обратился к Национальному собранию с
посланием, по-американски пространным, загроможденным мелочами,
пропитанным запахом порядка, жаждущим примирения, дышащим покорностью
конституции, трактующим решительно обо всем, только не о questions brulantes
текущего момента. Как бы мимоходом бросил он замечание, что, согласно
точному смыслу конституции, распоряжение армией принадлежит исключительно
президенту. Послание кончалось следующими высокоторжественными словами:
"Франция требует прежде всего спокойствия... Я один связан присягой, я буду
держаться в тесных границах, предписанных мне ею... Что касается меня, я,
избранный народом и обязанный моей властью ему одному, всегда буду
подчиняться его законно выраженной воле. Если вы в этой сессии примете
решение о пересмотре конституции, - то тогда Учредительное собрание
урегулирует положение исполнительной власти. Если же нет, - народ в 1852 г.
торжественно провозгласит свое решение. Но каковы бы ни были решения,
таящиеся в будущем, придемте к соглашению, дабы страсть, неожиданность или
насилие никогда не являлись вершителями судеб великой нации... Мое внимание
прежде всего обращено не на то, кто будет управлять Францией в 1852 г., а на
то, чтобы употребить имеющееся в моем распоряжении время так, чтобы
переходный период прошел без волнений и смятении. Я искренне раскрыл перед
вами свое сердце. Вы ответите на мою откровенность вашим доверием, на мои
благие стремления - вашим содействием, а бог позаботится об остальном".

Добропорядочный, лицемерно-умеренный, добродетельно-банальный язык
буржуазии обнаруживает свой глубочайший смысл в устах самодержца Общества
10 декабря и героя пикников в Сон-Море и Сатори.
Бургграфы партии порядка ни минуты не заблуждались насчет того, какого
доверия заслуживают эти сердечные излияния. Присяги им давно уже приелись,
они насчитывали в своей среде ветеранов, виртуозов политического
клятвопреступления, а слова, касавшиеся армии, не ускользнули от их внимания.
Они с негодованием заметили, что послание, пространно перечислявшее недавно
изданные законы, обходило нарочитым молчанием самый важный из них -
избирательный закон; более того: в случае отказа от пересмотра конституции оно
предоставляло выборы президента в 1852 г. народу. Избирательный закон был
свинцовым грузом на ногах партии порядка, мешавшим ей двигаться, а тем более
штурмовать! К тому же Бонапарт официальным роспуском Общества 10 декабря
и увольнением военного министра д'0пуля собственными руками принес в жертву
на алтарь отечества козлов отпущения. Он устранил самый острый пункт
ожидаемого столкновения. Наконец, сама партия порядка трусливо старалась
обойти, смягчить, замять всякий решительный конфликт с исполнительной
властью. Из боязни потерять завоеванное в борьбе с революцией она дала
сопернику присвоить себе плоды ее завоеваний. "Франция требует прежде всего
спокойствия". Так кричала революции партия порядка начиная с февраля, так же
кричал партии порядка теперь Бонапарт в своем послании. "Франция требует
прежде всего спокойствия". Бонапарт предпринял действия, направленные к
узурпации, но партия порядка оказывалась виновницей "беспокойства", когда она
поднимала шум из-за этих поступков и истолковывала их ипохондрически.
Саторийские колбасы были немы, как рыбы, если только о них никто не говорил.
"Франция требует прежде всего спокойствия". Поэтому Бонапарт требовал, чтобы
ему дали спокойно обделывать свои дела, а парламентская партия была
парализована двойным страхом - страхом снова вызвать революционное
беспокойство и страхом оказаться виновницей беспокойства в глазах своего
собственного класса, и глазах буржуазии. Так как Франция требовала, прежде
всего, спокойствия, то партия порядка не посмела ответить "войной" на "мир"
бонапартовского послания. Публика, рассчитывавшая на крупные скандалы при
открытии Национального собрания, была обманута в своих ожиданиях.
Требование оппозиционных депутатов, чтобы постоянная комиссия представила
свои протоколы относительно октябрьских событий, было отвергнуто
большинством. Собрание принципиально избегало всяких дебатов, которые могли
вызвать возбуждение. Деятельность Национального собрания в ноябре и декабре
1850 г. лишена какого-либо интереса.
Только к концу декабря начался ряд мелких стычек из-за отдельных прерогатив
парламента. Движение измельчало, свелось к ничтожным дрязгам из-за
прерогатив обеих властей, с тех пор как буржуазия отменой всеобщего
избирательного права на ближайшее время отделалась от классовой борьбы.
Одному депутату, Могену, за долги был вынесен судебный приговор. На запрос
председателя суда министр юстиции Руэ заявил, что следует без дальнейших
церемоний издать приказ об аресте должника, - и Моген был заключен в долговую
тюрьму. Национальное собрание вознегодовало, узнав об этом посягательстве на
неприкосновенность депутатов. Оно не только постановило немедленно
освободить арестованного, но в тот же вечер с помощью своего пристава силой
вывело его из Клиши. Но, с другой стороны, чтобы доказать свою веру в святость
частной собственности, а также с задней мыслью, в случае надобности, иметь
готовое пристанище для ставших докучливыми монтаньяров. Собрание объявило
арест депутатов за долги дозволенным после предварительно испрошенного у
него согласия. Оно забыло декретировать, что и президент может быть заключен
в тюрьму за долги. Оно уничтожило последний намек на неприкосновенность
своих собственных членов.
Как уже было сказано, полицейский комиссар Йон на основании показаний некоего
Але донес о замышляемом одной из секций Общества 10 декабря убийстве
Дюпена и Шангарнье. Ввиду этого квесторы на первом же заседании внесли
предложение образовать особую парламентскую полицию, содержащуюся на
средства собственного бюджета Национального собрания и совершенно
независимую от префекта полиции. Министр внутренних дел Барош заявил
протест против этого вторжения в его ведомство. Тогда был заключен жалкий
компромисс, согласно которому полицейский комиссар парламента хотя и должен
был содержаться за счет бюджета парламента, а также назначаться и смещаться
парламентскими квесторами, но лишь после предварительного согласования с
министром внутренних дел. Тем временем правительство подвергло Але
судебному преследованию, а тут уж было нетрудно объявить его показания
мистификацией и устами прокурора выставить в смешном виде Дюпена,
Шангарнье, Йона и все Национальное собрание. После этого, 29 декабря, министр
Барош пишет Дюпену письмо, в котором требует смещения Йона. Бюро
Национального собрания решает оставить Йона в должности, но Национальное
собрание, испугавшись своего насильственного образа действий в деле Могена,
привыкшее после каждого удара, нанесенного им исполнительной власти,
получать от нее два удара сдачи, не санкционирует этого решения. Собрание
дает Йону отставку в награду за его служебное усердие и лишает себя
парламентской прерогативы, совершенно необходимой, когда приходится иметь
дело с человеком, который не обдумывает ночью, что он будет делать днем, а
напротив, днем обдумывает и ночью приводит свои планы в исполнение.

Мы видели, как Национальное собрание в продолжение ноября и декабря
уклонялось и всячески воздерживалось от борьбы с исполнительной властью,
когда для этого имелись серьезные, настоятельные причины. Теперь мы видим,
как оно вынуждено принимать бой по самым ничтожным поводам. В деле Могена
оно в принципе разрешило арест депутатов за долги, оставив за собой, однако,
возможность применять этот принцип только к ненавистным депутатам, и из-за
этой позорной привилегии вступило в препирательства с министром юстиции.
Вместо того чтобы, воспользовавшись сообщением о готовящемся покушении на
убийство, потребовать расследования деятельности Общества 10 декабря и
окончательно разоблачить Бонапарта перед лицом Франции и Европы, выставив
его в настоящем свете как главу парижского люмпен-пролетариата, Собрание
свело конфликт к спору с министром внутренних дел по вопросу о том, кому
принадлежит право назначения и смещения полицейского комиссара. Таким
образом, мы видим, что партия порядка в продолжение всего этого периода была
вынуждена в силу своего двусмысленного положения распылять, превращать в
пустую трескотню свою борьбу против исполнительной власти. сводя ее к
мелочным дрязгам из-за пределов компетенции, придиркам, сутяжничеству,
спорам о размежевании и делая вопросы пустой формалистики содержанием
своей деятельности. Она не осмеливается принять бой в тот момент, когда
борьба имеет принципиальное значение, когда исполнительная власть
действительно скомпрометировала себя, когда дело Национального собрания
было бы национальным делом: партия порядка этим ведь подала бы нации сигнал
к выступлению, а она ничего так не боится, как привести в движение нацию.
Поэтому в таких случаях она отвергает предложение Горы и переходит к
очередным делам. После того как партия порядка отказалась от борьбы в
крупном масштабе, исполнительная власть спокойно выжидает момента, когда
она снова сможет начать ее по мелким, незначительным поводам, когда борьба
представляет, так сказать, лишь парламентский, местный интерес. Тогда
прорывается затаенная ярость партии порядка, тогда она сдергивает полог с
кулис, срывает маску с президента, объявляет республику в опасности, но тогда и
ее пафос кажется нелепым, повод к борьбе - лицемерным предлогом или вообще
не стоящим борьбы. Парламентская буря оказывается бурей в стакане воды,
борьба - интригой, конфликт - скандалом. В то время как революционные классы
со злорадством следят за унижением Национального собрания, так как они ровно
в такой же мере принимают к сердцу его парламентские прерогативы, в какой
Собрание - общественные свободы, буржуазия вне парламента не понимает, как
это буржуазия внутри парламента может тратить время на столь мелкие дрязги,
подвергать опасности спокойствие столь жалким соперничеством с президентом.
Она сбита с толку подобной стратегией, при которой заключается мир, когда все
ждут войны, и начинается атака в тот момент, когда все думают, что заключен
мир.
20 декабря Паскаль Дюпра сделал запрос министру внутренних дел по поводу
лотереи золотых слитков. Эта лотерея была "Элизиума дочь". Бонапарт со
своими приспешниками подарил ее миру, а префект полиции Карлье взял ее под
свое официальное покровительство, несмотря на то, что французские законы
запрещают какие-либо лотереи, за исключением лотерей с благотворительной
целью. Было выпущено семь миллионов билетов, по одному франку каждый,
выручка же предназначалась якобы на отправку парижских бродяг в Калифорнию.
Отчасти имелось в виду вытеснить социалистические мечты парижского
пролетариата золотыми мечтами, доктринерское право на труд - соблазнительной
перспективой большого выигрыша. Разумеется, парижские рабочие не узнали в
блестящих калифорнийских золотых слитках неказистых франков, выуженных из их
кармана. Вообще же эта лотерея была простым мошенничеством. Бродягами,
желавшими открыть золотоносные рудники в Калифорнии, не покидая Парижа,
были сам Бонапарт и его задолжавшая свита. Вотированные Национальным
собранием 3 миллиона были растрачены, - так или иначе нужно было снова
наполнить опустевшую кассу. Тщетно Бонапарт открыл было для устройства так
называемых cites ouvrieres национальную подписку и выступил сам в роли первого
подписчика на крупную сумму. Жестокосердные буржуа недоверчиво выжидали
уплаты им суммы, на которую он подписался, и так как такой уплаты, разумеется,
не последовало, то спекуляция на социалистических воздушных замках лопнула
как мыльный пузырь. Золотые слитки имели больше успеха. Бонапарт и его
сообщники не довольствовались тем, что положили себе в карман часть выручки,
остававшейся после вычета из семи миллионов франков стоимости подлежащих
розыгрышу слитков: они фабриковали фальшивые лотерейные билеты, выпуская
на один и тот же номер десять, пятнадцать и даже двадцать билетов -
финансовая операция в духе Общества 10 декабря! Тут Национальное собрание
имело перед собой не фиктивного президента республики, а подлинного
Бонапарта во плоти. Тут оно могло поймать его на месте преступления,
преступления не против конституции, а против Code penal. Если Собрание
ответило на запрос Дюпра переходом к очередным делам, то оно это сделало не
только потому, что предложение Жирардени объявить себя "удовлетворенным"
напоминало партии порядки о господствовавшей в ее собственной среде
систематической коррупции. Буржуа, а особенно буржуа, возведенный в сан
государственного мужа, дополняет свою низость в практических делах
теоретической высокопарностью. В качестве государственного мужа он, как и
противостоящая ему государственная власть, становится высшим существом, с
которым можно бороться лишь возвышенным, торжественным образом.

Бонапарт, который как сын богемы, как царственный люмпен-пролетарий имел
перед буржуазными плутами то преимущество, что мог вести борьбу низкими
средствами, увидел теперь - после того как Собрание собственными руками
помогло ему благополучно миновать скользкую почву военных банкетов, смотров,
Общества 10 декабря и, наконец. Code penal, - что настала минута, когда он
может перейти от мнимой обороны к наступлению. Его мало беспокоили
происходившие тем временем маленькие поражения министра юстиции, военного
министра, морского министра, министра финансов, - поражения, в которых
Национальное собрание выражало свое ворчливое неудовольствие. Он не только
помешал министрам выйти в отставку и тем самым признать подчиненность
исполнительной власти парламенту. Он теперь мог закончить то, что начал во
время каникул Национального собрания, - отделение военной власти от
парламента: он сместил Шангарнье.
Одна елисейская газета опубликовала изданный в мае будто бы по первой
армейской дивизии приказ, - приказ, исходивший, следовательно, от Шангарнье, -
в котором офицерам рекомендовалось в случае мятежа не щадить предателей в
собственных рядах, немедленно их расстреливать и не посылать войск по
требованию Национального собрания. 3 января 1851 г. кабинету министров был
сделан запрос по поводу этого приказа. Кабинет министров требует для разбора
дела сначала три месяца, затем одну неделю, наконец - только двадцать четыре
часа. Собрание настаивает на немедленных объяснениях. Шангарнье
поднимается и заявляет, что такого приказа никогда не было. Он добавляет, что
всегда готов исполнить требование Национального собрания и что в случае
конфликта оно может рассчитывать на него. Собрание встречает это заявление
неистовыми аплодисментами и декретирует вотум доверия Шангарнье. Отдавая
себя под частное покровительство генерала, Собрание отрекается от власти,
декретирует свое собственное бессилие и всемогущество армии; но генерал
ошибается, предоставляя в распоряжение парламента против Бонапарта силу,
которую он получил от того же Бонапарта лишь в ленное пользование, и ожидая,
в свою очередь, защиты со стороны этого парламента - со стороны своего же
нуждающегося в защите подопечного. Однако Шангарнье верит в таинственную
силу, которой буржуазия его наделила 29 января 1849 года. Он считает себя
третьей властью наряду с двумя другими государственными властями. Он
разделяет участь остальных героев или, лучше сказать, святых этой эпохи,
величие которых состоит лишь в пристрастно высоком мнении, распространяемом
о них их партией, и которые оказываются заурядными фигурами, лишь только
обстоятельства требуют от них чудес. Вообще неверие - смертельный враг этих
мнимых героев и подлинных святых. Отсюда их благородно-моральное
негодование против остряков и насмешников, которым недостает энтузиазма.
В тот же вечер министров приглашают в Елисейский дворец. Бонапарт настаивает
на смещении Шангарнье, пять министров отказываются дать свою подпись.
"Moniteur" объявляет о министерском кризисе, а пресса партии порядка угрожает
образованием парламентской армии под командованием Шангарнье. Партия
порядка имела на это право по конституции. Ей стоило только выбрать Шангарнье
председателем Национального собрания и вызвать для своей безопасности какое
угодно количество войск. Она могла это сделать тем спокойнее, что Шангарнье
действительно еще находился во главе армии и парижской национальной гвардии
и только того и ждал, чтобы вместе с армией быть призванным на помощь.
Бонапартистская пресса еще не решалась даже оспаривать право Национального
собрания на непосредственный вызов войск - подобное юридическое сомнение
при данных обстоятельствах не сулило никакого успеха. Повиновение армии
приказаниям Национального собрания было весьма вероятно, если принять во
внимание, что Бонапарту понадобилась целая неделя для того, чтобы в Париже
разыскать двух генералов - Бараге д'Илье и Сен-Жан д'Анжели, - изъявивших
готовность скрепить своей подписью приказ об увольнении Шангарнье. Но нашла
ли бы партия порядка в своих собственных рядах и в парламенте необходимое
для такого решения число голосов, это более чем сомнительно, если принять во
внимание, что неделю спустя от нее отделились 286 депутатов и что Гора
отвергла подобное же предложение даже в декабре 1851 г., в последнюю
решительную минуту. Однако бургграфам в тот момент, может быть, удалось бы
еще поднять массу своей партии на героический подвиг, состоявший в том, чтобы
спрятаться за лесом штыков и воспользоваться услугами армии,
дезертировавшей в ее лагерь. Но вместо этого господа бургграфы вечером 6
января отправились в Елисейский дворец, надеясь дипломатическими приемами и
доводами отговорить Бона-парта от решения сместить Шангарнье. Кого
уговаривают, того признают господином положения. Бонапарт, ободренный этой
попыткой бургграфов, назначает 12 января новое министерство, в котором
остаются руководители старого министерства - Фульд и Барош. Сен-Жан
д'Анжели становится военным министром. "Moniteur" публикует декрет о смещении
Шангарнье, должности которого разделяются между Бараге д'Илье, получающим
первую армейскую дивизию, и Перро, получающим национальную гвардию.

"Оплот общества" получаст отставку, и если от этого ни один камень не падает с
крыши, то зато поднимаются курсы на бирже.
Отталкивая от себя армию, которая в лице Шангарнье отдается в ее
распоряжение, и уступая ее, таким образом, безвозвратно президенту, партия
порядка тем самым доказала, что буржуазия потеряла способность к господству.
Парламентского министерства уже не существовало. Теперь же. когда партия
порядка потеряла власть над армией и национальной гвардией, - какие еще
средства принуждения оставались у нее, чтобы одновременно отстоять
узурпаторскую власть парламента над народом и конституционную власть
парламента от посягательств президента? Никаких. Ей оставалось только
взывать к бессильным принципам, которые она сама всегда рассматривала лишь
как общие правила, предписываемые третьим лицам, чтобы тем непринужденнее
действовать самой. Отставкой Шангарнье, переходом военной власти в руки
Бонапарта заканчивается первый отрезок рассматриваемого нами периода,
периода борьбы между партией порядка и исполнительной властью. Теперь война
между обеими властями официально объявлена и ведется открыто, но только
после того, как партия порядка потеряла и оружие и солдат. Без министерства,
без армии, без народа, без общественного мнения, перестав быть со времени
изданного им избирательного закона 31 мая представителем суверенной нации,
без глаз, без ушей, без зубов, без всего, Национальное собрание мало-помалу
превратилось в старофранцузский парламент, предоставляющий правительству
действовать, а сам довольствующийся ворчливыми ремонстрациями post festum.
Партия порядка встречает новое министерство бурей негодования. Генерал Бедо
напоминает о кротости постоянной комиссии во время каникул и о том, что она
проявила чрезмерную деликатность, отказавшись обнародовать свои протоколы.
Тут министр внутренних дел сам настаивает на публикации этих протоколов,
которые теперь, разумеется, потеряли всякий вкус, как застоявшаяся вода, не
разоблачая ни одного нового факта и не производя никакого впечатления на
пресыщенную публику. По предложению Ромюза, Национальное собрание после
обсуждения на комиссиях назначает "Комитет чрезвычайных мер". Париж тем
более не выходит из своей обычной колеи, что торговля в это время процветает,
промышленные заведения работают, хлебные цены низки, съестные припасы
имеются в изобилии, в сберегательные кассы ежедневно поступают новые
вклады. "Чрезвычайные меры", о которых парламент возвестил с таким шумом,
исчерпываются вотумом недоверия министрам, вынесенным 18 января, причем о
генерале Шангарнье не было даже упомянуто. Партия порядка была вынуждена
так сформулировать свой вотум, чтобы обеспечить за собой голоса
республиканцев, которые из всех мероприятий министерства одобряли как раз
одно только смещение Шангарнье, между тем как партия порядка в сущности не
могла порицать остальные меры, продиктованные министерству ею самой.
Вотум недоверия 18 января был принят 415 против 286 голосов - стало быть,
лишь благодаря коалиции крайних легитимистов и орлеанистов с чистыми
республиканцами и Горой. Этим было доказано, что партия порядка потеряла не
только министерство, не только армию, но потеряла - в своих конфликтах с
Бонапартом - и свое самостоятельное парламентское большинство; что часть
депутатов дезертировала из ее лагеря из фанатической склонности к
компромиссу, из страха перед борьбой, из слабости, из семейной привязанности к
родным государственным окладам, из расчета на освобождающиеся
министерские портфели (Одилон Барро), из пошлого эгоизма, всегда
побуждающего заурядного буржуа жертвовать общим интересом своего класса
ради того или другого личного мотива. Бонапартистские депутаты с самого начала
шли заодно с партией порядка лишь в борьбе против революции. Глава
католической партии, Монталамбер, уже тогда бросил свое личное влияние на
чашу весов Бонапарта, так как он изверился в жизнеспособности парламентской
партии. Наконец, предводители этой партии, орлеанист Тьер и легитимист Берье,
были принуждены открыто объявить себя республиканцами, признать, что хотя
они сердцем монархисты, но головой - республиканцы, что парламентарная
республика - единственно возможная форма господства буржуазии в целом.
Словом, они были принуждены заклеймить на глазах у самого класса буржуазии
реставраторские планы, над которыми они продолжали неутомимо работать за
спиной парламента, как интригу столь же опасную, сколь и бессмысленную.
Вотум недоверия 18 января был ударом для министерства, а не для президента.
Но ведь не министерство, а президент сместил Шангарнье. Не следовало ли
партии порядка привлечь к ответственности самого Бонапарта? Привлечь к
ответственности за его реставраторские вожделения? Но эти вожделения лишь
дополняли ее собственные реставраторские вожделения. За его заговорщические
действия на военных смотрах и в Обществе 10 декабря? Но она давно
похоронила эти вопросы под ворохом повседневных очередных дел. За
увольнение героя 29 января и 13 июня, человека, который в мае 1850 г. угрожал
в случае бунта поджечь Париж с четырех концов? Но ее союзники из Горы и
Кавеньяк не позволили ей даже поддержать павший "оплот общества"
официальным выражением сочувствия. Она сама не могла оспаривать данное
президенту конституцией право смещать генералов. Она выходила из себя лишь
потому, что президент делал из своего конституционного права
противопарламентское употребление. Но не делала ли она сама непрерывно из
своей парламентской прерогативы противоконституционного употребления,
особенно при отмене всеобщего избирательного права? Ей, следовательно,
ничего другого не оставалось, как держаться строго в парламентских рамках. И
только своеобразной болезнью, с 1848 г. свирепствовавшей на всем континенте, -
парламентским кретинизмом, который пораженных им держит в плену
воображаемого мира и лишает всякого рассудка, всякой памяти, всякого
понимания грубого внешнего мира, - только этим парламентским кретинизмом
объясняется, что партия порядка, которая собственными руками уничтожила и в
своей борьбе с другими классами должна была уничтожить все условия
могущества парламента, все еще считала свои парламентские победы победами
и думала, что разит президента, нанося удары его министрам. Этим она только
доставила президенту случай снова унизить Национальное собрание в глазах
нации. 20 января "Moni-tciir" сообщил, что отставка всего министерства принята.

Под предлогом, что ни одна парламентская партия уже не имеет большинства, -
как это доказало голосование 18 января, этот плод коалиции Горы с роялистами,
- и надо выждать образования нового большинства, Бонапарт назначил так
называемое переходное министерство, которое не насчитывало в своих рядах ни
одного члена парламента и состояло сплошь из неизвестных и ничтожных
личностей, - министерство одних приказчиков и писцов. Партия порядка могла
теперь растрачивать свои силы на возню с этими марионетками, исполнительная
же власть не придавала больше никакого значения тому, чтобы иметь серьезное
представительство в Национальном собрании. Бонапарт тем более явно
сосредоточивал в своем лице всю исполнительную власть и тем легче ему было
использовать ее в своих целях, чем более его министры становились простыми
статистами.
Партия порядка в коалиции с Горой в отместку отвергла предложение
преподнести президенту дотацию в 1 800 000 франков, предложение, внесенное
по приказанию главы Общества 10 декабря его министрами-приказчиками. На этот
раз вопрос, был решен большинством всего в 102 голоса - стало быть, с 18
января партия порядка потеряла еще 27 голосов: ее разложение
прогрессировало. В то же время, чтобы не дать возникнуть никаким сомнениям
насчет смысла се коалиции с Горой, она не пожелала даже открыть прения по
поводу подписанного 189 членами Горы предложения всеобщей амнистии для
политических преступников. Достаточно было заявления министра внутренних дел,
некоего Ваиса, что спокойствие - лишь мнимое, что развертывается сильная
подпольная агитация, что организуются вездесущие тайные общества, что
демократические газеты готовятся снова появиться на свет, что из
департаментов приходят неблагоприятные вести, что эмигранты в Женеве стоят
во главе заговора, нити которого распространяются через Лион по всей Южной
Франции, что Франция находится накануне промышленного и торгового кризиса,
что фабриканты города Рубе сократили рабочее время, что арестанты в БельИле
взбунтовались, - достаточно было, чтобы даже какой-то Ваис вызвал
красный призрак, и партия порядка отвергла без дебатов предложение, которое
должно было доставить Национальному собранию огромную популярность и
заставить Бонапарта снова броситься в его объятия. Вместо того чтобы дать
себя запугать перспективами новых волнений, нарисованными исполнительной
властью, партии порядка следовало бы дать некоторый, хотя бы незначительный,
простор классовой борьбе и, таким образом, удержать исполнительную власть в
зависимом от себя положении. Но она не чувствовала себя в силах справиться с
этой задачей игры с огнем.
Между тем так называемое переходное министерство продолжало прозябать до
середины апреля. Бонапарт утомлял, дурачил Национальное собрание все
новыми министерскими комбинациями. Он выказывал намерение образовать то
республиканское министерство с Ламартином и Бийо, то парламентское
министерство с неизбежным Одилоном Барро, имя которого обязательно
появляется там, где требуется простофиля, то легитимистское с Ватименилем и
Бенуа д'Ази, то орлеанистское с Мальвилем. Настраивая такими приемами
различные фракции партии порядка Друг против друга и пугая всю партию
порядка перспективой республиканского министерства и неизбежно связанного с
этим восстановления всеобщего избирательного права, Бонапарт в то же время
внушал буржуазии убеждение в том, что его искренние старания образовать
парламентское министерство разбиваются о непримиримость роялистских
фракций. Буржуазия же тем громче требовала "сильного правительства",
находила тем более непростительным оставлять Францию "без администрации",
чем более надвигавшийся, казалось, всеобщий торговый кризис вербовал
социализму сторонников в городах, а разорительно низкие хлебные цены -
сторонников в деревне. Застой в торговле с каждым днем усиливался, число
незанятых рук заметно росло, в Париже сидело без хлеба по меньшей мере 10
000 рабочих, бесчисленное множество фабрик прекратило работу в Руане,
Мюлузе, Лионе, Рубе, Туркуз-не, Сент-Этьенне, Эльбёфе и в других местах. При
таких обстоятельствах Бонапарт мог осмелиться II апреля восстановить
министерство 18 января, присоединив к гг. Руэ, Фульду, Барошу и другим г-на
Леона Фоше, которого Учредительное собрание в последние дни своего
существования единогласно, за исключением пяти министерских голосов,
заклеймило вотумом недоверия за распространение ложных телеграфных
сообщений. Итак, Национальное собрание одержало 18 января победу над
министерством и в течение трех месяцев вело борьбу с Бонапартом только для
того, чтобы II апреля Фульд и Барош могли принять третьим в свой министерский
союз пуританина Фоше.
В ноябре 1849 г. Бонапарт довольствовался непарламентским министерством, в
январе 1851 г. - внепарламентским, а 11 апреля он почувствовал себя достаточно
сильным, чтобы образовать антипарламентское министерство, которое
гармонически соединило в себе вотумы недоверия обоих собраний -
Учредительного и Законодательного, республиканского и роялистского. Эта
градация министерств была тем термометром, по которому парламент мог судить
о понижении собственной жизненной температуры. Эта температура в конце
апреля упала так низко, что Персиньи мог в частном разговоре предложить
Шангарнье перейти на сторону президента. Бонапарт, уверял он его, считает
влияние Национального собрания окончательно уничтоженным, и уже имеется
наготове прокламация, которая будет обнародована после твердо задуманного,
но случайно опять отложенного coup d'etat. Шангарнье известил главарей партии
порядка об этом смертном приговоре. Но кто же поверит тому, что укус клопа
смертелен? Парламент при всей своей немощи, при всем своем разложении,
находясь почти при последнем издыхании, все еще не мог заставить себя видеть
в своем поединке с шутовским шефом Общества 10 декабря что-либо иное, чем
поединок с клопом. Но Бонапарт ответил партии порядка, как Агесилай царю
Агису: "Я кажусь тебе муравьем, но придет время, когда я буду львом".

Часть VI
Коалиция с Горой и с чистыми республиканцами, к которой партия порядка должна
была прибегнуть, предпринимая тщетные усилия удержать за собой военную
власть и завоевать утраченное верховное руководство исполнительной властью,
- эта коалиция неопровержимо доказала, что партия порядка лишилась
самостоятельного парламентского большинства. Простая сила календаря,
часовая стрелка подала 28 мая сигнал к ее окончательному разложению. 28 мая
начался последний год жизни Национального собрания. Ему приходилось теперь
решать вопрос, оставить ли конституцию неизменной или подвергнуть ее
пересмотру. Но пересмотр конституции - это означало не только выбор между
господством буржуазии и господством мелкобуржуазной демократии, между
демократией и пролетарской анархией, между парламентарной республикой и
Бонапартом: это означало также выбор между Орлеаном и Бурбоном! Так в среду
самого парламента упало яблоко раздора, вокруг которого должна была открыто
разгореться борьба интересов, разделявших партию порядка на враждебные
фракции. Партия порядка была соединением разнородных общественных
элементов. Вопрос о пересмотре конституции создал политическую температуру,
при которой это соединение разложилось на свои первоначальные составные
части.
Заинтересованность бонапартистов в пересмотре конституции объясняется
просто. Они хотели, прежде всего, отменить статью 45, воспрещавшую вторичное
избрание Бонапарта и продление его власти. Не менее просто объяснялась
позиция республиканцев. Они безусловно отвергали всякий пересмотр, видя в
нем всеобщий заговор против республики. Так как они располагали больше чем
четвертью голосов Национального собрания, а по конституции необходимы были
три четверти всех голосов для принятия правомерного решения о пересмотре и
для созыва специального собрания по пересмотру, то им стоило только
подсчитать свои голоса, чтобы быть уверенными в победе. И они были уверены в
победе.
В противоположность этим ясным позициям партия порядка запуталась в
неразрешимых противоречиях. Отвергая пересмотр, она ставила под угрозу
существующий порядок, так как оставляла Бонапарту лишь один исход - исход
насильственный, и отдавала Францию в решающий момент, во второе
воскресенье мая 1852 г., на произвол революционной анархии, с президентом,
который утратил власть, с парламентом, который давно уже ее не имел, с
народом, который намеревался вновь ее отвоевать. Голосуя за пересмотр
конституционным путем, она знала, что голосует напрасно, что ее голосование
должно, в соответствии с конституцией, разбиться о вето республиканцев.
Объявляя достаточным простое большинство голосов в нарушение конституции,
она могла надеяться одолеть революцию лишь при условии своего полного
подчинения исполнительной власти; она этим отдавала во власть Бонапарта
конституцию, пересмотр конституции и себя самое. Частичный пересмотр,
направленный на продление власти президента, подготовлял почву для
бонапартистской узурпации. Общий пересмотр, направленный на сокращение
жизни республики, неизбежно вел за собой столкновение династических
притязаний, так как условия и бурбонской и орлеанистской реставрации не только
были различны, но и взаимно исключали друг друга.
Парламентарная республика представляла собой нечто большее, чем
нейтральную почву, па которой обе фракции французской буржуазии, легитимисты
и орлеанисты - крупная земельная собственность и промышленность - могли
хозяйничать рядом, на равных правах. Она была необходимым условием их
совместного господства, единственной государственной формой, при которой их
общие классовые интересы господствовали как над притязаниями отдельных
фракций буржуазии, так и над всеми другими классами общества. Как роялисты
они опять впадали в свой старый антагонизм, в борьбу за главенство между
земельной собственностью и деньгами, а высшим выражением этого антагонизма,
его олицетворением, были их короли, их династии. Этим объясняется, почему
партия порядка противилась возвращению Бурбонов.
Орлеанист и депутат Кретон в 1849, 1850 и 1851 гг. регулярно вносил
предложение об отмене декрета об изгнании королевских семей. Парламент столь
же регулярно представлял зрелище роялистского собрания, упорно закрывавшего
своим изгнанным королям путь к возвращению на родину. Ричард III убил Генриха
VI, сказав, что он слишком хорош для этого мира и его место на небе. Роялисты
признавали Францию слишком дурной, чтобы возвратить ей изгнанных королей.
Сила обстоятельств заставила их стать республиканцами и многократно
санкционировать народное решение, изгнавшее их королей из Франции.
Пересмотр конституции, - а обстоятельства заставляли ставить этот вопрос на
обсуждение, - вместе с республикой подвергал одновременно опасности и
совместное господство обеих фракций буржуазии и вместе с возможностью
монархии воскрешал соперничество тех интересов, преимущественной
представительницей которых она попеременно являлась, воскрешал борьбу за
главенство между обеими фракциями буржуазии. Дипломаты партии порядка
надеялись прекратить борьбу путем соединения обеих династий, путем так
называемого слияния роялистских партий и их королевских домов.

Действительным слиянием Реставрации и Июльской монархии была
парламентарная республика, в которой стирались орлеанистские и легитимистские
цвета и различные виды буржуа растворялись в буржуа вообще, в буржуа как
представителе рода. Теперь же орлеанист должен превратиться в легитимиста, а
легитимист - в орлеаниста. Монархия, олицетворявшая их антагонизм, должна
была стать воплощением их единства; выражение их исключающих друг друга
фракционных интересов должно было стать выражением их общих классовых
интересов; монархия должна была выполнить то, что могло быть и было
выполнено лишь упразднением обеих монархий, лишь республикой. Таков был
философский камень, над открытием которого алхимики партии порядка ломали
себе голову. Как будто легитимная монархия может когда-либо стать монархией
промышленных буржуа или буржуазная монархия - монархией наследственной
земельной аристократии. Как будто земельная собственность и промышленность
могут мирно уживаться под одной короной, в то время как корона может увенчать
только одну голову - голову старшего или младшего брата. Как будто
промышленность вообще может помириться с земельной собственностью, пока
земельная собственность не решится сама сделаться промышленной. Умри
завтра Генрих V, граф Парижский все-таки не стал бы королем легитимистов, -
разве только, если бы он перестал быть королем орлеанистов. Однако
философы слияния, которые возвышали свой голос по мере того, как вопрос о
пересмотре конституции выдвигался на первый план, которые создали себе из
газеты "Assemblee nationale" официальный ежедневный орган и которых мы даже
в настоящую минуту (в феврале 1852 г.) снова видим за работой, - объясняли все
затруднения сопротивлением и соперничеством обеих династий. И вот попытки
примирить дом Орлеанов с Генрихом V, начатые со смерти Луи-Филиппа, но, как и
все вообще династические интриги, разыгрываемые лишь во время каникул
Национального собрания, в антрактах, за кулисами, представлявшие скорее
сентиментальное кокетничание со старым суеверием, чем серьезное дело, теперь
превращались в торжественное лицедейство, разыгрываемое партией порядка
уже не в качестве любительского спектакля, как это было до сих пор, а па
публичной сцене. Курьеры то и дело носились из Парижа в Венецию, из Венеции в
Клэрмопт, из Клэрмонта в Париж. Граф Шамбор издает манифест, где он,
"опираясь на поддержку всех членов своей семьи", заявляет не о своей, а о
"национальной" реставрации. Орлеанист Сальванди бросается к ногам Генриха V.

Главари легитимистов Берье, Бенуа д'Ази, Сен-Прист отправляются в Клэрмонт,

чтобы уговорить Орлеанов, но не имеют успеха. Сторонники слияния приходят к
запоздалому выводу, что интересы обеих фракций буржуазии, обостряясь в
форме семейных интересов, интересов двух королевских домов, не делаются от
того менее исключающими друг друга и не ведут к большей уступчивости.
Положим, что Генрих V признал бы графа Парижского своим преемником, - а это
единственный успех, на который сторонники слияния могли в лучшем случае
рассчитывать, - дом Орлеанов не приобрел бы от этого ровно никаких прав,
кроме тех, которые ему и без того обеспечивала бездетность Генриха V, но зато
он терял все права, приобретенные им в результате июльской революции. Он
отрекся бы от своих старинных притязаний, от всех прав, отвоеванных им у
старшей линии Бурбонов в почти столетней борьбе, он отказался бы от своей
исторической прерогативы, прерогативы современной монархии, в пользу
прерогативы, основанной на его родословном дереве. Слияние представляло бы,
стало быть, не что иное, как добровольное отречение дома Орлеанов, отказ его
от своих прав в пользу легитимизма, покаянное обращение из одной
государственной церкви в другую, из протестантизма в католицизм, обращение,
которое дало бы Орлеанам даже нс утраченный трон, а лишь ступеньку трона, на
которой они родились. Старые орлеанистские министры, Гизо, Дюшатель и
другие, которые также устремились в Клэрмонт, чтобы заранее подготовить
слияние, были на деле лишь выразителями похмелья после июльской революции,
разочарования в буржуазной монархии и монархии буржуа, суеверного
преклонения перед легитимностью как последним талисманом, предохраняющим
от анархии. Воображая себя посредниками между Орлеанами и Бурбонами, они в
действительности были не более как отступниками-орлеанистами, и как таковых
их принял принц Жуанвиль. Зато жизнеспособная, воинствующая часть
орлеанистов, Тьер, Баз и другие тем легче убедили семью Луи-Филиппа в том, что
- раз всякая непосредственная монархическая реставрация предполагает слияние
обеих династий, а всякое такое слияние предполагает отречение дома Орлеанов
от своих прав, - то вполне соответствует ее семейным традициям временно
признать республику и ждать, пока события позволят превратить президентское
кресло в трон. Сначала распространили слух о кандидатуре Жуанвиля в
президенты республики, любопытство публики было возбуждено, а несколько
месяцев спустя, в сентябре, когда пересмотр конституции был отвергнут, эта
кандидатура была провозглашена открыто.

Таким образом, попытка роялистского слияния орлеанистов и легитимистов не
только потерпела крушение - она разрушила их парламентское слияние,
республиканскую форму их объединения, и снова привела к разложению партии
порядка на ее первоначальные составные элементы. Однако, чем более росло
отчуждение между Клэрмонтом и Венецией, чем больше рушилось их согласие и
усиливалась агитация в пользу Жуанвиля, тем усерднее велись и тем серьезнее
становились переговоры между Фоше, министром Бонапарта, и легитимистами.
Разложение партии порядка не ограничилось распадом ее на основные элементы.
Каждая из обеих больших фракций в свою очередь разлагалась дальше.
Казалось, будто все старые оттенки, которые некогда боролись между собой и
оттесняли друг друга внутри каждого из обоих лагерей, как легитимистского, так и
орлеанистского, снова ожили, подобно засохшим инфузориям, которые пришли в
соприкосновение с водой; казалось, они снова получили достаточный приток
жизненной энергии, чтобы образовать отдельные группы с самостоятельными
противоположными интересами. Легитимисты переносились воображением назад,
ко времени споров между Тюильрийским дворцом и Марсанским павильоном,
между Виллелем и Полиньяком. Орлеанисты снова переживали золотое время
турниров между Гизо, Моле, Брольи, Тьером и Одилоном Барро.
Часть партии порядка, стоявшая за пересмотр конституции, но опять-таки
расходившаяся во взглядах на пределы пересмотра, состоявшая из легитимистов
под предводительством Берье и Фаллу, с одной стороны, Ларошжаклена, с
другой, и из утомленных борьбой орлеанистов под предводительством Моле,
Брольи, Монталамбера и Одилона Барро, сошлась с бонапартистскими
депутатами на следующем неопределенном и многообъемлющем предложении:
"Нижеподписавшиеся депутаты, ставя себе целью возвратить нации возможность
полного осуществления ее суверенитета, вносят предложение подвергнуть
конституцию пересмотру".
Но в то же время эти депутаты через своего докладчика Токвиля единогласно
заявили, что Национальное собрание не имеет права внести предложение об
упразднении республики, что это право принадлежит только палате, созванной
для пересмотра конституции. Кроме того, конституция, заявляли они, может быть
пересмотрена лишь на "законном" основании, т. е. если за пересмотр будут
поданы предписанные конституцией три четверти всех голосов. После
шестидневных бурных прений 19 июля пересмотр, как и следовало ожидать, был
отвергнут. За пересмотр голосовали 446, против - 278 депутатов. Крайние
орлеанисты, Тьер, Шангарнье и другие, голосовали заодно с республиканцами и
Горой.
Таким образом, большинство парламента высказалось против конституции, а
сама конституция высказалась за меньшинство, за обязательность его решения.
Но разве партия порядка и 31 мая 1850 г. и 13 июня 1849 г. не поставила
парламентское большинство выше конституции? Разве вся ее прежняя политика
не покоилась на подчинении статей конституции решениям парламентского
большинства? Разве она не предоставила ветхозаветное суеверное отношение к
букве закона демократам, разве она не наказала демократов за это суеверие? Но
в данный момент пересмотр конституции означал не что иное, как продление
срока президентской власти, а продление срока конституции означало не что
иное, как низложение Бонапарта. Парламент высказался за Бонапарта, но
конституция высказалась против парламента. Стало быть, Бонапарт действовал в
духе парламента, разрывая конституцию, и действовал в духе конституции,
разгоняя парламент.
Парламент объявил конституцию, а вместе с ней свое собственное господство
"вне большинства"; своим решением он отменял конституцию, продлевал срок
власти президента и вместе с тем объявлял, что ни конституция не может
умереть, ни президентская власть не может жить, пока сам парламент
продолжает существовать. Его будущие могильщики стояли у дверей. В то время
как парламент был занят прениями по вопросу о пересмотре конституции,
Бонапарт отстранил обнаружившего нерешительность генерала Бараге д'Илье от
должности командующего первой армейской дивизией и назначил на его место
генерала Маньяна, победителя Лиона, героя декабрьских дней, одного из своих
ставленников, более или менее скомпрометировавшего себя как его сторонник
еще при Луи-Филиппе в связи с булонской экспедицией.
Своим решением относительно пересмотра конституции партия порядка показала,
что она не в состоянии ни властвовать, ни подчиняться, ни жить, ни умереть, ни
примириться с республикой, ни ниспровергнуть ее, ни сохранить конституцию в
неприкосновенности, ни упразднить ее, ни сотрудничать с президентом, ни пойти
на разрыв с ним. От кого же ожидала она разрешения всех противоречий? От
календаря, от хода событий. Она перестала приписывать себе власть над
событиями. Этим самым она отдавала себя во власть событий, т. е. во власть
той силы, которой она в своей борьбе с народом уступала один атрибут власти за
другим, пока она не оказалась сама перед нею лишенной всякой власти. А чтобы
дать возможность главе исполнительной власти более беспрепятственно
обдумать план борьбы против нее, усилить свои средства нападения, выбрать
свои орудия, укрепить свои позиции, партия порядка в этот критический момент
решила сойти со сцены и прервать заседания на три месяца, с 10 августа до 4
ноября.

Мало того, что парламентская партия распалась на свои две большие фракции,
мало того, что каждая из этих фракций, в свою очередь, также распалась -
партия порядка в парламенте разошлась с партией порядка вне парламента.
Ораторы и писатели буржуазии, ее трибуна и пресса, - словом, идеологи
буржуазии и сама буржуазия, представители и представляемые, стали друг другу
чуждыми, перестали понимать друг друга.
Легитимисты в провинции с их ограниченным кругозором и безграничным
энтузиазмом обвиняли своих парламентских вождей, Берье и Фаллу, в том, что
они дезертировали в бонапартистский лагерь и изменили Генриху V. Их
девственный, как лилии Бурбонов, рассудок верил в грехопадение, но не в
дипломатию.
Гораздо более роковым и решительным был разрыв торговой буржуазии с ее
политиками. В то время как легитимисты упрекали своих политиков в измене
принципу, торговая буржуазия, наоборот, упрекала своих в вечности принципам,
ставшим бесполезными.
Я уже раньше указывал, что со времени вступления Фульда в министерство та
часть торговой буржуазии, которая при Луи-Филиппе пользовалась львиной долей
власти, финансовая аристократия, стала бонапартистской. Фульд не только
защищал на бирже интересы Бонапарта, - он защищал перед Бонапартом
интересы биржи. Позицию финансовой аристократии лучше всего характеризует
выдержка из ее европейского органа, лондонского "Economist". В номере от 1
февраля 1851 г. этот журнал помещает следующую корреспонденцию из Парижа:
"Теперь со всех сторон поступают заявления, что Франция прежде всего требует
спокойствия. Президент заявляет об этом в своем послании Законодательному
собранию, то же самое отзывается эхом с национальной ораторской трибуны, о
том же твердят газеты, то те провозглашается с церковной кафедры, то же
самое доказывается чувствительностью государственных бумаг к малейшей
опасности нарушения спокойствия, их устойчивостью при каждой победе
исполнительной власти".
В номере от 29 ноября 1851 г. "Economist" заявляет от своего собственного
имени:
"На всех европейских биржах президент теперь признан стражем порядка".
Финансовая аристократия, стало быть, осуждала парламентскую борьбу партии
порядка с исполнительной властью как нарушение порядка и приветствовала
каждую победу президента над ее, казалось бы, собственными представителями
как победу порядка. При этом под финансовой аристократией здесь следует
понимать не только крупных посредников по выпуску займов и спекулянтов
государственными бумагами, интересы которых по вполне понятным причинам
совпадают с интересами государственной власти. Все современное денежное
дело, все банковское хозяйство теснейшим образом связано с государственным
кредитом. Часть банковского капитала по необходимости вкладывается в легко
реализуемые государственные процентные бумаги. Банковские вклады, капиталы,
предоставляемые банкам и распределяемые ими между купцами и
промышленниками, частично имеют своим источником дивиденды
государственных кредиторов. Если во все времена устойчивость государственной
власти представляла ветхозаветную святыню для всего денежного рынка и
жрецов этого рынка, как же иначе могло быть теперь, когда всякий потоп
угрожает снести с лица земли вместе со старыми государствами также и старые
государственные долги?
Промышленная буржуазия, фанатично жаждущая порядка, тоже была раздражена
распрями парламентской партии порядка с исполнительной властью. Тьер,
Англас, Сент-Бёв и другие после голосования 18 января в связи с отставкой
Шангарнье получили от своих избирателей, притом как раз из промышленных
округов, публичный выговор, в котором их союз с Горой особенно клеймился как
измена делу порядка. Если, как мы видели, хвастливое поддразнивание,
мелочные интриги, к которым сводилась борьба партии порядка с президентом, и
не заслуживали лучшего приема, то, с другой стороны, эта часть буржуазии,
требовавшая от своих представителей безропотной передачи военной силы из рук
своего собственного парламента в руки претендента-авантюриста, не стоила
даже тех интриг, которые пускались в ход в ее интересах. Она показала, что
борьба за ее общественные интересы, за ее собственные классовые интересы,
за ее политическую власть, являясь помехой для ее частных делишек, лишь
тяготит и раздражает ее.
Буржуазная знать департаментских городов, муниципальные советники, члены
коммерческих судов и т. п. везде почти без исключения встречали Бонапарта во
время его поездок самым холопским образом - даже в Дижоне, где он
беспощадно нападал на Национальное собрание и в особенности на партию
порядка.
Пока торговля шла хорошо, - как это было еще в начале 1851 г., - торговая
буржуазия неистовствовала против всякой парламентской борьбы, опасаясь, как
бы торговля от этого не пострадала. Когда торговля шла плохо, - а это стало
постоянным явлением с конца февраля 1851 г., - торговая буржуазия жаловалась
на парламентскую борьбу как на причину застоя и требовала ее прекращения в
интересах оживления торговли. Прения по поводу пересмотра конституции
происходили как раз в это плохое время. Так как тут дело шло о жизни и смерти
существующего государственного порядка, то буржуазия считала себя тем более
вправе требовать от своих представителей прекращения этого мучительного
переходного состояния и вместе с тем сохранения существующего порядка
вещей. В этом не было никакого противоречия. Под прекращением переходного
состояния она понимала именно его продление, откладывание окончательного
решения в долгий ящик. Существующий порядок вещей можно было сохранить
лишь двояким путем: путем продления полномочий Бонапарта или путем его
ухода, в соответствии с конституцией, и избрания Кавеньяка. Часть буржуазии
склонялась к последнему решению, по не могла посоветовать своим
представителям ничего лучшего, как молчать и не затрагивать этого жгучего
вопроса. Она воображала, что если ее представители не будут говорить, то
Бонапарт не будет действовать. Она хотела иметь парламент страусов, прячущих
голову, чтобы оставаться незамеченными. Другая часть буржуазии хотела
оставить Бонапарта на президентском кресле, раз уж он его занимал, для того
чтобы все осталось по-старому. Она возмущалась тем, что ее парламент не
желает открыто нарушить конституцию и без церемоний отречься от власти.

Департаментские генеральные советы - это провинциальное представительство
крупной буржуазии, - заседавшие во время каникул Национального собрания, с 25
августа, почти единогласно высказались за пересмотр конституции, т. е. против
парламента и за Бонапарта.
Еще более недвусмысленно, чем разрыв со своими парламентскими
представителями, буржуазия продемонстрировала свое негодование по адресу
своих литературных представителей и своей собственной прессы. Не только
Франция - вся Европа поражалась непомерным денежным штрафам и постыдным
приговорам к тюремному заключению, какими буржуазные суды карали всякое
нападение буржуазных журналистов на узурпаторские вожделения Бонапарта,
всякую попытку печати защитить политические права буржуазии от посягательств
исполнительной власти.
Если, как я показал, парламентская партия порядка своими криками о
необходимости спокойствия сама себя отправила на покой; если она, уничтожая
собственной рукой в борьбе с другими общественными классами все условия
своего собственного режима, парламентарного режима, объявляла политическое
господство буржуазии несовместимым с безопасностью и существованием
буржуазии, то внепарламентская масса буржуазии своим холопским отношением к
президенту, поношением парламента, зверским обращением с собственной
прессой вызывала Бонапарта на подавление, на уничтожение ее говорящей и
пишущей части, ее политиков и литераторов, ее ораторской трибуны и прессы - и
все это для того, чтобы она могла спокойно заниматься своими частными делами
под покровительством сильного и неограниченного правительства. Она
недвусмысленно заявляла, что страстно желает избавиться от собственного
политического господства, чтобы избавиться от сопряженных с господством
трудов и опасностей.
И эта внепарламентская буржуазия, которая возмущалась даже чисто
парламентской и литературной борьбой за господство ее собственного класса и
которая изменила вождям, возглавлявшим эту борьбу, - эта буржуазия смеет
теперь задним числом обвинять пролетариат в том, что он не вступил за нее в
кровавую борьбу, борьбу не на жизнь, а на смерть! Буржуазия, которая каждую
минуту жертвовала своими общеклассовыми, т. е. своими политическими
интересами для самых узких, самых грязных частных интересов и требовала такой
же жертвы от своих представителей, теперь вопит о том, что пролетариат принес
ее идеальные политические интересы в жертву своим материальным интересам.
Она корчит из себя прекраснодушное создание, непонятое и в решительную
минуту покинутое пролетариатом, введенным в заблуждение социалистами. И ее
вопли находят отголосок во всем буржуазном мире. Я тут, разумеется, не говорю
о немецких мелкотравчатых политиканах и недоучках. Я имею в виду, например,
тот же журнал "Economist", который еще 29 ноября 1851 г., то есть за четыре дня
до государственного переворота, объявлял Бонапарта "стражем порядка", а
Тьеров и Берье - "анархистами", и который уже 27 декабря 1851 г., после того как
Бопапарт утихомирил этих "анархистов", кричит, что "невежественные,
невоспитанные, тупые пролетарские массы" совершили предательство по
отношению к "дарованиям, знаниям, дисциплине, духовному влиянию, умственным
ресурсам и моральному авторитету средних и высших слоев общества". Тупой,
невежественной и подлой массой была именно сама буржуазная масса.
Правда, в 1851 г. Франция пережила что-то вроде небольшого торгового кризиса.
В конце февраля обнаружилось уменьшение вывоза по сравнению с 1850 г., в
марте упала торговля и стали закрываться фабрики, в апреле положение
промышленных департаментов казалось таким же отчаянным, как после
февральских дней, в мае дела все еще не поправились, еще 28 июня портфель
Французского банка огромным ростом вкладов и столь же огромным сокращением
учетных операций свидетельствовал о застое в производстве, и только в
середине октября дела стали постепенно поправляться. Французская буржуазия
объясняла себе этот торговый застой чисто политическими причинами, борьбой
между парламентом и исполнительной властью, неустойчивостью временной
формы правления, страшной перспективой второго воскресенья мая 1852 года. Я
не стану отрицать, что все эти обстоятельства повлияли на упадок некоторых
отраслей промышленности в Париже и департаментах. Но во всяком случае это
влияние политической обстановки было лишь местным и незначительным. Это
лучше всего доказывается тем, что торговля стала поправляться именно в
середине октября, как раз в такой момент, когда политическое положение
ухудшилось, политический горизонт покрылся тучами и каждую минуту можно
было ожидать удара грома из Елисейского дворца. Французский буржуа,
"дарования, знания, проницательность и умственные ресурсы" которого нс идут
дальше его носа, мог, впрочем, в течение всей лондонской промышленной
выставки носом натыкаться на причину своих торговых бед. В то время как во
Франции закрывались фабрики, в Англии разразились торговые банкротства. Если
во Франции в апреле и мае дошла до апогея промышленная паника, в Англии в
апреле и мае достигла апогея торговая паника. Шерстяное производство,
шелковая промышленность страдали как во Франции, так и в Англии. Хотя
английские хлопчатобумажные фабрики и продолжали работать, но они получали
уже не те прибыли, как в 1849 и 1850 годах. Вся разница была лишь в том, что во
Франции был промышленный кризис, а в Англии - торговый, что во Франции
фабрики останавливались, а в Англии расширяли свое производство, но при
менее выгодных условиях, нежели в предыдущие годы, что во Франции наиболее
пострадал вывоз, а в Англии - ввоз. Общая причина этого, которую, разумеется,
не следует искать в пределах французского политического горизонта, бросалась
в глаза. 1849 и 1850 годы были годами самого высокого материального
процветания и перепроизводства, результаты которого обнаружились лишь в
1851 году. Перепроизводство в начале этого года особенно усилилось из-за
предстоявшей промышленной выставки. К этому еще присоединились следующие
особые обстоятельства: сначала недород хлопка в 1850 и 1851 гг., а потом
уверенность в лучшем урожае хлопка, чем того ожидали, сначала подъем, а
потом внезапное падение цен на хлопок - словом, колебания этих цен. Сбор
шелка-сырца оказался, по крайней мере во Франции, ниже среднего. Наконец,
шерстяная промышленность с 1848 г. так выросла, что производство шерсти не
могло поспевать за ней, и цены на необработанную шерсть поднялись
несоразмерно высоко по отношению к ценам на шерстяные изделия. Итак, мы уже
видим в положении с сырьем для трех мировых отраслей промышленности
троякое основание для торгового застоя. А помимо этих особых обстоятельств
кажущийся кризис 1851 г. представлял не что иное, как заминку, которая
постоянно происходит с перепроизводством и чрезмерной спекуляцией в течение
промышленного круговорота, прежде чем с напряжением всех сил они
лихорадочно не пробегут последнюю часть цикла и снова не возвратятся к своей
исходной точке, всеобщему торговому кризису. В такие промежутки истории
торговли в Англии происходят торговые банкротства, между тем как во Франции
приостанавливается сама промышленность - отчасти потому, что она
вытесняется со всех рынков конкуренцией англичан, которую она в этом случае
уже не в состоянии выдержать, отчасти же потому, что она в качестве
промышленности, производящей предметы роскоши, особенно чувствительна ко
всякому застою в делах. Таким образом, Франция кроме всеобщих кризисов
переживает еще свои собственные, национальные торговые кризисы, которые,
однако, гораздо больше определяются и обусловливаются общим состоянием
мирового рынка, нежели влиянием местных французских условий. Небезынтересно
будет противопоставить предрассудку французского буржуа суждение
английского. Одна из крупнейших ливерпульских фирм пишет в своем годовом
торговом отчете за 1851 год:
"Редкий год более обманывал возлагавшиеся на него вначале надежды, чем
истекший. Вместо единодушно ожидаемого сильного процветания этот год
оказался одним из наиболее обескураживающих за все последнее
двадцатипятилетие. Это, разумеется, относится лишь к торговым, а не к
промышленным классам. И, однако, в начале этого года было, без сомнения,
достаточно данных, чтобы ожидать противоположного: товарных запасов было
мало, капиталов - изобилие, съестные припасы были дешевы, можно было
надеяться да богатый урожай, ничем не нарушаемый мир на континенте и никаких
политических или финансовых затруднений в самой стране, - в самом деле,
казалось, торговля могла распустить крылья шире, чем когда-либо... Чему же
приписать этот неблагоприятный результат? Мы думаем - чрезмерному росту
торговли как предметами ввоза, так и предметами вывоза. Если наши купцы сами
не введут свою деятельность в более тесные границы, то ничто не может
удержать нас в равновесии, кроме паники через каждые три года".

Представим себе теперь среди этой торговой паники французского буржуа с его
помешанным на коммерции мозгом, который все время терзают, теребят,
оглушают слухи о государственных переворотах и восстановлении всеобщего
избирательного права, борьба между парламентом и исполнительной властью,
распри фрондирующих друг против друга орлеанистов и легитимистов,
коммунистические заговоры в Южной Франции, мнимые жакерии в департаментах
Ньевр и Шер, рекламы различных кандидатов в президенты, широковещательные
лозунги газет, угрозы республиканцев защищать конституцию и всеобщее
избирательное право с оружием в руках, апостольские послания эмигрировавших
героев in partibus, предвещающие светопреставление ко второму воскресенью
мая 1852 г., - II тогда мы поймем, почему буржуазия, задыхаясь среди этого
неописуемого оглушительного хаоса из слияния, пересмотра, продления,
конституции, конспирации, коалиции, эмиграции, узурпации и революции,
обезумев, кричит своей парламентарной республике: "Лучше ужасный конец, чем
ужас без конца!".
Бонапарт понял этот крик. Его понятливость усиливалась растущим нетерпением
кредиторов, которым казалось, что с каждым заходом солнца, приближавшим
последний день президентства, второе воскресенье мая 1852 г., движение
небесных светил опротестовывает их земные векселя. Они стали настоящими
астрологами. Национальное собрание лишило Бонапарта надежды на
конституционное продление его власти; кандидатура принца Жуанвиля не
допускала дальнейших колебаний.
Если когда-либо событие еще задолго до своего наступления отбрасывало
вперед свою тень, так это был государственный переворот Бонапарта. Уже 29
января 1849 г., всего лишь через месяц после своего избрания, Бонапарт сделал
Шангарнье предложение в этом смысле. Его собственный премьер-министр
Одилон Барро летом 1849 г. в завуалированной форме, а Тьер зимой 1850 г.
открыто говорили о политике государственного переворота. В мае 1851 г.
Персиньи еще раз попытался заручиться поддержкой Шангарнье в пользу
переворота, a "Messager de l'Assemblee" предал эти переговоры гласности.
Бонапартистские газеты при каждой парламентской буре угрожали
государственным переворотом; ч чем ближе надвигался кризис, тем смелее
становился их тон. На оргиях, которые Бонапарт устраивал каждую ночь с
фешенебельными мошенниками мужского и женского пола, всякий раз как только
приближался полуночный час и обильные возлияния развязывали языки и
воспламеняли фантазию, государственный переворот назначался на следующее
утро. Сабли вынимались из ножен, стаканы звенели, депутатов выбрасывали из
окон, императорская мантия падала на плечи Бонапарта, пока наступающее утро
не разгоняло призраков и изумленный Париж не узнавал от невоздержанных
весталок и нескромных паладинов об опасности, которой он еще раз избежал. В
сентябре и октябре слухи о coup d'etat не умолкали ни на минуту. Тень уже
покрывалась красками, как цветной дагерротип. Стоит только перелистать
европейские газеты за сентябрь и октябрь, чтобы найти в них сообщения
буквально такого содержания: "Слухи о государственном перевороте наполняют
Париж. Говорят, что столица ночью будет занята войсками, а на утро появятся
декреты, распускающие Национальное собрание, объявляющие департамент
Сены на осадном положении, восстанавливающие всеобщее избирательное
право, апеллирующее к народу. Говорят, что Бонапарт ищет министров для
проведения этих незаконных декретов". Эти сообщения неизменно кончаются
роковым: "Отложено". Государственный переворот всегда был навязчивой идеей
Бонапарта. С этой идеей он вернулся во Францию. Он был настолько одержим
ею, что постоянно выдавал, выбалтывал ее. Он был настолько слаб, что столь
же постоянно отказывался от своей идеи. Парижане столь привыкли относиться к
тени этого государственного переворота как к призраку, что не хотели верить в
него, когда он, наконец, появился во плоти и крови. Таким образом,
государственный переворот удался вовсе не потому, что шеф Общества 10
декабря придерживался строгой конспирации и Национальное собрание было
застигнуто врасплох. Если он и удался, то это произошло вопреки болтливости
Бонапарта и при полной осведомленности Собрания как необходимый,
неизбежный результат предшествовавшего хода событий.
10 октября Бонапарт заявил министрам о своем решении восстановить всеобщее
избирательное право, 16 октября министры подали в отставку, 26 октября Париж
узнал об образовании министерства Ториньи. В то же время префект полиции
Карлье был замещен Мопа, а начальник первой армейской дивизии Маньян
стянул в столицу самые надежные полки. 4 ноября Национальное собрание
возобновило свои заседания. Собранию ничего больше не оставалось делать, как
повторить пройденный курс по краткому, сжатому конспекту и констатировать, что
его похоронили только после того, как оно умерло.
Первой позицией, потерянной Собранием в борьбе с исполнительной властью,
было министерство. Ему пришлось торжественно расписаться в этой потере
полным признанием чисто фиктивного министерства Ториньи. Постоянная
комиссия встретила смехом г-на Жиро, который представился ей от имени нового
кабинета. Такое слабое министерство для такой сильной меры, как
восстановление всеобщего избирательного права! Но все сводилось именно к
тому, чтобы ничего не делать посредством парламента и делать все наперекор
парламенту.

В самый день своего открытия Национальное собрание получило послание
Бонапарта, в котором он требовал восстановления всеобщего избирательного
права и отмены закона 31 мая 1850 года. В тот же день его министры внесли
декрет в этом смысле. Собрание немедленно отвергло предложение министров о
неотложности декрета, а самый закон оно отвергло 13 ноября 355 голосами
против 348. Таким образом, оно еще раз разорвало свой мандат, лишний раз
подтвердив, что оно из свободно выбранного представительства народа
превратилось в узурпаторский парламент одного класса, еще раз признало, что
оно само разрезало мышцы, соединявшие парламентскую голову с телом нации.
Если исполнительная власть своим предложением восстановить всеобщее
избирательное право апеллировала от Национального собрания к народу, то
законодательная власть своим законопроектом квесторов апеллировала от
народа к армии. Этим законопроектом Национальное собрание имело в виду
твердо установить свое право на непосредственный вызов войск, на создание
парламентской армии. Назначая, таким образом, армию третейским судьей между
собой и народом, между собой и Бонапартом, признавая армию решающей силой
в государстве, Национальное собрание, с другой стороны, должно было
подтвердить, что оно давно уже отказалось от претензии на господство над этой
силой. Делая предметом прений свое право вызывать войска, вместо того чтобы
вызвать их немедленно, оно обнаружило сомнение в своей собственной силе.
Отвергнув законопроект квесторов, оно открыто призналось в своем бессилии.
Этот законопроект провалился, собрав меньшинство в 108 голосов: Гора решила
его судьбу. Гора находилась в положении буриданова осла с той разницей,
впрочем, что ей приходилось выбирать не между двумя охапками сена, решая,
какая из них привлекательнее, а между двумя видами колотушек, решая, какая из
них будет чувствительнее. С одной стороны, страх перед Шангарнье, с другой -
страх перед Бонапартом: положение, признаться, было отнюдь не героическое.
18 ноября к предложенному самой партией порядка закону о коммунальных
выборах была внесена поправка, согласно которой от коммунальных избирателей
требовалось вместо трехлетнего всего годичное проживание на месте выборов.
Эта поправка была провалена большинством в один-единственный голос, но и
этот голос, как немедленно обнаружилось, был ошибочно зачтен. Распавшись на
враждебные фракции, партия порядка давно уже потеряла свое самостоятельное
парламентское большинство. Теперь она показала, что в парламенте вообще не
было уже никакого большинства. Национальное собрание утратило способность
принимать решения. Составляющие его атомы не были более связаны никакой
силой сцепления, оно испустило последний дух, оно было мертво.
Наконец, внепарламентской массе буржуазии за несколько дней до катастрофы
еще раз пришлось торжественно засвидетельствовать свой разрыв с
парламентской буржуазией. Тьер, который в качестве парламентского героя
особенно сильно страдал неизлечимой болезнью парламентского кретинизма,
после смерти парламента придумал новую парламентскую интригу с
Государственным советом - закон об ответственности, имевший целью прочно
удержать президента в рамках конституции. Подобно тому как 15 сентября по
случаю закладки нового крытого рынка в Париже, Бонапарт очаровал рыночных
дам, рыбных торговок, не хуже Мазаньелло - правда, одна рыбная торговка по
реальной силе равнялась семнадцати бургграфам, - подобно тому как после
внесения законопроекта квесторов он привел в восторг угощаемых им в
Елисейском дворце лейтенантов, - Бонапарт теперь, 25 ноября, увлек за собой
промышленную буржуазию, собравшуюся в цирке, чтобы из его рук получить
медали за лондонскую промышленную выставку. Заимствую характерную часть
его речи из "Journal des Debats":
"Столь неожиданные успехи дают мне право повторить, какого величия достигла
бы Французская республика, если бы ей дано было заботиться о своих реальных
интересах и реформировать свои учреждения, вместо того чтобы непрерывно
терпеть ущерб от беспокойств, причиняемых, с одной стороны, демагогами, а с
другой - монархическими галлюцинациями. (Громкие, бурные и продолжительные
аплодисменты со всех сторон амфитеатра.) Монархические галлюцинации
мешают всякому прогрессу и всем серьезным отраслям промышленности. Вместо
прогресса - только борьба. Мы видим, как люди, бывшие прежде ревностнейшими
защитниками королевской власти и королевских прерогатив, действуют в духе
Конвента, лишь бы ослабить власть, возникшую из всеобщего избирательного
права. (Громкие и продолжительные аплодисменты.) Мы видим, как люди,
больше всего потерпевшие от революции и больше всего жаловавшиеся на нее,
провоцируют новую революцию, и все это лишь для того, чтобы сковать волю
нации... Я вам обещаю спокойствие на будущее время" и пр. и пр. (Возгласы:
"Браво, браво", бурные крики: "Браво".)
Так промышленная буржуазия холопски рукоплещет государственному
перевороту 2 декабря, уничтожению парламента, гибели своего собственного
господства, диктатуре Бонапарта. Грому рукоплесканий 25 ноября ответствовал
пушечный гром 4 декабря, и дом г-на Салландруза, старательнее всех бившего в
ладоши, оказался особенно старательно разбит снарядами.

Кромвель при роспуске Долгого парламента явился один в зал заседаний, вынул
часы, дабы не дать парламенту просуществовать ни одной минуты долее
назначенного им срока, и выпроваживал каждого члена парламента веселыми
юмористическими насмешками. Наполеон, более мелкий, чем его прототип, все же
отправился 18 брюмера в Законодательный корпус и прочел ему - правда,
прерывающимся голосом - его смертный приговор. Второй Бонапарт, который к
тому же имел в своем распоряжении исполнительную власть совершенно иного
рода, чем Кромвель или Наполеон, искал себе образец не в летописях всемирной
истории, а в летописях Общества 10 декабря, в летописях уголовного суда. Он
украл у Французского банка 25 миллионов франков, купил генерала Маньяна за
один миллион, солдат - по 15 франков за штуку, с водкой в придачу, тайно, как
ночной вор, встретился со своими сообщниками, приказал ворваться в жилища
наиболее опасных парламентских главарей, вытащить из постели и увезти в
тюрьму Кавеньяка, Ламорисьера, Лефло, Шангарнье, Шарраса, Тьера, База и
др., занять войсками главные пункты Парижа и здание парламента и рано утром
расклеить по всей столице рекламные плакаты, извещавшие о роспуске
Национального собрания и Государственного совета, о восстановлении
всеобщего избирательного права и об объявлении департамента Сены на
осадном положении. А немного спустя он поместил в "Moniteur" подложный
документ о том, будто вокруг него сгруппировался ряд влиятельных
парламентских деятелей, составивших некий чрезвычайный Государственный
совет.
Остатки парламента, главным образом легитимисты и орлеанисты, собравшись в
здании мэрии десятого округа, вотируют при многократных криках: "Да
здравствует республика!", смещение Бонапарта, тщетно взывают к собравшейся
перед зданием толпе зевак, пока их, наконец, не уводят под конвоем африканских
стрелков сначала в казарму Орсе, а оттуда, посадив в арестантские кареты, не
перевозят в тюрьму Мазас и тюрьмы в Аме и Венсенне. Таков был конец партии
порядка, Законодательного собрания и февральской революции.
Прежде чем перейти к заключению, набросаем краткую схему истории
февральской революции.
Первый период. От 24 февраля до 4 мая 1848 года. Февральский период. Пролог.
Комедия всеобщего братания.
Второй период. Период учреждения республики и Учредительного национального
собрания.
Oт 4 мая до 25 июня 1848 года. Борьба всех классов против пролетариата.
Поражение пролетариата в июньские дни.
От 25 июня до 10 декабря 1848 года. Диктатура чистых буржуазных
республиканцев. Выработка конституции. Объявление Парижа на осадном
положении. Устранение буржуазной диктатуры избранием Бонапарта в президенты
10 декабря.
От 20 декабря 1848 до 28 мая 1849 года. Борьба Учредигельного собрания с
Бонапартом и с соединившейся с ним партией порядка. Гибель Учредительного
собрания. Поражение республиканской буржуазии.
Третий период. Период конституционной республики и Законодательного
национального собрания.
От 28 мая 1849 до 13 июня 1849 года. Борьба мелкой буржуазии с буржуазией и
Бонапартом. Поражение мелкобуржуазной демократии.
От 13 июня 1849 до 31 мая 1850 года. Парламентская диктатура партии порядка.
Последняя завершает свое господство отменой всеобщего избирательного права,
но теряет парламентское министерство.
От 31 мая 1850 до 2 декабря 1851 года. Борьба между парламентской
буржуазией и Бонапартом.
От 31 мая 1850 до 12 января 1851 года. Парламент теряет главное командование
армией.
От 12 января до II апреля 1851 года. Парламент терпит поражение в своих
попытках снова подчинить себе административную власть. Партия порядка теряет
самостоятельное парламентское большинство. Ее коалиция с республиканцами и
Горой.
От 11 апреля до 9 октября 1851 года. Попытки пересмотра, слияния, продления
полномочий. Партия порядка разлагается на свои отдельные составные части.
Окончательный разрыв буржуазного парламента и буржуазной прессы с массой
буржуазии.
От 9 октября до 2 декабря 1851 года. Открытый разрыв между парламентом и
исполнительной властью. Парламент умирает, он пал, покинутый своим
собственным классом, армией, всеми другими классами. Гибель парламентарного
режима и господства буржуазии. Победа Бопапарта. Пародия реставрации
Империи.
Часть VII
Социальная республика явилась как фраза, как пророчество на пороге
февральской революции. В июньские дни 1848 г. она была задушена в крови
парижского пролетариата, по в виде призрака она выступает в следующих актах
драмы. На сцене появляется демократическая республика. Она исчезает 13 июня
1849 г. вместе со своими разбежавшимися мелкими буржуа, но, убегая, она
разбрасывает за собой сугубо крикливые рекламы. Парламентарная республика
вместе с буржуазией завладевает всей сценой, развертывается во всю ширь, но
2 декабря 1851 г. хоронит ее под крики ужаса объединенных роялистов: "Да
здравствует республика!"
Французская буржуазия противилась господству трудящегося пролетариата - она
доставила власть люмпен-пролетариату с шефом Общества 10 декабря во главе.

Буржуазия не давала Франции прийти в себя от страха перед грядущими ужасами
красной анархии - Бонапарт дисконтировал ей это грядущее, когда
воодушевленная водкой армия порядка, по его приказанию, 4 декабря
расстреливала стоявших у своих окон именитых буржуа бульвара Монмартр и
Итальянского бульвара. Она обоготворила саблю - сабля господствует над ней.
Она уничтожила революционную печать - ее собственная печать уничтожена. Она
отдала народные собрания под надзор полиции - ее салоны находятся под
полицейским надзором. Она распустила демократическую национальную гвардию
- ее собственная национальная гвардия распущена. Она ввела осадное
положение - осадное положение введено по отношению к ней. Она заменила суды
присяжных военными комиссиями - ее суды присяжных заменены военными
комиссиями. Она отдала народную школу во власть попам - попы властвуют над
ее собственной школой. Она ссылала без суда - ее ссылают без суда. Она
подавляла всякое движение общества с помощью государственной власти -
государственная власть подавляет всякое движение ее общества. Она бунтовала
против своих собственных политиков и писателей из пристрастия к своему
денежному мешку - ее политики и писатели устранены, но ее денежный мешок
подвергается грабежу, после того как ей заткнули рот и сломали ее перо.
Буржуазия неутомимо кричала революции, как святой Арсений христианам: "Fuge,
tace, quiesce! Беги, умолкни, успокойся!", - Бонапарт кричит буржуазии: "Fuge,
tace, quiesce! Беги, умолкни, успокойся!".
Французская буржуазия давно разрешила дилемму Наполеона: "Dans cinquante
ans, l'Europe sera republicaine ou cosaque". Она ее разрешила в виде "republique
cosaque". Не нужно было злых чар Цирцеи, чтобы превратить шедевр буржуазной
республики в безобразное чудовище. Эта республика не потеряла ничего, кроме
внешних приличий. Сегодняшняя Франция заключалась в готовом виде в
парламентарной республике. Достаточно было одного укола штыком, чтобы
пузырь лопнул и чудовище предстало взорам.
Почему парижский пролетариат не восстал после 2 декабря? Ниспровержение
буржуазии было пока только декретировано, декрет еще не был приведен в
исполнение. Всякое серьезное восстание пролетариата немедленно снова
оживило бы буржуазию, примирило бы ее с армией и уготовило бы рабочим
второе июньское поражение.
4 декабря буржуа и лавочники подстрекали пролетариат к борьбе. Вечером того
же дня несколько легионов национальной гвардии обещали явиться на поле битвы
с оружием и в мундирах. Дело в том, что буржуа и лавочники узнали, что
Бонапарт в одном из своих декретов от 2 декабря отменил тайное голосование и
приказывал им писать свои "да" или "нет" в официальных списках избирателей
рядом с их именами. Сопротивление 4 декабря напугало Бонапарта. Ночью, по его
приказанию, на всех перекрестках Парижа были расклеены плакаты,
объявлявшие о восстановлении тайного голосования. Буржуа и лавочники
решили, что добились своей цели. На следующее утро остались дома именно
лавочники и буржуа.
В ночь с 1 на 2 декабря Бонапарт внезапным нападением лишил парижский
пролетариат его вождей, командиров баррикад. Представляя собой армию без
офицеров, не имея ни малейшей охоты после памятных июньских дней 1848 и
1849 гг. и майских дней 1850 г. бороться под знаменем Горы, пролетариат
предоставил своему авангарду, тайным обществам, спасать повстанческую честь
Парижа, честь, которую буржуазия оставила на произвол солдатни до того
безропотно, что Бонапарт мог впоследствии разоружить национальную гвардию с
язвительной мотивировкой: он опасается, как бы анархисты не злоупотребили ее
оружием против неё самой!
"C'est le triomphe complet et definitif du socialisme!" - так характеризовал Гизо
переворот 2 декабря. Но если ниспровержение парламентарной республики в
зародыше заключает в себе торжество революции пролетариата, то его
ближайшим осязательным результатом была победа Бонапарта над парламентом,
победа исполнительной власти над законодательной, победа не прикрытой
фразами силы над силой фразы. В парламенте нация возводила в закон свою
всеобщую волю, т. е. возводила закон господствующего класса в свою всеобщую
волю. Перед лицом исполнительной власти она отрекается от всякой собственной
воли и подчиняется велению чужой воли, авторитету. Исполнительная власть в
противоположность законодательной выражает гетерономию нации в
противоположность ее автономии. Таким образом, Франция избавилась от
деспотизма целого класса как будто лишь для того, чтобы подчиниться
деспотизму одного индивида, и притом авторитету индивида, не имеющего
никакого авторитета. Борьба, казалось, кончилась тем, что все классы одинаково
бессильно и одинаково безгласно преклонились перед ружейным прикладом.
Но революция основательна. Она еще находится в путешествии через чистилище.
Она выполняет свое дело методически. До 2 декабря 1851 г. она закончила
половину своей подготовительной работы, теперь она заканчивает другую
половину. Сначала она доводит до совершенства парламентарную власть, чтобы
иметь возможность ниспровергнуть ее. Теперь, когда она этого достигла, она
доводит до совершенства исполнительную власть, сводит ее к ее самому
чистому выражению, изолирует ее, противопоставляет ее себе как единственный
объект, чтобы сконцентрировать против нее все свои силы разрушения. И когда
революция закончит эту вторую половину своей предварительной работы, тогда
Европа поднимется со своего места и скажет торжествуя: Ты хороню роешь,
старый крот!

Эта исполнительная власть с ее громадной бюрократической и военной
организацией, с ее многосложной и искусственной государственной машиной, с
этим войском чиновников в полмиллиона человек рядом с армией еще в
полмиллиона, этот ужасный организм-паразит, обвивающий точно сетью все тело
французского общества и затыкающий все его поры, возник в эпоху абсолютной
монархии, при упадке феодализма, упадке, который этот организм помогал
ускорять. Сеньориальные привилегии земельных собственников и городов
превратились в столь же многочисленные атрибуты государственной власти,
феодальные сановники - в получающих жалованье чиновников, а пестрая, как
набор образчиков, карта перекрещивающихся средневековых суверенных прав -
в точно установленный план государственной власти, где господствует такое же
разделение труда и такая же централизация, как на фабрике. Первая
французская революция, поставившая себе задачу уничтожить все местные,
территориальные, городские и провинциальные особые власти, чтобы создать
гражданское единство нации, должна была развить далее то, что было начато
абсолютной монархией, - централизацию, но вместе с тем она расширила объем,
атрибуты и число пособников правительственной власти. Наполеон завершил эту
государственную машину. Легитимная монархия и Июльская монархия не
прибавили ничего нового, кроме большего разделения труда, увеличивавшегося
по мере того, как разделение труда внутри буржуазного общества создавало
новые группы интересов, следовательно - новые объекты государственного
управления. Всякий общий интерес немедленно отрывался от общества,
противопоставлялся ему как высший, всеобщий интерес, вырывался из сферы
самодеятельности членов общества и делался предметом правительственной
деятельности, - начиная от моста, школьного здания и коммунального имущества
какой-нибудь сельской общины и кончая железными дорогами, национальным
имуществом и государственными университетами Франции. Наконец,
парламентарная республика оказалась в своей борьбе против революции
вынужденной усилить, вместе с мерами репрессии, средства и централизацию
правительственной власти. Все перевороты усовершенствовали эту машину
вместо того, чтобы сломать ее. Партии, которые, сменяя друг друга, боролись за
господство, рассматривали захват этого огромного государственного здания, как
главную добычу при своей победе.
Но при абсолютной монархии, во время первой революции, при Наполеоне,
бюрократия была лишь средством подготовки классового господства буржуазии.
Во время Реставрации, при Луи-Филиппе, при парламентарной республике,
бюрократия при всем своем стремлении к самовластию была орудием
господствующего класса.
Только при втором Бонапарте государство как будто стало вполне
самостоятельным. Государственная машина настолько укрепила свое положение
по отношению к гражданскому обществу, что она может теперь иметь во главе
шефа Общества 10 декабря, какого-то явившегося с чужбины авантюриста,
поднятого на щит пьяной солдатней, которую он купил водкой и колбасой и
которую ему все снова и снова приходится ублажать колбасой. Отсюда
малодушное отчаяние, чувство несказанного унижения, позора, которое
сдавливает грудь Франции и не дает ей свободно вздохнуть. Она чувствует себя
как бы обесчещенной.
И тем не менее государственная власть не висит в воздухе. Бонапарт -
представитель класса, и притом самого многочисленного класса французского
общества, представитель парцелльного крестьянства.
Подобно тому как Бурбоны были династией крупной земельной собственности, а
Орлеаны - династией денег, Бонапарты являются династией крестьян, т. е.
французской народной массы. Избранником крестьян является не тот Бонапарт,
который подчинялся буржуазному парламенту, а тот, который разогнал
буржуазный парламент. Городам удавалось в течение трех лет извращать смысл
выборов 10 декабря и обманывать крестьян в их надежде на восстановление
империи. Выборы 10 декабря 1848 г. нашли свое осуществление только в
перевороте 2 декабря 1851 года.
Парцелльные крестьяне составляют громадную массу, члены которой живут в
одинаковых условиях, не вступая, однако, в разнообразные отношения друг к
другу. Их способ производства изолирует их друг от друга, вместо того чтобы
вызывать взаимные сношения между ними. Это изолирование еще усиливается
вследствие плохих французских путей сообщения и вследствие бедности
крестьян. Их поле производства, парцелла, не допускает никакого разделения
труда при ее обработке, никакого применения науки, а следовательно и никакого
разнообразия развития, никакого различия талантов, никакого богатства
общественных отношений. Каждая отдельная крестьянская семья почти что
довлеет сама себе, производит непосредственно большую часть того, что она
потребляет, приобретая таким образом свои средства к жизни более в обмене с
природой, чем в сношениях с обществом. Парцелла, крестьянин и семья; рядом
другая парцелла, другой крестьянин и другая семья. Кучка этих единиц образует
деревню, а кучка деревень - департамент. Таким образом, громадная масса
французской нации образуется простым сложением одноименных величин, вроде
того как мешок картофелин образует мешок с картофелем. Поскольку миллионы
семей живут в экономических условиях, отличающих и враждебно
противопоставляющих их образ жизни, интересы и образование образу жизни,
интересам и образованию других классов, - они образуют класс. Поскольку между
парцелльными крестьянами существует лишь местная связь, поскольку
тождество их интересов не создает между ними никакой общности, никакой
национальной связи, никакой политической организации, - они не образуют класса.

Они поэтому неспособны защищать свои классовые интересы от своего
собственного имени, будь то через посредство парламента или через посредство
конвента. Они не могут представлять себя, их должны представлять другие. Их
представитель должен вместе с тем являться их господином, авторитетом,
стоящим над ними, неограниченной правительственной властью, защищающей их
от других классов и ниспосылающей им свыше дождь и солнечный свет.
Политическое влияние парцелльного крестьянства в конечном счете выражается,
стало быть, в том, что исполнительная власть подчиняет себе общество.
Историческая традиция породила мистическую веру французских крестьян в то,
что человек по имени Наполеон возвратит им все утраченные блага. И вот
нашелся некто, выдающий себя за этого человека только потому, что он - на
основании статьи Code Napoleon: "La recherche de la paternite est interdite" - носит
имя Наполеон. После двадцатилетнего бродяжничества и целого ряда нелепых
приключений сбывается предсказание и человек становится императором
французов. Навязчивая идея племянника осуществилась, потому что она
совпадала с навязчивой идеей самого многочисленного класса французского
общества.
Но тут мне могут возразить: а крестьянские восстания в доброй половине
Франции, а облавы, устраиваемые армией на крестьян, а массовые аресты,
массовая ссылка крестьян?
Со времени Людовика XIV Франция не знала подобных преследований крестьян
"за демагогические происки".
Но прошу меня понять. Династия Бонапарта является представительницей не
революционного, а консервативного крестьянина, не того крестьянина, который
стремится вырваться из своих социальных условий существования,
определяемых парцеллой, а того крестьянина, который хочет укрепить эти
условия и эту парцеллу, - не того сельского населения, которое стремится
присоединиться к городам и силой своей собственной энергии ниспровергнуть
старый порядок, а того, которое, наоборот, тупо замыкается в этот старый
порядок и ждет от призрака империи, чтобы он спас его и его парцеллу и дал ему
привилегированное положение. Династия Бонапарта является
представительницей не просвещения крестьянина, а его суеверия, не его
рассудка, а его предрассудка, не его будущего, а его прошлого, не его
современных Севеннов, а его современной Вандеи.
Трехлетнее суровое господство парламентарной республики освободило от
наполеоновской иллюзии и революционизировало - правда, пока лишь
поверхностно - часть французских крестьян; но каждый раз, как только они
приходили в движение, буржуазия силой отбрасывала их назад. При
парламентарной республике в сознании французского крестьянина происходила
борьба между новыми идеями и традицией; этот процесс протекал в форме
непрерывной борьбы школьных учителей против попов - буржуазия усмиряла
учителей. Крестьяне в первый раз делали усилия, чтобы занять самостоятельную
позицию по отношению к правительственной деятельности; это обнаруживалось в
беспрестанных столкновениях между мэрами и префектами - буржуазия смещала
мэров. Наконец, в различных местностях Франции крестьяне в период
парламентарной республики восставали против своего собственного детища,
против армии, - буржуазия наказывала их осадным положением и экзекуциями. И
эта самая буржуазия вопит теперь о тупости масс, этой vilе multitudе, которая
якобы предала ее Бонапарту. Она сама насильственно укрепляла
приверженность класса крестьян к империи, она усердно сохраняла положение
вещей, образующее ту почву, на которой вырастает эта крестьянская религия.
Правда, буржуазия должна одинаково бояться невежества масс, пока они
остаются консервативными, и сознательности масс, как только они становятся
революционными.
В восстаниях, последовавших за соuр d'еtat, часть французских крестьян с
оружием в руках протестовала против своего же собственного вотума от 10
декабря 1848 года. Школа, пройденная ими с 1848 г., научила их уму-разуму. Но
они продали свою душу преисподней истории, история их поймала на слове, а
большинство их еще было до такой степени сбито с толку, что как раз в самых
красных департаментах крестьянское население открыто голосовало за
Бонапарта. По их мнению, Национальное собрание мешало Бонапарту что-либо
предпринять. Бонапарт только теперь разбил оковы, наложенные городами на
волю деревни. Местами крестьяне носились даже с нелепой мыслью поставить
рядом с Наполеоном конвент.
После того как первая революция превратила полукрепостных крестьян в
свободных земельных собственников, Наполеон упрочил и урегулировал условия,
при которых крестьяне беспрепятственно могли пользоваться только что
доставшейся им французской землей и удовлетворить свою юношескую страсть к
собственности. Но причина теперешнего оскудения французского крестьянина -
это именно его парцелла, раздробление землевладения, форма собственности,
упроченная во Франции Наполеоном. Это именно те материальные условия,
которые сделали французского феодального крестьянина собственником
парцеллы, а Наполеона - императором. Двух поколений было достаточно, чтобы
привести к неизбежному результату - к прогрессивному ухудшению земледелия и
к прогрессивному увеличению задолженности земледельца. "Наполеоновская"
форма собственности, бывшая в начале XIX века условием освобождения и
обогащения сельского населения Франции, в течение этого столетия
превратилась в закон, утверждающий его рабство и нищету. И этот-то закон и
есть первая из "наполеоновских идей", которую приходится отстаивать второму
Бонапарту. Если он вместе с крестьянами еще разделяет иллюзию, будто причину
крестьянского разорения следует искать не в самой парцелльной собственности,
а вне ее, во влиянии второстепенных обстоятельств, то его эксперименты, как
мыльные пузыри, лопнут при соприкосновении с производственными отношениями.

Экономическое развитие парцелльной собственности коренным образом изменило
отношение крестьян к остальным общественным классам. При Наполеоне
раздробление землевладения на парцеллы в деревне дополняло собой
свободную конкуренцию и возникающую крупную промышленность в городах.
Крестьянский класс повсеместно являлся протестом против только что
низвергнутой земельной аристократии. Корни, пущенные во французскую землю
парцелльной собственностью, лишили феодализм всяких питательных соков.
Межевые знаки парцеллы представляли собой естественный оплот буржуазии
против всякого нападения со стороны ее прежних властелинов. Но в течение XIX
века место феодала занял городской ростовщик, место тяготевших на земле
феодальных повинностей заняли ипотеки, место аристократической земельной
собственности занял буржуазный капитал. Парцелла крестьянина представляет
только предлог, позволяющий капиталисту извлекать из земли прибыль, процент и
ренту, предоставляя самому земледельцу выручать, как ему угодно, свою
заработную плату. Тяготеющий на французской земле ипотечный долг налагает на
французское крестьянство такие проценты, которые равняются сумме ежегодных
процентов по всему государственному долгу Англии. Парцелльная собственность,
столь порабощенная капиталом, - а ее развитие неизбежно ведет к этому
порабощению, - превратила большинство французской нации в троглодитов. 16
миллионов крестьян (считая женщин и детей) живут в берлогах, большая часть
которых имеет всего одно окошко, остальная же - два, а в самом лучшем случае
- три окошка. А окна в доме - то же, что пять органов чувств для головы.
Буржуазный строй, который в начале столетия поставил государство стражем при
только что возникшей парцелле и удобрял ее лаврами, стал вампиром,
высасывающим кровь ее сердца и мозг ее головы и бросающим ее в
алхимическую реторту капитала. Соdе Nароleоn представляет собой теперь не
более, как кодекс исполнения судебных решений, наложения ареста на
имущество и продажи с молотка. Сверх официально числящихся четырех
миллионов (считая детей и т.д.) нищих, бродяг, преступников и проституток во
Франции существует пять миллионов душ, находящихся на краю гибели и либо
живущих в самой деревне, либо непрерывно перекочевывающих со своими
лохмотьями и детьми из деревни в город и из города в деревню. Словом,
интересы крестьян находятся уже не в гармонии с интересами буржуазии, с
капиталом, как это было при Наполеоне, а в непримиримом противоречии с ними.
Крестьяне поэтому находят своего естественного союзника и вождя в городском
пролетариате, призванном ниспровергнуть буржуазный порядок. Но сильное и
неограниченное правительство, - и это вторая "наполеоновская идея", которую
должен осуществить второй Наполеон, - призвано силой защищать этот
"материальный" порядок. И действительно, главным лейтмотивом во всех
прокламациях Бонапарта против бунтующих крестьян является этот "оrdге
mаteriеl".
Кроме ипотечного долга, которым капитал обременяет парцеллу, над ней тяготеет
еще налог. Налог - это источник жизни для бюрократии, армии, попов и двора -
словом, для всего аппарата исполнительной власти. Сильное правительство и
высокий налог - тождественные понятия. Парцелльная собственность по своей
природе представляет собой почву для всемогущей и бесчисленной бюрократии.
Она создает одинаковый уровень отношений и лиц на всем протяжении страны.
Она делает поэтому возможным равномерное воздействие на все части этой
однообразной массы из одного высшего центра. Она уничтожает
аристократические промежуточные ступени между народными массами и
государственной властью. Она вызывает поэтому всестороннее прямое
вмешательство этой государственной власти и проникновение всюду ее
непосредственных органов. Она создает, наконец, незанятое избыточное
население, не находящее себе места ни в деревне, ни в городе и поэтому
хватающееся за государственные должности как за своего рода почетную
милостыню, и заставляет увеличивать число государственных должностей.
Наполеон с процентами возвращал налагаемый им принудительный налог
посредством новых рынков, которые он открывал штыками, посредством
ограбления континента. Наполеоновский налог был стимулом для развития
крестьянских промыслов, тогда как теперь налог лишает эти промыслы последних
ресурсов, последней возможности сопротивляться обнищанию. А многочисленная
расшитая галунами и упитанная бюрократия, это - "наполеоновская идея",
наиболее близкая сердцу второго Бонапарта. Да и как могло быть иначе, когда
Бонапарт вынужден был создать рядом с подлинными классами общества
искусственную касту, для которой сохранение его режима - вопрос о хлебе
насущном? Вот почему одна из его первых финансовых операций заключалась в
повышении пониженных было чиновничьих окладов до прежнего уровня и в
создании новых синекур.
Другая "наполеоновская идея" - это господство попов как орудия правительства.

Но если только что возникшая парцелла, будучи в гармонии с обществом,
находясь в зависимости от сил природы и подчиняясь власти - своей верховной
охране, естественно, была религиозна, то кругом задолжавшая, порвавшая с
обществом и властью, принужденная выходить за пределы собственной
ограниченности парцелла, естественно, становится антирелигиозной. Небо было
недурной придачей к только что приобретенному клочку земли, тем более, что оно
делает погоду; но небо становится надругательством, лишь только его
навязывают взамен парцеллы. Тогда поп уже превращается в миропомазанную
ищейку земной полиции - тоже "наполеоновская идея". Экспедиция против Рима в
следующий раз будет предпринята в самой Франции, только в направлении
Противоположном тому, что думает г-н Монталамбер.
Наконец, кульминационный пункт "наполеоновской идеи" - это преобладающее
значение армии. Армия была роint d'honneur парцелльных крестьян: она из них
делала героев, которые защищали от внешних врагов новую собственность,
возвеличивали только что приобретенное ими национальное единство, грабили и
революционизировали мир. Военный мундир был их собственным парадным
костюмом, война - их поэзией, увеличенная и округленная в воображении
парцелла - отечеством, а патриотизм - идеальной формой чувства собственности.
Но враги, от которых французскому крестьянину приходится теперь защищать
свою собственность, - это не казаки, а судебные приставы и сборщики податей.
Парцелла уже не лежит в так называемом отечестве, а заложена в ипотечной
книге. Сама армия уже не цвет крестьянской молодежи, а болотный цветок
крестьянского люмпен-пролетариата. Она большей частью состоит из подставных
рекрутов, из заместителей, подобно тому как второй Бонапарт сам - лишь
подставное лицо, заместитель Наполеона. Геройские подвиги она совершает
теперь во время облав на крестьян, при исполнении жандармских обязанностей; и
если внутренние противоречия системы шефа Общества 10 декабря погонят его
за пределы Франции, армия после нескольких бандитских проделок пожнет не
лавры, а тумаки.
Итак, мы видим: все "наполеоновские идеи" - это идеи неразвитой, юношески
бодрой парцеллы; для отжившей парцеллы они - бессмыслица, не более как
галлюцинации ее предсмертной агонии, слова, ставшие фразами, духи, ставшие
призраками. Но пародия на империю была необходима для того, чтобы
освободить массу французской нации от ига традиции и выявить в чистом виде
противоположность между государственной властью и обществом. Вместе с
растущей деградацией парцелльной собственности рушится покоящееся на ней
государственное здание. Государственная централизация, в которой нуждается
современное общество, может возникнуть лишь на развалинах военнобюрократической
правительственной машины, выкованной в борьбе с
феодализмом.
В положении французских крестьян лежит разгадка общих выборов 20 и 21
декабря, возведших второго Бонапарта на гору Синай не для того, чтобы
получать, а для того, чтобы издавать законы.
У буржуазии теперь явно не было другого выбора, как голосовать за Бонапарта.
Когда поборники строгости нравов на Констанцском соборе жаловались на
порочную жизнь пап и вопили о необходимости реформы нравов, кардинал Пьер
д'Айи прогремел им в ответ: "Только сам черт может еще спасти католическую
церковь, а вы требуете ангелов!". Так и французская буржуазия кричала после
государственного переворота. Только шеф Общества 10 декабря может еще
спасти буржуазное общество! Только воровство может еще спасти
собственность, клятвопреступление - религию, незаконнорожденность - семью,
беспорядок - порядок!
Бонапарт в качестве исполнительной власти, ставшей самостоятельной силой,
считает себя призванным обеспечить "буржуазный порядок". Сила же этого
буржуазного порядка - в среднем классе. Он считает себя поэтому
представителем среднего класса и издает соответственные декреты. Но, с другой
стороны, он стал кое-чем лишь потому, что сокрушил и ежедневно снова
сокрушает политическое могущество этого среднего класса. Он считает себя
поэтому противником политической и литературной силы среднего класса. Но,
охраняя его материальную силу, он тем самым снова вызывает к жизни его
политическое могущество. Поэтому нужно оберегать причину и стирать с лица
земли следствие всюду, где оно обнаруживается. Но без некоторого смешения
причины со следствием дело обойтись не может, так как причина и следствие во
взаимодействии утрачивают свои отличительные признаки. Следуют новые
декреты, стирающие пограничную черту. В то же время Бонапарт считает себя в
противовес буржуазии представителем крестьян и народа вообще, желающим
осчастливить низшие классы народа в пределах буржуазного общества. Следуют
новые декреты, авансом плагиирующие правительственную мудрость "истинных
социалистов". Но Бонапарт чувствует себя прежде всего шефом Общества 10
декабря, представителем люмпен-пролетариата, к которому принадлежат он сам,
его приближенные, его правительство и его армия и для которого дело
заключается, прежде всего, в том, чтобы жить в свое удовольствие и вытягивать
калифорнийские выигрыши из казенного сундука. И он оправдывает свое звание
шефа Общества 10 декабря посредством декретов, помимо декретов и вопреки
декретам.

Такая полная противоречий миссия этого человека объясняет противоречивые
действия его правительства, которое, действуя наугад, ощупью, старается то
привлечь, то унизить то тот, то другой класс и одинаково возбуждает против себя
все классы, - правительства, практическая неуверенность которого представляет
в высшей степени комический контраст с повелительным, категорическим стилем
правительственных актов, рабски скопированным с указов дяди.
Промышленность и торговля, т. е. дела среднего класса, должны при сильном
правительстве расцвести, как растения в теплицах. Происходит раздача
бесчисленного множества железнодорожных концессий. Но бонапартистский
люмпен-пролетариат должен обогащаться. Начинается мошенническая игра на
бирже лиц, заранее посвященных в тайну железнодорожных концессий. Однако
капиталов для железных дорог не оказывается. Банку предписывается ссужать
деньги под залог железнодорожных акций. Но банк в то же время должен быть
эксплуатируем Бонапартом лично - банк, стало быть, надо обласкать. Банк
освобождается от обязательства публиковать еженедельный отчет, он заключает
с правительством договор, обеспечивающий ему львиную долю. Народ должен
иметь работу. Предпринимаются общественные работы. Но общественные
работы увеличивают налоговое бремя народа. Стало быть, надо понизить налоги,
наложив руку на доходы рантье путем конверсии 5-процентной ренты в 4 1/2 -
процентную. Но буржуазии надо снова подсластить пилюлю; поэтому налог на
вино удваивается для народа, покупающего вино еn dеtаil, и уменьшается вдвое
для пьющего еn gros среднего класса. Существующие рабочие ассоциации
распускаются, но зато правительство обещает чудеса с ассоциациями в
будущем. Нужно помочь крестьянам. Учреждаются ипотечные банки,
усиливающие задолженность крестьян и концентрацию собственности. Но этими
банками нужно воспользоваться для того, чтобы выжать деньги из
конфискованных имений дома Орлеанов. Ни один капиталист не соглашается,
однако, на последнее условие, которого нет в декрете, - и ипотечный банк
остается лишь декретом, и т. д. и т.д.
Бонапарту хотелось бы играть роль патриархального благодетеля всех классов.
Но он не может дать ни одному классу, не отнимая у другого. Подобно герцогу
Гизу, слывшему во время Фронды самым обязательным человеком во Франции,
потому что он превратил все свои имения в долговые обязательства своих
сторонников на себя, и Бонапарт хотел бы быть самым обязательным человеком
во Франции и превратить всю собственность, весь труд Франции в долговое
обязательство на себя лично. Ему хотелось бы украсть всю Францию, чтобы
подарить ее Франции или, вернее, чтобы снова купить потом Францию на
французские деньги, так как в качестве шефа Общества 10 декабря он вынужден
покупать то, что ему должно принадлежать. И предметом торговли становятся
все государственные учреждения, сенат, Государственный совет,
Законодательный корпус, орден Почетного легиона, солдатская медаль,
прачечные, общественные работы, железные дороги, генеральный штаб
национальной гвардии без рядовых, конфискованные имения Орлеанского дома.
Средством подкупа делается всякое место в армии и правительственной машине.
Но самое важное в этом процессе, заключающемся в том, что Францию забирают
чтобы подарить ее ей же самой, - это проценты, перепадающие во время оборота
в карман шефа и членов Общества 10 декабря. Острое словцо графини Л.,
любовницы г-на де Морни, по поводу конфискации орлеанских имений: "С'еst lе
ргеmiег vol dе l'aiglе" [ "Это первый полет орла" ] [Слово "vol" означает "полёт" и
"воровство". (Примечание Маркса.)], применимо к каждому полету этого орла,
похожего больше на ворона. Он и его приверженцы ежедневно сами себе говорят
слова, обращенные одним итальянским картезианским монахом к скряге,
хвастливо перечислявшему свои богатства, которых ему должно хватить еще на
долгие годы жизни: "Tu fai conto sорrа i beni, bisongna prima far il conto sopra gli
anni" ["Ты считаешь свои богатства, а тебе следовало бы раньше сосчитать свои
годы". (Примечание Маркса.)]. Чтобы не просчитаться в годах, они подсчитывают
минуты. Ко двору, в министерства, на вершину администрации и армии
протискивается толпа молодчиков, о лучшем из которых приходится сказать, что
неизвестно, откуда он явился, - шумная, пользующаяся дурной славой,
хищническая богема, которая напяливает на себя обшитые галунами мундиры с
такой же смешной важностью, как сановники Сулука. Можно получить наглядное
представление об этом высшем слое Общества 10 декабря, если принять во
внимание, что Верон-Кревель [В своем романе "Куэнна Бетта" Бальзак
изображает Кревеля списанного с д-ра Верона, владельца газеты
"Constitutionnel", как самого распутного парижского филистера. (Примечание
Маркса.)] - его блюститель нравов, а Гранье де Кассаньяк - его мыслитель. Гиэо
во время своего министерства, пользуясь в одной темной газете этим Гранье как
орудием против династической оппозиции, обыкновенно давал о нем следующий
лестный отзыв: "C'еst lе roi des droles", "Это король шутов". Было бы
несправедливо сопоставлять двор и клику Луи Бонапарта с двором времен
Регентства или Людовика XV. Ибо "Франция уже не раз переживала правление
метресс, но никогда еще не переживала правления альфонсов" [Слова г-жи де
Жирарден (Примечание Маркса.)].

Терзаемый противоречивыми требованиями своего положения, находясь при этом
в роли фокусника, вынужденного все новыми неожиданностями приковывать
внимание публики к себе, как к заменителю Наполеона, другими словами -
совершать каждый день государственный переворот в миниатюре, Бонапарт
погружает все буржуазное хозяйство в сплошной хаос, посягает на все, что
революции 1848 г. казалось неприкосновенным, одних приучает равнодушно
относиться к революции, а других возбуждает к революции, создает настоящую
анархию во имя порядка и в то же время срывает священный ореол с
государственной машины, профанирует ее, делает ее одновременно
отвратительной и смешной. Он устраивает в Париже пародию на культ трирского
священного хитона в виде культа наполеоновской императорской мантии. Но если
императорская мантия падет, наконец, на плечи Луи Бонапарта, бронзовая статуя
Наполеона низвергнется с высоты Вандомской колонны.
Написано в декабре 1851 - марте 1852 года.
К. МАРКС
Критика Готской программы(1)ПРЕДИСЛОВИЕ Ф. ЭНГЕЛЬСА(2)
Публикуемая здесь рукопись - критика проекта программы вместе с
сопроводительным письмом к Бракке - была в 1875 г., незадолго до
объединительного съезда в Готе(3) отправлена Бракке с просьбой показать ее
Гейбу, Ауэру, Бебелю и Либкнехту и вернуть затем обратно Марксу. Так как
партийный съезд в Галле(4) поставил в порядок дня партии дискуссию по поводу
Готской программы, то я полагаю, что с моей стороны было бы преступлением,
если бы я и дальше продолжал откладывать опубликование этого важного
документа, пожалуй, самого важного из всех, относящихся к данной дискуссии.
Но рукопись эта имеет еще и другое, более широкое значение. В ней впервые
ясно и четко выражено отношение Маркса к той линии, которой придерживался
Лассаль с того момента, как он начал участвовать в агитации, и притом как к
экономическим принципам Лассаля, так и к его тактике.
Беспощадная резкость, с какой Маркс анализирует здесь проект программы,
неумолимость, с какой он высказывает сделанные им выводы, вскрывая
недостатки проекта,- все это теперь, спустя пятнадцать лет, никого уже не
может задеть. Специфические лассальянцы существуют еще только за Границей
в виде отдельных обломков, а от Готской программы, как совершенно
неудовлетворительной, отказались в Галле даже ее творцы.
Тем не менее там, где это было возможно без ущерба для дела, я опустил
некоторые резкие выражения и оценки, относящиеся к отдельным лицам, заменив
их точками. Маркс сам поступил бы так же, если бы публиковал теперь эту
рукопись. Ее местами резкий тон был вызван двумя обстоятельствами. Вопервых,
Маркс и я срослись с германским движением теснее, чем с каким-либо
другим, так что решительный шаг назад, обнаружившийся в этом проекте
программы, должен был возмутить нас особенно сильно. Во-вторых, мы
находились тогда - после Гаагского конгресса Интернационала (5) едва прошло
два года - в самом разгаре борьбы с Бакуниным и его анархистами, которые
возлагали на нас ответственность за все, что происходило в германском рабочем
движении, так что мы должны были ожидать, что нам припишут и тайное
отцовство в отношении этой программы. Эти соображения теперь отпадают, а
вместе с ними отпадает и необходимость тех мест, о которых идет речь.
Некоторые фразы заменены точками также и по цензурным соображениям. Там,
где мне приходилось выбирать более мягкое выражение, я заключал его в
прямые скобки. В остальном рукопись перепечатана дословно.
Лондон, 6 января 1891 г,
Ф. Энгельс
К. МАРКС
ПИСЬМО В. БРАККЕ
Лондон, 5 мая 1875 г.
Дорогой Бракке!
Нижеследующие критические замечания к объединительной программе будьте
добры по прочтении передать для ознакомления Гейбу и Ауэру, Бебелю и
Либкнехту. Я завален работой и вынужден переступать уже далеко за рамки
рабочего времени, разрешенного мне врачами. Поэтому мне отнюдь не доставило
особого "удовольствия" исписать так много бумаги. Но это было необходимо для
того, чтобы партийные друзья, для которых предназначается это сообщение, не
истолковали впоследствии ложно те шаги, которые я, со своей стороны, должен
буду предпринять.- Я имею в виду краткое заявление, которое Энгельс и я
опубликуем после объединительного съезда; мы заявим, что мы совершенно
непричастны к указанной принципиальной программе и не имеем с ней ничего
общего.
Это необходимо, так как за границей распространено заботливо поддерживаемое
врагами партии мнение - мнение совершенно ложное,-будто мы тайно
руководим отсюда движением так называемой эйзенахской партии(6). Еще в
своей недавно появившейся на русском языке книге Бакунин возлагает, например,
на меня ответственность не только за все программы и т. д. упомянутой партии,
но даже и за каждый шаг, сделанный Либкнехтом со дня его сотрудничества с
Народной партией.

Помимо того, мой долг не позволяет мне, хотя бы лишь посредством
дипломатического молчания, признать программу, которая, по моему убеждению,
решительно никуда не годится и деморализует партию.
Каждый шаг действительного движения важнее дюжины программ. Поэтому, если
нельзя было - а обстоятельства этого не допускали - пойти дальше
эйзенахской программы, то следовало бы просто заключить соглашение о
действиях против общего врага. Составляя же принципиальные программы
(вместо того чтобы отложить это дело до того момента, когда оно будет
подготовлено более длительной совместной работой), воздвигают тем самым
перед лицом всего мира вехи, по которым люди судят об уровне партийного
движения.
Вожди лассальянцев пришли к нам потому, что их вынудили к этому
обстоятельства. Если бы им заявили с самого начала, что ни на какое
торгашество принципами не пойдут, то они должны были бы удовлетвориться
программой действия или организационным планом в целях совместного действия.
Вместо этого им разрешают являться во всеоружии мандатов и, со своей
стороны, признают эти мандаты обязательными, т. е. сдаются на милость или
немилость тех, кто сам нуждается в помощи. К довершению всего они созывают
съезд еще до согласительного съезда, между тем как собственная партия
созывает свой съезд только post festum 1)Здесь явно стремились сорвать
всякую критику и не дать опомниться собственной партии. Известно, что рабочих
удовлетворяет самый факт объединения; но ошибаются те, кто думает, что этот
минутный успех куплен не слишком дорогой ценой.
Впрочем программа никуда не годится и независимо от того, что она канонизирует
лассалевский символ веры.
В ближайшее время я пришлю Вам последние выпуски французского издания
"Капитала". Печатание было на долгое время задержано запрещением
французского правительства. На этой неделе или в начале следующей книга
будет готова. Получили ли Вы 6 первых выпусков? Сообщите мне, пожалуйста,
также адрес Бернхарда Беккера, которому я тоже должен послать последние
выпуски 6.
У книгоиздательства "Volksstaat" своеобразные нравы. Так, например, мне до сих
пор даже не прислали ни одного экземпляра нового издания "Кёльнского процесса
коммунистов" (7).
С сердечным приветом
Ваш Карл Маркс
К. МАРКС
ЗАМЕЧАНИЯ К ПРОГРАММЕ ГЕРМАНСКОЙ
РАБОЧЕЙ ПАРТИИ
I.
1. "Труд есть источник всякого богатства и всякой культуры, а так как
приносящий пользу труд возможен лишь в обществе и при посредстве
общества, то доход от труда принадлежит в неурезанном виде и на равных
правах всем членам общества".
Первая часть параграфа: "Труд есть источник всякого богатства и всякой
культуры".
Труд не есть источник всякого богатства. Природа в такой же мере источник
потребительных стоимостей (а из них-то ведь и состоит вещественное
богатство!), как и труд, который сам есть лишь проявление одной из сил природы,
человеческой рабочей силы. Приведенную выше фразу вы встретите во всяком
детском букваре, и она правильна постольку, поскольку в ней подразумевается,
что труд совершается при наличии соответствующих предметов и орудий. Но в
социалистической программе не должны допускаться подобные буржуазные
фразы, обходящие молчанием те условия, которые одни только и придают им
смысл. Поскольку человек заранее относится к природе, этому первоисточнику
всех средств и предметов труда, как собственник, обращается с ней как с
принадлежащей ему вещью, постольку его труд становится источником
потребительных стоимостей, а следовательно, и богатства. У буржуа есть очень
серьезные основания приписывать труду сверхъестественную творческую силу,
так как именно из естественной обусловленности труда вытекает, что человек, не
обладающий никакой другой собственностью, кроме своей рабочей силы, во
всяком общественном и культурном состоянии вынужден быть рабом других
людей, завладевших материальными условиями труда. Только с их разрешения
может он работать, стало быть, только с их разрешения - жить.
Но оставим уж эту фразу, как она есть, каковы бы ни были ее недостатки. Какого
же заключения надо бы ожидать? Очевидно, следующего:
"Так как труд есть источник всякого богатства, то ни один член общества не
может и присваивать себе богатство иначе, как присваивая продукт труда. Если
же он сам не работает, то он живет чужим трудом, и свою культуру он также
приобретает за счет чужого труда".
Вместо этого при помощи словечек "а так как" к первому предложению
пристегивается второе, чтобы вывод сделать из этого второго предложения, а не
из первого.
Вторая часть параграфа: "Приносящий пользу труд возможен лишь в обществе и
при посредстве общества".

Согласно первому положению, труд являлся источником всякого богатства и
всякой культуры, а следовательно, никакое общество не возможно без труда.
Теперь же мы узнаем, наоборот, что никакой "приносящий пользу" труд не
возможен без общества.
С таким же успехом можно было бы сказать, что только в обществе бесполезный
или даже вредный для общества труд может стать отраслью промышленности,
что только в обществе можно жить праздно и т. д. и т. д.,- короче, переписать
всего Руссо.
А что такое "приносящий пользу" труд? Ведь это всего лишь такой труд, который
достигает намеченного полезного результата. Дикарь (а человек - дикарь, после
того как он перестал быть обезьяной), который убивает камнем зверя, собирает
плоды и т. д., совершает "приносящий пользу" труд.
В-третьих. Заключение: "А так как приносящий пользу труд возможен лишь в
обществе и при посредстве общества, то доход от труда принадлежит в
неурезанном виде и на равных правах всем членам общества".
Вот так заключение! Если приносящий пользу труд возможен только в обществе и
при посредстве общества, то доход от труда принадлежит обществу, а на долю
отдельного рабочего придется из этого дохода лишь то, что не требуется наФ. ЭНГЕЛЬС
ПИСЬМО А. БЕБЕЛЮ(14)
Лондон, 18-28 марта 1875 г.
Дорогой Бебель!
Получил Ваше письмо от 23 февраля и радуюсь, что Вы так хорошо себя
чувствуете.
Вы спрашиваете меня, каково наше мнение по поводу истории с объединением? К
сожалению, мы оказались в том же положении, что и Вы. Ни Либкнехт, ни кто-либо
другой нам ничего не сообщал; поэтому и мы знаем не больше того, что есть в
газетах, а в них ничего не писали, пока дней восемь тому назад не появился
проект программы. Проект этот, конечно, поверг нас в немалое изумление.
Наша партия так часто протягивала лассальянцам руку, предлагая примирение
или, по крайней мере, хотя бы сотрудничество, и так часто встречала наглый
отказ со стороны Газенклеверов, Гассельманов и Тёльке, что даже ребенок
должен был бы отсюда сделать такой вывод: раз эти господа теперь сами
приходят с предложением примирения, значит они находятся в дьявольски
затруднительном положении. Но, имея в виду хорошо известный характер этих
людей, мы обязаны использовать их затруднительное положение и выговорить
себе все возможные гарантии, чтобы эти господа за счет нашей партии не
укрепили вновь в глазах рабочих свои поколебленные позиции. Их следовало
встретить как можно более холодно и недоверчиво, обусловить объединение
степенью их готовности отказаться от своих сектантских лозунгов и от своей
"государственной помощи" и принять в основном эйзенахскую программу 1869
г.(15) или же ее исправленное издание, приноровленное к настоящему моменту.
Нашей партии абсолютно нечему учиться у лассальянцев в теоретическом
отношении, т. е. в том, что для программы имеет решающее значение;
лассальянцы же могли бы, конечно, поучиться у нашей партии. Первое условие
объединения должно было заключаться в том, чтобы они перестали быть
сектантами, лассальянцами,-следовательно, чтобы они прежде всего отказались
от всеисцеляющего знахарского средства государственной помощи или хотя бы
признали ее подчиненной переходной мерой наряду со многими другими
возможными мерами. Проект программы доказывает, что наши люди, будучи в
теоретическом отношении во сто раз выше лассальянских лидеров, оказались во
столько же раз ниже их в смысле политической ловкости; "честных" 4) и на этот
раз жестоко околпачили нечестные.
Во-первых, принята напыщенная, но исторически ложная лассалевская фраза о
том, что по отношению к рабочему классу все остальные классы составляют
лишь одну реакционную массу. Это положение верно только в отдельных
исключительных случаях, например во время такой пролетарской революции,
какой была Коммуна, или в такой стране, где но только буржуазия создала
государство и общество по своему образу и подобию, но вслед за ней и
демократическая мелкая буржуазия уже довела это преобразование до крайних
его последствий. Если бы, например, в Германии демократическая мелкая
буржуазия принадлежала к этой реакционной массе, то как могла бы Социалдемократическая
рабочая партия годами идти рука об руку с ней, с Народной
партией (16)? Как мог бы "Volksstaat" (17) черпать почти все свое политическоеНаписано 18-28 марта 1875 г.
Ф. ЭНГЕЛЬС
ПИСЬМО КАРЛУ КАУТСКОМУ В ШТУТГАРТ
Лондон, 23 февраля 1891 г.
Дорогой Каутский!
Мое спешное поздравление, посланное тебе третьего дня, ты, вероятно, уже
получил 6). А теперь вернемся опять все к тому же, к письму Маркса 7).
Опасение, что оно даст оружие в руки врагов, оказалось необоснованным.
Злобные инсинуации можно, конечно, распространять по всякому поводу, но в
общем и целом эта беспощадная самокритика произвела па противников
совершенно ошеломляющее впечатление и вызвала у них определенное чувство:
какой же внутренней силой должна обладать та партия, которая может сама себе
преподносить подобные вещи! Это ясно видно из газет противников, присланных
тобой (большое спасибо!) и полученных мною из других мест. Откровенно говоря,
и я тоже думал об этом, когда собирался публиковать данный документ. Я знал,
что он должен был d первый момент кое-кого затронуть весьма неприятно, но
избежать этого было невозможно, а само содержание документа, по моему
мнению, перевешивало это с избытком. Я знал также, что партия была более чем
достаточно сильна, чтобы выдержать это, и рассчитывал на то, что и в
настоящее время она выдержит также тот откровенный язык, каким это было
высказано 15 лет тому назад; что можно будет с заслуженной гордостью
сослаться на эту пробу сил и сказать: где найдется другая такая партия, которая
бы осмелилась сделать что-либо подобное? Между тем сказать это предоставили
саксонской и венской "Arbeiter-Zeitung" и "Zuricher Post" (26).

Если ты в № 21 "Neue Zeit" берешь на себя ответственность за публикацию (27),
то это очень похвально с твоей стороны, но не забудь, что первый толчок дал
все-таки я и что к тому же я до известной степени не оставил тебе выбора.
Поэтому я беру главную ответственность на себя. Что касается частностей, то на
этот счет всегда могут быть различные мнения. Я вычеркнул и изменил все,
против чего ты и Диц возражали, и если бы Диц отметил еще больше мест, я и тут
был бы по возможности сговорчив; мою сговорчивость я вам всегда доказывал на
деле. Но что касается главного, то моим дол-гом было опубликовать эту
рукопись, как только программа была поставлена на обсуждение. К тому же после
доклада Либкнехта в Галле(28), в котором он частью бесцеремонно использует,
как свою собственность, свои выписки из марк-совой критики, а частью
полемизирует с ней, не называя самого документа, Маркс непременно
противопоставил бы этой переработке свой оригинал, и я был обязан сделать это
вместо него. К сожалению, у меня тогда еще не было в руках самого документа; я
его нашел только гораздо позже, после долгих поисков.
Ты говоришь, что Бебель писал тебе о том, что обращение Маркса с Лассалем
вызвало раздражение у старых лассальянцев. Очень может быть. Эти люди не
знают ведь действительной истории, и, казалось бы, неплохо их в этом отношении
просветить. Если этим людям неизвестно, что все величие Лассаля основывалось
на том, что Маркс позволял ему в течение долгих лет украшать себя
результатами марксовых научных исследований как своими собственными и
вдобавок извращать их из-за своей недостаточной экономической подготовки, то
это пе моя вина. Но я являюсь литературным душеприказчиком Маркса, и это
возлагает на меня определенные обязанности.
Вот уже 26 лет, как Лассаль принадлежит истории. Если в период
исключительного закона(29) Лассаля не подвергали исторической критике, то
теперь наступает, наконец, время, когда она должна вступить в свои права и
выяснить действительное положение Лассаля по отношению к Марксу. Ведь не
может же стать символом веры партии легенда, прикрывающая истинный образ
Лассаля и превозносящая его до небес. Как бы высоко ни оценивать заслуги
Лассаля перед движением, его историческая роль в нем остается двойственной.
За Лассалем-социалистом по пятам следует Лассаль-демагог. Сквозь Лассаляагитатора
и организатора всюду проглядывает адвокат, ведущий
гацфельдтовский процесс(30): тот же цинизм в выборе средств, то же стремление
окружать себя сомнительными и продажными людьми, которых можно
использовать как простое орудие, а затем выбросить вон. Будучи до 1862 г. на
практике специфически прусским вульгарным демократом с сильными
бонапартистскими наклонностями (я только что просмотрел его письма к Марксу),
он по причинам чисто личного характера внезапно переменил фронт и начал свою
агитацию. И не прошло двух лет, как он уже начал требовать, чтобы рабочие
стали па сторону королевской власти против буржуазии, и завел такие интриги с
родственным ему по характеру Бисмарком, что это неизбежно должно было
привести к фактической измене движению, если бы он на свое счастье не был
вовремя застрелен. В его агитационных брошюрах то правильное, что он
заимствовал у Маркса, настолько переплетено с его собственными,
лассалевскими, и, как правило, ошибочными рассуждениями, что почти нет
возможности отделить одно от другого. Та часть рабочих, которая чувствует себя
задетой оценкой Маркса, знает Лассаля только по двум годам его агитации, да и
на нее смотрит сквозь розовые очки. Но перед такими предрассудками
историческая критика не может навеки застыть в почтительной позе. Моим долгом
было раз навсегда вскрыть, наконец, подлинное отношение между Марксом и
Лассалем. Это теперь сделано, и этим я могу пока удовольствоваться. К тому же
сам я занят сейчас другими делами. А опубликованное беспощадное суждение
Маркса о Лассале уже само по себе произведет нужное действие и придаст
мужества другим. Но если бы обстоятельства заставили меня выступить, то у
меня не осталось бы выбора: я должен был бы раз навсегда покончить с
легендой о Лассале.
Поистине великолепно, что внутри фракции раздались голоса с требованием
установить цензуру над "Neue Zeit". Что это - призрак диктатуры фракции
времен исключительного закона (диктатуры, которая была тогда необходима и
превосходно проводилась) или это воспоминания о былой строгой организации
фон Швейцера? Это в самом деле блестящая мысль - после освобождения
немецкой социалистической науки от бисмарковского закона против социалистов
подчинить ее новому закону против социалистов, который сами социалдемократические
партийные органы должны сфабриковать и проводить в жизнь.
Впрочем, сама природа позаботилась о том, чтобы деревья не росли до небес 8).
Статья в "Vorwarts" меня мало трогает(31). Я выжду, пока Либкнехт расскажет
всю историю по-своему, и тогда, пожалуй, отвечу сразу и на то и на другое, по
возможности в дружественном тоне. В статье в "Vorwarts" придется только
исправить некоторые неправильные утверждения (например, что мы будто бы не
желали объединения, что события якобы доказали неправоту Маркса и т. д.) и
подтвердить то, что само собой разумеется. Этим ответом я, со своей стороны,
думаю закончить дискуссию, если только новые нападки или неправильные
утверждения не вынудят меня к дальнейшим шагам.

Скажи Дицу, что я занят подготовкой "Происхождения" 9). Но вот сегодня пришло
письмо от Фишера, который тоже хочет получить от меня три новых
предисловия(32)!
Твой Ф. Э.
Впервые опубликовано Печатается по тексту Сочинений на русском языке в
журнале К. Маркса и Ф. Энгельса, "Большевик" № 22, 1931 г. т.38, стр. 30-33
ПРИМЕЧАНИЯ:
1 Работа К. Маркса "Критика Готской программы", представляющая собой
важнейший вклад в развитие коренных вопросов теории научного коммунизма и
образец непримиримой борьбы против оппортунизма, была написана в апреле -
начале мая 1875 г. и отправлена руководству эйзэнахской партии (в адрес В.
Бракке) 5 мая 1875 года. В работе содержался критический разбор проекта
программы будущей объединенной социал-демократической партии,
подготовленный к объединительному съезду в Готе.
Впервые "Критика Готской программы" была опубликована в 1891 г. Энгельсом,
вопреки сопротивлению оппортунистического руководства германской социалдемократии.
Работа была напечатана в теоретическом органе германской социалдемократии,
в журнале "Die Neue Zeit" ("Новое время"), т. 1, № 18, 1891 г. с
предисловием Энгельса.
Публикуя "Критику Готской программы", Энгельс вместе с ней напечатал и письмо
Маркса В. Бракке от 5 мая 1875 г., непосредственно связанное с ней.
Как известно из письма Энгельса К, Каутскому от 23 февраля 1891 г., Энгельсу
пришлось при опубликовании "Критики Готской программы" согласиться на
смягчение некоторых наиболее резких мест. В настоящем издании документ
печатается в точном соответствии с рукописью Маркса.
2 Данное предисловие Энгельс написал в связи с публикацией им работы К.
Маркса "Критика Готской программы" (см. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 19, стр.
9-32). Предпринимая публикацию этого важнейшего программного документа
научного коммунизма, являвшегося в то время образцом непримиримой борьбы
против оппортунизма, Энгельс стремился нанести удар активизировавшимся
оппортунистическим элементам в германской социал-демократии, что было
особенно важно в момент, когда партии предстояло обсудить и принять на
Эрфуртском съезде новую программу взамен Готскои. При опубликовании
"Критики Готской программы" Энгельсу пришлось преодолеть известное
противодействие со стороны руководителей германской социал-демократии.
Сделанные им при этом небольшие купюры и замена наиболее резких выражений
другими формулировками были в значительной степени вызваны позицией
издателя журнала "Neue Zeit" Дица и редактора К. Каутского. После публикации
работы она была неодобрительно встречена социал-демократической фракцией
германского рейхстага и редакцией газеты"Vorwarts". В то же время, как и
предвидел Энгельс, работа Маркса с удовлетворением была принята как в самой
германской партии, так и социалистами других стран, которые рассматривали ее
как программный документ для всего международного социалистического
движения.
При жизни Энгельса "Критика Готской программы" и его предисловие к ней не
переиздавались. Полный текст "Критики Готской программы" впервые был
опубликован в 1932 г. в СССР в переводе с копии, сделанной Л. Каутской. В т, 19
Соч. К. Маркса и Ф. Энгельса работа впервые опубликована по полученной
Институтом марксизма-ленинизма рукописи самого Маркса. - 3.
3 На съезде в Готе 22-27мая 1875 г. произошло объединение обоих направлений
в германском рабочем движении - Социал-демократической рабочей партии
(эйзенахцев), возглавляемой А.Бебелем и В. Либкнехтом, и лассальянского
Всеобщего германского рабочего союза. Объединенная партия приняла название
Социалистической рабочей партии Германии. Этим был преодолен раскол в рядах
германского рабочего класса. Однако предложенный Готскому съезду проект
программы объединенной партии (главным составителем его был В. Либкнехт,
занявший в этом вопросе соглашательскую позицию) содержал серьезные
ошибки и принципиальные уступки лассальянству. Маркс и Энгельс, одобряя факт
создания единой социалистической партии Германии, выступили против идейного
компромисса с лассальянцами, подвергли резкой критике ошибочные положения
проекта программы, который, однако, был принят съездом лишь с
незначительными исправлениями.
4 Съезд германской социал-демократии в Галле 12-18 октября 1890 г. был
первым съездом после отмены исключительного закона против социалистов. По
предложению В. Либкнехта, съезд принял решение о подготовке к следующему
партийному съезду в Эрфурте проекта новой программы и опубликовании его за
три месяца до съезда с целью обсуждения в местных партийных организациях и
печати.
5 Гаагский конгресс Международного Товарищества Рабочих состоялся 2-7
сентября 1872 года. Конгресс по своему составу был самым представительным
по сравнению с предыдущими конгрессами. На нем присутствовало 65 делегатов
от 15 национальных организаций. Работой конгресса лично руководили Маркс и
Энгельс. На конгрессе получила свое завершение многолетняя борьба Маркса и
Энгельса и их соратников против всех видов мелкобуржуазного сектантства в
рабочем движении. Раскольническая деятельность анархистов была осуждена и
их лидеры исключены из Интернационала. Решения Гаагского конгресса заложили
фундамент для создания в будущем самостоятельных политических партий
рабочего класса в различных странах.

6 Имеется в виду авторизованный французский перевод первого тома "Капитала",
выходивший выпусками в 1872-1875 гг. в Париже.
7 Речь идет о втором издании работы Маркса "Разоблачения о кёльнском
процессе коммунистов" (см. К, Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т 8 стр 423-491),
вышедшем в Лейпциге в 1875 г. в издательстве Социал-демократической рабочей
партии, при редакции центрального органа партии "Volksstaat".
8 См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 434.
9 Маратом Маркс здесь иронически называет, по-видимому, Гассельмана,
главного редактора "Neuer Social-Demokrat". "Neuner Social-Demokrat" ("Новый
Социал-демократ") - немецкая газета, выходила в Берлине с 1871 по 1876 г. три
раза в неделю; орган лассальянского Всеобщего германского рабочего союза;
направление газеты полностью отражало проводимую лассальянцами политику
приспособления к бисмарковскому режиму и заигрывания с господствующими
классами Германии, оппортунизм и национализм лассальянских лидеров.
Выступая с сектантских позиций, газета вела систематическую борьбу против
марксистского руководства Интернационала и против немецкой Социалдемократической
рабочей партии, поддерживала враждебную Генеральному
Совету деятельность баку-нистов и представителей других антипролетарских
течений.
10 Маркс имеет в виду передовую статью, с которой газета "Nord-deutsche
Allgemeine Zeitung" выступила 20 марта 1875 г. по поводу проекта программы
социал-демократической партии Германии; в статье между прочим отмечалось,
что "социал-демократическая агитация стала в некотором отношении осторожнее:
она отрекается от Интернационала".
"Norddeutsche Allgemeine Zeitung" ("Северогерманская всеобщая газета") -
ежедневная реакционная газета; в 60 - 80-х годах - официальный орган
правительства Бисмарка; выходила в Берлине с 1861 по 1918 год.
11 Речь идет о высказываниях Ф. А. Ланге в его книге: "Die Arbei-terfrage in ihrer
Bedeutung fur Gegenwart und Zukunft". Duisburg, 1865, S. 144-161, 180 ("Рабочий
вопрос и его значение для современности и будущего". Дуйсбург, 1865, стр. 144161,
180).
12 "L'Atelier" ("Мастерская")-ежемесячный французский журнал, орган
ремесленников и рабочих, находившихся под влиянием идей христианского
социализма; издавался в Париже с 1840 по 1850 год; в состав редакции входили
переизбираемые каждые три месяца представители рабочих.
13 "Кулътуркампф" ("борьба за культуру")-название, данное буржуазными
либералами системе законодательных мероприятий правительства Бисмарка в
70-х годах XIX века, проведенных под флагом борьбы за светскую культуру и
направленных против католической церкви и партии "центра", которая
поддерживала сепаратистские и антипрусские тенденции чиновничества,
помещиков и буржуазии мелких и средних государств Юго-Западной Германии. В
80-х годах, в целях сплочения реакционных сил, Бисмарк отменил большую часть
этих мероприятий.
14 Письмо Ф. Энгельса А. Бебелю от 18-28 марта 1875 г., тесно примыкающее
по своему содержанию к написанной К. Марксом "Критике Готской программы",
выражало общее мнение Маркса и Энгельса относительно намечавшегося в
начале 1875 г. объединения двух немецких рабочих партий- эйзенахцев и
лассальянцев. Непосредственным поводом к написанию письма было появление 7
марта 1875 г. в газетах "Der Volksstaat" и "Neuer Social-Demokrat" проекта
программы будущей объединенной социал-демократической рабочей партии
Германии. Этот проект, содержавший целый ряд ложных антинаучных положений и
уступок лассальянству, был принят лишь с небольшими изменениями на
объединительном съезде в Готе в мае 1875 г. и в дальнейшем был известен под
названием Готской программы.
Маркс и Энгельс, относясь положительно к объединению обеих рабочих партий,
считали, однако, что объединение должно быть достигнуто на принципиально
здоровой основе, без уступок в теоретических и политических вопросах
лассальянцам, терявшим свое влияние в рабочих массах. В письме к Бебелю,
предназначавшемся для руководства эйзенахцев, являвшихся сторонниками
марксизма, Энгельс подвергает критике проект Готской программы и
предупреждает эйзенахцев против уступок лассальянцам. Письмо было впервые
опубликовано только 36 лет спустя в книге Бебеля "Aus meinem Le-ben", Teil 2,
Stuttgart, 1911 ("Из моей жизни", ч. 2, Штутгарт, 1911).
15 Имеется в виду программа, принятая на общенемецком съезде социалдемократов
Германии, Австрии и Швейцарии 7-9 августа 1869 г, в Эйзенахе. На
съезде была учреждена немецкая Социал-демократическая рабочая партия,
известная в дальнейшем как партия эйзенахцев. Эйзенахская программа в целом
была выдержана в духе требований Интернационала.
16 Немецкая народная партия, возникшая в 1865 г., состояла из демократических
элементов мелкой буржуазии и отчасти буржуазии, главным образом,
южногерманских государств. Немецкая народная партия выступала против
установления гегемонии Пруссии в Германии. Проводя антипрусскую политику и
выдвигая общедемократические лозунги, эта партия в то же время отражала
партикуля-ристские стремления некоторых германских государств. Пропагандируя
идею федеративного германского государства, она выступала против
объединения Германии в форме единой централизованной демократической
республики.

В 1866 г. к Немецкой народной партии примкнула Саксонская народная партия,
основное ядро которой составляли рабочие. Это левое крыло, разделявшее
стремление Народной партии решить вопрос о национальном объединении страны
демократическим путем, развивалось в дальнейшем в социалистическом
направлении; отделившись от мелкобуржуазных демократов, оно приняло участие
в образовании в августе 1869 г. немецкой Социал-демократической рабочей
партии.
17 "Der Volksstaat" ("Народное государство") - центральный орган немецкой
Социал-демократической рабочей партии (эйзенахцев), и давался в Лейпциге со 2
октября 1869 по 29 сентября 1876 г. два раза в неделю, с июля 1873 г.- три
раза. Газета, выражавшая взгляды представителей революционного течения в
рабочем движении Германия, подвергалась постоянным правительственным и
полицейским преследованиям. Состав ее редакции непрерывно менялся в связи с
арестами редакторов, но общее руководство газетой оставалось в руках В.
Либкнехта. Значительную роль в газете играл А. Бебель, заведовавший
издательством "Volksstaat". Маркс и Энгельс являлись сотрудниками газеты с
момента ее основания, постоянно оказывали помощь ее редакции и
систематически выправляли линию газеты.
18 "Frankfurter Zeitung" - сокращенное название газеты "Frankfurter Zeitung und
Handelsblatt" ("Франкфуртская газета и торговый - ежедневной газеты
мелкобуржуазного демократического направления; выходила во Франкфурте-наМайне
с 1856 (под данным названием с 1866) по 1943 год.
19 Речь идет о следующих пунктах проекта Готской программы:
"В качестве свободной основы государства, германская рабочая партия требует:
1. Всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права для всех мужчин,
начиная с 21 года, на всех выборах в государстве и общине. 2. Прямого
народного законодательства с правом вносить и отвергать предложения. 3.
Всеобщего военного обучения. Народного ополчения взамен постоянного войска.
Предоставления решения вопроса о войне и мире народному представительству.
4. Отмены всех исключительных законов, в особенности законов о печати, союзах
и собраниях. 5, Народного суда. Бесплатного судопроизводства.
В качестве духовной и нравственной основы государства германская рабочая
партия требует:
1. Всеобщего и равного для всех народного воспитания через посредство
государства. Обязательного посещения школы. Бесплатного обучения. 2.
Свободы науки. Свободы совести".
20 Лига мира и свободы - буржуазно-пацифистская организация, созданная в
1867 г. в Швейцарии мелкобуржуазными республиканцами и либералами (при
активном участии В. Гюго, Дж. Гарибальди и др.); в 1867-1868 гг. в работе Лиги
принимал участие М, Бакунин. В начале своей деятельности Лига пыталась
использовать в своих целях рабочее движение. Заявлениями о возможности
покончить с войной путем создания "Соединенных Штатов Европы" Лига мира и
свободы сеяла в массах ложные иллюзии и отвлекала пролетариат от классовой
борьбы.
21 F. Lassalle. "Arbeiterlesebuch", Frankfurt am Main, 1863, S. 5. На этой странице
Лассаль приводит цитату о "железном экономическом законе") заработной платы,
сформулированном им в брошюре:
"Offnes Antwortschreiben an das Central-Comite zur Berufung eines Allgemeinen
Deutschen Arbeitercongresses zu Leipzig". Zurich, 1863, S. 15-16 ("Гласный ответ
Центральному комитету к созыву Всеобщего германского рабочего съезда в
Лейпциге". Цюрих, 1863, стр. 15- 16).
22 См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч, т. 23, стр. 576-784.
23 Энгельс имеет в виду брошюру В. Бракке: "Der Lassallesche Vorschlag".
Braunschweig, 1873 ("Предложение Лассаля". Браупшвейг, 1873).
24 Имеются в виду "Нищета философии" и "Манифест Коммунистической партии"
(см. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 65-185, 419-459).
25 Энгельс имеет в виду высказывания Бакунина в его книге:
"Государственность и анархия". Введение. Ч. I, издана в Швейцарии в 1873 году.
Несостоятельность обвинений, выдвигавшихся Бакуниным, вскрыта Марксом в
его конспекте книги Бакунина (см. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 18).
"Demokratisches Wochenblatt" ("Демократический еженедельник") - немецкая
рабочая газета; под этим названием издавалась с января 1868 по сентябрь 1869
г. в Лейпциге под редакцией В. Либ-кнехта. С декабря 1868 г. газета стала
органом Союза немецких рабочих обществ, руководимого А. Бебелем.
Первоначально газета находилась под известным влиянием мелкобуржуазных
идей Народной партии, но вскоре благодаря усилиям Маркса и Энгельса газета
начала вести борьбу с лассальянством, пропагандировать идеи Интернационала,
печатая его важнейшие документы, и сыграла значительную роль в создании
немецкой Социал-демократической рабочей партии. На Эйзенахском съезде в
1869 г. газета была объявлена центральным органом Социал-демократической
рабочей партии и переименована в "Volksstaat" (см. примечание 17).
26 Энгельс перечисляет социал-демократические газеты, в которых были
помещены корреспонденции, одобрявшие в основном публикацию работы Маркса
"Критика Готской программы".

В корреспонденции из Берлина, напечатанной в венской "Arbei-ter-Zeitung" № 6, 6
февраля 1891 г., сообщалось, что в Германии Энгельсом опубликован документ
огромного теоретического и практического значения - "Критика" Маркса принятой
на Готском съезде в 1875 г. программы германской партии. Автор
корреспонденции отметил заслугу Энгельса, что он "опубликовал ее именно
теперь, когда настало время с полной ясностью и без всяких компромиссов
сформулировать теоретические основы нашей партии".
"Sachsische Arbeiter-Zeitung", перепечатав работу Маркса в №№ 30, 31, 33 и 35;
6, 7, 10 и 12 февраля 1891 г., предпослала ей редакционное примечание, отметив
в нем особое значение этого программного письма для германской социалдемократии.
В "Zuricher Post" № 34, 10 февраля 1891 г. была напечатана передовая статья
"Hangen uud Wurgen" ("Мучительные усилия"), в которой подчеркивалось, что
опубликование работы Маркса свидетельствует о силе и боеспособности
германской социал-демократии, стремящейся с присущей ей объективностью и
самокритикой уяснить цели своей борьбы. Автором статьи был Франц Меринг.
27 Перепечатав в "Neue Zeit" (Bd. I, № 21, 1890-1891 гг.) передовую статью из
газеты "Vorwarts" № 37, 13 февраля 1891 г. (см. примечание 31), редакция
журнала, кроме вводных слов, дала следующее примечание: "Мы не считали себя
обязанными выносить письмо Маркса на обсуждение социал-демократической
фракции. Ответственность за его публикацию несем только мы".
28 Имеется в виду доклад В. Либкнехта о программе германской социалдемократии,
с которым он выступал на съезде партии, состоявшемся в Галле
12-18 октября 1890 года. При анализе Готской программы Либкнехт использовал
некоторые положения из известной ему рукописи Маркса об этой программе, не
упоминая при этом имени автора.
По предложению Либкнехта съезд принял решение о подготовке к следующему
партийному съезду в Эрфурте проекта новой программы и публикования его за
три месяца до съезда с целью обсуждения в местных партийных организациях и
печати.
29 Имеется в виду попытка со стороны руководителей германской социалдемократии
задержать тираж № 18 журнала "Neue Zeit", в котором была
напечатана работа Маркса "Критика Готской программы" (см, также К. Маркс и Ф.
Энгельс. Соч., т. 38, стр. 21 и 77).
Закон против социалистов, поставивший социал-демократическую партию в
нелегальное положение, был введен правительством Бисмарка при поддержке
большинства рейхстага 21 октября 1878 г. в целях борьбы против
социалистического и рабочего движения. Действие закона продлевалось каждые
2-3 года. Под давлением массового рабочего движения исключительный закон
против социалистов был отменен 1 октября 1890 года. - 35.
30 Имеется в виду бракоразводный процесс графини Софьи Гац-фельдт, который
Лассаль вел в 1846-1856 годах. Чрезмерно преувеличивая значение этого
судебного процесса в защиту члена старинной аристократической фамилии,
Лассаль приравнивал его к борьбе за дело угнетенных. - 35.
31 Имеется в виду передовая статья "Der Marx'sche Programm-Brief" ("Письмо
Маркса о программе"), опубликованная в "Vorwarts" № 37, 13 февраля 1891 года.
В ней социал-демократическая фракция рейхстага выражала несогласие с
оценками Готской программы и роли Лассаля, данными в работе Маркса.
32 В своем письме от 20 февраля 1891 г. Р. Фишер писал Энгельсу о решении
Правления партии переиздать работы Маркса "Гражданская война во Франции",
"Наемный труд и капитал" и работу Энгельса "Развитие социализма от утопии к
науке" и просил написать соответствующие предисловия. .
СНОСКИ В ТЕКСТЕ
1) - буквально; после праздника, т. е. с опозданием. Ред.
2) Из стихотворения-Гёте "Божественное". Ред.
3) - Я сказал и спас свою душу. Ред.
4) - "честными" называли эйзенахцев. Ред.
5) Шекспир. "Венецианский купец", акт I, сцена третья. Ред.
6)См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 38, стр. 29. Ред.
7) К. Маркс. "Критика Готской программы". Ред.
8) В оригинале немецкая поговорка (Es ist dafur gesorgt, dass die Baume nicht in
den Himmel wachsen), близкая по смыслу русским пословицам; "руки коротки",
"выше головы не прыгнешь". Ред.
9) - четвертого немецкого издания работы Энгельса "Происхож-дение семьи,
частной собственности и государства". Ред.
УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
Ауэр (Auer), Игнац (1846-1907) - немецкий социал-демократ, по профессии
седельщик; один из руководителей социал-демократической партии, неоднократно
избирался депутатом рейхстага; позднее перешел на позиции реформизма.
Бакунин, Михаил Александрович (1814-1876) - русский революционер и
публицист, участник революции 1848-1849 гг. в Германии; один из идеологов
народничества и анархизма; в I Интернационале выступал как ярый враг
марксизма, на Гаагском конгрессе в 1872 г. исключен из I Интернационала за
раскольническую деятельность.

Бебель (Bebel), Август (1840-1913) - выдающийся деятель немецкого и
международного рабочего движения, по профессии токарь; с 1867 г. руководил
Союзом немецких рабочих обществ, член I Интернационала; с 1867 г. депутат
рейхстага, один из основателей и вождей германской социал-демократии, вел
борьбу против лассальянства, во время франко-прусской войны стоял на
позициях пролетарского интернационализма, выступал в поддержку Парижской
Коммуны; делегат международных социалистических рабочих конгрессов 1889,
1891 и 1893 годов; друг и соратник Маркса и Энгельса; деятель II
Интернационала, в 90-е годы и в начале XX в, выступал против ре-формизма и
ревизионизма, допустив, однако, особенно в последний период своей
деятельности, ряд ошибок центристского характера.
Беккер (Becker), Бернхард (1826-1882) - немецкий публицист и историк,
лассальянец, позднее примкнул к эйзенахцам; делегат Гаагского конгресса
Интернационала (1872).
Бисмарк (Bismarck), Отто, князь (1815-1898) -государственный деятель и
дипломат Пруссии и Германии, представитель прусского юнкерства; посол в
Петербурге (1859-1862) и в Париже (1862), министр-президент Пруссии (18621871),
канцлер Германской империи (1871--1890); осуществил объединение
Германии контрреволюционным путем; ярый враг рабочего движения, автор
исключительного закона против социалистов (1878).
Бракке (Bracke), Вильгельм (1842-1880) - немецкий социал-демократ, издатель
социалистической литературы в Брауншвейге, один из основателей (1869) и
руководителей Социал-демократической рабочей партии (эйзенахцев), был близок
к Марксу и Энгельсу; вел борьбу с лассальянством, выступал, хотя и не
достаточно последовательно, против оппортунистических элементов в социалдемократической
партии.
Бюше (Buchez), Филипп (1796-1865)-французский политический деятель и
историк, буржуазный республиканец, один из идеологов христианского
социализма.
Газенклевер (Hasenclever), Вильгельм (1837-1889) - немецкий социалдемократ,
оппортунист, в 1871-1875 гг. президент лассальянского Всеобщего
германского рабочего союза.
Гасселъман (Hasselmann), Вильгельм (род. в 1844 г.)-один из руководителей
лассальянского Всеобщего германского рабочего союза, в 1871-1875 гг.
редактор газеты "Neuer Social-Demokrat"; в 1880 г. исключен из германской
социал-демократической партии как анархист.
Гацфелъдт (Hatzfeldt), Софья, графиня (1805-1881) — друг и сторонница
Лассаля.
Гёгг (Goegg), Амандус (1820-1897) - немецкий журналист, мелкобуржуазный
демократ, в 1849 г. член баденского временного правительства; после поражения
революция эмигрировал из Германии; в 70-х годах примкнул к германской социалдемократии.
Гейб (Geib), Август (1842-1879) ~ немецкий социал-демократ, книготорговец в
Гамбурге; член Всеобщего германского рабочего союза; участник Эйзенахского
съезда '1869 г, и один из основателей Социал-демократической рабочей партии,
казначей партии (1872- 1878), член рейхстага (1874-1877).
Гёте (Goethe), Иоганн Вольфганг (1749-1832) - великий немецкий писатель и
мыслитель.
Гладстон (Gladstone), Роберт (1811-1872) - английский коммерсант,
буржуазный филантроп, двоюродный брат Уильяма Глад-стона.
Диц (Dietz), Иоганн Генрих Вильгельм (1843-1922)-немецкий социал-демократ,
основатель социал-демократического издательства, с 1881 г. депутат рейхстага.
Каутский (Kautsky), Карл (1854-1938) - немецкий социал-демократ, публицист,
редактор журнала "Neue Zeit" (1883-1917), в 80-х годах примкнул к марксизму,
написал ряд работ по вопросам марксистской теории, которые, несмотря на
допущенные в них ошибки, сыграли положительную роль в пропаганде марксизма;
впоследствии целиком перешел на позиции оппортунизма и стал идеологом
центризма в германской социал-демократии и II Интернационале; после Великой
Октябрьской социалистической революции открыто выступал против диктатуры
пролетариата и Советской власти.
Лапге (Lange), Фридрих Альберт (1828-1875) - немецкий буржуазный философ,
неокантианец, враг материализма и социализма.
Лассаль (Lassalle), Фердинанд (1825-1864) - немецкий мелкобуржуазный
публицист, адвокат, в 1848-1849 гг. участвовал в демократическом движении
Рейнской провинции; в начале 60-х годов примкнул к рабочему движению и явился
одним из основателей Всеобщего германского рабочего союза (1863);
поддерживал политику объединения Германии "сверху" - под гегемонией
контрреволюционной Пруссии; положил начало оппортунистическому направлению
в германском рабочем движении.
Либкнехт (Liebknecht), Вильгельм (1826-1900) - видный деятель немецкого и
международного рабочего движения; участник революции 1848-1849 гг., член
Союза коммунистов; член I Интернационала, вел борьбу против лассальянства за
принципы Интернационала в немецком рабочем движении; с 1867 г. депутат
рейхстага; один из основателей и вождей германской социал-демократии,
редактор газет "Volksstaat" (1869-1876) и "Vorwarts" (1876-1878 и 1890-1900);
во время франко-прусской войны стоял на позициях пролетарского
интернационализма, выступал в поддержку Парижской Коммуны; в некоторых
вопросах занимал примиренческую позицию по отношению к оппортунизму;
делегат международных социалистических рабочих конгрессов 1889, 1891 и 1893
годов; друг и соратник Маркса и Энгельса.

Луи-Филипп (1773-1850)-герцог Орлеанский, французский король (1830-1848).
Мальтус (Malthus), Томас Роберт (1766-1834) -английский священник,
экономист, идеолог обуржуазившейся землевладельческой аристократии,
апологет капитализма, проповедник человеконенавистнической теории
народонаселения.
Маркс (Marx), Карл (1818-1883) (биографические данные).
Наполеон III (Луи-Наполеон Бонапарт) (1808-1873) - племянник Наполеона I,
президент Второй республики (1848-1851), французский император (18521870).
Прудон (Proudhon), Пьер Жозеф (1809-1865) -французский публицист,
экономист и социолог, идеолог мелкой буржуазии, один из родоначальников
анархизма.
Рамм (Ramm), Герман - немецкий социал-демократ, в 1875 г. член редакции
газеты "Volksstaat".
Рикардо (Ricardo), Давид (1772-1823)-английский экономист, один из
крупнейших представителей классической буржуазной политической экономии.
Тёльке (Tolcke), Карл Вильгельм (1817-1893)-немецкий социал-демократ, один
из руководителей лассальянского Всеобщего германского рабочего союза.
Фишер (Fischer), Рихард (1855-1926)-немецкий социал-демократ, журналист, по
профессии рабочий-наборщик; секретарь Правления партии (1890-1893).
Шекспир (Shakespeare), Вильям (1564-1616)-великий английский писатель.
Швейцер (Schweitzer), Иоганн Баптист (1833-1875) - один из видных
представителей лассальянства в Германии, в 1864-1867 гг. редактор газеты
"Social-Demokrat", президент Всеобщего германского рабочего союза (18671871);
поддерживал проводимую Бисмарком политику объединения Германии
"сверху" под гегемонией Пруссии;
препятствовал присоединению немецких рабочих к I Интернационалу; вел борьбу
против Социал-демократической рабочей партии; в 1872 г. исключен из Союза в
результате разоблачения его связей с прусскими властями.
Карл Маркс
К ЕВРЕЙСКОМУ ВОПРОСУ

I

БРУНО БАУЭР. "ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС". Брауншвейг, 1843
Немецкие евреи добиваются эмансипации. Какой же эмансипации добиваются они?
Государственно-гражданской, политической эмансипации.
Бруно Бауэр (1) отвечает им: никто в Германии не эмансипирован политически. Мы сами
несвободны. Как же нам освободить вас? Вы, евреи, - эгоисты, когда требуете для себя,
как для евреев, особой эмансипации. Как немцы, вы должны были бы работать для дела
политической эмансипации Германии, как люди - для дела человеческой эмансипации, и
особый род вашего угнетения и вашего позора должен был бы восприниматься вами не
как исключение из правила, а, наоборот, как подтверждение правила.
Или, быть может, евреи требуют уравнения в правах с христианскими подданными? В
таком случае они признают правомерным христианское государство, признают,
следовательно, систему всеобщего порабощения. Почему же им не нравится их особое
иго, если всеобщее иго им по душе? Почему немец должен интересоваться
освобождением еврея, если еврей не интересуется освобождением немца?
Христианское государство знает только привилегии. Еврей пользуется в этом государстве
привилегией быть евреем. Как еврей, он имеет права, которых нет у христиан. Почему же
он добивается прав, которых нет у него, но которыми пользуются христиане?
Когда еврей хочет эмансипироваться от христианского государства, то он тем самым
требует, чтобы христианское государство отказалось от своего религиозного предрассудка.
Но разве он, еврей, отказывается от своего религиозного предрассудка? Имеет ли он, в
таком случае, право требовать от других этого отречения от религии?
Христианское государство по своей сущности не может эмансипировать еврея; но -
прибавляет Бауэр - еврей по своей сущности не может быть эмансипирован. До тех пор,
пока государство остается христианским, а еврей остается евреем, оба так же мало
способны дать эмансипацию другим, как и получить ее от других.
Христианское государство может относиться к еврею лишь так, как это свойственно
христианскому государству, т.е. по принципу привилегий, позволяя еврею обособиться от
прочих подданных, но заставляя его зато испытывать гнет других обособленных сфер, и с
тем большей остротой, что еврей находится в религиозной противоположности к
господствующей религии. Но и еврей может относиться к государству только поеврейски.
т.е. относиться к государству как к чему-то чуждому, противопоставляя
действительной национальности свою химерическую национальность, действительному
закону - свой иллюзорный закон, считая себя вправе обособляться от человечества,
принципиально не принимая никакого участия в историческом движении, уповая на
будущее, не имеющее ничего общего с будущим всего человечества, считая себя членом
еврейского народа, а еврейский народ - избранным народом.
Итак, на каком основании вы, евреи, требуете эмансипации? Ради вашей религии? Она -
смертельный враг государственной религии. Как граждане государства? В Германии
вообще нет граждан государства. Как люди? Вы в такой же мере не люди, как и те, к кому
вы апеллируете.

Бауэр по-новому поставил вопрос об эмансипации евреев после того, как подверг критике
все прежние постановки и решения этого вопроса. Он спрашивает: каковы свойства
еврея, который должен быть эмансипирован, и христианского государства, которое
должно эмансипировать? И он отвечает критикой еврейской религии, он анализирует
религиозную противоположность между иудейством и христианством, разъясняет
сущность христианского государства, - и все это со смелостью, остротой мысли,
основательностью, в столь же точной, как и выразительной и полной энергии форме
изложения.
Каким же образом решает Бауэр еврейский вопрос? К какому выводу он приходит?
Формулировка вопроса есть его решение. Критика еврейского вопроса есть ответ на
еврейский вопрос. Итак, его выводы сводятся к следующему:
Мы должны эмансипировать самих себя, прежде чем сможем эмансипировать других.
Наиболее упорная форма противоположности между евреем и христианином есть
религиозная противоположность. Как можно устранить противоположность? Для этого
надо сделать ее невозможной. Как сделать религиозную противоположность
невозможной? Для этого надо уничтожить религию. Как только еврей и христианин
начинают рассматривать свои, друг другу противостоящие религии всего лишь как
различные ступени развития человеческого духа, как различные змеиные кожи, которые
сбрасывает с себя история, а самого человека - как змею, меняющую кожу, - с этого
момента, полагает Бауэр, еврей и христианин находятся уже не в религиозном, а в
критическом, научном, человеческом взаимоотношении. Наука является тогда их
единством. А противоположности в науке устраняются самой наукой.
Немецкий еврей наталкивается, прежде всего, на отсутствие политической эмансипации и
на официально признанный христианский характер государства. Однако в бауэровском
понимании еврейский вопрос имеет общее значение, не зависящее от специфически
немецких условий. Это - вопрос об отношении религии к государству, о противоречии
между религиозной ограниченностью и политической эмансипацией. Эмансипация от
религии ставится условием как еврею, который хочет быть политически эмансипирован,
так и государству, которое должно эмансипировать других и само стать
эмансипированным.
"Это верно, - говорят нам, и сам еврей говорит это, - еврей должен быть эмансипирован
не как еврей, не потому, что он еврей, не потому, что он является обладателем такого
превосходного общечеловеческого принципа нравственности; "напротив, еврей сам
отойдет на задний план перед гражданином государства, и он станет гражданином
государства несмотря на то, что он еврей и должен остаться евреем. Это значит, он -
еврей и остается евреем несмотря на то, что он гражданин государства, и живет в
общечеловеческих условиях: его еврейская и ограниченная сущность всегда, в конце
концов, берет верх над его человеческими и политическими обязанностями.
Предрассудок продолжает существовать, несмотря на то, что его победили всеобщие
принципы. Но раз он продолжает существовать, то он, наоборот, побеждает все
остальное". "Только софистически, только по видимости еврей мог бы оставаться в
государственной жизни евреем; следовательно, если бы он желал остаться евреем,
простая видимость была бы его сущностью и восторжествовала бы, т.е. его жизнь в
государстве была бы только видимостью или только мгновенным исключением из
сущности и правила" ("Способность современных евреев и христиан стать свободными",
"Двадцать один лист", стр. 57),
Послушаем, с другой стороны, как определяет Бауэр задачу государства.
"Франция", - читаем мы у него, - "показала нам недавно" (дебаты в палате депутатов от 26
декабря 1840 г.) "в отношении еврейского вопроса, - как и всегда во всех других
политических вопросах, - зрелище свободной жизни, которая, однако, в своих законах
свела на нет эту свободу и, следовательно, признала ее видимостью, а с другой стороны,
на деле опровергла свой свободный закон" ("Еврейский вопрос", стр. 64).
"Всеобщая свобода еще не стала во Франции законом, еврейский вопрос также еще не
решен, ибо провозглашенная законом свобода - равенство всех граждан - ограничена в
жизни, над которой еще властвуют и которую разделяют религиозные привилегии, и эта
несвобода жизни оказывает обратное действие на закон и принуждает его
санкционировать деление самих по себе свободных граждан на угнетенных и угнетателей"
(стр. 65).
Когда же, следовательно, еврейский вопрос был бы разрешен для Франции?
"Еврей, например, неизбежно перестал бы быть евреем, если бы он перестал считаться со
своим законом, препятствующим ему исполнять свои обязанности по отношению к
государству и своим согражданам, следовательно, если бы он, например, по субботам
ходил в палату депутатов и принимал участие в публичных заседаниях. Всякая вообще
религиозная привилегия, следовательно также и монополия привилегированной церкви,
должна была бы быть уничтожена, и если бы некоторые люди, или многие, или даже
преобладающее большинство, продолжали еще считать своим долгом исполнение
религиозных обязанностей, то это следовало бы предоставить им самим как совершенно
частное дело" (стр. 65). "Нет вообще больше религии, раз нет никакой
привилегированной религии. Отнимите у религии ее дух исключительности, - и религия
перестанет существовать" (стр. 66). "Точно так же как г-н Мартен дю Нор истолковал
предложение опустить в законе упоминание о воскресном дне как предложение
возвестить, что христианство прекратило свое существование, - с таким же правом (а это
право совершенно обосновано) декларация о том, что закон о субботе не имеет больше
обязательной силы для евреев, была бы провозглашением прекращения существования
иудейства" (стр. 71).

Итак, Бауэр требует, с одной стороны, чтобы еврей отказался от иудейства, а человек
вообще - от религии, для того чтобы эмансипироваться в качестве гражданина
государства.
С другой стороны, Бауэр последователен в том, что политическое упразднение религии
принимает за упразднение религии вообще. Государство, предполагающее религию, не
есть еще истинное, действительное государство.
"Конечно, религиозное представление дает гарантии государству. Но какому государству?
Какого рода государству?" (стр. 97).
В этом-то пункте и обнаруживается одностороннее понимание еврейского вопроса.
Ни в коем случае нельзя было ограничиться исследованием вопросов: Кто должен
эмансипировать? Кто должен быть эмансипирован? Критике следовало бы сделать еще и
третье. Она должна была задаться вопросом: О какого рода эмансипации идет речь? Какие
условия вытекают из сущности требуемой эмансипации? Лишь критика самой
политической эмансипации является исчерпывающей критикой еврейского вопроса и его
действительным превращением во "всеобщий вопрос времени".
Так как Бауэр не поднимает вопрос на такую высоту, он впадает в противоречия. Он
выдвигает условия, которые не основываются на сущности самой политической
эмансипации. Он выдвигает вопросы, которые не входят в круг его задачи, и разрешает
задачи, которые оставляют без ответа рассматриваемый им вопрос. Когда Бауэр говорит о
противниках еврейской эмансипации: "Их ошибка заключалась лишь в том, что они
предполагали христианское государство единственно истинным и не подвергли его той
же самой критике, какой они подвергли еврейство" (стр. 3), - то, по нашему мнению,
ошибка Бауэра состоит в том, что он подвергает критике лишь "христианское
государство", а не "государство вообще", что он не исследует отношение политической
эмансипации к человеческой эмансипации и потому выдвигает условия, которые находят
свое объяснение лишь в некритическом смешении политической эмансипации с
общечеловеческой. Если Бауэр спрашивает евреев: имеете ли вы право, с вашей точки
зрения, требовать политической эмансипации? - то мы, наоборот, задаем вопрос: имеет ли
точка зрения политической эмансипации право требовать от евреев отказа от иудейства,
требовать от человека вообще отказа от религии?
Еврейский вопрос получает различную формулировку в зависимости от того, в каком
государстве живет еврей. В Германии, где не существует политического государства,
государства как государства, еврейский вопрос - чисто теологический вопрос. Еврей
находится в религиозной противоположности к государству, признающему христианство
своей основой.
Это государство есть теолог ex professo. (2) Критика является здесь критикой теологии,
обоюдоострой критикой - критикой христианской теологии и критикой иудейской
теологии. Но мы все еще вращаемся в сфере теологии, как бы критически мы в ней ни
вращались.
Во Франции, в конституционном государстве, еврейский вопрос есть вопрос
конституционализма, вопрос о половинчатости политической эмансипации. Так как
здесь сохранена видимость государственной религии, - хотя и в такой форме, которая
ничего не говорит и сама себе противоречит, в форме религии большинства, - то
отношение евреев к государству сохраняет видимость религиозной, теологической
противоположности.
Лишь в Соединенных Штатах Северной Америки - по крайней мере в части их -
еврейский вопрос теряет свое теологическое значение и становится действительно
мирским вопросом. Лишь там, где политическое государство существует в своей вполне
развитой форме, отношение иудея, вообще религиозного человека, к политическому
государству, следовательно - отношение религии к государству, может выступить во всем
его своеобразии, во всей его чистоте. Критика этого отношения перестает быть
теологической критикой, как только государство перестает относиться к религии
теологически, как только оно начинает относиться к религии как государство, т.е.
политически. Тогда критика становится критикой политического государства. Начиная с
того пункта, где вопрос перестает быть теологическим, критика Бауэра перестает быть
критической.
"В Соединенных Штатах нет ни государственной религии, ни признанной религии
большинства, ни преимуществ одного культа перед другим. Государство стоит в стороне
от всякого культа" (Г. де Бомон. "Мария, или рабство в Соединенных Штатах, и т.д.",
Париж, 1835, стр. 214). Существуют даже отдельные штаты в Северной Америке, где
"конституция не делает религиозные верования и отправление того или другого культа
условием политических привилегий" (там же, стр. 224). И все же "в Соединенных Штатах
не думают, что человек, не имеющий религии, может быть порядочным человеком" (там
же, стр. 224).
И все же Северная Америка является по преимуществу страной религиозности, как это в
один голос утверждают Бомон, Токвиль и англичанин Гамильтон. Но мы берем СевероАмериканские
Штаты только как пример. Вопрос заключается в том: как относится
завершенная политическая эмансипация к религии? Раз мы видим, что даже в стране с
завершенной политической эмансипацией религия не только существует, но проявляет
жизнеспособность и силу, то этим доказано, что бытие религии не противоречит
завершенности государства. Но так как бытие религии есть бытие несовершенства, то
источник этого несовершенства надо искать лишь в сущности самого государства.

Религия для нас уже не причина мирской ограниченности, а лишь ее проявление. Поэтому
мы объясняем религиозные путы свободных граждан государства их мирскими путами.
Мы не утверждаем, что граждане государства должны покончить со своей религиозной
ограниченностью, чтобы уничтожить свои мирские путы. Мы утверждаем, что они
покончат со своей религиозной ограниченностью только тогда, когда уничтожат свои
мирские путы. Мы не превращаем мирские вопросы в теологические. Мы превращаем
теологические вопросы в мирские. После того как историю достаточно долго объясняли
суевериями, мы суеверия объясняем историей. Вопрос об отношении политической
эмансипации к религии становится для нас вопросом об отношении политической
эмансипации к человеческой эмансипации. Мы критикуем бессилие политического
государства в отношении религии, критикуя политическое государство в его мирской
форме, независимо от его бессилия в отношении религии. В противоречии между
государством и определенной религией, - например, иудейством, - мы раскрываем
человеческий характер этого противоречия, как противоречия между государством и
определенными мирскими элементами, противоречия между государством и религией
вообще, как противоречия между государством и его предпосылками вообще.
Политическая эмансипация иудея, христианина, религиозного человека вообще, есть
эмансипация государства от иудейства, от христианства, от религии вообще. На свой лад,
тем способом, который соответствует его сущности, государство эмансипируется от
религии как государство, когда оно эмансипируется от государственной религии, т.е.
когда государство как государство не отстаивает никакой религии, а, напротив,
отстаивает себя как государство. Политическая эмансипация от религии не есть
доведенная до конца, свободная от противоречий эмансипация от религии, потому что
политическая эмансипация не есть доведенный до конца, свободный от противоречий
способ человеческой эмансипации.
Предел политической эмансипации уже с самого начала проявляется в том, что
государство может освободить себя от какого-либо ограничения без того, чтобы человек
стал действительно свободным от этого ограничения, что государство может быть
республикой (3) без того, чтобы человек был свободным человеком. Сам Бауэр молчаливо
допускает это, когда выдвигает следующее условие политической эмансипации:
"Всякая вообще религиозная привилегия, следовательно также и монополия
привилегированной церкви, должна была бы быть уничтожена, и если бы некоторые
люди, или многие, или даже преобладающее большинство, продолжали еще считать
своим долгом исполнение религиозных обязанностей, то это следовало бы предоставить
им самим как совершенно частное дело".
Государство, таким образом, может совершенно эмансипироваться от религии даже
тогда, когда преобладающее большинство еще остается религиозным. А преобладающее
большинство не перестает быть религиозным оттого, что оно остается религиозным
только privatim (4).
Но ведь отношение государства, особенно республики, к религии есть не что иное, как
отношение людей, образующих государство, к религии. Отсюда следует, что человек
освобождается от какого-либо ограничения через посредство государства,
освобождается политически, когда, в противоречии с самим собой, он возвышается над
этим ограничением абстрактным и ограниченным, частичным образом. Далее следует,
что человек, освобождаясь политически, достигает свободы окольным путем, через
посредствующее - хотя и необходимое - звено. Отсюда же следует, наконец, что человек
даже тогда, когда он при посредстве государства объявляет себя атеистом, т.е. когда он
объявляет государство атеистом, все еще остается религиозно-ограниченным именно
потому, что признает себя самого лишь окольным путем, лишь с помощью
посредствующего звена. Религия и есть признание человека окольным путем, признание
через посредника. Государство есть посредник между человеком и свободой человека. Как
Христос есть посредник, на которого человек перекладывает всю свою божественность,
всю свою религиозную ограниченность, так и государство есть посредник, в которого он
вкладывает всю свою небожественность, всю свою человеческую свободу.
Политическое возвышение человека над религией разделяет все недостатки и все
преимущества политического возвышения вообще. Государство, как государство,
аннулирует, например, частную собственность, человек объявляет частную
собственность упраздненной в политическом отношении, как только он упраздняет
имущественный ценз для активного и пассивного избирательного права, как это и
произошло во многих штатах Северной Америки. С политической точки зрения
Гамильтон был совершенно прав, когда он истолковал этот факт в том смысле, что
"простой народ одержал победу над собственниками и денежным богатством". Разве
частная собственность не упразднена в идее, если неимущий стал законодателем для
имущего? Ценз - это последняя политическая форма признания частной собственности.

И все же политическое аннулирование частной собственности не только не упраздняет
частной собственности, но даже предполагает ее. Государство на свой лад упраздняет
различия происхождения, сословия, образования, профессии, когда объявляет
неполитическими различиями происхождение, сословие образование, профессию, когда
провозглашает, не обращая внимания на эти различия, каждого человека равноправным
участником народного суверенитета, когда рассматривает все элементы действительной
народной жизни с точки зрения государства. Несмотря на все это, государство позволяет
частной собственности, образованию, профессии действовать свойственным им
способом и проявлять их особую сущность в качестве частной собственности,
образования, профессии. Весьма далекое от того, чтобы упразднить все эти фактические
различия, государство, напротив, существует лишь при условии, что эти различия
существуют, государство чувствует себя политическим государством и осуществляет свою
всеобщность лишь в противоположность к этим своим элементам. Гегель поэтому
совершенно правильно определяет отношение политического государства к религии,
когда говорит:
"Чтобы государство достигло существования как знающая себя нравственная
действительность духа, необходимо различение между ним и формой авторитета и веры;
но это различение выступает лишь постольку, поскольку церковная сторона доходит до
разделения внутри себя самой; только возвысившись над особыми церквами, государство
обретает и осуществляет всеобщность мысли, принцип своей формы" (Гегель.
"Философия права", 1-е изд., стр. 346).
Конечно! Только возвысившись над особыми элементами, государство конституирует
себя как всеобщность.
Завершенное политическое государство является по своей сущности родовой жизнью
человека, в противоположность его материальной жизни. Все предпосылки этой
эгоистической жизни продолжают существовать вне государственной сферы, в
гражданском обществе, в качестве именно свойств гражданского общества. Там, где
политическое государство достигло своей действительно развитой формы, человек не
только в мыслях, в сознании, но и в действительности, в жизни, ведет двойную жизнь,
небесную и земную, жизнь в политической общности, в которой он признает себя
общественным существом, и жизнь в гражданском обществе, в котором он действует
как частное лицо, рассматривает других людей как средство, низводит себя самого до
роли средства и становится игрушкой чуждых сил. Политическое государство относится к
гражданскому обществу так же спиритуалистически, как небо относится к земле.
Политическое государство находится к гражданскому обществу в такой же
противоположности, преодолевает его тем же способом, каким религия преодолевает
ограниченность земного мира; т.е. так же как религия по отношению к земному миру,
государство вынуждено снова признать гражданское общество, восстановить его и
подчиниться его господству. В своей ближайшей действительности, в гражданском
обществе, человек - мирское существо. Здесь, где он для себя и других имеет значение
действительного индивида, он представляет собой явление, лишенное истинности.
Напротив, в государстве, где человек признается родовым существом, он - мнимый член
воображаемого суверенитета, он лишен здесь своей действительной индивидуальной
жизни и преисполнен недействительной всеобщности.
Конфликт, в котором человек, как последователь особой религии, находится с самим
собой, как с гражданином государства, и с другими лицами, как членами общественного
целого, - этот конфликт сводится к мирскому расколу между политическим государством
и гражданским обществом. Для человека, как burgeois,(5) "жизнь в государстве есть
только видимость или мгновенное исключение из сущности и правила". Действительно,
burgeois, как и еврей, лишь софистически остается в сфере государственной жизни,
подобно тому как citoyen (6) лишь софистически остается евреем или burgeois. Но эта
софистика - не личного порядка. Это - софистика самого политического государства.
Различие между религиозным человеком и гражданином государства есть различие между
купцом и гражданином государства, между поденщиком и гражданином государства,
землевладельцем и гражданином государства, между живым индивидом и гражданином
государства. Противоречие, в котором религиозный человек находится с политическим
человеком, есть то же противоречие, в каком находятся burgeois и citoyen, в каком
находятся член гражданского общества и его политическая львиная шкура.
Этот мирской конфликт, к которому в конечном счете сводится еврейский вопрос, это
отношение политического государства к своим предпосылкам, - будь то материальные
элементы, как частная собственность и т. п., или духовные, как образование, религия, -
этот конфликт между общим интересом и частным интересом, раскол между
политическим государством и гражданским обществом, эти мирские
противоположности Бауэр оставляет незатронутыми, когда он полемизирует против их
религиозного выражения.

"Именно основа гражданского общества - потребности, обеспечивающие гражданскому
обществу его существование и гарантирующие его необходимость, - подвергает его
существование постоянной опасности, поддерживает в нем элемент непрочности и
порождает непрерывно меняющуюся смесь бедности и богатства, нужды и преуспеяния,
порождает изменчивость вообще" (стр. 8).
Сопоставьте с этим весь раздел "Гражданское общество" (стр. 8 - 9), набросанный в
соответствии с основными линиями гегелевской философии права. Гражданское
общество в его противоположности к политическому государству Бауэр признает
необходимостью, потому что он признает необходимостью политическое государство.
Политическая эмансипация, конечно, представляет собой большой прогресс; она, правда,
не является последней формой человеческой эмансипации вообще, но она является
последней формой человеческой эмансипации в пределах существовавшего до сих пор
миропорядка. Разумеется, мы говорим здесь о действительной, практической
эмансипации.
Человек политически эмансипируется от религии тем, что изгоняет ее из сферы
публичного права и переносит ее в сферу частного права. Она уже не является духом
государства, где человек - хотя и в ограниченной степени, в особой форме и в особой
сфере - ведет себя как родовое существо, в сообществе с другими людьми; она стала духом
гражданского общества, сферы эгоизма, где царит bellum omnium contra omnes (7). Ее
сущность выражает уже не общность, а различие. Религия стала выражением отделения
человека от той общности, к которой он принадлежит, от себя самого и других людей, -
чем и была первоначально. Она является всего только абстрактным исповеданием особой
превратности, частной прихоти, произвола. Так, бесконечное дробление религии в
Северной Америке даже внешним образом придает религии форму чисто
индивидуального дела. Она низвергнута в сферу всех прочих частных интересов и изгнана
из политической общности как таковой. Но не следует обманывать себя насчет границ
политической эмансипации. Раздвоение человека на публичного и частного человека,
перемещение религии из государства в гражданское общество, - это не какая-то отдельная
ступень политической эмансипации, а ее завершение; политическая эмансипация,
следовательно, столь же мало уничтожает действительную религиозность человека, как
мало она и стремится ее уничтожить.
Расщепление человека на иудея и гражданина государства, на протестанта и гражданина
государства, на религиозного человека и гражданина государства, это расщепление не
является ложью по отношению к государственно-гражданской жизни, не есть обход
политической эмансипации, - оно есть сама политическая эмансипация, политический
способ эмансипироваться от религии. Правда, в те эпохи, когда политическое государство
насильственно появляется на свет из недр гражданского общества, как политическое
государство, когда человеческое самоосвобождение стремится вылиться в форму
политического самоосвобождения, - в эти эпохи государство может и должно дойти до
упразднения религии, до уничтожения религии. Но оно может прийти к этому лишь тем
путем, каким оно приходит к упразднению частной собственности, к установлению
максимума на цены, к конфискации, к прогрессивному обложению, тем путем, каким оно
приходит к уничтожению жизней, к гильотине. В моменты особенно повышенного
чувства своей силы политическая жизнь стремится подавить свои предпосылки -
гражданское общество и его элементы - и конституироваться в виде действительной,
свободной от противоречий, родовой жизни человека. Но этого она может достигнуть,
лишь вступив в насильственное противоречие со своими собственными жизненными
условиями, лишь объявив революцию непрерывной, а потому политическая драма с такой
же необходимостью заканчивается восстановлением религии, частной собственности,
всех элементов гражданского общества, с какой война заканчивается миром.
Да и не так называемое христианское государство, признающее христианство в качестве
своей основы, в качестве государственной религии и потому исключающее все другие
религии, является завершением христианского государства, а скорее атеистическое
государство, демократическое государство, такое государство, которое отводит религии
место лишь среди других элементов гражданского общества. Государству, которое еще
остается теологом, которое еще официально провозглашает христианство своим
символом веры, которое еще не дерзает объявить себя государством, - такому государству
еще не удалось в мирской человеческой форме, в присущей ему, в качестве государства,
действительности, выразить человеческую основу мистическим выражением которой
является христианство. Так называемое христианское государство есть просто лишь
негосударство, ибо не христианство как религия, а лишь человеческая подоснова
христианской религии может осуществиться в действительно человеческих творениях.

Так называемое христианское государство есть христианское отрицание государства, но
отнюдь не государственное осуществление христианства. Государство, которое еще
исповедует христианство в форме религии, не исповедует его еще в форме государства,
ибо такое государство еще относится к религии религиозно, т.е. не является
действительным осуществлением человеческой основы религии, так как оно еще взывает
к недействительности, к воображаемому образу этой человеческой сущности. Так
называемое христианское государство является несовершенным государством, и
христианская религия служит восполнением и освящением его несовершенства. Поэтому
религия необходимо становится для него средством, и христианское государство есть
государство лицемерия. Большая разница, рассматривает ли религию, как одну из своих
предпосылок, завершенное государство вследствие несовершенства, заключенного в
общей сущности государства, или же религию объявляет своей основой незавершенное
государство вследствие несовершенства, заключенного в его особом существовании как
государства несовершенного. В последнем случае религия становится несовершенной
политикой. В первом случае в религии обнаруживается несовершенство, присущее даже
завершенной политике. Так называемое христианское государство нуждается в
христианской религии, чтобы восполнить себя как государство. Демократическое же
государство, действительное государство, не нуждается в религии для своего
политического восполнения. Напротив, оно может абстрагироваться от религии, ибо в
нем осуществлена мирским способом человеческая основа религии. Так называемое
христианское государство относится к религии политически, а к политике - религиозно.
Низводя государственные формы к видимости, оно в той же степени низводит к
видимости и религию.
Для уяснения этой противоположности рассмотрим бауэровскую конструкцию
христианского государства, конструкцию, возникшую из рассмотрения христианскогерманского
государства.
"Чтобы доказать невозможность или недействительность христианского государства", -
говорит Бауэр, - "неоднократно указывали в последнее время на те изречения в евангелии,
которым государство нетолько не следует, но даже и не может следовать, если не
хочет своего полного распада". "Но так легко вопрос не решается. Чего требуют эти
евангельские изречения? Сверхъестественного самоотрицания, подчинения авторитету
откровения, отступления от государства, упразднения мирских отношений. И всего этого
требует и все это дает христианское государство. Оно усвоило дух евангелия и если не
повторяет его в тех же буквально словах, в каких выражает его евангелие, то лишь потому,
что государство выражает этот дух в государственных формах, т.е. в таких формах,
которые, хотя и взяты из государственной жизни и из земного мира, низводятся, однако, к
простой видимости в том религиозном преображении, которое они должны испытать.
Христианское государство есть отступление от государства, пользующееся
государственными формами для своего осуществления" (стр. 55).
Бауэр доказывает далее, что народ христианского государства есть не что иное, как ненарод,
что он уже не имеет собственной воли, что его истинное бытие воплощено в главе
государства, которому он подвластен и который, однако, с самого же начала и по своей
природе чужд ему, т.е. дан богом и явился к народу без всякого содействия с его стороны;
что законы этого народа - не его рук дело, а представляют собой позитивные откровения;
что его повелитель нуждается в привилегированных посредниках между собой и народом
в собственном смысле, т.е. массой; что эта масса сама распадается на множество особых
кругов, которые созданы и определены случаем, которые различаются по своим
интересам, особым страстям и предрассудкам и пользуются в виде привилегии правом на
взаимное обособление друг от друга - и т.д. (стр. 56). Однако сам же Бауэр говорит:
"Политика, если она должна быть не чем иным, как только религией, не может уже быть
политикой, - так же как чистка кухонных горшков не могла бы считаться хозяйственным
делом в том случае, если бы она рассматривалась как дело религии" (стр. 108).
Но ведь в христианско-германском государстве религия есть "хозяйственное дело", как и
"хозяйственное дело" есть религия. В христианско-германском государстве господство
религии есть религия господства.
Отделение "духа евангелия" от "буквы евангелия" есть акт иррелигиозный. Государство,
которое заставляет евангелие прибегать к букве политики, отличной от буквы святого
духа, совершает святотатство - если не с человеческой точки зрения, то со своей
собственной религиозной точки зрения. Следует противопоставить государству,
признающему христианство своей высшей нормой, а библию - своей хартией, слова
священного писания, ибо это писание священно-де вплоть до каждого своего слова. Это
государство, как и тот человеческий мусор, на который оно опирается, попадает в
мучительное, непреодолимое, с точки зрения религиозного сознания, противоречие, когда
его отсылают к тем изречениям евангелия, которым государство "не только не следует, но
даже и не может следовать, если не хочет своего полного распада в качестве
государства". Почему же государство не хочет своего полного распада? Оно само не
может дать на это ответ ни себе, ни другим. Перед своим собственным сознанием
официальное христианское государство есть долженствование, осуществление которого
недостижимо; утверждая действительность своего существования, это государство
только лжет перед самим собой и поэтому всегда остается для себя самого предметом
сомнения, ненадежным, проблематичным предметом. Критика поступает, следовательно,
совершенно правильно, когда она доводит государство, ссылающееся на библию, до
помрачения сознания, так что государство само больше не знает, есть ли оно иллюзия или
реальность, а низость его мирских целей, для которых религия служит прикрытием,
вступает в неразрешимый конфликт с честностью его религиозного сознания, которому
религия представляется целью мира. Это государство может избавиться от своих
внутренних мук, лишь сделавшись полицейским служителем католической церкви. Перед
этой церковью, которая светскую власть объявляет подчиненной себе организацией,
государство бессильно, бессильна светская власть, признающая себя повелителем
религиозного духа.

В так называемом христианском государстве имеет в действительности значение не
человек, а его отчуждение. Единственный человек, имеющий значение, король, есть
существо специфически отличное от всех других людей, к тому же еще и освященное
религией существо, непосредственно связанное с небом, с богом. Отношения, здесь
господствующие, - это еще отношения религиозные. Следовательно, религиозный дух еще
не стал действительно мирским.
Но религиозный дух и не может стать действительно мирским, ибо сам он не что иное,
как немирская форма некоторой ступени развития человеческого духа. Религиозный дух
может быть осуществлен лишь в той мере, в какой данная ступень развития человеческого
духа, религиозным выражением которой он является, выступает и конституируется в
своей мирской форме. Это имеет место в демократическом государстве. Не христианство,
а человеческая основа христианства есть основа этого государства. Религия остается
идеальным, немирским сознанием его членов, так, как она - идеальная форма той
ступени человеческого развития, которая осуществляется в этом государстве.
Члены политического государства религиозны вследствие дуализма между
индивидуальной и родовой жизнью, между жизнью гражданского общества и
политической жизнью; они религиозны, потому что человек относится к государственной
жизни, находящейся по ту сторону его действительной индивидуальности, как к своей
истинной жизни; они религиозны, поскольку здесь религия есть дух гражданского
общества, выражение отрыва и отдаления человека от человека. Политическая демократия
является христианской постольку, поскольку в ней человек, - не какой-либо отдельный
человек, а всякий человек, - имеет значение как суверенное, как высшее существо, но это
человек в его некультивированном, несоциальном виде, человек в его случайном
существовании, человек, каков он есть, человек, испорченный всей организацией нашего
общества, потерявший самого себя, ставший чуждым себе, отданный во власть
бесчеловечных отношений и стихий, одним словом, человек, который еще не есть
действительное родовое существо. То, что для христианства является фантастическим
образом, мечтой, постулатом, - суверенитет человека, но человека в качестве существа
чуждого, отличного от действительного человека, - представляет собой в демократии
чувственную действительность, современность, мирской принцип.
В завершенной демократии религиозное и теологическое сознание является в своих
собственных глазах тем более религиозным, теологическим, что по виду оно не имеет
политического значения, земных целей, является делом прячущегося от мирской суеты
духа, выражением ограниченности рассудка, продуктом произвола и фантазии,
действительно потусторонней жизнью. Христианство достигает здесь практического
выражения своей универсально-религиозной роли тем, что сочетает - в форме
христианства - самые разнообразные мировоззрения, располагая их одно рядом с другим,
а еще более тем, что не предъявляет к другим даже требования быть христианами, а
требует лишь признания религии вообще, какой угодно религии (ср. указанное выше
сочинение Бомона). Религиозное сознание блаженствует, утопая в богатстве религиозных
противоположностей и религиозного многообразия.
Таким образом, мы показали, что политическая эмансипация от религии оставляет
религию в силе, хотя и не в виде привилегированной религии. Противоречие, в котором
находится последователь какой-нибудь особой религии с самим собой как гражданином
государства, есть лишь часть всеобщего мирского противоречия - между политическим
государством и гражданским обществом. Завершением христианского государства
является также государство, которое признает себя государством и абстрагируется от
религии своих членов. Эмансипация государства от религии не есть эмансипация
действительного человека от религии.
Поэтому мы не говорим вместе с Бауэром евреям: вы не можете быть эмансипированы
политически, не эмансипировав себя радикально от еврейства. Мы, напротив, говорим
им: так как вы можете быть эмансипированы политически, без того чтобы совершенно и
беспрекословно отказаться от еврейства, то это значит, что сама по себе политическая
эмансипация не есть еще человеческая эмансипация. Если вы, евреи, хотите быть
политически эмансипированы, не эмансипировав себя самих как людей, то эта
половинчатость и это противоречие заключены не только в вас, они заключены в самой
сущности и категории политической эмансипации. Если вы ограничены рамками этой
категории, то вы причастны к общей ограниченности. Подобно тому как государство
евангелизирует, когда оно, хотя и оставаясь государством, занимает по отношению к
еврею христианскую позицию, - подобно этому еврей политизирует, когда он, хотя и
оставаясь евреем, требует прав гражданина государства.
Но если человек, оставаясь евреем, может быть политически эмансипирован, получить
права гражданина государства, то может ли он при этом притязать на так называемые
права человека и получить их? Бауэр отрицает это.

"Вопрос в том", - пишет он, - "способен ли еврей, как таковой, т.е. еврей, который сам
признает, что истинная его сущность принуждает его жить в вечной обособленности от
других, - способен ли он получить всеобщие права человека и признать их за другими".
"Мысль о правах человека лишь в прошлом столетии была открыта для христианского
мира. Она не является для человека врожденной, а, напротив, завоевана им лишь в борьбе
против исторических традиций, в которых до сих пор воспитывался человек. Таким
образом, права человека - не дар природы, они также не полученное нами от прошлой
истории наследие, - они куплены ценой борьбы против случайностей рождения и против
привилегий, доныне передававшихся историей из поколения в поколение. Они - результат
образования, и только тот может обладать ими, кто их завоевал и заслужил".
"Но может ли еврей действительно получить их в свое обладание? Пока он остается
евреем, та ограниченная сущность, которая и делает его евреем, должна одерживать верх
над человеческой сущностью, соединяющей его, как человека, с другими людьми, должна
обособлять его от не-евреев. Это его обособление говорит о том, что особая сущность,
делающая его евреем, есть его истинная высшая сущность, перед которой должна
отступить человеческая сущность".
"Равным образом христианин, как христианин, не может предоставлять кому-либо прав
человека" (стр. 19, 20).
По Бауэру, человек должен принести в жертву "привилегию веры", чтобы иметь
возможность получить всеобщие права человека. Бросим же взгляд на так называемые
права человека, и притом на права человека в их аутентичной форме, в той форме, какую
они получили у североамериканцев и французов, открывших эти права! Отчасти этими
правами человека являются политические права, права, осуществляемые лишь в
сообществе с другими людьми. Их содержанием является участие в этой общности, и
притом в политической общности, в государстве. Они входят в категорию политической
свободы, в категорию прав гражданина государства, которые, как мы видели, отнюдь не
предполагают беспрекословного и положительного упразднения религии, следовательно
не предполагают, например, упразднения иудейства. Остается рассмотреть другую часть
прав человека, droits de l'homme (8), поскольку они отличаются от droits du citoyen (9).
В ряду этих прав находится свобода совести, право отправлять какой угодно культ.
Привилегия веры прямо признается либо как право человека, либо же как следствие
одного из прав человека - свободы.
Декларация прав человека и гражданина, 1791 г., статья 10: "Никто не должен быть
притесняем за свои убеждения, даже религиозные". В разделе 1 конституции 1791 г.
признается правом человека: "Свобода каждого человека отправлять тот религиозный
культ, приверженцем которого он является".
Декларация прав человека и т.д., 1793 г., статья 7, называет в числе прав человека:
"Свободное отправление культов". Относительно права обнародовать свои мысли и
мнения, права собраний, права отправления своего культа говорится даже:
"Необходимость провозглашения этих прав предполагает или существование деспотизма,
или свежее воспоминание о нем". Ср. конституцию 1795 г., отдел XIV, статья 354.
Конституция Пенсильвании, статья 9, § 3: "Все люди от природы получили неотъемлемое
право преклоняться перед всемогущим согласно велениям своей совести, и никто не
может быть по закону принуждаем к тому, чтобы выполнять, устанавливать или
поддерживать против своего желания тот или другой культ, тот или другой религиозный
обряд. Никакая человеческая власть ни в каком случае не может вмешиваться в вопросы
совести и устанавливать контроль над силами души".
Конституция Нью-Гэмпшира, статьи 5 и 6: "Некоторые из естественных прав по своей
природе не могут быть отчуждаемы, ибо нет ничего, что было бы равно им по значению.
Сюда относятся права совести" (Бомон указ. соч., стр. 213, 214).
Из понятия о правах человека отнюдь не вытекает несовместимость религии с правами
человека, - наоборот, среди этих прав прямо указано право быть религиозным, быть на
любой лад религиозным, отправлять культ своей особой религии. Привилегия веры есть
всеобщее право человека.
Droits de l'homme - права человека, как таковые, отличаются от droits du citoyen - прав
гражданина государства. Кто же этот homme, отличаемый от citoyen? Не кто иной, как
член гражданского общества. Почему член гражданского общества называется
"человеком", просто человеком, почему его права называются правами человека? Чем
объясняется этот факт? Только отношением политического государства к гражданскому
обществу, сущностью политической эмансипации.
Прежде всего мы констатируем тот факт, что так называемые права человека, droits de
l'homme, в отличие от droits du citoyen, суть не что иное, как права члена гражданского
общества, т.е. эгоистического человека, отделенного от человеческой сущности и
общности. Мы предоставляем слово самой радикальной конституции, конституции 1793
года:
Декларация прав человека и гражданина.

Статья 2: "Эти права" ("естественные и неотъемлемые права") "суть: равенство, свобода,
безопасность, собственность".
В чем состоит свобода?
Статья 6: "Свобода есть принадлежащее человеку право делать все то, что не наносит
ущерба правам другого", или, по Декларации прав человека 1791 г.: "Свобода есть право
делать все то, что не вредит другому".
Итак, свобода есть право делать все то и заниматься всем тем, что не вредит другому.
Границы, в пределах которых каждый может двигаться без вреда для других,
определяются законом, подобно тому как граница двух полей определяется межевым
столбом. Речь идет о свободе человека как изолированной, замкнувшейся в себя монады.
Почему, по мнению Бауэра, еврей неспособен получить права человека? "Пока он
остается евреем, та ограниченная сущность, которая и делает его евреем, должна
одерживать верх над человеческой сущностью, соединяющей его, как человека, с другими
людьми, должна обособлять его от не-евреев". Но право человека на свободу
основывается не на соединении человека с человеком, а, наоборот, на обособлении
человека от человека. Оно - право этого обособления, право ограниченного, замкнутого в
себе индивида.
Практическое применение права человека на свободу есть право человека на частную
собственность.
В чем состоит право человека на частную собственность?
Статья 16 (конституция 1793 г.): "Правом собственности называется право каждого
гражданина пользоваться и располагать по своему усмотрению своим имуществом,
своими доходами, плодами своего труда и своего усердия".
Право человека на частную собственность есть, следовательно, право по своему
усмотрению (a son gre), безотносительно к другим людям, независимо от общества,
пользоваться своим имуществом и располагать им; оно - право своекорыстия. Эта
индивидуальная свобода, как и это использование ее, образует основу гражданского
общества. Она ставит всякого человека в такое положение, при котором он рассматривает
другого человека не как осуществление своей свободы, а, наоборот, как ее предел. Но
прежде всего она провозглашает право человека "пользоваться и располагать по своему
усмотрению своим имуществом, своими доходами, плодами своего труда и своего
усердия".
Остаются еще другие права человека: равенство и безопасность.
Равенство берется здесь в неполитическом смысле и есть не что иное, как равенство
вышеописанной свободы, а именно: каждый человек одинаково рассматривается как
такая самодовлеющая монада. Конституция 1795 г. определяет понятие этого равенства,
сообразно его значению, в таком смысле:
Статья 3 (конституция 1795 г.): "Равенство состоит в том, что закон для всех одинаков, -
защищает ли он или же карает".
А безопасность?
Статья 8 (конституция 1793 г.): "Безопасность основывается на защите, предоставляемой
обществом каждому из своих членов с целью охраны его личности, его прав и его
собственности".
Безопасность есть высшее социальное понятие гражданского общества, понятие полиции,
понятие, согласно которому все общество существует лишь для того, чтобы обеспечить
каждому из своих членов неприкосновенность его личности, его прав и его
собственности. В этом смысле Гегель называет гражданское общество "государством
нужды и рассудка".
При помощи понятия безопасности гражданское общество не поднимается над своим
эгоизмом. Безопасность есть, напротив, гарантия этого эгоизма.
Следовательно, ни одно из так называемых прав человека не выходит за пределы
эгоистического человека, человека как члена гражданского общества, т.е. как индивида,
замкнувшегося в себя, в свой частный интерес и частный произвол и обособившегося от
общественного целого. Человек отнюдь не рассматривается в этих правах как родовое
существо, - напротив, сама родовая жизнь, общество, рассматривается как внешняя для
индивидов рамка, как ограничение их первоначальной самостоятельности. Единственной
связью, объединяющей их, является естественная необходимость, потребность и частный
интерес, сохранение своей собственности и своей эгоистической личности.
Загадочно уже то, каким образом народ, начинающий еще только освобождать себя,
разрушать все преграды между различными своими элементами, создавать политическую
общность, - каким образом такой народ торжественно провозглашает право
эгоистического человека, обособленного от других людей и от этой общности
(Декларация 1791 г.). И это провозглашение повторяется затем в такой момент, когда
одна только величайшая героическая самоотверженность может спасти нацию и когда
требование подобной самоотверженности выдвигается поэтому с властной силой, - в
такой момент, когда принесение в жертву всех интересов гражданского общества с
необходимостью ставится в порядок дня, а эгоизм подлежит наказанию как преступление
(Декларация прав человека и т.д., 1793 г.). Еще более загадочным становится этот факт,
когда мы видим, что государственно-гражданская жизнь, политическая общность,
низводится деятелями политической эмансипации даже до роли простого средства для
сохранения этих так называемых прав человека; что таким образом citoyen объявляется
слугой эгоистического homme, а сфера, в которой человек выступает как общественное
существо, ставится ниже той сферы, в которой он выступает как частное существо; что,
наконец, не человек как citoyen, а человек как bourgeois считается собственно человеком
и настоящим человеком.

"Целью всякого политического сообщества является охрана естественных и
неотъемлемых прав человека" (Декларация прав и т.д., 1791 г., статья 2). "Правительство
учреждается для того, чтобы гарантировать человеку пользование его естественными и
неотъемлемыми правами" (Декларация и т.д., 1793 г., статья 1).
Следовательно, даже в моменты своего еще юношеского энтузиазма, доведенного силой
событий до высшего напряжения, политическая жизнь объявляет себя простым
средством, целью которого является жизнь гражданского общества. Правда,
революционная практика этой политической жизни находится в самом резком
противоречии с ее теорией. Например, в то время как безопасность провозглашается
правом человека, открыто признается, что нарушение тайны переписки - в порядке вещей.
"Неограниченная свобода печати" (конституция 1793 г., статья 122) гарантируется как
следствие, вытекающее из права человека, из индивидуальной свободы, и в то же время
свободу печати подвергают полному уничтожению, ибо "свобода печати не должна быть
допускаема, когда она угрожает общественной свободе" (Робеспьер младший в
"Парламентской истории французской революции" Бюше и Ру, том 28, стр. 159). Другими
словами: право человека на свободу перестает быть правом, как только оно вступает в
конфликт с политической жизнью, тогда как в теории политическая жизнь есть лишь
гарантия прав человека, прав индивидуального человека, и потому от нее необходимо
отказаться, как только она вступает в противоречие со своей целью, т.е. с этими правами
человека. Однако практика является лишь исключением, а теория - общим правилом. Но
даже если рассматривать революционную практику, как правильную позицию при
данных условиях, все же остается неразрешенной загадка, почему в сознании деятелей
политической эмансипации вопрос поставлен на голову и цель кажется средством, а
средство - целью. Объяснять это оптическим обманом сознания у данных деятелей -
значит оставить в силе ту же загадку, хотя это было бы уже психологической,
теоретической загадкой.
Загадка разрешается просто.
Политическая эмансипация есть в то же время разложение того старого общества, на
которое опирается ставший чуждым народу государственный строй, опирается
деспотическая власть., Политическая революция есть революция гражданского общества.
Каков был характер старого общества? Его можно охарактеризовать одним словом -
феодализм. Старое гражданское общество непосредственно имело политический
характер,. т. е, элементы гражданской жизни, - например, собственность, семья, способ
труда, - были возведены на высоту элементов государственной жизни в форме
сеньориальной власти, сословий и корпораций. В этой форме они определяли отношение
отдельной личности к государственному целому, определяли, значит, ее политическое
положение, т.е. положение изолированности и обособленности по отношению к другим
составным частям общества. Ибо данная организация народной жизни не подняла
собственность или труд до уровня социальных элементов, а, напротив, завершила их
отделение от государственного целого и конституировала их в отдельные общества в
обществе. В этом своем виде жизненные функции и жизненные условия гражданского
общества все еще были политическими, хотя и политическими в феодальном смысле, т.е.
они отделяли индивида от государственного целого, превращали особое отношение его
корпорации к государственному целому в его собственное всеобщее отношение к
народной жизни, а определенной гражданской деятельности и определенному
гражданскому положению индивида придавали всеобщий характер. В результате
подобной организации государственное единство, - как и сознание, воля и деятельность
государственного единства, т.е. всеобщая государственная власть, - необходимо
проявляется также в виде особой функции обособленного от народа повелителя и его слуг.
Политическая революция, ниспровергшая эту деспотическую власть и поднявшая
государственные дела на высоту дел народа, конституировавшая политическое
государство как всеобщее дело, т.е. как действительное государство, неизбежно должна
была разбить все сословия, корпорации, цехи, привилегии, которые представляли собой
столь же многообразные выражения отрыва народа от его политической общности.
Политическая революция уничтожила тем самым политический характер гражданского
общества. Она разбила гражданское общество на его простые составные части: с одной
стороны, на индивидов, с другой - на материальные и духовные элементы, образующие
жизненное содержание этих индивидов, их гражданское положение. Она освободила от
оков политический дух, как бы разделенный, раздробленный, растекшийся по различным
закоулкам феодального общества, собрала его воедино, вывела из этой распыленности,
освободила от смешения с гражданской жизнью и конституировала его как сферу
общности, всеобщего народного дела, как нечто, существующее в идее независимо от
указанных особых элементов гражданской жизни. За определенной жизненной
деятельностью и определенным жизненным положением было признано лишь
индивидуальное значение. Они не составляли уже больше всеобщего отношения индивида
к государственному целому. Общественное дело, как таковое, стало, напротив, всеобщим
делом каждого индивида, а политическая функция стала для него всеобщей функцией.

Но завершение идеализма государства было в то же время завершением материализма
гражданского общества. Свержение политического ярма было в то же время
уничтожением уз, сковывавших эгоистический дух гражданского общества. Политическая
эмансипация была в то же время эмансипацией гражданского общества от политики,
даже от видимости какого-нибудь всеобщего содержания.
Феодальное общество было разложено и сведено к своей основе - человеку, но к такому
человеку, который действительно являлся его основой, к эгоистическому человеку.
Этот человек, член гражданского общества, есть, следовательно, основа, предпосылка
политического государства. Таким и признало его государство в правах человека.
Но свобода эгоистического человека и признание этой свободы - это не что иное, как
признание безудержного движения духовных и материальных элементов, образующих
жизненное содержание этого человека.
Человек не был поэтому освобожден от религии, - он получил свободу религии. Он не был
освобожден от собственности, - он получил свободу собственности. Он не был
освобожден от эгоизма промысла, - он получил свободу промысла.
Конституирование политического государства и разложение гражданского общества на
независимых индивидов, - взаимоотношение которых выражается в праве, подобно тому
как взаимоотношение людей сословного и цехового строя выражалось в привилегии, -
совершаются в одном и том же акте. Но человек, как член гражданского общества,
неполитический человек неизбежно выступает как естественный человек. Droits de
l'homme выступают в виде droits naturels (10), ибо та деятельность, которая предполагает
самосознание, концентрируется в политическом акте. Эгоистический человек есть
пассивный, лишь найденный готовым результат распавшегося общества, предмет
непосредственной достоверности, следовательно - естественный предмет.
Политическая революция разлагает гражданскую жизнь на ее составные части, не
революционизируя самих этих составных частей и не подвергая их критике. Она относится
к гражданскому обществу, к миру потребностей, труда, частных интересов, частного
права, как к основе своего существования, как к последней, не подлежащей дальнейшему
обоснованию, предпосылке, и потому - как к своему естественному базису. Наконец,
человек, как член гражданского общества, имеет значение собственно человека, это -
homme в отличие от citoyen, ибо он является человеком в своем чувственном,
индивидуальном, непосредственном существовании, тогда как политический человек есть
лишь абстрактный, искусственный человек, человек как аллегорическое, юридическое
лицо. Реальный человек признан лишь в образе эгоистического индивида, истинный
человек - лишь в образе абстрактного citoyen.
Абстракцию политического человека Руссо правильно изображает следующим образом:
"Тот, кто берет на себя смелость конституировать народ, должен чувствовать себя
способным изменить, так сказать, человеческую природу, превратить каждого индивида,
который сам по себе есть некое совершенное и изолированное целое, в часть более
крупного целого, от которого этот индивид в известном смысле получает свою жизнь и
свое бытие, должен поставить на место физического и самостоятельного существования
существование частичное и моральное. Нужно, чтобы он отнял у человека его
собственные силы и дал ему взамен такие, которые были бы для него чужими и которыми
он не мог бы пользоваться без содействия других" ("Общественный договор", кн. II,
Лондон, 1782, стр. 67).
Всякая эмансипация состоит в том, что она возвращает человеческий мир, человеческие
отношения к самому человеку.
Политическая эмансипация есть сведение человека, с одной стороны, к члену
гражданского общества, к эгоистическому, независимому индивиду, с другой - к
гражданину государства, к юридическому лицу.
Лишь тогда, когда действительный индивидуальный человек воспримет в себя
абстрактного гражданина государства и, в качестве индивидуального человека, в своей
эмпирической жизни, в своем индивидуальном труде, в своих индивидуальных
отношениях станет родовым существом; лишь тогда, когда человек познает и организует
свои "собственные силы" как общественные силы и потому не станет больше отделять от
себя общественную силу в виде политической силы, - лишь тогда свершится человеческая
эмансипация.

II

БРУНО БАУЭР. "СПОСОБНОСТЬ СОВРЕМЕННЫХ ЕВРЕЕВ И ХРИСТИАН
СТАТЬ СВОБОДНЫМИ"
("Двадцать один лист", стр. 56 - 71)
Под таким заглавием Бауэр исследует вопрос об отношении еврейской и христианской
религии друг к другу и об отношении их к критике. Их отношение к критике и есть, по
Бауэру, их отношение "к способности стать свободными". Бауэр приходит к следующему
выводу:
"Христианину нужно перейти через одну только ступень, а именно через свою религию,
чтобы отказаться от религии вообще" и, следовательно, стать свободным; "еврею,
напротив, нужно будет порвать не только со своей еврейской сущностью, но и с
дальнейшим развитием своей религии, с ее завершением, - с тем ее развитием, которое
осталось ему чуждым" (стр. 71).

Бауэр, следовательно, превращает здесь вопрос об эмансипации евреев в чисто
религиозный вопрос. Теологическое мудрствование на тему о том, у кого больше шансов
обрести блаженство, - у еврея или христианина, - приобретает здесь просвещенную
форму: кто из них более способен к эмансипации? Правда, вопрос уже не гласит как
прежде: делает ли человека свободным еврейство или же христианство? Напротив, вопрос
ставится теперь уже так: чт`о делает человека более свободным - отрицание ли еврейства
или же отрицание христианства?
"Если евреи хотят стать свободными, они должны уверовать не в христианство, а в
уничтоженное христианство, в уничтоженную религию вообще, т.е. в просвещение, в
критику и ее результаты - в свободную человечность" (стр. 70).
Речь все еще идет о том, что еврей должен уверовать - но не в христианство, а в
уничтоженное христианство.
Бауэр предъявляет евреям требование порвать с сущностью христианской религии,
требование, которое - как он сам говорит - не вытекает из развития еврейской сущности.
После того как Бауэр в конце "Еврейского вопроса" определил еврейство лишь как грубую
религиозную критику христианства, признав за ним, следовательно, "только" религиозное
значение, - нетрудно было предвидеть, что и эмансипация евреев превратится у него в
философско-теологический акт.
Бауэр принимает идеальную абстрактную сущность еврея, его религию, за его сущность в
целом. Поэтому Бауэр последовательно делает вывод: "Еврей ничего не дает человечеству,
когда он пренебрегает своим ограниченным законом", когда он отрекается от всего своего
еврейства (стр. 65).
Отношение евреев и христиан определяется, согласно этому, так: единственный интерес
христиан в деле эмансипации евреев есть общечеловеческий, теоретический интерес.
Еврейство есть факт, оскорбляющий религиозный глаз христианина. Как только глаз
христианина перестает быть религиозным, этот факт перестает быть оскорбительным.
Эмансипация евреев сама по себе не есть дело христианина.
Напротив, еврей, чтобы освободить себя, должен справиться не только со своим
собственным делом, но вместе с тем и с делом христианина, пройти через "Критику
синоптиков" и "Жизнь Иисуса" и т.д.
"Пусть они сами присмотрятся к положению дел: их участь - в их собственных руках; но
история не позволит шутить над собой" (стр. 71).
Попытаемся разбить теологическую формулировку вопроса. Вопрос о способности еврея
к эмансипации превращается для нас в вопрос: какой особый общественный элемент
надо преодолеть, чтобы упразднить еврейство? Ибо способность к эмансипации
современных евреев есть отношение еврейства к эмансипации современного мира. Это
отношение с необходимостью вытекает из особого положения еврейства в современном
порабощенном мире.
Постараемся вглядеться в действительного еврея-мирянина, не в еврея субботы, как это
делает Бауэр, а в еврея будней.
Поищем тайны еврея не в его религии, - поищем тайны религии в действительном еврее.
Какова мирская основа еврейства? Практическая потребность, своекорыстие.
Каков мирской культ еврея? Торгашество. Кто его мирской бог? Деньги.
Но в таком случае эмансипация от торгашества и денег - следовательно, от
практического, реального еврейства - была бы самоэмансипацией нашего времени.
Организация общества, которая упразднила бы предпосылки торгашества, а следовательно
и возможность торгашества, - такая организация общества сделала бы еврея
невозможным. Его религиозное сознание рассеялось бы в действительном, животворном
воздухе общества, как унылый туман. С другой стороны, когда еврей признает эту свою
практическую сущность ничтожной, трудится над ее упразднением, - тогда он
высвобождается из рамок прежнего своего развития, трудится прямо для дела
человеческой эмансипации и борется против крайнего практического выражения
человеческого самоотчуждения.
Итак, мы обнаруживаем в еврействе проявление общего современного антисоциального
элемента, доведенного до нынешней своей ступени историческим развитием, в котором
евреи приняли, в этом дурном направлении, ревностное участие; этот элемент достиг той
высокой ступени развития, на которой он необходимо должен распасться.
Эмансипация евреев в ее конечном значении есть эмансипация человечества от еврейства
(11). Еврей уже эмансипировал себя еврейским способом.
"Еврей, который, например, в Вене только терпим, определяет своей денежной властью
судьбы всей империи. Еврей, который может быть бесправным в самом мелком из
германских государств, решает судьбы Европы. В то время как корпорации и цехи
закрыты для еврея или еще продолжают относиться к нему недоброжелательно,
промышленность дерзко потешается над упрямством средневековых учреждений" (Б.
Бауэр. "Еврейский вопрос", стр. 114).
И это не единичный факт. Еврей эмансипировал себя еврейским способом, он
эмансипировал себя не только тем, что присвоил себе денежную власть, но и тем, что
через него и помимо него деньги стали мировой властью, а практический дух еврейства
стал практическим духом христианских народов. Евреи настолько эмансипировали себя,
насколько христиане стали евреями.

"Благочестивый и политически свободный обитатель Новой Англии", - говорит,
например, полковник Гамильтон, - "есть своего рода Лаокоон, не делающий ни малейших
усилий, чтобы освободиться от обвивших его змей. Маммона - их идол, они почитают ее
не только своими устами, но и всеми силами своего тела и души. В их глазах вся земля -
не что иное, как биржа, и они убеждены, что у них нет иного назначения на земле, как
стать богаче своих соседей. Торгашество овладело всеми их помыслами, смена одних
предметов торгашества другими - единственное для них отдохновение. Путешествуя, они,
так сказать, носят с собой на плечах свою лавочку или контору и не говорят ни о чем
другом, как о процентах и прибыли. Если же они на минуту и упустят из виду свои дела,
то только затем, чтобы пронюхать, как идут дела у других".
Мало того, практическое господство еврейства над христианским миром достигло в
Северной Америке своего недвусмысленного, законченного выражения в том, что сама
проповедь евангелия, сан христианского вероучителя превращается в товар, что
обанкротившийся купец начинает промышлять евангелием, а разбогатевший проповедник
евангелия берется за торговые махинации.
"Человек, которого вы видите во главе почтенной конгрегации, был вначале купцом;
когда он в этом дело потерпел крах, он стал священнослужителем; другой начал со
служения богу, но как только у него в руках оказалась некоторая сумма денег, он
променял кафедру проповедника на торговлю. В глазах большинства духовный сан - это
настоящий доходный промысел" (Бомон, указ. соч., стр. 185, 186).
Бауэр считает "ложным такое положение вещей, при котором в теории за евреем не
признается политических прав, между тем как на практике еврей пользуется огромной
властью и проявляет свое политическое влияние en gros (12), когда это влияние стеснено
для него en detail (13)" ("Еврейский вопрос", стр. 114).
Противоречие между политической властью еврея на практике и его политическими
правами есть противоречие между политикой и денежной властью вообще. В то время как
по идее политическая власть возвышается над денежной властью, на деле она стала ее
рабыней.
Еврейство удержалось рядом с христианством не только как религиозная критика
христианства, не только как воплощенное сомнение в религиозном происхождении
христианства, но также и потому, что практически - еврейский дух - еврейство -
удержался в самом христианском обществе и даже достиг здесь своего высшего развития.
Еврей, в качестве особой составной части гражданского общества, есть лишь особое
проявление еврейского характера гражданского общества.
Еврейство сохранилось не вопреки истории, а благодаря истории.
Гражданское общество из собственных своих недр постоянно порождает еврея.
Что являлось, само по себе, основой еврейской религии? Практическая потребность,
эгоизм.
Монотеизм еврея представляет собой поэтому в действительности политеизм множества
потребностей, политеизм, который возводит даже отхожее место в объект божественного
закона. Практическая потребность, эгоизм - вот принцип гражданского общества, и он
выступил в чистом виде, как только гражданское общество окончательно породило из
своих собственных недр политическое государство. Бог практической потребности и
своекорыстия - это деньги.
Деньги - это ревнивый бог Израиля, пред лицом которого не должно быть никакого
другого бога. Деньги низводят всех богов человека с высоты и обращают их в товар.
Деньги - это всеобщая, установившаяся как нечто самостоятельное, стоимость всех
вещей. Они поэтому лишили весь мир - как человеческий мир, так и природу - их
собственной стоимости. Деньги - это отчужденная от человека сущность его труда и его
бытия; и эта чуждая сущность повелевает человеком, и человек поклоняется ей.
Бог евреев сделался мирским, стал мировым богом. Вексель - это действительный бог
еврея. Его бог - только иллюзорный вексель.
Воззрение на природу, складывающееся при господстве частной собственности и денег,
есть действительное презрение к природе, практическое принижение ее; природа хотя и
существует в еврейской религии, но лишь в воображении. В этом смысле Томас Мюнцер
признавал невыносимым, "что вся тварь сделалась собственностью - рыбы в воде, птицы в
воздухе, растения на земле; ведь и тварь должна стать свободной"
То, что в еврейской религии содержится в абстрактном виде - презрение к теории,
искусству, истории, презрение к человеку, как самоцели, - это является действительной,
сознательной точкой зрения денежного человека, его добродетелью. Даже отношения,
связанные с продолжением рода, взаимоотношения мужчины и женщины и т, д.
становятся предметом торговли! Женщина здесь - предмет купли-продажи.
Химерическая национальность еврея есть национальность купца, вообще денежного
человека.
Беспочвенный закон еврея есть лишь религиозная карикатура на беспочвенную мораль и
право вообще, на формальные лишь ритуалы, которыми окружает себя мир своекорыстия.

Также и в этом мире своекорыстия высшим отношением человека является определяемое
законами отношение, отношение к законам, имеющим для человека значение не потому,
что они - законы его собственной воли и сущности, а потому, что они господствуют и что
отступление от них карается.
Еврейский иезуитизм, тот самый практический иезуитизм, который Бауэр находит в
талмуде, есть отношение Мира своекорыстия к властвующим над ним законам,
хитроумный обход которых составляет главное искусство этого мира.
Самое движение этого мира в рамках этих законов неизбежно является постоянным
упразднением закона.
Еврейство не могло дальше развиваться как религия, развиваться теоретически, потому
что мировоззрение практической потребности по своей природе ограничено и
исчерпывается немногими штрихами.
Религия практической потребности могла по самой своей сущности найти свое
завершение не в теории, а лишь в практике - именно потому, что ее истиной является
практика.
Еврейство не могло создать никакого нового мира; оно могло лишь вовлекать в круг своей
деятельности новые, образующиеся миры и мировые отношения, потому что практическая
потребность, рассудком которой является своекорыстие, ведет себя пассивно и не может
произвольно расширяться; она расширяется лишь в результате дальнейшего развития
общественных условий.
Еврейство достигает своей высшей точки с завершением гражданского общества; но
гражданское общество завершается лишь в христианском мире. Лишь при господстве
христианства, превращающего все национальные, естественные, нравственные,
теоретические отношения в нечто внешнее для человека, - гражданское общество могло
окончательно отделиться от государственной жизни, порвать все родовые узы человека,
поставить на их место эгоизм, своекорыстную потребность, претворить человеческий мир
в мир атомистических, враждебно друг другу противостоящих индивидов.
Христианство возникло из еврейства. Оно снова превратилось в еврейство.
Христианин был с самого начала теоретизирующим евреем; еврей поэтому является
практическим христианином, а практический христианин снова стал евреем.
Христианство только по видимости преодолело реальное еврейство. Христианство было
слишком возвышенным, слишком спиритуалистическим, чтобы устранить грубость
практической потребности иначе, как вознесши ее на небеса.
Христианство есть перенесенная в заоблачные выси мысль еврейства, еврейство есть
низменное утилитарное применение христианства, но это применение могло стать
всеобщим лишь после того, как христианство, в качестве законченной религии,
теоретически завершило самоотчуждение человека от себя самого и от природы.
Только после этого смогло еврейство достигнуть всеобщего господства и превратить
отчужденного человека, отчужденную природу в отчуждаемые предметы, в предметы
купли-продажи, находящиеся в рабской зависимости от эгоистической потребности, от
торгашества.
Отчуждение вещей есть практика самоотчуждения человека. Подобно тому как человек,
пока он опутан религией, умеет объективировать свою сущность, лишь превращая ее в
чуждое фантастическое существо, - так при господстве эгоистической потребности он
может практически действовать, практически создавать предметы, лишь подчиняя эти
свои продукты, как и свою деятельность, власти чуждой сущности и придавая им
значение чуждой сущности - денег.
Христианский эгоизм блаженства необходимо превращается, в своей завершенной
практике, в еврейский эгоизм плоти, небесная потребность - в земную, субъективизм - в
своекорыстие. Мы объясняем живучесть еврея не его религией, а, напротив, человеческой
основой его религии, практической потребностью, эгоизмом.
Так как реальная сущность еврея получила в гражданском обществе свое всеобщее
действительное осуществление, свое всеобщее мирское воплощение, то гражданское
общество не могло убедить еврея в недействительности его религиозной сущности,
которая лишь выражает в идее практическую потребность. Следовательно, сущность
современного еврея мы находим не только в пятикнижии или в талмуде, но и в
современном обществе, - не как абстрактную, а как в высшей степени эмпирическую
сущность, не только как ограниченность еврея, но как еврейскую ограниченность
общества.
Как только обществу удастся упразднить эмпирическую сущность еврейства, торгашество
и его предпосылки, еврей станет невозможным, ибо его сознание не будет иметь больше
объекта, ибо субъективная основа еврейства, практическая потребность, очеловечится,
ибо конфликт между индивидуально-чувственным бытием человека и его родовым
бытием будет упразднен.
Общественная эмансипация еврея есть эмансипация общества от еврейства.
Написано К. Марксом осенью 1843 г.
Напечатано в журнале "Deutch-FFranzosische Jahrbucher", 1844 г.
Подпись: Карл Маркс
Печатается по тексту журнала
Перевод с немецкого
Примечания:
1. Bruno Ваuer. "Die Jugenfrage". Braunschweig, 1843. Ред. (Бруно Бауэр. "Еврейский вопрос".

Брауншвейг, 1843)
Bruno Ваuer. "Die Fuhifheit der heutigen Juden und Christen, frei zu werden" Einundzwanzig Bogen aus der
Schweiz. Herausgegeben von Georg Herweig. Zurich und Winterthur, 1843, 8. 56 - 71. Ред.( Бруно Бауэр.
"Способность современных евреев и христиан стать свободными". "Двадцать один лист из
Швейцарии". Сборник, изданный Георгом Гервегом. Цюрих и Винтертур, 1843, стр. 56 - 71)
2. по специальности. - Ред.
3. Игра слов: "Freistadt" ("республика") означает также "свободное государство". - Ред.
4. в качестве частных лиц. - Ред.
5. здесь: члена гражданского общества. - Ред.
6. гражданин государства. - Ред.
7. война всех против всех. - Ред.
8. права человека. - Ред.
9. прав гражданина. - Ред.
10. естественных прав. - Ред.
11. Маркс имеет в виду эмансипацию человечества от торгашества, от власти денег. Употребление слова
"еврейство" ("Judentum") в смысле торгашества связано здесь у Маркса с тем, что в немецком языке слово
"Jude", кроме своего основного значения - "еврей", "иудей", употреблялось также и в смысле "ростовщик",
"торгаш". - Ред.
12. в большом масштабе. - Ред.
13. в деталях. - Ред.
К. МАРКС
ТЕЗИСЫ О ФЕЙЕРБАХЕ

1

Главный недостаток всего предшествующего материализма - включая и фейербаховский -
заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме
объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность,
практика, не субъективно. Отсюда и произошло, что деятельная сторона, в
противоположность материализму, развивалась идеализмом, но только абстрактно, так
как идеализм, конечно, не знает действительной, чувственной деятельности как таковой.
Фейербах хочет иметь дело с чувственными объектами, действительно отличными от
мысленных объектов, но самое человеческую деятельность он берет не как предметную
деятельность. Поэтому в "Сущности христианства" он рассматривает, как истинно
человеческую, только теоретическую деятельность, тогда как практика берегся и
фиксируется только в грязноторгашеской форме ее проявления. Он не понимает поэтому
значения "революционной", "практически-критической" деятельности.

2

Вопрос о том, обладает ли человеческое мышление предметной истинностью,- вовсе не
вопрос теории, а практический вопрос. В практике должен доказать человек истинность,
т. е. действительность и мощь, посюсторонность своего мышления. Спор о
действительности или недействительности мышления, изолирующегося от практики, есть
чисто схоластический вопрос.

3

Материалистическое учение о том, что люди суть продукты обстоятельств и воспитания,
что, следовательно, изменившиеся люди суть продукты иных обстоятельств и
измененного воспитания,- это учение забывает, что обстоятельства изменяются именно
людьми и что воспитатель сам должен быть воспитан. Оно неизбежно поэтому приходит
к тому, что делит общество на две части, одна из которых возвышается над обществом
(например, у Роберта Оуэна).
Совпадение изменения обстоятельств и человеческой деятельности может
рассматриваться и быть рационально понято только как революционная практика.

4

Фейербах исходит из факта религиозного самоотчуждения, из удвоения мира на
религиозный, воображаемый мир и действительный мир. И он занят тем, что сводит
религиозный мир к его земной основе. Он не замечает, что после выполнения этой
работы главное-то остается еще не сделанным. А именно, то обстоятельство, что земная
основа отделяет себя от самой себя и переносит себя в облака как некое самостоятельное
царство, может быть объяснено только саморазорванностью и самопротиворечивостью
этой земной основы. Следовательно, последняя, во-первых, сама должна быть понята в
своем противоречии, а затем практически революционизирована путем устранения этого
противоречия. Следовательно, после того как, например, в земной семье найдена разгадка
тайны святого семейства, земная семья должна сама быть подвергнута теоретической
критике и практически революционно преобразована.

5

Недовольный абстрактным мышлением, Фейербах апеллирует к чувственному
созерцанию: но он рассматривает чувственность не как практическую, человеческичувственную
деятельность.

6

Фейербах сводит религиозную сущность к человеческой сущности. Но сущность человека
не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. В своей действительности она есть
совокупность всех общественных отношений.
Фейербах, который не занимается критикой этой действительной сущности, оказывается
поэтому вынужденным:
1) абстрагироваться от хода истории, рассматривать религиозное чувство [Gemut]
обособленно и предположить абстрактного - изолированного - человеческого индивида;
2) поэтому у него человеческая сущность может рассматриваться только как "род", как
внутренняя, немая всеобщность, связующая множество индивидов только природными
узами.

7

Поэтому Фейербах не видит, что "религиозное чувство" само есть общественный продукт
и что абстрактный индивид, подвергаемым им анализу, в действительности принадлежит
к определенной общественной форме.

8

Общественная жизнь является по существу практической. Все мистерии, которые уводят
теорию в мистицизм, находят свое рациональное разрешение в человеческой практике и в
понимании этой практики.

9

Самое большее, чего достигает созерцательный материализм, т.е. материализм, который
понимает чувственность не как практическую деятельность, это-созерцание им
отдельных индивидов в "гражданском обществе".

10

Точка зрения старого материализма есть "гражданское" общество; точка зрения нового
материализма есть человеческое общество, или обобществившееся человечество.

11

Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы
изменить его.
Вернутся назад
К.Маркс и Ф.Энгельс
ФЕЙЕРБАХ
ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЬ МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКОГО
И ИДЕАЛИСТИЧЕСКОГО ВОЗЗРЕНИЙ
В кн.: К.Маркс, Ф.Энгельс. Избранные произведения в трех томах. Т.1.
М.: Издательство политической литературы, 1970. с.2-43
Предисловие

I

1. Идеология вообще, немецкая в особенности
2. Предпосылки материалистического понимания истории
3. Производство и общение. Разделение труда и формы собственности:
племенная, античная, феодальная
4. Сущность материалистического понимания истории. Общественное бытие и
общественное сознание

II

1. Условия действительного освобождения людей
2. Созерцательность и непоследовательность материализма Фейербаха
3. Первичные исторические отношения, или основные стороны социальной
деятельности: производство жизненных средств, порождение новых
потребностей, производство людей (семья), общение, сознание
4. Общественное разделение труда и его следствия: частная собственность,
государство, "отчуждение" социальной деятельности
5. Развитие производительных сил как материальная предпосылка
коммунизма
6. Выводы материалистического понимания истории: преемственность
исторического процесса, превращение истории во всемирную историю,
необходимость коммунистической революции
7. Резюме о материалистическом понимании истории
8. Несостоятельность всего прежнего, идеалистического понимания истории, в
особенности - немецкой послегегелевской философии
9. Идеалистическое понимание истории и мнимый коммунизм Фейербаха

III

1. Господствующий класс и господствующее сознание. Как сложилось
гегелевское представление о господстве духа в истории
Предисловие
Люди до сих пор всегда создавали себе ложные представления о себе самих, о том, что они
есть или чем они должны быть. Согласно своим представлениям о боге, о том, что является
образцом человека, и т.д. они строили свои отношения. Порождения их головы стали
господствовать над ними. Они, творцы, склонились перед своими творениями. Освободим же их
от иллюзий, идей, догматов, от воображаемых существ, под игом которых они изнывают.
Поднимем восстание против этого господства мыслей. Научим их, как заменить эти иллюзии
мыслями, отвечающими сущности человека, говорит один, как отнестись к ним критически,
говорит другой, как выкинуть их из своей головы, говорит третий, - и... существующая
действительность рухнет.
Эти невинные и детские фантазии образуют ядро новейшей младогегельянской философии,
которую в Германии не только публика принимает с чувством ужаса и благоговения, но и сами
философские герои также преподносят с торжественным сознанием ее миропотрясающей
опасности и преступной беспощадности. Первый том предлагаемой работы ставит себе целью
разоблачить этих овец, считающих себя волками и принимаемых за таковых, - показать, что их
блеяние лишь повторяет, в философской форме, представления немецких бюргеров, что
хвастливые речи этих философских комментаторов только отражают убожество немецкой
действительности. Эта книга ставит себе целью развенчать и лишить всякого доверия
философскую борьбу с тенями действительности... [...]

ФЕЙЕРБАХ
ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЬ МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКОГО
И ИДЕАЛИСТИЧЕСКОГО ВОЗЗРЕНИЙ {1}
[ I ]
[л. 1] Как возвещают немецкие идеологи, Германия проделала за последние годы переворот,
который не имеет себе равного. Начавшийся со Штрауса процесс разложения гегелевской
системы {2} превратился во всемирное брожение, охватившее все "силы прошлого". Во
всеобщем хаосе возникали мощные державы, чтобы тотчас же снова исчезнуть, появлялись на
миг герои, которых более смелые и более сильные соперники вновь низвергали во мрак. Это
была революция, по сравнению с которой французская революция - лишь детская игра, это
была мировая борьба, перед которой борьба диадохов {3} кажется ничтожной. С неслыханной
стремительностью одни принципы вытеснялись другими, одни герои мысли сокрушали других, и
за три года - с 1842 по 1845 - в Германии была произведена чистка более основательная, чем
прежде за три столетия.
Все это произошло-де в области чистой мысли.
Как бы то ни было, мы имеем дело с интересным событием: с процессом разложения
абсолютного духа. Когда в нем угасла последняя искра жизни, различные составные части этого
caput mortuum {4} распались, вступили в новые соединения и образовали новые вещества.
Люди, промышляющие философией, существовавшие до той поры эксплуатацией абсолютного
духа, набросились теперь на эти новые соединения. Каждый с величайшей старательностью
стал заниматься сбытом доставшейся ему доли. Дело не могло обойтись без конкуренции.
Вначале она носила довольно солидный, бюргерски-добропорядочный характер. Но затем, когда
немецкий рынок оказался переполненным, а на мировом рынке, несмотря на все усилия, товар
не находил спроса, все дело, на обычный немецкий манер, было испорчено фабричным и дутым
производством, ухудшением качества, фальсификацией сырья, подделкой этикеток,
фиктивными закупками, вексельными плутнями и лишенной всякой реальной почвы кредитной
системой. Конкуренция превратилась в ожесточенную борьбу, которую нам теперь
расхваливают и изображают как переворот всемирно-исторического значения, как фактор,
породивший величайшие результаты и достижения.
Для того, чтобы оценить по достоинству все это философское шарлатанство, которое даже
вызывает в груди почтенного немецкого бюргера столь приятные для него национальные
чувства, чтобы наглядно показать мелочность, провинциальную ограниченность всего этого
младогегельянского движения, а в особенности для того, чтобы обнаружить трагикомический
контраст между действительными деяниями этих героев и иллюзиями по поводу этих деяний, -
необходимо взглянуть на всю эту шумиху с позиции, находящейся вне Германии {5}.
[1.] Идеология вообще, немецкая в особенности
[л 2] Немецкая критика вплоть до своих последних потуг не покидала почвы философии. Все
проблемы этой критики, - весьма далекой от того, чтобы исследовать свои общефилософские
предпосылки, - выросли на почве определенной философской системы, а именно - системы
Гегеля. Не только в ее ответах, но уже и в самих ее вопросах заключалась мистификация. Эта
зависимость от Гегеля - причина того, почему ни один из этих новоявленных критиков даже не
попытался приняться за всестороннюю критику гегелевской системы, хотя каждый из них
утверждает, что вышел за пределы философии Гегеля. Их полемика против Гегеля и друг
против друга ограничивается тем, что каждый из них выхватывает какую-нибудь одну сторону
гегелевской системы и направляет ее как против системы в целом, так и против тех сторон,
которые выхвачены другими. Вначале выхватывали гегелевские категории в их чистом,
неподдельном виде, как, например, "субстанция" и "самосознание" {6}; затем профанировали эти
категории, назвав их более мирскими именами, как, например, "род", "единственный", "человек"
{7} и т.д.
Вся немецкая философская критика от Штрауса до Штирнера ограничивается критикой
религиозных представлений {8}. Отправной точкой служили действительная религия и
теология в собственном смысле слова. Что такое религиозное сознание, религиозное
представление - это в дальнейшем определялось по разному. Весь прогресс заключался в том,
что мнимо господствующие метафизические, политические, правовые, моральные и иные
представления также сводились к области религиозных, или теологических, представлений, да
еще в том, что политическое, правовое, моральное сознание объявлялось религиозным, или
теологическим, сознанием, а политический, правовой, моральный человек - в последнем счете
"человек вообще" - провозглашался религиозным человеком. Господство религии
предполагалось заранее. Мало-помалу всякое господствующее отношение стало объявляться
религиозным отношением и превращалось в культ - культ права, культ государства и т.п.
Повсюду фигурировали только догматы и вера в догматы. Мир канонизировался во все
большем объеме, пока, наконец, достопочтенный святой Макс {9} не смог объявить его святым
en bloc {10} и таким образом покончить с ним раз навсегда.

Старогегельянцы считали, что ими все понято, коль скоро подведено под ту или иную
гегелевскую логическую категорию. Младогегельянцы все критиковали, подставляя повсюду
религиозные представления или объявляя все теологическим. Младогегельянцы разделяют со
старогегельянцами их веру в то, что в существующем мире господствует религия, понятия,
всеобщее. Но одни восстают против этого господства как против узурпации, а другие
прославляют его как нечто законное.
Так как у этих младогегельянцев представления, мысли, понятия, вообще продукты сознания,
превращенного ими в нечто самостоятельное, считаются настоящими оковами людей -
совершенно так же, как у старогегельянцев они объявляются истинными скрепами
человеческого общества, - то становится понятным, что младогегельянцам только против этих
иллюзий сознания и надлежит вести борьбу. Так как, согласно их фантазии, отношения людей,
все их действия и все их поведение, их оковы и границы являются продуктами их сознания, то
младогегельянцы вполне последовательно предъявляют людям моральное требование
заменить их теперешнее сознание человеческим, критическим или эгоистическим сознанием {11}
и таким путем устранить стесняющие их границы. Это требование изменить сознание сводится к
требованию иначе истолковать существующее, что значит признать его, дав ему иное
истолкование. Младогегельянские идеологи, вопреки их якобы "миропотрясающим" фразам {12},
- величайшие консерваторы. Самые молодые из них нашли точное выражение для своей
деятельности, заявив, что они борются только против "фраз". Они забывают только, что сами
не противопоставляют этим фразам ничего, кроме фраз, и что они отнюдь не борются против
действительного, существующего мира, если борются только против фраз этого мира.
Единственный результат, которого могла добиться эта философская критика, заключается в
нескольких, да и то односторонних, историко-религиозных разъяснениях относительно
христианства; все же прочие их утверждения, это - только дальнейшие приукрашивания их
претензии на то, что они этими незначительными разъяснениями совершили якобы всемирно
исторические открытия.
Ни одному из этих философов и в голову не приходило задать себе вопрос о связи немецкой
философии с немецкой действительностью, о связи их критики с их собственной материальной
средой {13}.
[2. Предпосылки материалистического понимания истории] {14}
[с. 3] Предпосылки, с которых мы начинаем, - не произвольны, они - не догмы; это -
действительные предпосылки, от которых можно отвлечься только в воображении. Это -
действительные индивиды, их деятельность и материальные условия их жизни, как те, которые
они находят уже готовыми, так и те, которые созданы их собственной деятельностью. Таким
образом, предпосылки эти можно [с. 4] установить чисто эмпирическим путем.
Первая предпосылка всякой человеческой истории - это, конечно, существование живых
человеческих индивидов {15}. Поэтому первый конкретный факт, который подлежит
констатированию, - телесная организация этих индивидов и обусловленное ею отношение их к
остальной природе. Мы здесь не можем, разумеется, углубляться ни в изучение физических
свойств самих людей, ни в изучение природных условий - геологических, оро-гидрографических,
климатических и иных отношений, которые они застают {16}. Всякая историография должна
исходить из этих природных основ и тех их видоизменений, которым они благодаря деятельности
людей подвергаются в ходе истории.
Людей можно отличать от животных по сознанию, по религии - вообще по чему угодно. Сами они
начинают отличать себя от животных, как только начинают производить необходимые им
жизненные средства - шаг, который обусловлен их телесной организацией. Производя
необходимые им жизненные средства, люди косвенным образом производят и саму свою
материальную жизнь.
Способ, каким люди производят необходимые им жизненные средства, зависит прежде всего от
свойств самих жизненных средств, находимых ими в готовом виде и подлежащих
воспроизведению.
[с. 5] Этот способ производства надо рассматривать не только с той стороны, что он является
воспроизводством физического существования индивидов. В еще большей степени это -
определенный способ деятельности данных индивидов, определенный вид их
жизнедеятельности, их определенный образ жизни. Какова жизнедеятельность индивидов,
таковы и они сами. То, что они собой представляют, совпадает, следовательно, с их
производством - совпадает как с тем, что они производят, так и с тем, как они производят.
Что представляют собой индивиды - это зависит, следовательно, от материальных условий их
производства.
Это производство начинается впервые с ростом населения. Само оно опять-таки
предполагает общение [Verkehr] индивидов между собой {17}. Форма этого общения, в свою
очередь, обусловливается производством {18}.
[3. Производство и общение.

Разделение труда и формы собственности:
племенная, античная, феодальная]
[л. 3] Взаимоотношения между различными нациями зависят от того, насколько каждая из них
развила свои производительные силы, разделение труда и внутреннее общение. Это положение
общепризнано. Но не только отношение одной нации к другим, но и вся внутренняя структура
самой нации зависит от ступени развития ее производства и ее внутреннего и внешнего
общения. Уровень развития производительных сил нации обнаруживается всего нагляднее в
том, в какой степени развито у нее разделение труда. Всякая новая производительная сила, -
поскольку это не просто количественное расширение известных уже до того производительных
сил (например, возделывание новых земель), - влечет за собой дальнейшее развитие
разделения труда.
Разделение труда в пределах той или иной нации приводит прежде всего к отделению
промышленного и торгового труда от труда земледельческого и, тем самым, к отделению
города от деревни и к противоположности их интересов. Дальнейшее развитие разделения
труда приводит к обособлению торгового труда от промышленного. Одновременно, благодаря
разделению труда внутри этих различных отраслей, развиваются, в свою очередь, различные
подразделения индивидов, сотрудничающих в той или иной отрасли труда. Положение этих
различных подразделений по отношению друг к другу обусловливается способом применения
земледельческого, промышленного и торгового труда (патриархализм, рабство/сословия,
классы). При более развитом общении те же отношения обнаруживаются и во
взаимоотношениях между различными нациями.
Различные ступени в развитии разделения труда являются вместе с тем и различными формами
собственности, т.е. каждая ступень разделения труда определяет также и отношения индивидов
друг к другу соответственно их отношению к материалу, орудиям и продуктам труда.
Первая форма собственности, это - племенная собственность {19}. Она соответствует
неразвитой стадии производства, когда люди живут охотой и рыболовством, скотоводством или,
самое большее, земледелием. В последнем случае она предполагает огромную массу еще
неосвоенных земель. На этой стадии разделение труда развито еще очень слабо и
ограничивается дальнейшим расширением существующего в семье естественно возникшего
разделения труда. Общественная структура ограничивается поэтому лишь расширением семьи:
патриархальные главы племени, подчиненные им члены племени, наконец, рабы. Рабство, в
скрытом виде существующее в семье, развивается лишь постепенно, вместе с ростом
населения и потребностей и с расширением внешнего общения - как в виде войны, так и в виде
меновой торговли.
Вторая форма собственности, это - античная общинная и государственная собственность,
которая возникает главным образом благодаря объединению - путем договора или завоевания
- нескольких племен в один город и при которой сохраняется рабство. Наряду с общинной
собственностью развивается уже и движимая, а впоследствии и недвижимая, частная
собственность, но как отклоняющаяся от нормы и подчиненная общинной собственности форма.
Граждане государства лишь сообща владеют своими работающими рабами и уже в силу этого
связаны формой общинной собственности. Это - совместная частная собственность активных
граждан государства, вынужденных перед лицом рабов сохранять эту естественно возникшую
форму ассоциации. Поэтому вся основывающаяся на этом фундаменте структура общества, а
вместе с ней и народовластие, приходит в упадок в той же мере, в какой развивается частная
собственность, в особенности недвижимая. Разделение труда имеет уже более развитой
характер. Мы встречаем уже противоположность между городом и деревней, впоследствии -
противоположность между государствами, из которых одни представляют городские, а другие -
сельские интересы; внутри же городов имеет место противоположность между
промышленностью и морской торговлей. Классовые отношения между гражданами и рабами уже
достигли своего полного развития.
С развитием частной собственности здесь впервые появляются те отношения, которые мы
вновь встретим - только в более крупном масштабе - при рассмотрении современной частной
собственности. С одной стороны, - концентрация частной собственности, начавшаяся в Риме
очень рано (доказательство - аграрный закон Лициния {20}) и развивавшаяся очень быстро со
времени гражданских войн и в особенности при императорах; с другой стороны, в связи с этим -
превращение плебейских мелких крестьян в пролетариат, который, однако, вследствие своего
промежуточного положения между имущими гражданами и рабами, не получил самостоятельного
развития.
Третья форма, это - феодальная или сословная собственность. Если для античности исходным
пунктом служил город и его небольшая округа, то для средневековья исходным пунктом
служила деревня. Эта перемена исходного пункта была обусловлена редкостью и
рассеянностью по обширной площади первоначального населения, которое приток завоевателей
не увеличивал сколько-нибудь значительно. Поэтому, в противоположность Греции и Риму,
феодальное развитие начинается на гораздо более обширной территории, подготовленной
римскими завоеваниями и связанным с ними вначале распространением земледелия. Последние
века приходящей в упадок Римской империи и само завоевание ее варварами разрушили массу
производительных сил; земледелие пришло в упадок, промышленность, из-за отсутствия сбыта,
захирела, торговля замерла или была насильственно прервана, сельское и городское население
уменьшилось. Все эти условия, с которыми столкнулись завоеватели, и обусловленный ими
способ осуществления завоевания развили, под влиянием военного строя германцев,
феодальную собственность. Подобно племенной и общинной собственности, она покоится опятьтаки
на известном сообществе [Gemeinwesen], которому, однако, противостоят, в качестве
непосредственно производящего класса, не рабы, как в античном мире, а мелкие крепостные
крестьяне. Вместе с полным развитием феодализма появляется и антагонизм по отношению к
городам. Иерархическая структура землевладения и связанная с ней система вооруженных
дружин давали дворянству власть над крепостными. Эта феодальная структура, как и античная
общинная собственность, была ассоциацией, направленной против порабощенного
производящего класса; различны были лишь форма ассоциации и отношение к
непосредственным производителям, ибо налицо были различные условия производства.

Этой феодальной структуре землевладения соответствовала в городах корпоративная
собственность, феодальная организация ремесла. Собственность заключалась [л. 4] здесь
главным образом в труде каждого отдельного индивида. Необходимость объединения против
объединенного разбойничьего дворянства, потребность в общих рыночных помещениях в
период, когда промышленник был одновременно и купцом, рост конкуренции со стороны беглых
крепостных, которые стекались в расцветавшие тогда города, феодальная структура всей
страны - все это породило цехи, благодаря тому, что отдельные лица среди ремесленников,
число которых оставалось неизменным при растущем населении, постепенно накопляли, путем
сбережений, небольшие капиталы, - развилась система подмастерьев и учеников, создавшая в
городах иерархию, подобную иерархии, существовавшей в деревне.
Таким образом, главной формой собственности в феодальную эпоху была, с одной стороны,
земельная собственность, вместе с прикованным к ней трудом крепостных, а с другой -
собственный труд при наличии мелкого капитала, господствующего над трудом подмастерьев.
Структура обоих этих видов собственности обусловливалась ограниченными отношениями
производства - слабой и примитивной обработкой земли и ремесленным типом промышленности.
В эпоху расцвета феодализма разделение труда было незначительно. В каждой стране
существовала противоположность между городом и деревней; сословная структура имела,
правда, резко выраженный характер, но, помимо разделения на князей, дворянство,
духовенство и крестьян в деревне и на мастеров, подмастерьев, учеников, а вскоре также и
плебеев поденщиков в городах, не было сколько-нибудь значительного разделения труда. В
земледелии оно затруднялось парцеллярной обработкой земли, наряду с которой возникла
домашняя промышленность самих крестьян; в промышленности же, внутри отдельных ремесел,
вовсе не существовало разделения труда, а между отдельными ремеслами оно было лишь
очень незначительным. Разделение между промышленностью и торговлей в более старых
городах имелось уже раньше; в более новых оно развилось лишь впоследствии, когда города
вступили во взаимоотношения друг с другом.
Объединение более обширных территорий в феодальные королевства являлось потребностью
как для земельною дворянства, так и для городов. Поэтому во главе организации
господствующего класса - дворянства - повсюду стоял монарх {21}.
[4. Сущность материалистического понимания истории.
Общественное бытие и общественное сознание]
[л. 5] Итак, дело обстоит следующим образом: определенные индивиды, определенным образом
занимающиеся производственной деятельностью {22}, вступают в определенные общественные
и политические отношения. Эмпирическое наблюдение должно в каждом отдельном случае - на
опыте и без всякой мистификации и спекуляции - выявить связь общественной и политической
структуры с производством. Общественная структура и государство постоянно возникают из
жизненного процесса определенных индивидов - не таких, какими они могут казаться в
собственном или чужом представлении, а таких, каковы они в действительности, т.е. как
они действуют, материально производят и, следовательно, как они действенно проявляют себя
при наличии определенных материальных, не зависящих от их произвола границ, предпосылок и
условий {23}.
Производство идей, представлений, сознания первоначально непосредственно вплетено в
материальную деятельность и в материальное общение людей, в язык реальной жизни.
Образование представлений, мышление, духовное общение людей являются здесь еще
непосредственным порождением их материальных действий. То же самое относится к духовному
производству, как оно проявляется в языке политики, законов, морали, религии, метафизики и
т.д. того или другого народа. Люди являются производителями своих представлений, идей и
т.д., но речь идет о действительных, действующих людях, обусловленных определенным
развитием их производительных сил и соответствующим этому развитию общением, вплоть до
его отдаленнейших форм {24}. Сознание [das Bewu?tsein] никогда не может быть чем-либо иным,
как осознанным бытием [das bewu?te Sein], а бытие людей есть реальный процесс их жизни.
Если во всей идеологии люди и их отношения оказываются поставленными на голову, словно в
камере-обскуре, то это явление точно так же проистекает из исторического процесса их жизни,
как обратное изображение предметов на сетчатке глаза проистекает из непосредственно
физического процесса их жизни.
В прямую противоположность немецкой философии, спускающейся с неба на землю, мы здесь
поднимаемся с земли на небо, т.е. мы исходим не из того, что люди говорят, воображают,
представляют себе, - мы исходим также не из существующих только на словах, мыслимых,
воображаемых, представляемых людей, чтобы от них прийти к подлинным людям; для нас
исходной точкой являются действительно деятельные люди, и из их действительного жизненного
процесса мы выводим также и развитие идеологических отражений и отзвуков этого жизненного
процесса. Даже туманные образования в мозгу людей, и те являются необходимыми
продуктами, своего рода испарениями их материального жизненного процесса, который может
быть установлен эмпирически и который связан с материальными предпосылками. Таким
образом, мораль, религия, метафизика и прочие виды идеологии и соответствующие им формы
сознания утрачивают видимость самостоятельности. У них нет истории, у них нет развития:
люди, развивающие свое материальное производство и свое материальное общение, изменяют
вместе с этой своей действительностью также свое мышление и продукты своего мышления. Не
сознание определяет жизнь, а жизнь определяет сознание. При первом способе рассмотрения
исходят из сознания, как если бы оно было живым индивидом; при втором, соответствующем
действительной жизни, исходят из самих действительных живых индивидов и рассматривают
сознание только как их сознание.

Этот способ рассмотрения не лишен предпосылок. Он исходит из действительных предпосылок,
ни на миг не покидая их. Его предпосылками являются люди, взятые не в какой-то
фантастической замкнутости и изолированности, а в своем действительном, наблюдаемом
эмпирически процессе развития, протекающем в определенных условиях. Когда изображается
этот деятельный процесс жизни, история перестает быть собранием мертвых фактов, как у
эмпириков, которые сами еще абстрактны, или же воображаемой деятельностью воображаемых
субъектов, какой она является у идеалистов.
Там, где прекращается спекулятивное мышление, - перед лицом действительной жизни, - там
как раз и начинается действительная положительная наука, изображение практической
деятельности, практического процесса развития людей. Прекращаются фразы о сознании, их
место должно занять действительное знание. Изображение действительности лишает
самостоятельную философию ее жизненной среды. В лучшем случае ее может заменить
сведение воедино наиболее общих результатов, абстрагируемых из рассмотрения исторического
развития людей. Абстракции эти сами по себе, в отрыве от действительной истории, не имеют
ровно никакой ценности. Они могут пригодиться лишь для того, чтобы облегчить упорядочение
исторического материала, наметить последовательность отдельных его слоев. Но, в отличие от
философии, эти абстракции отнюдь не дают рецепта или схемы, под которые можно подогнать
исторические эпохи. Наоборот, трудности только тогда и начинаются, когда приступают к
рассмотрению и упорядочению материала - относится ли он к какой-нибудь минувшей эпохе или
к современности, - когда принимаются за его действительное изображение. Устранение этих
трудностей обусловлено предпосылками, которые отнюдь не могут быть даны здесь, а
создаются лишь в ходе изучения действительного жизненного процесса и деятельности
индивидов каждой отдельной эпохи. Мы выделим здесь некоторые из этих абстракций, которыми
мы пользуемся в противоположность идеологии, и поясним их на исторических примерах {25}.
[ II ]
[1. Условия действительного освобождения людей]
[1] Мы не станем, конечно, утруждать себя тем, чтобы просвещать наших мудрых философов
относительно того, что "освобождение" "человека" еще ни на шаг не продвинулось вперед, если
они философию, теологию, субстанцию и всю прочую дрянь растворили в "самосознании", если
они освободили "человека" от господства этих фраз, которыми он никогда не был порабощен
{26}; что действительное освобождение невозможно осуществить иначе, как в действительном
мире и действительными средствами, что рабство нельзя устранить без паровой машины и
мюль-дженни, крепостничество - без улучшенного земледелия, что вообще нельзя освободить
людей, пока они не будут в состоянии полностью в качественном и количественном отношении
обеспечить себе пищу и питье, жилище и одежду. "Освобождение" есть историческое дело, а не
дело мысли, и к нему приведут исторические отношения, состояние промышленности, торговли,
земледелия, общения: {27} [2] затем еще, в соответствии с различными ступенями их развития,
бессмыслицу субстанции, субъекта, самосознания и чистой критики, совершенно так же, как
религиозную и теологическую бессмыслицу, и после этого снова устранят ее, когда они
продвинутся достаточно далеко в своем развитии {28}. Конечно, в такой стране, как Германия,
где историческое развитие происходит лишь в самом жалком виде, - эти движения в области
чистой мысли, это вознесенное на небеса и бездеятельное нищенство, возмещают недостаток
исторических движений, укореняются, и против них следует вести борьбу. Но это борьба
местного значения {29}.
[2. Созерцательность и непоследовательность материализма Фейербаха]
...{30} [8] в действительности и для практического материалиста, т.е. для коммуниста,
все дело заключается в том, чтобы революционизировать существующий мир, чтобы
практически выступить против существующего положения вещей и изменить его. Если у
Фейербаха и встречаются подчас подобные взгляды, то все же они никогда не выходят за
пределы разрозненных догадок и оказывают на его общее мировоззрение слишком ничтожное
влияние, чтобы можно было усмотреть в них нечто большее, чем только способные к развитию
зародыши. Фейербаховское "понимание" чувственного мира ограничивается, с одной стороны,
одним лишь созерцанием этого мира, а с другой - одним лишь ощущением. Фейербах говорит о
"человеке как таковом", а не о "действительном, историческом человеке". "Человек как таковой"
на самом деле есть "немец". В первом случае, при созерцании чувственного мира, он
неизбежно наталкивается на вещи, которые противоречат его сознанию и чувству, нарушают
предполагаемую им гармонию всех частей чувственного мира и в особенности гармонию
человека с природой {31}. Чтобы устранить эту помеху, он вынужден искать спасения в каком-то
двойственном созерцании, занимающем промежуточное положение между обыденным
созерцанием, видящим только то, что "находится под носом", и более высоким, философским
созерцанием, усматривающим "истинную сущность" вещей. Он не замечает, что окружающий его
чувственный мир вовсе не есть некая непосредственно от века данная, всегда равная себе
вещь, а что он есть продукт промышленности и общественного состояния, притом в том смысле,
что это - исторический продукт, результат деятельности целого ряда поколений, каждое из
которых стояло на плечах предшествующего, продолжало развивать его промышленность и его
способ общения и видоизменяло в соответствии с изменившимися потребностями его
социальный строй. Даже предметы простейшей "чувственной достоверности" даны ему только
благодаря общественному развитию, благодаря промышленности и торговым сношениям.

Вишневое дерево, подобно почти всем плодовым деревьям, появилось, как известно, в нашем
поясе лишь несколько веков тому назад благодаря торговле, и, таким образом, оно дано
"чувственной достоверности" Фейербаха только [9] благодаря этому действию определенного
общества в определенное время.
Впрочем, при таком понимании вещей, когда они берутся такими, каковы они в действительности
и как они возникли, всякая глубокомысленная философская проблема - это еще яснее будет
показано в дальнейшем - сводится попросту к некоторому эмпирическому факту. Таков,
например, важный вопрос об отношении человека к природе (или даже, как говорит Бруно (стр.
110) {32}, о "противоположностях природы и истории", как будто это две обособленные друг от
друга "вещи", как будто человек не имеет всегда перед собой историческую природу и
природную историю) - вопрос, породивший все "безмерно великие творения" {33} о "субстанции"
и "самосознании". Этот вопрос отпадает сам собой, если учесть, что пресловутое "единство
человека с природой" всегда имело место в промышленности, видоизменяясь в каждую эпоху в
зависимости от большего или меньшего развития промышленности, точно так же, как и "борьба"
человека с природой, приводящая к развитию его производительных сил на соответствующем
базисе. Промышленность и торговля, производство и обмен необходимых для жизни средств, со
своей стороны, обусловливают распределение, размежевание различных общественных классов
и, в свою очередь, обусловливаются им в формах своего движения. И вот получается, что
Фейербах видит, например, в Манчестере одни лишь фабрики и машины, между тем как сто лет
тому назад там можно было видеть лишь самопрялки и ручные ткацкие станки, или же находит в
Римской Кампанье только пастбища и болота, между тем как во времена Августа он нашел бы
там лишь сплошные виноградники и виллы римских капиталистов. Фейербах говорит особенно о
созерцании природы естествознанием, упоминает о тайнах, которые открываются только глазу
физика и химика, но чем было бы естествознание без промышленности и торговли? Даже это
"чистое" естествознание получает свою цель, равно как и свой материал, лишь благодаря
торговле и промышленности, благодаря чувственной деятельности людей. Эта деятельность,
этот непрерывный чувственный труд и созидание, это производство служит настолько глубокой
основой всего чувственного мира, как он теперь существует, что если бы оно прекратилось хотя
бы лишь на один год, то Фейербах увидел бы огромные изменения не только в мире природы, -
очень скоро не стало бы и всего человеческого мира, его, Фейербаха, собственной способности
созерцания и даже его собственного существования. Конечно, при этом сохраняется приоритет
внешней природы, и все это, конечно, неприменимо к первичным, возникшим путем generatio
aequivoca {34} людям. Но это различение имеет смысл лишь постольку, поскольку человек
рассматривается как нечто отличное от природы. К тому же, эта предшествующая человеческой
истории природа - не та природа, в которой живет Фейербах; это природа, которая, кроме разве
отдельных австралийских коралловых островов новейшего происхождения, ныне нигде более не
существует, а следовательно, не существует также и для Фейербаха.
Правда, у Фейербаха [10] то огромное преимущество перед "чистыми" материалистами, что он
признает и человека "чувственным предметом"; но, не говоря уже о том, что он рассматривает
человека лишь как "чувственный предмет", а не как "чувственную деятельность", так как он и
тут остается в сфере теории и рассматривает людей не в их данной общественной связи, не в
окружающих их условиях жизни, сделавших их тем, чем они в действительности являются, - не
говоря уже об этом, Фейербах никогда не добирается до реально существующих деятельных
людей, а застревает на абстракции "человек" и ограничивается лишь тем, что признает
"действительного, индивидуального, телесного человека" в области чувства, т.е. не знает
никаких иных "человеческих отношений" "человека к человеку", кроме любви и дружбы, к тому
же идеализированных. Он не дает критики теперешних жизненных отношений. Таким образом,
Фейербах никогда не достигает понимания чувственного мира как совокупной, живой,
чувственной деятельности составляющих его индивидов и вынужден поэтому, увидев,
например, вместо здоровых людей толпу золотушных, надорванных работой и чахоточных
бедняков, прибегать к "более высокому созерцанию" и к идеальному "выравниванию в роде",
т.е. снова впадать в идеализм как раз там, где коммунистический материалист видит
необходимость и вместе с тем условие коренного преобразования как промышленности, так и
общественного строя.
Поскольку Фейербах материалист, история лежит вне его поля зрения; поскольку же он
рассматривает историю - он вовсе не материалист. Материализм и история у него полностью
оторваны друг от друга, что, впрочем, ясно уже из сказанного {35}.

[3. Первичные исторические отношения,
или основные стороны социальной деятельности:
производство жизненных средств, порождение новых потребностей,
производство людей (семья), общение, сознание]
[11] {36} Имея дело со свободными от всяких предпосылок немцами, мы должны прежде всего
констатировать первую предпосылку всякого человеческого существования, а следовательно и
всякой истории, а именно ту предпосылку, что люди должны иметь возможность жить, чтобы
быть в состоянии "делать историю" {37}. Но для жизни нужны прежде всего пища и питье,
жилище, одежда и еще кое-что {38}. Итак, первый исторический акт, это - производство
средств, необходимых для удовлетворения этих потребностей, производство самой
материальной жизни. Притом это такое историческое дело, такое основное условие всякой
истории, которое (ныне так же, как и тысячи лет тому назад) должно выполняться ежедневно и
ежечасно - уже для одного того, чтобы люди могли жить. Даже если чувственность сводится,
как у святого Бруно, к такому минимуму, как дубинка {39}, - она предполагает деятельность,
направленную к производству этой дубинки. При уяснении всякой исторической
действительности необходимо поэтому первым делом учесть указанный основной факт во всем
его значении и объеме и предоставить ему то место, которое он заслуживает. Немцы, как
известно, никогда этого не делали, и поэтому у них никогда не было земной, основы для
истории, а отсюда и не было никогда ни одного историка. Французы и англичане, хотя они и
крайне односторонне понимали связь этого факта с так называемой историей, - в особенности,
поскольку они находились в плену политической идеологии, - все же сделали первые попытки
дать историографии материалистическую основу, впервые написав истории гражданского
общества, торговли и промышленности.
Второй факт состоит в том, [12] что сама удовлетворенная первая потребность, действие
удовлетворения и уже приобретенное орудие удовлетворения ведут к новым потребностям, и
это порождение новых потребностей является первым историческим актом. Отсюда сразу
становится ясно, чьим духовным детищем является великая историческая мудрость немцев,
которые считают, что там, где им не хватает положительного материала и где нет речи о
теологической, политической или литературной бессмыслице, там нет и никакой истории, а
имеется лишь "предысторическое время"; при этом мы не получаем никаких разъяснений
относительно того, как совершается переход от этой бессмысленной "предыстории" к
собственно истории. Впрочем, с другой стороны, их историческая спекуляция особенно охотно
набрасывается на эту "предысторию", потому что тут они считают себя обеспеченными от
вторжения "грубого факта" и вместе с тем могут дать полную свободу своему спекулятивному
влечению, создавая и разрушая гипотезы тысячами.
Третье отношение, с самого начала включающееся в ход исторического развития, состоит в
том, что люди, ежедневно заново производящие свою собственную жизнь, начинают
производить других людей, размножаться: это - отношение между мужем и женой, родителями и
детьми, семья. Эта семья, которая вначале была единственным социальным отношением,
впоследствии, когда умножившиеся потребности порождают новые общественные отношения, а
размножившееся население - новые потребности, становится (исключая Германию)
подчиненным отношением и должна тогда рассматриваться и изучаться согласно существующим
эмпирическим данным, а не согласно "понятию семьи", как это делают обыкновенно в Германии.
Впрочем, эти три стороны социальной деятельности следует рассматривать не как три
различные ступени, а именно лишь как три стороны, или - чтобы было понятно немцам - как три
"момента", которые совместно существовали с самого начала истории, со времени первых
людей, и которые имеют силу в истории еще и теперь.
Производство жизни - как собственной, посредством труда, так и чужой, посредством
деторождения - выступает сразу же в качестве двоякого [13] отношения: с одной стороны, в
качестве естественного, а с другой - в качестве общественного отношения, общественного в
том смысле, что здесь имеется в виду совместная деятельность многих индивидов, безразлично
при каких условиях, каким образом и для какой цели. Отсюда следует, что определенный способ
производства или определенная промышленная степень всегда связаны воедино с
определенным способом совместной деятельности, с определенной общественной ступенью,
что сам этот способ совместной деятельности есть "производительная сила", что совокупность
доступных людям производительных сил обусловливает общественное состояние и что,
следовательно, "историю человечества" всегда необходимо изучать и разрабатывать в связи с
историей промышленности и обмена. Но ясно также и то, что в Германии такая история не может
быть написана, так как немцам для этого не хватает не только способности понимания и
материала, но и "чувственной достоверности"; а по ту сторону Рейна нельзя приобрести
никакого опыта насчет этих вещей потому, что там не совершается более никакой истории.

Таким образом, уже с самого начала обнаруживается материалистическая связь людей между
собой, связь, которая обусловлена потребностями и способом производства и так же стара, как
сами люди, - связь, которая принимает все новые формы и, следовательно, представляет
собой "историю", вовсе не нуждаясь в существовании какой-либо политической или религиозной
нелепости, которая еще сверх того соединяла бы людей.
Лишь теперь, после того как мы уже рассмотрели четыре момента, четыре стороны первичных,
исторических отношений, мы находим, что человек обладает также и "сознанием" {40}. Но и это
сознание не с самого начала является "чистым" сознанием. На "духе" с самого начала лежит [14]
проклятие - быть "отягощенным" материей, которая выступает здесь в виде движущихся слоев
воздуха, звуков - словом, в виде языка. Язык так же древен, как и сознание; язык есть
практическое, существующее и для других людей и лишь тем самым существующее также и для
меня самого действительное сознание, и, подобно сознанию, язык возникает лишь из
потребности, из настоятельной необходимости общения с другими людьми {41}. Там, где
существует какое-нибудь отношение, оно существует для меня. Животное не "относится" ни
к чему и вообще не "относится"; для животного его отношение к другим не существует как
отношение. Сознание, следовательно, уже с самого начала есть общественный продукт и
остается им, пока вообще существуют люди. Сознание, конечно, вначале есть всего лишь
осознание ближайшей чувственно воспринимаемой среды и осознание ограниченной связи с
другими лицами и вещами, находящимися вне начинающего сознавать себя индивида; в то же
время оно - осознание природы, которая первоначально противостоит людям как совершенно
чуждая, всемогущая и неприступная сила, к которой люди относятся совершенно по-животному
и власти которой они подчиняются, как скот; следовательно, это - чисто животное осознание
природы (обожествление природы).
Здесь сразу видно, что это обожествление природы, или это определенное отношение к
природе, обусловливается формой общества, и наоборот. Здесь, как и повсюду, тождество
природы и человека обнаруживается также и в том, что ограниченное отношение людей к
природе обусловливает их ограниченное отношение друг к другу, а их ограниченное отношение
друг к другу - их ограниченное отношение к природе, и именно потому, что природа еще почти не
видоизменена ходом истории; но с другой стороны, сознание необходимости вступать в
сношения с окружающими индивидами является началом осознания того, что человек вообще
живет в обществе. Начало это носит столь же животный характер, как и сама общественная
жизнь на этой ступени; это - чисто стадное сознание, и человек отличается здесь от барана
лишь тем, что сознание заменяет ему инстинкт, или что его инстинкт осознан. Это баранье, или
племенное, сознание получает свое дальнейшее развитие благодаря росту производительности,
росту потребностей и лежащему в основе того и другого [15] росту населения. Вместе с этим
развивается и разделение труда, которое вначале было лишь разделением труда в половом
акте, а потом - разделением труда, совершавшимся само собой или "естественно возникшим"
благодаря природным задаткам (например, физической силе), потребностям, случайностям и
т.д. и т.д. Разделение труда становится действительным разделением лишь с того момента,
когда появляется разделение материального и духовного труда {42}. С этого момента сознание
может действительно вообразить себе, что оно есть нечто иное, чем осознание
существующей практики, что оно может действительно представлять что-нибудь, не
представляя чего-нибудь действительного, - с этого момента сознание в состоянии
эмансипироваться от мира и перейти к образованию "чистой" теории, теологии, философии,
морали и т.д. Но даже в том случае, если эта теория, теология, философия, мораль и т.д.
вступают в противоречие с существующими отношениями, это может происходить лишь
благодаря тому, что существующие общественные отношения вступили в противоречие с
существующей производительной силой. Впрочем, в пределах отношений определенной нации
это может произойти также благодаря тому, что противоречие обнаруживается не в данных
национальных рамках, а между данным национальным сознанием и практикой других наций {43},
т.е. между национальным и всеобщим сознанием той или другой нации (как это в настоящее
время имеет место в Германии); а так как это противоречие представляется в виде
противоречия, существующего только в пределах национального сознания, то такой нации
кажется тогда, что и борьба ограничивается этой национальной дрянью.
[16] Впрочем, совершенно безразлично, что предпримет само по себе сознание; из всей этой
дряни мы получаем лишь один вывод, а именно, что три указанных момента - производительная
сила, общественное состояние и сознание - могут и должны вступить в противоречие друг с
другом, ибо разделение труда делает возможным - более того: действительным, - что
духовная и материальная деятельность {44}, наслаждение и труд, производство и потребление
выпадают на долю различных индивидов; добиться того, чтобы они не вступали друг с другом в
противоречие, возможно только путем уничтожения разделения труда. Впрочем, само собой
разумеется, что "призраки", "узы", "высшее существо", "понятие", "сомнение" являются лишь
идеалистическим, духовным выражением, представлением мнимоизолированного индивида,
представлением о весьма эмпирических путах и границах, внутри которых движется способ
производства жизни и связанная с ним форма общения.

[4. Общественное разделение труда и его следствия:
частная собственность, государство,
"отчуждение" социальной деятельности]
Вместе с разделением труда, содержащим все указанные противоречия и покоящимся, в свою
очередь, на естественно возникшем разделении труда в семье и на распадении общества на
отдельные, противостоящие друг другу семьи, - вместе с этим разделением труда дано в то же
время и распределение, являющееся притом - как количественно, так и качественно -
неравным распределением труда и его продуктов; следовательно, дана и собственность, [17]
зародыш и первоначальная форма которой имеется уже в семье, где жена и дети - рабы
мужчины. Рабство в семье - правда, еще очень примитивное и скрытое - есть первая
собственность, которая, впрочем, уже и в этой форме вполне соответствует определению
современных экономистов, согласно которому собственность есть распоряжение чужой рабочей
силой. Впрочем, разделение труда и частная собственность, это - тождественные выражения: в
одном случае говорится по отношению к деятельности то же самое, что в другом - по
отношению к продукту деятельности.
Далее, вместе с разделением труда дано и противоречие между интересом отдельного
индивида или отдельной семьи и общим интересом всех индивидов, находящихся в общении
друг с другом; притом этот общий интерес существует не только в представлении, как
"всеобщее", но прежде всего он существует в реальной действительности в качестве взаимной
зависимости индивидов, между которыми разделен труд.
Именно благодаря этому противоречию между частным и общим интересом последний, в виде
государства, принимает самостоятельную форму, оторванную от действительных - как
отдельных, так и совместных - интересов, и вместе с тем форму иллюзорной общности. Но это
совершается всегда на реальной основе имеющихся в каждом семейном или племенном
конгломерате связей по плоти и крови, по языку, по разделению труда в более широком
масштабе и по иным интересам, в особенности, - как мы покажем в дальнейшем, - на основе
интересов классов, которые, будучи обусловлены уже разделением труда, обособляются в
каждой такой людской совокупности и из которых один господствует над всеми другими. Отсюда
следует, что всякая борьба внутри государства - борьба между демократией, аристократией и
монархией, борьба за избирательное право и т.д. и т.д. - представляет собой не что иное, как
иллюзорные формы, в которых ведется действительная борьба различных классов друг с
другом (о чем не имеют ни малейшего понятия немецкие теоретики, несмотря на то, что в
"Deutsch Franzosische Jahrbucher" {45} и в "Святом семействе" {46} им было достаточно
определенно указано на это). Отсюда следует далее, что каждый стремящийся к господству
класс, - даже если его господство обусловливает, как это имеет место у пролетариата,
уничтожение всей старой общественной формы и господства вообще, - должен прежде всего
завоевать себе политическую власть, для того чтобы этот класс, в свою очередь, мог
представить свой интерес как всеобщий, что он вынужден сделать в первый момент.
Именно потому, что индивиды преследуют только свой особый интерес, не совпадающий для
них с их общим интересом и что всеобщее вообще является иллюзорной формой общности, -
это всеобщее выступает как "чуждый" им, [18] "независимый" от них, т.е. опять таки особый и
своеобразный "всеобщий" интерес, или же они сами вынуждены двигаться в условиях этой
разобщенности, как это происходит в демократии. А с другой стороны, практическая борьба
этих особых интересов, всегда действительно выступавших против общих и иллюзорно
общих интересов, делает необходимым практическое вмешательство и обуздание особых
интересов посредством иллюзорного "всеобщего" интереса, выступающего в виде государства
{47}.
[17] И наконец, разделение труда дает нам сразу же первый пример того, что пока люди
находятся в стихийно сложившемся обществе, пока, следовательно, существует разрыв между
частным и общим интересом, пока, следовательно, разделение деятельности совершается не
добровольно, а стихийно, - собственное деяние человека становится для него чуждой,
противостоящей ему силой, которая угнетает его, вместо того чтобы он господствовал над ней.
Дело в том, что как только начинается разделение труда, у каждого появляется какой-нибудь
определенный, исключительный круг деятельности, который ему навязывается и из которого он
не может выйти: он - охотник, рыбак или пастух, или же критический критик и должен оставаться
таковым, если не хочет лишиться средств к жизни, - тогда как в коммунистическом обществе,
где никто не ограничен каким-нибудь исключительным кругом деятельности, а каждый может
совершенствоваться в любой отрасли, общество регулирует все производство и именно
поэтому создает для меня возможность делать сегодня одно, а завтра - другое, утром
охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, после ужина
предаваться критике, - как моей душе угодно, - не делая меня, в силу этого, охотником,
рыбаком, пастухом или критиком.

[18] Это закрепление социальной деятельности, это консолидирование нашего собственного
продукта в какую-то вещную силу, господствующую над нами, вышедшую из-под нашего
контроля, идущую вразрез с нашими ожиданиями и сводящую на нет наши расчеты, является
одним из главных моментов во всем предшествующем историческом развитии. Социальная
сила, т.е. умноженная производительная сила, возникающая благодаря обусловленной
разделением труда совместной деятельности различных индивидов, - эта социальная сила,
вследствие того, что сама совместная деятельность возникает не добровольно, а стихийно,
представляется данным индивидам не как их собственная объединенная сила, а как некая
чуждая, вне их стоящая власть, о происхождении и тенденциях развития которой они ничего не
знают; они, следовательно, уже не могут господствовать над этой силой, - напротив, последняя
проходит теперь ряд собственных фаз и ступеней развития, не только не зависящих от воли и
поведения людей, а, наоборот, направляющих эту волю и это поведение {48}. Как в противном
случае могла бы, например, собственность иметь вообще какую-нибудь историю, принимать
различные формы, как могла бы, например, земельная собственность, в зависимости от
различных имеющихся налицо предпосылок, развиваться - во Франции от парцеллярной формы
к централизации ее в немногих руках, а в Англии - от централизации в немногих руках к
парцеллярной форме, как это действительно происходит в настоящее время? Или каким
образом получается, что торговля, которая есть ведь не что иное, как обмен продуктами
различных индивидов и стран, господствует над всем миром благодаря отношению спроса и
предложения - отношению, которое, по словам одного английского экономиста, витает подобно
античному року над землей, невидимой рукой распределяя между людьми счастье и несчастье,
созидая царства [19] и разрушая их, вызывая к жизни народы и заставляя их исчезать, - в то
время как с уничтожением базиса, частной собственности, с коммунистическим регулированием
производства, устраняющим ту отчужденность, с которой люди относятся к своему
собственному продукту, - исчезает также и господство отношения спроса и предложения, и
люди снова подчиняют своей власти обмен, производство, способ своих взаимных отношений?
[5. Развитие производительных сил
как материальная предпосылка коммунизма]
[18] Это "отчуждение", говоря понятным для философов языком, может быть уничтожено,
конечно, только при наличии двух практических предпосылок. Чтобы стать "невыносимой"
силой, т.е. такой силой, против которой совершают революцию, необходимо, чтобы это
отчуждение превратило основную массу человечества в совершенно "лишенных собственности"
людей, противостоящих в то же время имеющемуся налицо миру богатства и образования, а
оба эти условия предполагают огромный рост производительной силы, высокую степень ее
развития. С другой стороны, это развитие производительных сил (вместе с которым уже дано
эмпирическое осуществление всемирно-исторического, а не узко местного, бытия людей)
является абсолютно необходимой практической предпосылкой еще и потому, что без него имеет
место лишь всеобщее распространение бедности; а при крайней нужде должна была бы
снова начаться и борьба за необходимые предметы и, значит, должна была бы воскреснуть вся
старая мерзость. Это развитие производительных сил является, далее, необходимой
предпосылкой потому, что только вместе с универсальным развитием производительных сил
устанавливается универсальное общение людей, благодаря чему, с одной стороны, факт
существования "лишенной собственности" массы обнаруживается одновременно у всех народов
(всеобщая конкуренция), - каждый из этих народов становится зависимым от переворотов у
других народов, - и, наконец, местно ограниченные индивид сменяются индивидами всемирноисторическими,
эмпирически универсальными. Без этого 1) коммунизм мог бы существовать
только как нечто местное, 2) сами силы общения не могли бы развиться в качестве
универсальных, а поэтому невыносимых сил: они остались бы на стадии домашних и
окруженных суеверием "обстоятельств", и 3) всякое расширение общения упразднило бы
местный коммунизм. Коммунизм эмпирически возможен только как действие господствующих
народов, произведенное "сразу", одновременно {49}, что предполагает универсальное развитие
производительной силы и связанного с ним мирового общения {50}.
[19] Впрочем, наличие массы людей, живущих только своим трудом, - массы рабочей силы,
отрезанной от капитала или от возможности хотя бы ограниченного удовлетворения своих
потребностей и характеризующейся поэтому уже не только временной потерей самой этой
работы, как обеспеченного источника жизни, но и вообще совершенно непрочным положением, -
уже предполагает, в силу конкуренции, существование мирового рынка. Пролетариат может
существовать, следовательно, только во всемирно-историческом смысле, подобно
тому как коммунизм - его деяние - вообще возможен лишь как "всемирно историческое"
существование; а всемирно-историческое существование индивидов означает такое их
существование, которое непосредственно связано со всемирной историей.

[18] Коммунизм для нас не состояние, которое должно быть установлено, не идеал, с
которым должна сообразоваться действительность. Мы называем коммунизмом
действительное движение, которое уничтожает теперешнее состояние. Условия этого
движения порождены имеющейся теперь налицо предпосылкой {51}.

[19] Форма общения, на всех существовавших до сих пор исторических ступенях
обусловливаемая производительными силами и в свою очередь их обусловливающая, есть
гражданское общество, которое, как это следует уже из предшествующего, имеет своей
предпосылкой и основой простую семью и сложную семью, так называемый племенной строй;
более подробное определение гражданского общества содержится в том, что сказано выше.
Уже здесь видно, что это гражданское общество есть истинный очаг и истинная арена всей
истории, видна нелепость прежнего, пренебрегавшего действительными отношениями,
понимания истории, которое ограничивалось рассмотрением громких и пышных деяний.
До сих пор мы рассматривали главным образом только одну сторону человеческой
деятельности - обработку природы людьми. Другая сторона, обработка людей
людьми: {52}.
Происхождение государства и отношение государства к гражданскому обществу {53}.
[6. Выводы материалистического понимания истории:
преемственность исторического процесса,
превращение истории во всемирную историю,
необходимость коммунистической революции]
[20] История есть не что иное, как последовательная смена отдельных поколений, каждое из
которых использует материалы, капиталы, производительные силы, переданные ему всеми
предшествующими поколениями; в силу этого данное поколение, с одной стороны, продолжает
унаследованную деятельность при совершенно изменившихся условиях, а с другой -
видоизменяет старые условия посредством совершенно измененной деятельности. Но в
искаженно-спекулятивном представлении делу придается такой вид, будто последующая
история является целью для предшествующей, будто, например, открытие Америки имело
своей основной целью помочь разразиться французской революции. Благодаря этому история
приобретает свои особые цели и превращается в некое "лицо наряду с другими лицами" (как-то:
"Самосознание", "Критика", "Единственный" и т.д.). На самом же деле то, что обозначают
словами "назначение", "цель", "зародыш", "идея" прежней истории, есть не что иное, как
абстракция от позднейшей истории, абстракция от того активного влияния, которое
предшествующая история оказывает на последующую.
Чем шире становятся в ходе этого развития отдельные воздействующие друг на друга круги,
чем дальше идет уничтожение первоначальной замкнутости отдельных национальностей
благодаря усовершенствованному способу производства, развившемуся общению и стихийно
возникшему в силу этого разделению труда между различными нациями, тем во все большей
степени история становится всемирной историей. Так, например, если в Англии изобретается
машина, которая лишает хлеба бесчисленное количество рабочих в Индии и Китае и производит
переворот во всей форме существования этих государств, то это изобретение становится
всемирно историческим фактом; точно так же сахар и кофе обнаружили в XIX веке свое
всемирно-историческое значение тем, что вызванный наполеоновской континентальной системой
{54} недостаток в этих продуктах толкнул немцев [21] на восстание против Наполеона и, таким
образом, стал реальной основой славных освободительных войн 1813 года. Отсюда следует,
что это превращение истории во всемирную историю не есть некое абстрактное деяние
"самосознания", мирового духа или еще какого-нибудь метафизического призрака, а есть
совершенно материальное, эмпирически устанавливаемое дело, такое дело, доказательством
которому служит каждый индивид, каков он есть в жизни, как он ест, пьет и одевается.
В предшествующей истории эмпирическим фактом является, несомненно, также и то
обстоятельство, что отдельные индивиды, по мере расширения их деятельности до всемирноисторической
деятельности, все более подпадали под власть чуждой им силы (в этом гнете они
усматривали козни так называемого мирового духа и т.д.) - под власть силы, которая
становится все более массовой и в конечном счете проявляется как мировой рынок. Но
столь же эмпирически обосновано и то, что эта столь таинственная для немецких теоретиков
сила уничтожится благодаря ниспровержению существующего общественного строя
коммунистической революцией (о чем ниже) и благодаря тождественному с этой революцией
уничтожению частной собственности; при этом освобождение каждого отдельного индивида
совершится в той же самой мере, в какой история полностью превратится во всемирную
историю {55}. То, что действительное духовное богатство индивида всецело зависит от
богатства его действительных отношений, ясно из сказанного выше. Только в силу этого
отдельные индивиды освобождаются от различных национальных и местных рамок, вступают в
практическую связь с производством (также и духовным) всего мира и оказываются в состоянии
приобрести себе способность пользоваться этим всесторонним производством всего земного
шара (всем тем, что создано людьми). Всесторонняя зависимость, эта стихийно
сложившаяся форма всемирно-исторической совместной деятельности индивидов,
превращается благодаря [22] коммунистической революции в контроль и сознательное
господство над силами, которые, будучи порождены воздействием людей друг на друга, до сих
пор казались им совершенно чуждыми силами и в качестве таковых господствовали над ними.

Это воззрение можно опять-таки трактовать спекулятивно-идеалистически, т.е. фантастически,
как "самопорождение рода" ("общество как субъект"), представляя себе весь ряд следующих
друг за другом и связанных между собой индивидов как одного-единственного индивида,
совершающего таинство порождения самого себя. Здесь обнаруживается, что хотя индивиды
как физически, так и духовно творят друг друга, они, однако, не творят самих себя ни в духе
бессмыслицы святого Бруно, ни в смысле "Единственного", "сотворенного" человека.
Наконец, мы получаем еще следующие выводы из развитого нами понимания истории: 1) в
своем развитии производительные силы достигают такой ступени, на которой возникают
производительные силы и средства общения, приносящие с собой при существующих
отношениях одни лишь бедствия и являющиеся уже не производительными, а разрушительными
силами (машины и деньги); вместе с этим возникает класс, который вынужден нести на себе все
тяготы общества, не пользуясь его благами, который, будучи вытеснен из общества, [23]
неизбежно становится в самое решительное противоречие ко всем другим классам; этот класс
составляет большинство всех членов общества, и от него исходит сознание необходимости
коренной революции, коммунистическое сознание, которое может, конечно, благодаря
пониманию положения этого класса, образоваться и среди других классов; 2) условия, при
которых могут применяться определенные производительные силы, являются условиями
господства определенного класса общества, социальная власть которого, вытекающая из его
имущественного положения, находит каждый раз свое практически-идеалистическое
выражение в соответствующей государственной форме, и поэтому всякая революционная
борьба направляется против класса, который господствовал до того {56}; 3) при всех прошлых
революциях характер деятельности всегда оставался нетронутым, - всегда дело шло только об
ином распределении этой деятельности, о новом распределении труда между иными лицами,
тогда как коммунистическая революция выступает против существующего до сих пор
характера деятельности, устраняет труд {57} и уничтожает господство каких бы то ни было
классов вместе с самими классами, потому что эта революция совершается тем классом,
который в обществе уже не считается более классом, не признается в качестве класса и
является уже выражением разложения всех классов, национальностей и т.д. в теперешнем
обществе, и 4) как для массового порождения этого коммунистического сознания, так и для
достижения самой цели необходимо массовое изменение людей, которое возможно только в
практическом движении, в революции; следовательно, революция необходима не только
потому, что никаким иным способом невозможно свергнуть господствующий класс, но и
потому, что свергающий класс только в революции может сбросить с себя всю старую
мерзость и стать способным создать новую основу общества {58}.
[7. Резюме о материалистическом понимании истории]
[24] Итак, это понимание истории заключается в том, чтобы, исходя именно из материального
производства непосредственной жизни, рассмотреть действительный процесс производства и
понять связанную с данным способом производства и порожденную им форму общения - т.е.
гражданское общество на его различных ступенях - как основу всей истории; затем необходимо
изобразить деятельность гражданского общества в сфере государственной жизни, а также
объяснить из него все различные теоретические порождения и формы сознания, религию,
философию, мораль и т.д. и т.д., и проследить процесс их возникновения на этой основе,
благодаря чему, конечно, можно будет изобразить весь процесс в целом (а потому также и
взаимодействие между его различными сторонами). Это понимание истории, в отличие от
идеалистического, не разыскивает в каждой эпохе ту или иную категорию, а остается все время
на почве действительной истории, объясняет не практику из идей, а идейные образования из
материальной практики и в силу этого приходит также к тому выводу, что все формы и продукты
сознания могут быть уничтожены не духовной критикой, не растворением их в "самосознании" или
превращением их в "привидения", "призраки", "причуды" {59} и т.д., а лишь практическим
ниспровержением реальных общественных отношений, из которых произошел весь этот
идеалистический вздор, - что не критика, а революция является движущей силой истории, а
также религии, философии и прочей теории. Эта концепция показывает, что история не
растворяется в "самосознании", как "дух от духа" {60}, но что каждая ее ступень застает в
наличии определенный материальный результат, определенную сумму производительных сил,
исторически создавшееся отношение людей к природе и друг к другу, застает передаваемую
каждому последующему поколению предшествующим ему поколением массу производительных
сил, капиталов и обстоятельств, которые, хотя, с одной стороны, и видоизменяются новым
поколением, но, с другой стороны, предписывают ему его собственные условия жизни и придают
ему определенное развитие, особый характер. Эта концепция показывает, таким образом, что
обстоятельства в такой же мере [25] творят людей, в какой люди творят обстоятельства.

Та сумма производительных сил, капиталов и социальных форм общения, которую каждый
индивид и каждое поколение застают как нечто данное, есть реальная основа того, что
философы представляли себе в виде "субстанции" и в виде "сущности человека", что они
обожествляли и с чем боролись, - реальная основа, действию и влиянию которой на развитие
людей нисколько не препятствует то обстоятельство, что эти философы в качестве
"самосознания" и "Единственных" восстают против нее. Условия жизни, которые различные
поколения застают в наличии, решают также и то, будут ли периодически повторяющиеся на
протяжении истории революционные потрясения достаточно сильны, или нет, для того, чтобы
опрокинуть основу всего существующего; и если нет налицо этих материальных элементов
всеобщего переворота, а именно: с одной стороны, определенных производительных сил, а с
другой, формирования революционной массы, восстающей не только против отдельных условий
прежнего общества, но и против самого прежнего "производства жизни", против "совокупной
деятельности", на которой оно основано, - если этих материальных элементов нет налицо, то,
как это доказывает история коммунизма, для практического развития не имеет никакого
значения то обстоятельство, что уже сотни раз высказывалась идея этого переворота.
[8. Несостоятельность всего прежнего, идеалистического понимания
истории, в особенности - немецкой послегегелевской философии]
Все прежнее понимание истории или совершенно игнорировало эту действительную основу
истории, или же рассматривало ее лишь как побочный фактор, лишенный какой бы то ни было
связи с историческим процессом. При таком подходе историю всегда должны были писать,
руководствуясь каким-то лежащим вне ее масштабом; действительное производство жизни
представлялось чем-то доисторическим, а историческое - чем-то оторванным от обыденной
жизни, чем-то стоящим вне мира и над миром. Этим самым из истории исключается отношение
людей к природе, в результате чего создается противоположность между природой и историей.
Эта концепция могла видеть в истории поэтому только громкие политические деяния и
религиозную, вообще теоретическую, борьбу, и каждый раз при изображении той или другой
исторической эпохи она вынуждена была разделять иллюзии этой эпохи. Так, например,
если какая-нибудь эпоха воображает, что она определяется чисто "политическими" или
"религиозными" мотивами - хотя "религия" и "политика" суть только формы ее действительных
мотивов, - то ее историк усваивает себе это мнение. "Воображение", "представление" этих
определенных людей о своей действительной практике превращается в единственно
определяющую и активную силу, которая господствует над практикой этих людей и определяет
ее. Если та примитивная форма, в которой разделение труда существует у индусов и египтян,
порождает кастовый строй в государстве и в религии этих народов, то историк воображает,
будто кастовый строй [26] и есть та сила, которая породила эту примитивную общественную
форму.
В то время как французы и англичане держатся по крайней мере политической иллюзии, которая
все же наиболее близка к действительности, немцы вращаются в сфере "чистого духа" и
возводят в движущую силу истории религиозную иллюзию. Гегелевская философия истории -
это последний, достигший своего "чистейшего выражения" плод всей этой немецкой
историографии, с точки зрения которой все дело не в действительных и даже не в политических
интересах, а в чистых мыслях. Эта философия истории затем с необходимостью представляется
также и святому Бруно в виде ряда "мыслей", где одна пожирает другую и под конец исчезает в
"самосознании" {61}. Еще последовательнее святой Макс Штирнер, который решительно ничего
не знает о действительной истории и которому исторический процесс представляется всего
лишь историей "рыцарей", разбойников и призраков, историей, от видений которой он может
спастись, конечно, только посредством "безбожия". Эта концепция в действительности
религиозна: она предполагает религиозного человека как первичного человека, от которого
исходит вся история, а действительное производство жизненных средств и самой жизни она
заменяет в своем воображении религиозным производством фантазий.
Все это понимание истории, вместе с его разложением и вытекающими отсюда сомнениями и
колебаниями, - всего лишь национальное дело немцев и имеет только местный интерес
для Германии; таков, например, важный, неоднократно обсуждавшийся в последнее время
вопрос, как, собственно, можно "попасть из царства божия в царство человеческое", как будто
это "царство божие" когда-нибудь существовало где-либо, кроме фантазии, а многоученые мужи
не жили постоянно - сами того не ведая - в "царстве человеческом", к которому они ищут
теперь дорогу, и как будто задача научного развлечения - ибо это не больше, как развлечение,
- имеющего целью разъяснить диковинный характер этого образования теоретических
заоблачных царств, не заключалась, наоборот, как раз в том, чтобы показать их возникновение
из действительных земных отношений. Вообще эти немцы всегда озабочены тем, чтобы сводить
всякую существовавшую уже бессмыслицу к [27] какому-нибудь другому вздору, т.е. они
предполагают, что вся эта бессмыслица имеет какой-то особый смысл, который надо
раскрыть, между тем как все дело лишь в том, чтобы объяснить эти теоретические фразы из
существующих действительных отношений. Действительное, практическое уничтожение этих
фраз, устранение этих представлений, из сознания людей достигается, как уже сказано,
изменением условий, а не теоретическими дедукциями. Для основной массы людей, т.е. для
пролетариата, этих теоретических представлений не существует, и, следовательно, по
отношению к ней их не нужно и уничтожать, а если эта масса и имела когда-нибудь некоторые
теоретические представления, например религию, то они уже давно уничтожены
обстоятельствами.

Чисто национальный характер указанных вопросов и их решений обнаруживается еще и в том,
что эти теоретики совершенно серьезно думают, будто разные измышления, вроде
"богочеловека", "Человека" и т.д., руководили отдельными эпохами истории; святой Бруно
доходит даже до утверждения, что только "критика и критики делали историю" {62}. А когда эти
теоретики сами берутся за исторические построения, они с величайшей поспешностью
перескакивают через все прошлое, сразу переходя от "монгольства" {63} к подлинно
"содержательной" истории, а именно к истории "Hallische Jahrbucher" и "Deutsche Jahrbucher" {64}
и к истории вырождения гегелевской школы во всеобщую потасовку. Все прочие нации и все
действительные события забываются, theatrum mundi {65} ограничивается пределами
лейпцигской книжной ярмарки и взаимными препирательствами "Критики", "Человека" и
"Единственного" {66}. Если же наши теоретики когда-нибудь и берутся за действительно
исторические темы, как, например, за историю XVIII века, то они дают лишь историю
представлений, оторванную от фактов и практических процессов, лежащих в основе этих
представлений, да и эту историю излагают только с той целью, чтобы изобразить
рассматриваемую эпоху как несовершенную, предварительную ступень" как еще ограниченную
предшественницу истинно исторической эпохи, т.е. эпохи немецкой философской борьбы 1840 -
1844 годов. Соответственно поставленной себе цели - написать историю прошлого, чтобы
выставить в особенно ярком свете славу какой-нибудь неисторической личности и ее фантазий,
- они вовсе не упоминают о действительно исторических событиях, даже о случаях
действительного исторического вмешательства политики в ход истории, а вместо этого дают
повествование, основанное не на исследованиях, а на произвольных построениях и
литературных сплетнях, как это было сделано святым Бруно в его забытой ныне истории XVIII
века {67}. Эти высокопарные и хвастливые торговцы мыслями, воображающие, что они
бесконечно возвышаются над всякими национальными предрассудками, на деле еще более
национально ограниченны, чем филистеры из пивных, мечтающие об объединении Германии.
Они не признают историческими дела других народов. Они живут в Германии, Германией [28] и
для Германии. Они превращают песнь о Рейне {68} в духовную кантату и завоевывают Эльзас и
Лотарингию, обкрадывая не французское государство, а французскую философию,
германизируя не французские провинции, а французские мысли. Г-н Венедей - космополит по
сравнению со святыми Бруно и Максом, которые под флагом мирового господства теории
возвещают мировое господство Германии.
[9. Идеалистическое понимание истории
и мнимый коммунизм Фейербаха]
Из всего этого анализа видно также, до какой степени ошибается Фейербах, когда он ("Wigand's
Vierteljahrsschrift", 1845, т. 2) при помощи определения "общественный человек" объявляет себя
коммунистом {69}, превращая это определение в предикат "Человека" и считая, таким образом,
что можно вновь превратить в голую категорию слово "коммунист", обозначающее в
существующем мире приверженца определенной революционной партии. Вся дедукция
Фейербаха по вопросу об отношении людей друг к другу направлена лишь к тому, чтобы
доказать, что люди нуждаются и всегда нуждались друг в друге. Он хочет укрепить сознание
этого факта, хочет, следовательно, как и прочие теоретики, добиться только правильного
осознания некоторого существующего факта, тогда как задача действительного коммуниста
состоит в том, чтобы низвергнуть это существующее. Мы, впрочем, вполне признаем, что
Фейербах, стремясь добиться осознания именно этого факта, идет настолько далеко,
насколько вообще может пойти теоретик, не переставая быть теоретиком и философом. Но
характерно то, что святые Бруно и Макс немедленно подставляют фейербаховское
представление о коммунисте на место действительного коммуниста, что отчасти делается уже
для того, чтобы они и с коммунизмом могли бороться как с "духом от духа", как с философской
категорией, как с равным противником, а у святого Бруно это делается еще и из прагматических
интересов.
В качестве примера, иллюстрирующего признание и в то же время непонимание существующего,
- а это признание и это непонимание Фейербах все еще разделяет с нашими противниками, -
напомним то место в "Философии будущего", где он доказывает, что бытие какой-нибудь вещи
или какого-нибудь человека является вместе с тем и его сущностью {70}, что определенные
условия существования, образ жизни и деятельность какого-нибудь животного или
человеческого индивида есть то, что доставляет его "сущности" чувство удовлетворения.
Всякое исключение определенно рассматривается здесь как несчастный случай, как
ненормальность, которую нельзя изменить. Если, следовательно, миллионы пролетариев
отнюдь не удовлетворены условиями своей жизни, если их "бытие" [29] даже в самой
отдаленной степени не соответствует их "сущности",- то, согласно упомянутому месту, это
является неизбежным несчастьем, которое следует, мол, спокойно переносить. Однако эти
миллионы пролетариев или коммунистов думают совершенно иначе и в свое время докажут это,
когда они практически, путем революции приведут свое "бытие" в соответствие со своей
"сущностью". В подобных случаях Фейербах никогда не говорит поэтому о мире человека, но
каждый раз спасается бегством в область внешней природы, и притом такой природы, которая
еще не подчинена господству людей. Но с каждым новым изобретением, с каждым шагом
вперед промышленности от этой области отрывается новый кусок, и та почва, на которой
произрастают примеры для подобных фейербаховских положений, становится таким образом
все меньше и меньше. Ограничимся одним положением: "сущность" рыбы есть ее "бытие", вода.

"Сущность" речной рыбы есть вода реки. Но эта вода перестает быть ее "сущностью", она
становится уже неподходящей средой для ее существования, как только эта река будет
подчинена промышленности, как только она будет загрязнена красящими веществами и прочими
отбросами, как только ее станут бороздить пароходы, как только ее вода будет отведена в
каналы, где рыбу можно лишить среды для ее существования, просто прекратив подачу воды.
Провозглашение всех противоречий подобного рода неизбежной ненормальностью в сущности
не отличается от того утешения, которое святой Макс Штирнер дает недовольным, говоря, что
это противоречие является их собственным противоречием, это плохое положение - их
собственным плохим положением, причем они могут или успокоиться на этом, или оставить свое
собственное недовольство при себе, или же фантастическим образом взбунтоваться против
этого положения. Столь же мало отличается эта концепция Фейербаха и от упрека святого
Бруно: эти злополучные обстоятельства проистекают, мол, из того, что те, кого постигло
несчастье, застряли в дерьме "субстанций", не дошли до "абсолютного самосознания" и не
познали эти плохие отношения как дух от своего духа.
[III]
[1. Господствующий класс и господствующее сознание.
Как сложилось гегелевское представление
о господстве духа в истории]
[30] Мысли господствующего класса являются в каждую эпоху господствующими мыслями. Это
значит, что тот класс, который представляет собой господствующую материальную силу
общества, есть вместе с тем и его господствующая духовная сила. Класс, имеющий в своем
распоряжении средства материального производства, располагает вместе с тем и средствами
духовного производства, и в силу этого мысли тех, у кого нет средств для духовного
производства, оказываются в общем подчиненными господствующему классу. Господствующие
мысли суть не что иное, как идеальное выражение господствующих материальных отношений,
как выраженные в виде мыслей господствующие материальные отношения; следовательно, это
- выражение тех отношений, которые как раз и делают один этот класс господствующим; это,
следовательно, мысли его господства. Индивиды, составляющие господствующий класс,
обладают, между прочим, также и сознанием и, стало быть, мыслят; поскольку они господствуют
именно как класс и определяют данную историческую эпоху во всем ее объеме, они, само собой
разумеется, делают это во всех ее областях, значит господствуют также и как мыслящие, как
производители мыслей; они регулируют производство и распределение мыслей своего времени;
а это значит, что их мысли суть господствующие мысли эпохи. Например, в стране, где в данное
время за господство борются королевская власть, аристократия и буржуазия, где,
следовательно, господство разделено, там господствующей мыслью оказывается учение о
разделении властей, которое и объявляется "вечным законом".
Разделение труда, в котором мы уже выше (стр. [15-18]) нашли одну из главных сил
предшествующей истории, проявляется теперь также и в среде господствующего класса в виде
разделения духовного и [31] материального труда, так что внутри этого класса одна часть
выступает в качестве мыслителей этого класса (это - его активные, способные к обобщениям
идеологи, которые делают главным источником своего пропитания разработку иллюзий этого
класса о самом себе), в то время как другие относятся к этим мыслям и иллюзиям более
пассивно и с готовностью воспринять их, потому что в действительности эти представители
данного класса и являются его активными членами и имеют меньше времени для того, чтобы
строить себе иллюзии и мысли о самих себе. Внутри этого класса такое расщепление может
разрастись даже до некоторой противоположности и вражды между обеими частями, но эта
вражда сама собой отпадает при всякой практической коллизии, когда опасность угрожает
самому классу, когда исчезает даже и видимость, будто господствующие мысли не являются
мыслями господствующего класса и будто они обладают властью, отличной от власти этого
класса. Существование революционных мыслей в определенную эпоху уже предполагает
существование революционного класса, о предпосылках которого необходимое сказано уже
выше (стр. [18-19, 22-23]).
Когда, однако, при рассмотрении хода истории отделяют мысли господствующего класса от
самого господствующего класса, когда наделяют их самостоятельностью, когда, не принимая во
внимание ни условий производства этих мыслей, ни их производителей, довольствуются
утверждением, что в данную эпоху господствовали такие-то и такие-то мысли, когда, стало
быть, совершенно оставляют в стороне основу этих мыслей - индивидов и историческую
обстановку, - то можно, например, сказать, что в период господства аристократии
господствовали понятия "честь", "верность" и т.д., а в период господства буржуазии - понятия
"свобода", "равенство" и т.д. В общем, сам господствующий класс создает себе подобные
иллюзии. Это понимание истории, свойственное - начиная главным образом с XVIII века - всем
историкам, с необходимостью наталкивается на [32] то явление, что к господству приходят все
более и более абстрактные мысли, т.е. такие мысли, которые все более принимают форму
всеобщности. Дело в том, что всякий новый класс, который ставит себя на место класса,
господствовавшего до него, уже для достижения своей цели вынужден представить свой
интерес как общий интерес всех членов общества, т.е., выражаясь абстрактно, придать своим
мыслям форму всеобщности, изобразить их как единственно разумные, общезначимые. Класс,
совершающий революцию, - уже по одному тому, что он противостоит другому классу, - с
самого начала выступает не как класс, а как представитель всего общества; он фигурирует в
виде всей массы общества в противовес единственному господствующему классу {71}.

Происходит это оттого, что вначале его интерес действительно еще связан более или менее с
общим интересом всех остальных, негосподствующих классов, не успев еще под давлением
отношений, существовавших до тех пор, развиться в особый интерес особого класса. Поэтому
многим индивидам из других классов, не восходящих к господству, победа этого класса тоже
идет на пользу, но лишь постольку, поскольку она ставит этих индивидов в положение,
позволяющее им подняться в ряды господствующего класса. Когда французская буржуазия
свергла господство аристократии, перед многими пролетариями открылась в силу этого
возможность подняться над пролетариатом, но это достигалось лишь постольку, поскольку они
превращались в буржуа. Таким образом, основа, на которой каждый новый класс устанавливает
свое господство, шире той основы, на которую опирался класс, господствовавший до него; зато
впоследствии также и противоположность между негосподствующим классом и классом,
достигшим господства, развивается тем острее и глубже. Оба эти обстоятельства приводят к
тому, что борьба, которую негосподствующему классу приходится вести против нового
господствующего класса, направлена, в свою очередь, на более решительное, более
радикальное отрицание предшествующего общественного строя, чем [33] это могли сделать все
прежние классы, добивавшиеся господства.
Вся эта видимость, будто господство определенного класса есть только господство известных
мыслей, исчезнет, конечно, сама собой, как только господство классов перестанет вообще быть
формой общественного строя, как только, следовательно, исчезнет необходимость в том, чтобы
представлять особый интерес как всеобщий или "всеобщее" как господствующее.
После того как господствующие мысли были отделены от господствующих индивидов, а главное,
от отношений, порожденных данной ступенью способа производства, и таким образом был
сделан вывод, что в истории всегда господствуют мысли, - после этого очень легко
абстрагировать от этих различных мыслей "мысль вообще", идею и т. д. как то, что господствует
в истории, и тем самым представить все эти отдельные мысли и понятия как "самоопределения"
Понятия, развивающегося в истории. В таком случае вполне естественно, что все отношения
людей могут выводиться из понятия человека, из воображаемого человека, из сущности
человека, из "Человека". Это и делала спекулятивная философия. Гегель сам признаёт в конце
"Философии истории", что он "рассматривал поступательное движение одного только
понятия" и в истории изобразил "истинную теодицею" (стр. 446). И вот после этого можно
снова вернуться к производителям "понятия", к теоретикам, идеологам и философам, и сделать
вывод, что-де философы, мыслители как таковые, испокон веков господствовали в истории, -
вывод, который, как мы видели, был высказан уже Гегелем {72}.
Итак, весь фокус, посредством которого на историческом материале доказывается верховное
господство духа (иерархия у Штирнера), сводится к следующим трем приемам.
[34] № 1. Мысли господствующих индивидов, - господствующих в силу эмпирических причин, при
эмпирических условиях и в качестве материальных индивидов, - надо отделить от самих этих
господствующих индивидов и тем самым признать в истории господство мыслей или иллюзий.
№ 2. В это господство мыслей надо внести некий порядок, надо доказать существование некоей
мистической связи между следующими друг за другом господствующими мыслями. Достигается
это тем, что они рассматриваются как "самоопределения понятия" (возможно это потому, что
мысли эти действительно связаны друг с другом при посредстве своей эмпирической основы, и
еще потому, что, взятые только как мысли, они становятся саморазличениями, различиями,
которые делает мышление).
№ 3. Чтобы устранить мистический вид этого "понятия, определяющего само себя", его
превращают в некое лицо - "Самосознание" - или же, чтобы показать себя заправским
материалистом, в ряд лиц, являющихся в истории представителями "понятия", - в "мыслящих", в
"философов", в идеологов, которых, в свою очередь, определяют как творцов истории, как
"совет стражей", как господствующих {73}. Таким путем из истории устраняются все
материалистические элементы, и теперь можно спокойно опустить поводья и дать волю своему
спекулятивному коню.
Этот исторический метод, господствовавший в Германии, а также причину, почему он
господствовал преимущественно там, надо объяснять, исходя из его связи с иллюзиями
идеологов вообще, - например, с иллюзиями юристов, политиков (включая и практических
государственных деятелей), - исходя из догматических мечтаний и извращенных представлений
этих субъектов. А эти иллюзии, мечтания и извращенные представления очень просто
объясняются их практическим положением в жизни, их профессией и существующим
разделением труда.
[35] В то время как в обыденной жизни любой shopkeeper {74} отлично умеет различать между
тем, за что выдает себя тот или иной человек, и тем, что он собой представляет в
действительности, наша историография еще не дошла до этого тривиального познания. Она
верит на слово каждой эпохе, что бы та о себе ни говорила и ни воображала.

Примечания
1. "Фейербах" - 1-я глава первого тома "Немецкой идеологии", совместного произведения К.Маркса
и Ф.Энгельса, над которым они работали в Брюсселе в 1845-1846 годах. Работа над рукописью
началась в ноябре 1845 г. и завершилась к началу июня 1846 г. Рукопись состояла из двух томов,
первый из которых содержал критику послегегелевской философии, а второй - критику "истинного
социализма". Однако опубликовать рукопись не удалось. Впервые "Немецкая идеология" была
опубликована в Советском Союзе Институтом Маркса - Энгельса - Ленина: в 1932 году на
немецком языке, а в 1933 году - на русском.
В 1-й главе первого тома "Немецкой идеологии" изложено основное положительное содержание
всего труда, поэтому она является важнейшей главой всего произведения и имеет
самостоятельное значение. Здесь впервые в систематической форме дано изложение
материалистического понимания истории.
Рукопись первой главы состоит из трех частей черновой рукописи и двух беловиков начала главы.
В соответствии с этим текст главы разделяется на четыре части.
I часть главы представляет собой второй вариант беловика с добавлением из первого варианта
того, что не было использовано во втором варианте. II часть является первоначальным ядром
всей главы. III и IV части - это теоретические отступления, перенесенные из главы о Штирнере (III

глава 1 тома). Общее содержание каждой из четырех частей может быть сформулировано

следующим образом. I часть: Введение, общая характеристика идеализма немецкой
послегегелевской философии. Предпосылки, сущность и общие контуры материалистического
понимания истории. II часть: Материалистическая концепция исторического процесса и выводы из
материалистического понимания истории. Критика идеалистического понимания истории вообще,
критика младогегельянцев и Фейербаха в особенности. III часть: Как возникло идеалистическое
понимание истории. IV часть: Развитие производительных сил, разделение труда и форм
собственности. Классовая структура общества. Политическая надстройка. Формы общественного
сознания.
Все редакционные заголовки и необходимые редакционные вставки заключены в квадратные
скобки. В квадратных скобках указаны также номера страниц рукописи. Листы основного, второго
беловика, пронумерованные Марксом и Энгельсом, указываются буквой "л" и цифрой: [л. 1] и т.д.
Страницы первого беловика не имеют авторской пагинации, они указываются буквой "с" и цифрой:
[с. 1] и т.д. Страницы трех черновых частей рукописи, пронумерованные Марксом, указываются
просто цифрой: [1] и т.д.
2. Имеется в виду основное произведение Д.Ф.Штрауса "Жизнь Иисуса" (D.F.Strau?. "Das Leben
Jesu". Bd. 1-2, Tubingen, 1835-1836), положившее начало философской критике религии и
разложению гегелевской школы на старогегельянцев и младогегельянцев.
3. Диадохи - полководцы Александра Македонского, вступившие после его смерти в ожесточенную
борьбу друг с другом за власть. В ходе этой борьбы (кон. IV - нач. III в. до н.э.) монархия
Александра, представлявшая собой непрочное военно-административное объединение,
распалась на ряд отдельных государств.
4. Буквально: мертвая голова, здесь в смысле: мертвые остатки.
5. Далее в первом варианте беловика следовало зачеркнутое место:
"[с. 2] Мы предпосылаем поэтому специальной критике отдельных представителей этого
движения некоторые общие замечания, выясняющие общие им всем идеологические
предпосылки. Этих замечаний будет достаточно, чтобы охарактеризовать точку зрения нашей
критики в той мере, в какой это необходимо для понимания и обоснования последующих
отдельных критических очерков. Мы направляем эти замечания [с. 3] именно против Фейербаха,
потому что он единственный, кто сделал хотя бы некоторый шаг вперед и чьи работы можно
разбирать de bonne foi [всерьез].
1. Идеология вообще, в частности немецкая философия
А. Мы знаем только одну-единственную науку, науку истории. Историю можно рассматривать с
двух сторон, ее можно разделить на историю природы и историю людей. Однако обе эти стороны
неразрывно связаны: до тех пор, пока существуют люди, история природы и история людей
взаимно обусловливают друг друга. История природы, так называемое естествознание, нас здесь
не касается; историей же людей нам придется заняться, так как почти вся идеология сводится
либо к превратному пониманию этой истории, либо к полному отвлечению от нее. Сама идеология
есть только одна из сторон этой истории".
Далее в первом варианте беловика следует незачеркнутое место о предпосылках
материалистического понимания истории. В настоящем издании это место включается ниже в
текст основного (второго) варианта беловика в виде §2.
6. Основные категории Ф.Штрауса и Б.Бауэра.
7. Основные категории Л.Фейербаха и М.Штирнера.
8. Далее в рукописи перечеркнуто: "выступившей с притязанием на роль абсолютной спасительницы
мира от всякого зла. Религия все время рассматривалась и трактовалась как последняя причина
всех противных этим философам отношений, как главный враг".

9. - Макс Штирнер
10. - целиком, от начала до конца.
11. Имеются в виду Л.Фейербах, Б.Бауэр и М.Штирнер.
12. "Миропотрясающие мысли" - выражение из одной анонимной статьи в журнале "Wigand's
Vierteljahrsschrift" за 1845 г., т. IV, стр. 327. См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., изд. 2, т. 3, стр. 86.
"Wigand's Vierteljahrsschrift" ("Трехмесячник Виганда") - философский журнал младогегельянцев;
издавался О.Вигандом в Лейпциге в 1844-1845 годах. В журнале участвовали Б.Бауэр,
М.Штирнер, Л.Фейербах и др.
13. Далее в рукописи основного варианта беловика остальная часть страницы не заполнена текстом.
Затем с новой страницы начинается текст, который в настоящем издании воспроизводится в виде
§3.
14. Текст данного параграфа взят из первого варианта беловика.
15. Далее в рукописи перечеркнуто: "Первый исторический акт этих индивидов, благодаря которому
они отличаются от животных, состоит не в том, что они мыслят, а в том, что они начинают
производить необходимые им жизненные средства".
16. Далее в рукописи перечеркнуто: "Но эти отношения обусловливают не только первоначальную,
естественно возникшую телесную организацию людей, в особенности расовые различия между
ними, но и все ее дальнейшее развитие - или отсутствие развития - по сей день".
17. Термин "Verkehr" в "Немецкой идеологии" имеет очень широкое содержание. Этот термин
включает материальное и духовное общение отдельных индивидов, социальных групп и целых
стран. Маркс и Энгельс в своей работе доказывают, что материальное общение, и прежде всего
общение людей в процессе производства, является основой всякого иного общения. В терминах
"Verkehrsform", "Verkehrsweise", "Verkehrsverhaltnisse", "Produktions- und Verkehrsverhaltnisse"
("форма общения", "способ общения", "отношения общения", "отношения производства и
общения"), которые употребляются в "Немецкой идеологии", нашло выражение формировавшееся
в это время у Маркса и Энгельса понятие производственных отношений.
18. Здесь заканчивается первый вариант беловика. Далее в настоящем издании опять следует текст
основного варианта беловика.
19. Термин "Stamm", который переводится в "Немецкой идеологии" как "племя", имел в 40-х гг. XIX в. в
исторической науке более широкое значение, чем в настоящее время. Он обозначал совокупность
людей, имеющих общее происхождение от одного и того же предка, и охватывал современные
понятия "род" (Gens) и "племя" (Stamm). Точное определение и различение этих понятий было
впервые дано в книге Л.Г.Моргана "Древнее общество" (1877). В этом главном произведении
выдающегося американского этнографа и историка впервые было выяснено значение рода как
основной ячейки первобытнообщинного строя и тем самым была заложена научная основа для
всей истории первобытного общества. Обобщив результаты исследований Моргана, Энгельс
всесторонне раскрыл содержание понятий "род" и "племя" в своем произведении "Происхождение
семьи, частной собственности и государства" (1884).
20. Аграрный закон римских народных трибунов Лициния и Секстия, принятый в 367 г. до н.э. в
результате борьбы плебеев против патрициев, запрещал римским гражданам владеть более чем
500 югерами (ок. 125 га) земли из государственного земельного фонда (ager publicus).
21. Далее в рукописи остальная часть страницы не заполнена текстом. Затем с новой страницы
начинается резюме о сущности материалистического понимания истории. Четвертая, буржуазная
форма собственности рассматривается ниже, в IV части главы, §§2-4.
22. Первоначальный вариант: "определенные индивиды при определенных производственных
отношениях".
23. Далее в рукописи перечеркнуто: "Представления, которые создают себе эти индивиды, суть
представления либо о их отношении к природе, либо о их отношениях между собой, либо о том,
что такое они сами. Ясно, что во всех этих случаях эти представления являются сознательным
выражением - действительным или иллюзорным - их действительных отношений и
деятельности, их производства, их общения, их общественной и политической организации.
Обратное допущение возможно лишь в том случае, когда, помимо духа действительных,
материально обусловленных индивидов, предполагается еще какой-то особый дух. Если
сознательное выражение действительных отношений этих индивидов иллюзорно, если они в
своих представлениях ставят свою действительность на голову, то это есть опять таки следствие
ограниченности способа их материальной деятельности и их, вытекающих отсюда, ограниченных
общественных отношений".
24. Первоначальный вариант: "Люди являются производителями своих представлений, идей и т.д., и
именно люди, обусловленные способом производства их материальной жизни, их материальным
общением и его дальнейшим развитием в общественной и политической структуре".
25. Здесь заканчивается основной (второй) вариант беловика. Далее к настоящем издании следуют
три части первоначальной рукописи.

26. Пометки Маркса на полях: "Философское и действительное освобождение". "Человек вообще.
Единственный. Индивид". "Геологические, гидрографические и т.п. условия. Человеческое тело.
Потребность и труд".
27. Рукопись повреждена: оторван нижний край листа, отсутствует одна строка текста.
28. Пометка Маркса на полях: "Фразы и действительное движение. Значение фраз для Германии".
29. Пометка Маркса на полях: "Язык есть язык действительности".
30. Здесь недостает пяти страниц рукописи.
31. NB. Ошибка Фейербаха заключается не в том, что лежащую под носом чувственную видимость он
подчиняет чувственной действительности, устанавливаемой путем более точного изучения
чувственных фактов, а в том, что в конечном счете он не может справиться с чувственностью без
того, чтобы рассматривать ее "глазами" - т.е. через "очки" - философа.
32. Имеется в виду статья Б.Бауэра "Характеристика Людвига Фейербаха" в журнале "Wigand's
Vierteljahrsschrift" за 1845 г., т. III, стр. 86-146.
33. Гете. "Фауст", "Пролог на небесах".
34. - самопроизвольного зарождения.
35. Далее в рукописи перечеркнуто: "Если мы тем не менее останавливаемся здесь на истории
подробнее, то лишь потому, что немцы привыкли при словах "история" и "исторический"
представлять себе все, что угодно, но только не действительность, блестящий пример чего
явлает "елейно медоточивый" святой Бруно".
36. Пометка Маркса на полях: "История".
37. Ср. К.Маркс, Ф.Энгельс. Избранные произведения в трех томах. М. 1970. Т.1, стр. 36.
38. Пометка Маркса на полях: "Гегель (См. Гегель. "Философия истории", Введение, Географическая
основа всемирной истории). Геологические, гидрографические и т.п. условия. Человеческие тела.
Потребность, труд".
39. Имеется в виду высказывание Б.Бауэра в его статье "Характеристика Людвига Фейербаха"
("Wigand's Vierteljahrsschrift" за 1845 г., т. III, стр. 130). См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., изд. 2, т. 3,
стр. 79 и 89.
40. Пометка Маркса на полях: "Люди имеют историю потому, что они должны производить свою
жизнь, и притом определенным образом. Это обусловлено их физической организацией, так же как
и их сознание".
41. Далее в рукописи перечеркнуто: "Мое отношение к моей среде есть мое сознание".
42. Пометка Маркса на полях: "С этим совпадает первая форма идеологов, попы".
43. Пометка Маркса на полях: "Религия. Немцы с идеологией как таковой".
44. Перечеркнутая пометка Маркса на полях: "деятельность и мышление, т.е. лишенная мысли
деятельность и бездеятельное мышление".
45. "Deutsch-Franzosische Jahrbucher" ("Немецко-французский ежегодник") издавался в Париже под
редакцией К.Маркса и А.Руге на немецком языке. Вышел в свет только первый, двойной выпуск в
феврале 1844 года. В нем были опубликованы произведения К.Маркса: "К еврейскому вопросу" и
"К критике гегелевской философии права. Введение", а также произведения Ф. Энгельса:
"Наброски к критике политической экономии" и "Положение Англии. Томас Карлейль. "Прошлое и
настоящее"" (см. К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., изд. 2, т. 1, стр. 382-413, 414-429, 544-571, 572-597).
Эти работы знаменуют окончательный переход Маркса и Энгельса к материализму и коммунизму.
Главной причиной прекращения выхода журнала были принципиальные разногласия Маркса с
буржуазным радикалом Руге.
46. См К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., изд. 2, т. 2, стр. 3-230.
47. Эти два абзаца вписаны рукой Энгельса на полях.
48. К этому месту Маркс написал на полях текст, который в настоящем издании воспроизводится
непосредственно после данного абзаца, в виде первых двух абзацев следующего параграфа.
49. Этот вывод о возможности победы пролетарской революции лишь одновременно в передовых
капиталистических странах и, следовательно, о невозможности победы революции в одной
стране, получивший наиболее законченную формулировку в работе Энгельса "Принципы
коммунизма" (1847), был верен для периода домонополистического капитализма. В новых
исторических условиях, в период монополистического капитализма, В.И.Ленин, исходя из
открытого им закона неравномерности экономического и политического развития капитализма в
эпоху империализма, пришел к новому выводу - о возможности победы социалистической
революции первоначально в нескольких или даже в одной, отдельно взятой, стране и о
невозможности одновременной победы революции во всех странах или в большинстве стран.
Формулировка этого нового вывода была впервые дана в статье В.И.Ленина "О лозунге
Соединенных Штатов Европы" (1915).
50. Над продолжением этого текста, которое начинается на следующей странице рукописи, пометка
Маркса: "Коммунизм".
51. В рукописи этот абзац вписан Марксом над первым абзацем данного параграфа.
52. Пометка Маркса на полях: "Общение и производительная сила".
53. Конец страницы в рукописи не заполнен. Затем с новой страницы начинается изложение выводов,
вытекающих из материалистического понимания истории.

54. Континентальная система, или континентальная блокада - запрещение, введенное в 1806 г.
Наполеоном I, для стран европейского континента вести торговлю с Англией. Континентальная
блокада пала после поражения Наполеона в России.
55. Пометка Маркса на полях: "О производстве сознания".
56. Пометка Маркса на полях. "Эти люди заинтересованы в том, чтобы сохранить нынешнее
состояние производства".
57. Далее в рукописи перечеркнуто: "такую форму деятельности, при которой господство:".
58. Далее в рукописи перечеркнуто: "Между тем как насчет этой необходимости революции все
коммунисты как во Франции, так и в Англии и в Германии давно уже согласны между собой,
святой Бруно продолжает спокойно грезить и думает, что "реальный гуманизм", т.е. коммунизм,
ставится "на место спиритуализма" (который не занимает никакого места) только для того, чтобы
стать объектом почитания. И тогда, - продолжает он грезить, - "придет, наконец, спасение, земля
станет небом, а небо - землей". (Богослов все никак не может позабыть о небе.) "Тогда радость и
блаженство будут звучать небесными гармониями из века в век" (Имеется в виду статья Б.Бауэра
"Характеристика Людвига Фейербаха" в журнале "Wigand's Vierteljahrsschrift" за 1845 г., т. III, стр.
140). Святой отец церкви будет немало изумлен, когда неожиданно для него наступит день
страшного суда, в который все это свершится, - день, утренней зарей которого будет зарево
пылающих городов, - когда среди этих "небесных гармоний" раздастся мелодия "Марсельезы" и
"Карманьолы" с неизбежной при этом пушечной пальбой, а такт будет отбивать гильотина; когда
подлая "масса" заревет ca ira, ca ira и упразднит "самосознание" с помощью фонарного столба
("Марсельеза", "Карманьола", "Ca ira" - революционные песни периода французской буржуазной
революции конца XVIII века. Последняя песня имела рефрен: "Ah! ca ira, ca ira, ca ira. Les
aristocrates a la lanterne!" ("Дело пойдет на лад. Аристократов на фонарь!"). У святого Бруно
меньше всего оснований рисовать себе утешительную картину "радости и блаженства из века в
век". Мы воздерживаемся от удовольствия априорно конструировать поведение святого Бруно в
день страшного суда. Трудно также решить, следует ли понимать совершающих революцию
пролетариев как "субстанцию", как "массу", которая хочет низвергнуть критику, или как "эманацию"
духа, у которой еще не хватает нужной для переваривания бауэровских мыслей консистенции".
59. Выражения из книги М.Штирнера "Единственный и его собственность" (M.Stirner, "Der Einzige und
sein Eigenthum". Leipzig, 1845). См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., изд. 2, т. 3, стр. 143-149.
60. Выражение Б.Бауэра.
61. Пометка Маркса на полях: "Так называемая объективная историография заключалась именно в
том, чтобы рассматривать исторические отношения в отрыве от деятельности. Реакционный
характер".
62. Это выражение взято из статьи Б.Бауэра "Характеристика Людвига Фейербаха" (см. журнал
"Wigand's Vierteljahrsschrift" за 1845 г., т. III, стр. 139.
63. Выражение из книги М.Штирнера "Единственный и его собственность". См. К.Маркс и Ф.Энгельс.
Соч., изд. 2, т. 3, стр. 115-121 и 150-157.
64. "Hollische Jahrbucher" и "Deutsche Jahrbucher" - сокращенное название литературнофилософского
журнала младогегельянцев, издававшегося в виде ежедневных листков в
Лейпциге с января 1838 по июнь 1841 г. под названием "Hallische Jahrbucher fur deutsche
Wissenschaft und Kunst" ("Галлеский ежегодник по вопросам немецкой науки и искусства") и с
июля 1841 по январь 1843 г. под названием "Deutsche Jahrbucher fur Wissenschaft und Kunst"
("Немецкий ежегодник по вопросам науки и искусства"). В январе 1843 г. журнал был запрещен
правительством.
65. - мировая арена.
66. - т.е. Б. Бауэра, Л.Фейербаха и М.Штирнера
67. B.Bauer. "Geschichte der Politik, Cultur und Aufklarung des achtzehnten Jahrhunderts". Bd. 1-2,
Chariottenburg, 1843-1845 (Б.Бауэр. "История политики, культуры и просвещения восемнадцатого
века". Тт. 1-2, Шарлоттенбург, 1843-1845).
68. Песнь о Рейне - широко использованное националистами стихотворение немецкого
мелкобуржуазного поэта Н.Беккера "Немецкий Рейн"; стихотворение это было написано в 1840 г. и
с тех пор многократно перелагалось на музыку.
69. Имеется в виду статья Л.Фейербаха "О "Сущности христианства" в связи с "Единственным и его
собственностью"" в журнале "Wigand's Vierteljahrsschrift" за 1845 г., т. II, стр. 193-205. Статья
заканчивается так: "Стало быть, ни материалистом, ни идеалистом, ни философом тождества
нельзя назвать Ф[ейербаха]. Что же он такое? Он в мыслях то же что и в действительности, в духе
то же, что и во плоти, в чувственном своем существе: он человек, или, вернее, - ибо существо
человека Ф. полагает только в общественности, - он общественный человек, коммунист" (Л.
Фейербах. Избранные философские произведения, т. II, М., 1955, стр. 420).

70. L.Feuerbach. "Grundsatze der Philosophie der Zukunft". Zurich und Winterthur, 1843, S. 47
(Л.Фейербах. "Основные положения философии будущего". Цюрих и Винтертур, 1843, стр. 47).
В своих заметках, озаглавленных "Фейербах" и предназначенных, очевидно, для I главы первого
тома "Немецкой идеологии", Энгельс цитирует и комментирует указанное место из книги
Фейербаха:
""Бытие не есть всеобщее, отделимое от вещей понятие. Оно едино с тем, что есть: Бытие есть
полагание сущности. Какова моя сущность, таково мое бытие. Рыба существует в воде, но от
этого бытия нельзя отделить ее сущность. Уже язык отождествляет бытие и сущность. Только в
человеческой жизни, да и то лишь в ненормальных, несчастных случаях, бытие отделяется от
сущности; здесь случается, что сущность человека не обретается там, где он сам существует, но
именно вследствие этого разделения он уже и в подлинном смысле своей душой не обретается
там, где действительно находится его тело. Только там, где Твое сердце, находишься Ты. Но все
вещи - за исключением противоестественных случаев - охотно обретаются там, где они есть, и
охотно являются тем, что они есть".
Превосходная апология существующего. За исключением противоестественных случаев,
немногих ненормальных случаев. Ты охотно становишься на седьмом году жизни привратником в
угольной шахте, по четырнадцати часов проводишь один во мраке, и раз таково Твое бытие, то
такова же и Твоя сущность. Точно так же - присучальщик у сельфактора. Такова уж Твоя
"сущность", что Ты должен быть подчинен какой-либо отрасли труда" (К.Маркс и Ф.Энгельс.
"Немецкая идеология". М., 1956, стр. 577).
71. Пометка Маркса на полях: "(Всеобщность соответствует: 1) классу contra [против] сословие, 2)
конкуренции, мировому общению и т.д., 3) большой численности господствующего класса, 4)
иллюзии насчет общих интересов. Вначале эта иллюзия правдива. 5) Самообману идеологов и
разделению труда)". Ред.
72. Маркс и Энгельс имеют в виду 3-ю главу 1-го тома "Немецкой идеологии". Данная часть главы о
Фейербахе первоначально входила в состав этой 3-й главы и следовала непосредственно за
текстом, на который ссылаются здесь Маркс и Энгельс. В указанном месте 3-й главы Маркс и
Энгельс цитируют произведения Гегеля "Философия истории" и др.
73. Пометка Маркса на полях: "Человек как таковой = "мыслящему человеческому духу"".
74. - лавочник. Ред.
+++
Фридрих Энгельс
К ИСТОРИИ ПЕРВОНАЧАЛЬНОГО
ХРИСТИАНСТВА (467)ГЛАВА I
В истории первоначального христианства имеются достойные внимания точки
соприкосновения с современным рабочим движением. Как и последнее,
христианство возникло как движение угнетенных: оно выступало сначала как
религия рабов и вольноотпущенников, бедняков и бесправных, покоренных или
рассеянных Римом народов. И христианство и рабочий социализм проповедуют
грядущее избавление от рабства и нищеты; христианство ищет этого избавления
в посмертной потусторонней жизни на небе, социализм же - в этом мире, в
переустройстве общества. И христианство и рабочий социализм подвергались
преследованиям и гонениям, их последователей травили, к ним применяли
исключительные законы: к одним - как к врагам рода человеческого, к другим -
как к врагам государства, религии, семьи, общественного порядка. И вопреки
всем преследованиям, а часто даже непосредственно благодаря им, II
христианство и социализм победоносно, неудержимо прокладывали себе путь
вперед. Через триста лет после своего возникновения христианство стало
признанной государственной религией римской мировой империи, а социализм за
каких-нибудь шестьдесят лет завоевал себе положение, которое Дает ему
абсолютную гарантию победы.
Таким образом, если г-н профессор Антон Менгер в своей книге "Право на полный
трудовой доход" выражает удивление, почему при колоссальной централизации
землевладения во времена римских императоров и при безграничных страданиях
тогдашнего рабочего класса, состоявшего почти исключительно из рабов, "за
падением Западной Римской империи не последовал социализм" (468), то он не
замечает как раз того, что этот "социализм", в той мере, в какой он был тогда
возможен действительно существовал и даже достиг господства - в лице
христианства. Дело лишь в том, что это христианство, - а в силу исторических
предпосылок иначе и не могло быть, - хотело осуществить социальное
переустройство не в этом мире а в мире потустороннем, на небе, в вечной жизни
после смерти, в "тысячелетнем царстве", которое должно-де было наступить в
недалеком будущем.
Параллель между обоими этими историческими явлениями напрашивается уже в
средние века, при первых восстаниях угнетенных крестьян и в особенности
городских плебеев. Эти восстания, как и все массовые движения средних веков,
неизбежно выступали под религиозной оболочкой, в форме борьбы за
восстановление первоначального христианства, подвергающегося
прогрессирующему вырождению (468а); но всякий раз за религиозной
экзальтацией скрывались весьма осязательные мирские интересы. Ярче всего
это обнаружилось в организации чешских таборитов под руководством славной
памяти Яна Жижки (470); но черта эта проходит через все средневековье,
постепенно исчезая после Крестьянской войны в Германии, чтобы вновь
возродиться у рабочих-коммунистов после 1830 года. Как французские
революционные коммунисты, так в особенности Вейтлинг и его последователи
ссылались на первоначальное христианство задолго до того, как Эрнест Ренан
сказал:
"Если хотите представить себе, чем были первые христианские общины,
присмотритесь к какой-нибудь местной секции Международного Товарищества
Рабочих".

Этот французский беллетрист, сочинивший церковно-исторический роман
"Происхождение христианства" (471) на основе беспримерного даже в
современной журналистике бесцеремонного использования немецкой критики
библии, сам не знал, сколько правды заключалось в его вышеупомянутых словах.
Хотел бы я видеть бывшего деятеля Интернационала, у которого при чтении,
например, так называемого Второго послания Павла к коринфянам не открылись
бы старые раны, по крайней мере в одном отношении. Во всем послании, начиная
с восьмой главы, звучит вечный, увы, так хорошо знакомый жалобный мотив: les
cotisations nе rentrent pas - взносы не поступают! Как много самых ревностных
пропагандистов шестидесятых годов с понимающим видом пожало бы руку автору
этого послания, кто бы он ни был, приговаривая: "так и с тобой это бывало тоже!"
Мы также можем кое-что рассказать на эту тему - и наше Товарищество кишело
коринфянами; эти непоступающие взносы, которые неуловимо порхали перед
нашими взорами, вызывая муки Тантала, - ведь это как раз и были знаменитые
"миллионы Интернационала"!
Одним из наших лучших источников о первых христианах является Лукиан из
Самосаты, этот Вольтер классической древности, который одинаково скептически
относился ко всем видам религиозных суеверий и у которого поэтому не было ни
религиозно-языческих, ни политических оснований относиться к христианам иначе,
чем к любому другому религиозному объединению. Напротив, он их всех осыпает
насмешками за их суеверие, - почитателей Юпитера не меньше, чем
почитателей Христа; с его плоско-рационалистической точки зрения и тот и другой
вид суеверий одинаково нелепы. Этот, во всяком случае беспристрастный,
свидетель рассказывает, между прочим, историю жизни одного авантюриста,
некоего Перегрина, называвшего себя Протеем, родом из Пария на Геллеспонте.
Упомянутый Перегрин в молодости начал свою карьеру в Армении с
прелюбодеяния, был пойман на месте преступления и согласно местному обычаю
подвергнут самосуду. Счастливо спасшись бегством, он задушил в Парии своего
отца и вынужден был скрыться.
"И тут случилось", - цитирую по немецкому переводу Шотта (472), - что он
познакомился также с удивительным учением христиан, встречаясь в Палестине с
их жрецами и книжниками. И в скором времени он достиг таких успехов, что его
учителя казались младенцами по сравнению с ним. Он стал пророком, старшиной
общины, руководителем молитвенных собраний, - словом, во всем он был всем;
он толковал их писания и сам сочинял их в большом количестве, так что христиан
в конце концов стали видеть в нем высшее существо, прибегали к нему как к
законодателю и провозгласили его своим главой (епископом) По этой причине" (то
есть как христианин) "Протей был однажды схвачен властями и брошен в
тюрьму... Пока он, таким образом, находился в оковах, христиане, которым его
заключение представлялось великим несчастьем, предпринимали всевозможные
попытки освободить его. Но это не удалось, и тогда они стали с
исключительнейшей старательностью всячески о нем заботиться. Уже с рассвета
старушки, вдовы и дети-сироты ожидали у ворот его тюрьмы; более влиятельные
христиане даже подкупали тюремную стражу и проводили у него целые ночи; они
приносили туда свою еду, читали у него свои священные книги, - словом
возлюбленный Перегрин (тогда он носил еще это имя) был для них по меньшей
мере новым Сократом. Даже из некоторых малоазиатских городов приходили к
нему посланцы от христианских общин, чтобы протянуть ему руку помощи,
утешить его и выступить в роли его защитников па суде. Прямо невероятно, как
быстро эти люди везде оказываются наготове, когда дело касается их общины;
они не жалеют тогда ни труда, ни издержек. Таким образом, Перегрину
посыпались тогда деньги со всех сторон, так что тюремное заключение стало для
него источником больших доходов. Ведь эти несчастные уверили себя именно в
том, что их тела и души бессмертны и что они будут жить вечно; поэтому они
презирают смерть, а многие из них даже предают себя смерти добровольно. К
тому же самый первый их законодатель внушил им мысль, что все они будут
между собой братьями, как только обратятся в иную веру, то есть отрекутся от
греческих богов и станут поклоняться тому распятому софисту и жить по его
предписаниям. Поэтому они презирают все внешние блага без различия и
владеют ими сообща - согласно тому учению, которое они просто приняли на
веру, без всякой проверки и доказательств. И вот, когда к ним приходит ловкий
обманщик, умеющий хитро пользоваться обстоятельствами, он в короткий срок
может стать богатым человеком, посмеиваясь в кулак над этими простофилями.
Впрочем, Перегрин был вновь выпущен на свободу тогдашним правителем
Сирии".
После описания некоторых его дальнейших приключений далее говорится:
"И вот наш муж вторично отправился" (из Пария) "скитаться, причем вместо какихлибо
денег на путевые расходы он довольствовался радушием христиан, которые
везде служили ему охраной и благодаря которым он ни в чем не нуждался.

Некоторое время кормился он таким образом. Но когда он нарушил еще и законы
христиан, - по-моему, было замечено, что он ел что-то у них запрещенное, - они
исключили его из своей общины" (473).
Какие воспоминания юности встают передо мной при чтении этого места у
Лукиана! Вот прежде всего "пророк Альбрехт", который примерно с 1840 г. в
течение нескольких лет буквально приводил в возбуждение вейтлинговские
коммунистические общины Швейцарии (474); большой, крепкий мужчина с длинной
бородой, который пешком исходил всю Швейцарию в поисках слушателей для
своего таинственного нового евангелия спасения мира; впрочем, это был, повидимому,
довольно безобидный путаник, и он вскоре умер. Вот его менее
безобидный преемник, "д-р" Георг Кульман из Гольштейна, который
воспользовался моментом, когда Вейтлинг сидел в тюрьме, чтобы обратить в
свое евангелие общины Французской Швейцарии, и делал это некоторое время с
таким успехом, что переманил даже самого способного, хотя и самого непутевого
из членов общины - Августа Беккера. Этот Кульман читал им лекции, изданные в
1845 г. в Женеве под названием: "Новый мир, или царство духа на земле.
Возвещение". И в предисловии, составленном его последователями (вероятно,
Августом Беккером), говорится:
"Недоставало человека, устами которого были бы выражены все наши страдания,
все наши томления и надежды, - словом, все, что так глубоко волнует нашу
эпоху в ее сокровеннейшей глубине... Этот человек, которого ждет наша эпоха,
появился. Это - д-р Георг Кульман из Гольштейна. Он выступил с учением о
новом мире, или о царстве духа, воплотившегося в действительность" (475).
Мне, разумеется, нет надобности добавлять, что это учение о новом мире - не
что иное, как самый обыкновенный сентиментальный бред, облеченный в
полубиблейские фразы а la Ламенне и преподнесенный со свойственным
пророкам высокомерием. Это не помешало простакам вейтлингианцам носить на
руках этого мошенника точно так же, как те азиатские христиане носили
Перегрина. И эти самые люди, которые в своем ультрадемократизме и
стремлении к уравнительности доходили до крайности, до того, что прониклись
непреодолимой подозрительностью к каждому школьному учителю, журналисту,
вообще неремесленнику, видя в нем "ученого", желающего их эксплуатировать, -
эти люди позволяли мелодраматическому кривляке Кульману внушать им, что в
"новом мире" мудрейший, id est Кульман, будет регулировать распределение
благ, а поэтому уже теперь, в старом мире, ученики должны доставлять этому
мудрейшему все блага полными пригоршнями, сами же - довольствоваться
крохами. И Перегрин-Кульман жил на славу и в полное свое удовольствие за счет
общины - до тех пор, пока это продолжалось. Правда, это продолжалось не
очень долго; растущий ропот сомневающихся и неверующих, угроза
преследований со стороны правительства кантона Ваадт положили конец
"царству духа" в Лозанне - и Кульман исчез.
Каждому, кто по собственному опыту знал начальный период европейского
рабочего движения, вспомнятся десятки подобных примеров. В настоящее время
такие крайности, по меньшей мере в крупных центрах, стали невозможны, но в
отдаленных местностях, где движение завоевывает новую почву, такой Перегрин
в миниатюре может еще рассчитывать на временный и ограниченный успех. И
если и в рабочую партию во всех странах проникают всевозможные элементы,
которым нечего ожидать от официального мира или чья песенка в нем уже спета,
- противники оспопрививания, поборники трезвости вегетарианцы,
антививисекционисты, врачи-натуралисты, проповедники свободных общин(476),
растерявшие свои общины авторы новых теорий о происхождении мира,
бесплодные пли неудачливые изобретатели, жертвы действительных или мнимых
несправедливостей, прозванные бюрократами "никчемными сутяжниками",
честные глупцы и бесчестные обманщики, - то так же обстояло дело и с первыми
христианами. Все те элементы, которые высвободил, то есть выбросил за борт,
процесс разложения старого мира, одни за другими попадали в сферу притяжения
христианства, как единственного элемента, который противостоял этому процессу
разложения - ибо само христианство было его собственным неизбежным
продуктом - и который поэтому сохранялся и рос, тогда как другие элементы
были только мотыльками-однодневками. Не было такого вида фанатизма,
глупости или мошенничества, который не проник бы в молодые христианские
общины, не находил бы, по крайней мере в отдельных местах и на некоторое
время, благосклонных слушателей и ревностных поборников. И как наши первые
коммунистические рабочие общины, так и первые христиане отличались
беспримерным легковерием по отношению ко всему, что им подходило, так что у
нас нет даже уверенности в том, не вкрался ли в наш Новый завет тот или иной
отрывок из "большого количества писании", сочиненных для христиан Перегрином.

ГЛАВА II

Немецкая критика библии - единственная до сих пор научная основа наших
познаний в области истории первоначального христианства - развивалась по
двум направлениям.

Одно направление - Тюбингенская школа (477), к которой, понимая ее в
широком смысле, следует причислить и Д. Ф. Штрауса. В критическом
исследовании она заходит настолько далеко, насколько это возможно для
теологической школы. Она признает, что все четыре евангелия являются не
рассказами очевидцев, а позднейшими переработками утерянных писаний и что из
посланий, приписываемых апостолу Павлу, подлинными являются не больше
четырех и т. д. Она вычеркивает из исторического повествования как
неприемлемое все чудеса и все противоречия, по из остального она пытается
"спасти то, что еще можно спасти", и в этом очень ясно проявляется ее характер
как школы теологов. Этим она дала возможность Ренану, опирающемуся
большей частью на нее, посредством того же метода "спасти" еще гораздо
больше и попытаться навязать нам в качестве исторически достоверного
материала, кроме большого количества более чем сомнительных новозаветных
рассказов, еще и множество прочих легенд о мучениках. Но уж во всяком случае
все то, что Тюбингенская школа отвергает в Новом завете как неисторическое
или подложное, можно считать для науки окончательно устраненным.
Другое направление представлено только одним человеком- Бруно Бауэром
(478). Его большая заслуга состоит не только в беспощадной критике евангелий и
апостольских посланий. но также и в том, что он впервые серьезно занялся
исследованием не только еврейских и греко-александрийских, но также чисто
греческих и греко-римских элементов, которые и проложили для христианства путь
к превращению его в мировую религию. Легенда о христианстве, которое якобы
сразу и в готовом виде возникло из иудейства и которое из Палестины покорило
мир своей раз навсегда установленной в главных чертах догматикой и этикой,
оказалась полностью развенчанной со времени Бруно Бауэра; она может
прозябать еще только на теологических факультетах и среди людей, которые
хотят "сохранить религию для народа", даже в ущерб науке. Огромное влияние
александрийской школы Филона и греко-римской вульгарной философии -
платоновской и в особенности стоической (479) - на христианство, которое при
Константине стало государственной религией, далеко еще не установлено во всех
деталях, но наличие этого влияния доказано, и это - заслуга преимущественно
Бруно Бауэра; он заложил основы доказательства того, что христианство не было
ввезено извне, из Иудеи, и навязано греко-римскому миру, но что оно - по
крайней мере в том виде, в каком оно стало мировой религией - является
характернейшим продуктом этого мира. Разумеется, Бауэр, как и все, кто борется
с закоренелыми предрассудками, во многом далеко хватил через край. Чтобы
установить на основании также и литературных источников влияние Филона и
особенно Сенеки на формирующееся христианство, а новозаветных писателей
представить прямыми плагиаторами упомянутых философов, Бауэру пришлось
отнести возникновение новой религии на полсотни лет позже, отбросить не
согласующиеся с этим сообщения римских историков и вообще позволить себе
большие вольности при изложении истории. По его мнению, христианство как
таковое возникает только при императорах из династии Флавиев, а новозаветная
литература - только при Адриане, Антонине и Марке Аврелии. Вследствие этого
у Бауэра исчезает и всякая историческая почва для новозаветных сказаний о
Иисусе и его учениках; эти сказания превращаются в легенды, в которых фазы
внутреннего развития первых общин и духовная борьба внутри этих общин
переносятся на более или менее вымышленные личности. По Бауэру, местами
рождения повой религии являются не Галилея и Иерусалим, а Александрия и Рим.
Итак, если Тюбингенская школа в неопровергнутом ею остатке новозаветной
истории и литературы дала нам предельный максимум того, что наука в
настоящее время может еще согласиться признать спорным, то Бруно Бауэр дает
нам максимум того, что она может в этой истории и литературе опроверг гать.
Между этими границами лежит действительная истина. Можно ли ее установить
при нынешних данных, весьма сомнительно. Новые находки, в особенности в
Риме, на Востоке и прежде всего в Египте помогут в этом вопросе гораздо
больше, чем какая угодно критика.
В Новом завете есть, однако, единственная книга, время составления которой
можно установить с точностью до нескольких месяцев: она была написана,
вероятно, между июнем 67 г. и январем или апрелем 68 года; эта книга, таким
образом, относится к самым ранним временам христианства и отражает
представления тогдашних христиан с самой наивной правдивостью и
соответствующим идиоматическим языком; поэтому для установления, чем
действительно было первоначальное христианство, она, по моему мнению,
гораздо важнее всех остальных книг Нового завета, текст которых, в том виде как
он дошел до нас, написан гораздо позднее. Эта книга - так называемое
Откровение Иоанна; и так как эта книга, казалось бы самая туманная во всей
библии, стала теперь благодаря немецкой критике самой понятной и ясной, то я
хочу рассказать о ней моим читателям.

Стоит только бегло познакомиться с этой книгой, чтобы убедиться, как был
экзальтирован не только ее автор, но и та "окружающая среда", в которой он
действовал. Наше "Откровение" - явление не единственное в своем роде и в
свое время. Начиная с 164 г. до нашего летосчисления, когда было написано
первое подобное, дошедшее до нас произведение, так называемая Книга
Даниила, и чуть не до 250 г. нашего летосчисления, приблизительной даты
"Песни" Коммодиана (480), Ренан насчитывает не менее пятнадцати
сохранившихся классических "апокалипсисов", не считая позднейших подражаний.
(Я ссылаюсь на Ренана потому, что его книга даже и вне круга специалистов
наиболее известна и легче всего доступна.) Это было время, когда даже в Риме и
Греции, а еще гораздо более в Малой Азии, Сирии и Египте абсолютно
некритическая смесь грубейших суеверий самых различных народов
безоговорочно принималась на веру и дополнялась благочестивым обманом и
прямым шарлатанством; время, когда первостепенную роль играли чудеса,
экстазы, видения, заклинания духов, прорицания будущего, алхимия, каббала
(481) и прочая мистическая колдовская чепуха. Такова была атмосфера, в
которой возникло первоначальное христианство, возникло к тому же среди людей
такого класса, который больше всякого другого был восприимчив к этим нелепым
фантазиям о сверхъестественном. Недаром же в Египте христианские гностики
(482) во втором столетии христианского летосчисления, как доказывают, между
прочим, и лейденские папирусы, усердно занимались алхимией и вводили в свое
учение алхимические представления, А халдейские и еврейские mathematici ,
которые, согласно Тациту, дважды - при Клавдии и, вторично, при Вителлии -
изгонялись из Рима за колдовство (483), занимались только такого рода
геометрией, которая, как мы увидим, составляет основное содержание
Откровения Иоанна.
К этому надо добавить еще следующее. Все апокалипсисы считают себя вправе
обманывать своих читателей. Они - как например, Книга Даниила, Книга Еноха,
апокалипсисы Ездры; Барух, Иуды и др., Сивиллина книги (484) - не только, как
правило, написаны совсем другими людьми, жившими большей частью гораздо
позднее их мнимых авторов, но вдобавок пророчествуют в своей основной части
главным образом о таких событиях, которые давно уже произошли и прекрасно
известны действительному автору. Так, автор Книги Даниила в 164 г., незадолго
до смерти Антиоха Епифана, вкладывает в уста Даниила, якобы жившего во
времена Навуходоносора, предсказание о возвышении и гибели персидской и
македонской мировой державы и о начале мирового господства римлян, чтобы
этим доказательством своей пророческой силы сделать читателя восприимчивым
к заключительному пророчеству о том, что народ Израиля преодолеет все
страдания и в конце концов победит. Итак, если бы Откровение Иоанна
действительно было сочинением его предполагаемого автора, то оно являлось
бы. единственным исключением во всей апокалипсической литературе.
Иоанн, за которого выдает себя автор, был во всяком случае весьма уважаемым
лицом среди малоазиатских христиан. Об этом свидетельствует тон обращений к
семи общинам. Возможно, следовательно, что это - апостол Иоанн,
историческое существование которого, правда, не вполне достоверно, но все же
весьма вероятно. И если автором был действительно этот апостол, то это лишь
подкрепило бы нашу точку зрения. Это было бы наилучшим подтверждением того,
что христианство этой книги - действительно подлинное первоначальное
христианство. Однако следует попутно отметить, что Откровение определенно не
принадлежит тому же автору, которым составлено евангелие или три послания,
также приписываемые Иоанну.
Откровение состоит из ряда видений. В первом видении появляется Христос,
облаченный в одежду первосвященника; он проходит посреди семи светильников,
представляющих семь азиатских общин, и диктует "Иоанну" обращения к семи
"ангелам" этих общин. Здесь уже в самом начале резко проявляется различие
между этим христианством и мировой религией императора Константина,
формулированной Никейским собором (485). Святая троица не только неизвестна,
она здесь невозможна. Вместо позднейшего одного святого духа мы имеем здесь
"семь духов божиих", сконструированных раввинами на основании Книги Исайи, гл.
XI, 2. Христос - сын божий, первый и последний, альфа и омега, но отнюдь не
сам бог или равный богу; напротив, он - "начало творения божьего",
следовательно, существующая испокон веков, но подчиненная эманация бога, как
и упомянутые семь духов. В гл. XV, 3, мученики поют па небе "песнь Моисея, раба
божия, и песнь агнца" для прославления бога. Таким образом, здесь Христос
выступает не только как подчиненный богу, но даже как поставленный в
известном отношении на одну ступень с Моисеем. Христос распят в Иерусалиме
(XI, 8), но воскрес (I, 5, 18); он - "агнец", принесенный в жертву за грехи мира, и
его кровью искуплены перед богом верующие всех народов и языков. Здесь мы
находим ту основополагающую идею, благодаря которой первоначальное
христианство смогло развиться в дальнейшем в мировую религию. Всем
тогдашним религиям семитов и европейцев был присущ общий взгляд, согласно
которому богов, оскорбленных поступками людей, можно умилостивить жертвой;
первая революционная (заимствованная у филоновской школы)
основополагающее идея христианства состояла для верующих в том, что одна
великая добровольная жертва, принесенная посредником, искупила раз навсегда
грехи всех времен и всех людей. Вследствие этого отпадала необходимость
всяких дальнейших жертв, а вместе с этим рушилось и основание для множества
религиозных обрядов; но освобождение от обрядности, которая затрудняла или
делала запретным общение с иноверцами, было первым условием для мировой
религии. И все же обычай жертвоприношения так глубоко вкоренился в нравы
народов, что католицизм, восстановивший так много языческого, счел нужным
приспособиться к этому обстоятельству введением хотя бы символического
приношения даров. Наоборот, относительно догмата о первородном грехе в
разбираемой нами книге нет и намека.

Но самое характерное в этих обращениях, как и во всей й книге, то, что автору
никогда и нигде не приходит в голову называть себя пли своих единоверцев
иначе, как - иудеями, Сектантам в Смирне и Филадельфии, на которых он
обрушивается, он бросает такой укор:
"Они говорят о себе, что они иудеи, а они не таковы, по сборище сатанинское".
О пергамских сектантах сказано, что они придерживаются учения Валаама,
который научил Валака вводить в соблазн сынов Израиля, чтобы они ели
животных, приносимых в жертву идолам, и предавались блуду. Итак, мы имеем
здесь дело не с сознательными христианами, а с людьми, выдающими себя за
иудеев; правда, их иудейство является новой ступенью развития по отношению к
прежнему иудейству, но именно поэтому оно — единственно истинное. Поэтому
при явлении святых перед престолом господним сначала идут 144 000 евреев по
12 000 от каждого колена, и только потом следует бесчисленная масса
язычников, обращенных в это обновленное иудейство. Вот как мало сознавал наш
автор в 69 г. христианского летосчисления, что он - представитель совершенно
новой фазы развития религии, фазы, которой предстояло стать одним из
революционнейших элементов в духовной истории человечества.
Итак, мы видим, что христианство того времени, еще не осознавшее само себя,
как небо от земли отличалось от позднейшей, зафиксированной в догматах
мировой религии Никейского собора; оно до неузнаваемости не похоже на
последнее. В нем нет ни догматики, ни этики позднейшего христианства; но зато
есть ощущение того, что ведется борьба против всего мира и что эта борьба
увенчается победой; есть радость борьбы и уверенность в победе, полностью
утраченные современными христианами и существующие в наше время лишь на
другом общественном полюсе - у социалистов.
В самом деле, борьба с всесильным вначале миром и одновременно борьба
новаторов между собой - одинаково присущи как первым христианам, так и
социалистам. Оба великих движения созданы не вождями и пророками, - хотя у
обоих имеется достаточно пророков; оба они - массовые движения. А массовые
движения на первых порах по необходимости сумбурны; сумбурны в силу того, что
всякое мышление масс вначале противоречиво, неясно, бессвязно; сумбурны они,
однако, и в силу той роли, какую на первых порах еще играют в них пророки. Эта
сумбурность проявляется в образовании многочисленных сект, борющихся друг с
другом по меньшей мере с таким же ожесточением, как и с общим внешним
врагом. Так было во времена первоначального христианства, так было в ранний
период социалистического движения, как это ни удручало тех благомыслящих
обывателей, которые проповедовали единство там, где никакого единства не
могло быть.
Разве сплоченность рядов Интернационала достигалась посредством какой-либо
единой догмы? Напротив. Там были коммунисты в духе французской традиции
периода до 1848 г., да и те опять-таки различных оттенков; коммунисты школы
Вейтлинга и коммунисты другого рода, из возрожденного Союза коммунистов;
прудонисты, преобладавшие во Франции и Бельгии; бланкисты; германская
рабочая партия; наконец, анархисты-бакунисты, взявшие на короткое время верх
в Испании и Италии, - и это были только главные группировки. Со времени
основания Интернационала потребовалась целая четверть столетия для того,
чтобы окончательно и повсеместно произошло размежевание с анархистами и
могло установиться единство хотя бы в отношении самых общих экономических
точек зрения. И это при наших средствах сообщения, при железных дорогах,
телеграфе, гигантских промышленных городах, периодической печати и
организованных народных собраниях.
Первые христиане были также расколоты на бесчисленные секты, что как раз и
служило средством вызывать споры и таким образом достигать впоследствии
единства. Уже в этом нашем, несомненно, самом древнем документе
христианства мы находим этот раскол на секты, и наш автор ополчается против
них с такой же непримиримостью и ожесточенностью, как против всего греховного
внешнего мира. Тут прежде всего николаиты - в Эфесе и Пергаме; далее, те,
которые говорят, что они иудеи. а они не таковы, но сборище сатанинское - в
Смирне и Филадельфии; приверженцы учения лжепророка, именуемого Валаамом,
- в Пергаме; те, которые говорят, что они апостолы, по не являются ими, - в
Эфесе; наконец, приверженцы лжепророчицы, названной Иезавелью, - в
Тиатире. Подробнее об этих сектах мы ничего не знаем, только о последователях
Валаама и Иезавели говорится, что они ели то, что приносилось в жертву идолам,
и предавались блуду. Все эти пять сект пытались изобразить как христиан -
последователей Павла, а все эти обращения - как обращения, направленные
против Павла, лжеапостола, мнимого Валаама и "Николая". Соответствующие
весьма малоубедительные аргументы собраны у Ренана, "Св. Павел", Париж,
1869, стр. 303-305, 367-370 (486). Все они сводятся к попытке объяснить эти
обращения, исходя из Деяний апостолов и из так называемых посланий Павла, то
есть сочинений, которые, во всяком случае в их теперешнем виде, написаны по
меньшей мере на 60 лет позднее Откровения; в силу этого содержащиеся в них
фактические данные не только крайне сомнительны, но к тому же они полностью
противоречат друг другу. Однако решающим является то соображение, что
нашему автору не могло прийти в голову давать одной и той же секте пять
различных названий, притом два - для одного Эфеса (лжеапостолы и
николаиты), для Пергама - тоже два (валаамиты и николаиты), и в каждом
случае к тому же вполне отчетлива как двум различным сектам. Не следует,
впрочем, отрицать вероятность того, что в состав этих сект входили и такие
элементы, которых в настоящее время назвали бы как паулинистские.

В тех двух случаях, где указаны некоторые подробности обвинение сводится к
употреблению в пищу животных, приносимых в жертву идолам, и совершению
блуда - два пункта относительно которых евреи - как древние, так и христиане
- вели вечный спор с обращенными в иудейство язычниками. У этих язычников
мясо жертвенных животных не только подавалось на праздничных трапезах, на
которых отказываться от угощения было неучтиво, да и могло стать опасным, оно
продавалось также на общественных рынках, где не всегда можно было
разобрать, кошерное оно или нет. Под блудом же евреи понимали не только
внебрачные половые связи, но и брак между родственниками, степень родства
которых не допускала этого по иудейскому закону, а также брак между иудеями и
язычниками; в таком именно смысле обыкновенно истолковывается это слово в
гл. XV, 20 и 29 Деяний апостолов. Но у нашего Иоанна есть свой взгляд и на те
половые связи, которые разрешены правоверным иудеям. В гл. XIV, 4, он говорит
о 144000 пребывающих на небе евреев:
"Это те, которые не осквернились с женами, ибо они девственники".
И в самом деле, на небе нашего Иоанна нет ни одной женщины. Он принадлежит,
следовательно, к тому нередко встречающемуся и в других произведениях
первоначального христианства направлению, которое вообще считало половые
связи греховными. И если мы примем еще во внимание, что Рим он называет
великой блудницей, с которой творили блуд цари земные, пьянея от вина ее
блуда, а их купцы земные разбогатели от ее великого распутства, то мы никак не
сможем понимать вышеуказанное слово в том узком смысле, который хотела бы
ему придать теологическая апологетика, чтобы таким способом выискать
подтверждение для толкования других мест из Нового завета. Напротив, эти
места обращений ясно указывают на явление, общее всем эпохам глубоких
потрясений, а именно на то, что наряду со всеми другими преградами
расшатываются и традиционные запреты половых связей. И в первые века
христианства наряду с аскетизмом, умерщвляющим плоть, довольно часто
проявляется тенденция включить в понятие христианской свободы и более или
менее неограниченные связи между мужчиной и женщиной. Так же обстояло дело
и в современном социалистическом движении. Какой невероятный ужас вызвала в
тридцатых годах в тогдашней Германии, этой "благонравной детской" , сенсимонистская
"rehabilitation de la chair" , которая в немецком переводе
превратилась в "восстановление плоти" ["Wiedereinsetzung des Fleisches"]! И
больше всего пришли в ужас именно те господствовавшие тогда благородные
сословия (классов у нас в те времена еще не было), которые как в Берлине, так и
в своих поместьях и дня не могли прожить, не занимаясь постоянно
восстановлением своей плоти! Что если бы эти достопочтенные люди знали еще и
Фурье, который предусматривал для плоти и не такие вольности! По мере
преодоления утопизма эти экстравагантности уступили место более
рациональным и в действительности гораздо более радикальным понятиям; и с
тех пор как Германия из "благонравной детской" Гейне развилась в центр
социалистического движения, - над лицемерным негодованием благочестивого
высшего света стали только посмеиваться.
Таковы все догматы, содержащиеся в обращениях. В остальном это пламенный
призыв к сотоварищам ревностно вести пропаганду, смело и гордо провозглашать
себя приверженцами своей веры перед лицом противников, неустанно бороться
против внешних и внутренних врагов, - и, поскольку речь идет об этом эти
обращения с таким же успехом могли бы быть написаны каким-нибудь пророчески
настроенным энтузиастом из Интернационала.

ГЛАВА III

Обращения являются лишь вступлением к основной теме того, что наш Иоанн
возвещает семи малоазиатским общинам, а посредством их и остальному
реформированному иудейству 69 г., из которого позднее развилось христианство.
И здесь-то мы вступаем в святую святых первоначального христианства.
Из каких людей вербовались первые христиане? Преимущественно из
"страждущих и обездоленных", принадлежавших к низшим слоям народа, как и
положено революционному элементу. А из кого состояли эти последние? В
городах они состояли из разорившихся свободных самого различного толка,
подобных mean whites (белым беднякам) южных рабовладельческих штатов или
европейским бродягам и авантюристам в колониальных и китайских портах, затем
из вольноотпущенников и особенно рабов; в латифундиях Италии, Сицилии,
Африки - из рабов; в сельских местностях провинций из мелких крестьян, все
более и более попадавших в долговую кабалу. Для всех этих элементов
абсолютно не существовало какого-либо общего пути к освобождению. Для них
всех рай был утрачен, лежал позади; для разоряющихся свободных это был
прежний полис, одновременно и город и государство, в котором их предки были
некогда свободными гражданами; для военнопленных рабов - прежняя
свободная жизнь до пленения и порабощения; для мелких крестьян -
уничтоженный родовой строй и общность владения землей. Все это смел с лица
земли нивелирующий железный кулак римского завоевателя. Самыми крупными
общественными группировками, которых достигла античность, были племя и союз
родственных племен; у варваров в основе их организации лежали родовые связи,
у основавших города греков и италиков - полис, охватывающий одно или
несколько родственных племен. Филипп и Александр придали эллинскому
полуострову политическое единство, но этим еще не была создана греческая
нация. Нации стали возможны только в результате падения римского мирового
господства. Это господство раз навсегда положило конец мелким союзам;
военное насилие, римское судопроизводство, аппарат для выколачивания
налогов совершенно разрушили традиционную внутреннюю организацию. К потере
независимости и самобытной организации прибавились насилия, грабеж со
стороны военных и гражданских властей, которые сперва отнимали у покоренных
их богатства, а затем снова давали им их взаймы под ростовщические проценты,
чтобы дать им возможность выплачивать новые поборы. Налоговое бремя и
вызванная им потребность в деньгах в местностях, где существовало только
натуральное хозяйство или оно было преобладающим, все глубже ввергали
крестьян в кабальную зависимость от ростовщиков, порождали крупные
имущественные различия, обогащали богатых, доводили до полной нищеты:
бедных. А всякое сопротивление отдельных мелких племен или городов
гигантской римской мировой державе было безнадежно. Где же был выход, где
было спасение для порабощенных, угнетенных и впавших в нищету - выход,
общий для всех этих различных групп людей с чуждыми или даже
противоположными друг другу интересами? И все же найти такой выход было
необходимо для того, чтобы все они оказались охваченными единым великим
революционным движением.

Такой выход нашелся. Но не в этом мире. При тогдашнем положении вещей
выход мог быть лишь в области религии. И тогда открылся иной мир.
Продолжение существования души после смерти тела постепенно стало
повсеместно общепризнанным в римском мире элементом веры. Точно так же все
более и более общепринятой становилась вера в некое воздаяние или кару для
умершей души за совершенные на земле поступки. Впрочем с воздаянием дело
обстояло довольно неблагонадежно; древнему миру слишком был свойствен
стихийный материализм, чтобы не ценить земную жизнь бесконечно выше жизни в
царстве теней; у греков загробная жизнь считалась скорее несчастьем. Но вот
появилось христианство, оно всерьез приняло воздаяние и кару в потустороннем
мире, создало небо и ад, и был найден выход, который вел страждущих и
обездоленных из нашей земной юдоли в вечный рай. И в самом деле, только
надеждой на воздаяние в потустороннем мире можно было возвести стоикофилоновское
самоотречение от мира и аскетизм в один из основных этических
принципов новой мировой религии, способной увлечь угнетенные народные массы.
Но этот небесный рай вовсе не открывается для верующих прямо после смерти.
Мы увидим, что царство божие, столица которого - новый Иерусалим,
завоевывается и раскрывается лишь после ожесточенной борьбы с силами ада.
Однако в представлении первых христиан эта борьба ожидалась в близком
будущем. Наш Иоанн в самом начале характеризует свою книгу как откровение
того, "чему надлежит быть вскоре"; вслед за этим в стихе 3, он возвещает:
"Блажен читающий и слушающий слова пророчества сего, ибо время близко";
Христос повелевает написать общине в Филадельфии: "Се, гряду скоро". А в
последней главе ангел говорит, что он указал Иоанну то, "чему надлежит быть
вскоре", и повелевает ему:
"Не запечатывай слов пророчества книги сей, ибо время близко";
Христос же сам говорит дважды (стих 12 и 20): "Гряду скоро". Дальнейшее
изложение нам покажет, как скоро ожидалось это пришествие.
Апокалипсические видения, которые теперь раскрывает перед нами автор,
сплошь заимствованы, и большей частью буквально, из более ранних образцов.
Они заимствованы частью у классических пророков Ветхого завета, особенно у
Иезекииля, частью - из позднейших иудейских апокалипсисов, составленных по
образцу Книги Даниила, в особенности из Книги Еноха, тогда уже написанной, по
крайней мере частично. Критика детальнейшим образом установила, откуда
заимствовал наш Иоанн каждую картину, каждое грозное предзнаменование,
каждое бедствие, ниспосланное неверующему человечеству, - словом, весь
материал своей книги; так что Иоанн не только обнаруживает полнейшее
духовное убожество, но и явно показывает, что он даже в воображении не
переживал своих мнимых экстазов и видений так, как он их описывает.
Последовательность этих видений вкратце такова. Сначала Иоанн видит бога,
сидящего на престоле с книгой за семью печатями в руке, а перед ним -
закланного, но ожившего агнца (Христа), который признается достойным снять
печати. При их снятии происходят всевозможные грозные чудесные знамения. При
снятии пятой печати Иоанн видит под алтарем бога души христовых мучеников,
убиенных за слово божие, и они возглашали громко:
"Доколе, владыка, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу?"
После этого им дают белые одежды и уговаривают их подождать еще немного,
так как нужно, чтобы было убито еще больше мучеников. - Итак, здесь и речи
еще нет о "религии любви", о призыве: "Любите врагов своих, благословляйте
ненавидящих вас" и т. д.; здесь проповедуется месть, неприкрытая месть,
здоровая, честная месть гонителям христиан. И так во всей книге. Чем ближе
надвигается кризис, чем чаще обрушиваются с неба бедствия и кары, тем с
большей радостью сообщает наш Иоанн, что огромная масса людей все еще не
желает покаяться в своих грехах, что еще новые бичи божьи должны обрушиться
на них, что Христос должен пасти их жезлом железным и топтать точило вина
ярости и гнева бога вседержителя, но что нечестивцы все же будут упорствовать
в сердцах своих. Это - естественное, свободное от всякого ханжества
ощущение того, что происходит борьба и что a la guerre comme a la guerre (на
войне, как на войне. Ред.). - При снятии седьмой печати появляются семь
ангелов с трубами; каждый раз, как один из них вострубит, свершаются новые
страшные знамения. После того как вострубил седьмой, на сцену выходят новые
семь ангелов с семью чашами гнева господня, которые изливаются на землю;
опять новые бедствия и кары, в основном это большей частью утомительное
повторение того, что уже много раз говорилось. Затем появляется жена -
Вавилон, великая блудница в багряной одежде, сидящая на водах, упоенная
кровью святых и мучеников иисусовых; это - великий город на семи холмах,
царствующий над всеми царями земли. Она сидит на звере с семью головами и
десятью рогами. Семь голов означают семь холмов, а также и семь "царей". Из
этих царей пять пали, один есть, а седьмой еще придет, а после него еще придет
один из первых пяти, смертельно раненный, но исцеленный. Последний будет
царствовать на земле 42 месяца, или 3 1/2 года (половина священных семи лет),
будет преследовать верующих, предавая их смерти, и воцарится безбожие. Но
затем последует великая решительная битва; святые и мученики будут отомщены
разрушением великой блудницы - Вавилона и всех ее приверженцев, то есть
огромной массы людей; дьявол будет низвергнут в преисподнюю и заключен там
на тысячу лет, в течение которых воцарится Христос вместе с воскресшими из
мертвых мучениками. Но по истечении тысячи лет дьявол снова освободится, и
произойдет новое великое сражение духов, в котором он будет окончательно
побежден. Затем последует второе воскресение из мертвых, когда и остальные
мертвые пробудятся и предстанут перед судилищем бога (заметьте - бога, а не
Христа!), и верующие вступят в новые небеса, на новую землю и в новый
Иерусалим для вечной жизни.

Поскольку все это построено исключительно на иудейско-дохристианском
материале, здесь содержатся почти только чисто иудейские представления. С тех
пор как для народа Израиля наступили в этом мире тяжкие времена, начиная с
обложения данью ассирийцами и вавилонянами, разрушения обоих царств
Израиля и Иудеи, и вплоть до порабощения Селевкидами, следовательно, от
Исайи до Даниила, всякий раз во время бедствия предсказывается появление
спасителя. У Даниила, XII, 1-3 имеется даже предсказание о сошествии
Михаила, ангела-хранителя евреев, который спасет их от великого бедствия;
многие воскреснут из мертвых, произойдет своего рода страшный суд, и учителя,
наставлявшие народ на праведный путь, будут вечно сиять как звезды.
Христианским в Откровении Иоанна является лишь резкое подчеркивание
близкого наступления царства Христа и блаженства воскресших верующих,
главным образом мучеников.
Объяснением смысла этого предсказания в той мере, в какой оно относится к
событиям того времени, мы обязаны немецкой критике, особенно Эвальду, Люкке
и Фердинанду Бенари. Благодаря Ренану это объяснение стало доступно также и
небогословским кругам. Что великая блудница-Вавилон означает Рим, - город на
семи холмах, — это мы уже видели. О звере, на котором она сидит, в гл. XVII,
9-11, сказано следующее:
"семь голов" (зверя) "суть семь гор, на которых сидит жена, и семь царей; из них
пять пали, один есть, а другой еще не пришел, и, когда придет, года не долго ему
быть. И зверь, который был и которого нет, есть восьмой и из числа семи и
пойдет в погибель".
Здесь зверь означает римское мировое владычество, представляемое
последовательно семью императорами, из которых один был смертельно ранен и
больше не царствует, но исцелился и возвратится, чтобы в качестве восьмого
установить царство богохульства и святотатства. Ему будет дано
"вести войну со святыми и победить их, и поклонятся ему все живущие на земле,
которых имена не написаны в книге жизни у агнца; всем, малым и великим,
богатым и нищим, свободным и рабам, положено будет начертание зверя на
правую руку их, или на чело их, и никому нельзя будет ни покупать, ни продавать,
кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его. Здесь
мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое.
Число его 666" (XIII, 7-18).
Мы лишь констатируем, что здесь, таким образом, упоминается бойкот как одно
из средств, применявшихся против христиан со стороны римской мировой
державы, - следовательно, ясно, что это является изобретением дьявола, - и
переходим к вопросу, кто же этот римский император, который уже однажды
царствовал, был смертельно ранен и исчез, но вернется как восьмой по порядку и
будет играть роль антихриста.
Считая Августа первым по порядку, вторым был Тиберий, третьим - Калигула,
четвертым - Клавдий, пятым - Нерон, шестым - Гальба. "Пять пали, один
есть". То есть Нерон уже пал, а Гальба существует. Гальба царствовал с 9 июня
68 г. до 15 января 69 года. Но вслед за его восшествием на престол восстали
легионы на Рейне под предводительством Вителлия, между тем как в других
провинциях военные бунты подготовлялись другими полководцами. В самом Риме
подняли мятеж преторианцы, убили Гальбу и провозгласили императором Отона.
Отсюда следует, что наше Откровение было написано в царствование Гальбы.
Вероятно, в конце его правления или же, самое позднее, во время трехмесячного
(до 15 апреля 69 г.) царствования Отона - "седьмого". Но кто же восьмой,
который был и которого нет? Это раскрывает нам число 666.
У семитов - халдеев и иудеев - было в то время в ходу магическое искусство,
которое основывалось на двояком значении букв. Приблизительно за 300 лет до
нашей эры древнееврейские буквы стали употребляться также в качестве чисел:
а = 1; b = 2; g = 3; (d = 4 и так далее. Прорицатели, предсказывавшие с помощью
каббалы, подсчитывали сумму цифровых значений букв какого-либо имени и таким
путем пытались пророчествовать; например, составляя слова или
словосочетания с тем же цифровым значением, они делали для носителя этого
имени выводы, касающиеся его будущего. Тем же языком чисел выражались
также тайные слова и тому подобное. Это искусство называли греческим словом
gematriah, геометрия. Халдеи, занимавшиеся этим по профессии и названные
Тацитом mathematici, были при Клавдии, а позже при Вителлии изгнаны из Рима,
вероятно, за "грубые бесчинства".
Именно посредством такой математики возникло также и паше число 666. За ним
скрывается имя одного из первых пяти римских императоров. Но Ириной в конце
второго столетия знал кроме числа 666 еще вариант - 616, появившийся во
всяком случае в то время, когда многим была еще известна загадка этого числа
(487). Если искомое решение подойдет одинаково к обоим этим числам, то оно
тем самым будет проверено.
Это решение было дано Фердинандом Бенари в Берлине. Имя это - Нерон.

Число основано на , Нерон кесарь, то есть на подтверждаемом талмудом и
нальмирскими надписями древнееврейском начертании греческих слов Neron
Kaisar, император Нерон, - слов, которые в виде надписи значились на
нероновских монетах, чеканившихся в восточной половине империи. Именно: н
(нун) = 50; р (реш) = 200; в (вав) как о = 6; н (нун) = 50; к (коф) = 100; с (самех) =
60; и р (реш) = 200; в итоге = 666. Если же мы примем за основу латинское
начертание Nero Саезаг, то отпадает второе нун - 50, и мы получаем 666-50 =
616, то есть вариант Иринея.
Действительно, во времена Гальбы всю Римскую империю охватила внезапная
смута. Сам Гальба во главе испанских и галльских легионов двинулся на Рим,
чтобы свергнуть Нерона; последний бежал и приказал одному вольноотпущеннику,
чтобы он его убил. Но против Гальбы были в заговоре не только преторианцы в
Риме, по и военачальники в провинциях; повсюду объявлялись новые
претенденты на престол, готовившиеся идти со своими легионами на столицу.
Империя, казалось, была отдана во власть междоусобной войны, ее распад
казался близким. Ко всему этому распространился слух, особенно на Востоке, что
Нерон не убит, а только ранен, что он бежал к парфянам и вернется из-за
Евфрата с войсками, чтобы начать новое, еще более кровавое и страшное
правление. Ахайя и Азия были особенно напуганы этими известиями. И как раз
около того времени, когда было, по-видимому, написано Откровение, появился
лже-Нерон, который с довольно многочисленными приверженцами обосновался
вблизи Патмоса и Малой Азии, на острове Китносе в Эгейском море (на нынешней
Термии), пока - еще при Отоне - он не был убит. Можно ли удивляться тому,
что среди христиан, на которых Нерон предпринял первое серьезное гонение,
распространилось мнение, что он вернется как антихрист и что его возвращение и
неизбежно связанная с этим еще более настойчивая попытка кровавого
истребления новой секты явятся предзнаменованием и прологом второго
пришествия Христа, великой победоносной битвы с силами ада, "скорого"
установления тысячелетнего царства, уверенность в наступлении которого
позволяла мученикам с радостью идти на смерть?
Христианская и находившаяся под влиянием христианства литература первых
двух столетий дает достаточно указаний на то, что тайна числа 666 была тогда
известна многим. Ириней, правда, этой тайны уже не знал, но он, как и многие
другие люди, жившие вплоть до конца третьего столетия, знал, что под
апокалипсическим зверем подразумевается возвращающийся Нерон. Затем
теряется и этот след, и рассматриваемое нами сочинение подвергается
фантастическим толкованиям правоверных прорицателей будущего; в детстве я
сам знал еще стариков, ожидавших вслед за старым Иоганном Альбрехтом
Бенгелем наступлении конца света и страшного суда в 1836 году. Это
пророчество сбылось, и именно в тот год. Но только страшный суд свершился не
над греховным миром, а над самими благочестивыми толкователями Откровения.
Ибо именно в 1836 г. Ф. Бенари дал ключ к числу 666 и тем положил страшный
конец всяким пророческим манипуляциям с числами, этой новой gematriahiаh.
Относительно царства небесного, которое ожидает верующих, наш Иоанн может
дать лишь самое поверхностное описание. Новый Иерусалим довольно велик, по
крайней мере по понятиям того времени; он образует квадрат, каждая сторона
которого равна 12 тысячам стадий = 2 227 км, следовательно, площадью почти в
5 миллионов квадратных километров, больше половины Соединенных Штатов
Америки; построен он из чистого золота и драгоценных камней. Там обитает бог
среди верных ему, он светит им вместо солнца, и там нет больше ни смерти, ни
скорби, ни страданий; поток животворной воды протекает через город, и по
берегам его растут древа жизни, приносящие двенадцать раз плоды, которые
созревают каждый месяц; листья же "служат для исцеления язычников" (по
мнению Ренана, это - вид лечебного чая. "Антихрист", стр. 542) (488). Святые
живут здесь вечно.
Так выглядело, насколько мы это знаем, христианство в Малой Азии, в своей
главной резиденции, около 68 года. Нет и следа святой троицы - напротив,
старый единый и неделимый Иегова позднего иудейства, когда он из иудейского
национального божества превратился в единого высочайшего бога неба и земли,
который претендует на господство над всеми народами, сулит милость
обращенным и безжалостно сокрушает непокорных, верный античному правилу:
рагсеге subjectis ас debellare superbos (щадить покорившихся и укрощать
надменных- . Ред.). В соответствии с этим в день страшного суда в качестве
судьи восседает сам этот бог, а не Христос, как изображается в позднейших
евангелиях и посланиях. Согласно персидскому учению об эманации, усвоенному
поздним иудейством, Христос-агнец изначала происходит от бога, а равным
образом происходят - хотя они и рангом ниже - и "семь духов божиих",
обязанных своим существованием неправильному пониманию одного поэтического
места у Исайи (XI, 2). Все они - не бог и не равные богу, а подчинены ему. Агнец
сам приносит себя в искупительную жертву за грехи мира и за это получает на
небе определенное повышение в ранге, ибо это его добровольное
самопожертвование расценивается на протяжении всей книги как исключительный
подвиг, а не как нечто, с необходимостью вытекающее из самой его внутренней
сущности. Само собой разумеется, что нет недостатка и в целом небесном
придворном штате архангелов, херувимов, ангелов и святых. Чтобы стать
религией, монотеизм с давних времен должен был делать уступки политеизму,
начиная уже с Зенд-Авесты(489). У евреев хронически происходило возвращение
к языческим чувственным богам до тех пор, пока создание - после изгнания (490)
- небесного придворного штата, по персидскому образцу, несколько больше
приспособило религию к народной фантазии. И христианство само, даже после
того, как оно заменило вечно равного себе застывшего иудейского бога внутренне
расчлененным, таинственным триединым божеством, могло вытеснить у народных
масс культ старых богов только посредством культа святых; так, по словам
Фаллмерайера, культ Юпитера совершенно исчез на Пелопоннесе, в Майне, в
Аркадии лишь около IX века ("История полуострова Морей", ч. I, стр. 227 (491)).

Лишь современная буржуазная эпоха с ее протестантизмом снова устраняет
святых и принимает, наконец, всерьез монотеизм с расчлененным богом.
Столь же мало известно разбираемому нами сочинению учение о первородном
грехе и об очищении верой. Вера этих воинствующих первых общин совсем не
похожа на веру позднейшей торжествующей церкви; наряду с искупительной
жертвой агнца ее важнейшим содержанием являются близкое второе пришествие
Христа и грядущее в скором времени тысячелетнее царство, и вера эта
утверждается лишь деятельной пропагандой, неустанной борьбой с внешним и
внутренним врагом, горделивым провозглашением своей революционной точки
зрения пред лицом языческих судей, готовностью умереть мученической смертью
во имя грядущей победы.
Мы видели, что автор совсем еще не знает, что он - нечто иное, чем иудей. В
соответствии с этим во всей книге нет нигде ни слова о крещении, да и многое
другое убеждает нас в том, что крещение является институтом второго периода
христианства. 144 тысячи верующих евреев подвергаются "запечатлению", а не
крещению. О святых на небе и о верующих на земле говорится, что они смыли с
себя грехи и омыли свои белые одежды и убелили их кровью агнца, о купельной
воде нет и речи. Оба пророка, предшествующие появлению антихриста (гл. XI),
тоже никого не подвергают крещению, и, согласно гл. XIX, 10, свидетельство
Иисуса - не крещение, а дух пророчества. Во всех этих случаях было бы
естественно упомянуть о крещении, если бы оно тогда уже имело значение;
поэтому мы можем почти с абсолютной уверенностью заключить, что наш автор
не знал крещения, что оно появилось лишь тогда, когда христиане окончательно
отделились от иудеев.
Столь же мало знает автор о втором, более позднем таинстве - причащении.
Если в лютеранском тексте Христос обещает каждому твердому в вере тиатирцу
прийти к нему и причаститься с ним, то это лишь вводит в заблуждение. В
греческом тексте стоит deipneso - я отужинаю (с ним), и английская библия
совершенно верно передает это словами: I shall sup with him. О причащении даже
как о простой поминальной трапезе здесь абсолютно нет речи.
В том, что наша книга с ее столь своеобразно установленной датой - 68 или 69 г.
- является самой древней из всей христианской литературы, не может быть
сомнения. Нет ни одной другой книги, которая была бы написана таким
варварским языком, кишащим гебраизмами, невероятными конструкциями и
грамматическими ошибками. Так, в гл. I, 4, сказано дословно следующее:
"Благодать вам и мир от сущий и бывший и будущий".
То, что евангелия и Деяния апостолов представляют собой поздние переработки
утерянных теперь сочинений, зыбкую историческую основу которых в настоящее
время уже невозможно распознать под легендарными наслоениями; что даже так
называемые "подлинные" послания апостолов являются, согласно Бруно Бауэру,
либо более поздними сочинениями , либо в лучшем случае обработками,
посредством вставок и добавлений, старых произведений неизвестных авторов,
- это в настоящее время отрицают лишь профессиональные теологи или другие
пристрастные историки. Тем важнее то обстоятельство, что здесь мы имеем
книгу, время написания которой установлено с точностью до нескольких месяцев,
- книгу, рисующую нам христианство в его неразвитой форме, в форме, в
которой оно примерно так же относится к государственной религии четвертого
века, с ее разработанной догматикой и мифологией как еще неустойчивая
мифология германцев времен Тацита относится к развившимся под влиянием
христианских и античных элементов мифам о богах, изложенным в "Эдде"(492).
Зародыш мировой религии здесь имеется, но этот зародыш еще в одинаковой
степени заключает в себе тысячу возможностей развития, которые нашли свое
осуществление в бесчисленных позднейших сектах. И этот древнейший памятник
периода становления христианства особенно важен для нас именно потому, что он
дает нам в чистом виде то, что иудейство - под сильным александрийским
влиянием - внесло в христианство. Все позднейшее является западной, грекоримской
примесью. Только при посредстве монотеистической иудейской религии
просвещенный монотеизм позднейшей греческой вульгарной философии мог
принять ту религиозную форму, в которой он только и был в состоянии увлечь
массы. Но и найдя такое посредствующее звено, монотеизм мог стать мировой
религией лишь в греко-римском мире, путем дальнейшего развития
выработанного этим миром круга идей и слияния с ним.
Написано между 19 июня и 16 июля 1894 г.
ПРИМЕЧАНИЯ:
467 Работа Энгельса "К истории первоначального христианства" принадлежит к
числу основополагающих произведений научного атеизма. Она явилась
результатом многолетнего исследования Энгельсом проблем возникновения и
сущности христианства, интерес к которым он, по его собственным словам,
проявлял еще с 1841 года. Частично взгляды Энгельса на эти вопросы были
изложены им в статьях: "Бруно Бауэр и первоначальное христианство" (см.

настоящее издание, т. 19, стр. 306- 314) и "Книга откровения" (см. т. 21, стр. 713).
Написанная для журнала "Neue Zeit" и опубликованная в нем в №№ 1 и 2 за 1894
г. эта работа при жизни Энгельса была напечатана также на французском языке в
журнале "Devenir social" в №№ 1 и 61 апрель и май 1895 г., в переводе дочери
Маркса Лауры Лафарг. На русском языке работа Энгельса была впервые
опубликована в 1906 году.
"Le Devenir social" ("Социальное развитие") - французский ежемесячный
социалистический журнал; выходил в Париже с 1895 по 1898 год. - 465.
468 А. Меngеr. "Das Recht auf den vо11еn Arbeitsertrag in geschichtlicher
Darstellung". Stuttgart, 1886, 8. 108. Критику этой книги см. в работе "Юридический
социализм" (настоящее издание, т. 21, стр. 495- 516). - 468.
468а Своеобразную противоположность этому представляют религиозные
восстания мусульманского мира, особенно в Африке. Ислам - это религия,
приспособленная для жителей Востока, в особенности для арабов,
следовательно, с одной стороны, для горожан, занимающихся торговлей и
ремеслами, а с другой - для кочевников-бедуинов. Но в этом лежит зародыш
периодически повторяющихся столкновений. Горожане богатеют, предаются
роскоши, проявляют небрежность в соблюдении "закона". Бедуины, которые
живут в бедности и вследствие бедности придерживаются строгих нравов,
смотрят на эти богатства и наслаждения с завистью и жадностью. И вот они
объединяются под предводительством какого-нибудь пророка, махди, чтобы
покарать изменников веры, восстановить уважение к обрядам и к истинной вере и
в качестве вознаграждения присвоить себе богатства вероотступников. Лет через
сто они, естественно, оказываются точно в таком же положении, в каком были эти
вероотступники; необходимо новое очищение веры, появляется новый махди, игра
начинается сначала. Так обстояло дело со времен завоевательных походов
африканских Альморавидов и Альмохадов в Испанию до последнего махди из
Хартума, который с таким успехом сопротивлялся англичанам (469). Так же или
почти так же обстояло дело с восстаниями в Персии и в мусульманских странах.
Все эти проходившие под религиозной оболочкой движения вызывались
экономическими причинами; но, даже в случае победы, они оставляют
неприкосновенными" прежние экономические условия. Таким образом, все
остается по-старому, и столкновения становятся периодическими. Напротив, в
народных восстаниях христианского Запада религиозная оболочка служит лишь
знаменем и прикрытием для нападения на устаревающий экономический строй;
последний в конце концов ниспровергается, его сменяет новый, мир развивается
дальше.
469 Энгельс имеет в виду, национально-освободительное восстание нубийцев,
арабов и других народностей Судана во главе с мусульманским проповедником
Мухаммедом-Ахмедом, называвшим себя "махди", то есть "спасителем".
Восстание началось в 1881 г. и достигло особых успехов в 1883-1884 гг., когда
от войск английских колонизаторов, проникновение которых в Судан происходило
с 70-х годов, была освобождена почти вся территория страны. В ходе восстания
образовалось самостоятельное централизованное махдистское государство. Лить
к 1899 г. войска английских колонизаторов, используя внутреннее ослабление
этого государства в результате непрекращающихся войн и межплеменной розни,
а также опираясь на подавляющее превосходство в вооружении" завоевали
Судан. - 468.
470 Табориты - революционно-демократическое крыло в гуситском национальноосвободительном
и реформационном движении в Чехии (первая половина XV в.),
направленном против немецких феодалов и католической церкви; свое паз ванне
получили от города Табор, основанного в 1420 г. и являвшегося их политическим
центром. В своих требованиях табориты отражали стремление крестьянских масс
и городских низов к ликвидации всего феодального строя. Среди таборитов
получили распространение облеченные в религиозную форму призывы к
установлению имущественного равенства и предпринимались попытки ввести в
область потребления начала уравнительного коммунизма. Создав свою военную
организацию, табориты составили ядро гуситской армии, отразившей пять
крестовых походов, которые были организованы против Чехии папой и германским
императором. Только предательство чешских дворянско-бюргерских элементов,
неоднократно выступавших против таборитов и заключивших против них
компромисс с чужеземными силами феодальной реакции, привело к поражению
таборитов в 1437 г., а вместе с этим и к подавлению гуситского движения. - 468.
471 Е. Renan. "Histoire des origines auf christianisme". Vol. 1-8, Paris, 1863-1883
(Э. Ренан. "История происхождения христианства". Тт. 1-8, Париж, 1863-1883).
- 469.
472 Текст приводимых Энгельсом выдержек из сатиры Лукиана "О кончине
Перегрина" соответствует немецкому переводу этого произведения А. Паули [см.
"Lucian's Werke". Bd. 13, Stuttgart, 1831, 8. 1618-1620 1622. ("Сочинения Лукиана".

Т. 13, Штутгарт, 1831, стр. 1618 -1620 и 1622)]. - 469.
473 Лукиан. "О кончине Перегрина", главы 11-14 и 16. - 470.
474 Энгельс имеет в виду общины тайной организации немецких рабочих и
ремесленников Союза справедливых, основанные Вильгельмом Вейтлингом в
начале 40-х годов XIX века. Освещена история Союза справедливых в работе
Энгельса "К истории Союза коммунистов" (см. настоящее издание, т. 21, стр.
214-232). - 470.
475 G. Kuhlmann. "Die Neue Welt oder das Reich des Geistes auf! Егdеn
Verkuendigung". Genf, 1845, 8. VIII и IX.
"Пророчества" Кульмана разоблачены Марксом и Энгельсом в их работе
"Немецкая идеология" (см. настоящее издание, т. 3, стр. 535- 544). - 471.
476 "Свободные общины" - общины, выделившиеся из официальной
протестантской церкви в 1846 г. под влиянием движения "Друзей света" -
религиозного течения, направленного против господствовавшего в протестантской
церкви пиетизма, который отличался крайним мистицизмом и ханжеством. В 40-е
годы XIX в. эта религиозная оппозиция была одной из форм проявления
недовольства немецкой буржуазии реакционными порядками в Германии. - 472.
477 Тюбингенская теологическая школа - школа исследователей и критиков
библии, основанная в первой половине XIX века. Приверженцы этой школы
критиковали противоречия и исторические несообразности книг Нового завета, но
стремились сохранить некоторые положения библии как якобы исторически
достоверные. Однако помимо своей воли эти исследователи содействовали
подрыву авторитета библии. - 473.
478 Критика Нового завета содержится в следующих работах Б. Бауэра: "Kritik der
evangelischen Geschichte des Johannes". Bremen, 1840 ("Критика евангельской
истории Иоанна". Бремен, 1840) и "Kritik der evangelischen Geschichte der
Synoptiker", Bd. I-II, Leipzig, 1841 ("Критика евангельской истории синоптиков".
Тт. I-II, Лейпциг, 1841); третий том этой книги под заглавием "Kritik der
evangelischischen Geschichte der Synoptiker und des Johannes" ("Критика
евангельской истории синоптиков и Иоанна") вышел в Брауншвейге в 1842 году.
Синоптиками в литературе по истории религии называют составителей трех
первых евангелий - "от Матфея", "от Марка" и "от Луки". - 473.
479 Стоическая философия возникла в Древней Греции в конце IV в. до н. э. и
просуществовала до VI в. н. э.; представители этой философии колебались
между материализмом и идеализмом. В эпоху Римской империи философия
стоиков превратилась в реакционное религиозно-идеалистическое учение.
Проявляя особый интерес к моральным проблемам, стоики трактовали их в духе
мистицизма и фатализма; они отстаивали внетелесное существование души,
культ покорности человека судьбе, непротивление злу, самоотречение и аскетизм
и т. и.; учение стоиков оказало значительное влияние на формирование
христианской религии. - 474.
480 Имеется в виду сочинение Коммодиана "Carmen apologeticum adversus
Judaeos et gentes" ("Апологетическая песнь против иудеев и язычников"). - 475.
481 Каббала (древнееврейское слово, означающее традицию, предание) -
мистическое, связанное с магией, толкование старинных "священных" текстов
посредством приписывания отдельным словам и числам особого символического
значения; было распространено среди последователей иудаизма, откуда перешло
в христианство и ислам. - 475.
482 Гностики - последователи гностицизма, религиозно-философского учения,
возникшего в I-II вв. н. э. на почве объединения некоторых элементов
христианства, иудаизма, языческих религий и идеалистической греко-римской
философии. В основе гностицизма лежало мистическое учение о "гносисе"
(древнегреческое слово, означающее "знание") - познании путем откровения
божественного первоначала мира. Для гностиков были характерны подчеркивание
греховности материи" проповедь аскетизма, отрицание святости Ветхого завета и
двойственной, "богочеловеческой" природы мифического основателя
христианства Иисуса Христа. Ортодоксальные христианские круги, объявившие
гностицизм ересью, вели против гностиков ожесточенную борьбу и уничтожили
почти все их сочинения. - 475.
483 Тацит. "Анналы", кн. 12, гл. 52 и "Истории", кн. 2, гл. 62. - 476.
484 Сивиллина книги - собрание прорицаний, приписывавшихся одной из
странствующих "прорицательниц" древности (Сивилле Кумской); играли большую
роль в религиозной жизни Древнего Рима. - 476.
485 Никейский собор - первый так называемый вселенский собор епископов
христианской церкви Римской империи, созванный в 325 г. императором
Константином I в г. Никее в Малой Азии. На Никейском соборе был принят
обязательный для всех христиан символ веры (основные положения вероучения
ортодоксальной христианской церкви), непризнание которого каралось как
государственное преступление. В решениях собора нашли отражение тесный союз
церкви и государства и превращение христианства в государственную религию
Римской империи. - 477.
486 E. Renan. "Saint Paul". 1869. Книга составляет третий том работы Ренаиа о
происхождении христианства (см. примечание 471). - 479.

487 Ириней. "Пять книг против ересей", кн. V, гл. 28-30. - 487.
488 Е. Renan. "L'Antechrist. 1873. Книга составляет четвертый том работы Ренана
о происхождении христианства (см. примечание 471). - 489.
489 Зенд-Авеста - принятое в XVIII-XIX вв. неправильное название Авесты -
священной книги религии зороастризма, распространенной в Дровней Персии,
Азербайджане и Средней Азии. В основе зороастризма лежала дуалистическая
идея борьбы в мире добра и зла. Авеста составлялась, предположительно, с IX
в. до н. э. вплоть до III-IV вв. н. э. - 490.
490 Имеется в виду так называемое "вавилонское изгнание" (или "вавилонское
пленение") древних евреев в VI в. до н. э. - насильственное переселение знати,
чиновников, торговцев и ремесленников в Вавилон после взятия Иерусалима в
597 г. до н. э. и окончательного разгрома Иудейского царства вавилонским царем
Навуходоносором в 586 г. до н. э. В 30-х годах VI в. до н. э. персидский царь Кир,
завоевавший Вавилонское царство, разрешил большинству пленных евреев
вернуться на родину. - 490.
491 J. Рh. Fallmeraуег. "Geschichte dег Halbinsel Могеа waehrend des Mittelalters".
Stuttgart und Tuebingen; Erster Theil - 1830, Zweiter Theil - 1836 (Я. Ф.
Фаллмерайер. "История полуострова Морей в средние века". Штутгарт и
Тюбинген; часть первая - 1830, часть вторая - 1836). - 490.
492 Эдда - собрание мифологических и героических сказаний и песен
скандинавских народов; сохранилось в виде рукописи XIII в., открытой в 1643 г.
исландским епископом Свейнсоном (так называемая "Старшая Эдда"), и в виде
трактата о поэзии скальдов, составленного в начале XIII в. поэтом и летописцем
Снорри Стурлусоном ("Младшая Эдда"). Песни "Эдды" о языческих богах и героях
отразили состояние скандинавского общества в период разложения родового
строя и переселения народов. В них встречаются образы и сюжеты из народного
творчества древних германцев. - 492.
Ф. ЭНГЕЛЬС
Письма об историческом материализме 1890-1894
ЭНГЕЛЬС-КОНРАДУ ШМИДТУ В БЕРЛИН Лондон, 5 августа 1890
ЭНГЕЛЬС - ЙОЗЕФУ БЛОХУ В КЕНИГСБЕРГ Лондон, 21[-22] сентября 1890 г.
ЭНГЕЛЬС - КОНРАДУ ШМИДТУ В БЕРЛИН Лондон, 27 октября 1890 г.
ЭНГЕЛЬС - ФРАНЦУ МЕРИНГУ В БЕРЛИН Лондон, 14 июля 1893 г.
ЭНГЕЛЬС - В. БОРГИУСУ В БРЕСЛАВЛЬ Лондон, 25 января 1894 г.
ПРИМЕЧАНИЯ
ЭНГЕЛЬС-КОНРАДУ ШМИДТУ
В БЕРЛИН
Лондон, 5 августа 1890 г.
...О книге Пауля Барта' я читал в венском журнале "Deutsche Worte" отзыв, написанный злополучным
Морицем Виртом2, и эта критика оставила у меня неблагоприятное впечатление также и о самой книге.
Я просмотрю ее, но должен сказать, что если Морицхен правильно его цитирует, то Барт утверждает,
будто он во всех сочинениях Маркса смог найти всего лишь один пример зависимости философии и т.
д. от материальных условий существования, а именно тот, что Декарт объявляет животных машинами.
Мне просто жалко человека, который может писать подобные вещи. И раз этот человек еще не понял,
что хотя материальные условия существования являются primum agens 1), это не исключает того, что
идеологические области оказывают в свою очередь обратное, но вторичное воздействие на эти
материальные условия; раз это ему неясно, то он не способен понимать и тот предмет, о котором пишет.
Но, повторяю, ведь это все из вторых рук, Морицхен же - опасный друг. И у материалистического
понимания истории имеется теперь множество таких друзей, для которых оно служит предлогом, чтобы
не изучать историю. Дело обстоит совершенно так же, как тогда, когда Маркс говорил о французских
"марксистах" конца 70-х годов: "Я знаю только одно, что я не марксист".
Вот также в "Volks-Tribune" происходила дискуссия о распределении продуктов в будущем обществе -
будет оно происходить соответственно количеству труда или иначе3. К вопросу подошли тоже сугубо
"материалистически" в противоположность известным идеалистическим фразам о справедливости. Но,
как ни странно, никому не пришло в голову, что ведь способ распределения существенным образом
зависит от того, какое количество продуктов подлежит распределению, и что это количество, конечно,
меняется в зависимости от прогресса производства и организации общества, а следовательно, должен
меняться и способ распределения. Но все участники дискуссии рассматривают "социалистическое
общество" не как что-то постоянно меняющееся и прогрессирующее, а как нечто стабильное, раз
навсегда установленное, что должно, следовательно, иметь также раз навсегда установленный способ
распределения. Но если рассуждать здраво, то можно все-таки: 1) попытаться отыскать способ
распределения, с которого будет начато, и 2) постараться найти общую тенденцию дальнейшего
развития. Но об этом я во всей дискуссии не нахожу ни слова.
Вообще для многих молодых писателей в Германии слово "материалистический" является простой
фразой, которой называют все, что угодно, ее давая себе труда заняться дальнейшим изучением, то есть
приклеивают этот ярлычок и считают, что этим вопрос решен. Однако наше понимание истории есть
прежде всего руководство к изучению, а не рычаг для конструирования на манер гегельянства. Всю
историю надо изучать заново, надо исследовать в деталях условия существования различных
общественных формаций, прежде чем пытаться вывести из них соответствующие им политические,
частноправовые, эстетические, философские, религиозные и т. п. воззрения. Сделано в этом отношении
до сих пор немного, потому что очень немногие люди серьезно этим занимались. В этом отношении нам
нужна большая помощь, область бесконечно велика, и тот, кто хочет работать серьезно, может многое
сделать и отличиться. Но вместо этого у многих немцев из молодого поколения фразы об историческом
материализме (ведь можно все превратить в фразу) служат только для того, чтобы как можно скорее
систематизировать и привести в порядок свои собственные, относительно весьма скудные исторические
познания (экономическая история ведь еще в пеленках!) и затем возомнить себя великими. И тогда-то и
может явиться какой-нибудь Барт и взяться за то, что в его среде, во всяком случае, сведено уже к
пустой фразе.

Однако все это, конечно, выравняется. Мы в Германии теперь достаточно сильны, чтобы вынести
многое. Одной из величайших услуг, оказанных нам законом против социалистов 4, было то, что он
освободил нас от навязчивости немецкого студента с социалистическим налетом. Теперь мы достаточно
сильны, чтобы вынести и этого немецкого студента, который снова очень уж заважничал. Вы,
действительно уже кое-что сделавший, сами, вероятно, заметили, как мало среди молодых литераторов,
связанных с партией, таких, которые дают себе труд изучать политическую экономию, историю
политической экономии, историю торговли, промышленности, земледелия, общественных формаций.
Многие ли из них знают о Маурере больше, чем одно только его имя! Самомнение журналиста должно
все преодолеть, а этому соответствуют и результаты. Эти господа воображают, что для рабочих все
годится. Если бы они знали, что Маркс считал свои лучшие вещи все еще недостаточно хорошими для
рабочих, что он считал преступлением предлагать рабочим что-нибудь не самое лучшее!..
Печатается по тексту Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса,
изд. 2, т. 37, стр. 370-372
ЭНГЕЛЬС - ЙОЗЕФУ БЛОХУ В КЕНИГСБЕРГ
Лондон, 21[-22] сентября 1890 г.
...Согласно материалистическому пониманию истории в историческом процессе определяющим
моментом в конечном счете является производство и воспроизводство действительной жизни. Ни я, ни
Маркс большего никогда не утверждали. Если же кто-нибудь искажает это положение в том смысле,
что экономический момент является будто единственно определяющим моментом, то он превращает
это утверждение в ничего не говорящую, абстрактную, бессмысленную фразу. Экономическое
положение - это базис, но на ход исторической борьбы также оказывают влияние и во многих случаях
определяют преимущественно форму ее различные моменты надстройки: политические формы
классовой борьбы и ее результаты - государственный строй, установленный победившим классом
после выигранного сражения, и т. п., правовые формы и даже отражение всех этих действительных битв
в мозгу .участников, политические, юридические, философские теории, религиозные воззрения и их
дальнейшее развитие в систему догм. Существует взаимодействие всех этих моментов, в котором
экономическое движение как необходимое в конечном счете прокладывает себе дорогу сквозь
бесконечное множество случайностей (то есть вещей и событий, внутренняя связь которых настолько
отдалена или настолько трудно доказуема, что мы можем пренебречь ею, считать, что ее не
существует). В противном случае применять теорию к любому историческому периоду было бы легче,
чем решать простое уравнение первой степени.
Мы делаем нашу историю сами, но, во-первых, мы делаем ее при весьма определенных предпосылках и
условиях. Среди них экономические являются в конечном счете решающими. Но и политические и т. п.
условия, даже традиции, живущие в головах людей, играют известную роль, хотя и не решающую.
Прусское государство возникло и развивалось также благодаря историческим и в конечном счете
экономическим причинам. Но едва ли можно, не сделавшись педантом, утверждать, что среди
множества мелких государств Северной Германии именно Бранденбург был предназначен для роли
великой державы, в которой воплотились экономические, языковые, а со времени Реформации и
религиозные различия между Севером и Югом, и что это было предопределено только экономической
необходимостью, а другие моменты не оказывали также влияния (прежде всего то обстоятельство, что
Бранденбург благодаря обладанию Пруссией был втянут в польские дела и через это в международные
политические отношения, которые явились решающими также и при образовании владений
Австрийского дома). Едва ли удастся кому-нибудь, не сделавшись посмешищем, объяснить
экономически существование каждого маленького немецкого государства в прошлом и в настоящее
время или происхождение верхненемецкого передвижения согласных, превратившего географическое
разделение, образованное горной цепью от Судет до Таунуса, в настоящую трещину, проходящую через
всю Германию.
Во-вторых, история делается таким образом, что конечный результат всегда получается от
столкновения множества отдельных воль, причем каждая из этих воль становится тем, что она есть,
опять-таки благодаря массе особых жизненных обстоятельств. Таким образом, имеется бесконечное
количество перекрещивающихся сил, бесконечная группа параллелограммов сил, и из этого
перекрещивания выходит одна равнодействующая - историческое событие. Этот результат можно
опять-таки рассматривать как продукт одной силы, действующей как целое, бессознательно и
безвольно. Ведь то, чего хочет один, встречает противодействие со стороны всякого другого, и в
конечном результате появляется нечто такое, чего никто не хотел. Таким образом, история, как она шла
до сих пор, протекает подобно природному процессу и подчинена, в сущности, тем же самым законам
движения. Но из того обстоятельства, что воли отдельных людей, каждый из которых хочет того, к чему
его влечет физическая конституция и внешние, в конечном счете экономические, обстоятельства (или
его собственные, личные, или общесоциальные), что эти воли достигают не того, чего они хотят, но
сливаются в нечто среднее, в одну общую равнодействующую,- из этого все же не следует заключать,
что эти воли равны нулю. Наоборот, каждая воля участвует в равнодействующей и постольку включена
в нее.

Далее, я прошу Вас изучать эту теорию по первоисточникам, а не из вторых рук,- право же, это
гораздо легче. Маркс не написал ничего, в чем бы эта теория не играла роли. В особенности
великолепным образцом ее применения является "18 брюмера Луи Бонапарта"2). Точно так же
множество указаний есть и в "Капитале"3). Затем я вправе, пожалуй, указать на мои сочинения:
"Переворот в науке, произведенный господином Евгением Дюрингом"4) и "Людвиг Фейербах и конец
классической немецкой философии"5), в которых я дал самое подробное, насколько мне известно,
изложение исторического материализма из всех существующих.
Маркс и я отчасти сами виноваты в том, что молодежь иногда придает больше значения экономической
стороне, чем это следует. Нам приходилось, возражая нашим противникам, подчеркивать главный
принцип, который они отвергали, и не всегда находилось время, место и возможность отдавать должное
остальным моментам, участвующим во взаимодействии. Но как только дело доходило до анализа
какого-либо исторического периода, то есть до практического применения, дело менялось, и тут уже не
могло быть никакой ошибки. К сожалению, сплошь и рядом полагают, что новую теорию вполне
поняли и могут
ее применять сейчас же, как только усвоены основные положения, да и то не всегда правильно. И в этом
я могу упрекнуть многих из новых "марксистов"; ведь благодаря этому также возникала удивительная
путаница...
Печатается по тексту Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса,
изд. 2, т. 37, стр. 394-396
ЭНГЕЛЬС - КОНРАДУ ШМИДТУ
В БЕРЛИН
Лондон, 27 октября 1890 г.
Дорогой Шмидт!
Пользуюсь первой свободной минутой, чтобы ответить Вам. Я полагаю, что Вы поступите правильно,
если примете предложение "Zuricher Post". Вы там можете научиться кое-чему в области экономики, в
особенности, если будете иметь в виду, что Цюрих - это все еще только денежный и спекулятивный
рынок третьего разряда, и поэтому все возникающие там впечатления ослаблены благодаря двойному и
тройному отражению или намеренно искажены. Но Вы на практике познакомитесь со всем механизмом
и будете вынуждены следить за биржевыми отчетами из первых рук - из Лондона, Нью-Йорка,
Парижа, Берлина, Вены - и тогда перед Вами предстанет мировой рынок в его отражении как
денежный рынок и рынок ценных бумаг. С экономическими, политическими и другими отражениями
дело обстоит точно так же, как и с отражениями в человеческом глазу. Они проходят через
собирательную линзу и поэтому представляются в перевернутом виде - вниз головой. Только
отсутствует нервный аппарат, который для нашего представления поставил бы их снова на ноги.
Биржевик видит движение промышленности и мирового рынка только в перевернутом отражении
денежного рынка и рынка ценных бумаг, и поэтому следствие становится для него причиной. Это я
наблюдал еще в 40-х годах в Манчестере: лондонские биржевые отчеты были совершенно непригодны
для того, чтобы составить по ним представление о ходе развития промышленности и ее периодических
максимумах и минимумах, потому что эти господа пытались объяснять все явления кризисами
денежного рынка, которые ведь по большей части сами являлись всего лишь симптомами. Тогда речь
шла о том, чтобы начисто отрицать происхождение промышленных кризисов из временного
перепроизводства, и дело поэтому имело к тому же еще и тенденциозную сторону, побуждающую
прибегать к извращениям. Теперь этот пункт отпадает - для нас, по крайней мере, раз и навсегда,- и к
тому же несомненным фактом является то обстоятельство, что денежный рынок также может иметь
свои собственные кризисы, при которых прямые нарушения промышленного производства играют
лишь подчиненную роль или даже не играют никакой роли. Здесь надо кое-что выявить еще и
исследовать, особенно в историческом плане за последние 20 лет.
Там, где существует разделение труда в общественном масштабе, отдельные процессы труда становятся
самостоятельными по отношению друг к другу. Производство является в последнем счете решающим.
Но как только торговля продуктами обособляется от производства в собственном смысле слова, она
следует своему собственному движению, над которым в общем и целом главенствует движение
производства, но которое в отдельных частностях и внутри этой общей зависимости следует опять-таки
своим собственным законам, присущим природе этого нового фактора. Это движение имеет свои
собственные фазы и, в свою очередь, оказывает обратное действие на движение производства.
Открытие Америки было вызвано жаждой золота, которая еще до этого гнала португальцев в Африку
(ср. Зётбер. "Добыча благородных металлов"), потому что столь сильно развившаяся в XIV и XV вв.
европейская промышленность и соответствовавшая ей торговля требовали больше средств обмена, чего
Германия - великая страна серебра в 1450-1550 гг.-не могла доставить. Завоевание Индии
португальцами, голландцами, англичанами с 1500 по 1800 г. имело целью импорт из Индии. Об
экспорте туда никто не помышлял. И все же какое колоссальное обратное действие оказали на
промышленность эти открытия и завоевания, вызванные чисто торговыми интересами: только
потребность экспорта в эти страны создала и развила крупную промышленность.

Так и с денежным рынком. Как только торговля деньгами отделяется от торговли товарами, она
приобретает - при известных условиях, определяемых производством и торговлей товарами, и в этих
пределах - свое собственное развитие, имеет особые законы и фазы, которые определяются ее
собственной природой. Когда же вдобавок к этому торговля деньгами в своем дальнейшем развитии
расширяется до торговли ценными бумагами - причем эти ценные бумаги состоят не только из
государственных бумаг, но к ним присоединяются и акции промышленных и транспортных
предприятий, и торговля деньгами завоевывает, таким образом, прямое господство над частью
производства, которое в общем и целом господствует над нею,- тогда обратное действие торговли
деньгами на производство становится еще сильнее и сложнее. Торговцы деньгами являются
собственниками железных дорог, шахт, металлургических заводов и т. д. Эти средства производства
приобретают двоякий характер: их работа должна приспособляться то к интересам непосредственного
производства, то к потребностям акционеров, поскольку они же являются банкирами. Самый яркий
пример этого - североамериканские железные дороги. Вся работа их зависит в данное время от
биржевых операций какого-нибудь Джея Гулда, Вандербилта и т. д.- операций, совершенно чуждых
деятельности отдельной дороги и ее интересам как средства сообщения. И даже здесь, в Англии, мы
наблюдали десятилетиями продолжавшуюся борьбу различных железнодорожных обществ из-за
разграничения их территорий, борьбу, в которой растрачивались колоссальные деньги не в интересах
производства и транспорта, а исключительно в силу соперничества, преследовавшего большей частью
лишь цель облегчить биржевые операции торговцев деньгами, владеющих акциями.
В этих нескольких замечаниях о моем понимании отношения производства к торговле товарами и их
обоих к торговле деньгами я в основном уже ответил на Ваши вопросы об историческом материализме
вообще. Это легче всего понять с точки зрения разделения труда. Общество порождает известные
общие функции, без которых оно по может обойтись. Предназначенные для этого люди образуют
новую отрасль разделения труда внутри общества. Тем самым они приобретают особые интересы также
и по отношению к тем, кто их уполномочил; они становятся самостоятельными по отношению к ним, и
- появляется государство. А затем происходит то же, что и при торговле товарами и позднее при
торговле деньгами. Новая самостоятельная сила, правда, в общем и целом должна следовать за
движением производства, но она, в свою очередь, оказывает обратное воздействие на условия и ход
производства в силу присущей ей или, вернее, однажды полученной ею и постепенно развивавшейся
дальше относительной самостоятельности. Это есть взаимодействие двух неодинаковых сил: с одной
стороны, экономического движения, а с другой - новой политической силы, которая стремится к
возможно большей самостоятельности и, раз уже она введена в действие, обладает также и собственным
движением. Экономическое движение в общем и целом проложит себе путь, но оно будет испытывать
на себе также и обратное действие политического движения, которое оно само создало и которое
обладает относительной самостоятельностью. На экономическое движение оказывает влияние, с одной
стороны, движение государственной власти, а с другой - одновременно с нею порожденной
оппозиции. Как на денежном рынке отражается в общем и целом и с указанными выше оговорками
движение промышленного рынка, и, конечно, отражается превратно, так и в борьбе между
правительством и оппозицией отражается борьба уже до этого существующих и борющихся классов, и
точно так же превратно: уже не прямо, а косвенно, не как борьба классов, а как борьба за политические
принципы, и притом так превратно, что потребовались тысячелетия для того, чтобы нам стало ясно, в
чем суть.
Обратное действие государственной власти на экономическое развитие может быть троякого рода. Она
может действовать в том же направлении - тогда развитие идет быстрее; она может действовать
против экономического развития - тогда в настоящее время у каждого крупного народа она терпит
крах через известный промежуток времени; или она может ставить экономическому развитию в
определенных направлениях преграды и толкать его в других направлениях. Этот случай сводится в
конце концов к одному из предыдущих. Однако ясно, что во втором и третьем случаях политическая
власть может причинить экономическому развитию величайший вред и может вызвать растрату сил и
материала в массовом количестве.
Кроме того, имеется еще случай завоевания и грубого уничтожения экономических ресурсов,
вследствие чего прежде при известных обстоятельствах бесследно гибли все результаты
экономического развития целой местности или нации. Теперь этот случай имеет по большей части
противоположные последствия, по крайней мере у больших народов. Побежденный в итоге выигрывает
иногда и в экономическом, и в политическом, и в моральном отношениях больше, чем победитель.

С правом дело обстоит точно так же. Как только становится необходимым новое разделение труда,
создающее профессиональных юристов, открывается опять-таки новая самостоятельная область,
которая при всей своей общей зависимости от производства и торговли все же обладает особой
способностью обратно воздействовать на эти области. В современном государстве право должно не
только соответствовать общему экономическому положению, не только быть его выражением, но также
быть внутренне согласованным выражением, которое не опровергало бы само себя в силу внутренних
противоречий. А для того чтобы этого достичь, точность отражения экономических отношений
нарушается все больше и больше. И это происходит тем чаще, чем реже случается, что кодекс законов
представляет собой резкое, несмягченное, неискаженное выражение господства одного класса: ведь это
противоречило бы "понятию права". Чистое, последовательное понятие права революционной
буржуазии эпохи 1792- 1796 гг. фальсифицировано во многих отношениях уже в Кодексе Наполеона5,
а в той мере, в какой это понятие права в нем воплощено, оно должно претерпевать ежедневно
всяческие смягчения благодаря возрастающей силе пролетариата. Но это не мешает тому, что Кодекс
Наполеона является тем сводом законов, который лежит в основе всех новых кодификаций во всех
частях света. Таким образом, ход "правового развития" состоит по большей части только в том, что
сначала пытаются устранить противоречия, вытекающие из непосредственного перевода
экономических отношений в юридические принципы, и установить гармоническую правовую систему,
а затем влияние и принудительная сила дальнейшего экономического развития опять постоянно ломают
эту систему и втягивают ее в новые противоречия. (Я здесь говорю пока только о гражданском праве.)
Отражение экономических отношений в виде правовых принципов точно так же необходимо ставит эти
отношения на голову. Этот процесс отражения происходит помимо сознания действующего; юрист
воображает, что оперирует априорными положениями, а это всего лишь отражения экономических
отношений. Таким образом, все стоит на голове. А что это извращение, представляющее собой, пока
оно еще не раскрыто, то, что мы называем идеологическим воззрением, в свою очередь, оказывает
обратное действие на экономический базис и может его в известных пределах модифицировать,- это
мне кажется само собой разумеющимся. Основа наследственного права - экономическая, если
предположить одинаковую ступень развития семьи. Несмотря на это, будет очень трудно доказать, что,
например, в Англии абсолютная свобода завещаний, а во Франции сильное ее ограничение объясняются
во всех частностях только экономическими причинами. Но и то и другое оказывает очень значительное
обратное действие на экономику благодаря тому, что влияет на распределение имуществ.
Что же касается тех идеологических областей, которые еще выше парят в воздухе - религия,
философия и т. д.,- то у них имеется предысторическое содержание, находимое и перенимаемое
историческим периодом, содержание, которое мы теперь назвали бы бессмыслицей. Эти различные
ложные представления о природе, о существе самого человека, о духах, волшебных силах и т. д. имеют
по большей части экономическую основу лишь в отрицательном смысле; низкое экономическое
развитие предысторического периода имеет в качестве дополнения, а порой в качестве условия и даже в
качестве причины ложные представления о природе. И хотя экономическая потребность была и с
течением времени все более становилась главной пружиной прогресса в познании природы, все же было
бы педантизмом, если бы кто-нибудь попытался найти для всех этих первобытных бессмыслиц
экономические причины. История наук есть история постепенного устранения этой бессмыслицы или
замены ее новой, но все же менее нелепой бессмыслицей. Люди, которые этим занимаются,
принадлежат опять-таки к особым областям разделения труда, и им кажется, что они разрабатывают
независимую область. И поскольку они образуют самостоятельную группу внутри общественного
разделения труда, постольку их произведения, включая и их ошибки, оказывают обратное влияние на
все общественное развитие, даже на экономическое. Но при всем том они сами опять-таки находятся
под господствующим влиянием экономического развития. В философии, например, это можно легче
всего доказать для буржуазного периода. Гоббс был первым современным материалистом (в духе XVIII
века), но он жил в то время, когда абсолютная монархия во всей Европе переживала период своего
расцвета, а в Англии вступила в борьбу с народом, и был сторонником абсолютизма. Локк был в
религии, как и в политике, сыном классового компромисса 1688 года6. Английские деисты7 и их более
последовательные продолжатели - французские материалисты были настоящими философами
буржуазии, французы - даже философами буржуазной революции. В немецкой философии от Канта до
Гегеля отразился немецкий обыватель - то в позитивном, то в негативном смысле. Но, как особая
область разделения труда, философия каждой эпохи располагает в качестве предпосылки определенным
мыслительным материалом, который передан ей ее предшественниками и из которого она исходит.

Этим объясняется, что страны, экономически отсталые, в философии все же могут играть первую
скрипку: Франция в XVIII веке по отношению к Англии, на философию которой французы опирались, а
затем Германия по отношению к первым двум. Но как во Франции, так и в Германии философия, как и
всеобщий расцвет литературы в ту эпоху, была также результатом экономического подъема.
Преобладание экономического развития в конечном счете также и над этими областями для меня
неоспоримо, но оно имеет место в рамках условий, которые предписываются самой данной областью: в
философии, например, воздействием экономических влияний (которые опять-таки оказывают действие
по большей части только в своем политическом и т. п. выражении) на имеющийся налицо философский
материал, доставленный предшественниками. Экономика здесь ничего не создает заново, но она
определяет вид изменения и дальнейшего развития имеющегося налицо мыслительного материала, но
даже и это она производит по большей части косвенным образом, между тем как важнейшее прямое
действие на философию оказывают политические, юридические, моральные отражения.
О религии я сказал самое необходимое в последней главе брошюры о Фейербахе 6).
Следовательно, если Барт полагает, что мы отрицали всякое обратное влияние политических и т. д.
отражений экономического движения на само это движение, то он просто сражается с ветряными
мельницами. Ему следует
заглянуть лишь в "18 брюмера" Маркса 7), где речь и идет почти только о той особой роли, которую
играют политическая борьба и события, конечно, в рамках их общей зависимости от экономических
условий; или посмотреть "Капитал", например, отдел о рабочем дне8), где показано, какое решительное
действие оказывает законодательство, которое ведь является политическим актом, или отдел,
посвященный истории буржуазии (24-я глава9)). К чему же мы тогда боремся за политическую
диктатуру пролетариата, если политическая власть экономически бессильна? Насилие (то есть
государственная власть) - это тоже экономическая сила!
Но у меня сейчас нет времени критиковать саму книгу'. Сначала должен выйти III том10), да и вообще я
считаю, что это отлично может сделать, например, Бернштейн.
Чего всем этим господам не хватает, так это диалектики. Они постоянно видят только здесь причину,
там - следствие. Они не видят, что это пустая абстракция, что в действительном мире такие
метафизические полярные противоположности существуют только во время кризисов, что весь великий
ход развития происходит в форме взаимодействия (хотя взаимодействующие силы очень неравны:
экономическое движение среди них является самым сильным, первоначальным, решающим), что здесь
нет ничего абсолютного, а все относительно. Для них Гегеля не существовало.
Печатается по тексту Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса, изд. 2, т.37, стр. 414-421
ЭНГЕЛЬС - ФРАНЦУ МЕРИНГУ
В БЕРЛИН
Лондон, 14 июля 1893 г.
Дорогой г-н Меринг!
Только сегодня могу, наконец, поблагодарить Вас за любезно присланную мне "Легенду о Лессинге".
Мне хотелось
не просто послать Вам формальное подтверждение в получении книги, но в то же время сказать
кое-что о ней самой - о ее содержании. В этом причина задержки.
Я начинаю с конца - с приложения "Об историческом материализме" 8, в котором существо дела Вы
изложили превосходно и для всякого, кто свободен от предвзятого мнения, убедительно. Если у меня и
возникают некоторые возражения, то лишь против того, что Вы приписываете мне большие заслуги,
чем следует, даже если считать все то, до чего я, быть может, додумался бы - со временем -
самостоятельно, но что Маркс, обладая более проницательным глазом и более широким кругозором,
открыл намного раньше. Тот, кому выпало на долю счастье проработать в течение 40 лет вместе с таким
человеком, как Маркс, при его жизни обычно не пользуется тем признанием, на которое, казалось бы,
мог рассчитывать. Но когда великий человек умирает, легко случается, что его менее значительного
соратника начинают оценивать выше, чем он того заслуживает, и это, по-видимому, происходит сейчас
со мной. История в конце концов все поставит на свое место, но к тому времени я благополучно
отправлюсь на тот свет и ни о чем ничего не буду знать.
Кроме этого, упущен еще только один момент, который, правда, и в работах Маркса, и моих, как
правило, недостаточно подчеркивался, и в этом отношении вина в равной мере ложится на всех нас. А
именно - главный упор мы делали, и должны были делать, сначала на выведении политических,
правовых и прочих идеологических представлений и обусловленных ими действий из экономических
фактов, лежащих в их основе. При этом из-за содержания мы тогда пренебрегали вопросом о форме:
какими путями идет образование этих представлений и т. п. Это дало нашим противникам желанный
повод для кривотолков, а также для искажений, разительным примером чего является Пауль Барт '.

Идеология - это процесс, который совершает так называемый мыслитель, хотя и с сознанием, но с
сознанием ложным. Истинные движущие силы, которые побуждают его к деятельности, остаются ему
неизвестными, в противном случае это не было бы идеологическим процессом. Он создает себе,
следовательно, представления о ложных или кажущихся побудительных силах. Так как речь идет о
мыслительном процессе, то он и выводит как содержание, так и форму его из чистого мышления - или
из своего собственного, или из мышления своих предшественников. Он имеет дело исключительно с
материалом мыслительным; без дальнейших околичностей он считает, что этот материал порожден
мышлением, и вообще не занимается исследованием никакого другого, более отдаленного и от
мышления независимого источника. Такой подход к делу кажется ему само собой разумеющимся, так
как для него всякое действие кажется основанным в последнем счете на мышлении, потому что
совершается при посредстве мышления.
Исторический идеолог (исторический означает здесь просто собирательный термин для понятий:
политический, юридический, философский, теологический,- словом, для всех областей, относящихся к
обществу, а не просто к природе) располагает в области каждой науки известным материалом, который
образовался самостоятельно из мышления прежних поколений и прошел самостоятельный, свой
собственный путь развития в мозгу этих следовавших одно за другим поколений. Конечно, на это
развитие могут воздействовать в качестве сопутствующих причин и внешние факты, относящиеся к
этой или иной области, но факты эти, как молчаливо предполагается, представляют собой опять-таки
просто плоды мыслительного процесса, и таким образом мы все время продолжаем оставаться в сфере
чистой мысли, которая как будто благополучно переваривала даже самые упрямые факты.
Именно эта видимость самостоятельной истории форм государственного устройства, правовых систем,
идеологических представлений в любой области прежде всего и ослепляет большинство людей. Если
Лютер и Кальвин "преодолевают" официальную католическую религию, а Гегель - Канта и Фихте,
если Руссо своим республиканским общественным договором косвенно "преодолевает"
конституционалиста Монтескье, то это - процесс, который остается внутри теологии, философии,
государствоведения, представляет собой этап в развитии этих областей мышления и вовсе не выходит
за пределы мышления. А с тех пор как к этому прибавилась буржуазная иллюзия о вечности и
абсолютном совершенстве капиталистического производства,- с этих пор даже "преодоление"
меркантилистов физиократами и А. Смитом рассматривается как чистая победа мысли, не как
отражение в области мышления изменившихся экономических фактов, а как достигнутое, наконец,
истинное понимание неизменно и повсюду существующих фактических условий. Выходит, что если бы
Ричард Львиное сердце и Филипп-Август ввели свободу торговли, вместо того, чтобы впутываться в
крестовые походы, то можно было бы избежать 500 лет нищеты и невежества.
На эту сторону дела, которой я здесь смог коснуться лишь слегка, мне думается, все мы обратили
внимания меньше, чем она того заслуживает. Это старая история:
вначале всегда из-за содержания не обращают внимания на форму. Повторяю, я сам это делал, и эта
ошибка всегда бросалась мне в глаза уже post festum 11). Поэтому я не только далек от того, чтобы в
связи с этим как-то упрекать Вас,- на это у меня, как виновного в том же еще раньше Вас, нет и
никакого права, напротив,- но я все же хотел бы обратить Ваше внимание на этот пункт для будущего.
В связи с этим находится также нелепое представление идеологов: не признавая самостоятельного
исторического развития различных идеологических областей, играющих роль в истории, мы отрицаем и
всякую возможность их воздействия на историю. В основе этого лежит шаблонное, недиалектическое
представление о причине и следствии как о двух неизменно противостоящих друг другу полюсах, и
абсолютно упускается из виду взаимодействие. Эти господа часто почти намеренно забывают о том, что
историческое явление, коль скоро оно вызвано к жизни причинами другого порядка, в конечном итоге
экономическими, тут же в свою очередь становится активным фактором, может оказывать обратное
воздействие на окружающую среду и даже на породившие его причины. Так, например, Барт по поводу
духовного сословия и религии, у Вас стр. 475. Мне очень понравилось, как Вы разделались с этим до
невероятности пошлым субъектом. И его-то назначают профессором истории в Лейпциг! Ведь там был
старик Ваксмут, правда, такой же узколобый, но прекрасно владевший фактами, совсем другого склада
человек!
О книге же вообще я могу только повторить то, что уже не раз говорил по поводу статей, когда они
появлялись в "Neue Zeit" 9; это - наилучшее из имеющихся изложений генезиса прусского
государства, пожалуй, могу сказать даже единственное хорошее, в большинстве случаев вплоть до
мелких подробностей правильно раскрывающее все
взаимосвязи. Можно только сожалеть, что Вы не могли одновременно охватить также все дальнейшее
развитие вплоть до Бисмарка, и невольно рождается надежда, что Вы это сделаете в другой раз и дадите
общую картину в связном изложении, начиная с курфюрста Фридриха-Вильгельма и кончая старым
Вильгельмом 12). Ведь работа Вами уже проделана предварительно и, по крайней мере по основным
вопросам, даже можно считать и окончательно. А это должно быть сделано прежде, чем рухнет все это
обветшавшее здание. Разрушение монархически-патриотических легенд хоть и не является такой уж
необходимой предпосылкой для устранения прикрывающей классовое господство монархии (ибо
чистая, буржуазная республика в Германии оказалась пройденным этапом, не успев возникнуть), но все
же служит одним из самых действенных рычагов для такого устранения.

Тогда у Вас также будет больше простора и возможностей для изображения истории одной Пруссии как
частицы общегерманского убожества. Это и есть тот пункт, в котором я кое в чем расхожусь с Вами,
именно с Вашим пониманием предпосылок раздробленности Германии и неудачи немецкой буржуазной
революции XVI века. Если мне удастся переработать историческое введение к моей "Крестьянской
войне" 13), что случится, надеюсь, ближайшей зимой, то я смогу развить там относящиеся к этому
вопросы. Не то чтобы я считал приведенные Вами предпосылки неправильными, но я выдвигаю наряду
с ними и другие и несколько иначе группирую их.
При изучении немецкой истории, которая представляет собой одно сплошное убожество, я всегда
убеждался, что лишь сравнение с соответствующими периодами истории Франции дает правильный
масштаб, ибо там происходило как раз противоположное тому, что у нас. Там - образование
национального государства из disjectis mem-bris 14) феодального государства, у нас в это же время -
самый глубокий упадок. Там - редкостная объективная логика во всем ходе процесса, у нас - дикий,
все усиливающийся сумбур. Там - в период средневековья английский завоеватель, вмешиваясь в
пользу провансальской народности против северофранцузской, является представителем чужеземного
вторжения. Войны с англичанами представляют собой своего рода Тридцатилетнюю войну 10, которая,
однако, оканчивается там изгнанием вторгшихся иностранцев и подчинением Юга Северу. Затем
следует борьба центральной власти против опирающегося на свои иностранные владения бургундского
вассала 15), роль которого соответствует роли Бранденбурга - Пруссии, но эта борьба оканчивается
победой центральной власти и завершает образование национального государства. У нас же как раз в
этот момент национальное государство разваливается окончательно (если только "немецкое
королевство" в пределах Священной римской империи" можно назвать национальным государством) и
начинается, в больших масштабах, разграбление немецких земель. Это для немцев в высшей степени
постыдное сравнение, но именно поэтому оно особенно поучительно, а с тех пор как наши рабочие
снова выдвинули Германию в первые ряды исторического движения, нам стало несколько легче
мириться с позором прошлого.
Совершенно особая отличительная черта немецкого развития состоит также в том, что две составные
части империи, в конце концов разделившие между собой всю Германию, обе не являются чисто
немецкими, а были колониями на завоеванной славянской земле: Австрия - баварской, Бранденбург -
саксонской колонией; и власть в самой Германии они добыли себе только потому, что опирались на
свои иноземные, не немецкие владения: Австрия-на Венгрию (не говоря уже о Богемии), Бранденбург
- на Пруссию. На западной границе, подвергавшейся наибольшей опасности, ничего подобного не
было, на северной границе защищать Германию от датчан предоставили самим датчанам, а Юг так мало
нуждался в защите, что те, кто должен был охранять границы - швейцарцы,- даже смогли сами
отделиться от Германии!
Однако я увлекся всевозможными рассуждениями;
пусть эта болтовня послужит Вам по крайней мере доказательством того, как живо заинтересовала меня
Ваша работа.
Еще раз сердечная благодарность и привет от Вашего
Ф. Энгельса
Печатается по тексту Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса, изд. 2, т. 39 стр. 82-86
ЭНГЕЛЬС - В. БОРГИУСУ12
В БРЕСЛАВЛЬ 16)
Лондон, 25 января 1894 г.
Милостивый государь! Отвечаю на Ваши вопросы:
1. Под экономическими отношениями, которые мы считаем определяющим базисом истории общества,
мы понимаем тот способ, каким люди определенного общества производят средства к жизни и
обменивают между собой продукты (поскольку существует разделение труда). Таким образом, сюда
входит вся техника производства и транспорта. Эта техника, согласно нашим взглядам, определяет
также и способ обмена, затем способ распределения продуктов и тем самым после разложения родового
строя также и разделение на классы, отношения господства и подчинения, государство, политику, право
и т. д. В понятие экономических отношений включается далее и географическая основа, на которой эти
отношения развиваются, и фактически перешедшие от прошлого остатки прежних ступеней
экономического развития, которые продолжают сохраняться зачастую только по традиции или
благодаря vis inertiae 17), а также, конечно, внешняя среда, окружающая эту общественную форму.
Если, как Вы утверждаете, техника в значительной степени зависит от состояния науки, то в гораздо
большей мере наука зависит от состояния и потребностей техники. Если у общества появляется
техническая потребность, то это продвигает науку вперед больше, чем десяток университетов. Вся
гидростатика (Торричелли и т. д.) была вызвана к жизни потребностью регулировать горные потоки в
Италии в XVI и XVII веках. Об электричестве мы узнали кое-что разумное только с тех пор, как была
открыта его техническая применимость. В Германии, к сожалению, привыкли писать историю наук так,
как будто бы науки свалились с неба.

2. Мы считаем, что экономические условия в конечном счете обусловливают историческое развитие.
Раса же сама является экономическим фактором. Здесь, однако, не следует забывать о двух моментах:
a) Политическое, правовое, философское, религиозное, литературное, художественное и т. д. развитие
основано на экономическом развитии. Но все они также оказывают влияние друг на друга н на
экономический базис. Дело обстоит совсем не так, что только экономическое положение является
причиной, что только оно является активным, а все остальное - лишь пассивное следствие. Нет, тут
взаимодействие на основе экономической необходимости, в конечном счете всегда прокладывающей
себе путь. Государство, например, оказывает влияние при помощи покровительственных пошлин,
свободы торговли, хорошей или дурной фискальной политики. Даже смертельная усталость и бессилие
немецкого мещанина, обусловленные жалким экономическим положением Германии в период с 1648 по
1830 г. и выразившиеся сначала в пиетизме, затем в сентиментальности и в рабском пресмыкательстве
перед князьями и дворянством, не остались без влияния на экономику. Это было одним из величайших
препятствий для нового подъема, и препятствие это было поколеблено только благодаря тому, что
революционные и наполеоновские войны сделали хроническую нищету острой. Следовательно,
экономическое положение не оказывает своего воздействия автоматически, как это для удобства коекто
себе представляет, а люди сами делают свою историю, однако в данной, их обусловливающей среде,
на основе уже существующих действительных отношений, среди которых экономические условия, как
бы сильно ни влияли на них прочие - политические и идеологические,- являются в конечном счете
все же решающими и образуют ту красную нить, которая пронизывает все развитие и одна приводит к
его пониманию.
b) Люди сами делают свою историю, но до сих пор они делали ее, не руководствуясь общей волей, по
единому общему плану, и даже не в рамках определенным образом ограниченного, данного общества.
Их стремления перекрещиваются, и во всех таких обществах господствует поэтому необходимость,
дополнением и формой проявления которой является случайность. Необходимость, пробивающаяся
здесь сквозь все случайности,- опять-таки в конечном счете экономическая. Здесь мы подходим к
вопросу о так называемых великих людях. То обстоятельство, что такой и именно вот этот великий
человек появляется в определенное время в данной стране, конечно, есть чистая случайность. Но если
этого человека устранить, то появляется спрос на его замену, и такая замена находится - более или
менее удачная, но с течением времени находится. Что Наполеон, именно этот корсиканец, был тем
военным диктатором, который стал необходим Французской республике, истощенной войной,- это
было случайностью. Но если бы Наполеона не было, то роль его выполнил бы другой. Это доказывается
тем, что всегда, когда такой человек был нужен, он находился: Цезарь, Август, Кромвель и т. д. Если
материалистическое понимание истории открыл Маркс, то Тьерри, Минье, Гизо, все английские
историки до 1850 г. служат доказательством того, что дело шло к этому, а открытие того же самого
понимания Морганом показывает, что время для этого созрело и это открытие должно было быть
сделано.
Точно так же обстоит дело со всеми другими случайностями и кажущимися случайностями в истории.
Чем дальше удаляется от экономической та область, которую мы исследуем, чем больше она
приближается к чисто абстрактно-идеологической, тем больше будем мы находить в ее развитии
случайностей, тем более зигзагообразной является ее кривая. Если Вы начертите среднюю ось кривой,
то найдете, что чем длиннее изучаемый период, чем шире изучаемая область, тем более приближается
эта ось к оси экономического развития, тем более параллельно ей она идет.
В Германии величайшим препятствием к правильному пониманию является непростительное
пренебрежение в литературе к экономической истории. Не только очень трудно отвыкнуть от
представлений об историческом развитии, привитых в школе, но еще труднее собрать материал,
необходимый для этого. Кто читал, например, хотя бы старого Г. фон Гюлиха, который в своем сухом
собрании материалов13 поместил столько ценного для объяснения бесчисленного множества
политических фактов!
Вообще же я думаю, что тот прекрасный образец, который Маркс дал в "Восемнадцатом брюмера" 18),
должен дать Вам довольно полный ответ на Ваши вопросы как раз потому, что это - практический
пример. Большинство вопросов, как мне кажется, затронуто в "Анти-Дюринге"19), отдел первый, гл.
IX-XI, отдел второй, гл. II-IV, отдел
третий, гл. I или во введении, а кроме того, и в последней главе "Фейербаха"20).
Прошу Вас не относиться придирчиво к каждому слову из вышеизложенного, а все время иметь в виду
общую связь; у меня, к сожалению, не было времени изложить Вам все так ясно и четко, как следовало
бы, если бы это предназначалось для печати...

Печатается по тексту Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса, изд. 3, т. 39, стр. 174-176
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Речь идет о книге П. Барта "Die Geschichtsphilosophie Hegels und. Hegelianer bis auf Marx und
Hartmann" ("Философия истории Гегеля и гегельянцев до Маркса и Гартмана включительно"),
вышедшей в Лейпциге в 1890 году.
2 "Deutsche Worte" ("Немецкое слово") - австрийский экономический и общественно-политический
журнал, выходил в Вене с 1881 по 1904 год.
Статья М. Вирта "Бесчинство по отношению к Гегелю в гонения на него в современной Германии"
была опубликована в № 5 журнала за 1890 год,
3 "Berliner Yolks-Tribune" ("Берлинская народная трибуна") - еженедельная социал-демократическая
газета, близкая к полуанархистской группе "молодых"; выходила с 1887 по 1892 год.
Материалы дискуссии по вопросу "Каждому - полный продукт его труда" печатались в газете с 14
июня по 12 июля 1890 года.
4 Исключительный закон против социалистов был введен в Германии 21 октября 1878 года. По этому
закону были запрещены все организации социал-демократической, партии, массовые рабочие
организации, рабочая печать, конфисковывалась социалистическая литература, социал-демократы
подвергались репрессиям. Под напором массового рабочего движения закон был отменен 1 октября
1890 года.
5 Под кодексом Наполеона Энгельс имеет в виду не один лишь Гражданский кодекс (Code civil),
принятый при Наполеоне I в 1804 г. и известный под названием "Кодекс Наполеона", а в широком
смысле всю систему буржуазного права, представленную пятью кодексами (гражданским, гражданским
процессуальным, торговым, уголовным и уголовно-процессуальным), принятыми при Наполеоне I в
1804-1810 годах. Эти кодексы были введены в завоеванных наполеоновской Францией областях
Западной и Юго-Западной Германии и продолжали действовать в Рейнской провинции и после
присоединения ее к Пруссии в 1815 году.
6 Название "славной революции" в английской буржуазной историографии получил государственный
переворот 1688 г., в результате которого в Англии была низложена династия Стюартов и установлена
конституционная монархия (1689) во главе с Вильгельмом Оранским, основанная на компромиссе
между землевладельческой аристократией и крупной буржуазией.
7 Деизм - религиозно-философское учение, признающее бога как безличную разумную первопричину
мира, но отрицающее его вмешательство в жизнь природы и общества.
8 Статья Меринга "Об историческом материализме" была напечатана в 1893 г. в качестве приложения к
его книге "Легенда о Лессинге".-16
9 "Die Neue Zeit" ("Новое время") - теоретический журнал германской социал-демократии, выходил в
Штутгарте в 1883- 1923 годах. В 1885-1894 гг. Энгельс опубликовал в журнале ряд своих статей.
10 Тридцатилетняя война (1618-1648) - общеевропейская война, вызванная борьбой между
протестантами и католиками. Германия сделалась главной ареной этой борьбы, объектом военного
грабежа и захватнических притязаний участников войны. Война закончилась в 1648 г. заключением
Вестфальского мира, закрепившего политическую раздробленность Германии.
11 Священная римская империя германской нации - средневековая империя, основанная в 962 г. и
охватывавшая территорию Германии и частично Италии. Впоследствии в состав Империи входили
также некоторые французские земли, Чехия, Австрия, Нидерланды, Швейцария и другие страны.
Империя не была централизованным государством и представляла собой непрочное объединение
феодальных княжеств и вольных городов, признававших верховную власть императора. Империя
прекратила свое существование в 1806 г., когда после поражения в войне с Францией Габсбурги были
вынуждены отказаться от титула императоров Священной римской империи.
12 Данное письмо было впервые опубликовано без указания адресата в журнале "Der Sozialistische
Akademiker" ("Социалистический ученый") № 20, 1895 г. его сотрудником Г. Штаркенбургом. В связи с
этим в предыдущих изданиях Штаркенбург ошибочно указывался в качестве адресата.
13 Имеется в виду многотомная работа Г. Гюлиха "Geschicht-liche Darstellung des Handels, der Gewerbe
und des Ackerbaus der bedeutendsten handeltreibenden Staaten unserer Zeit" ("Историческое описание
торговли, промышленности и земледелия важнейших торговых государств нашего времени"),
вышедшая в Йене в 1830-1845 годах.
ПРИМЕЧАНИЯ РЕДАКЦИИ
1) - первопричиной. Ред.
2) См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., изд. 2, т. 8. Ред.
3) См. там же, т. 23. Ред.
4) См. там же, т. 20. Ред.
5) См. там же, т. 21. Ред.
6) См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., изд. 2, т. 21,
с. 313- 316. Ред.
7) См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., изд. 2, т. 8. Ред.
8) См. там же, т. 23, с. 242-311. Ред.
9) См. там же, с. 725-773. Ред.
10) Капитала" (см. там же, т. 25), Ред.
11) - буквально: после праздника, то есть с запозданием. Ред.
12) - Вильгельмом I. Ред.
13) См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., изд. 2, т. 7,
с. 343-437. Ре д.

14) - разрозненных частей. Ред.
15) - Карла Смелого. Ред.
16) Современное название: Вроцлав. Ред. 17) - силе инерции. Ред.
18) См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., изд. 2, . Ред.
19) См. там же, т. 20. Ред.
20) См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., изд. 2, т. 21. Ред.
+++
Фридрих Энгельс
ПРИНЦИПЫ КОММУНИЗМА
1-й вопрос: Что такое коммунизм?
Ответ: Коммунизм есть учение об условиях освобождения пролетариата.
2-й вопрос: Что такое пролетариат?
Ответ: Пролетариатом называется тот общественный класс, который добывает
средства к жизни исключительно путем продажи своего труда, а не живет за счет
прибыли с какого-нибудь капитала,-- класс, счастье и горе, жизнь и смерть, все
существование которого зависит от спроса на труд, т. е. от смены хорошего и плохого
состояния дел, от колебаний ничем не сдерживаемой конкуренции. Одним словом,
пролетариат, или класс пролетариев, есть трудящийся класс XIX века.
3-й вопрос: Значит, пролетарии существовали не всегда?
Ответ: Нет, не всегда. Бедные и трудящиеся классы существовали всегда, и обычно
трудящиеся классы пребывали в бедности. Но такие бедняки, такие рабочие, которые
жили бы в только что указанных условиях, т. е. пролетарии, существовали не всегда, так
же как не всегда конкуренция была вполне свободной и неограниченной.
4-й вопрос: Как возник пролетариат?
Ответ: Пролетариат возник в результате промышленной революции, которая
произошла в Англии во второй половине прошлого века и после этого повторилась во всех
цивилизованных странах мира. Эта промышленная революция была вызвана
изобретением паровой машины, различных прядильных машин, механического ткацкого
станка и целого ряда других механических приспособлений. Эти машины, которые стоили

323

очень дорого и поэтому были доступны только крупным капиталистам, изменили весь
существовавший до тех пор способ производства и вытеснили прежних рабочих, ибо
машины изготовляли товары дешевле и лучше, чем могли их сделать рабочие с помощью
своих несовершенных прялок и ткацких станков. Таким путем эти машины отдали
промышленность целиком в руки крупных капиталистов и совершенно обесценили ту
ничтожную собственность, которая принадлежала рабочим (инструменты, ткацкие
станки и т. д.), так что капиталисты вскоре все захватили в свои руки, а у рабочих не
осталось ничего. Тем самым в области изготовления тканей введена была фабричная
система. - Как только был дан толчок к введению машин и фабричной системы,
последняя быстро распространилась и во всех остальных отраслях промышленности,
особенно в области набивки тканей, в книгопечатании, в гончарном производстве и в
производстве металлических изделий. Труд стал все больше и больше разделяться между
отдельными рабочими, так что рабочий, который раньше выполнял всю работу целиком,
теперь стал делать только часть ее. Это разделение труда позволило изготовлять продукты
быстрее, а потому и дешевле. Оно свело деятельность каждого рабочего к одному какомунибудь,
весьма простому, постоянно повторяющемуся, механическому приему, который с
таким же успехом, и даже значительно лучше, мог выполняться машиной. Таким путем
все эти отрасли промышленности, одна за другой, подпали под власть пара, машин и
фабричной системы, точно так же, как это имело место в прядильном и ткацком
производстве. Но тем самым они целиком переходили в руки крупных капиталистов, и
рабочие также и здесь лишались последних остатков своей самостоятельности.
Постепенно фабричная система распространила свое господство не только на
мануфактуру в собственном смысле этого слова, но стала все более и более завладевать
также и ремеслом, так как и в этой области крупные капиталисты все более вытесняли
мелких мастеров, устраивая большие мастерские, в которых можно было достигнуть
экономии на многих расходах и также ввести детальное разделение труда. В результате,
мы пришли теперь к тому, что в цивилизованных странах почти во всех отраслях труда
утвердилось фабричное производство и почти во всех этих отраслях ремесло и
мануфактура вытеснены крупной промышленностью. - Вследствие этого прежнее среднее
сословие, в особенности мелкие ремесленные мастера, все более разоряется, прежнее
положение работника совершенно меняется и создаются два новых класса которые
постепенно поглощают все прочие. А именно:

324

I. Класс крупных капиталистов, которые во всех цивилизованных странах уже в
настоящее время являются почти единственными владельцами всех жизненных средств, а
также сырья и орудий (машин, фабрик и т. п.), необходимых для их производства. Это
класс буржуа, или буржуазия.
II. Класс совершенно неимущих, которые вследствие этого вынуждены продавать
буржуа свой труд, чтобы взамен получать необходимые для их существования средства к
жизни. Этот класс называется классом пролетариев, или пролетариатом.
5-й вопрос: При каких условиях совершается эта продажа труда пролетариев буржуа?

Ответ: Труд - такой же товар, как и всякий другой, и цена его определяется теми же
законами, как и цена всякого другого товара. При господстве крупной промышленности
или свободной конкуренции, — что, как мы увидим дальше, есть одно и то же, — цена
товара в среднем всегда равняется издержкам производства этого товара. Следовательно,
цена труда тоже равна издержкам производства труда, а издержки производства труда
состоят именно из того количества жизненных средств, которое необходимо, чтобы
рабочий был в состоянии сохранять свою трудоспособность и чтобы рабочий класс не
вымер. Более, чем нужно для этой цели, рабочий за свой труд не получит; цена труда, или
заработная плата, будет, следовательно, самой низкой, составит тот минимум, который
необходим для поддержания жизни. Но так как в делах бывают то лучшие, то худшие
времена, рабочий будет получать то больше, то меньше, совершенно так же, как
фабрикант получает то больше, то меньше за свой товар. И как фабрикант в среднем, если
взять хорошие и плохие времена, все-таки получает за свой товар не больше и не меньше,
чем издержки производства, так и рабочий в среднем получит не больше и не меньше
этого минимума. Этот экономический закон заработной платы будет осуществляться тем
строже, чем больше крупная промышленность будет овладевать всеми отраслями труда.
6-й вопрос: Какие трудящиеся классы существовали до промышленной революции?
Ответ: Трудящиеся классы, в зависимости от различных ступеней общественного
развития, жили в различных условиях и занимали различное положение по отношению к
имущим и господствующим классам. В древности трудящиеся были рабами своих хозяев,
подобно тому как они являются рабами еще и теперь во многих отсталых странах и даже в
южной части Соединенных Штатов. В средние века они были крепостными дворянземлевладельцев,
каковыми остаются и по сей день еще

325

в Венгрии, Польше и России. Кроме того, в городах в средние века, вплоть до
промышленной революции, существовали ремесленные подмастерья, работавшие у
мелкобуржуазных мастеров, а с развитием мануфактуры стали постепенно появляться
мануфактурные рабочие, которых нанимали уже более крупные капиталисты.
7-й вопрос: Чем отличается пролетарий от раба?
Ответ: Раб продан раз и навсегда, пролетарий должен сам продавать себя ежедневно
и ежечасно. Каждый отдельный раб является собственностью определенного господина, и,
уже вследствие заинтересованности последнего, существование раба обеспечено, как бы
жалко оно ни было. Отдельный же пролетарий является, так сказать, собственностью
всего класса буржуазии. Его труд покупается только тогда, когда кто-нибудь в этом
нуждается, и поэтому его существование не обеспечено. Существование это обеспечено
только классу пролетариев в целом. Раб стоит вне конкуренции, пролетарий находится в
условиях конкуренции и ощущает на себе все ее колебания. Раб считается вещью, а не
членом гражданского общества. Пролетарий признается личностью, членом гражданского
общества. Следовательно, раб может иметь более сносное существование, чем
пролетарий, но пролетарий принадлежит к обществу, стоящему на более высокой ступени
развития, и сам стоит на более высокой ступени, чем раб. Раб освобождает себя тем, что
из всех отношений частной собственности уничтожает одно только отношение рабства и
благодаря этому тогда только становится пролетарием; пролетарий же может освободить
себя, только уничтожив частную собственность вообще.
8-й вопрос: Чем отличается пролетарий от крепостного?
Ответ: Во владении и пользовании крепостного находится орудие производства,
клочок земли, и за это он отдает часть своего дохода или выполняет ряд работ.
Пролетарий же работает орудиями производства, принадлежащими другому, и
производит работу в пользу этого другого, получая взамен часть дохода. Крепостной
отдает, пролетарию дают. Существование крепостного обеспечено, существование
пролетария не обеспечено. Крепостной стоит вне конкуренции, пролетарий находится в
условиях конкуренции. Крепостной освобождает себя либо тем, что убегает в город и
становится там ремесленником, либо тем, что доставляет своему помещику вместо
работы или продуктов деньги, становясь свободным арендатором, либо тем, что он
прогоняет своего феодала, сам становясь собственником. Словом, он освобождает себя
тем, что так или иначе входит в ряды класса, владеющего собственностью, и вступает в

326

сферу конкуренции. Пролетарий же освобождает себя тем, что уничтожает конкуренцию,
частную собственность и все классовые различия.
9-й вопрос: Чем отличается пролетарий от ремесленника? [Отсутствует в оригинале
Ред.]
10-й вопрос: Чем отличается пролетарий от мануфактурного рабочего?
Ответ: Мануфактурный рабочий XVI-XVIII веков почти повсюду владел еще орудиями
производства: своим ткацким станком, прялкой для своей семьи и маленьким участком
земли, который он возделывал в свободные от работы часы. У пролетария ничего этого
нет. Мануфактурный рабочий живет почти всегда в деревне и находится в более или
менее патриархальных отношениях со своим помещиком или работодателем. Пролетарий
большей частью живет в больших городах и с работодателем его связывают чисто
денежные отношения. Крупная промышленность вырывает мануфактурного рабочего из
его патриархальных условий; он теряет последнее имущество каким еще обладал, и только
тогда превращается в силу этого в пролетария.

11-й вопрос: Каковы были ближайшие последствия промышленной революции и
разделения общества на буржуа и пролетариев?
Ответ: Во-первых, вследствие того, что машинный труд все более понижал цены на
изделия промышленности, во всех странах света прежняя система мануфактуры, или
промышленности, основанной на ручном труде, была целиком разрушена. Все
полуварварские страны, которые до сих пор оставались более или менее чуждыми
историческому развитию и промышленность которых до сих пор покоилась на
мануфактуре, были таким путем насильственно вырваны из своего состояния
замкнутости. Они стали покупать все более дешевые товары англичан и обрекли на гибель
своих собственных мануфактурных рабочих. Таким образом, страны, которые в течение
тысячелетий не знали прогресса, как, например, Индия, подверглись полной революции,
и даже Китай в настоящее время идет навстречу революции. Дошло до того, "что новая
машина, которая сегодня изобретается в Англии, за один год лишает хлеба миллионы
рабочих в Китае. Таким образом, крупная промышленность связала между собой все
народы земли, объединила все маленькие местные рынки во всемирный рынок,
подготовила всюду почву для цивилизации и прогресса и привела к тому,

327

что все, что совершается в цивилизованных странах, должно оказывать влияние на все
остальные страны; так что, если теперь в Англии или во Франции рабочие себя освободят,
то во всех других странах это должно вызвать революции, которые рано или поздно
приведут также и там к освобождению рабочих.
Во-вторых, всюду, где крупная промышленность сменила мануфактуру,
промышленная революция в чрезвычайной мере умножила богатство и могущество
буржуазии и сделала ее первым классом в стране. Результатом этого было то, что
повсюду, где совершился такой процесс, буржуазия получила в свои руки политическую
власть и вытеснила классы, которые господствовали до тех пор, - аристократию, цеховое
бюргерство и представлявшую тех и других абсолютную монархию. Буржуазия
уничтожила могущество аристократии, дворянства, отменив майораты, или
неотчуждаемость земельных владений, и упразднив все дворянские привилегии. Она
сокрушила могущество цехового бюргерства, упразднив все цехи и все привилегии
ремесленников. На место тех и других она поставила свободную конкуренцию, т. е. такое
состояние общества, при котором каждый имеет право заниматься любой отраслью
промышленной деятельности, причем ничто не может ему в этом помешать, кроме
отсутствия нужного для этого капитала. Введение свободной конкуренции равносильно,
таким образом, открытому заявлению, что отныне члены общества не равны между собой
лишь постольку, поскольку не равны их капиталы, что капитал становится решающей
силой, а капиталисты, буржуа, тем самым становятся первым классом в обществе. Но
свободная конкуренция необходима для начального периода развития крупной
промышленности, потому что она представляет собой единственное состояние общества,
при котором может вырасти крупная промышленность. - Буржуазия, уничтожив таким
путем общественное могущество дворянства и цехового бюргерства, уничтожила также и
их политическую власть. Став первым классом в обществе, она провозгласила себя
первым классом и в политической области. Она сделала это путем введения
представительной системы, которая основана на буржуазном равенстве перед законом, на
законодательном признании свободной конкуренции. Эта система была введена в
европейских странах в виде конституционной монархии. В конституционных монархиях
правами избирателей пользуются лишь те, кто обладает известным капиталом, т. е. только
буржуа. Эти буржуа-избиратели выбирают депутатов, а эти буржуа-депутаты, используя
право отказа в налогах, избирают буржуазное правительство.

328

В-третьих, промышленная революция всюду способствовала развитию пролетариата в
той же мере, как и развитию буржуазии. Чем богаче становилась буржуазия, тем
многочисленнее становились пролетарии. Так как работу пролетариям может
предоставить только капитал, а капитал увеличивается только тогда, когда применяет
труд, то рост пролетариата происходит в точном соответствии с ростом капитала. В то же
время промышленная революция собирает буржуа и пролетариев в большие города, где
всего выгоднее развивать промышленность, и этим скоплением огромных масс в одном
месте внушает пролетариям сознание их силы. Затем, по мере того как развивается
промышленная революция, по мере дальнейшего изобретения новых машин,
вытесняющих ручной труд. крупная промышленность оказывает все большее давление на
заработную плату и снижает ее, как мы уже сказали, до минимума, вследствие чего
положение пролетариата становится все более невыносимым. Так, с одной стороны,
вследствие роста недовольства пролетариата, а с другой - вследствие роста его мощи,
промышленная революция подготовляет социальную революцию, которую произведет
пролетариат.

12-й вопрос: Каковы были дальнейшие последствия промышленной революции?
Ответ: Крупная промышленность создала, в виде паровой и других машин, средства,
позволяющие в короткое время и с небольшими затратами до бесконечности увеличивать
промышленное производство. Благодаря такой легкости расширения производства
свободная конкуренция, являющаяся необходимым следствием этой крупной
промышленности, вскоре приняла чрезвычайно острый характер; масса капиталистов
бросилась в промышленность, и очень скоро произведено было больше, чем могло быть
потреблено. В результате этого произведенные товары невозможно было продать и
наступил так называемый торговый кризис. Фабрики должны были остановиться,
фабриканты обанкротились и рабочие лишились хлеба. Повсюду наступила ужасная
нищета. По истечении некоторого времени избыточные продукты были проданы, фабрики
снова начали работать, заработная плата поднялась, и постепенно дела пошли лучше, чем
когда-либо. Но не надолго, ибо вскоре снова было произведено слишком много товаров,
наступил новый кризис, протекавший совершенно так же, как и предыдущий. Таким
образом, с начала этого столетия в положении промышленности беспрестанно
происходили колебания между периодами процветания и периодами кризиса, и почти
регулярно через каждые пять-семь лет наступал такой кризис, причем

329

каждый раз он вызывал величайшие бедствия среди рабочих, всеобщее революционное
возбуждение и величайшую опасность для всего существующего строя.
13-й вопрос: Что следует из этих регулярно повторяющихся торговых кризисов?
Ответ: Во-первых, что хотя крупная промышленность в первую эпоху своего развития
сама создала свободную конкуренцию, но в настоящее время она уже переросла
свободную конкуренцию; что конкуренция и вообще ведение промышленного
производства отдельными лицами превратились для крупной промышленности в оковы,
которые она должна разбить и разобьет; что крупная промышленность, пока она ведется
на нынешних началах, не может существовать, не приводя к повторяющемуся каждые
семь лет всеобщему расстройству, а это всякий раз ставит под угрозу всю цивилизацию и
не только бросает на дно нищеты пролетариев, но и разоряет многих буржуа; что,
следовательно, необходимо либо отказаться от крупной промышленности,- а это
абсолютно невозможно,- либо признать, что она делает безусловно необходимым
создание совершенно новой организации общества, при которой руководство
промышленным производством осуществляется не отдельными конкурирующими между
собой фабрикантами, а всем обществом по твердому плану и соответственно
потребностям всех членов общества.
Во-вторых, что крупная промышленность и обусловленная ею возможность
бесконечного расширения производства позволяют создать такой общественный строй, в
котором всех необходимых для жизни предметов будет производиться так много, что
каждый член общества будет в состоянии совершенно свободно развивать и применять все
свои силы и способности. Итак. именно то свойство крупной промыш-ленности, которое
в современном обществе порождает всю нищету и все торговые кризисы, явится при
другой общественной организации как раз тем свойством, которое уничтожит эту нищету
и эти приносящие бедствия колебания.
Таким образом, вполне убедительно доказано:
1) что в настоящее время все эти бедствия объясняются только общественным строем,
который уже не соответствует условиям времени;
2) что уже имеются средства для окончательного устранения этих бедствий путем
создания нового общественного строя.
14-й вопрос: Каков должен быть этот новый общественный строй?
Ответ: Прежде всего, управление промышленностью и всеми отраслями производства
вообще будет изъято из рук отдельных,

330

конкурирующих друг с другом индивидуумов. Вместо этого все отрасли производства
будут находиться в ведении всего общества, т. е. будут вестись в общественных интересах,
по общественному плану и при участии всех членов общества. Таким образом, этот новый
общественный строй уничтожит конкуренцию и поставит на ее место ассоциацию. Так
как ведение промышленности отдельными лицами имеет своим необходимым следствием
частную собственность и так как конкуренция есть не что иное, как такой способ ведения
промышленности, когда она управляется отдельными частными собственниками, то
частная собственность неотделима от индивидуального ведения промышленности и от
конкуренции. Следовательно, частная собственность должна быть также ликвидирована,
а ее место заступит общее пользование всеми орудиями производства и распределение
продуктов по общему соглашению, или так называемая общность имущества.
Уничтожение частной собственности даже является самым кратким и наиболее
обобщающим выражением того преобразования всего общественного строя, которое стало
необходимым вследствие развития промышленности. Поэтому коммунисты вполне
правильно выдвигают главным своим требованием уничтожение частной собственности.

15-и вопрос: Значит, уничтожение частной собственности раньше было невозможно?
Ответ: Да, невозможно. Всякое изменение общественного строя, всякий переворот в
отношениях собственности являлись необходимым следствием создания новых
производительных сил, которые перестали соответствовать старым отношениям
собственности. Так возникла и сама частная собственность. Дело в том, что частная
собственность существовала не всегда; когда в конце средних веков в виде мануфактуры
возник Новый способ производства, не укладывавшийся в рамки тогдашней феодальной и
цеховой собственности, эта мануфактура, уже переросшая старые отношения
собственности, создала для себя новую форму собственности - частную собственность.
Для мануфактуры и для первой стадии развития крупной промышленности не была
возможна никакая другая форма собственности, кроме частной собственности, не был
возможен никакой другой общественный строй, кроме строя, основанного на частной
собственности. Пока нельзя производить в таких размерах, чтобы не только хватало на
всех, но чтобы еще оставался избыток продуктов для увеличения общественного капитала
и дальнейшего развития производительных сил, до тех пор должен всегда оставаться
господствующий класс, распоряжающийся производительными силами общества, и
другой класс - бедный и угнетенный. Каковы эти

331

классы, это зависит от ступени развития производства. В средневековье, зависевшем от
земледелия, - перед нами помещик и крепостной; в городах позднего средневековья -
цеховой мастер, подмастерье и поденщик; в XVII веке - владелец мануфактуры и
мануфактурный рабочий; в XIX веке — крупный фабрикант и пролетарий. Вполне
очевидно, что до настоящего времени производительные силы не были еще развиты в
такой степени, чтобы можно было производить достаточное для всех количество
продуктов и чтобы частная собственность уже сделалась оковами, преградой для развития
этих производительных сил. Но теперь благодаря развитию крупной промышленности, вопервых,
созданы капиталы и производительные силы в размерах, ранее неслыханных, и
имеются средства для того, чтобы в короткий срок до бесконечности увеличить эти
производительные силы. Во-вторых, эти производительные силы сосредоточены в руках
немногих буржуа, тогда как широкие народные массы все более превращаются в
пролетариев, причем положение их становится тем более бедственным и невыносимым,
чем больше увеличиваются богатства буржуа. В-третьих, эти могучие, легко
поддающиеся увеличению производительные силы до такой степени переросли частную
собственность и буржуа, что они непрерывно вызывают сильнейшие потрясения
общественного строя. Поэтому лишь теперь уничтожение частной собственности стало не
только возможным, но даже совершенно необходимым.
16-й вопрос: Возможно ли уничтожение частной собственности мирным путем?
Ответ: Можно было бы пожелать, чтобы это было так, и коммунисты, конечно, были
бы последними, кто стал бы против этого возражать. Коммунисты очень хорошо знают,
что всякие заговоры не только бесполезны, но даже вредны. Они очень хорошо знают, что
революции нельзя делать предумышленно и по произволу и что революции всегда и везде
являлись необходимым следствием обстоятельств, которые совершенно не зависели от
воли и руководства отдельных партий и целых классов. Но, вместе с тем, они видят, что
развитие пролетариата почти во всех цивилизованных странах насильственно подавляется
и что тем самым противники коммунистов изо всех сил работают на революцию. Если все
это, в конце концов, толкнет угнетенный пролетариат на революцию, то мы, коммунисты,
будем тогда защищать дело пролетариата действием не хуже, чем сейчас словом.
17-й вопрос: Возможно ли уничтожить частную собственность сразу?

332

Ответ: Нет, невозможно, точно так же, как нельзя сразу увеличить имеющиеся
производительные силы в таких пределах, какие необходимы для создания общественного
хозяйства. Поэтому надвигающаяся по всем признакам революция пролетариата сможет
только постепенно преобразовать нынешнее общество и только тогда уничтожит частную
собственность, когда будет создана необходимая для этого масса средств производства.
18-й вопрос: Каков будет ход этой революции? Ответ: Прежде всего, она создаст
демократический строй и тем самым, прямо или косвенно, Политическое господство
пролетариата. Прямо — в Англии, где пролетарии уже теперь составляют большинство
народа, косвенно — во Франции и Германии, где большинство народа состоит не только
из пролетариев, но также из мелких крестьян и городских мелких буржуа, которые
находятся еще только в стадии перехода в пролетариат, в осуществлении всех своих
политических интересов все более зависят от пролетариата и потому вскоре должны
будут присоединиться к его требованиям. Для этого, может быть, понадобится еще новая
борьба, которая, однако, непременно закончится победой пролетариата
Демократия была бы совершенно бесполезна для пролетариата, если ею не
воспользоваться немедленно, как средством для проведения широких мероприятий,
непосредственно посягающих на частную собственность и обеспечивающих
существование пролетариата. Главнейшие мероприятия эти, с необходимостью
вытекающие из существующих ныне условий, суть следующие:
1) Ограничение частной собственности: прогрессивный налог, высокий налог на
наследства, отмена наследования в боковых линиях (братьев, племянников и т. д.),
принудительные займы и т, д.

2) Постепенная экспроприация земельных собственников, фабрикантов, владельцев
железных дорог и судовладельцев, частью посредством конкуренции со стороны
государственной промышленности, частью непосредственно путем выкупа ассигнатами.
3) Конфискация имущества всех эмигрантов и бунтовщиков, восставших против
большинства народа.
4) Организация труда или предоставление занятий пролетариям в национальных
имениях, фабриках и мастерских, благодаря чему будет устранена конкуренция рабочих
между собой, и фабриканты, поскольку они еще останутся, будут вынуждены платить
такую же высокую плату, как и государство.

333

5) Одинаковая обязательность труда для всех членов общества до полного уничтожения
частной собственности. Образование промышленных армий, в особенности для сельского
хозяйства.
6) Централизация кредитной системы и торговли деньгами в руках государства
посредством национального банка с государственным капиталом. Закрытие всяких
частных банков и банкирских контор.
7) Увеличение числа национальных фабрик, мастерских, железных дорог, судов,
обработка всех земель, остающихся невозделанными, и улучшение обработки возделанных
уже земель соответственно тому, как увеличиваются капиталы и растет число рабочих,
которыми располагает нация.
8) Воспитание всех детей с того момента, как они могут обходиться без материнского
ухода, в государственных учреждениях и на государственный счет. Соединение
воспитания с фабричным трудом.
9) Сооружение больших дворцов в национальных владениях, в качестве общих жилищ
для коммун, граждан, которые будут заниматься промышленностью, сельским хозяйством
и соединять преимущества городского и сельского образа жизни, не страдая от их
односторонности и недостатков.
10) Разрушение всех нездоровых и плохо построенных жилищ и кварталов в городах.
11) Одинаковое право наследования для брачных и внебрачных детей.
12) Концентрация всего транспортного дела в руках нации.
Все эти мероприятия нельзя, разумеется, провести в один прием, но одно из них
повлечет за собой другое. Стоит только произвести первую радикальную атаку на
частную собственность, и пролетариат будет вынужден идти все дальше, все больше
концентрировать в руках государства весь капитал, все сельское хозяйство, всю
промышленность, весь транспорт и весь обмен. К этому ведут все перечисленные
мероприятия. Осуществимость этих мероприятий и порождаемая ими централизация
будут возрастать точно в такой же степени, в какой производительные силы страны будут
умножаться трудом пролетариата. Наконец, когда весь капитал, все производство, весь
обмен будут сосредоточены в руках нации, тогда частная собственность отпадет сама
собой, деньги станут излишними, и производство увеличится в такой степени, а люди
настолько изменятся, что смогут отпасть и последние формы отношений старого
общества.

334

19-й вопрос: Может ли эта революция произойти в одной какой-нибудь стране?
Ответ: Нет. Крупная промышленность уже тем, что она создала мировой рынок, так
связала между собой все народы земного шара, в особенности цивилизованные народы,
что каждый из них зависит от того, что происходит у другого. Затем крупная
промышленность так уравняла общественное развитие во всех цивилизованных странах,
что всюду буржуазия и пролетариат стали двумя решающими классами общества и борьба
между ними - главной борьбой нашего времени. Поэтому коммунистическая революция
будет не только национальной, но произойдет одновременно во всех цивилизованных
странах, т. е., по крайней мере, в Англии, Америке, Франции и Германии. В каждой из
этих стран она будет развиваться быстрее или медленнее, в зависимости от того, в какой
из этих стран более развита промышленность, больше накоплено богатств и имеется
более значительное количество производительных сил. Поэтому она осуществится
медленнее и труднее всего в Германии, быстрее и легче всего в Англии. Она окажет также
значительное влияние на остальные страны мира и совершенно изменит и чрезвычайно
ускорит их прежний ход развития. Она есть всемирная революция и будет поэтому иметь
всемирную арену
20-й вопрос: Каковы будут последствия окончательного устранения частной
собственности?
Ответ: Тем, что общество изымет из рук частных капиталистов пользование всеми
производительными силами и средствами общения, а также обмен и распределение
продуктов, тем, что оно будет управлять всем этим сообразно плану, вытекающему из
наличных ресурсов и потребностей общества в целом, — будут прежде всего устранены все
пагубные последствия, связанные с нынешней системой ведения крупной
промышленности. Кризисы прекратятся, расширенное производство, которое при
существующем общественном строе вызывает перепроизводство и является столь
могущественной причиной нищеты, тогда окажется далеко не достаточным и должно
будет принять гораздо более широкие размеры. Избыток производства, превышающий
ближайшие потребности общества, вместо того чтобы порождать нищету, будет
обеспечивать удовлетворение потребностей всех членов общества, будет вызывать новые
потребности и одновременно создавать средства для их удовлетворения. Он явится
условием и стимулом для дальнейшего прогресса и будет осуществлять этот прогресс, не
приводя при этом, как раньше, к периодическому расстройству всего общественного
порядка. Крупная промышленность, освобожденная

335

от оков частной собственности, разовьется в таких размерах, по сравнению с которыми ее
нынешнее состояние будет казаться таким же ничтожным, каким нам представляется
мануфактура по сравнению с крупной промышленностью нашего времени. Это развитие
промышленности даст обществу достаточное количество продуктов, чтобы удовлетворять
потребности всех его членов. Точно так же земледелие, для которого, вследствие гнета
частной собственности и вследствие дробления участков, затруднено внедрение уже
существующих усовершенствований и достижений науки, тоже вступит в совершенно
новую полосу расцвета и предоставит в распоряжение общества вполне достаточное
количество продуктов. Таким образом, общество будет производить достаточно продуктов
для того, чтобы организовать распределение, рассчитанное на удовлетворение
потребностей всех своих членов. Тем самым станет излишним деление общества на
различные, враждебные друг другу классы. Но оно не только станет излишним, оно будет
даже несовместимо с новым общественным строем. Существование классов вызвано
разделением труда, а разделение труда в его теперешнем виде совершенно исчезнет, так
как, чтобы поднять промышленное и сельскохозяйственное производство на указанную
высоту, недостаточно одних только механических и химических вспомогательных
средств. Нужно также соответственно развить и способности людей, приводящих в
движение эти средства. Подобно тому как в прошлом столетии крестьяне и рабочие
мануфактур после вовлечения их в крупную промышленность изменили весь свой
жизненный уклад и сами стали совершенно другими людьми, точно так же общее ведение
производства силами всего общества и вытекающее отсюда новое развитие этого
производства будет нуждаться в совершенно новых людях и создаст их. Общественное
ведение производства не может осуществляться такими людьми, какими они являются
сейчас, - людьми, из которых каждый подчинен одной какой-нибудь отрасли
производства, прикован к ней, эксплуатируется ею, развивает только одну сторону своих
способностей за счет всех других и знает только одну отрасль или часть какой-нибудь
отрасли всего производства. Уже нынешняя промышленность все меньше оказывается в
состоянии применять таких людей. Промышленность же, которая ведется сообща и
планомерно всем обществом, тем более предполагает людей со всесторонне развитыми
способностями, людей, способных ориентироваться во всей системе производства.
Следовательно, разделение труда, подорванное уже в настоящее время машиной,
превращающее одного в крестьянина, другого в сапожника,

336

третьего в фабричного рабочего, четвертого в биржевого спекулянта, исчезнет
совершенно. Воспитание даст молодым людям возможность быстро осваивать на
практике всю систему производства, оно позволит им поочередно переходить от одной
отрасли производства к другой, в зависимости от потребностей общества или от их
собственных склонностей. Воспитание освободит их, следовательно, от той
односторонности, которую современное разделение труда навязывает каждому
отдельному человеку. Таким образом, общество, организованное на коммунистических
началах, даст возможность своим членам всесторонне применять свои всесторонне
развитые способности. Но вместе с тем неизбежно исчезнут и различные классы. Стало
быть, с одной стороны, общество, организованное на коммунистических началах,
несовместимо с дальнейшим существованием классов, а, с другой стороны, само
строительство этого общества дает средства для уничтожения классовых различий.
Отсюда вытекает, что противоположность между городом и деревней тоже исчезнет.
Одни и те же люди будут заниматься земледелием и промышленным трудом, вместо того
чтобы предоставлять это делать двум различным классам. Это является необходимым
условием коммунистической ассоциации уже в силу весьма материальных причин.
Распыленность занимающегося земледелием населения в деревнях, наряду со скоплением
промышленного населения в больших городах, соответствует только недостаточно еще
высокому уровню развития земледелия и промышленности и является препятствием для
всякого дальнейшего развития, что уже в настоящее время дает себя сильно чувствовать.
Всеобщая ассоциация всех членов общества в целях совместной и планомерной
эксплуатации производительных сил; развитие производства в такой степени, чтобы оно
удовлетворяло потребности всех; ликвидация такого положения, когда потребности одних
людей удовлетворяются за счет других; полное уничтожение классов и
противоположностей между ними; всестороннее развитие способностей всех членов
общества путем устранения прежнего разделения труда, путем производственного
воспитания, смены родов деятельности, участия всех в пользовании благами, которые
производятся всеми же, и, наконец, путем слияния города с деревней — вот главнейшие
результаты ликвидации частной собственности.

21-й вопрос: Какое влияние окажет коммунистический общественный строй на семью?
Ответ: Отношения полов станут исключительно частным делом, которое будет
касаться только заинтересованных лиц и

336

в которое обществу нет нужды вмешиваться. Это возможно благодаря устранению
частной собственности и общественному воспитанию детей, вследствие чего
уничтожаются обе основы современного брака, связанные с частной собственностью,-
зависимость жены от мужа и детей от родителей. В этом и заключается ответ на вопли
высоконравственных мещан по поводу коммунистической общности жен. Общность жен
представляет собою явление, целиком принадлежащее буржуазному обществу и в полном
объеме существующее в настоящее время в виде проституции. Но проституция основана
на частной собственности и исчезнет вместе с ней. Следовательно, коммунистическая
организация вместо того, чтобы вводить общность жен, наоборот, уничтожит ее. 22-й
вопрос: Как будет относиться коммунистическая организация к существующим
национальностям?
Ответ: Национальные черты народов, объединяющихся на основе принципа
общности, именно в результате этого объединения неизбежно будут смешиваться и таким
образом исчезнут точно так же, как отпадут всевозможные сословные и классовые
различия вследствие уничтожения их основы — частной собственности. ["Остается" в
оригинале заменено Ред.]
23-й вопрос: Как будет она относиться к существующим религиям?
Ответ: Все существовавшие до сих пор религии являлись выражением исторических
ступеней развития отдельных народов или народных масс. Коммунизм же является той
ступенью исторического развития, которая делает излишними и снимает [aufhebt] все
существующие религии. ["Остается" в оригинале заменено Ред.]
24-й вопрос: Чем отличаются коммунисты от социалистов?
Ответ: Так называемые социалисты делятся на три категории.
Первая категория состоит из сторонников феодального и патриархального общества,
которое уничтожалось и уничтожается с каждым днем крупной промышленностью,
мировой торговлей и созданным ими буржуазным обществом. Эта категория из бедствий
современного общества делает вывод о том, что следует восстановить феодальное и
патриархальное общество, так как оно было свободно от этих бедствий. Все ее
предложения, прямыми или обходными путями, направлены к этой цели. Коммунисты
всегда будут решительно бороться с этой категорией реакционных социалистов, несмотря
на ее мнимое сочувствие нищете пролетариата и на проливаемые по этому поводу
горючие слезы. Ибо эти социалисты:
1) стремятся к чему-то совершенно невозможному;
2) пытаются восстановить господство аристократии, цеховых мастеров и владельцев
мануфактур, с их свитой абсолютных или феодальных монархов, чиновников, солдат и
попов; они хотят восстановить общество, которое, правда, было бы свободно от пороков
современного общества, но зато принесло бы с собой, по меньшей мере, столько же
других бедствий, а к тому же не открывало бы никаких перспектив к освобождению
угнетенных рабочих посредством коммунистической организации;

338

3) свои подлинные намерения они всегда обнаруживают, когда пролетариат
становится революционным и коммунистическим. В этих случаях они немедленно
объединяются с буржуазией против пролетариев.
Вторая категория состоит из сторонников нынешнего общества, которых неизбежно
порождаемые этим обществом бедствия заставляют опасаться за его существование. Они
стремятся, следовательно, сохранить нынешнее общество, но устранить связанные с ним
бедствия. Для этого одни предлагают меры простой благотворительности, другие -
грандиозные планы реформ, которые, под предлогом реорганизации общества, имеют
целью сохранить устои нынешнего общества и тем самым само нынешнее общество.
Против этих буржуазных социалистов коммунисты тоже должны будут вести неустанную
борьбу, потому что их деятельность идет на пользу врагам коммунистов и они защищают
тот общественный строй, который коммунисты хотят разрушить.
Наконец, третья категория состоит из демократических социалистов. Идя по пути с
коммунистами, они хотят осуществления части мероприятий, указанных в ... вопросе , но
не в качестве переходных мер, ведущих к коммунизму, а в качестве мероприятий,
достаточных для уничтожения нищеты и устранения бедствий нынешнего общества. Эти
демократические социалисты являются либо пролетариями, которые еще недостаточно
уяснили себе условия освобождения своего класса, либо представителями мелкой
буржуазии, т. е. класса, который вплоть до завоевания демократии и осуществления
вытекающих из нее социалистических мероприятий во многих отношениях имеет те же
интересы, что и пролетарии. Поэтому, коммунисты в моменты действий будут заключать
соглашения с демократическими социалистами и вообще на это время должны
придерживаться по возможности общей с ними политики, если только эти социалисты не
пойдут в услужение к господствующей буржуазии и не станут нападать на коммунистов.

Разумеется, совместные действия не исключают обсуждения тех разногласий, которые
существуют между ними и коммунистами.
25-й вопрос: Как относятся коммунисты к остальным политическим партиям нашего
времени?
Ответ: Отношение это различно в разных странах.- В Англии, Франции и Бельгии, где
господствует буржуазия, коммунисты пока еще имеют общие интересы с различными
демократическими партиями, причем эта общность интересов тем

339

значительнее, чем больше демократы приближаются к целям коммунистов в тех
социалистических мероприятиях, которые демократы повсюду теперь отстаивают, т. е.
чем яснее и определеннее они отстаивают интересы пролетариата и чем больше они
опираются на пролетариат. В Англии, например, чартисты, состоящие из рабочих,
неизмеримо ближе к коммунистам, чем демократические мелкие буржуа или так
называемые радикалы.
В Америке, где введена демократическая конституция, коммунисты должны будут
поддерживать партию, которая хочет обратить эту конституцию против буржуазии и
использовать ее в интересах пролетариата, т. е. партию сторонников национальной
аграрной реформы.
В Швейцарии радикалы, хотя и представляют еще собой партию с очень смешанным
составом, являются, однако, единственными, с которыми коммунисты могут вступать в
соглашение, а среди этих радикалов опять-таки наиболее прогрессивными являются
ваадтские и женевские.
Наконец, в Германии решительная борьба между буржуазией и абсолютной монархией
еще впереди. Но так как коммунисты не могут рассчитывать, что им придется вступить в
решающий бой с буржуазией прежде, чем буржуазия достигнет господства, то в интересах
коммунистов помочь буржуазии возможно скорее достичь господства, чтобы затем как
можно скорее в свою очередь свергнуть ее. Таким образом, в борьбе либеральной
буржуазии с правительствами коммунисты должны быть всегда на стороне первой,
остерегаясь, однако, того самообмана, в который впадает буржуазия, и не доверяя ее
соблазнительным заверениям о тех благодетельных последствиях, которые якобы
повлечет за собой для пролетариата победа буржуазии. Единственные преимущества от
победы буржуазии для коммунистов будут заключаться:
1) в разного рода уступках, которые облегчат коммунистам защиту, обсуждение и
распространение своих принципов и тем самым облегчат объединение пролетариата в
тесно сплоченный, готовый к борьбе и организованный класс, и 2) в уверенности, что с
того дня, как падут абсолютистские правительства, наступит черед для борьбы между
буржуа и пролетариями. С этого дня партийная политика коммунистов будет здесь такой
же, как и в странах, где буржуазия уже господствует.
Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2. Т. 4.
Фридрих Энгельс
РОЛЬ ТРУДА В ПРОЦЕССЕ
ПРЕВРАЩЕНИЯ ОБЕЗЬЯНЫ В
ЧЕЛОВЕКА
Труд - источник всякого богатства, утверждают политикоэкономы. Он действительно
является таковым наряду с природой, доставляющей ему материал, который он
превращает в богатство. Но он еще и нечто бесконечно большее, чем это. Он -
первое
основное условие всей человеческой жизни, и притом в такой степени, что мы в
известном смысле должны сказать: труд создал самого человека.
Много сотен тысячелетий тому назад, в еще не поддающийся точному определению
промежуток времени того периода в развитии Земли, который геологи называют
третичным, предположительно к концу этого периода, жила где-то в жарком поясе -
по
всей вероятности, на обширном материке, ныне погруженном па дно Индийского
океана,
- необычайно высокоразвитая порода человекообразных обезьян. Дарвин дал нам
приблизительное описание этих наших предков. Они были сплошь покрыты волосами,
имели бороды и остроконечные уши и жили стадами на деревьях (358).
Под влиянием в первую очередь, надо думать, своего образа жизни, требующего,
чтобы
при лазании руки выполняли иные функции, чем ноги, эти обезьяны начали отвыкать
от
помощи рук при ходьбе по земле и стали усваивать все более и более прямую
походку.
Этим был сделан решающий шаг для перехода от обезьяны к человеку.
Все существующие еще ныне человекообразные обезьяны могут стоять прямо и
передвигаться на одних только ногах, но лишь в случае крайней необходимости и в
высшей степени неуклюже. Их естественное передвижение совершается в
полувыпрямленном положении и включает употребление рук. Большинство из них при
ходьбе опираются о землю средними фалангами согнутых пальцев рук и, поджимая
ноги,
продвигают тело между длинными руками, подобно хромому, ходящему на костылях.
Вообще мы и теперь еще можем наблюдать у обезьян все переходные ступени от
хождения на четвереньках до хождения на двух ногах. Но ни у одной из них
последнее не
стало чем-то большим, нежели вынужденным приемом, применяемым в крайнем случае.

Если прямой походке у наших волосатых предков суждено было стать сначала
правилом, а
потом и необходимостью, то это предполагает, что на долю рук тем временем
доставалось все больше и больше других видов деятельности. Уже и у обезьян
существует
известное разделение функций между руками и ногами. Как уже упомянуто, при
лазании
они пользуются руками иначе, чем ногами. Рука служит преимущественно для целей
собирания и удержания нищи, как это уже делают некоторые низшие млекопитающие
при
помощи своих передних лап. С помощью руки некоторые обезьяны строят себе гнезда
на
деревьях или даже, как шимпанзе, навесы между ветвями для защиты от непогоды.
Рукой
они схватывают дубины для защиты от врагов или бомбардируют последних плодами и
камнями. При ее же помощи они выполняют в неволе ряд простых операций, которые
они
перенимают у людей. Но именно тут-то и обнаруживается, как велико расстояние
между
неразвитой рукой даже самых высших человекообразных обезьян и
усовершенствованной
трудом сотен тысячелетий человеческой рукой. Число и общее расположение костей и
мускулов одинаково у обеих, и тем не менее рука даже самого первобытного дикаря
способна выполнять сотни операций, не доступных никакой обезьяне. Ни одна
обезьянья
рука не изготовила когда-либо хотя бы самого грубого каменного ножа.
Поэтому те операции, к которым наши предки в эпоху перехода от обезьяны к
человеку на
протяжении многих тысячелетий постепенно научились приспособлять свою руку,
могли
быть вначале только очень простыми. Самые низшие дикари и даже те из них, у
которых
приходится предположить возврат к более звероподобному состоянию с одновременным
физическим вырождением, всё же стоят гораздо выше тех переходных существ. Прежде
чем первый кремень при помощи человеческой руки был превращен в нож, должен был,
вероятно, пройти такой длинный период времени, что в сравнении с ним известный
нам
исторический период является незначительным. Но решающий шаг был сделан, рука
стала
свободной и могла теперь усваивать себе всё новые и новые сноровки, а
приобретенная
этим большая гибкость передавалась по наследству и возрастала от поколения к
поколению.
Рука, таким образом, является не только органом труда, она также и продукт его.
Только
благодаря труду, благодаря приспособлению к все новым операциям, благодаря
передаче
по наследству достигнутого таким путем особого развития мускулов, связок и, за
более
долгие промежутки времени, также и костей, и благодаря все новому применению
этих
переданных по наследству усовершенствований к новым, все более сложным
операциям, -
только благодаря всему этому человеческая рука достигла той высокой ступени
совершенства, на которой она смогла, как бы силой волшебства, вызвать к жизни
картины
Рафаэля, статуи Торвальдсена, музыку Паганини.
Но рука не была чем-то самодовлеющим. Она была только одним из членов целого, в
высшей степени сложного организма. И то, что шло на пользу руке, шло также на
пользу
всему телу, которому она служила, и шло на пользу в двояком отношении.
Прежде всего, в силу того закона, который Дарвин назвал законом соотношения
роста.
Согласно этому закону известные формы отдельных частей органического существа
всегда связаны с определенными формами других частей, которые, казалось бы, ни в
какой связи с первыми не находятся. Так, например, все без исключения животные,
которые обладают красными кровяными тельцами без клеточного ядра и у которых
затылочная кость сочленена с первым позвонком двумя суставными бугорками,
обладают
также молочными железами для кормления детенышей. Так, у млекопитающих
раздельные копыта, как правило, связаны с наличием сложного желудка,
приспособленного к процессу жвачки. Изменения определенных форм влекут за собой
изменение формы других частей тела, хотя мы и не в состоянии объяснить эту
связь.
Совершенно белые кошки с голубыми глазами всегда или почти всегда оказываются
глухими. Постепенное усовершенствование человеческой руки и идущее рядом с этим
развитие и приспособление ноги к прямой походке несомненно оказали, также и в
силу
закона соотношения, обратное влияние на другие части организма. Однако этого
рода
воздействие еще слишком мало исследовано, и мы можем здесь только констатировать
его в общем виде.

Значительно важнее непосредственное, поддающееся доказательству обратное
воздействие развития руки па остальной организм. Наши обезьяноподобные предки,
как
уже сказано, были общественными животными; вполне очевидно, что нельзя выводить
происхождение человека, этого наиболее общественного из всех животных, от
необщественных ближайших предков. Начинавшееся вместе с развитием руки, вместе с
трудом господство над природой расширяло с каждым новым шагом вперед кругозор
человека. В предметах природы он постоянно открывал новые, до того неизвестные
свойства. С другой стороны, развитие труда по необходимости способствовало более
тесному сплочению членов общества, так как благодаря ему стали более часты
случаи
взаимной поддержки, совместной деятельности, и стало ясней сознание пользы этой
совместной деятельности для каждого отдельного члена. Коротко говоря,
формировавшиеся люди пришли к тому, что у них появилась потребность что-то
сказать
друг другу. Потребность создала себе свой орган: неразвитая гортань обезьяны
медленно,
но неуклонно преобразовывалась путем модуляции для все более развитой модуляции,
а
органы рта постепенно научались произносить один членораздельный звук за другим.
Что это объяснение возникновения языка из процесса труда и вместе с трудом
является
единственно правильным, доказывает сравнение с животными. То немногое, что эти
последние, даже наиболее развитые из них, имеют сообщить друг другу, может быть
сообщено и без помощи членораздельной речи. В естественном состоянии ни одно
животное не испытывает неудобства от неумения говорить или понимать человеческую
речь. Совсем иначе обстоит дело, когда животное приручено человеком. Собака и
лошадь
развили в себе, благодаря общению с людьми, такое чуткое ухо по отношению к
членораздельной речи, что, в пределах свойственного им круга представлений, они
легко
научаются понимать всякий язык. Они, кроме того, приобрели способность к таким
чувствам, как чувство привязанности к человеку, чувство благодарности и т. д.,
которые
раньше им были чужды. Всякий, кому много приходилось иметь дело с такими
животными, едва ли может отказаться от убеждения, что имеется немало случаев,
когда
они свою неспособность говорить ощущают теперь как недостаток. К сожалению, их
голосовые органы настолько специализированы в определенном направлении, что
этому
их горю уже никак нельзя помочь. Там, однако, где имеется подходящий орган, эта
неспособность, в известных границах, может исчезнуть. Органы рта у птиц
отличаются,
конечно, коренным образом от соответствующих органов человека. Тем не менее
птицы
являются единственными животными, которые могут научиться говорить, и птица с
наиболее отвратительным голосом, попугай, говорит всего лучше. И пусть не
возражают,
что попугай не понимает того, что говорит. Конечно, он будет целыми часами без
умолку
повторять весь свой запас слов из одной лишь любви к процессу говорения и к
общению с
людьми. Но в пределах своего круга представлений он может научиться также и
понимать
то, что он говорит. Научите попугая бранным словам так, чтобы он получил
представление о их значении (одно из главных развлечений возвращающихся из
жарких
стран матросов), попробуйте его затем дразнить, и вы скоро откроете, что он
умеет так же
правильно применять свои бранные слова, как берлинская торговка зеленью. Точно
так
же обстоит дело и при выклянчивании лакомств.
Сначала труд, а затем и вместе с ним членораздельная речь явились двумя самыми
главными стимулами, под влиянием которых мозг обезьяны постепенно превратился в
человеческий мозг, который, при всем своем сходстве с обезьяньим, далеко
превосходит
его по величине и совершенству. А параллельно с дальнейшим развитием мозга шло
дальнейшее развитие его ближайших орудий - органов чувств. Подобно тому как
постепенное развитие речи неизменно сопровождается соответствующим
усовершенствованием органа слуха, точно так же развитие мозга вообще
сопровождается
усовершенствованием всех чувств в их совокупности. Орел видит значительно
дальше, чем
человек, но человеческий глаз замечает в вещах значительно больше, чем глаз
орла.

Собака обладает значительно более тонким обонянием, чем человек, но она не
различает
и сотой доли тех запахов, которые для человека являются определенными признаками
различных вещей. А чувство осязания, которым обезьяна едва-едва обладает в самой
грубой, зачаточной форме, выработалось только вместе с развитием самой
человеческой
руки, благодаря труду.
Развитие мозга и подчиненных ему чувств, все более и более проясняющегося
сознания,
способности к абстракции и к умозаключению оказывало обратное воздействие на
труд и
на язык, давая обоим всё новые и новые толчки к дальнейшему развитию. Это
дальнейшее
развитие с момента окончательного отделения человека от обезьяны отнюдь не
закончилось, а, наоборот, продолжалось и после этого; будучи у различных народов
и в
различные эпохи по степени и по направлению различным, иногда даже прерываясь
местными и временными движениями назад, оно в общем и целом могучей поступью шло
вперед, получив, с одной стороны, новый мощный толчок, а с другой стороны -
более
определенное направление благодаря тому, что с появлением готового человека
возник
вдобавок еще новый элемент - общество,
Наверное протекли сотни тысяч лет, - в истории Земли имеющие не большее
значение,
чем секунда в жизни человека *, - прежде чем из стада лазящих по деревьям
обезьян
возникло человеческое общество. Но все же оно, наконец, появилось. И в чем же
опять мы
находим характерный признак человеческого общества, отличающий его от стада
обезьян? В труде. Стадо обезьян довольствовалось тем, что дочиста поедало пищу,
имевшуюся в его районе, размеры которого определялись географическими условиями
или степенью сопротивления соседних стад. Оно кочевало с места на место и
вступало в
борьбу с соседними стадами, добиваясь нового, богатого кормом, района, но оно
было
неспособно извлечь из района, где оно добывало себе корм, больше того, что он
давал от
природы, за исключением разве того, что стадо бессознательно удобряло почву
своими
экскрементами. Как только все области, способные доставлять корм, были заняты,
увеличение обезьяньего населения стало невозможным; в лучшем случае это
население
могло численно оставаться на одном и том же уровне. Но все животные в высшей
степени
расточительны в отношении предметов питания и притом часто уничтожают в зародыше
их естественный прирост. Волк, в противоположность охотнику, не щадит козули,
которая
на следующий год должна была бы доставить ему козлят; козы в Греции, поедающие
молодую поросль мелкого кустарника, не давая ему подрасти, оголили все горы
страны.
Это "хищническое хозяйство" животных играет важную роль в процессе постепенного
изменения видов, так как оно заставляет их приспособляться к новым, необычным
для
них родам пищи, благодаря чему их кровь приобретает другой химический состав и
вся
физическая конституция постепенно становится иной, виды же, установившиеся раз
навсегда, вымирают. Не подлежит сомнению, что это хищническое хозяйство сильно
способствовало превращению наших предков в людей. У той породы обезьян, которая
далеко превосходила все остальные смышленостью и приспособляемостью, это
хищническое хозяйство должно было привести к тому, что в пищу стали употреблять
все
большее и большее количество новых растений, а из этих растений все большее
количество съедобных частей, одним словом, к тому, что пища становилась все
более
разнообразной, следствием чего было проникновение в организм все более
разнообразных
веществ, создававших химические условия для превращения этих обезьян в людей. Но
все
это еще не было трудом в собственном смысле слова. Труд начинается с
изготовления
орудий. А что представляют собой наиболее древние орудия, которые мы находим, -
наиболее древние, судя до найденным предметам, оставшимся нам в наследство от
доисторических людей, и но образу жизни наиболее ранних исторических народов, а
также и наиболее примитивных современных дикарей? Эти орудия представляют собой
орудия охоты и рыболовства; первые являются одновременно и оружием. Но охота и
рыболовство предполагают переход от исключительного употребления растительной
пищи к потреблению наряду с ней и мяса, а это знаменует собой новый важный шаг
на
пути к превращению в человека. Мясная пища содержала в почти готовом виде
наиболее
важные вещества, в которых нуждается организм для своего обмена веществ; она
сократила процесс пищеварения и вместе с ним продолжительность других
вегетативных
(т. е. соответствующих явлениям растительной жизни) процессов в организме и этим
сберегла больше времени, вещества и энергии для активного проявления животной, в
собственном смысле слова, жизни. А чем больше формировавшийся человек удалялся
от
растительного царства, тем больше он возвышался также и над животными. Как
приучение диких кошек и собак к потреблению растительной пищи наряду с мясной
способствовало тому, что они стали слугами человека, так и привычка к мясной
пище
наряду с растительной чрезвычайно способствовала увеличению физической силы и
самостоятельности формировавшегося человека. Но наиболее существенное влияние
мясная пища оказала на мозг, получивший благодаря ей в гораздо большем
количестве,
чем раньше, те вещества, которые необходимы для его питания и развития, что дало
ему
возможность быстрей и полней совершенствоваться из поколения в поколение. С
позволения господ вегетарианцев, человек не мог стать человеком без мясной пищи,
и
если потребление мясной пищи у всех известных нам народов в то или иное время
влекло
за собой даже людоедство (предки берлинцев, велетабы или вильцы, еще в X
столетии
поедали своих родителей)(359), то нам теперь до этого уже никакого дела нет.

Употребление мясной пищи привело к двум новым достижениям, имеющим решающее
значение: к пользованию огнем и к приручению животных. Первое еще более
сократило
процесс пищеварения, так как оно доставляло рту, так сказать, уже
полупереваренную
пищу; второе обогатило запасы мясной пищи, так как наряду с охотой оно открыло
новый
источник, откуда ее можно было черпать более регулярно, и доставило, кроме того,
в виде
молока и его продуктов новый, по своему составу по меньшей мере равноценный
мясу,
предмет питания. Таким образом, оба эти достижения уже непосредственно стали
новыми средствами эмансипации для человека. Останавливаться здесь подробно на их
косвенных последствиях, как бы важны они ни были для развития человека и
общества,
мы не можем, так как это слишком отвлекло бы нас в сторону.
Подобно тому как человек научился есть все съедобное, он также научился и жить
во
всяком климате. Он распространился по всей пригодной для житья земле, он,
единственное животное, которое в состоянии было сделать это самостоятельно.
Другие
животные, приспособившиеся ко всем климатам, научились этому не самостоятельно,
а
только следуя за человеком: домашние животные и насекомые-паразиты. А переход от
равномерно жаркого климата первоначальной родины в более холодные страны, где
год
делится на зиму и лето, создал новые потребности, потребности в жилище и одежде
для
защиты от холода и сырости, создал, таким образом, новые отрасли труда и вместе
с тем
новые виды деятельности, которые все более отдаляли человека от животного.
Благодаря совместной деятельности руки, органов речи и мозга не только у каждого
в
отдельности, но также и в обществе, люди приобрели способность выполнять всё
более
сложные операции, ставить себе всё более высокие цели и достигать их. Самый труд
становился от поколения к поколению более разнообразным, более совершенным,
более
многосторонним. К охоте и скотоводству прибавилось земледелие, затем прядение и
ткачество, обработка металлов, гончарное ремесло, судоходство. Наряду с
торговлей и
ремеслами появились, наконец, искусство и наука; из племен развились нации и
государства. Развились право и политика, а вместе с ними фантастическое
отражение
человеческого бытия в человеческой голове - религия. Перед всеми этими
образованиями,
которые выступали прежде всего как продукты головы и казались чем-то
господствующим над человеческими обществами, более скромные произведения
работающей руки отступили на задний план, тем более, что планирующая работу
голова
уже на очень ранней ступени развития общества (например, уже в простой семье)
имела
возможность заставить не свои, а чужие руки выполнять намеченную ею работу. Всю
заслугу быстрого развития цивилизации стали приписывать голове, развитию и
деятельности мозга. Люди привыкли объяснять свои действия из своего мышления,
вместо того чтобы объяснять их из своих потребностей (которые при этом, конечно,
отражаются в голове, осознаются), и этим путем с течением времени возникло то
идеалистическое мировоззрение, которое овладело умами в особенности со времени
гибели античного мира. Оно и теперь владеет умами в такой мере, что даже
наиболее
материалистически настроенные естествоиспытатели из школы Дарвина не могут еще
составить себе ясного представления о происхождении человека, так как, в силу
указанного идеологического влияния, они не видят той роли, которую играл при
этом
труд.
Животные, как уже было вскользь упомянуто, тоже изменяют своей деятельностью
внешнюю природу, хотя и не в такой степени, как человек, и эти совершаемые ими
изменения окружающей их среды оказывают, как мы видели, обратное воздействие на
их
виновников, вызывая в них в свою очередь определенные изменения. Ведь в природе
ничто не совершается обособленно. Каждое явление действует на другое, и
наоборот; и в
забвении факта этого всестороннего движения и взаимодействия и кроется в
большинстве
случаев то, что мешает нашим естествоиспытателям видеть ясно даже самые простые
вещи. Мы видели, как козы препятствуют восстановлению лесов в Греции; на острове
св.

Елены козы и свиньи, привезенные первыми прибывшими туда мореплавателями, сумели
истребить почти без остатка всю старую растительность острова и этим подготовили
почву для распространения других растений, привезенных позднейшими
мореплавателями и колонистами. Но когда животные оказывают длительное
воздействие
на окружающую их природу, то это происходит без всякого намерения с их стороны и
является по отношению к самим этим животным чем-то случайным. А чем более люди
отдаляются от животных, тем более их воздействие на природу принимает характер
преднамеренных, планомерных действий, направленных на достижение определенных,
заранее известных целей. Животное уничтожает растительность какой-нибудь
местности,
не ведая, что творит. Человек же ее уничтожает для того, чтобы на освободившейся
почве
посеять хлеба, насадить деревья или разбить виноградник, зная, что это принесет
ему
урожай, в несколько раз превышающий то, что он посеял. Он переносит полезные
растения и домашних животных из одной страны в другую и изменяет таким образом
флору и фауну целых частей света. Более того. При помощи разных искусственных
приемов разведения и выращивания растения и животные так изменяются под рукой
человека, что становятся неузнаваемыми. Те дикие растения, от которых ведут свое
происхождение наши зерновые культуры, еще до сих пор не найдены. От какого
дикого
животного происходят наши собаки, которые даже и между собой так резко
отличаются
друг от друга, или наши столь же многочисленные лошадиные породы - является все
еще
спорным.
Впрочем, само собой разумеется, что мы не думаем отрицать у животных способность
к
планомерным, преднамеренным действиям. Напротив, планомерный образ действий
существует в зародыше уже везде, где протоплазма, живой белок существует и
реагирует,
т. е. совершает определенные, хотя бы самые простые движения как следствие
определенных раздражений извне. Такая реакция имеет место даже там, где еще нет
никакой клетки, не говоря уже о нервной клетке. Прием, при помощи которого
насекомоядные растения захватывают свою добычу, является тоже в известном
отношении планомерным, хотя совершается вполне бессознательно. У животных
способность к сознательным, планомерным действиям развивается в соответствии с
развитием нервной системы и достигает у млекопитающих уже достаточно высокой
ступени. Во время английской псовой охоты на лисиц можно постоянно наблюдать,
как
безошибочно лисица умеет применять свое великолепное знание местности, чтобы
скрыться от своих преследователей, и как хорошо она знает и умеет использовать
все
благоприятные для нее свойства территории, прерывающие ее след. У наших домашних
животных, более высоко развитых благодаря общению с людьми, можно ежедневно
наблюдать акты хитрости, стоящие на одинаковом уровне с такими же актами у
детей.
Ибо, подобно тому как история развития человеческого зародыша во чреве матери
представляет собой лишь сокращенное повторение развертывавшейся на протяжении
миллионов лет истории физического развития наших животных предков начиная с
червя,
точно так же и духовное развитие ребенка представляет собой лишь еще более
сокращенное повторение умственного развития тех же предков, - по крайней мере
более
поздних. Но все планомерные действия всех животных не сумели наложить на природу
печать их воли. Это мог сделать только человек.
Коротко говоря, животное только пользуется внешней природой и производит в ней
изменения просто в силу своего присутствия; человек же вносимыми им изменениями
заставляет ее служить своим целям, господствует над ней. И это является
последним
существенным отличием человека от остальных животных, и этим отличием человек
опять-таки обязан труду.
Не будем, однако, слишком обольщаться нашими победами над природой. За каждую
такую победу она нам мстит. Каждая из этих побед имеет, правда, в первую очередь
те
последствия, на которые мы рассчитывали, но во вторую и третью очередь совсем
другие,
непредвиденные последствия, которые очень часто уничтожают значение первых.
Людям,
которые в Месопотамии, Греции, Малой Азии и в других местах выкорчевывали леса,
чтобы получить таким путем пахотную землю, и не снилось, что они этим положили
начало нынешнему запустению этих стран, лишив их, вместе с лесами, центров
скопления
и сохранения влаги (360). Когда альпийские итальянцы вырубали на южном склоне
гор
хвойные леса, так заботливо охраняемые на северном, они не предвидели, что этим
подрезывают корни высокогорного скотоводства в своей области; еще меньше они
предвидели, что этим они на большую часть года оставят без воды свои горные
источники, с тем чтобы в период дождей это источники могли изливать на равнину
тем
более бешеные потоки. Распространители картофеля в Европе не знали, что они
одновременно с мучнистыми клубнями распространяют и золотуху. И так на каждом
шагу
факты напоминают нам о том, что мы отнюдь не властвуем над природой так, как
завоеватель властвует над чужим народом, не властвуем над ней так, как кто-либо
находящийся вне природы, - что мы, наоборот, нашей плотью, кровью и мозгом
принадлежим ей и находимся внутри ее, что все наше господство над ней состоит в
том,
что мы, в отличие от всех других существ, умеем познавать ее законы и правильно
их
применять.

И мы, в самом деле, с каждым днем научаемся все более правильно понимать ее
законы и
познавать как более близкие, так и более отдаленные последствия нашего активного
вмешательства в ее естественный ход. Особенно со времени огромных успехов
естествознания в нашем столетии мы становимся все более и более способными к
тому,
чтобы уметь учитывать также и более отдаленные естественные последствия по
крайней
мере наиболее обычных из наших действий в области производства и тем самым
господствовать над ними. А чем в большей мере это станет фактом, тем в большей
мере
люди снова будут не только чувствовать, но и сознавать свое единство с природой
и тем
невозможней станет то бессмысленное и противоестественное представление о какойто
противоположности между духом и материей, человеком и природой, душой и телом,
которое распространилось в Европе со времени упадка классической древности и
получило наивысшее развитие в христианстве.
Но если уже потребовались тысячелетия для того, чтобы мы научились в известной
мере
учитывать заранее более отдаленные естественные последствия наших, направленных
на
производство, действий, то еще гораздо труднее давалась эта наука в отношении
более
отдаленных общественных последствий этих действий. Мы упомянули о картофеле и о
сопровождавшей его распространение золотухе. Но что может значить золотуха в
сравнении с теми последствиями, которые имело для жизненного положения народных
масс целых стран сведение питания рабочего населения к одному только картофелю?
Что
значит золотуха в сравнении с тем голодом, который в 1847 г. постиг, в
результате
болезни картофеля, Ирландию и который свел в могилу миллион питающихся
исключительно - или почти исключительно - картофелем ирландцев, а два миллиона
заставил эмигрировать за океан! Когда арабы научились дистиллировать алкоголь,
им и в
голову не приходило, что они этим создали одно из главных орудий, при помощи
которого будут истреблены коренные жители тогда еще даже не открытой Америки. А
когда Колумб потом открыл эту Америку, то он не знал, что он этим пробудил к
новой
жизни давно исчезнувший в Европе институт рабства и положил основание торговле
неграми. Люди, которые в XVII и XVIII веках работали над созданием паровой
машины,
не подозревали, что они создают орудие, которое в большей мере, чем что-либо
другое,
будет революционизировать общественные отношения во всем мире и которое,
особенно
в Европе, путем концентрации богатств в руках меньшинства и пролетаризации
огромного большинства, сначала доставит буржуазии социальное и политическое
господство, а затем вызовет классовую борьбу между буржуазией и пролетариатом,
борьбу, которая может закончиться только низвержением буржуазии и уничтожением
всех классовых противоположностей. - Но и в этой области мы, путем долгого,
часто
жестокого опыта и путем сопоставления и анализа исторического материала,
постепенно
научаемся уяснять себе косвенные, более отдаленные общественные последствия
нашей
производственной деятельности, а тем самым мы получаем возможность подчинить
нашему господству и регулированию также и эти последствия.
Однако для того, чтобы осуществить это регулирование, требуется нечто большее,
чем
простое познание. Для этого требуется полный переворот в нашем существующем до
сего
времени способе производства и вместе с ним во всем нашем теперешнем
общественном
строе.
Все существовавшие до сих пор способы производства имели в виду только
достижение
ближайших, наиболее непосредственных полезных эффектов труда. Дальнейшие же
последствия, появляющиеся только позднее и оказывающие действие благодаря
постепенному повторению и накоплению, совершенно не принимались в расчет.
Первоначальная общая собственность на землю соответствовала, с одной стороны,
такому
уровню развития людей, который вообще ограничивал их кругозор тем, что лежит
наиболее близко, а с другой стороны, она предполагала наличие известного излишка
свободных земель, который предоставлял известный простор для ослабления
возможных
дурных результатов этого примитивного хозяйства. Когда этот излишек свободных
земель
был исчерпан, пришла в упадок и общая собственность. А все следующие за ней
более
высокие формы производства приводили к разделению населения на различные классы
и
тем самым к противоположности между господствующими и угнетенными классами. В
результате этого интерес господствующего класса стал движущим фактором
производства, поскольку последнее не ограничивалось задачей кое-как поддерживать
жалкое существование угнетенных. Наиболее полно это проведено в господствующем
ныне в Западной Европе капиталистическом способе производства. Отдельные,
господствующие над производством и обменом капиталисты могут заботиться лишь о
наиболее непосредственных полезных эффектах своих действий. Более того, даже сам
этот полезный эффект - поскольку речь идет о полезности производимого или
обмениваемого товара - совершенно отступает на задний план, и единственной
движущей
пружиной становится получение прибыли при продаже.

Общественная наука буржуазии, классическая политическая экономия, занимается
преимущественно лишь теми общественными последствиями человеческих действий,
направленных на производство и обмен, достижение которых непосредственно имеется
в
виду. Это вполне соответствует тому общественному строю, теоретическим
выражением
которого она является. Так как отдельные капиталисты занимаются производством и
обменом ради непосредственной прибыли, то во внимание могут приниматься в первую
очередь лишь ближайшие, наиболее непосредственные результаты. Когда отдельный
фабрикант или купец продает изготовленный или закупленный им товар с обычной
прибылью, то это его вполне удовлетворяет, и он совершенно не интересуется тем,
что
будет дальше с этим товаром и купившим его лицом. Точно так же обстоит дело и с
естественными последствиями этих самых действий. Какое было дело испанским
плантаторам на Кубе, выжигавшим леса на склонах гор и получавшим в золе от
пожара
удобрение, которого хватало на одно поколение очень доходных кофейных деревьев,
-
какое им было дело до того, что тропические ливни потом смывали беззащитный
отныне
верхний слой почвы, оставляя после себя лишь обнаженные скалы! При теперешнем
способе производства как в отношении естественных, так и в отношении
общественных
последствий человеческих действий принимается в расчет главным образом только
первый, наиболее очевидный результат. И при этом еще удивляются тому, что более
отдаленные последствия тех действий, которые направлены на достижение этого
результата, оказываются совершенно иными, по большей части совершенно
противоположными ему; что гармония между спросом и предложением превращается в
свою полярную противоположность, как это показывает ход каждого десятилетнего
промышленного цикла и как в этом могла убедиться и Германия, пережившая
небольшую
прелюдию такого превращения во время "краха" (361); что основывающаяся на
собственном труде частная собственность при своем дальнейшем развитии с
необходимостью превращается в отсутствие собственности у трудящихся, между тем
как
все имущество все больше и больше концентрируется в руках нетрудящихся; что
[...J *
* Здесь рукопись обрывается. Ред.
ПРИМЕЧАНИЯ:
357. Так названа Энгельсом эта статья в оглавлении второй связки материалов
"Диалектики природы". Статья была первоначально задумана как введение к более
обширной работе, озаглавленной "Три основные формы порабощения" ("Die drei
Grundformen der Knechtschaft"). Затем Энгельс изменил этот заголовок на
"Порабощение
работника. Введение" ("Die Knechtung des Arbeiters. Einleitung"). Но так как эта
работа
осталась незаконченной, то в конце концов Энгельс дал написанной им вводной
части
заголовок "Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека", отвечающий
содержанию основной части рукописи. Статья написана, по всей вероятности, в июне
1876 года. В пользу такого предположения говорит письмо В. Либкнехта Энгельсу от

10

июня 1876 г., в котором Либкнехт пишет, что он с нетерпением ждет обещанной
Энгельсом для газеты "Volksstaat" работы "О трех основных формах порабощения".
Статья
была впервые опубликована в 1896 г. в журнале "Neuе Zeit" (Jahrgang XIV, Bd. 2,
S. 545554).
- 488.
338 См. Ч. Дарвин. "Происхождение человека и половой отбор", гл. VI: О сродстве
и
генеалогии человека (Ch. Darwin. "The Descent of Man, and Selection in Relation
to Sex". Vol.
I, London, 1871). - 486.
339 Энгельс имеет в виду свидетельство немецкого монаха Лабео Нот-кера (ок. 9521022),
приводимое в книге: .1. Grimm. "Deutsche Rechts-alterthiimer". Gottingen, 1828,
S. 488 (Я.
Гримм. "Древности немецкого права". Гёттинген, 1828, стр. 488). Это
свидетельство
Ноткера Энгельс цитирует в своей неоконченной работе "История Ирландии" (см.
настоящее издание, т. 16, стр. 511). - 492.
360 По вопросу о влиянии человеческой деятельности на изменение растительности и
климата Энгельс пользовался книгой: С. Fraas. "Klima und Pflanzenwelt in der
Zeit".
Landshut, 1847 (К. Фраас. "Климат и растительный мир во времени". Ландсхут,
1847).

Маркс обратил внимание Энгельса на эту книгу в своем письмо от 25 марта 1868
года. -
496.
361 Имеется в виду мировой экономический кризис 1873 года. В Германии кризис
начался "грандиозным крахом" в мае 1873 г., явившимся прелюдией к длительному
кризису, который затянулся до конца 70-х годов. - 499.
Вернуться назад
Фридрих Энгельс
ПРОЕКТ КОММУНИСТИЧЕСКОГО СИМВОЛА
ВЕРЫ
Вопрос 1. Ты коммунист?
Ответ. - Да.
Вопрос 2. Какова цель коммунистов?
- Преобразовать общество так, чтобы каждый его член мог совершенно свободно
развивать и применять все свои способности и силы, не посягая при этом на основные
условия "этого'' общества;
Вопрос 3. Как вы намерены достигнуть этой цели?
- Путем уничтожения частной собственности место которой займет общность
имущества.
Вопрос 4. Чем вы обосновываете вашу общность имущества?
- Во-первых, тем, что развитие промышленности, земледелия, торговли и
колонизации породило массу производительных сил и жизненных средств, и тем, что
бесконечные возможности их неограниченного увеличения заложены в машинах
химических и других вспомогательных приспособлениях.
- Во-вторых, тем, что в сознании или чувстве каждого человека известные положения
существуют как непоколебимые принципы, положения которые являются результатом
всего исторического развития и не нуждаются в доказательстве.
Вопрос 5. Что это за положения?
- Например, каждый человек стремится к тому, чтобы быть счастливым. Счастье
отдельного человека неотделимо от счастья всех, и т. д.
Вопрос 6. Каким, образом вы намерены подготовить вашу общность имущества?
- Посредством просвещения в объединения пролетариата.
Вопрос 7. Что такое пролетариат?
- Пролетариат - это тот класс общества, который живет исключительно за счет
своего труда, а не за счет прибыли с какого-нибудь капитала; тот класс, счастье и горе,
жизнь и смерть которого зависит поэтому от смены хорошего и плохого состояния дел,
одним словом, от колебаний конкуренции.
Вопрос 8. Значит, пролетарии существовали не всегда?
- Не всегда. Бедные и трудящиеся классы, существовали всегда; и обычно трудящиеся
почти всегда были бедняками. Пролетарии же существовали не всегда, так же, как не
всегда конкуренция была свободной.
Вопрос 9. Как возник пролетариат?
- Пролетариат возник в результате введения машин, которые начали изобретать с
середины прошлого столетия и из которых главнейшими являются: паровая машина,
прядильная машина и механический ткацкий станок. Эти машины, которые стоили очень
дорого и поэтому могли быть доступны только богатыми людям, вытеснили тогдашних
рабочих, ибо при помощи машин можно было изготовлять товары дешевле и быстрее, чем
это в состоянии были делать прежние рабочие на своих несовершенных прялках и ткацких
станках. Таким путем машины целиком отдали промышленность в руки крупных
капиталистов и совершенно обесценили ту незначительную собственность, которая
принадлежала рабочим о состояла главным образом из их инструментов, ткацких станков
и т. п., так что капиталист получил все, а рабочий ничего. Тем самым было положено
начало фабричной системе. Когда капиталисты увидели, насколько это им выгодно, они
стали стремиться распространить фабричную систему на все большее количество
отраслей труда. Они все больше и больше осуществляли разделение труда между
рабочими, так что тот, кто раньше выполнял всю работу целиком, отныне стал делать
только какую-то часть ее.
Упрощенная таким образом работа позволяла изготовлять изделия быстрее и поэтому
дешевле, и лишь после этого почти в каждой отрасли труда обнаруживали, что и здесь
можно было бы применить машины. Как только в какой-нибудь отрасли труда
утверждалось фабричное производство, подобно тому, как это имело место в прядении и
ткачестве, она переходила в руки крупных капиталистов, и рабочие лишались последних
остатков самостоятельности.
Постепенно мы пришли к тому, что почти во всех отраслях труда утвердилось
фабричное производство. Вследствие этого тогдашнее среднее сословие, в особенности
мелкие ремесленные мастера, все более и более разорялось, прежнее положение
работника совершенно изменилось и образовалось два новых класса, постепенно
поглощающие все прочие. А именно:
I. Класс крупных капиталистов, которые во всех передовых странах являются почти
единственными владельцами жизненных средств, а также тех средств (машин, фабрик,
мастерских и т.п.), при помощи которых эти жизненные средства производятся. Это класс
буржуа или буржуазия.
II. Класс совершенно неимущих, которые вследствие этого вынуждено продавать
первому классу, буржуа, свой труд, чтобы за это получать от них одни лишь жизненные
средства. Так как при этой торговле трудом стороны находятся не в равном положении, а
буржуа - в более выгодном, то неимущие вынуждены мириться с плохими условиями,
которые им ставит буржуа. Этот зависимый от буржуа класс называется классом
пролетариев или пролетариатом.

Вопрос 10. Чем отличается пролетарий от раба?
- Раб продан раз и навсегда. Пролетарий вынужден сам продавать себя ежедневно и ежечасно. Раб
является собственностью одном господина и именно поэтому существование раба обеспечено, как бы жалко
оно ни было; Пролетарий, так сказать, раб всего класса буржуазии, а не одного господина, и поэтому его
существование не обеспечено, когда никто его труд не покупает, когда никто в его труде не нуждается. Раб
считается вещью, а не членом гражданского общества. Пролетарий признается личностью, членом
гражданского общества. Следовательно, раб может иметь более сносное существование, чем пролетарий,
но последний стоит на более высокой ступени развития. Раб освобождает себя тем, что становится
пролетарием и упраздняет из всех отношений собственности только отношение рабства. Пролетарий же
может освободить себя, только упразднив собственность вообще.
Вопрос 11. Чем отличается пролетарий от крепостного?
- В пользовании крепостного находится участок земли, следовательно, орудие производства, и за это
он отдает большую или меньшую часть дохода. Пролетарий же работает орудиями производства, которые
являются собственностью другого, и тот уступает пролетарию за его труд долю продукта, определяемую
конкуренцией. Доля крепостного работника определяется его собственным трудом, следовательно, им
самим. Доля пролетария определяется конкуренцией, следовательно, прежде всего самим буржуа.
Существование крепостного обеспечено, существование пролетария не обеспечено. Крепостной
освобождает себя тем, что он изгоняет своего феодала, и сам становится собственником, следовательно,
вступает в сферу конкуренции и присоединяется до поры до времени к имущему, привилегированному
классу. Пролетарий же освобождает себя тем, что уничтожает собственность, конкуренцию и все классовые
различия.
Вопрос 12. Чем отличается пролетарий от ремесленника?
- В отличие от пролетария так называемый ремесленник, который еще в прошлом
столетии существовал почти везде, да и теперь еще кое-где существует, является самое
большее временным пролетарием. Его цель - самому нажить капитал и с его помощью
эксплуатировать других рабочих. Этой цели он нередко может достигнуть там, где еще
существуют цехи, или там, где свобода промысла еще не привела к ведению ремесла на
фабричный лад и к сильной конкуренции. Но как только фабричная система вводится в
ремесло и широко расцветает конкуренция, эта перспектива отпадает, и ремесленник все
больше превращается в пролетария. Ремесленник, таким образом, становится буржуа, или
вообще переходит в среднее сословие, либо становится пролетарием вследствие
конкуренции (как это теперь большей частью происходит) о, присоединяется к движению
пролетариата, т. е. к более пли менее сознательному коммунистическому движению.
Вопрос 13. Следовательно, вы, не считаете, что общность имущества была
возможна во все времена?
- Нет. Коммунизм возник только тогда, когда машины и другие изобретения сделали
возможной для всех членов общества перспективу всестороннего образования,
счастливого существования. Коммунизм есть учение об освобождении, которое было
невозможно для рабов, крепостных или ремесленников, а стало возможно только для
пролетариев, и поэтому он неизбежно принадлежит девятнадцатому столетию и был
невозможен когда-либо в прежние времена.
Вопрос 14. Вернемся к шестому вопросу. Если вы, намерены подготовить
общность путем просвещения и объединения пролетариата, то вы, следовательно,
отвергаете революцию?
- Мы убеждены в том, что всякие заговоры не только бесполезны, но даже вредны. Мы знаем также,
что революции нельзя делать предумышленно и по произволу и что революции везде и всегда являются
необходимым следствием обстоятельств, которые вовсе не зависят от воли и руководства отдельных
партий, равно как и целых классов. Но вместе с тем мы видим, что развитие пролетариата почти во всех
странах мира насильственно подавляется имущими классами и что тем самым противники коммунистов изо
всех сил работают на революцию. Если все это, в конце концов, толкнет угнетенный пролетариат на революцию,
- то мы будем тогда защищать дело пролетариата действием не хуже, чем сейчас словом.
Вопрос 15. Намерены ли вы вместо теперешнего общественного порядка сразу
ввести общность имущества?
- Мы об этом не помышляем. Развитие масс не допускает декретирования. Оно
обусловливается развитием условий, в которых живут эти массы, и происходит поэтому
постепенно.
Вопрос 16. Каким образом вы считаете возможным осуществить переход от
современного состояния к общности имущества?
- Первым основным условием для введения общности имущества является политическое освобождение
пролетариата путем установления демократического государственного устройства.
Вопрос 17. Каким будет ваше первое мероприятие, после того как вы установите
демократию?

- Обеспечение пролетариату средств существования.
Вопрос 18. Как вы намерены осуществить это?
- I. Путем такого ограничения частной собственности, которое подготовляет
постепенное превращение ее в общественную собственность, например, путем
прогрессивных налогов, ограничения права наследования в пользу государства и т. д.
II. Путем предоставления рабочим работы в национальных мастерских и фабриках, а
также в национальных имениях.
III. Путем воспитания всех детей на государственный счет.
Вопрос 19. Как вы организуете это воспитание в переходный период?
- Все дети с того момента, когда они могут обходиться без материнского ухода, будут
воспитываться и обучаться в государственных учреждениях.
Вопрос 20. Не будет ли вместе с введением общности имущества одновременно
провозглашена общность жен?
- Никоим образом. В личные отношения между мужем и женой, как и в дела семьи вообще, мы
будем вторгаться лишь в той мере, в какой сохранение существующих форм стало бы препятствовать
новому общественному строю. Впрочем, нам очень хорошо известно, что в ходе истории семейные
отношения претерпевали изменения в зависимости от отношений собственности и периодов развития, и
поэтому уничтожение частной собственности окажет и на них весьма значительное влияние.
Вопрос 21. Сохранятся ли национальности при коммунизме?
- Национальные черты народов, объединяющихся на основе принципа общности, именно в
результате этого объединения неизбежно будут смешиваться и таким образом исчезнут точно так же, как
отпадут всевозможные сословные и классовые различия вследствие уничтожения их основы - частной
собственности.

Вопрос 22. Отвергают ли коммунисты существующие религии?
- Все существовавшие до сих пор религии являлись выражением исторических ступеней развития
отдельных народов или народных масс. Коммунизм же является той ступенью исторического развития,
которая делает излишним и снимает {aufhebt} все существующие религии *.

От имени и по поручению конгресса
Секретарь Председатель
Хайде** Карл Шилль ***
Лондон, 9 июня 1847
Впервые опубликовано в книге:
"Grundungsdokumente des Bundes der Kommunisten
(Juni bis September 1847)". Hamburg. 1969
* Здесь кончается текст, написанный рукой Энгельса. Ред.
** Союзная кличка Вильгельма Вольфа. Ред.
*** Союзная кличка Карла Шаппера. Ред.

Представление

Литература

Периодика

Чтиво

Изучение

Оглавление

Сборник произведений

Посмотри в окно!

Закладка в соц.сетях