Жанр: Философия
Логика смысла
...помещен, чтобы осуществлять
возможные обозначения и даже продумывать их условия. Смысл всегда
предполагается, как только я начинаю говорить. Без такого предположения я не мог
бы начать речь. Иными словами, говоря нечто, я в то же время никогда не
проговариваю смысл того, о чем идет речь. Но с другой стороны, я всегда могу
сделать смысл того, о чем говорю, объектом следующего предложения, смысл
которого я, в свою очередь, при этом тоже не проговариваю. Итак, я попадаю в
бесконечный регресс того, что подразумевается. Такой регресс свидетельствует как
о полном бессилии говорящего, так и о всесилии языка: а именно, о моей
неспособности высказать смысл говоримого мной, то есть, высказать в одно и то же
время нечто и его смысл. Но всесилие языка состоит в том, чтобы говорить о
словах. Короче,
49
ЛОГИКА СМЫСЛА
если дано предложение, указывающее на некое положение вещей, то его смысл всегда
можно рассматривать как то, что обозначается другим предложением. Если принять
предложение за некое имя, то ясно, что каждое имя, обозначающее объект, само
может стать объектом нового имени, обозначающего его смысл: n1 отсылает к n2
которое обозначает смысл n1; n2 отсылает к n3, и так далее. Для каждого из своих
имен язык должен содержать некоторое имя для смысла этого имени. Такое
бесконечное размножение вербальных сущностей известно как парадокс Фреге1. Но в
этом же состоит и парадокс Кэррола. В наиболее четкой форме он появляется по ту
сторону зеркала при встрече Алисы с Рыцарем. Рыцарь объявляет название песни,
которую собирается спеть:
""Заглавие этой песни называется Пуговки для сюртуков". "Вы хотите сказать --
песня так называется?" — спросила Алиса, стараясь заинтересоваться песней.
"Нет, ты не понимаешь, — ответил нетерпеливо рыцарь, — это заглавие так
называется. А песня называется Древний старичок". "Мне надо было спросить: это у
песни такое заглавие?" — поправилась Алиса. "Да нет! Заглавие совсем другое. С
горем пополам. Но это она только так называется!" "А песня это какая?" --
спросила Алиса в полной растерянности. "Я как раз собирался тебе это сказать.
Сидящий на стене! Вот какая это песня!..""
Этот текст, переведенный столь тяжеловесно* для того, чтобы вернее передать
терминологию Кэррола, выводит на сцену серию неких номинальных сущностей. Здесь
нет бесконечного регресса. Но как раз для того, чтобы поставить себе предел,
данный текст построен на оговоренно ограниченной последовательности
[предложений]. Значит, нам нужно начинать с конца, чтобы
___________
1 Cf. G.Frege, Usher Sinn und Bedeutung, Zeitschrift f. Ph. und ph. Kr. 1892.
Этот принцип бесконечного размножения сущностей вызвал у большинства современных
логиков отчасти оправданное сопротивление. См., например, R.Carnap, Meaning and
Necessity, Chicago, 1947, pp.130-138.
* Дел¦з имеет ввиду французский перевод данного отрывка. Мы же приводим здесь,
как, впрочем, и во всех других местах, замечательный, на наш взгляд, перевод,
выполненный Димуровой Н.М. (Л.Кэррол, Алиса в Стране Чудес. Алиса в Зазеркалье,
— М., Наука, 1991). — Примечание переводчика.
СМЫСЛ
восстановить естественный регресс. 1) У Кэррола написано: "Сидящий на стене! Вот
какая это песня!" Сама песня — предложение, некое имя (допустим, n1). "Сидящий
на стене" и есть это имя — имя, которое само является песней и которое
появляется в первом же куплете. 2) Но это не имя песни. Будучи сама именем,
песня обозначается другим именем. Второе имя (допустим, n2) — "С горем
пополам". Оно задает тему второго, третьего, четвертого и пятого куплетов. Таким
образом, "С горем пополам" — имя, обозначающее песню, то есть какое у песни
заглавие. 3) Но настоящее имя, добавляет Кэррол, — "Древний старичок", который
действительно фигурирует на протяжении всей песни. Само обозначающее имя имеет
смысл, требующий нового имени (допустим, n3). 4) Однако и третье имя, в свою
очередь, должно обозначаться четвертым. Иначе говоря, смысл n2 — а именно, n3--
должен быть обозначен как n4. Четвертое имя — это то, как называется заглавие
этой песни: "Пуговки для сюртуков", появляющееся в шестом куплете.
Итак, в классификации Кэррола четыре имени: есть имя того, какова песня в
действительности; имя, обозначающее эту действительность, которое, таким
образом, обозначает песню, то есть представляет, какое у песни заглавие; смысл
этого имени, образующий новое имя и новую реальность; и, наконец, имя, которое,
обозначая эту последнюю, обозначает тем самым смысл имени песни, то есть
представляет, как называется заглавие песни. Здесь нужно сделать несколько
замечаний. Прежде всего Кэррол останавливается произвольно, поскольку он не
принимает во внимание каждый отдельный куплет, и поскольку поступательное
представление данной серии позволяет ему выбрать произвольный пункт прибытия:
"Пуговки для сюртуков". Однако при этом умалчивается, что серия может
регрессировать бесконечно, чередуя реальное имя и имя, обозначающее данную
реальность. Но, как мы вскоре увидим, серия Кэррола гораздо сложнее, чем то, что
мы только что отметили. Фактически, до сих пор речь шла только о таких именах,
которые, обозначая нечто, отсылают нас поверх себя к другим именам, обозначающим
смысл предыду51
ЛОГИКА СМЫСЛА
щих, и так до бесконечности. В классификации Кэррола эту конкретную ситуацию
представляют только n2 и n4, где n4, — это имя, обозначающее смысл n2. Но
Кэррол добавляет еще два имени: первое, поскольку оно касается изначально
обозначенной вещи как того, что само является именем (песня); и третье,
поскольку оно касается самого обозначающего имени как такого, которое независимо
от того имени, каким, в свою очередь, собираются его обозначать. Следовательно,
Кэррол выстраивает регресс с четырьмя без конца перемещающимися номинальными
сущностями. Он, так сказать, разлагает на части каждый куплет и замораживает
его, чтобы вытянуть из последнего добавочный куплет. Мы еще увидим, зачем это
нужно. Здесь же пока удовлетворимся регрессом двух чередующихся терминов: имени,
обозначающего нечто, и имени, указывающего на смысл первого имени. Такой
двучленный регресс — минимально необходимое условие неопределенного
размножения.
Еще проще это показано в том пассаже из Алисы, где Герцогиня всякий раз
извлекает мораль или нравоучение из чего угодно — по крайней мере при условии,
что это нечто будет предложением. Ибо когда Алиса молчит, Герцогиня безоружна:
"Ты о чем-то задумалась, милочка, не говоришь ни слова. А мораль отсюда
такова... Нет, что-то не соображу! Ничего, потом вспомню". Но как только Алиса
начинает говорить, Герцогиня тут же находит мораль: ""Игра, кажется, пошла
веселее", — заметила она (Алиса), чтобы как-то поддержать разговор. "Я
совершенно с тобой согласна", — сказала Герцогиня, — "А мораль отсюда такова:
'Любовь, любовь, ты движешь миром...' ". "А мне казалось, кто-то говорил, что
самое главное не соваться в чужие дела", — шепнула Алиса. "Так это одно и то
же, — промолвила Герцогиня,.. — а мораль отсюда такова: думай о смысле, а
слова придут сами!"" В этом отрывке речь идет не о связи идей одной фразы с
идеями другой: мораль каждого предложения состоит из другого предложения,
обозначающего смысл первого. При создании смысла цель нового предложения
сводится к "думанию о смысле" при условии, что предложения размножаются, "слова
приходят сами". Тем самым подтверждается возможность глубинной связи
СМЫСЛ
между логикой смысла, этикой, нравственностью и моралью.
Парадокс стерильного раздвоения, или сухого повторения. На самом деле
бесконечного регресса можно избежать. Для этого нужно зафиксировать предложение,
изолировать его и удерживать в этом состоянии столь долго, сколько нужно, чтобы
можно было выделить его смысл — тонкую пленку на границе вещей и слов. (Отсюда
то удвоение, которое мы только что наблюдали у Кэррола на каждой стадии
регресса). То ли смысл фатально заключен в данное отношение, то ли мы обречены
не знать, что с ним делать всякий раз, когда с ним сталкиваемся? Что же мы в
действительности проделали, кроме извлечения нейтрализованного двойника
предложения, этого фантома и фантазма без толщины? Не от того ли глагол
выражается в инфинитивной, причастной или вопросительной формах, что сам смысл
выражается в предложении глаголом: Бог — быть; голубеющее небо; голубы ли
небеса? Смысл осуществляет приостановку как утверждения, так и отрицания. Не в
этом ли смысл предложений: "Бог есть", "небо голубое"? Как атрибут положений
вещей смысл сверх-бытиен. Он не в бытии. Он — aliquid, относящийся к небытию.
Как выраженное предложением смысл не существует, а присущ последнему или обитает
в нем. Один из самых примечательных моментов логики стоиков — стерильность
смысла-события: только тела действуют и страдают, но не бестелесные сущности,
которые всего лишь суть результаты действий и страданий [тел]. Этот парадокс
может быть назван парадоксом стоиков. После Гуссерля постоянно раздаются
заявления о великолепной стерильности выраженного, с которой тот связывал статус
ноэмы. "Слой выражения — и это составляет его специфику — не продуктивен за
исключением того, что он наделяет выражением все другие интенциональности. Или,
если угодно, его продуктивность, его ноэматическое действие исчерпывают себя в
выражающем"2.
Выделенный из предложения, смысл независим от последнего, поскольку
приостанавливает как его утвер__________
2 Husseri, Idees § 124, ed. Gallimard, tr. Ricoeur, p.421.
ЛОГИКА СМЫСЛА
ждение, так и отрицание. И тем не менее, смысл — это всего лишь мимолетный,
исчезающий двойник предложения, вроде кэрроловской улыбки без кота, пламени без
свечи. Эти парадоксы — парадокс бесконечного регресса и парадокс стерильного
раздвоения — составляют два термина альтернативы: либо одно, либо другое.
Первый заставляет нас совмещать воедино величайшую силу с полным бессилием.
Второй ставит перед нами сходную задачу, которую мы позже должны будем решить, а
именно: как увязать стерильность смысла по отношению к предложению, из которого
он был выделен, с мощью его генезиса по отношению к отношениям предложения. Во
всяком случае Кэррол, по-видимому, остро осознавал тот факт, что эти два
парадокса противостоят друг другу. У персонажей Алисы есть только два способа
просохнуть после падения в поток слез: либо слушать историю Мыши — "самую
сухую" историю из всех, какие существуют на свете (в ней смысл предложения
изолируется в призрачном "это"); либо броситься в Гонки по Кругу, в метания от
предложения к предложению, где можно остановиться по собственному желанию и где
нет победителей и побежденных — в замкнутом цикле бесконечного размножения. Как
бы то ни было, сухость, понятая таким образом, — это как раз то, что позже мы
встретим под именем световодозвуко-непроницаемости. И эти два парадокса
представляют собой главные формы заикания: хореическую или клони-ческую форму
конвульсивного циклического размножения; столбнячную или тоническую форму
судорожной неподвижности. Как сказано в "Poeta Fit, поп Nascitur", спазм и свист
— вот два правила стиха.
Парадокс нейтральности, или третье состояние сущности. Второй парадокс с
необходимостью переносит нас в третий. Ибо если смысл как двойник предложения
безразличен к утверждению или отрицанию; если он ни активен, ни пассивен — то
никакая форма предложения не может повлиять на него. Смысл абсолютно не меняется
от предложения к предложению, противопоставляемых с точки зрения качества,
количества, отношения или модальности. Ведь все эти точки зрения касаются
обозначения и его различных аспектов осущест54
СМЫСЛ
вления, то есть, воплощения в положении вещей. Но они не влияют ни на смысл, ни
на выражение. Рассмотрим сначала качество — утверждение или отрицание:
предложения "Бог есть" и "Бога нет" должны иметь один и тот же смысл благодаря
автономии последнего по отношению к существованию денотата. Вообще-то, такие
рассуждения встречаются уже в четырнадцатом веке. Речь идет о парадоксе Николая
д'Отркура: contradictoria ad invicem idem significant, навлекшем на автора
немало порицаний3.
Рассмотрим теперь количество: все люди белые, ни один человек не белый,
некоторые люди не белые... И отношение: смысл должен оставаться тем же самым в
случае обратных отношений, поскольку отношение, касаясь смысла, всегда
установлено в обоих смыслах сразу, а значит, оно вновь возвращает нас ко всем
парадоксам умопомешательства. Смысл — это всегда двойной смысл. Он исключает
возможность наличия в данном отношении "здравого смысла". События никогда не
являются причинами друг друга. Скорее, они вступают в отношения
квази-причинности, некой нереальной, призрачной каузальности, которая бесконечно
вновь и вновь проявляется в этих двух смыслах. Я не не могу быть моложе и
.старше в одно и то же время, в одном и том же отношении, но именно в одно и то
же время и в одном и том же отношении я становлюсь таковым. Отсюда те
бесчисленные примеры, характерные для произведений Кэрро-ла, из которых мы
узнаем, что "кошки едят мошек" и "мошки едят кошек", "я говорю то, что думаю" и
"думаю то, что говорю", "что имею, то люблю" и "что люблю, то имею", "я дышу,
пока сплю" и "я сплю, пока дышу". У всего этого один и тот же смысл. Сюда же
относится и последний пример из Сильвин и Бруно, где красный драгоценный камень,
на котором написано "Все будут любить Сильвию", и голубой драгоценный камень, на
котором написано "Сильвия будет любить всех", суть две стороны одного и того же
камня, так что ни одна из них не предпочтительнее другой, а только себя самой,
следуя закону становления (выбирать вещь из нее же самой)
__________.
3 См. Hubert Elie, op. cit., Maurice de Gandillac, Le Mouvement doctrinal du 1X
au XlV siucle, Paris, Bloud et Gay, 1951.
ЛОГИКА СМЫСЛА
И, наконец, обратимся к модальности: как могли бы возможность, реальность и
необходимость обозначаемого объекта воздействовать на смысл? Событие, со своей
стороны, должно иметь одну и ту же модальность как в будущем, так и в прошлом, в
соответствии с которой оно дробит свое настоящее до бесконечности. Если событие
возможно в будущем и реально в прошлом, то нужно, чтобы оно было сразу и
возможным, и реальным, поскольку оно одновременно поделено между ними. Значит ли
это, что оно необходимо? Вспомним парадокс случайного будущего и его важность
для стоической мысли. Однако гипотеза необходимости покоится на применимости
принципа противоречия к предложению, объявляющему будущее. Здесь стоики шли на
удивительные вещи, лишь бы избежать необходимости и утвердить "предопределенное"
без утверждения последней4. Нам же лучше оставить этот ход мысли, пусть даже он
и ведет к переоткрытию тезиса стоиков, хотя и с иной точки зрения. Ибо принцип
противоречия касается как возможности реализации обозначения, так и минимального
условия сигнификации. Но, может быть, он не имеет отношения к смыслу: ни
возможное, ни реальное, ни необходимое, но предопределенное... Событие обитает в
выражающем его предложении, а также оживает в вещах на поверхности и на внешней
стороне бытия. А это, как мы увидим, и есть "предопределенное". Отсюда следует,
что событие должно излагаться предложением как будущее, но в не меньшей степени
еще и то, что предложение излагает событие как прошлое. Один из основных
технических приемов Кэррола состоит в том, что событие представляется дважды,-
именно потому, что все происходит посредством языка и внутри языка. Один раз
событие представлено в предложении, где оно обитает, и еще раз в положении
вещей, где оно вдруг возникает на поверхности. Один раз событие представлено в
куплете песни, связывающем его с предложением, а другой раз в поверхностном
эффекте, который связывает его с бытием, с вещами и с положениями вещей.
(Таковы, на____________
4 По поводу парадокса возможных будущих и его значения для стоической мысли см.
исследование P.M.Schuhl, Le Dominateur et les possibles, Paris, P.U.F., 1960.
СМЫСЛ
пример, бой между Труляля и Трулюлю, а также битва между львом и единорогом. То
же самое имеет место в Сильвин и Бруно, когда Кэррол просит читателя угадать,
сочинил ли он куплеты песни садовника в соответствии с событиями, или же события
сочинены в соответствии с куплетами.) Но нужно ли излагать событие дважды, --
ведь оба [случая] всегда существуют в одно и то же время, так как они — две
неразрывные стороны одной и той же поверхности, чье внутреннее и внешнее, чье
"упорство" и "сверх-бытие", прошлое и будущее всегда находятся во
взаимообратимой связности?
Как подвести итог этим парадоксам нейтральности, демонстрирующим смысл как нечто
независимое от модусов предложения? Философ Авиценна различал три состояния
сущности: универсальное — по отношению к интеллекту, мыслящему сущность в
целом; и единичное — по отношению к отдельным вещам, в которых она воплощается.
Но ни одно из этих двух состояний не является сущностью самой по себе. Животное
— это не что иное, как только животное, "animal поп est animal tantum". Оно
безразлично к универсальному и единичному, особенному и всеобщему5. Первое
состояние сущности--это сущность как означаемое [signifee] предложением в
порядке понятия или понятийных импликаций. Второе состояние сущности — это
сущность как то, на что указывает [designee] предложение в конкретных вещах. И
третье состояние сущности — это сущность как смысл, сущность как выраженное --
и всегда с этой присущей ему сухостью (animal tantum), со своей великолепной
стерильностью или нейтральностью. Смысл безразличен к универсальному и
единичному, общему и частному, личному и коллективному, а также к утверждению и
отрицанию, и так далее. Короче, он безразличен ко всем оппозициям, потому что
последние — только модусы предложения, взятые в отношениях денотации и
сигнификации, а не аспекты смысла, выражаемого предложением. Не перевешивает ли
тогда статус чистого события с присущей ему фатальностью все эти оппозиции: ни
частное, ни публич________
5 См. комментарии Этьена Жильсона в L'Etre et I'essence, ed. Vrin, 1948,
рр.120-123.
ЛОГИКА СМЫСЛА
ное; ни коллективное, ни индивидуальное... Не является ли смысл более
устрашающим и всесильным в такой нейтральности — всесильным в той мере, в какой
он является всеми этими вещами сразу?
Парадокс абсурда, или невозможных объектов. Из только что рассмотренного
парадокса вытекает еще один: предложения, обозначающие несовместимые объекты,
имеют смысл. Однако их денотация при этом совершенно не выполнима. Нет у них и
сигнификации, которая определяла бы саму возможность такого выполнения. Эти
объекты существуют без значения, то есть они абсурдны. Тем не менее, они имеют
смысл, и нельзя смешивать два понятия — абсурд и нонсенс. Абсурдные объекты
--то же, что квадратный круг, материя без протяженности, perpetuum mobile, гора
без долины — это объекты "без места", они вне бытия. Однако они имеют четкое и
определенное положение в этом "вне": они из "сверхбытия" — чистые, идеальные
события, не реализуемые в положении вещей. Этот парадокс следует называть
парадоксом Мейнонга, ибо именно Мейнонг первый понял, какие красивые и
замечательные эффекты можно отсюда извлечь. Если мы различаем два рода бытия --
бытие реального как материю денотаций и бытие возможного как форму значений, --
то мы должны добавить еще и сверх-бытие, определяющее минимум общего в реальном,
возможном и не возможном. Ибо принцип противоречия приложим к возможному и
реальному, но не к невозможному: невозможные сущности — это
"сверх-существующее", сведенное к минимуму и упорно утверждающее себя в
предложении.
Шестая серия: сериация
Парадокс неопределенного регресса — источник всех остальных парадоксов. Такой
регресс с необходимостью имеет сериальную форму: каждое обозначающее имя
обладает смыслом, который должен быть обозначен другим именем: n1, --" n2 --" n3
--" n4... Если рассматривать только эту последовательность имен, то их серия
представляет собой синтез однородного, причем каждое имя отличается от
предыдущего лишь своим рангом, степенью или типом. Фактически — согласно теории
"типов" — каждое имя, обозначающее смысл предшествующего имени, обладает более
высоким рангом как по отношению к предшествующему имени, так и по отношению к
тому, что это последнее обозначает. Но если вместо простой последовательности
имен обратить внимание на то, что чередуется в этой последовательности, то мы
увидим, что каждое имя сначала берется с точки зрения того обозначения, которое
оно осуществляет, а затем — того смысла, который оно выражает, поскольку именно
этот смысл служит в качестве денотата для другого имени. Заслуга Кэррола как раз
и заключается в прояснении такого различия в природе [им¦н]. На этот раз перед
нами синтез разнородного. Сериальная форма необходимым образом реализуется в
одновременности по крайней мере двух серий. Каждая уникальная серия, чьи
однородные термины различаются только по типу и степени, необходимым образом
разворачивается в две разнородные серии, каждая из которых в свою очередь
образована из терминов одного и того же типа и степени, хотя эти термины по
природе своей отличаются от терминов другой серии (конечно же, они могут
отличаться и по степени). Таким образом, сериальная
ЛОГИКА СМЫСЛА
форма является, по существу, мульти-сериальной. Аналогично обстоит дело и в
математике, когда серия, построенная в окрестности одной точки, значима только в
связи с другой серией, построенной вокруг другой точки, причем вторая серия либо
сходится с первой, либо расходится с ней. Алиса — это история орального
регресса, где "регресс" должен быть понят прежде всего в логическом смысле, как
синтез имен. Под однородной формой этого синтеза разворачиваются две разнородные
серии оральности: есть-говорить, поглощаемые вещи-выражаемый смысл. Таким
образом, сама сериальная форма как таковая отсылает нас к описанным прежде
парадоксам дуальности и вынуждает обратиться к ним снова, но уже с этой новой
точки зрения.
Фактически, такие две разнородные серии можно задать разными способами. Можно
рассматривать серию событий и серию вещей, где эти события осуществляются или не
осуществляются; или серию обозначающих предложений и серию обозначаемых вещей;
или серию глаголов и серию прилагательных и существительных; или серию выражений
и смысла и серию денотаций и денотатов. Подобные вариации не столь уж важны, ибо
они предоставляют только степени свободы в организации разнородных серий. Та же
дуальность, как мы видели, имеет место и вовне — между событиями и положениями
вещей; на поверхности — между предложениями и обозначаемыми объектами; а также
внутри предложения — между выражениями и обозначениями. Важно то, что мы можем
сконструировать две серии в рамках внешне однородной формы. В этом случае мы
получаем по две серии вещей или положений вещей; по две серии событий; по две
серии предложений или обозначений; по две серии смыслов или выражений. Значит ли
это, что конструирование серий произвольно?
Закон, управляющий двумя одновременными сериями, гласит, что последние никогда
не равнозначны. Одна представляет означающее, другая — означаемое. Но для нас
эти два термина обладают некоторыми особенностями. Мы называем "означающим"
любой знак, несущий в себе какой-либо аспект смысла. С другой стороны, мы
называем "означаемым" то, что служит в качестве кор60
СЕРИАЦИЯ
релята этого аспекта смысла, то есть то, что дуально этому аспекту. Таким
образом, означаемое никогда не является смыслом как таковым. Строго говоря,
означаемое — это понятие. В более широком толковании, означаемое — это любая
вещь, которая может быть задана на основе того различия, какое данный аспект
смысла устанавливает с этой вещью. Выходит, означающее — это прежде всего
событие, понятое как идеальный логический атрибут положения вещей, а означаемое
— положение вещей вместе с его свойствами и реальными отношениями. Означающим
является также и все предложение, поскольку оно содержит в себе отношения
денотаций, манифестации и сигнификации в строгом смысле слова. А означаемое --
независимый термин, соответствующий указанным отношениям, то есть, это понятие,
а также обозначаемая вещь и манифестируемый субъект. Наконец, означающее --
единственное отношение выражения, фактически обладающее привилегией не быть
соотнесенным с независимым термином, поскольку смысл как выраженное не
существует вне выражения. А означаемое в этом случае выступает как денотация,
манифестация и даже сигнификация в строгом смысле слова. Другими словами,
означаемое — это само предложение, поскольку смысл, или выражаемое, отличается
от него. Однако, когда мы расширяем сериальный метод — чтобы рассмотреть две
серии событий, две серии вещей, две серии предложений или две серии выражений,
— их однородность лишь кажущаяся. Одна из серий всегда играет роль означающего,
тогда как другая — означаемого, даже если эти роли взаимозаменяются при смене
точки зрения.
Жак Лакан выявил существование двух подобных серий в одной из новелл Эдгара По.
Первая серия: король, который не замечает компрометирующего письма, полученного
его женой; королева, хладнокровно прячущая письмо самым разумным способом,
оставляя его на виду; министр, понимающий все происходящее и завладевающий
письмом. Вторая серия: полиция, которая проводит безуспешный обыск в
апартаментах министра; министр, решивший оставить письмо на виду, чтобы таким
образом спрятать его понадежней; Дюпен, понимающий все
ЛОГИКА СМЫСЛА
и возвращающий письмо'. Ясно, что различия между сериями могут быть более или
менее значительными: очень большие у одних авторов и совсем малые у тех, кто
вносит едва заметные, но весьма существенные вариации. Очевидно также, что связь
серий, соединяющая означающие серии с означаемыми и означаемые с означающими,
может быть обеспечена весьма просто: посредством продолжения истории,
...Закладка в соц.сетях
