Жанр: Философия
Три разговора между гиласом и филонусом
...дразумеваешь под ними, или если что-нибудь и подразумеваешь, то нелепость.
Если этого недостаточно для доказательства невозможности какой-либо вещи, то я
хотел бы, чтобы ты мне сообщил, что нужно еще.
Гилас. Я согласен: ты доказал, что материя невозможна; и я не вижу также, что
еще можно сказать в ее защиту. Но, уступая в этом, я в то же время беру под
подозрение все свои другие понятия. Поистине ни одно понятие не могло бы
казаться более очевидным, чем мне раньше казалось это понятие; и тем не менее
теперь оно кажется мне в такой же степени ложным и нелепым, в какой прежде
казалось истинным. Но, я думаю, мы достаточно обсуждали этот вопрос сегодня.
Остальную часть дня я хотел бы употребить на то, чтобы продумать про себя
различные пункты нашей утренней беседы; завтра я был бы рад встретиться с тобой
здесь снова и в это же время.
Филонус. Не премину ждать тебя.
Третий разговор
Филонус. Скажи мне, Гилас, каковы плоды вчерашнего размышления? Укрепило ли оно
тебя в том умонастроении, с каким ты ушел? Или ты за это время увидел основание
изменить свое мнение?
Гилас. Поистине мое мнение заключается в дом, что все наши мнения одинаково
суетны и недостоверны. То, что мы одобряем сегодня, мы осуждаем завтра. Мы
суетимся вокруг знания и жертвуем для достижения его своей жизнью, между тем
как, увы! мы никогда ничего не знаем. И я не думаю, чтобы мы могли познать чтолибо
в этой жизни. Наши способности слишком ограниченны, и их слишком мало.
Природа, очевидно, не предназначала нас для умозрения.
Филонус. Как, ты говоришь, что мы ничего не можем познать, Гилас?
Гилас. Нет ни одной вещи на свете, относительно которой мы могли бы познать ее
действительную природу или то, что такое она сама в себе.
Филонус. Ты хочешь мне сказать, что я в действительности не знаю, что такое
огонь или вода?
Гилас. Ты можешь, конечно, знать, что огонь горяч, а вода текуча; но это значит
знать не больше, чем какие ощущения вызываются в твоей собственной душе, когда
огонь и вода соприкасаются с твоими органами чувств. Что же касается их
внутреннего устройства, их истинной и действительной природы, то в этом
отношении ты находишься в совершенной тьме.
Филонус. Разве я не знаю, что камень, на котором я стою, - реальный камень и что
дерево, которое я вижу перед своими глазами, - реальное дерево?
Гилас. Знаешь? Нет, невозможно, чтобы ты или какой-либо живущий человек мог
знать это. Все что та знаешь, состоит в том, что у тебя в твоем собственном уме
есть известная идея или образ. Но что это по сравнению с действительным деревом
или камнем? Я говорю тебе, что цвет, форма и твердость, которые ты
воспринимаешь, не есть действительная природа этих вещей или хотя бы подобие ее.
То же самое можно было бы сказать обо всех других реальных вещах или телесных
субстанциях, составляющих мир. Ни одна из них сама по себе не имеет ничего
подобного тем чувственным качествам, которые мы воспринимаем. Мы не должны
поэтому претендовать на утверждение или познание чего-нибудь касающегося их
собственной природы.
Филонус. Но уверяю тебя, Гилас, я могу отличить золото, например, от железа; а
как это было бы возможно, если бы я не знал, что такое на самом деле каждое из
них?
Гилас. Поверь мне, Филонус, ты можешь различать только между своими собственными
идеями. Эта желтизна, этот вес и другие чувственные качества, - думаешь ли ты,
что они действительно присущи золоту? Они таковы только по отношению к твоим
чувствам и не имеют абсолютного существования в природе. И, претендуя различать
реальные вещи по их образам в нашей душе, не поступаешь ли ты так же мудро, как
тот, кто заключил бы, что два человека принадлежат к разным видам, потому что их
платья не одного цвета.
Филонус. По-видимому, тогда мы вовсе должны отказаться от внешнего вида вещей,
он также ложен. Мясо, которое я ем, и платье, которое я ношу, не заключают в
себе ничего подобного тому, что я вижу и чувствую.
Гилас. Именно.
Филонус. Но не странно ли, что весь свет так обманывается и настолько глуп, что
верит своим чувствам? Кроме того, я не знаю как, но люди едят, пьют, спят,
отправляют все жизненные функции так целесообразно и с такими удобствами, как
если бы они действительно знали окружающие их вещи.
Гилас. Это верно; но, как ты знаешь, обыденная практика не требует тонкости
спекулятивного познания. Поэтому толпа остается при своих заблуждениях и при
всем том ухищряется устраивать свои жизненные делишки. Но философы знают вещи
лучше.
Филонус. Ты хочешь сказать, они знают, что ничего не знают.
Гилас. Это и есть вершина и завершение человеческого познания.
Филонус. Но серьезно ли ты все это говоришь, Гилас; и серьезно ли ты убежден,
что ты ничего реального в мире не знаешь? Предположим, ты собираешься писать, -
не потребуешь ли ты, как и всякий другой, перо, чернила, и бумагу ? И ты не
знаешь, чего ты требуешь?
Гилас. Сколько раз я должен повторять тебе, что я не знаю действительной природы
какой бы то ни было вещи во Веселенной? Я могу, конечно, при случае пользоваться
пером, чернилами и бумагой. Но какова какая-либо из этих вещей в ее собственной
истинной природе, об этом решительно заявляю: я не знаю. И то же самое верно по
отношению ко всякой другой телесной вещи. Более того, мы не только не знаем
истинной и реальной природы вещей, но не знаем даже об их существовании. Нельзя
отрицать, что мы воспринимаем известные образы или идеи, но отсюда нельзя
заключать, что тела действительно существуют. Еще больше: размышляя об этом, я
должен. в согласии с моими заявлениями, добавить, что невозможно, чтобы какаялибо
реальная телесная вещь существовала в природе.
Филонус. Ты изумляешь меня. Существовало ли когда-нибудь что-либо более дикое и
экстравагантное, чем понятия, которые ты теперь защищаешь; и не очевидно ли, что
ты приведен ко всем этим экстравагантностям верой в материальную субстанцию? Она
заставляет тебя грезить о неведомой природе всякой вещи. Это она является
причиной того, что ты различаешь между действительностью и чувственными
явлениями вещей. Это ей ты обязан неведением, что знает с полным совершенством
всякий другой. И это - не все; ты не только не знаешь истинной природы отдельной
вещи, но ты не знаешь, существует ли действительно какая-нибудь вещь или
существует ли вообще какая-нибудь истинная природа. Поскольку ты приписываешь
своим материальным вещам абсолютное или внешнее существование, в чем, по-твоему,
состоит их реальность? И так как ты вынужден в конце концов признать, что такое
существование означает либо прямое противоречие, либо вообще ничего не
обозначает, то из этого следует, что ты обязан отвергнуть свою собственную
гипотезу материальной субстанции и решительно отрицать реальное существование
какой бы то ни было части Вселенной. И таким образом ты погружаешься в самый
глубокий и наиболее достойный сожаления скептицизм, какой когда-либо
существовал. Скажи мне, Гилас, не так ли обстоит дело, как я говорю?
Гилас. Я согласен с тобой. Материальная субстанция была не более как гипотеза, и
притом гипотеза ложная и неосновательная. Я не буду дальше тратить усилий на ее
защиту. Но какую гипотезу ты бы ни предложил или какую систему вещей ты бы ни
ввел на ее место, я не сомневаюсь, что они всякому покажутся во всех отношениях
ложными: позволь мне только задавать тебе вопросы, т. е. дай мне отплатить тебе
твоей же монетой, и я ручаюсь, что это приведет тебя через такие же
многочисленные затруднения и противоречия к совершенно такому же состоянию
скептицизма, в котором нахожусь в настоящее время я.
Филонус. Уверяю тебя, Гилас, я вовсе не собираюсь строить никакой гипотезы. Я -
человек обыкновенного склада, достаточно простой, доверяю своим чувствам и
принимаю вещи такими, как я их нахожу. Чтобы быть ясным: мое мнение состоит в
том, что реальные вещи - это те самые вещи, которые я вижу, осязаю и воспринимаю
своими чувствами. Их я знаю, и так как я нахожу, что они отвечают всем
потребностям и целям жизни, то у меня нет основания домогаться каких-либо других
неизвестных вещей. Кусок чувственного хлеба, например, подкрепит мой желудок
лучше, чем в десять тысяч раз больший кусок нечувственного, непостижимого,
нереального хлеба, о котором ты говоришь. Равным образом, по моему мнению, цвета
и другие чувственные качества принадлежат объектам. Хоть убей - я не могу
перестать думать, что снег - белый, а огонь - горячий. Ты, конечно, подразумевая
под снегом и огнем некоторые внешние, невоспринимаемые и невоспринимающие
субстанции, вправе отрицать, что белизна и теплота - свойства, присущие им. Но
я, понимая под этими словами вещи, которые вижу и ощущаю, обязан мыслить, как и
все другие люди. И подобно тому как я не являюсь скептиком по отношению к
природе вещей, так я - не скептик и в том, что касается их существования. Что
вещь может быть реально воспринята моими чувствами и в то же время реально не
существовать, это для меня явное противоречие, так как а к я не могу отделить
или абстрагировать даже мысленно, существование .чувственной вещи от того, как
она воспринимается. Дерево, камни, огонь, вода, тело, железо и подобные вещи,
которые я называю и о которых я говорю, суть вещи, которые я знаю. И я не мог их
познать иначе как только через восприятие своими чувствами, а вещи
воспринимаемые чувствами, воспринимаются непосредственно; вещи, непосредственно
воспринимаемые, суть идеи, а идеи не могут существовать вне ума; их
существование поэтому состоит в том, что они воспринимаются; когда поэтому они
на самом деле воспринимаются, не может быть сомнения в их существовании. Прочь
же весь этот скептицизм, все эти смехотворные философские сомнения! Что за шутка
со стороны философа ставить под вопрос существование чувственных вещей, пока оно
ему не доказано из откровения божьего [6]; или настаивать на том, что нашему
знанию в этом пункте недостает интуиции или доказательства [7]! Я мог бы с таким
же успехом сомневаться в своем собственном бытии, как в бытии тех вещей, которые
я на самом деле вижу и чувствую.
Гилас. Не торопись, Филонус; ты говоришь, что не можешь представить себе, как
чувственные вещи могли бы существовать вне ума. Не так ли?
Филонус. Да.
Гилас. Допустим, что ты исчез с лица земли, разве ты не можешь представить себе,
что вещи, которые могут быть чувственно восприняты, будут все-таки продолжать
существовать?
Филонус. Могу, но тогда это должно быть в чьем-нибудь другом уме. Когда я
отрицаю существование чувственных вещей вне ума, я имею в виду не свой ум, в
частности, а все умы. Ясно, что эти вещи имеют существование, внешнее по
отношению к моей душе, раз я нахожу их в опыте независимыми от нее. Поэтому есть
какая-то другая душа, в которой они существуют в промежутки между моментами
моего восприятия их, как равным образом они существовали до моею рождения и
будут существовать после моего предполагаемого исчезновения с лица земли. И так
как то же самое верно по отношению ко всем другим конечным сотворенным духам, то
из этого необходимо следует, что есть вездесущий вечный дух, который познает и
объемлет все вещи и который показывает их нашему взору таким образом и сообразно
таким правилам, какие он сам установил и какие определяются нами как законы
природы.
Гилас. Отвечай мне, Филонус, являются ли все наши идеи совершенно инертными? Или
в них заключается некоторая деятельная сила?
Филонус. Они всецело пассивны и инертны.
Гилас. Но ведь бог является деятельной силой, чистым активным бытием?
Филонус. Это я признаю.
Гилас. Никакая идея поэтому не может быть подобной ему и не может воспроизводить
природу бога?
Филонус. Не может.
Гилас. Раз, таким образом, у тебя нет идеи об уме бога, то как можешь ты
допускать существование у него в уме пещей? Или, если ты можешь постигнуть
божественный ум, не имея идеи о нем, то почему же мне не может быть позволено
постигнуть существование материи, несмотря на то что у меня нет идеи о ней?
Филонус. Что касается твоего первого вопроса, то я соглашусь, что у меня
собственно нет идеи - бога ли или какого-нибудь другого духа, так как, будучи
активны, они не могут быть представлены вещами совершенно инертными, какими
являются наши идеи. Тем не менее я знаю так же достоверно, что я в качестве духа
или мыслящей субстанции существую, как я знаю, что существуют мои идеи. Далее, я
знаю, что я подразумеваю под словами я и я сам; и я знаю это непосредственно или
интуитивно, хотя я и не воспринимаю этого, как воспринимаю треугольник, цвет или
звук. Ум, душа или дух есть нечто неделимое и непротяженное, что мыслит,
действует и воспринимает. Я говорю неделимое потому, что непротяженное, и
непротяженное потому, что вещи протяженные, имеющие формы, подвижные суть идеи,
а то, что воспринимает идеи, что мыслит и хочет, само собой ясно, не есть идея и
не похоже на идею. Идеи суть вещи неактивные и воспринимаемые. Духи же являют
некоторого рода бытие, совершенно от них отличное. Я не говорю поэтому, что моя
душа есть идея или подобна идее. Во всяком случае если употреблять слово идея в
широком смысле, можно сказать, что моя душа доставляет мне одну идею, а именно
образ или подобие бога, хотя, конечно, в высшей степени неадекватно. Ибо понятие
о боге, какое я могу себе составить, получается путем размышления над моей
собственной душой, когда я преувеличиваю ее силы и не считаюсь с ее
несовершенствами. У меня, таким образом, не пассивная идея, а некоторого рода
активный умственный образ божества, возникающий во мне самом. И хотя я
воспринимаю его не посредством чувства, тем не менее у меня есть понятие о боге,
я познаю его с помощью размышления и рассуждения. О своей собственной душе и о
своих собственных идеях я знаю непосредственно; а с их помощью я
опосредствованно постигаю возможность существования других духов и идей. Далее,
из собственного бытия и из взаимозависимости, которая существует между мной
самим и моими идеями, я с помощью акта умозаключения с необходимостью вывожу
существование бога и существование всех сотворенных вещей в божественной душе.
Все это относится к твоему первому вопросу. Что касается второго, то я полагаю,
ты теперь сам можешь ответить на него. Ты не воспринимаешь материю объективно,
как воспринимаешь недеятельное бытие или идею, не познаешь ее, как познаешь
самого себя при посредстве акта рефлексии; не усваиваешь опосредствованно - по
сходству с одним или другим; наконец, не выводишь ее путем умозаключения из
того, что ты знаешь непосредственно. Все это делает вопрос о материи весьма
отличным от вопроса о божестве.
Гилас. Ты говоришь, что твоя собственная душа доставляет тебе некоторого рода
идею, или образ, бога. Но в то же время ты признаешь, что у тебя нет, собственно
говоря, идеи о своей собственной душе. Ты даже утверждаешь, что духи суть
некоторого рода бытие, совершенно отличное от идеи. Следовательно, идея не может
быть подобна духу. У нас нет поэтому идеи ни о каком духе. Тем не менее ты
допускаешь, что существует духовная субстанция, хотя у тебя нет идеи о ней; и в
то же время ты отрицаешь, что может быть нечто такое, как материальная
субстанция, потому, что у тебя нет понятия или идеи о ней. Правильно ли ты
поступаешь? Чтобы быть последовательным, ты должен или допустить существование
материи, или отвергнуть существование духа. Что ты скажешь на это?
Филонус. Я скажу прежде всего, что я отрицаю существование материальной
субстанции не потому просто, что у меня нет понятия о ней, а потому, что понятие
о ней - противоречиво; другими словами, было бы непоследовательно, если бы
понятие о ней, существовало. Может существовать, насколько мне известно, -
немало вещей, о которых ни я, ни кто-либо иной не имеет и не может иметь никакой
идеи или понятия. Но эти вещи должны быть возможны, т. е. в их определении не
должно заключаться никакого противоречия. Во-вторых, я скажу, что, хотя мы
верим, что существуют вещи, которых мы не воспринимаем, тем не менее мы не можем
поверить, чтобы существовала какая-либо особая вещь, без какого-либо разумного
основания для такой веры. У меня нет разумного основания верить в существование
материи. У меня нет непосредственной интуиции ее; и не могу я непосредственно,
на основании своих ощущений, идей, понятий, действий и страстей, заключать о
существовании немыслящей, невоспринимающей, недеятельной субстанции - ни с
помощью правильной дедукции, ни с помощью обязательного заключения. Между тем
свое собственное бытие, свое собственное душевное существо, душу, ум или
мыслящее начало я, очевидно, познаю с помощью рефлексии .Прости если я повторяю
одни и те же вещи в ответ на одни и те же возражения. В самом понятии или
определении материальной субстанции заключается очевидная непоследовательность
или противоречие. Но того же нельзя сказать о понятии духа. Что идеи существуют
в том, что не воспринимает, или порождаются тем, что не действует, - это
противоречиво. Но нет никакого противоречия, если мы скажем, что воспринимающая
вещь является субъектом идей или деятельная вещь - причиной их. Можно признать,
что у нас нет ни непосредственной очевидности, ни доказательного знания о
существовании других конечных духов. Но отсюда не следует, что к таким духам
относится то же, что относится к материальным субстанциям: если последнее
допущение противоречиво, то того же нельзя сказать о первом; если второе не
может быть доказано никакими аргументами, то относительно первого существует
вероятность; если мы видим симптомы и аффекты, отчетливо указывающие на конечные
действующие силы, подобные нам самим, то мы не видим ни признака, ни симптома,
которые приводили бы к разумной вере в материю. Наконец, я скажу, что у меня
есть понятие о духе, хотя у меня нет, строго говоря, идеи о нем. Я не
воспринимаю его как идею или посредством идеи, но знаю его посредством
рефлексии.
Гилас. Несмотря на все, что ты сказал, мне кажется, что, согласно твоей
собственной манере мыслить и на основании твоих собственных принципов, следует
заключить, что ты сам - только система текучих идей, без какой-либо субстанции,
поддерживающей их. Словами нельзя пользоваться без смысла. И так как в духовной
субстанции не больше смысла, чем в материальной субстанции, то одна должна быть
отвергнута совершенно так же, как и другая.
Филонус. Сколько раз мне повторять, что я знаю или сознаю свое собственное бытие
и что я сам - не мои идеи, а нечто иное, некоторое мыслящее, деятельное начало,
которое воспринимает, познает, испытывает желание и оперирует над идеями. Я
знаю, что я один и тот же, воспринимаю и цвета, и звуки; что цвет не может
воспринимать звук и звук - цвет; что я поэтому единое индивидуальное начало,
отличное от цвета и звука и на том же основании - от всех других чувственных
вещей и инертных идей. Но я не сознаю подобным же образом ни существования, ни
сущности материи. Напротив, я знаю, что ничто противоречивое не может
существовать, а существование материи заключает в себе противоречие. Далее, я
знаю, что я подразумеваю, утверждая, что существует духовная субстанция, или
носитель идей, т. е. что дух познает и воспринимает идеи. Но я не знаю, что
подразумевается. когда говорят, что невоспринимающей субстанции присущи идеи или
прообразы идей и она оказывается их носителем. Поэтому в целом нет никакой
аналогии между духом и материей.
Гилас. Я признаю себя убежденным в этом пункте. Но всерьез ли ты думаешь, что
реальное существование чувственных вещей сливается с их фактически
воспринимаемым бытием? Если дело обстоит так, то как объяснить, что все люди
различают их? Спроси первого встречного, и он тебе скажет, что быть
воспринимаемым - одно, а существовать - другое.
Филонус. Я доволен, Гилас, что ты обращаешься к здравому смыслу всего мира для
проверки достоверности моего положения. Спроси садовника, почему он думает, что
вон то вишневое дерево существует в саду, и он тебе скажет: потому, что он его
видит и осязает, - словом, потому, что он его воспринимает своими чувствами.
Спроси его, почему он думает, что здесь нет апельсинового дерева, и он тебе
скажет: потому, что он не воспринимает его. Что он воспринимает чувством, то он
определяет как реальное бытие и говорит, что оно есть или существует; но о том,
что невоспринимаемо, он говорит, что оно не имеет бытия.
Гилас. Да, Филонус, я согласен, что существование чувственной вещи состоит в
воспринимаемом бытии, но не в бытии, воспринимаемом в данный момент.
Филонус. А что такое воспринимаемое, если не идея? И может ли идея существовать,
не будучи воспринимаемой в данный момент? Ведь в этих пунктах мы давно пришли к
соглашению.
Гилас. Но как бы правильно ни было твое мнение, тем не менее ты, конечно, не
будешь отрицать, что оно шокирует и противно здравому человеческому смыслу.
Спроси кого угодно, имеет ли вон то дерево существование вне его разума; какой
ответ, думаешь ты, он даст?
Филонус. Тот же, какой я дал бы сам, а именно что оно существует вне его разума.
При этом христианина не может, конечно, смущать, если я скажу, что
действительное дерево, существующее вне его разума, истинно познается и
охватывается бесконечным разумом бога (т. е. существует в нем). Вероятно, он не
мог бы с первого взгляда усмотреть прямого и непосредственного доказательства
того, что дело обстоит именно так, поскольку бытие дерева или какой-нибудь
другой чувственной вещи предполагает разум, в котором они находятся. Но самого
факта он не может отрицать. Спорный пункт между материалистами и мною не в том,
имеют ли вещи действительное существование вне ума того или иного лица, а в том,
имеют ли они абсолютное существование. отличное от того, что они воспринимаются
ботом, и внешнее по отношению ко всякому, уму. Правда, это утверждали некоторые
язычники и философы, но тот, кто придерживается понятий о божестве, согласных со
Священным писанием, будет другого мнения.
Гилас. Но, согласно твоим понятиям, какая же разница между реальными вещами и
химерами, образованными воображением, или сновидениями, раз они все одинаково
находятся в уме?
Филонус. Идеи, образованные воображением, слабы и неотчетливы; кроме того, они
находятся в полной зависимости от воли. А идеи, воспринимаемые чувством. т. е.
реальные вещи, живы и ясны; и так как они запечатлеваются в нашем уме неким
духом, отличным от нас, то они не находятся в подобной зависимости от нашей
воли. Поэтому нет никакой опасности смешивать их с первыми; так же мало
опасности смешивать их со сновидениями, которые всегда бывают тусклы,
беспорядочны и спутанны. И даже если бы случилось, что они живы и естественны,
как на самом деле они никогда не бывают, то благодаря их несвязанности и
несогласованности с предшествовавшими и последующими событиями нашей жизни их
легко было бы отличить от действительности. Словом, каким бы способом ты в своем
построении ни отличал вещи от химер, то же самое, очевидно, будет иметь место и
в моем. Ибо это должно происходить, как я предполагаю, на основании некоторой
воспринимаемой разницы; а я не собираюсь отнимать у тебя что бы то ни было, что
ты воспринимаешь.
Гилас. Но все же, Филонус, ты считаешь, что в мире нет ничего, кроме духов и
идей. А это, ты неизбежно должен признать, звучит весьма странно.
Филонус. Я согласен, что слово идея, так как в смысле вещи оно обычно не
употребляется, звучит несколько Непривычно. Для меня основание такого его
употребления заключается в том, что этот термин обязательно включает отношение к
душе; к тому он теперь обыкновенно употребляется философами для обозначения
непосредственных объектов наших рассуждений. Но как бы странно это положение ни
звучало на словах, оно все же не заключает в себе ничего особенно странного или
поразительного, что касается его смысла, который фактически ограничивается
только утверждением, что существуют лишь вещи воспринимающие и вещи
воспринимаемые или что всякое немыслящее бытие необходимо, в силу самой природы
своего существования, и воспринимается некоторым разумом, если не конечным
сотворенным разумом, то во всяком случае бесконечным разумом бога, в котором "мы
живем, движемся и существуем". Так ли это странно, как говорить, что чувственные
качества не присущи объектам, или что мы не можем быть уверены в существовании
вещей, или не знаем ничего об их действительной природе, хотя мы и видим и
ощущаем их, и воспринимаем их всеми нашими чувствами?
Гилас. А не должны ли мы вследствие этого думать, что таких вещей, как
физические и телесные причины, не существует и что дух есть непосредственная
причина всех феноменов природы? Может ли быть что-нибудь экстравагантнее этого?
Филонус. Да, бесконечно экстравагантнее сказать: вещь инертная воздействует на
душу, вещь невоспринимающая является причиной наших восприятий, не считаясь ни с
существом вопроса, ни с давно известной аксиомой, что ничто не может дать
другому того, чего у него самого нет. Кроме того, то, что тебе - не знаю на
каком основании - кажется столь экстравагантным, не больше, чем то, что
утверждает Священное писание в сотне мест. В них бог представляется как единый и
непосредственный создатель всех тех эффектов, которые некоторые язычники и
философы обыкновенно приписывали природе, материи, судьбе или подобным
немыслящим началам. Это до такой степени общеизвестно, что нет надобности
подтверждать это цитатами из Священного писания.
Гилас. Ты не замечаешь, Филонус, что, делая бога непосредственным инициатором
всех движений в природе, тем самым делаешь его виновником убийств, святотатства,
прелюбодеяния и других ужасных грехов.
Филонус. В ответ на это я замечу, во-первых, что вопрос об ответственности не
изменяется в зависимости от того, совершает ли данное лицо какое-нибудь действие
с помощью орудия или без него. Поэтому, если ты предполагаешь, что бог
действует, прибегая к орудию, или поводу, называемому материей, ты точно так же
делаешь его виновником греха, как и я, считая его непосредственно со
...Закладка в соц.сетях
