Жанр: Драма
Письма из Русского музея
...ами, покорителями Сибири, и в Заволжском скиту во время
торжественного и печального обряда, и в XVIII веке, и даже еще в более
ранних, еще более ярких веках.
Опасность же в том, что можно сразу пресытиться или даже отравиться,
когда такое количество красоты челове-ческого духа и мысли сосредоточены в
одном месте в такой чрезмерной, чудовищной концентрации.
От Невского проспекта ведет к бывшему Михайловско-му дворцу, то есть к
Русскому музею, короткая и широкая улица. Она такой длины и такой ширины,
чтобы дворец смотрелся как можно выгоднее. Об этом позаботился еще
архитектор Карл Иванович Росси, который распланировал и проложил эту улицу.
Раньше она называлась по дворцу тоже Михайловской.
Перед дворцом Росси оставил обширную площадь, сре-ди площади разбил
партерный сквер.
Сделай архитектор улицу подлиннее — дворец смотрел-ся бы с Невского
мелковато, как в перевернутый бинокль, укороти — не получилось бы нужного
фокуса. Но все устро-ено лучшим образом. Как только дойдешь до поворота и
увидишь дворец, невольно потянет свернуть и подойти поближе.
Теперь, пока мы идем к дворцу, я хочу загадать вам одну загадку: как
называется улица, которую специально проложил архитектор Росси, которая
ведет теперь к сокро-вищнице русского искусства и по которой идут к музею
сотни и тысячи людей?
Да нет, друзья! Михайловской она называлась раньше. Было бы слишком
просто сохранить за ней первоначальное подлинное название.
Опять не угадали. Она и не Россивская, по той простой причине, что
улица Росси есть в Ленинграде где-то в дру-гом месте. Не может быть в городе
двух улиц одного и того же имени.
Ну почему же вы думаете, что Сурикова? Правда, что Суриков — великий
художник. Правда и то, что его карти-ны выставлены в музее и, вероятно, он
не раз хаживал по этой улице, но все же, друзья, это было бы несправедливо.
С музеем связано много замечательных и великих имен. Растрелли, Левицкий,
Венецианов, Федотов, Васильев, Ле-витан, Врубель, Антокольский, Нестеров,
Репин, Вереща-гин, Серов, Рерих, Васнецов, Куинджи, Кустодиев, да мало ли...
Кому отдать предпочтение? Нужно ли его отдавать? Художников много, а улица
одна. Все они вместе состав-ляют и представляют великое искусство.
Правильно, что площадь перед дворцом называется Площадью искусств. Все они,
славные имена, как бы подразумеваются в назва-нии этой площади.
Но один художник все же выделен и поставлен пре-выше всех. Именем его
названа улица, соединяющая Нев-ский проспект с этой самой Площадью искусств.
Ну что, сдаетесь? Обычно мои дочери, когда я не умею отгадать их загадку,
спрашивают: "Ну что, сдаешься?" Если вы сдае-тесь, то я скажу. Улица эта
называется улицей Бродского.
Слышу, слышу ваши недоуменные возгласы. Как Брод-ского? Какого
Бродского? Почему? Не того ли самого, из-вестного портретиста тридцатых
годов? Ну, так, наверно, он жил на этой улице.
Во-первых, мало ли кто где живет. Во-вторых, он на этой улице не жил.
В-третьих, на Площади искусств есть квартира-музей художника Бродского
(казалось бы, до-вольно). В-четвертых, это действительно тот самый: "Нар-ком
на лыжной прогулке", портреты иных официальных лиц.
Я не против того, чтобы с официальных лиц писали портреты. Я
недоумеваю, почему имя откровенно не выдаю-щегося художника носит одна из
центральных улиц Ленин-града?
И вообще, не слишком ли мы торопимся переименовы-вать все направо и
налево без необходимой проверки суро-вым, беспощадным временем?
М. И. Калинин в 1925 году говорил перед жителями Кимрского уезда: "Я
считаю, что совершенно излишне пе-реименовывать уезд моим именем. У нас и
так все переиме-новывается. Я считаю, что старые названия надо сохранять.
Быстрые переименования, по вдохновению, ничем не вы-зываются, и они
бесполезны. Каждое переименование стоит тысячи рублей, на всех картах и
планах приходится пере-именовывать.
Правду говорят, что новая метла всегда чисто метет, но наша власть и
так очень много переименовывала. В цент-ре мы стараемся, где только можно,
тормозить переимено-вание, и я ручаюсь, что ваше предложение будет
безусловно отвергнуто ВЦИК. Кимры — название очень интересное, по-моему,
его надо беречь. Трудно сказать, откуда оно, но, мне кажется, его надо
сохранить. Кроме того, Калининский уезд уже имеется, если не ошибаюсь, то,
кажется, в Бело-руссии, волостей — тоже достаточное количество. Поэтому я
решительно возражаю. Это нецелесообразно практически, и, наконец, это
доказывает нашу чрезмерную спешку, наше неуважение до известной степени к
прошлому. Конечно, мы боремся с прошлым, строим новое — это верно, но все,
что было ценного в прошлом,-- мы должны брать. Вот ко-гда мы умрем и пройдет
лет пятьдесят после нашей смерти и наши потомки найдут, что мы совершили
что-то заслу-живающее внимания, тогда они смогут вынести решение, а мы еще
молоды, мы, товарищи, не можем себя оценивать. Слишком самоуверенно думать,
что мы заслуживаем пере-именования места нашим именем" (Архив ИМЛ, ф78, оп.
I. 1925 г., ед. хр. 156, л. 9).
Вот как говорил М. И. Калинин в 1925 году!
Под непосредственным руководством С. М. Кирова возник большой город на
Кольском полуострове в Хиби-нах. Правильно, что городу присвоили имя этого
выдающе-гося, а впоследствии трагически погибшего человека. Но обязательно
ли было еще и Вятку, старинную Вятку ли-шать ее прекрасного поэтического
имени? Мы теперь должны говорить: "Салтыков-Щедрин находился в ссылке в
городе Кирове" и всегда вынуждены будем добавлять: "в бывшей Вятке", то есть
никуда все равно от этой Вятки не денемся.
А Тверь? А Самара? Ведь это такие же исторические имена, как Псков или
Смоленск. Разве можно сейчас пред-ставить переименованными: Смоленск, Псков,
Киев, Одес-су, Вологду, Ростов, Харьков, Полтаву, Ташкент, Казань,
Астрахань, Владимир, Ярославль, Рязань, Саратов, Суху-ми или Тбилиси,
Владивосток или Брест, Чернигов или Винницу? Однако с переименованием Вятки,
Твери, Сама-ры, Владикавказа, Нижнего Новгорода и многих, многих других
городов мы почему-то примирились.
Разве стали мы относиться хуже к памяти славного лет-чика Валерия
Чкалова, когда Оренбург снова сделался Оренбургом? Существуют, например,
исторические и этно-графические понятия "нижегородская ярмарка", "перм-ская
деревянная скульптура", "вятская игрушка", "орен-бургский пуховый платок"...
Города связаны с историче-скими событиями. Оренбург штурмовался Пугачевым.
Под Самару ходил Стенька Разин, в Нижнем Новгороде Минин собирал ополчение.
Московские цари воевали Тверь... Практически мы никогда, ни в каком, даже в
тысячном поколении не сможем забыть старых имен, и значит, все-гда будут
существовать два имени. В самом деле, нельзя же у Мельникова-Печерского,
например, да и у того же Горького даже и в трехтысячном году Нижний Новгород
везде переправить на Горький. Я уж не касаюсь ужасной эпидемии
переименования площадей, улиц и переулков, Так можно переименовать все. А
жизнь будет идти впе-ред. Будут происходить новые события, выходить на
исто-рическую арену и действовать новые люди. Постепенно, в плане
многовековой истории не хватит городов и улиц. Придется начинать
переименования, как говорится, по вто-рому кругу.
Нет, я думаю, лучше возвратить постепенно или сразу (по мне лучше бы
сразу) все без исключения, исконные, исторически сложившиеся, не нами
даденные, подлинные имена городов, площадей и улиц.
Однако пока что, после столь неожиданного для самого меня отступления,
мы должны по улице Бродского идти к Михайловскому дворцу, в котором
располагается знамени-тый Русский музей. Но о нем уж в другом письме.
4
Наконец-то и я уви-дел знаменитый Ми-хайловский дворец. Он, конечно,
расположен не так эффектно, как, до-пустим, дворец в Пе-тергофе. Там все
служит тому, чтобы со-средоточить ваше вни-мание именно на дворце, все
второстепенное и окружающее подчинить главному и централь-ному. По замыслу и
здесь все должно было быть точ-но так же. Придворцовая площадь и
Михайловская улица должны были соответствовать стилю самого дворца. Из
ри-сунков самого Росси видно, насколько величественный вид был в свое время
у великолепной Михайловской площади и дворца.
Теперь, когда дома на площади и на улице изменили первоначальный вид,
дворец не то чтобы проигрывает (он по-прежнему великолепен), но, как бы это
сказать... Нуж-но все-таки сосредоточиться, нужно хотя бы мгновенное усилие
воли, чтобы один только он остался в вашем внимании, выделенный, вылущенный
из окружающей архи-тектурной скорлупы.
У Павла I родился сын Михаил. Было заранее извест-но, что стать царем
этому младенцу никогда не придется, потому что есть старшие сыновья. Но все
же отцу хотелось, чтобы и младший жил по-царски. Он приказал отклады-вать
ежегодно по несколько сот тысяч рублей на постройку дворца.
В царствование Александра Павловича будто бы нако-пилось девять
миллионов, и к строительству приступили. Это было время, когда началась та
общая застройка го-рода, благодаря величавости и строгой красоте которой
Петербург приобрел столь характерную, столь типическую физиономию.
Конногвардейский манеж, здание Биржи, Ка-занский собор, Елагин дворец,
Адмиралтейство и Главный штаб построены в это время.
Когда у персидского посла в 1815 году спросили, нра-вится ли ему
Петербург, он ответил: "Сей только что вновь строящийся город будет некогда
чудесен".
Я должен признаться, что беру все эти подробности о дворце и Петербурге
в капитальном труде известного — по крайней мере, знатокам-искусствоведам
— барона Н. Вран-геля. Двухтомный труд так и называется "Русский музей
императора Александра III". Но это в скобках. Без скобок замечу, что роль
главного архитектора города (тепереш-него архитектора Каменского, хотящего
реконструировать Невский), исполнял сам император Александр. Без его
утверждения, как мы теперь говорим, без его визы не было построено ни одно
здание в целом городе. Он-то и поручил архитектору Росси возведение
Михайловского дворца.
Говорили, что истрачено было около семи миллионов. Современники
удивлялись — мало. Михайловский дворец обошелся в семнадцать. А сколько
стоили Лувр, Версаль, Трианон? Сколько стоило здание парламента в Будапеште?
Или Вестминстерское аббатство в Лондоне?
Когда я, ослепленный великолепием парка, фонтанов и дворца, возвращался
из Петергофа, то услышал на сосед-ней скамейке разговор: "Да, конечно,
прекрасно, восхити-тельно, несравненно, но каких денег это стоило. Все
построено на выжимании соков из крестьян, из народа".
Вот вам, мои друзья, любопытнейшее из противоречий.
Конечно, и на Михайловский дворец император не мог соб-ственноручно
заработать семи миллионов рублей. Конечно, можно смело сказать: все
знаменитые дворцы, гениальные архитектурные сооружения, гениальные
произведения жи-вописи, большие уникальные собрания живописи — все эти
лувры, дрезденские галереи, эрмитажи — все это основано на "выжимании
соков". Ни один человек в мире не спо-собен простым трудом заработать на
Лувр или на Эрми-таж. И было, вероятно, так: вокруг бедность или даже
нищета, а в середине — Версаль и Петродворец. Но Лувр и Версаль--теперь
национальная гордость французов, так же как для нас Эрмитаж или
Третьяковская галерея.
Так или иначе, вот вам затрата на Михайловский дво-рец: семь миллионов
по тогдашнему курсу. Между прочим, деньги эти не пропали. Если бы вздумалось
дворец про-дать сегодня, за него можно было бы получить несравненно больше.
Истинная красота не может выйти из моды. Что пре-красно, то прекрасным
и останется. Оказывается, величие вовсе не величина, не высота во всяком
случае. Я вспоми-наю, как разрабатывали проект нелепого сооружения поч-ти
полукилометровой высоты. Дворец должен был выра-жать величие, а выразил бы,
если бы его построили, спесь, отсутствие вкуса и ложный пафос.
Михайловский дворец воистину величав, и что же? Это всего лишь
двухэтажное здание. Богатая простота — вот что можно сказать про него.
Лебедю незачем быть вели-чиной со слона или носорога, чтобы выглядеть
большим и величавым.
Росси — иностранец, сын известной танцовщицы ека-терининского времени.
Родился он в Неаполе, а похоронен в Александро-Невской лавре, там, где лежат
Ломоносов, Суворов, Достоевский, Чайковский.
Несмотря на свое иностранное происхождение, Росси сумел понять всю
прелесть нашей русской, неяркой, но очаровательной в своей неяркости природы
и блестяще сочетал с нею свои творения.
Елагин дворец, Главный штаб. Александрийский театр, Михайловский дворец
— вот главные произведения, вот поэмы Росси, не считая более мелких
построек: беседок, павильонов, садовых храмов и прочее. Про его творения
сказано в упомянутой мною книге: "Тяжелые колесницы торжественных фасадов
вырисовываются темными силуэ-тами на серо-голубом небе. Гармонии
бледно-желтого фона с белым орнаментом удивительно подходят к туманной
красоте Петербурга".
В Михайловском дворце все было сделано по замыслам и по рисункам Карла
Ивановича Росси: и мебель, и ре-шетки, и орнаментальные лепные работы, и
роспись стен, и обои, и драпировки, и люстры, и зеркала, и паркетные полы, и
все-все до последней мелочи.
Хотите ли несколько отзывов о дворце из того времени, когда он был
только что окончен и предстал перед зрителя-ми во всем своем блеске. Книга у
меня под руками, мне, право же, ничего не стоит оттуда выписать
полстранички. Вам, может быть, не придется в ближайшее время листать эту
книгу.
"В этом превосходном здании все было интересно для любопытного зрителя,
от маленькой розетки до великолеп-ной лестницы, которая величественно
поднималась в верхний этаж, к плафону, поддерживаемому кариатидами".
"Ну, уж подлинно дворец Михаила Павловича пречудесен, то есть так, как
говорится: ни пером описать, ни в сказ-ке сказать. Богато, красиво, с
отменным вкусом и тщанием все отделано. Росси себя тут более еще отличил,
нежели в Елагином дворце".
"По величию наружного вида дворец сей послужит украшением Петербурга, а
по изяществу вкуса внутренней отделки оного может считаться в числе лучших
европей-ских дворцов. Красоте фасадов соответствует решетка, окружающая
дворец, два льва величаво поставлены на пьедестале у лестницы, и, наконец,
взор поражается велико-лепием огромного крыльца и вестибюля. Когда сходишь,
то видишь арку столь обширную и столь смело раскину-тую, что нельзя не
остановиться на лестнице, чтоб долее не наглядеться на красоту зодчества.
Надобно видеть сей дворец при солнечном сиянии, когда сама природа помо-гает
очарованию искусства".
Современники не ошибались в оценке нового дворца. Росси здесь нашел
какую-то очень золотую середину. Я ви-дел много красивых и величавых зданий,
но нигде я не видел, чтобы такая величавость была в то же время столь
проста. Я все ищу в истории ту точку, когда люди решили отказаться от того,
что было уже достигнуто. Экзюпери где-то когда-то сказал: "Достаточно
услышать народную песню пятнадцатого века, чтобы понять, как низко мы пали".
Ну, положим, это слишком категорически. Однако если взять лучшие
произведения XII века, ну хоть Покров на Нерли, а потом взять лучшее из
XVII, ну хоть ансамбль Ростова Великого, а потом XIX, а потом и наши
достиже-ния, ну хоть павильоны на сельскохозяйственной выставке или высотные
здания Москвы, или "аквариум", взгромож-денный недавно в Московском Кремле,
или (поскольку мы в Ленинграде) знаменитый Ленинградский ТЮЗ, послед-нее,
так сказать, слово ленинградской зодческой мысли, то при всем желании трудно
утверждать, что линия идет все вверх и вверх. И откуда-то пошли в моду
"аквариумы" из сплошного стекла. И видно, что ни к чему в наших север-ных
краях, чтобы все стекло да стекло, и наука уже дока-зала, что в стеклянном
резервуаре человек утомляется и из-нашивается быстрее, что человеку нужны
четыре стены, но — мода! Заставит мода, станут все модницы ходить с черными
пятками, всем кажется, что изящнее не может быть. Но вот мода прошла,
попробуй теперь кто-нибудь надень чулок с черной пяткой, покажется
некрасивым, аля-поватым. Кто бы мог предполагать, что будут ходить с
сиреневыми либо с голубыми волосами, однако ходят. То ка-залось изящным,
когда низкие меховые ботинки. Трудно было представить, чтобы женщины,
девушки — и вдруг все в сапогах до колен. Недавно я обратил внимание на
улице — как, напротив, неинтересно, если низкие меховые ботинки, как
красиво — высокие сапожки. То платья длин-ные, то платья короткие, то брюки
широкие, то узкие. Че-ловеческая психология во многом неизведанна, и мы
можем и должны ждать от нее все новых и новых сюрпризов. Я думаю, если
предложит, нет, если продиктует мода, не исключено, будем носить золотые
либо серебряные кольца, продетые сквозь ноздрю.
Иногда, конечно, приходится страдать. Я помню, как откуда-то с Запада
захлестнула Москву повальная мода на модерную мебель. Совпало к тому же с
большим жи-лищным строительством, то есть, значит, с переселением на новые
квартиры. Пошли в ход столики на четырех рас-коряченных тонюсеньких ножках,
табуреточки на трех рас-коряченных ножках, фанерные шкафики, фанерные
полоч-ки, пластмассовые абажурчики и настольные лампы, гли-няная посуда с
облагороженным звучанием — керамика. Взбудораженные москвичи пошли
выбрасывать из своих квартир красное дерево, карельскую березу, ампир,
пав-ловские гостиные, бронзу, венецианское стекло и хрусталь. Не буквально
выбрасывать, конечно,-- в комиссионные ма-газины, где все это было
моментально скуплено иностран-цами за баснословный бесценок.
Угар прошел быстро. Теперь снова какая-нибудь за-валящая столовая XIX
века стоит дороже, чем двадцать самых модерных гарнитуров, но, увы,
поздновато. Тысячи и тысячи москвичей остались при своей фанере, глине и
пластмассе. Ах, это пошло, ах, это мещанство, ах, посмот-рите, как на
Западе. А Запад приобрел всю нашу пош-лость, все наше мещанство, вывез к
себе и весьма доволен. Ну, так что же — известно, мода; плачь, а не
отставай. И ведь этот стол на четырех раскоряченных тростиночках теперь уж
не сбудешь никому ни за грош. То есть тут же вот, только принеся из
магазина, если захочешь избавить-ся,-- невозможно. А не то чтобы через
двести лет. Да он и не простоит. На вторую неделю отвалится какая-нибудь из
раскоряченных ножек. Точно так же никому не будет нужен через сто лет
стеклянный резервуар либо бетонный кирпич, называемый ныне то дворцом, то
гостиницей, то театром. Простота! Вот это и есть та простота, что соглас-но
народной мудрости, хуже воровства.
Я иногда думаю: ведь откуда-нибудь начинает же рас-пространяться всякая
мода. А что, если тут не обходится без хитрости, при хорошем-то знании
человеческой психо-логии? Сейчас, например, распространилась новая мода:
певцы больше не поют, не хотят петь без микрофонов. Есть уж и такие,
которые держат изящный микрофон в ру-ке и ходят с ним по сцене и только что
не засовывают в самый рот. Какие бы жесты ни выделывал певец, как бы он ни
передвигался по сцене, как бы ни вертел головой, спасительный микрофончик
все время пасется около самых губ. Больше того, я недавно прочитал статью в
газете, где с полной серьезностью утверждается, что пение с микро-фоном --
это новый вид искусства, открывающий новые ши-рочайшие возможности, что
пение без микрофона старо-модно и (делается намек) пошловато. И полно, милые
люди! А может быть, просто нет у вас хороших сильных голосов? А попеть
хочется и в известных певицах или певцах побывать хочется. Так не создать ли
необходимое общественное мнение? Теперь ведь — газеты, радио, теле-визор,
общественное мнение создать теперь пара пустяков. Правда, народ все равно
прозвал таких певцов шепту-нами.
Или возьмите живопись... Впрочем, до живописи у нас дойдет свой черед.
Но об архитектуре хотелось бы сказать сейчас... А вдруг все эти ящики, хотя
бы и из стекла, все эти двадцатиэтажные батареи парового отопления, то
поставленные вертикально, то положенные одна на другую, вдруг все это
--общественное мнение, вдруг все это вроде микрофона, оттого что не хватает
настоящего голосишка, вдруг снова все это сказка о голом короле? Но бог с
ним со всем, хорошо, что еще есть на земле такие образцы пре-красного, как
бывший Михайловский дворец, построенный архитектором Росси.
С каких пор он стал бывшим, вы, наверное, хорошо знаете. Если нет, то
напомню. После пышных балов, на которые будто цветы привозили на двухстах
подводах (при великой княгине Елене Павловне), после блестящих салонов (при
великой княгине Екатерине Павловне). Со смертью последней дворец отошел в
казну. К этому вре-мени созрела идея: образовать музей — хранилище
рус-ского искусства. Для этого музея сначала хотели построить особое
помещение, но потом отказались от этой мысли. Император Александр III
выкупил у казны пустовавший Михайловский дворец, внутренность дворца
подвергли значительной перестройке, и 7 марта 1898 года с торжественным
молебном и торжественными речами произошло открытие Русского музея, который
именовался тогда пол-ным титулом — Русский музей императора Александра III.
Так что скоро можно будет отметить семидесятилетие этого замечательного
учреждения. Хочется посмотреть, как и насколько будет отмечена эта дата.
Иногда на нас нападает этакая ложная стыдливость. Как вы знаете, в 1961году
в знаменитый день ни в одной газете на территории нашей страны не появилось
ни одной строчки, напомнив-шей бы о том, что исполнился столетний юбилей
отмены крепостного права. Событие огромной исторической важ-ности. Но как
будто мы оказались не рады, что ужасное, дикое крепостное право было в конце
концов торжествен-но отменено!
Ну да ладно, у нас в предмете Русский музей, а вовсе не социальные
проблемы. В следующем письме надо, ве-роятно, рассказать что-нибудь и о
самом музее.
Первое слово, кото-рое приходит на ум, когда вы ступаете в вес-тибюль
дворца,-- чер-тоги. Какой высоты, ка-кого простора, какой величественности
можно достичь при двухэтажной конструкции зда-ния! В главном вести-бюле нет
перекрытий между этажами, и вы оказываетесь сразу под куполом дворца, а во
второй этаж ведет ши-рокая торжественная ле-стница.
Ну что, нужно ли вам говорить, что в музее сорок тысяч квадратных
метров выставочной площади и только стек-лянных потолков более пятнадцати
тысяч метров. Более трехсот тысяч произведений искусства разных видов и
жанров собрано в этом уникальном хранилище. Вероятно, можно узнать, какой
длины будет путь, если пройти все комнаты из одной в другую на обоих этажах.
Вероятно, можно поинтересоваться, во сколько оцениваются все три-ста тысяч
произведений искусства, вероятно, легко спра-виться, сколько посетителей
бывает в музее ежегодно и сколько побывало уже, если не с момента его
образования, то по крайней мере за годы Советской власти.
В последнее время я часто слышу метафору, пущенную неизвестно кем и
когда. Обычно говорят про стихотворе-ние или роман: "Он, как айсберг,--одна
седьмая часть над водой и видна, семь восьмых под водой и составляют
основную грозную массу айсберга". Я для себя дал слово не употреблять
никогда больше это сравнение, ставшее банальным, но ничего не поделаешь:
ничто не похоже так на пресловутый айсберг, как всякий порядочный музей, а
тем более такой огромный и богатый, как Русский. Даже не одна седьмая часть
на поверхности, а, вероятно, сотая или пятисотая, а может быть, тысячная,
ибо что такое музейная экспозиция по сравнению с фондами?
В фондах музея в древнерусском отделе хранятся, на-пример, копии
древних фресок. Тут не может быть ника-кого пренебрежения. Фреска есть
фреска, нужно доволь-ствоваться копией, либо ехать на место, в Ферапонтов и
Кирилло-Белозерский монастыри, в Новгород или Киев, во Владимир или
Ярославль.
Будучи в Белграде, я долго ходил по Галерее фресок. Есть в Югославии
большой самостоятельный музей с та-ким названием. Оно и понятно. Сербия
славится древней-шими фресками. Сербские монастыри — каждый из них
сокровищница живописи девятого, десятого, одиннадцатого веко в-- хранят
будто бы тридцать пять тысяч квадратных метров фресок. Цифра внушительная,
хоть и непривычно произведения искусства считать на метры. Монастыри
раз-бросаны по всей земле, в один-два успеешь съездить. Но можно сходить --
в центре Белграда — в обширную Гале-рею фресок. Ну, правда, копии.
Вы, наверное, видели когда-нибудь копии с фресок? А может быть, и не
видели, потому что у нас их смотреть негде. На копии все воспроизведено
точка в точку: отва-лившийся кусок штукатурки, вспучившаяся штукатурка,
дождевые подтеки, белесое или темное пятно от сырости — все-все до
последней мелочи. Смотришь, и не верится, что это только бумага, очень уж
ловко воспроизведена сама фактура камня, и штукатурки, и древних фресковых
красок, которые клались умелой кистью на сырую штукатурку, и впитывались в
нее, и зас
...Закладка в соц.сетях
