Жанр: Научная фантастика
Король по праву (сценарий)
...анным колесом, потому что люди его разбежались, и каждый
захватил, что мог.
Кохан, опасаясь родни Борковича и его приятелей, не хотел его ни
долго держать в замке, ни там подвергнуть наказанию; к тому же он еще не
выбрал для него род смерти и хотел запросить короля. Хотя Казимир
предоставил ему полную свободу в выборе наказания, лишь бы преступник
погиб смертью, которая наведет на других ужас, однако, Рава не хотел брать
на себя ответственности. Он помнил, что у Казимира на прощанье вырвались
слова:
- Никакого сострадания к нему и не надо принимать во внимание ни его
происхождение ни его общественное положение... Это скотина и смертью
скотины он должен погибнуть. Однако, какого рода эта смерть должна быть
Рава не мог догадаться.
Известие об аресте Борковича и о приговоре над ним быстро разнеслось
по всей окрестности; его распространили бежавшие слуги Мацека. В ту же
ночь об этом узнал брат Мацека, находившийся недалеко от города. Опасаясь,
чтобы его не постигла та же участь, так как он помогал Мацеку во многих
нападениях и насилиях, он тотчас же вызвал к себе племянника, сына
Борковича, чтобы сообща обсудить, как им поступить. Ясько советовал
захватить с собою деньги и бежать заграницу и оттуда что-нибудь
предпринять, чтобы отомстить за Мацека. Сын же был того мнения, что нужно
во что бы то ни стало спасти отца: подкупить стражу или силой его
освободить. Не слушаясь совета дяди, племянник стрелой помчался в Калиш,
не желая своих сил, лишь бы застать отца живым.
Прискакав в город, сын Борковича, не теряя ни минуты, направился в
замок, несмотря на то, что знал, что рискует своей собственной жизнью. Он
хотел проникнуть к отцу, но его не допустили.
Поднятый им шум разбудил Кохана, который во время отдыха успел остыть
от гнева; не волнуясь, а совершенно хладнокровно, он вышел к молодому
Борковичу, задыхавшемуся от гнева и злости. Сын унаследовал от отца его
гордость... Унижаться и просить он не умел... он напал на Кохана с
упреками и угрозами... Говорил, что поедет к королю, что Кохан ответит за
жизнь отца...
Речи его были несвязны и трудно было понять, что он говорит. Рава
спокойно выслушал его; он понимал, что любовь к отцу руководит сыном и
доводит его до невменяемости.
- Я послан от имени короля, - произнес он холодно, - и должен
исполнить то, что мне приказано. Ни просьбами, ни угрозами вы на меня не
повлияете. Могу лишь вам посоветовать, потому что мне жаль вашей молодости
- уходите отсюда по-добру, по-здорову.
Но молодой Боркович не унимался, и, чтобы избавиться от него,
пришлось прибегнуть к силе. Кохан, опасаясь нового нападения на замок,
велел немедленно снарядить воз, в который бросили Мацека, привязав его к
доскам; кругом него посадили солдат с ружьями в руках, и воз, окруженный
вооруженной стражей, во главе с Коханом, тронулся в Олькуш, куда должны
были привезти ответ из Кракова относительно рода смерти преступника.
Кохан знал, что у воеводы, кроме брата и сына, было много преданных
друзей среди его единомышленников, которые захотят его освободить, и
полагал, что замок в Олькуше более надежное убежище, чем в Калише, и туда
приятели Мацека не сумеют проникнуть.
Начальник дворцовой стражи в Олькуше, которому Кохан заранее дал
знать о своем прибытии, испуганно встретил его у ворот замка, передал ему
все ключи и просил освободить его от обязанности стеречь королевского
пленника. Зная хорошо Борковича, он боялся взять на себя ответственность,
и ссылался на отсутствие достаточной стражи и надежного помещения.
Воз ввезли во двор, и Кохан в сопровождении бургграфа, по имени
Моравец, пошел осматривать замок. Во время дороги из Калиша в Олькуш Кохан
убедился, что Мацек не потерял надежды вырваться на свободу. Лежа на возу,
он по целым ночам зубами разгрызал веревки, старался подкупить стражу
заманчивыми обещаниями, ни минуты не был спокоен и все время кричал и
грозил.
Поэтому все здания замка в действительности показались Кохану
неподходящими для заключения такого преступника, на помощь которого могли
явиться брат, сын и друзья.
Наконец, бурграф привел Кохана к башне, когда-то построенной для
самых опасных преступников. Она не высоко выделялась над землей, но в ней
было глубокое, с каменными стенами, подземелье, куда можно было проникнуть
лишь по длинной приставной лестнице. Склеп этот был без окон и лишь
наверху имел входное отверстие, прикрытое железной дверью на запоре. Он
был темный, сырой, глубокий и узкий, как колодец; в нем, за все время
существования, содержались лишь двое убийц, которые, после месячного
пребывания, еле живыми были вынесены наверх, чтобы быть повешенными. Это
была могила, куда смерть приходила медленно, заставляя мучиться и страдать
от темноты, холода и гнили...
Моравец указал на эту яму, как на единственное, безопасное место для
заключения Борковича, и Кохан решил поместить туда претупника, пока
получится ответ короля. Моравец заявил, что только за эту яму он ручается,
что пленник из нее не выберется, и никто туда не проникнет. Без всякого
сострадания к Борковичу, его опустили на дно склепа, освободив его от
веревок, и бросили туда немного соломы; Моравец тотчас же велел вытянуть
наверх лестницу, закрыл железную дверь на замок и поставил там стражу.
Десять дней прошло, пока получился ответ из Кракова. Там жалобы на
Борковича, доказательства его измены, рассказы о злодеяниях, совершенных
им, были так многочисленны и убедительны, нашлось столько людей,
требовавших применения самого строгого наказания, что привезенный приговор
гласил: - Уморить преступника голодом.
Приговор привез главный враг Борковича, Наленч, прозванный Грушей,
жену которого Мацек изнасиловал и был причиной ее смерти. Он добровольно
предложил свои услуги для приведения приговора в исполнение и получил
словесное разрешение короля поступил с Мацеком по своему усмотрению.
Он то и распорядился, чтобы в яму ежедневно опускали охапку сена и
кружку воды, словно животному, а не человеку. Сам Груша уселся у дверей
подземелья и упивался стонами осужденного.
Хотя преступления, совершенные Мацеком, были многочисленны, и вина
его была неимоверная, однако, находили такое наказание слишком жестоким,
бесчеловечным, и ужас обуял всех, слышавших его стоны.
Боркович был человек крепкий и прожил гораздо дольше, чем предполагал
его тюремщик. Он пил воду и грыз сухое сено; возможно что, когда Груша
засыпал, люди из сострадания бросали в склеп кусочки хлеба. Прошла неделя,
прошла и вторая, а из подземелья все еще доносились стоны и проклятья.
Случалось, что наступила тишина, и Груша, желая удостовериться, жива ли
еще жертва, окликал Борковича, который отвечал ему бранью и оскорблениями.
Ежедневно повторялось одно и тоже и ежедневно палач надеялся на смерть
преступника, которая освободит его от добровольно взятой на себя
обязанности. Но Мацек все еще продолжал жить; лишь голос его, вначале
сильный, становился слабее, более хриплым и менее выразительным.
На четвертой неделе Груша, слыша только тяжелое дыханье и бормотанье
осужденного, спустился вниз с факелом в руках, чтобы посмотреть, что с ним
делается.
Состояние узника было ужасное, но это не смягчило озлобленного
тюремщика. Сгнившая и разорванная в куски одежда облегала тело, которое
было покрыто ранами, лицо изменено до неузнаваемости, от голода руки были
искусаны до крови. Он уже не мог ни встать, ни пошевельнуться, а лежал на
мокрой земле, испачканной всякими нечистотами... Он с трудом переводил
дыхание, но о сострадании не просил... Вероятно, он знал, что у Груши его
не будет.
Кто знает, не надеялся ли он еще на спасенье извне, и не эти ли
надежды поддерживали его силы?
На пятой неделе Груша, спустившись с факелом на дно, нашел своего
врага неподвижно лежащим, с головой зарытым в солому, со слабыми
признаками жизни.
Когда палач остановился возле своей жертвы и толкнул ее ногой, живой
труп пошевелился, медленно с трудом приподнял голову и, устремив на него
безжизненный взгляд, простонал:
- Ксендза!
- Тебе? Ксендза? Для того, чтобы избегнуть ада, куда ты предназначен?
Собаке - собачья смерть! Погибай без утешения и без отпущенья...
Груша, проговорив эти слова, посмотрел на лицо Борковича, и жалость
невольно овладела его сердцем. Шатаясь, как пьяный, он вскарабкался по
лестнице на верх, и слезы текли из его глаз. Он послал за ксендзом.
Исповедник, спустившись в склеп, после непродолжительного там
пребывания, поднялся наверх, до того ослабленный видом мучений преступника
и воздухом, которым ему пришлось дышать, что еле держался на ногах, и его
должны были поддерживать, чтобы он не упал.
Сорок дней мучился Мацек Боркович, пока смерть не положила конец его
страданиям.
Воспоминание о страшной смерти этого человека долго осталось в замке
Олькуша, и фантастические рассказы о ней передавались из поколения в
поколение.
ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ. КОРОЛЬ ХЛОПОВ
День был весенний, но не веселая была весна в этот год, а такая же
печальная, как и осень предшествовавшая. Господь как бы разгневался на
Польшу и соседние государства и послал на них разные стихийные бедствия.
Засеянные поля не дали урожая, луга и пастбища были выжжены зноем,
дожди, град и бури уничтожили сады и огороды. Наступил голод с его
спутниками - тяжелыми болезнями. Люди питались травами и древесной корой и
погибали, извиваясь от мучительных болей или впадали в безумие. Деревни
опустели, жители разбрелись, отыскивая пропитание и готовые отдать себя в
кабалу за кусок хлеба, лишь бы избавиться от голодной смерти. Поля, леса и
дороги были усеяны трупами, которыми питались хищные звери, собаки и
вороны. Смрад от разложившихся мертвых тел отравлял воздух.
Люди пришли в отчаяние и ярость; из-за куска хлеба они убивали друг
друга; толпы разъяренных, голодных людей шли в города, местечки, нападали
на богатые дома, взламывали кладовые и амбары, грабили проезжих... Тревога
и страх охватили всех, и всякий, имевший возможность, спешил удалиться в
чужие края... Многие скрывались в богатые и укрепленные города, но и там,
при большом скоплении голодного люда скоро наступал голод и появлялись
болезни. В костелах служили молебны об избавлении от глада и мора, но
Господь не внимал молитвам и не сжалился над страной. Чернь начала
роптать... В это-то время толпы изнуренных людей с бледными лицами
собрались около Боснии и Кракова, где им были предложены работы по
прорытию канала, который должен был соединить эти обе местности. В других
местах толпы народа работали над сооружением укреплений и городов,
прокладывали дороги среди лесов и болот. Казимир умышленно придумывал
разные работы, чтобы помочь бедному люду, и часто среди толпы в
разорванной, ветхой одежде появлялся уже немолодой всадник, в густых
волосах которого проглядывала седина, - и народ узнавал короля. Он лично
хотел видеть, как идут работы, и убедиться в том, выдают ли им деньги,
предназначенные к выдаче из государственной сокровищницы, как плату за их
труд.
Рыцарство и шляхта снова начали роптать... Они находили
несправедливым, что Казимир кормит голодных мужиков, а не поддерживает их.
Тем, которые к нему обращались за помощью, он отвечал, что пользуясь
достатком в течение многих лет, они могли кое-что отложить на черный день;
бедный же люд, еле перебиваясь со дня на день, ничего отложить не мог, и
поэтому он должен помогать тем, которые очутились в безвыходном положении.
- Продайте лишние вещи, откажитесь от предметов роскоши, - говорил
Казимир. - Я тоже готов нести жертвы, но только для тех, которым, кроме
меня, никто не протянет руку помощи. Я не подаю подаяния мужикам... Я им
даю возможность работать, проложить новые дороги, сухопутные и водные, а
это послужит на пользу для страны и увеличит ее торговлю.
Когда однажды какой-то краковский дворянин, обиженный на короля,
громко упрекнул его в том, что он дает гибнуть рыцарству и дворянам, а
помогает только черни, король возразил:
- Вы правду сказали, но из этой черни, когда я пролью в нее свет и
наделю достатком, я сумею сделать дворян и рыцарей, а между тем, если не
хватит рук для обработки земли, которая служит кормилицей, и людей для
занятий ремеслами и торговлей, которые обогащают страну, то я с одними
дворянами и рыцарями ничего не поделаю...
На такое пренебрежительное отношение со стороны короля к сословию,
которое считало себя выше других, оно ответило, дав ему прозвище "король
хлопов".
Казимир на это не обижался, и он не скрывал того, что желает быть не
только королем хлопов, но и их отцом, потому что его другие подданные не
желают быть их братьями и не исполняют заветов Спасителя...
Как мы уже выше упомянули, Казимир задумал прорыть канал между
Боснией и Краковом, где несколько тысяч рабочих рук могли применить свой
труд. Среди этой толпы был заведен строгий порядок, как в муравейнике.
Вблизи мест, где проводились работы, Казимир велел поставить шалаши и
палатки, наскоро устроили хлебопекарни и бани... И в течение короткого
промежутка времени кругом образовались небольшие поселки.
Король с радостью осматривал произведенные работы, глядя на всю эту
толпу, пристроенную благодаря ему, он забывал о всех своих заботах, и эта
картина вознаграждала его за все пережитые огорчения... На устах его
блуждала улыбка, а глаза с любовью смотрели на всех этих тружеников.
Иногда из толпы появлялся человек в разорванной одежде и смело подходил к
Казимиру с какой-нибудь просьбой, уверенный в том, что король его не
обидит. Руководителям работ было приказано не лишать бедняков доступа к
королю. И вот однажды из толпы вышел сильно похудевший человек, воткнул
заступ в землю, медленно приблизился к Казимиру и отвесил ему низкий
поклон. Черты его лица показались королю знакомыми.
Видно было, что это был когда-то крепкий и здоровый человек, который
перенес много страданий, но силы его не надломлены, и жизненные невзгоды
его только закалили. Бледный, пожелтевший, высохший, преждевременно
состарившийся, он и теперь еще был силен... Лета не согнули его спины,
руки, покрытые мозолями, не дрожали, голова гордо сидела на плечах, но в
глазах выражалась глубокая печаль... Одежда на нем была потрепанная,
вытертая, толстая рубашка вся в заплатах, кафтан дырявый, шапка от солнца
выцветшая, но и в этом нищенском наряде у него был непринужденный вид, и
он так смело подошел к королю, словно был в шелку и золоте.
- Ты ко мне? - ласково спросил Казимир.
- К тебе, мой король, - с поклоном ответил мужик, разглядывая
Казимира. - Давно я не видел нашего короля, а хорошо его помню!
Говоря это, он вздохнул.
- Мой бедный отец удостоился счастья принимать вас в своем деле, а
мать и сестра прислуживали вам... Тогда были лучшие времена... Было хоть
чем угостить такого пана, а теперь...
- Так ты из Прондника? - спросил Казимир, припомнив Вядуха.
- Да, мой король... но теперь я уже там не живу... и никого из моих
там нет, - медленно проговорил мужик. - Отца убил Неоржа, когда он
возвращался из Вислицы... мать вскоре после него умерла... а мне не
повезло... Пришла болезнь, забрала у меня близких... я остался один...
Опустив голову, он продолжал:
- Неурожай, голод... скот пропал, хата сгорела... мне ничего другого
не осталось, как пойти в свет и искать хлеба. Никто меня не пожалел, и я
уже боялся, что умру где-нибудь под забором, но вдруг раздался твой призыв
к работе. Я взялся за заступ и, благодаря твоей милости, нашел работу и
кусок хлеба. Да вознаградит тебя за это Господь! Если бы ты не сжалился
над нами, то не я один, а тысячи людей погибли бы от голода...
Король молча и в задумчивости выслушал эту краткую повесть
исстрадавшегося человека.
- Напрасно ты не обратился ко мне, - сказал Казимир. - Я ел хлеб
твоего отца и отблагодарил бы сына...
Мужик покачал головой. Язык у него был такой же острый, как и у
отца...
- При всем вашем желании, - проговорил он с грустной улыбкой, - вы не
могли бы помочь всем и облегчить все бедствия... Не я один остался без
куска хлеба. Ты окружен рыцарями и придворными панами, а бедному трудно
было бы попасть к тебе.
Но ведь у меня для всех дверь открыта! - воскликнул король.
- Так-то оно так, - ответил мужик, - но при всех дверях стоит стража
и в разорванной свитке не пропускает.
- А что же сталось с твоей землей и имуществом? - спросил Казимир.
- Все сгорело, а землю Неоржа отдал кому-то из своих.
Тряхнув головой, селянин продолжал:
- Да и я туда уж возвратиться не мог бы. Все напоминало бы об умерших
и о хорошем прошлом, и я не выдержал бы от боли.
Казимир повернулся в сторону чиновника, стоявшего позади него и,
сделав ему знак записать его слова, проговорил:
- Я прикажу отвести тебе другую землю, и из королевской сокровищницы
тебе выдадут вспомоществование. Не надо поддаваться отчаянию, ты еще не
стар, сумеешь работать и стать на ноги.
Указав ему на приблизившегося чиновника, Казимир прибавил:
- Обратись к нему, и он тебе устроит, согласно моему приказанию. У
тебя впереди еще достаточно времени, чтобы свить себе гнездо, пока не
наступила старость.
Сын Вядуха молча склонился к ногам короля, поцеловал их и удалился.
Подобные разговоры и благодеяния со стороны Казимира часто бывали, и почти
ежедневно он награждал бездомных землей и выдавал им деньги на обзаведение
хозяйством.
Рыцари и дворяне, бывшие свидетелями таких поступков Казимира, вместо
того, чтобы проникнуться уважением к нему, начинали его ненавидеть.
Наказание Борковича, о преступлениях которого забыли, а помнили лишь о его
жестокой смерти, тоже способствовало усилению их нерасположения к королю.
Восстановление привилегий евреям, некогда пожалованным им королем
Болеславом, возвышение Вержинека, который собрал на службе короля
несметные богатства, о которых рассказывали чудеса, - все это подтверждало
сложившееся у шляхты убеждение, что Казимир задался целью уничтожить
сословие, занимавшее до сих пор почетное положение.
Король чувствовал, что восстанавливает против себя дворян и рыцарей и
своими поступками вызывает их ропот, но он никогда не обращал внимания на
то, что о нем говорят.
Шляхта утешала себя надеждой, что король сойдет в могилу, не оставив
после себя наследника, а Людовик, король венгерский, к которому перейдет
престол, обещал увеличить привилегии дворянского сословия. Мать будущего
наследника и он сам усердно поддерживали сношения с более влиятельными в
стране людьми, привлекая их на свою сторону разными заманчивыми
обещаниями.
Надежды на появление наследника от нового брака тоже не оправдались:
королева Ядвига дала ему только дочерей. У Казимира были сыновья от
Рокичаны и Эсфири, но они никаких прав на престол не имели, и Казимир,
отказавшись от всякой надежды передать трон законному наследнику Пястов,
настойчиво преследовал цель оставить о себе память в потомстве, возвысив
свою страну. Он укреплял города, заселял их, прокладывал дороги, наблюдал
за порядком, заводил торговые сношения, обогащал государственную казну и
следил за исполнением введенных им законов.
Так как за просвещением приходилось ездить за границу и учиться у
чужих, он решил открыть в стране свои школы, и ему первому принадлежала
мысль устроить в Кракове высшую школу, которая впоследствии послужила
источником просвещения для всей страны.
- Я теперь могу спокойно умереть, - сказал он, обращаясь к Сухвильку
с ласковой улыбкой и с гордостью человека, достигшего своей цели. Стране
моей нечего опасаться ни невежества, ни темноты, ни беззакония, никакой
враг ей не страшен. Страна обойдется собственными судами и школами, и ей
не придется искать правосудия и науки у чужих. Зерна брошены; Господь
поможет, и они взойдут...
- Милостивый король, - ответил Сухвильк, - вы многое совершили, но
вам еще нужно долго жить и охранять посеянное вами, чтобы оно выросло,
окрепло и не было сломлено первой бурей, которая над ним может
разразиться.
В конце сентября 1360 года случилось страшное несчастье.
В один из последних дней сентября вечером Вержинек спокойно сидел и
беседовал с одним из королевских чиновников, стоявшим в почтительной позе
перед человеком, бывшим на дружеской ноге с королем. Вместе с процветанием
и усилением королевства вырос и Вержинек и стал одним из самых
могущественных людей во время правления Казимира.
Вдруг во время спокойной беседы Вержинек услышал, что кто-то подъехал
к воротам его дома и остановился. Хоть в этом не было ничего
необыкновенного, однако он вздрогнул, как будто охваченный каким-то
предчувствием, и, сделав рукой знак своему собеседнику, замолчал и начал
внимательно прислушиваться, устремив глаза на входную дверь. Удивленный
чиновник, заслонявший собой дверь, отодвинулся.
Вскоре послышались поспешные шаги приближавшегося человека.
Встревоженный Вержинек быстро поднялся со скамьи. В этот момент дверь
раскрылась, и на пороге появился Кохан Рава, одетый по-дорожному, в плаще
и забрызганных грязью сапогах. Он сопровождал Казимира в его путешествии,
и Вержинек с радостной улыбкой протянул ему руку, но взглянув на
печальное, горем искаженное лицо вошедшего, не проговорил ни одного
приветственного слова, а только с тревогой смотрел на Кохана.
- Король возвращается? - спросил наконец хозяин еле державшегося на
ногах гостя.
- Вы еще до сих пор ничего не знаете? - произнес Рава.
- Ради Бога, скажите в чем дело! Говорите... были какие-то печальные
слухи, - проговорил Вержинек.
- Вскоре это уж ни для кого не будет тайной, - с тяжелым вздохом
воскликнул Кохан, - случилось несчастье! Возможно, что Господь еще нас
убережет от самого страшного...
- Король еще жив? - ломая руки, спросил Вержинек.
- Слава Богу, жив... - лишь страшно мучается.
Кохан, все время стоявший, бросил шапку на стол и в изнеможении
опустился на скамью, находившуюся поблизости; от волнения он весь дрожал.
- Говорите же, ради Бога, что же случилось с нашим повелителем! -
воскликнул ошеломленный Вержинек. - Его постигло несчастье? Он заболел?
Скажите мне... Мы не верили слухам...
Кохан, низко склонив голову, проговорил:
- Мы на обратном пути остановились в Пжедборе. Это было как раз в
праздничный день, в Рождество Пресвятой Богородицы. Король и не думал об
охоте, но его уговорили. Несчастный день и несчастный час... Лучше бы он
остался дома. Капеллан не советовал в такой торжественный день, да и у
него особенного желания не было, но нашлись добрые люди, которые
настаивали, соблазнили оленями, в громадном количестве наполнявшими
леса... День был прекрасный, лошади стояли наготове, охотники торопили...
и король, прослушав обедню, отправился на охоту. Вы знаете, какой он
охотник. Проходят месяцы, он и не думает об охоте, но если он очутится в
лесу, услышит лай собак, звук рожка, увидит убегающего от погони зверя,
тогда он несется стрелой, не взирая ни на какие препятствия, и летит,
позабыв обо всех и обо всем. Так было и в этот злополучный день в
Пжедборских лесах. Олень промчался перед глазами короля; за ним гнались
ловчие с псами и с копьями; король пришпорил коня, а лес был густой,
усеянный опрокинутыми колодами... Я во весь дух поскакал за королем, не
спуская с него глаз. Вдруг я потерял его из виду, он как бы в землю
провалился... Мчусь дальше и с ужасом вижу; лошадь растянулась на земле,
король рядом с ней, но левая нога прижата лошадью. К несчастью нога попала
на сухую, острую ветвь, которая вонзилась в ногу. Прибежали другие
охотники, подняли лошадь; король, искалеченный и обливающийся кровью, не
смог подняться. К несчастью оба врача, сопровождавшие нас в путешествии,
на охоту не поехали, а остались в Пжедборе. Кое-как мы платками перевязали
ногу и задержали кровь, лившуюся ручьями. Пришлось устроить носилки и
нести его на руках, потому что и речи не могло быть о том, чтобы посадить
его на коня. Несчастный страдалец шутил и смеялся над раной, но мы видели,
что он скрывает мучительную боль. Наскоро послали ловчего предупредить
врачей, чтобы выехали навстречу. Известие о несчастном происшествии всех
поразило, как молния; начали припоминать о том, что капеллан не советовал
охотиться в такой праздничный день... Но было слишком поздно вспоминать об
этом совете. Короля пришлось очень осторожно нести, и мы медленно
продвигались вперед. Пол дороге встретили обоих врачей, торопившихся нам
навстречу. Если бы прибыл только один из них, то, возможно, король был бы
уже теперь на ногах.
Кохан вздохнул и среди царившей тишины продолжал:
- Вы их обоих знаете... мистера Генриха и господина Мацея. Оба этих
ученых любят короля, но живут друг с другом, как кошка с собакой. Стоит
одному сказать, что это белое, как другое заявляет, что это черное. Мистер
Генрих считает Мацея неучем, а Мацей считает чужеземца фигляром. Один
верит в мудрость науки, другой говорит, что только у народа сохранился
секрет о средствах, служащих для здоровья. Мистер Генрих придумывает
различные лекарства, а Мацей все представляет натуре человеческой... Они
никогда ни в чем не пришли
...Закладка в соц.сетях
