Труды

Н.И. Бухарин.
Труды
ТЕОРИЯ ПРОЛЕТАРСКОЙ ДИКТАТУРЫ
НОВОЕ ОТКРОВЕНИЕ О СОВЕТСКОЙ ЭКОНОМИКЕ ИЛИ КАК МОЖНО ПОГУБИТЬ РАБОЧЕ-КРЕСТЬЯНСКИЙ БЛОК.
ПУТЬ К СОЦИАЛИЗМУ И РАБОЧЕ-КРЕСТЬЯНСКИЙ СОЮЗ
О ХАРАКТЕРЕ НАШЕЙ РЕВОЛЮЦИИ И О ВОЗМОЖНОСТИ ПОБЕДОНОСНОГО СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО
О МИРОВОЙ РЕВОЛЮЦИИ, НАШЕЙ СТРАНЕ, КУЛЬТУРЕ И ПРОЧЕМ.
Н.И. Бухарин.
ТЕОРИЯ ПРОЛЕТАРСКОЙ ДИКТАТУРЫ
"В конечном счете" всякая теория имеет практические корни. Но если это
верно по отношению к любой науке, это "верно в квадрате" по отношению к
общественным наукам. Они являются направляющей всем видимой двигательной
силой, и тут особенно ярко сказывается положение Маркса, что "и теория
становится силой, если она овладевает массами".
Но, чтобы теория двигала массы по правильному пути, нужно, чтобы она
сама была правильной теорией. А чтобы она была правильной теорией, для
этого она должна удовлетворять некоторым общим "методологическим"
требованиям.
Таким требованием для общественно-теоретических построений является
требование историчности. Это значит, что всякую полосу общественного
развития нужно понять в особых, ей, и только ей свойственных чертах; духу
настоящей общественной науки прямо претит бестолковое повторение "вечных
истин", прогорклая жвачка, достойная ученых коров либерализма.
Однако этой по существу своему глубоко революционной диалектической
точки зрения не могут усвоить себе ни буржуазные ученые, ни пустопорожние
болтуны из "живых трупов" распавшегося II Интернационала. Типичным
образчиком их служит Каутский.
С началом империалистической эпохи, когда история поставила перед
рабочим классом задачу, во-первых, понять новый цикл развития, а
во-вторых, так или иначе на него реагировать, Каутский окончательно
растерялся, и тот жалкий лепет, та невинная (и вместе с тем ядовитая)
розовая водица, которою он кропил немецкий пролетариат, теоретически
оказались проституированием марксизма, а практически вели к полному
ренегатству. Каутский абсолютно не понял особенностей империалистской
эпохи, ее специфического характера. В империализме он видел лишь
историческую случайность, какой-то "грех" капиталистического развития,
патологическое явление, которое можно было излечить заклинаниями и
формулами третейских судов и разоружении — формулами, взятыми напрокат у
убогенького буржуазного пацифизма. Известно, каков был результат. Не кто
иной, как Каутский, пугал рабочих "вражеским нашествием" и благословил
политику шейдемановцев — подлую политику "защиты" разбойничьего
буржуазного отечества.
Теперь наступает опять новая историческая полоса. Кривая
империалистского развития, все время шедшая вверх, начинает
катастрофически падать вниз.
Наступает эпоха разложения капитализма, за которой непосредственно
следует диктатура пролетариата, рождающаяся в муках гражданской войны.
Это — период, еще более "неудобный" для трусливых и подлых душ. Здесь
все летит насмарку, все старое, гнилое, отжившее. Здесь не может быть
места ни теории, ни практике буриданова осла. Здесь нужно выбирать и
действовать.
И опять мы видим, что Каутский, который все время войны занимался —
правда, умеренным — лизанием генеральского сапога и проповедовал
"осторожность", теперь занимается благородной задачей обстрела большевиков
и изливанием помоев на Советскую республику, благо это весьма одобряется
начальством. Если рассматривать его — sit venia verbo ""1"" — "взгляды"
с логической стороны, опять-таки обнаружится полное неумение исторически
проанализировать вопрос, подойти к нему не с точки зрения общей фразы, а с
точки зрения революционной диалектики.
Советская республика — это величайшее завоевание пролетариата —
должна быть рассмотрена как форма пролетарской диктатуры, как особая форма
государственной власти, неизбежно возникающая в определенный исторический
период, несмотря на то, хотят или не хотят иметь ее господа Даны,
Керенские, Каутские и Шейдеманы.
Но для того чтобы понять историческую правомерность диктатуры
пролетариата, необходимо, как говорят немцы, "провентилировать" сперва
вопрос о государстве вообще.
1. ОБЩАЯ ТЕОРИЯ ГОСУДАРСТВА

Если даже оставаться в плоскости чисто теоретических оценок, можно
заметить, какой громадный шаг назад сделали многие "выдающиеся мыслители"
за время войны как раз в этой области. То, что раньше, и по заслугам,
обозначалось как беспардонное пустозвонство, котируется сейчас как
величайшая ценность на бирже воинствующей "науки" наших дней. Взрослые
люди залепетали, как двухлетние ребята. Нечленораздельные звуки, которые
издаются теперь Шейдеманами и Данами всех стран,-- лучшее тому
доказательство. И поэтому пусть не посетует на нас читатель, если мы
прежде всего постараемся напомнить кое-какие "забытые слова".
Существует бесконечное множество всяких "дефиниций" государства. Мы
проходим мимо всех тех теорий, которые видят в государстве какую-либо
теологическую или метафизическую сущность, "сверхразумное начало",
"реальность моральной идеи" и т. д. Неинтересны для нас и многочисленные
теории юристов, которые, рассматривая дело с ограниченной точки зрения
формально-юридической догматики, вертятся в порочном кругу, определяя
государство через право, а право — через государство.
Такие теории не дают никакого положительного знания, потому что они
лишены социологического фундамента, они висят в воздухе. Государство же
невозможно понять иначе, как явление социальное. Необходима,
следовательно, социологическая теория государства. Такую теорию и дает
марксизм.
С точки зрения марксизма государство есть наиболее общая организация
господствующего класса, основной функцией которой являются защита и
расширение условий эксплуатации классов порабощенных. Государство есть
отношение между людьми, и притом — поскольку мы говорим о классах —
отношение господства, власти, порабощения. Правда, уже 2500 лет до Р. X.,
в знаменитом вавилонском кодексе Хаммурапи, было заявлено, что "целью
правителя являются обеспечение в стране права, уничтожение дурного и
злого, дабы сильный не вредил слабому"
""2"". В существеннейших чертах эти идиллические благоглупости с
серьезнейшим видом преподносятся и теперь ""3"". Сия "истина" совершенно
аналогична утверждению, что целью предпринимательских союзов является
повышение заработной платы рабочих. В действительности, поскольку имеется
сознательно регулируемая организация государственной власти, поскольку
можно, следовательно, говорить вообще о постановке целей (что предполагает
уже известную высоту общественного и государственного развития), эти цели
определяются интересами господствующих классов, и только ими. Так
называемые "общеполезные функции" суть лишь conditio sine qua non ""4"",
необходимые условия существования государства; точно так же и любая
синдикатская организация ставит себе целью (мы подчеркиваем именно эту
сторону дела: цели организации) отнюдь не производство an und fur sich
""5"", а получение прибыли и сверхприбыли, хотя без производства не могло
бы жить человеческое общество. "Общественно полезные" функции буржуазного
государства суть, следовательно, условия максимально длительной и
максимально успешной эксплуатации классов угнетенных, в первую голову
пролетариата. Эволюция этих функций определяется двумя моментами:
во-первых, непосредственной заинтересованностью командующих классов (без
железных дорог невозможно развитие капитализма — отсюда постройка
железных дорог; чрезмерное вырождение нации лишает государство
необходимого ему солдатского материала--отсюда санитарные мероприятия
etc.); вовторых, соображениями стратегии против угнетенных классов (так
называемые "уступки" под давлением снизу) — здесь предпочитается
наименьшее с точки зрения верхов зло. И в том и в другом случаях действует
"принцип экономии сил" в целях создания наилучших условий для
эксплуатационного процесса. Регулятивным принципом поведения для
государственной власти служат интересы господствующего класса, которые
лишь прячутся под псевдонимом интересов "нации", "целого", "народа" и пр.
Всюду государство является организацией "наиболее могущественного,
господствующего экономически класса, который благодаря ему становится и
политически господствующим, приобретая себе таким образом новое средство
для обуздания и эксплуатации классов порабощенных" ""6"".
Являясь наиболее общей организацией господствующего класса, государство
возникает в процессе общественной дифференциации. Оно есть продукт
классового общества. В свою очередь, процесс социального расслоения есть
производная экономического развития, а отнюдь не простой результат голого
насилия со стороны групп победителей иноземного происхождения, как то
утверждают некоторые экономисты и социологи (Гумплович, Оппенгеймер),
которые в данном пункте по существу дела лишь повторяют пресловутого
Дюринга. Вот как определяет "историческое государство" Франц Оппенгеймер.
"По форме, — пишет этот автор, — оно (государство) есть правовая
институция, навязанная победоносной группой группе побежденной. Его
2. ДИКТАТУРА ПРОЛЕТАРИАТА И ЕЕ НЕОБХОДИМОСТЬ

Предварительно одно небольшое замечание. До каких пределов может
доходить ренегатство бывших социалистов, видно из специальной брошюрки
Каутского, выпущенной против большевиков (Karl Kautsky. Die Diktatur des
Proletariats.
Wien, 1918, Verl. Ignaz Brand).
В этом "элаборате" отреченской мысли мы находим, между прочим, такое
поистине классическое место: "Тут (т. е. для оправдания своей диктатуры.--
Н. Б.)
вспомнили (большевики) кстати словцо о диктатуре пролетариата, которое
Маркс однажды, в 1875 году, употребил в одном из писем" ""20"". Для
Каутского все учение о диктатуре, в котором сам Маркс видел основу теории
революции, превратилось в пустенькое "словцо", случайно оброненное "в
одном из писем"!
Немудрено, что в теории диктатуры Каутский видит "новую" теорию.
Эту "новую" теорию, однако, мы почти целиком имеем у Маркса.
Маркс ясно видел необходимость временной государственной организации
рабочего класса, его диктатуры, потому что он видел неизбежность целого
исторического периода, целой исторической полосы, которая будет иметь
специфические особенности, отличающие ее и от капиталистического периода,
и от периода коммунизма как рационально построенного безгосударственного
общества.
Особенности этой эпохи состоят в том, что пролетариат, разбивший
государственную организацию буржуазии, вынужден считаться с ее
продолжающимся в разных формах сопротивлением. И именно для того, чтобы
это сопротивление преодолеть, необходимо иметь сильную, крепкую,
всеобъемлющую и, следовательно, государственную организацию рабочего
класса.
Маркс ставил вопрос о диктатуре пролетариата более абстрактно, чем
ставит его конкретная действительность. Как в своем анализе
капиталистического производства он брал капиталистическое хозяйство в его
"чистой" форме, т. е. в форме, не осложненной никакими пережитками старых
производственных отношений, никакими "национальными" особенностями и т.
д., точно так же и вопрос о диктатуре рабочего класса у Маркса ставился
как вопрос о диктатуре рабочего вообще, т. е.
о диктатуре, уничтожающей капитализм в его чистом виде.
Иначе и нельзя было ставить вопроса, если ставить его
абстрактно-теоретически, т. е. если давать самую широкую алгебраическую
формулу диктатуры.
Теперь опыт социальной борьбы позволяет конкретизировать вопрос по
самым разнообразным направлениям. И прежде всего этот опыт указывает на
необходимость самой решительной, действительно железной диктатуры рабочих
масс.
Социалистическая революция, тот насильственный переворот, о котором
говорил еще "Коммунистический Манифест", не совершается по мановению
дирижерской палочки сразу во всех странах. Жизнь гораздо запутаннее и
сложнее "серой теории".
Капиталистическая оболочка лопается не одновременно повсюду, а начинает
расползаться в тех местах, где буржуазная государственная ткань наименее
крепка.
И тут перед победившим пролетариатом ставится проблема отражения
внешнего врага, чужеземного империализма, всем ходом развития неизбежно
толкаемого на разрушение государственной организации пролетариата.
Одна из величайших заслуг товарища Ленина состоит в том, что он первый
во всем марксистском лагере поставил вопрос о революционных войнах
пролетариата ""21"".
А между тем это — одна из самых важных проблем нашей эпохи. Ясно, что
грандиозный мировой переворот будет включать и оборонительные, и
наступательные войны со стороны победоносного пролетариата:
оборонительные--чтобы отбиться от наступающих империалистов,
наступательные — чтобы добить отступающую буржуазию, чтобы поднять на
восстание угнетенные еще народы, чтобы освободить и раскрепостить колонии,
чтобы закрепить завоевания пролетариата.
Современный капитализм есть мировой капитализм. Но этот мировой
капитализм не есть организованная единица, а анархическая система
борющихся всеми средствами государственнокапиталистических трестов ""22"".
Однако он есть мировая система, все части которой связаны друг с другом.
Как раз поэтому европейская война превратилась в мировую войну. Но, с
другой стороны, относительная дробность мирового хозяйства, соединенная с
различным положением империалистских государств, вызвала мировую войну не
как единовременно наступившее явление, а как процесс постепенного
втягивания в войну одной капиталистической страны за другой. Италия,
Румыния, Америка выступили значительно позднее. Но как раз выступление
Америки и превратило войну в войну, захватившую оба полушария, т. е.
в войну мировую.
Аналогично развивается и мировая революция. Это есть процесс деградации
капитализма и восстания пролетариата, где одна страна следует за другой.

При этом причудливо переплетаются самые различные моменты: империалистской
войны, национальносепаратистских восстаний, гражданской войны внутри стран
и, наконец, классовой войны между государственно-организованной буржуазией
(империалистскими государствами) и государственно-организованным
пролетариатом (советскими республиками).
Однако, чем дальше развиваются события, тем резче выступает на первый
план момент классовой войны. Знаменитый "союз народов", о котором
буржуазные пацифисты прожужжали все уши, все эти "лиги наций" и прочая
дребедень, которую напевают с их голоса социал-предательские банды, на
самом деле суть не что иное, как попытки создания священного союза
капиталистических государств на предмет совместного удушения
социалистических восстаний ""23"" Маркс правильно указывал, что партия
революции сплачивает партию контрреволюции. И это положение верно по
отношению к мировой революции пролетариата: мировой революционный процесс,
или, как его теперь называют с полным правом, "мировой большевизм",--
сплачивает силы международного капитала.
Но подобная "внешняя" конъюнктура не может не иметь громадного
"внутреннего"
значения. Если бы не было наличия империалистских сил вовне,
побежденная отечественная буржуазия, опрокинутая в открытом столкновении
классов, не могла бы надеяться на буржуазную реставрацию. Процесс
деклассирования буржуазии шел бы более или менее быстро, а вместе с тем
исчезала бы и необходимость в специальной организации противобуржуазной
репрессии, в государственной организации пролетариата, в его диктатуре.
Однако действительное положение дел как раз обратное. Буржуазия, уже
сваленная, уже разбитая в какой-нибудь одной или каких-нибудь двух-трех
странах, имеет еще громадные резервы в лице иностранного капитала. А
отсюда вытекает, что ее сопротивление затягивается. Опыт русской революции
блистательно подтверждает это. Саботаж, заговоры, мятежи, организация
кулацких восстаний, организация банд с бывшими генералами во главе,
чехословацкая авантюра, бесчисленные "правительства" окраин, опирающиеся
на иноземные штыки и кошелек, наконец, карательные экспедиции и походы на
Советскую Россию со стороны всего капиталистического мира — это явления
одного и того же порядка.
Из такого совершенно неизбежного неотвратимого хода исторических
событий можно и должно сделать два вывода: во-первых, перед нами целый
период ожесточеннейшей борьбы не на живот, а на смерть; во-вторых, для
того чтобы этот период был изжит возможно скорее, необходим режим
диктатуры вооруженного пролетариата.
Тактическое правило выводится здесь из научно поставленного прогноза,
для которого есть все данные.
Конечно, все на свете можно оспаривать. Есть жалкие софисты, жизненное
назначение которых состоит в бесконечном схоластическом переливании из
пустого в порожнее. Таков как раз Каутский. Он не мог понять смысла
империализма. Теперь он не может понять смысла следующей фазы, эпохи
социалистических революций и пролетарской диктатуры. "Я ожидаю,-- пишет
сей "рабочий" вождь,-- что социальная революция пролетариата примет
совершенно особые формы, чем революция буржуазии; что пролетарская
революция, в противоположность буржуазной, будет бороться "мирными"
средствами экономического, законодательного и морального порядка повсюду,
где укоренилась демократия" ""24"".
Трудно, конечно, спорить с ренегатами, которые переучились настолько,
что в военных ботфортах Тафта видят демократию.
Но у нас перед глазами пример действительно демократической страны, где
демократия действительно "укоренилась", это — Финляндия. И пример этой
единственной страны показывает, что гражданская война в более "культурных"
странах должна быть еще более жестокой, беспощадной, исключающей всякую
почву для "мирных" и "законодательных" (!!) методов.
Каутский пытается установить, что под диктатурой Маркс подразумевал не
диктатуру, а что-то совсем другое, ибо, мол, слово "диктатура" может
относиться только к отдельному лицу, а не классу. Но стоит только привести
мнение Энгельса, который отлично видел, чем должна быть диктатура
пролетариата, чтобы понять, как далеко ушел Каутский от марксизма. Энгельс
писал против анархистов:
Видали ли они когда-нибудь революцию, эти господа? Революция есть,
несомненно, самая авторитарная вещь, какая только возможна. Революция есть
акт, в котором часть населения навязывает свою волю другой части
посредством ружей, штыков, пушек, т. е. средств чрезвычайно авторитарных.
И победившая партия по необходимости бывает вынуждена удерживать свое
господство посредством страха, который внушает реакционерам ее оружие.
Если бы Парижская Коммуна не опиралась на авторитет вооруженного народа
против буржуазии, разве она продержалась бы дольше одного дня? Не вправе
ли мы, наоборот, порицать Коммуну за то, что она слишком мало пользовалась
своим авторитетом? (Здесь нужно перевести: "своей властью "autoriata".--
Н. Б.) ""25""
И Энгельс, и Маркс прекрасно понимали грядущее положение. Теперь, когда
у нас налицо опытное подтверждение этого взгляда, говорить о "мирных" и
"законодательных" путях просто смешно.

Начавшаяся эпоха революции требует соответствующей, ориентировки. Если
эпоха эта есть эпоха неслыханных классовых битв, вырастающих в классовые
войны, то совершенно естественно, что политическая форма господства
рабочего класса должна носить своеобразно милитарный характер. Здесь
должна быть новая форма власти — диктаторской власти класса, "штурмующего
небо", как говорил Маркс о парижских коммунарах.
По Каутскому, Маркс писал не о "форме правительства" (Regierungsform),
а о "фактическом состоянии" (einem Zustande), когда он писал о диктатуре.
На самом деле Маркс писал о чем-то большем, чем "форма правительства". Он
писал о новом совершенно своеобразном типе государства. На той же
странице, где Каутский "опровергает" тезисы о диктатуре, написанные
автором этих строк ""26"", он приводит цитату из Маркса, который говорит о
том, что Коммуна была, "наконец, открытой политической формой" ""27""
пролетарской диктатуры, а вовсе не случайным "состоянием".
Итак, между коммунизмом и капитализмом лежит целый исторический период.
На это время еще сохраняется государственная власть в виде пролетарской
диктатуры.
Пролетариат является здесь господствующим классом, который, прежде чем
распустить себя как класс, должен раздавить всех своих врагов,
перевоспитать буржуазию, переделать мир по своему образу и подобию.
3. КРАХ ДЕМОКРАТИИ И ДИКТАТУРА ПРОЛЕТАРИАТА
Одним из самых существенных вопросов, которые играют крупнейшую
практическую роль, является вопрос о соотношении между "демократией" и
диктатурой рабочих.
Марксисты не выдумывают из головы чисто рационалистическим образом
"форм правления". Они улавливают основные тенденции развития и свои цели
сообразуют с этими тенденциями. Так, и только так нужно подходить и к
вопросу о диктатуре.
При этом нужно помнить, что политическая форма есть "надстройка" над
определенной экономической структурой, что она выражает определенное
соотношение между классами и что политическая скорлупа неизбежно
разлетается в прах, если она не находит себе опоры в структуре классовых
соотношений.
Выше мы дали общую оценку начавшейся эпохи. Это — эпоха все более и
более нарастающих гражданских войн, переходящих в организованную классовую
войну.
Поэтому первый вопрос, который мы должны задать, это вопрос о том,
совместима ли гражданская война с демократическими формами или нет.
Но предварительно одно маленькое замечание. Наши противники, и в их
числе Каутский, толкуют о демократии, как о чем-то существующем. Но это
заведомая ложь. Сейчас не существует демократических государств. То, что
существует сейчас в Европе, Америке и Японии, есть диктатура финансового
капитала. Именно это — исходный пункт развития.
Следовательно, вопрос должен быть поставлен так: можно ли в эпоху
гражданской войны организовать пролетарское государство в формах старой
буржуазной демократии, везде и всюду уничтоженной финансовым капиталом?
Демократия, поскольку мы подразумеваем под этим словом определенный
политический строй, была до сих пор одной из форм — самой утонченной
формой — господства буржуазии. В чем состояла основная предпосылка
демократического устройства? В наличии ряда фикций, которые чрезвычайно
ловко использовались для систематического обмана масс. Основной такой
фикцией было понятие общенародной воли, "нации", "целого". Вся система
демократических учреждений покоится на "общенародности". Нетрудно понять
классовый смысл "общенародных" норм. Понятно, что в действительности есть
классы с противоположными непримиримыми интересами; понятно, что ни о
какой "общенародной" воле, которая объединяла бы и рабочих, и
капиталистов, в действительности нет и речи. Но буржуазии нужна, ей
необходима фикция "общенационального". Буржуазия — правящее меньшинство.
Но как раз потому, что она — меньшинство, ей приходится, чтобы держать
массы в повиновении, говорить от имени "всей нации", ибо она не может
открыто говорить от имени кучки. Таким образом возникает фетиш
общенародной воли, и буржуазия выступает как нация, как "страна", а
буржуазная государственная организация — как общее всем "отечество".
Пролетарская революция есть, однако, разрыв гражданского мира — это
есть гражданская война. Гражданская же война вскрывает истинную физиономию
общества, расколотого на классы. Как раз в огне гражданской войны сгорает
общенациональный фетиш, а классы размещаются с оружием в руках по
различным сторонам революционной баррикады. Поэтому не удивительно, что в
процессе революционной борьбы пролетариата неизбежно возникает распад всех
тех форм, всех учреждений и институтов, которые носят видимость
"общенационального". Это есть опять-таки совершенно неотвратимый,
исторически абсолютно неизбежный процесс, хотят его или не хотят отдельные
люди, отдельные группы или даже некоторые промежуточные классы, ибо
гражданская война имеет свою внутреннюю логику, и, раз она дана, тем самым
дан и процесс распада старых форм, где буржуазия господствовала под
псевдонимом всего общества.

Эти соображения, выдвигавшиеся некоторыми товарищами и до Октябрьской
революции, получили теперь опять-таки опытное подтверждение. Какую область
ни взять, всюду и везде мы видим одно и то же: общенациональные,
"общедемократические" институты немыслимы, при данном соотношении сил они
невозможны.
Возьмем одну из главных составных частей всякой государственной власти
- - армию.
Для всякого неутописта ясно, что общенациональная армия теперь
немыслима.
Пролетариат не может пускать в свою армию буржуазию, и Советская
республика организует рабоче-крестьянскую красную армию. Но и для
буржуазии все более опасно становится пускать в свою армию принудительно
набранных рабочих и крестьян; поэтому она вынуждена организовать белую
гвардию. Там же, где пробуют сорганизовать "общенациональный" военный
аппарат, с буржуазными контрреволюционерами во главе (ср., напр.,
"народную армию"
чехословацко-белогвардейских сил), этот аппарат неизбежно разлагается и
погибает, ибо конструкция его по теперешним временам внутренне
противоречива.
То же самое происходит по всей линии, вплоть до экономики: на фабрике
становится невозможным "межклассовое" сожительство буржуа и пролетария;
общие "домовые комитеты" распадаются и заменяются домовыми комитетами
бедноты; деревенские общие советы разрушаются, и на их место ставятся
комитеты деревенской бедноты; в муниципалитетах не могут ужиться рядом те,
кто на улицах стоит друг против друга с оружием в руках, и муниципалитеты
заменяются отделами рабочих классовых советов; Учредительное собрание по
той же причине существовать не может; старые парламенты взрываются вместе
со всякой "общенациональной" конституцией.
Можно, конечно, сказать, что во всех этих рассуждениях есть логическая
ошибка, что все это — только petitio principii ""28"", что здесь вместо
доказательства правомерности действий большевиков описываются эти действия.
Но это не так. Наши враги, яростные сторонники "Дум" и "Учредилки",
только на словах стоят за общедемократические формулы. Ведь вместо
Учредилки есть один только правый, т. е. классовый, сектор, а во всех
Думах и пр. Сибири и "Чехословакии" торжественно заявлялось, что там есть
всеобщее избирательное право, но нет места представителям
антигосударственных партий, т. е.
большевикам, а следовательно, рабочему классу.
Было бы смешно думать, что все это — случайные, "патологические"
явления. На самом деле здесь происходит распад того, что могло быть
связано лишь при одном условии: при таком положении вещей, когда
пролетариат находится под гипнозом буржуазной идеологии, когда он не
сознает себя еще как класс, ниспровергающий буржуазию, когда он
рассматривает себя как часть не подлежащего изменению целого. Победа
пролетариата, полная и окончательная, его мировая победа, восстановит в
конце концов единство общества на новых началах, на началах
деклассирования всего общества. Тогда осуществится полный
безгосударственный коммунизм. Но до этого периода предстоит пройти через
жестокую борьбу, которая не мирится ни с какими иными формами, кроме
диктатуры: если побеждает рабочий класс, тогда будет диктатура рабочих;
если побеждает буржуазия, это будет диктатура буржуазии и ее генералов.
Можно подойти к вопросу и с несколько другой точки зрения, хотя по
существу здесь будет речь идти о том же. Можно выделить основные классовые
силы и посмотреть, кто же будет носителем власти. Каутский, который в
1905--1906 гг.
писал о русской революции как о революции не буржуазной, а
"своеобразной", теперь, через 12 лет после того, как в России
сформировался финансовый капитал, пишет о в сотни раз более зрелой
Октябрьской революции как о революции буржуазной. Но если, по Каутскому,
историческое развитие идет так же, как и развитие самого Каутского, то
есть вспять, то, следовательно, у власти должна стоять буржуазия. Но
буржуазия хочет военной диктатуры генералов, чего абсолютно не хочет
пролетариат. Мелкая буржуазия, интеллигенция и пр. не могут быть властью,
это — азбука для марксиста. Крестьянство сейчас дифференцировано — у нас
происходит революция в деревне. Но ни один слой крестьянства не может
играть самостоятельной роли. Остается один пролетариат. Власть
пролетариата, однако, ставит на дыбы не только крупную буржуазию, но и
"среднее сословие". Тем не менее пролетариат достаточно силен, чтобы, ведя
за собой деревенскую бедноту, разбить своих врагов. При таком положении не
может быть иного выхода, как диктатура пролетариата.
Предатели социализма больше всего боятся "беспокойства". Таков и
Каутский. Он проповедовал "мирный" капитализм, когда этот капитализм
убивал десятки миллионов на полях сражений. Теперь он проповедует "мирную
революцию", чтобы удержать пролетариев от восстания против капитала. Он
всерьез пишет "о безопасности и покое", которые нужны для революционного
строительства, и потому он изо всех сил протестует против "самой страшной"
гражданской войны. Предпосылкой его поистине чудовищной по своему
ренегатству критики является жажда мещанского спокойствия.

Демократия, т. е. такая форма господства буржуазии, которая
предохраняла бы наилучшим образом от возмущения пролетариата, — вот его
конечный идеал.
Что это так — ясно видно хотя бы из одного замечания:
"В боях за... политические права возникает современная демократия,
зреет пролетариат; вместе с тем возникает новый фактор: охрана
меньшинства, оппозиции в государстве. Демократия означает господство
большинства. Но в не меньшей мере она означает охрану меньшинства" ""29"".
А потому теперь, по Каутскому, и необходима демократия.
Стоит взглянуть только на это великолепное рассуждение, чтобы увидеть,
что Каутский ровно ничего не понимает в текущих событиях. Разве можно
советовать русскому пролетариату охранять права "меньшинства", т. е. права
контрреволюции, мягко называемой добреньким Каутским "оппозицией"?
Охранять права чехословаков, царских охранников, генералов, спекулянтов,
попов, всех тех, кто идет с бомбой и револьвером против пролетариата, —
это значит либо быть дураком, либо быть политическим шарлатаном. Но это
нужно делать с точки зрения тупого мещанина, стремящегося примирить классы
и не понимающего, что крупная буржуазия, поддержанная им, расправившись с
пролетариатом, пожрет и его, своего помощника ""30"".
Всякое государство есть орудие насилия. В моменты острых классовых битв
это орудие должно действовать особенно интенсивно. Поэтому в эпоху
гражданской войны тип государственной власти неизбежно должен быть
диктаторским. Но это определение есть определение формальное. Важен
классовый характер государственной власти. И поскольку государственная
власть находится в руках пролетариата, постольку до его решающей победы во
всем мире она неизбежно должна носить характер диктатуры ""31"".
Пролетариат не только не дает никаких "свобод"
буржуазии — он применяет против нее меры самой крутой репрессии: он
закрывает ее прессу, ее союзы, силой ломает ее саботаж и т. д. и т. п.,
точно так же, как буржуазия в свое время делала это с агентами
помещичье-царского режима. Но зато пролетариат не на словах, а на деле
дает широчайшую свободу трудящимся массам.
Этот пункт нужно особенно подчеркнуть. Все "демократические свободы"
носят формальный, чисто декларативный характер. Таково, например,
демократическое "равенство всех перед законом". Это "равенство" прекрасно
воплощается в формальном "равенстве" продавца рабочей силы рабочего, и
покупателя ее — капиталиста. Это есть лицемерное равенство, за которым
скрывается действительное порабощение. Здесь равенство прокламируется, но,
по сути дела, фактическое экономическое неравенство превращает равенство
формальное в пустой призрак.
Немногим лучше и свобода печати, прессы и т. д. для рабочих, которая
дается буржуазной демократией. Здесь прокламируют "свободу", но рабочие ее
не могут реализовать: фактическая монополия на бумагу, типографии, машины
и т. д. со стороны класса капиталистов превращает почти в ничто печать
рабочего класса. Это напоминает приемы американской цензуры: она часто не
просто запрещает рабочие газеты, а "всего-навсего" запрещает почте их
распространять, и таким образом формальная "свобода печати" сводится к
полному ее удушению.
Точно то же происходит с рабочими собраниями; рабочим предоставляется
"право" на собрания, но им не предоставляется помещений для этой цели, а
уличные собрания воспрещаются под предлогом "свободы уличного движения".
Диктатура рабочего класса уничтожает формальное равенство классов, но
тем самым она освобождает рабочий класс от материального порабощения.
"Свобода договора"
исчезает вместе со "свободой торговли". Но это нарушение "свободы"
капиталистического класса дает гарантию действительной свободы для
трудящихся масс.
Центр тяжести переносится именно на эти гарантии. Советская власть не
просто прокламирует свободу рабочих собраний, а предоставляет все лучшие
залы городов, все дворцы и театры для рабочих собраний, для организаций
рабочего класса и т.
д. Она не просто прокламирует свободу рабочей печати, а предоставляет в
распоряжение рабочих организаций всю бумагу, все печатные станки, все
типографии, реквизируя и конфискуя все это у прежних капиталистических
владельцев. Простой подсчет домов под рабочими и крестьянскими
организациями — партийными, советскими, профессиональными,
фабрично-заводскими, клубными, культурно-просветительными, литературными и
т. д., которых никогда не было так много, покажет, что делает Советская
власть для этой действительной свободы и действительного раскрепощения
трудящихся масс.
Чрезвычайно характерно, что Каутский, критикующий наши тезисы,
мошенническим образом обрывает цитату как раз на том месте, которое
говорит об этих гарантиях свободы для рабочего класса. Самое существенное
Каутский выбросил для того, чтобы еще раз обмануть пролетариат.
Нам остается рассмотреть здесь еще один вопрос, а именно вопрос о том,
почему коммунисты стояли раньше за буржуазную демократию, а теперь идут
против нее.

Понять это нетрудно, если стоять на марксистской точке зрения.
Марксистская точка зрения отрицает все и всяческие абсолюты. Она есть
историческая точка зрения. Поэтому совершенно ясно уже a priori, что
конкретные лозунги и цели движения всецело зависят от характера эпохи, в
которой приходится действовать борющемуся пролетариату.
Прошлая эпоха была эпохой накопления сил, подготовки к революции.
Теперешняя эпоха есть эпоха самой революции. Из этого основного различия
вытекает и глубокое различие в конкретных лозунгах и целях движения.
Пролетариату нужна была раньше демократия потому, что он не мог еще
реально помышлять о диктатуре. Ему нужна была свобода рабочей прессы,
рабочих собраний, рабочих союзов и т. д. Ему и тогда были вредны
капиталистическая пресса, черные капиталистические союзы, собрания
локаутчиков. Но пролетариат не имел сил выступить с требованием роспуска
буржуазных организаций,-- для этого ему нужно было бы свалить буржуазию.
Демократия была ценна постольку, поскольку она помогала пролетариату
подняться на ступеньку выше в его сознании. Но пролетариат вынужден был
тогда облекать свои классовые требования в "общедемократическую"
форму,-- он вынужден был требовать не свободы рабочих собраний, а
свободы собраний вообще (следовательно, и свободы контрреволюционных
собраний), свободы прессы вообще (а следовательно, и черносотенной прессы)
и т. д. Но из нужды нечего делать добродетели. Теперь, когда наступила
эпоха прямого штурма капиталистической крепости и подавления
эксплуататоров, только убогий мещанин может довольствоваться рассуждениями
о "защите меньшинства" ""32"".
4. СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ КАК ФОРМА ПРОЛЕТАРСКОЙ ДИКТАТУРЫ
Выше мы уже отмечали, что длительный характер затягивающейся гражданской
войны требует не просто единичных мероприятий против буржуазии, но и
соответствующей государственной организации. Мы рассматривали эту
организацию только как диктатуру, т. е. форму власти, наиболее резко
выражающую классово-репрессивный характер этой власти.
Теперь нам необходимо выяснить особенности пролетарской диктатуры как
совершенно нового типа государства.
Необходимость нового типа государства отлично понималась и Марксом, и
Энгельсом.
Именно поэтому они и стояли не на точке зрения завоевания буржуазного
государства (в том числе и демократии, гражданин Каутский!), а на точке
зрения взрыва (Sprengung), ломки (Zerbrechen) государственной машины. Они
с величайшим презрением относились к "государственному хламу", к
"народному государству"
("Volksstaat"), о котором так заботились оппортунисты ""33"".
Чем же определяются особенности нового государственного типа?
Они зависят от двух причин:
Во-первых, пролетарское государство есть диктатура большинства над
меньшинством страны, тогда как всякая иная диктатура была диктатурой кучки
""34""; во-вторых, всякая прежняя государственная власть ставила своей
целью сохранение и упрочение процесса эксплуатации. Наоборот, совершенно
ясно, что большинство не может жить за счет кучки и пролетариат не может
эксплуатировать буржуазию. Целью пролетарской диктатуры являются ломка
старых производственных отношений и организация новых отношений в сфере
общественной экономики, "диктаторское посягательство" (Маркс) на права
частной собственности. Основной смысл пролетарской диктатуры как раз и
состоит в том, что она есть рычаг экономического переворота.
Если государственная власть пролетариата есть рычаг экономической
революции, то ясно, что "экономика" и "политика" должны сливаться здесь в
одно целое. Такое слияние мы имеем и при диктатуре финансового капитала в
его классически законченной форме, форме государственного капитализма. Но
диктатура пролетариата перевертывает все отношения старого мира,-- другими
словами, политическая диктатура рабочего класса должна неизбежно быть и
его экономической диктатурой.
Все вышесказанное вызывает прежде всего тот признак Советской власти,
что это есть власть массовых организаций пролетариата и деревенской
бедноты. В "демократии", столь любимой Каутским, все участие рабочего и
крестьянина-бедняка в государственной жизни покоилось на том, что он раз в
четыре года опускал билетик в избирательную урну и уходил потом спать.
Здесь опять-таки яснее ясного виден буржуазный обман масс путем
систематического вколачивания в их головы разнообразных иллюзий. По
видимости рабочие принимают участие в управлении государством, фактически
они полностью изолированы от какого бы то ни было участия в управлении
государством. Допустить такое участие буржуазия не может, но создавать
фикцию она при известных условиях должна. Вот почему всякая форма
правления меньшинства, будь то феодально-помещичье,
торговокапиталистическое или финансово-капиталистическое государство,
неизбежно должна быть бюрократична. Она всегда, при всех и всяких условиях
изолирована от масс, а массы изолированы от нее.

Совсем иное видим мы в Советской республике. Советы — непосредственная
классовая организация. Это — не забронированные учреждения, ибо проведено
право отзыва каждого депутата: это — сами массы в лице их выборных, в
лице рабочих, солдат и крестьян.
Но дело не только в одних Советах, составляющих, так сказать, верхушку
всего государственного аппарата. Нет, все рабочие организации становятся
частями аппарата власти. Нет ни одной массовой организации, которая не
являлась бы в то же время органом власти. Профессиональные союзы рабочих
— важнейшие органы экономической диктатуры, управляющие производством и
распределением, устанавливающие условия труда, играющие крупнейшую роль в
центральном учреждении экономической диктатуры — Высшем совете народного
хозяйства, фактически ведущие работу Комиссариата труда;
фабрично-заводские комитеты — нижние ячейки государственного
регулирования; комитеты деревенской бедноты — один из важнейших органов
местной власти и в то же время распределительного аппарата страны; рабочие
кооперативы — точно так же ячейки этого последнего. Все они принимают
участие в выработке всяческих проектов, решений, постановлений, которые
потом проходят через центральный аппарат — Центральный Исполнительный
Комитет или Совет Народных Комиссаров.
В одной из самых замечательных своих брошюр ""35"" тов. Ленин писал,
что задача пролетарской диктатуры заключается в том, чтобы приучить даже
каждую кухарку к управлению государством. И это был вовсе не парадокс.
Через организации пролетариев города и деревенской бедноты,-- организации,
которые все глубже и глубже захватывают самую толщу народных масс,-- эти
массы, боявшиеся когда-то и думать о своей власти, начинают работать как
органы этой власти. Никакое государство никогда и нигде не было таким
близким к массам. Советская республика есть в сущности громадная
организация самих масс.
Мы подчеркиваем здесь и другую сторону дела, а именно то, что это —
организация не только рабочая по преимуществу, но и работающая. В
"демократических республиках" высшим органом является "парламент", в
переводе на русский язык — "говорильня". Власть делится на
законодательную и исполнительную. Путем посылки депутатов от рабочих в
парламент (раз в 4 года) создается опять-таки фикция, что рабочие
принимают участие в государственной работе. Но на самом деле этого не
делают даже депутаты, ибо они говорят. Все же дела вершит специальная
бюрократическая каста.
В Советской республике законодательная власть соединена с
исполнительной. Все ее органы, от самого верхнего до самого нижнего, суть
работающие коллегии, связанные с массовыми организациями, опирающиеся на
них и втягивающие через них всю массу в дело социалистического
строительства.
Таким образом все рабочие организации становятся правящими
организациями. Их функциональное значение изменяется. Иначе и не может
быть в период пролетарской диктатуры, когда господином положения является
рабочий класс, когда само государство есть рабочая организация.
Нужно иметь безнадежное тупоумие наших меньшевиков или Каутского, чтобы
протестовать против превращения Советов в органы власти. "Теория" их
состоит в сказке про белого бычка. Пусть Советы будут органами борьбы
против правящей буржуазии. А дальше, когда победят? Пусть тогда они
распустят себя, как органы власти, и снова начинают "борьбу", чтобы... не
сметь побеждать.
Но возражения против власти Советов, против того, чтобы
профессиональные союзы стали "казенными" учреждениями и т. д., имеют и
другую сторону. Ни Каутский, ни меньшевики не хотят, чтобы массовые
организации управляли государством и принимали активное участие в
государственном строительстве. Таким образом, они стоят, что бы они ни
заявляли, за комбинацию "говорильни" плюс оторванная от масс бюрократия.
Дальше этого старого хлама их горизонт не распространяется.
Таким образом, советская форма государства есть самоуправление масс,
где любая организация трудящихся является составной частью всего аппарата.
От центральных коллегий власти тянутся организационные нити к местным
организациям по самым разнообразным направлениям, от них — к самим массам
в их непосредственной конкретности. Эта связь, эти организационные нити
никогда не обрываются. Они — "нормальное явление" советской жизни. Это —
то основное, что отличает Советскую республику от всех решительно форм
государственного бытия.
Связь между политикой и экономикой, между "управлением над людьми" и
"управлением над вещами" выражается не только в максимально тесной
кооперации между экономическими и политическими организациями масс, но и в
том, что даже выборы в Советы производятся не по чисто искусственным
территориальным округам, а по данным производственным единицам: фабрикам,
заводам, рудникам, селам, на местах работы и борьбы. Таким образом
достигается постоянная живая связь между коллегией представителей,
"рабочих депутатов", и теми, кто их посылает, т. е.

самой массой, сплоченной общими трудовыми усилиями, сконцентрированной
самой техникой крупного производства.
Самодеятельность масс — вот основной принцип всего строительства
Советской власти. И достаточно посмотреть, какую роль сыграли рабочие
Петербурга, Москвы и других городов в деле организации Красной Армии, с
величайшим энтузиазмом дав на фронт тысячи товарищей, организаторов,
агитаторов, бойцов, которые переделали и поставили армию на ноги, или
взглянуть на рабочих, которые выросли на несколько голов, воспитались на
деловой работе в разного рода советских экономических учреждениях, чтобы
понять, какой колоссальный шаг вперед сделала Россия со времени
октябрьской победы ""36"".
Советам принадлежит будущее — этого не могут отрицать даже их враги.
Но эти последние жестоко ошибаются, когда думают, что заграничные Советы
поставят себе исключительно лакейские задачи и смогут стоять лишь на
запятках господина капитала. Советы — это совершенная, открытая русской
революцией форма пролетарской диктатуры. И поскольку это так — а это
безусловно так, — постольку мы стоим на пороге превращения старых
разбойничьих государств буржуазии в организации пролетарской диктатуры.
Третий Интернационал, о котором так много говорили и писали, придет. Это
будет Интернациональная Советская Социалистическая Республика.
""1"" С позволения сказать (лат.)
""2"" Gumplovicz L. Geschichte der Staatstheorien. Innsbruck, 1905, S.
8.
""3"" См., напр.: Loening. "Der Staat" в Handworterbuch der
Staatswissenschaften; Wygodzyns'y. Staat und Wirtschaft. Handbuch der
Politik etc. Или из новых книг: Jerusalem. Der Krieg im Lichte der
Gesellschaftslehre, S. 61.
""4"" Непременное условие (лат.)
""5"" Само по себе (нем.)
""6"" Engels Fr. Der Ursprung der Familie, des Privateigentums und des
Staates.
3 Aufl., 1889, S. 137. "Государство есть организация владеющих классов
для обороны против классов, не имеющих собственности" (ibid., 138). "La
politique n'est qu'une methode de persistance, un instrument de
conservation et d'extension de la propriete" (Achille Loria. Les bases
economiques de la constitution sociale. 2 ed. Paris, 1903, p. 362).
""7"" Oppenheimer F. Staat und Gesellschaft. Handbuch der Politik, S.
117. См.
также: Его же. Der Staat. О развитии политики и экономики у О. см. его:
Theorie der reinen und politischen Oekonomie. 2 Aufl. Berl., 1911.
""8"" Staat und Gesellschaft, S. 115: Der Staat, S. 9.
""9"" См.: Schmoller G. (Jahrbucher, 1890, S. 72). "Das Wesen der
Arbeitsteilung und der socialen Kjassenbildung", где Шмоллер критикует
Гумпловича, перегибая, однако, палку в сторону "смягчения" действительной
исторической картины; также:
Schmoller G. Die Tatsachen der Arbeitsteilung. Jahrbucher, 1889. Общие
теоретические соображения у Durkheim'a, "De la division du travail
social", Paris, 1893.
""10"" См. об этом: Mayers. The History of great american fortunes.
""11"" Engels. Der Ursprung, S. 135. Что возникновение теории а 1а
Оппенгеймер имеет ту социальную подкладку, о которой мы говорили выше,
показывают и "система" практических требований Оппенгеймера, и его
"либеральный социализм", который на самом деле означает возврат к простому
товарному хозяйству, со "справедливой" куплей-продажей "по труду".
""12"" Кстати, г. Реннер, один из виднейших представителей так
называемого "австромарксизма", который в своих внешне блестящих статьях в
"Kampf" побил, пожалуй, все рекорды фальсификации марксова учения,
обосновывает лозунг "самозащиты" тем, что капитал, по Марксу, есть
отношение между двумя одинаково необходимыми полюсами общества — рабочими
и капиталистами. Реннер позабывает только тот пустяк, что Марксу никогда и
в голову не приходило увековечивать эти отношения, да еще в их
ограниченной пределами данного государства формулировке.
""13"" Marx. Kritische Randglossen etc. Nachlass, В. II, S. 50.
""14"" Engels. Dell'Autorita.--Neue Zeit, XXXII, I, S. 32; нем. пер. с
итал. Н.
Рязанова.
"15"" Adolph Wagner, напр., пишет (Staat in national-okonomischer
Hinsicht.
Handw. der Staatswissenschaften), что социалистическое "государство"
имеет все признаки государства в "высочайшей степени" (in hochster
Potenz), ибо классовый налет современного государства есть лишь "эксцессы"
и "злоупотребления". Вся эта галиматья имеет полную аналогию в
теоретических конструкциях современных буржуазных экономистов (Бём-Баверк,
Кларк и К°), капитал, по их мнению, не есть отношение господства, а просто
средство производства; "злоупотребления"
(ростовщичество, напр.) вовсе не существенны; в будущем обществе тоже
будут и капитал, и прибыль, и т. д.

""16"" Коренным различием (лат.)
""17"" Gumplovicz, 1. с., S. 373.
""18"" По обязанности, по должности (лат.)
""19"" См., напр.: Jellinek. Allgemeine Staatslehre. 3 Aufl. Berlin,
1914, S.
89, 194, 195 etc. Любопытно признание, что "Machttheorie" внушает
"безумие и ужас", ибо "sie offnet der permanenten Revolution die Wege"
("прокладывает дорогу перманентной революции", с. 196), и что "die
praktischen Konsequenzen der Machttheorie bestehen nicht in der
Begrundung, sondern in der Zerstorung des Staates" ("практические
последствия силовой теории состоят не в обосновании, а в разрушении
государства", с. 195).
""20"" Kautsky К. Die Diktatur des Proletariats, S. 60: "Da erinnerte
man sich rechtzeitig des Wortchens von der Diktatur des Proletariats, das
Marx einmal 1875 in einem Briefe gebraucht hatte".
""21"" См: статьи, появившиеся во время войны в "Социал-демократе",
"Коммунисте"
и "Сборнике "Социал-демократа". Их перепечатку можно найти в издании
Петр.
Совета: Зиновьев и Ленин. "Против течения".
""22"" Анализ структуры мирового капитализма см. в нашей работе
"Мировое хозяйство и империализм" (Спб.: Изд-во "Прибой").
""23"" Это откровенно высказал в свое время мистер Тафт, американский
империалист first class (первого класса (англ.)) и в то же время один из
основателей пацифистской лиги. Под "миром" он разумеет прежде всего
гражданский мир, и поэтому он готов утопить в крови его нарушителей, т. е.
рабочих.
""24"" Kautsky К. Die Diktatur des Proletariats, S. 18. 11 ""25""
Энгельс. Dell'Autoriata. — Neue Zeit, 1913--14, XXXII, В. 1, S.
39.Русский перевод мы цитируем по великолепной книжке тов. Ленина
"Государство и революция". Ввиду необычайно тщательного подбора цитат из
Маркса и Энгельса в этой книжке, мы считаем излишним повторять их здесь и
отсылаем читателя к работе Владимира Ильича.
""26"" "Thesen liber die sozialistische Revolution und die Aufgaben des
Proletariats wahrehd seiner Diktatur in Russland". Verl. Freie Jugend,
Zurich ("Тезисы о социалистической революции и задачи пролетариата во
время его диктатуры в России". Изд. Свободная молодежь. Цюрих. 1918.
Ред.). Вышли также польский, финский и другие переводы.
""27"" Маркс К; Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 17, с. 346 ""28""
Аргумент, основанный на выводе из положения, которое само требует
доказательства (лат.)
""29"" Kautsky, 1. с., S. 15.
""30"" Жажда социального мира так сильна у Каутского, что он
гражданскую войну между большевиками и правыми с.-р. "объясняет" не
различием классов и групп, а различием "тактических методов". Все русские
"социалисты", по его мнению, "хотят того же самого". Это напоминает
рассуждения старых либералов, которые уверяли, что и они стремятся к
"счастью человечества", но только другими путями...
""31"" Эта необходимость подавления эксплуататоров была ясна не только
Марксу и Энгельсу. Плеханов когда-то говорил, что мы отменим всеобщее
избирательное право, если этого потребует революция. Тот же Плеханов
высказывался за массовый террор и против всяких свобод для низвергнутых
классов при известных условиях.
См. его брошюру о "Столетии Великой Революции". Ее весьма не мешало бы
знать каждому товарищу.
""32"" См. выше.
""33"" Эта чрезвычайно существенная сторона дела блестяще изложена у
тов.
Ленина: "Государство и революция".
""34"" Всевозможные благоглупости фактического характера, которые
имеются в изобилии у Каутского, усиленно обрабатываемого меньшевистскими
клеветниками, опровергать, конечно, не стоит.
""35""Ленин Н. Удержат ли большевики государственную власть?
""36"" Каутский, ничего не понимая, пишет о страшной "апатии масс" как
неизбежном следствии советской диктатуры. Но давно известно, что
ignorantia non est argumentum (неведение не аргумент (лат.)).
Н.И. Бухарин.
НОВОЕ ОТКРОВЕНИЕ О СОВЕТСКОЙ ЭКОНОМИКЕ ИЛИ КАК МОЖНО ПОГУБИТЬ
РАБОЧЕ-КРЕСТЬЯНСКИЙ БЛОК.
К вопросу об экономическом обосновании троцкизма Очень часто бывает,
что какой-нибудь исторический поворот вызывает идейные споры, которые
прорываются сперва по совершенно "случайному" поводу, развиваются по
"случайным" направлениям и на первый взгляд представляют из себя нечто
совершенно непонятное. Лишь через некоторое время откристаллизовываются
определенные идеологические узоры, и последующий анализ без особого труда
открывает совершенно определенные классовые или групповые общественные
течения, имеющие совершенно определенное социальное значение и играющие
совершенно определенную социальную роль.

Мы сейчас подошли вновь к некоторому поворотному пункту в развитии
нашей революции. Конец блокады, ряд признаний; в то же время заминка в
развитии международной революции. Начало довольно быстрого хозяйственного
подъема, и в то же время новое соотношение между рабочим классом и
крестьянством. Словом — новая обстановка. Естественно, что в партии
должна была получиться какая-то реакция на эту новую обстановку, и также
естественно, что не сразу мы доходим до своего, так сказать,
"самосознания".
Тов. Троцкий выступил с "Уроками Октября". Казалось бы, спор чисто
литературный.
Но этот литературный спор вырос в целую партийно-политическую кампанию.
Было бы странным видеть здесь спор "лиц". Разве "лица" могли бы вдохнуть
такую страстность в обсуждение, в дискуссию? Очевидно, что были и есть
какие-то объективные моменты, которые способствовали спору, лежали в его
основе и которые показались в первый момент на поверхность в виде
"литературной" полемики.
Так было. А теперь уже довольно ясно видно, что подняты глубочайшей
важности принципиальные вопросы, которые являются решающими для всей нашей
партии. Эти вопросы "сомкнулись" с объективным положением в стране. Они
"соответствуют"
этому положению, они вырастают отсюда. Вот почему вся партия сейчас
мучительно разбирает такие, казалось бы, "непрактические" проблемы, как
вопрос о "перманентной революции". Новая обстановка вызывает потребность в
продуманной ориентации. А так как новая обстановка складывается по
основным линиям развития (внешний мир, хозяйство, классы в стране), то
немудрено, что партия поднимает некоторые общие вопросы: это и есть
выражение генерального продумывания и обдумывания нашего пути.
Это обстоятельство находит свое выражение в том, что отдельные проблемы
и отдельные разногласия увязываются сейчас в основные, "теоретические"
узлы, в целые системы мыслей, в более или менее стройные "теории". То, что
в прошлую дискуссию было разбросано по клочкам: денежная реформа и вопрос
о поколениях в партии, вопрос о ценах и об "аппаратчиках", вопрос о
"ножницах" и "внутрипартийной демократии", вопрос о "плане" и о "товарной
интервенции",-- все это теперь сводится к некоторым основным линиям,
упирается в такие общие проблемы, как теория "перманентной революции",
оценка движущих сил нашей революции, общая оценка ее перспектив и т. д. А
осью, около которой вертятся все эти сами по себе крупнейшие вопросы,
является проблема рабоче-крестьянского блока.
Учение о рабоче-крестьянском блоке есть существеннейшая оригинальная
черта ленинизма. Совершенно напрасна всякая попытка увернуться от ответа
на вопрос о том, верно или неверно учение Ленина, верна или неверна линия
большевистской партии. Тут нужно выбирать. Вот почему партия реагировала
так бурно на работу тов. Троцкого: она увидела здесь--и совершенно
справедливо увидела — попытку пересмотреть основы ленинского учения.
Эти попытки делались и раньше. Но они проходили незамеченными: время
было военное, и все задачи стояли как задачи непосредственного боевого
действия.
Гораздо сложнее стали они теперь, именно теперь. И понятно, что, когда,
под предлогом извлечения "уроков Октября", партии стремятся дать изрядную
дозу антиленинских порошков, она, партия, резко протестует.
У нас пока известное затишье в революционном движении. По Ленину, эта
вещь не смертельная; мы медленной дорогой пойдем себе помаленечку вперед,
таща за собой крестьянскую колымагу. Ленин ведь не рассуждал по схеме:
пролетарская революция, когда много промышленности, гибель пролетарской
революции, когда страна мелкобуржуазна. Не раз он подчеркивал всю
оригинальность нашей революции, особое сочетание исторических условий,
которые дали нам победу (см., напр., его заметки по поводу книжек Н.
Суханова). А тов. Троцкий? А тов. Троцкий видел одну гибель, если скоро не
придет мировая революция. Почему?
Потому, что была основная разница, разница в оценке движущих сил.
Ведь еще в 1922 году тов. Троцкий, настаивая на правильности своей
теории "перманентной революции", писал: пролетариат после захвата власти
"придет во враждебное столкновение не только со всеми группировками
буржуазии, которые поддерживали его на первых порах его революционной
борьбы, но и с широкими массами крестьянства, при содействии которых он
пришел к власти. Противоречия в положении рабочего правительства в
отсталой стране, с подавляющим большинством крестьянского населения,
смогут найти свое разрешение только... на арене мировой революции
пролетариата" ("1905 г.", предисл., с. 4 и 5).
Ленин учил: конфликт рабочего класса с крестьянством вовсе не
неизбежен. Троцкий учит: конфликт этот обязателен. Ленин учил: наше
спасение в том, чтобы ужиться с мужиком, и это вполне можно сделать и,
даже при самом долгом сроке западных побед, удержаться и укрепиться. У
Троцкого другое: гибель пролетариата неизбежна, если не будет скоро
мировой победы; пролетариат погибнет под ударами со стороны "широких масс
крестьянства", которые когда-то помогали ему победить. У Ленина
крестьянство на всем протяжении переходного периода должно явиться
неизбежным союзником рабочего класса, хотя и ворчливым; у "перманентников"
оно обязательно должно превратиться во врага. У Ленина отсюда вытекает —
и с этим связана — своеобразная теория "аграрно-кооперативного"
социализма; у сторонников другой позиции совсем иное представление о путях
нашего дальнейшего развития.

Разве не ясно, что при таком коренном различии оно, это различие, будет
неизбежно проглядывать в целом ряде самых разнообразных вопросов? Конечно.
Но теперь уже делаются попытки свести воедино эти "особенности", эти
отклонения от ленинской линии. Мы хотим здесь разобрать экономическую
сторону антиленинской концепции. Она дана в работе тов. Преображенского
"Основной закон социалистического накопления" ("Вестник Комм. академии",
кн. 8). Эта работа, интересная по замыслу и по постановке вопроса, в то же
самое время теоретически исходит из предпосылок, родственных предпосылкам
тов. Троцкого (данное обстоятельство показывает лишь, что здесь дело не
только, а может быть, и не столько в лицах). Следовательно, она исходит из
теоретически неверных предпосылок. В то же время она делает и ряд
практически-политических выводов, выводов крайне опасных для нашей партии,
рабочего класса, всей страны. На критике этой теоретической работы как на
примере неверной, совсем не пролетарской, а тред-юнионистской, цеховой,
идеологии нам и хотелось бы остановиться в нашей работе.
1. КОММУНИЗМ ИЛИ "ЦАРСТВО ПРОЛЕТАРИАТА"?
Основной закон социалистического накопления, открытый тов.
Преображенским, гласит:
"Чем более экономически-отсталой, мелкобуржуазной, крестьянской
является та или иная страна, переходящая к социалистической организации
производства, чем менее то наследство, которое получает в фонд своего
социалистического накопления пролетариат данной страны в момент социальной
(социалистической? — Н. Б.)
революции, — тем больше социалистическое накопление будет вынуждено
опираться на эксплуатацию досоциалистических форм хозяйства и тем меньше
будет удельный вес накопления на его собственной производственной базе, т.
е. тем меньше оно будет питаться прибавочным продуктом работников
социалистической промышленности.
Наоборот, чем более экономически и индустриально развитой является та
или другая страна, в которой побеждает социальная (социалистическая? — Н.
Б.) революция, чем больше то материальное наследство в виде высокоразвитой
индустрии и капиталистически организованного земледелия, которое получает
пролетариат этой страны от буржуазии после национализации, чем меньше
удельный вес в данной стране капиталистических форм производства и чем
более для пролетариата данной страны является необходимым уменьшить
неэквивалентность обмена своих продуктов НА ПРОДУКТЫ КОЛОНИЙ, т. е.
уменьшить эксплуатацию последних,-- тем более центр тяжести
социалистического накопления будет перемещаться на производственную основу
социалистических форм, т. е. опираться на прибавочный продукт собственной
промышленности и собственного земледелия" (все курсивы мои. — Н. Б.).
Такова дословно выписанная формулировка "основного закона", данная тов.
Преображенским. Здесь мы пока не трогаем "закона" по существу. Но мы
обращаем внимание на следующие два положения тов. Преображенского, которые
на первый взгляд кажутся лишь терминологической неточностью или же
своеобразным литературным кокетством.
Первое положение: социалистическое накопление идет в той или иной мере
за счет эксплуатации мелких производителей.
Второе положение: эти мелкие производители (т. е. совокупность их
хозяйств) есть не что иное, как колонии пролетарской промышленности ""1"".
Вот на этих утверждениях тов. Преображенского нам и нужно, прежде всего,
остановиться. Мы здесь имели бы полное право закричать "караул!" — до
такой степени противоречат эти "словесные ярлычки" всем традициям нашей
марксистско-ленинской теории. Но мы полагаем, что, пожалуй, гораздо лучше
спокойно разобрать их и посмотреть, что же скрывается за этими ярлычками и
почему эти ярлычки, по сути дела, есть не что иное, как выражение целой
системы своеобразных взглядов на значение и судьбы рабоче-крестьянского
блока.
Тов. Преображенский в одном месте своей работы пишет:
"Только при полной беззаботности насчет теории можно в социалистическом
протекционизме видеть полную аналогию с протекционизмом капиталистическим"
(с.
90).
Это замечание совершенно правильно. Но тов. Преображенский сам
обнаруживает "полную теоретическую беззаботность", когда он без всякой
критики и без всяких оговорок употребляет вопиюще-неправильные обозначения
и играет аналогиями.
Впрочем, как мы покажем ниже, здесь не только простая "игра".
Возьмем, прежде всего, вопрос об эксплуатации пролетариатом мелких
производителей. Тов. Преображенский именно так и изображает дело: рабочий
класс сидит верхом на мелких производителях. Отношение между основными
классами рабоче-крестьянского двухклассового (в основном) общества есть,
следовательно, отношение эксплуатации. Эксплуататорским классом является
пролетариат (и это очень хорошо экономически), эксплуатируемым — класс
мелких производителей. И чем более отсталой является страна, проделывающая
социалистический переворот, тем более ярко виден эксплуататорский характер
пролетариата и, следовательно, тем более эксплуатируемым является мелкий
производитель.

Не правда ли, смело нарисованная картина? А ведь она неизбежно
получается, если принять всерьез (а научные исследования, мы полагаем,
пишутся всерьез)
формулировки тов. Преображенского.
Получает ли социалистическая промышленность добавочные ценности в фонд
накопления со стороны мелких производителей? — Да. Это не подлежит
никакому сомнению. Есть ли здесь, таким образом, переход ценностей из рук
одного класса в руки другого, господствующего? — Да. И это не подлежит
никакому сомнению. Но можно ли это своеобразное отношение, используя
грубейшим образом аналогию с капиталистическим обществом ("теоретическая
беззаботность"), назвать отношением эксплуатации? Можно ли на этом
основании назвать пролетариат эксплуататорским классом (что неизбежно
вытекает из предыдущего положения)?
Нет! И тысячу раз нет! И вовсе не потому, что это "плохо звучит" или
что у нас здесь обнаруживается трусость мысли перед фактами, которые мой
храбрый друг смело называет их собственными именами. А потому, что такие
"имена" не соответствуют — мало того, противоречат — объективной
действительности и нашим историческим задачам.
В самом деле. Возьмем действительное и бесспорное отношение
эксплуатации, напр.
капиталистическую эксплуатацию. Это есть определенное производственное
отношение, выражающее определенный способ производства. Класс капиталистов
получает прибавочную ценность. Производство есть производство прибавочной
ценности. Весь процесс в целом постоянно воспроизводит — и притом на
расширенной основе — это отношение эксплуатации. Другими словами, функция
накопления состоит здесь в том, что постоянно воспроизводится отношение
эксплуатации. Переход ценности из рук одного класса в руки другого класса
постоянно расширяет классовую противоположность, постоянно воспроизводит
отношение между капиталистическим господином и его наемным рабом. То же
самое мы видим в любом эксплуататорском обществе. Повторяем: в любом.
А что выражает переход ценностей от мелких производителей в руки
пролетарской промышленности? Он выражает прямо противоположную тенденцию,
а именно тенденцию к преодолению противоположности между городом и
деревней, между пролетариатом и крестьянством, между социалистическим и
мелкобуржуазным хозяйственным кругом.
Ибо мы идем вовсе не к закреплению междуклассовых отношений, а к их
уничтожению.
И чем быстрее идет накопление в социалистическом хозяйственном круге и
его становящейся социалистическою периферии, тем быстрее идет и
уничтожение противоположности.
Можно ли этот процесс назвать процессом эксплуатации мелких
производителей? — Нельзя. Ибо это и значит упускать все своеобразие
процесса, не понимать его объективного значения, играть в аналогии,
обнаруживать, говоря словами автора, "теоретическую беззаботность". А
упускать своеобразие процесса, в свою очередь, значит не понимать его
исторической сущности. Это — очень большой, можно сказать "смертный",
грех в теории, "грех", который должен обязательно отразиться на
практических, прикладных построениях "грешника".
Перейдем теперь к вопросу о "колониях". Тов. Е. Преображенский берет,
по-видимому, понятие колонии как совокупности "третьих лиц"
(народническо-люксембургианское обозначение некапиталистических
производителей в капиталистической системе). Можно, конечно, спорить,
верно ли это обозначение в применении к капиталистическому строю, или оно
не подходит и к нему. Но это — вопрос особый, и нам его здесь нечего
ставить и тем более разбирать. Не так существенно и то, понимает ли тов.
Преображенский под колониями совокупность мелкобуржуазных хозяйств,
действительно входивших в состав колоний, или всех мелкобуржуазных
хозяйств. Суть же в том, что тов. Преображенский применяет этот термин, ни
капли не смущаясь, к эпохе пролетарской диктатуры. Другими словами, в эту
эпоху с экономической точки зрения мы, по тов. Преображенскому, имеем в
социалистической промышленности пролетарскую "метрополию", в хозяйстве
крестьянства (хотя бы и не всего) — мелкобуржуазные "колонии". Отношение
рабочего класса к крестьянству построено и тут по типу отношений
плантатора к колониальному объекту эксплуатации. Как мы видим, эта "точка
зрения" вполне "увязана" с рассуждением тов. Преображенского об
"эксплуатации". Другими словами, здесь не случайные обмолвки, не lapsus
linguae, не "неудачное выражение"; у тов. Преображенского есть своя
последовательность, есть своя логика; но эта "логика" и эта
"последовательность" есть логика и последовательность систематически
развиваемой ошибки.
В самом деле, в чем сущность понятия колонии? В том, что она (колония)
есть объект эксплуатации; в том, что ее развитие систематически
задерживается в интересах "метрополии"; в том, что она является, при всех
и всяких обстоятельствах, объектом экономического и политического
порабощения. Никогда колония не выступает в качестве союзника
"метрополии", никогда "метрополия" не ставит себе задачей поднять колонию
до своего собственного уровня и т. д.

Но раз это так — а это именно так,-- то прямо комично определять
крестьянское хозяйство и мелкобуржуазную хозяйственную периферию вообще
как колонию пролетарской промышленности. Это до такой степени очевидно,
что вряд ли нужно развивать нашу мысль дальше.
Только в одном случае формулировки тов. Е. Преображенского оказались бы
правильными. А именно тогда, когда речь шла бы не о движении к
бесклассовому коммунистическому обществу, а к закреплению навеки
пролетарской диктатуры, к консервированию господства пролетариата, и
притом к его вырождению в действительно эксплуататорский класс. Тогда
понятие эксплуатации было бы безоговорочно правильно в применении к такому
строю. Равным образом было бы правильным также и обозначение
мелкобуржуазного крестьянского хозяйства как, с позволения сказать,
"пролетарской" колонии.
Но страшен сон, да милостив бог. Своеобразная цеховая,
тред-юнионистская система взглядов, которая сквозит в статье тов.
Преображенского, к счастью, не опирается на реальную практику. Это лишь
некоторый индивидуально-теоретический вывих, который не пользуется — по
крайней мере, сейчас — кредитом в наших рядах.
2. "ПОЖИРАНИЕ" МЕЛКОБУРЖУАЗНОГО ХОЗЯЙСТВА ИЛИ ЕГО ПЕРЕДЕЛКА?
Относительно связи между социалистической промышленностью и частным
хозяйством (т. е. в первую очередь мелкобуржуазным) тов. Преображенский,
между прочим, пишет: нелепо считать, будто "социалистическая система и
система частнотоварного производства, включенные в одну систему
национального хозяйства, могут существовать рядом одна с другой на основе
полного экономического равновесия между ними. Такое равновесие длительно
существовать не может, потому что одна система должна ПОЖИРАТЬ ДРУГУЮ.
Здесь возможны: либо деградация, либо развитие вперед ("развитие назад" не
есть развитие.-- Н. Б.), но невозможно стояние на одном месте" (с. 78).
Если сопоставить это место с концом формулы "основного закона", где тов.
Преображенский говорит о "собственном (т. е. пролетарском) земледелии",
то у нас будет достаточно ясное представление о том, как мыслит себе автор
"основного закона" неизбежную победу социалистического режима в хозяйстве.
Госпромышленность разрушает и вытесняет ("пожирает") мелкое хозяйство
деревни, которое замещается (каким образом — пока еще не совсем ясно)
"собственным земледелием" пролетариата. Мелкое хозяйство разрушается
("пожирается") путем систематической эксплуатации (неэквивалентный обмен,
налоги и различные средства внеэкономического давления), а пролетариат
действует по аналогии с рыцарями первоначального накопления.
Если бы перспектива была (вернее, если бы она могла быть) такой, какой
ее рисует тов. Преображенский, то поистине странными являются наши заботы
о крестьянском хозяйстве. Но, впрочем, эту тему развивать здесь рано.
Перейдем прямо к делу.
Правда ли, что мы обязательно пойдем через разрушение ("пожирание")
сельскохозяйственного мелкого производства? Верно ли это?
Мы думаем, что в корне неверно. Мы думаем, что эта совершенно
неленинская (я говорю это отнюдь не для полемики в скучно-мелком смысле
этого слова) постановка вопроса абсолютно не отвечает наметившимся путям
развития в сторону социализма.
Что мы выдвигаем сейчас и на что мы ориентируемся в первую голову? На
госторговлю и кооперацию. Какой план выдвинул Ленин, какую гениальную
линию политики он дал для превращения мелкого производителя в члены
будущей социалистической общины? Кооперативное объединение крестьян под
руководством не буржуазии, а пролетарского государства, с его банками, с
его кредитом, с его промышленностью и транспортом и т. д. и т. п. Согласен
с этим планом тов.
Преображенский или нет?
Если он не согласен, тогда он обязан был выставить ряд доводов против
"утопичности" (или чего другого: мы уж не знаем) этого плана. Если он
согласен, тогда все его построение никуда не годится.
Ибо ведь ясно, "как апельсин", что в этом случае речь идет вовсе не об
уничтожении, вовсе не о пожирании (путем "эксплуатации" и на манер периода
первоначального накопления), а о постепенной переделке крестьянских
хозяйств на основе их экономического роста. А это песня из совсем, совсем
другой оперы, отнюдь не оттуда, откуда доносится "ужасно-пролетарская" (а
на самом деле цеховая) "песнь" тов. Преображенского.
И здесь у тов. Преображенского та же игра в аналогии с
капиталистическим развитием. И здесь тов. Преображенский совершенно не
понимает основного своеобразия процесса как раз для Таких
аграрно-крестьянских стран, о которых он в первую очередь и рассуждает. К
социалистическому производству на земле мы придем не путем вытеснения
крестьянских хозяйств советскими хозяйствами на почве разорения
крестьянских хозяйств, а совершенно иным путем, а именно путем вовлечения
крестьянства в кооперацию, связанную с нами и зависимую экономически от
государства и его институтов; мы придем к социализму здесь через процесс
обращения, а не непосредственно через процесс производства; мы придем сюда
через кооперацию ""2"".

Как упомянуто, тов. Преображенский не ставит даже этого вопроса, хотя
ленинские статьи были весьма убедительны.
Черного и белого не покупайте, "Да" и "нет" не говорите.
Тов. Преображенский не говорит ни "да", ни "нет" открыто.
По существу же он говорит "нет".
Однако у него есть одно характернейшее местечко, где это "нет" звучит
довольно открыто, хотя и не без робости. Вот что пишет тов. Преображенский
по этому поводу: "Что... касается непосредственных взаимоотношений между
государственным хозяйством и мелкобуржуазным способом производства, то
такие отношения вполне возможны и должны внести нечто столь же новое в
экономическую историю человеческого общества, как и вся новая
социалистическая экономика вообще.
Подчиняя себе неокапитализм, государственное хозяйство подчиняет себе и
его (sic!) подчиненных, т. е. те элементы простого товарного производства,
на которых этот капитализм второго издания возникает. Но рядом с этим
неизбежна целая система непосредственных взаимоотношений между мелким
производством и государственным хозяйством. Сущность этих взаимоотношений
должна определяться следующим. Мелкое производство разбивается на три
части. Одна часть остается мелким производством; другая — кооперируется
капиталистическим путем; третья — в обход этого последнего процесса
объединяется на основах какой-то (!) новой кооперации, представляющей из
себя особый тип перехода мелкого производства к социализму не через
капитализм и не через простое поглощение мелкого производства
государственным хозяйством.
Эта новая форма кооперации при диктатуре пролетариата, одним из
ручейков которой являются, по-видимому, крестьянские коммуны и артели, еще
должна только развиться. Мы не можем поэтому давать теоретический анализ
того, что еще не существует, а только должно возникнуть" (с. 100--101).
Вот и все. C'est tout.
Прежде всего, здесь нас поражает скромность великая тов.
Преображенского: прямо хоть святым его на небо возноси:
он не полемизирует с Лениным, который выставил ведь определенный
громадный план, являющийся в то же время теоретическим предвидением; он
"просто" заявляет, что нельзя давать теоретический анализ "того, что еще
не существует, а только должно возникнуть". По-нашему, это — увертка. Ибо
вот мы в нашей стране только-только приступили к социалистическому
накоплению (не так ли?), в других странах это лишь "должно возникнуть". А
тем не менее тов. Преображенский уже поспешил ведь вывести "основной
закон" (основной — имейте в виду!) этого социалистического накопления. А
этот основной закон говорит о движении накопления, о накоплении в разных
странах и пр. Так что совершенно напрасно тов. Преображенский так уж
скромничает. Некругло это выходит у него!
Ну, а по существу?
По существу эволюция крестьянского хозяйства идет у тов.
Преображенского по трем направлениям:
1. Мелкое хозяйство "остается" мелким хозяйством.
2. Мелкое хозяйство через капиталистическую кооперацию становится
капиталистическим.
3. Мелкое хозяйство кооперируется неизвестным пока
социалистическообразным путем, причем зародышем этого является с.-х.
артель и коммуна.
Мы, прежде всего, с изумлением констатируем, что здесь нет места для
ленинской кооперации, ведущей крестьянство к социализму. Здесь нет
кооперации в обращении, через которую, при помощи наших командных высот,
мы втаскиваем массу крестьянства в общесоциалистическую хозяйственную
систему. Вместо этого тов.
Преображенский выставил второстепенные по своему значению и
непосредственно производственные "с.-х. коммуны". Слона тов.
Преображенский не приметил.
Далее, кого же государственное хозяйство будет "пожирать"?
Очевидно, не коммуны.
Капиталистически кооперированных крестьян?
Но таких будет лишь некоторое меньшинство.
Следующий главный метод настоящей хозяйственной "социализации" есть
метод "пожирания" ("простое поглощение мелкого производства
государственным хозяйством", как в этой связи выражается тов.
Преображенский). И это есть метод по отношению к главной массе мелких
производителей.
Нужно ли говорить, что это — самая настоящая утопия? Тов.
Преображенский и здесь не видит своеобразия тех путей, которые даны вместе
с пролетарской диктатурой. Тов. Преображенский думает, что законы эволюции
сельского хозяйства при власти пролетариата остались теми же, что и при
капитализме. На самом же деле "некапиталистическая эволюция", которую
проповедовали некоторые писатели при капитализме ("кооперативно-аграрный
социализм"), становится реальностью при диктатуре пролетариата. Если в
условиях буржуазной власти, буржуазных банков, капиталистического кредита,
капиталистических организаторских кадров и гегемонии капиталистической
идеологии в стране кооперативные организации крестьянской массы (даже
массы) неизбежно "врастали" в капитализм, то совсем иное будет, совсем не
туда будут "врастать" (и уже фактически "врастают") эти организации при
пролетарских командных высотах, при пролетарской власти, банках, кредите,
промышленности, кадрах, господствующей идеологии и т. д.

Этого не понял тов. Преображенский. Но и здесь у него есть своеобразная
логика:
"эксплуатации", "колониям" и т. д. вполне соответствует и идея
"пожирания". Это опять совсем не из той оперы, не из ленинской оперы, тов.
Преображенский!
3. КЛАССОВОЕ ПОРАБОЩЕНИЕ ИЛИ КЛАССОВЫЙ СОЮЗ И КЛАССОВОЕ РУКОВОДСТВО?
Рассматривая соотношение сил в такой стране, как СССР, нужно понять,
что диктатура пролетариата означает одно отношение между пролетариатом и
буржуазией и другое отношение между пролетариатом и крестьянством.
Пролетариат господствует над буржуазией. Но пролетариат руководит
крестьянством, используя при этом и свою концентрированную власть. Рабочий
класс "опирается" на крестьянство, и поэтому его диктатуру нельзя
рассматривать в ее отношении к крестьянству по тому же типу, что диктатуру
буржуазии над пролетариатом. А именно так, по сути вещей, рассматривает
дело тов. Преображенский.
Государство у нас в точном смысле не "рабоче-крестьянское", а рабочее.
Но рабочее государство опирается на крестьян — отношение очень
своеобразное, и в этом своеобразии его нужно "теоретически схватить".
Как раз этого своеобразия и не схватывает тов. Преображенский.
Весь его анализ построен на аналогии с периодом первоначального
накопления капитала. Там был грабеж крестьян — и здесь "эксплуатация".
Там на основе этого грабежа утверждались предпосылки для расцвета нового
порядка вещей — и здесь закон социалистического накопления требует
аналогичных предпосылок. Там было катастрофически-быстрое "пожирание"
старых форм — и здесь то же самое. И т. д.
Словом, совсем, как в самых порядочных семьях!
Но только на самом-то деле все обстоит не так просто и "мило", как
изображает сие тов. Преображенский.
Мы до сих пор останавливались на этом вопросе с точки зрения анализа
различных хозяйственных форм. А теперь мы поставим резко вопрос под углом
зрения классовых соотношений.
Тов. Преображенский исходит из того, что он проводит аналогию между
отношением рыцарей первоначального накопления к мелкому производителю и
отношением к нему со стороны пролетариата.
Но разве это вообще не чудовищная аналогия? Опять-таки мы говорим это
не из страха перед реальными фактами и их возможным "нехорошим" привкусом,
а просто-напросто из желания хоть какой-нибудь близости к объективной
действительности.
Мы кричим на все лады о рабоче-крестьянском союзе, блоке и т. д. Ведь
до сих пор никто не говорил против этого блока. Ведь это как будто
считается аксиомой в наших рядах. Не так ли?
А где и когда в эпоху первоначального накопления капитала была речь о
блоке между рыцарями этого накопления и их жертвами? Пусть кто-нибудь
укажет хоть что-либо подобное.
Никто не укажет. Ибо указать нельзя. Ибо само предположение такого
блока есть абсурдное предположение.
А рабоче-крестьянский блок у нас был, есть и, мы надеемся, будет
реальностью.
Как же можно делать такие аналогии? Как же можно на их основе строить
целые теории, а потом — мы увидим это ниже — определять линию
экономической политики пролетарского государства?
И опять: и эта "аналогия" тов. Преображенского "увязана" с его выше
разобранными утверждениями. (Нетрудно видеть, что, если бы партия
прониклась такой "Преображенской" идеологией, она разрушила бы основу
своей собственной силы — рабоче-крестьянский блок.)
Если уж искать аналогий в буржуазном обществе, аналогий с отношениями
между рабочими и крестьянами, то нужно искать этих аналогий совсем не там,
где их ищет тов. Преображенский. Постараемся найти их сами.
Сейчас у рабочего класса власть и промышленность; у крестьянина —
фактически — земля и сельское хозяйство ""3""; крестьянин — продавец
с.-х. продуктов и покупатель продуктов промышленности; рабочий, в общем,--
наоборот.
Непосредственные интересы сталкиваются именно по этой линии. Крестьянин
к тому же — остаток старинного времени, хотя и громадный по своему
удельному весу "остаток".
Это похоже вовсе не на отношение между рыцарями накопления и
крестьянами. Это похоже на отношение между промышленной буржуазией и
землевладельцами в определенный период развития их отношений, хотя,
конечно, даже здесь аналогия крайне условна и идет далеко не по всем
направлениям.
У буржуазии — власть и фабрики. У землевладельцев — земля.
Противоречие интересов идет по линии цен. Отсюда их борьба, иногда, при
определенных условиях, довольно острая. Но в то же время (мы говорим о
периоде власти буржуазии) есть блок, союз капиталиста и помещика против
рабочего класса.

Буржуазия руководит этим блоком, буржуазия опирается на землевладельцев
и поддерживается ими.
Какова же была за последнее время эволюция этих классов? Она
заключалась в том, что через процессы обращения, через банки, через форму
акционерных компаний и т.
д. и те и другие (т. е. и промышленные капиталисты, и землевладельцы) в
значительной мере стали превращаться в нечто единое, в получателей
дивиденда.
Дивиденд стал, так сказать, синтезом прежде разнокалиберных видов
дохода — такова, по крайней мере, была (и есть) основная тенденция
развития в разбираемой сфере отношений.
Нечто формально сходное будет происходить — если брать широкие
исторические масштабы — и с рабоче-крестьянским блоком. По мере того как
через процесс обращения крестьянское хозяйство будет все более и более
втягиваться в социалистическую орбиту, будут стираться классовые грани,
которые потонут в бесклассовом обществе.
Разумеется, это — музыка будущего. Разумеется, на очереди дня стоят
сейчас иные проблемы. Но нам нужно видеть перспективу, чтобы знать, куда
мы хотим "гнуть"
свою линию. И та перспектива, из которой исходит тов. Преображенский, в
корне неправильна.
4. РАБОЧЕ-КРЕСТЬЯНСКИЙ БЛОК И ЭКОНОМИЧЕСКАЯ "ПОЛИТИКА" ТОВ.
ПРЕОБРАЖЕНСКОГО
Из вышеприведенных теоретических соображений тов. Преображенский делает
и соответствующие практически-политические выводы. "Установив", что
неизбежно "пожирание" несчастных "третьих лиц", т. е. обитателей
"унутренних и унешних колоний", тов. Преображенский пишет:
№ 1. "Таким образом, мы подходим к третьему, не только возможному, но
неизбежному в наших условиях случаю, т. е. к политике цен, сознательно
рассчитанной на эксплуатацию частного хозяйства во всех его видах" (с. 79).
Извиняясь перед читателем за последующие километрические выписки, мы
все же вынуждены их сделать для того, чтобы добросовестно проследить ход
мыслей тов.
Преображенского. Для удобства последующей критики обозначим отдельные
положения автора специальными номерками, начиная с вышеприведенной цитаты.
№ 2. С. 59. "Во всяком случае мысль о том, что социалистическое
хозяйство может развиваться само, не трогая ресурсов мелкобуржуазного, в
том числе крестьянского, хозяйства, является, несомненно, реакционной
мелкобуржуазной утопией. Задача социалистического государства заключается
здесь не в том, чтобы брать с мелкобуржуазных производителей меньше, чем
брал капитализм, а в том, чтобы брать больше из еще большего дохода,
который будет обеспечен мелкому производству рационализацией всего, в том
числе мелкого, хозяйства страны".
№ 3. С. 69--70. "То, что будет отбито от частной торговли, при прочих
равных условиях, будет завоевано в фонд государственного хозяйства. Я
говорю: при прочих равных условиях, потому что здесь возможна торговая
политика и не в интересах социалистического накопления, а в интересах
мелкобуржуазных производителей, имеющая своей целью сокращение вычетов из
их доходов.
Целесообразна ли такая политика — это вопрос Другой (!). Экономически
же она означает, несомненно, сокращение фонда социалистического накопления
и подарок частному производству — подарок тем более тяжелый для
государственного хозяйства, чем беднее это хозяйство капиталами и чем
менее выгодно для него занимать в филантропической (!) по своей доходности
торговле часть тех капиталов, которых не хватает в самом производстве"
(курсив самого автора.-- Н.
Б.).
№ 4. С. 99. "Власть пролетарского государства, которая распространяется
на прибавочный продукт частного хозяйства (конечно, в пределах
экономически возможного и ТЕХНИЧЕСКИ ДОСЯГАЕМОГО), не только является сама
орудием первоначального накопления, но и постоянным резервом этого
накопления, так сказать, потенциальным фондом государственного хозяйства"
(курсив наш. — Н.
Б.).
Итак: 1) нужно вести политику высоких цен для эксплуатации
крестьянского хозяйства (что важно с точки зрения социалистического
накопления); 2) здесь нужно (№ 4) брать все то, что брать экономически
возможно и что можно технически достать; 3) под "экономически возможной"
(в высшей степени неясное выражение) политикой необходимо, однако,
разуметь такую политику, которая никак не ставит своей целью брать меньше,
чем брал капитализм; 4) такая политика была бы мелкобуржуазной, была бы
подарком крестьянину, ущербом для промышленности, а вместе с нею и для
дела социализма. Вот концепция тов. Преображенского в области "политики
цен".

"Бери дороже!" — вот вся премудрость, основывающаяся на "основном
законе" тов.
Преображенского.
Возьмем под критическую лупу эту премудрость преображенной тов.
Преображенским "партийной" политики.
Присмотримся к цитате № 2 насчет мелкобуржуазной политики нашей партии
(ибо всякий видит, что тов. Преображенский спускает с тетивы критическую
стрелу своего анализа именно в действительную политику нашей партии).
Мысль тов.
Преображенского состоит здесь из двух положений: первое — нельзя
руководствоваться целью брать меньше, чем брал капитализм, и второе — мы
будем брать больше, ибо доход крестьянина будет больше, а будет он больше
потому, что его хозяйство будет более рациональным, а стало быть, и более
доходным.
Во втором положении тов. Преображенского есть много здравого смысла в
хорошем значении этого слова. Но это второе положение противоречит всему
остальному, является невольной данью ленинскому учению, данью,
затерявшейся в горе антиленинских построений автора.
В самом деле. Если тов. Преображенский думает, что мы будем брать
больше, ибо доходы крестьянского хозяйства будут больше ("рационализация"
и т. д.), то как же это примирить с теорией "пожирания"? Ведь здесь
вопиющее противоречие, и притом отнюдь не диалектическое, а совершенно
плоское!
Что-либо одно из двух: или ведется линия "колониальная" — на
эксплуатацию, на вытягивание всего "технически достижимого"; тогда мы
будем иметь хирение крестьянского хозяйства, падение его дохода,
исчезновение и разрушение крестьянского хозяйства, его "пожирание". Но
тогда неоткуда появиться "большему доходу", "рационализации" и прочему,
что в двух строчках обещает "милостивец"
тов. Преображенский мелкобуржуазным производителям.
Или пролетарское государство действительно может больше получать на
основе растущей рационализации и растущей доходности крестьянского
хозяйства. Это — действительно правильная политика. Но тогда все — или
почти все — положения тов. Преображенского нужно перевернуть. Никакого
"пожирания" мелкобуржуазных хозяйств не будет (само собою разумеется, что
мы здесь говорим о главной массе середняцкого хозяйства и что это не
исключает частичного исчезновения мелких хозяйств в связи с выталкиванием
избыточного населения в города и процессом пролетаризации, каковой будет
происходить и при строе пролетарской диктатуры).
Будет их превращение, их трансформация на кооперативной основе.
Растущая доходность, растущая рационализация и т. д. будет в то же время
означать и втягивание этих хозяйств через кооперацию в общую систему нашей
социализирующейся экономики. Не на изничтожение нужно держать курс, а на
вовлечение крестьянского хозяйства в систему госхозяйства.
Но если мы "больше будем брать" по мере роста доходности, то ясно, что
нам отнюдь не безразличен вопрос о "накоплении" (мы берем этот термин в
кавычки, так как это--специфический термин капиталистической экономики) в
крестьянском хозяйстве. А если мы заинтересованы и в этом накоплении, то
нам нельзя ограничиться лозунгом "бери возможно больше". Тогда нам нельзя
говорить о границе "выкачивания" как о "технически возможной". Тогда
нельзя говорить о тяжелом для социализма "подарке" мелкой буржуазии. Тогда
нам нельзя говорить о филантропии и прочем. И тогда нам нельзя
формулировать и самую проблему так грубо упрощенно, как формулирует ее
товарищ Преображенский.
В третьем № "положений" тов. Преображенский всю проблему сводит к
проблеме арифметического сложения, вычитания, деления. РАЗДЕЛИТЬ данное,
чтобы больше досталось пролетарской промышленности. Вычесть из
крестьянского хозяйства.
Нельзя вычесть меньше, ибо это значит вычесть у социалистической
промышленности и прибавить к крестьянскому хозяйству и т. д.
Но ведь все это — поистине младенческая "мудрость", а вовсе не
пролетарская.
Ибо дело отнюдь не ограничивается проблемой дележа уже данного
"национального дохода" между рабочим классом и крестьянством (в целях
упрощения проблемы мы отвлекаемся здесь от частного капитала). Гвоздь
проблемы вовсе не здесь, не в этом. Вот чего никак не может понять тов.
Преображенский.
Гвоздь проблемы заключается в увеличении "национального дохода", т. е.
в подъеме производительных сил, и притом в такой форме, чтобы был
обеспечен рост социалистических производственных отношений.
А это такая проблема, которая вовсе не сводится к простой дележке
данного запаса, к операциям сложения, вычитания, деления над уже данными
величинами.
Ибо задача состоит в том, чтобы эту "данную величину" "национального
дохода"
постоянно повышать. Вот почему вопрос о "накоплении" в социалистической
промышленности выступает неизбежно как вопрос, связанный с проблемой
"накопления" в крестьянском хозяйстве, которое образует рынок для
промышленности и совокупность хозяйственных единиц, подлежащих втягиванию
в государственное хозяйство и постепенной переработке.

Вопрос о емкости внутреннего рынка даже не поставлен тов.
Преображенским. Между тем это — центральный вопрос нашей экономики.
Только в одном месте своей работы тов. Преображенский пишет:
"Препятствия, которые встречает на этом пути (т. е. на пути тов.
Преображенского.-- Н. Б.) государственное хозяйство, заключаются не в
недостатке у него экономической силы для проведения этой политики, а
прежде всего в слабой покупательной способности частного хозяйства" (С.
80. Курсив наш.--Н. Б.).
И больше ни слова. А между тем, казалось бы, что именно над этим
вопросом и следовало бы поразмыслить.
Если такое "препятствие" налицо, то можно ли не считаться с этим
"препятствием"?
Предположим, что мы, по желанию тов. Преображенского, не "делаем
вычета" "из социалист, промышленности", не занимаемся "филантропией", а,
несмотря на "препятствие", проводим "линию" тов. Преображенского, гнем ее
"до победоносного конца". Что мы неизбежно получим? Сокращение спроса,
кризис сбыта, застопорившийся процесс общественного воспроизводства,
упадок промышленности и т. д. Другими словами: из
"социалистически-пролетарской", "антифилантропической"
и пр. позиции тов. Преображенского целиком вытекает подрыв и разорение
социалистической промышленности и всего народного хозяйства в целом.
Методологический корень ошибки тов. Преображенского весьма "на виду":
во-первых, он берет вопрос в статике, а не в динамике (дележ данного, а не
изменяющегося); во-вторых, он берет социалистическую промышленность
изолированно, а не в связи с крестьянским хозяйством (вся "связь" у него
— только в вычетах; он не понимает, что накопление в социалистической
промышленности при большом удельном весе крестьянских хозяйств есть
функция накопления в крестьянском хозяйстве).
Грубо говоря, тов. Преображенский предлагает пролетариату зарезать
курицу, несущую золотые яйца, и исходит притом из того соображения, что
кормить курицу — это значит заниматься филантропией. Замечательная
хозяйственная сообразительность!
Но крестьянство — это для пролетариата такая "курица", которая должна
превратиться в человека. И пролетариат этому должен, ради своего
собственного дела, всемерно помочь. Не видеть этой цели — значит быть
своеобразным оппортунистом, не видящим основных революционных задач
рабочего класса, значит — в данной связи — быть нерасчетливым
скопидомом, скрягой, который боится выпустить в оборот копейку (как бы она
не пропала!). Неправда, что нужно брать наибольшую цену. Нужно брать такую
цену, которая обеспечивает не на один хозяйственный год возрастающий доход
социалистической промышленности, стремясь постоянно к ее понижению. А
такая политика цен не строится на основе примитивной формулы: бери все,
что "технически достижимо". Это — вульгарное представление"
которое никак не может быть положено в основу политики цен.
Тов. Преображенский в одном месте, сам чувствуя слабость своей позиции,
говорит:
"(Я сознательно избегаю говорить: "на основании повышения цен", потому
что обложение не только возможно при падающих ценах, но у нас оно как раз
будет происходить именно при падающих или неизменных ценах; это возможно
потому, что при удешевлении себестоимости продуктов снижение цен
происходит не на всю сумму снижения, а на меньшую, остаток же идет в фонд
социалистического накопления)"
(с. 80).
Но и это сиротливо притаившееся у тов. Преображенского в скобках
местечко, "смягчающее" "промышленный" задор автора, тоже не спасает дела.
Ну, скажите, пожалуйста, не чудовищна ли сама по себе такая "уступка"
со стороны тов. Преображенского: "Я сознательно избегаю говорить: "на
основании повышения цен".
Еще бы! Вряд ли нашелся бы хоть один смельчак, который ставил бы себе
задачу все время повышать цены, из года в год и из месяца в месяц. Вряд ли
кто мог бы выступить в защиту такого милого строя, который открыто писал
бы на своем знамени этакую цель. И вряд ли нашлись бы дураки, которые
этакий порядочек бы терпели. Так что такая декларация тов. Преображенского
производит ей-ей странное впечатление.
Но тов. Преображенский рисует перспективу падающих или неизменных цен.
Мы же говорим: нужно всемерно стремиться к тому, чтобы цены падали, чтобы
у нас был исключен экономический застой и что таким образом в общем итоге
дело социализма выиграет, ибо будет гораздо более быстрый темп накопления
во всей стране и особенно быстрый темп накопления в социалистической
промышленности, действительно имеющей возможность получать добавочную
прибыль и опираться на громадную концентрированную мощь всего
государственного аппарата в целом.
Два слова о путях к социализму и "филантропии". Ленин сказал:
"Собственно говоря, нам осталось "только" одно: сделать наше население
настолько "цивилизованным", чтобы оно поняло все выгоды от поголовного
участия в кооперации и наладило это участие. "Только" это. Никакие другие
премудрости нам не нужны теперь для того, чтобы перейти к социализму...

Поэтому нашим правилом должно быть: как можно меньше мудрствования и как
можно меньше выкрутас" ("О кооперации").
И несколько раньше:
"Каждый общественный строй возникает лишь при финансовой поддержке
определенного класса... Теперь мы должны сознать и претворить в дело, что
в настоящее время тот общественный строй, который мы должны поддерживать
сверх обычного, есть строй кооперативный" (там же).
Приводить из Ленина цитаты, где он говорит о том, что мы должны
стремиться показать крестьянину большую дешевизну нашего производства по
сравнению с капиталистическим,-- излишне.
Между системой взглядов, развитых тов. Преображенским, с одной стороны,
и ленинским учением о хозяйственном блоке рабочих и крестьян — "дистанция
огромного размера", как видит всякий непредубежденный читатель. Пора нам,
действительно, понять, что нужно поменьше "мудрствований и выкрутас" и
побольше ленинской мудрости, которая проста, как просто все великое, но
проста особой простотой, которую нужно видеть и прочувствовать до конца.
5. МОНОПОЛИСТИЧЕСКИЙ ПАРАЗИТИЗМ ИЛИ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ ДВИЖЕНИЕ ВПЕРЕД?
Вопрос о политике цен имеет очень крупное значение и с другой общей
точки зрения. А именно:
всякая монополия таит в себе некое консервативное начало. Совершенно
верно отмечает тов. Преображенский, что нельзя проходить мимо того
основного факта, что социалистическая промышленность строится на
развалинах монополистического капитализма. Точно так же справедливо
положение тов. Преображенского о том, что эта монополистическая структура
при господстве пролетариата получает свое дальнейшее развитие и что
поэтому в руках у пролетариата концентрируется громадной мощности
экономический кулак.
Все это верно, и даже настолько верно, что является истиной всем
известной. Но вот что позабывает тов. Преображенский, вот что он
проглядел: монополистический капитализм имел и имеет в себе самом зародыш,
который тормозил и тормозит развитие производительных сил. Движущим
мотивом капитализма является прибыль.
Развитие производительных сил в капиталистическом обществе шло через
механизм конкуренции. Ибо любой капиталист, вводивший технические
улучшения и т. д., получал добавочную прибыль ("дифференциальную
прибыль"). Конкуренция тащила других сюда же, борьба шла на новой основе,
"передовые капиталисты вводили еще большие новшества, развертывали еще
более массовое производство и т. д.
Средством борьбы были ДЕШЕВЫЕ ЦЕНЫ, что и являлось рыночным выражением
роста производительных сил. В этом заключалась, между прочим, одна из
главных исторически прогрессивных сторон капитализма по сравнению со всеми
докапиталистическими способами производства. Когда капиталистическое
развитие замыкает свой предначертанный историей круг, оно приводит к
монопольно-капиталистическим формам. "Жало конкуренции" в значительной
мере исчезает. Прибыль обеспечена монопольной формой. Нечего спешить.
Нечего двигать производство дальше тем же бешеным темпом. Ибо
гарантирована добавочная, картельная сверхприбыль.
Правда, международная конкуренция не дает успокоиться. Но ее действие
внутри страны парализуется высокими таможенными пошлинами. Вот почему
налицо элементы так называемого "загнивания".
Посмотрите теперь на наше положение. Вот что пишет о нем тов.
Преображенский.
Утверждая, что мы должны вести политику, "сознательно рассчитанную на
эксплуатацию частного хозяйства во всех его видах", автор продолжает:
"Такая политика возможна, потому что государственное хозяйство
пролетариата возникает исторически на базисе монополистического
капитализма. Последний же, в результате ликвидации свободной конкуренции,
приводит к созданию монопольных цен на внутреннем рынке на продукты
собственной промышленности, получает добавочную прибыль вследствие
эксплуатации мелкого производства и тем подготовляет почву для политики
цен периода первоначального социалистического накопления. Но
сосредоточение всей крупной промышленности страны в руках единого треста,
т. е.
в руках рабочего государства, в огромной степени увеличивает
возможности проведения на основе монополии такой политики цен, которая
будет лишь другой формой налогового обложения частного хозяйства". Далее
идет место о "препятствиях", в том числе о слабости внутреннего рынка,
которое мы цитировали в предыдущем изложении (см. с. 79--80; курсив наш.
- - Н. Б.).
Хорошо. Что же у нас получается?
Монополистская тенденция увеличена.
Возможность получать "на готовенькое" добавочную прибыль увеличена.
Это факты. Но не вытекает ли из этого увеличенная опасность
паразитического загнивания и застоя? И что является гарантией против этого
застоя?

Вот над этой проблемой, проблемой громаднейшей, мы бы сказали:
исключительной важности проблемой, нужно было бы подумать тов.
Преображенскому. И если бы он над этой проблемой подумал, он бы заново
перестроил всю свою теорию первоначального социалистического накопления.
Конкуренции у нас нет. Гарантированная прибыль не поступает в
распоряжение частных лиц. Хозяйственники — кадр пролетарских борцов, но
они тоже подвергнуты человеческим слабостям и могут соскользнуть на
положение покоя, вместо беспокойства, тревоги и заботы о движении к
коммунизму. Что же толкает наше производство вперед? Что? Где стимул,
который ЗАСТАВЛЯЕТ (именно заставляет)
двигаться вперед, гарантирует это движение вперед, заменяет
частнохозяйственный стимул прибыли, идущей в пользу частного владельца
предприятия? Где своеобразная механика в экономике нашей переходной эпохи?
Мы утверждаем, что гарантия лежит в давлении широких масс, прежде всего
рабочих, а затем и крестьянских масс. Несмотря на то что у нас сохранилась
пока капиталистическая форма "прибыли", что у нас все расчеты и
калькуляция проходят в этих формах, все же рычаги движения вперед у нас
иные. Мы сами, т. е.
руководящие круги в стране, т. е. партия в первую голову, выражаем и
отражаем ("регулируя", "контролируя", "поправляя" и т. д.) этот рост
потребностей массы.
Другими словами, несмотря на существование рынка и капиталистические
формы нашего госхозяйства, мы уже начинаем переходить от типа хозяйства,
руководствующегося прибылью, к типу хозяйства, руководствующемуся
покрытием потребностей масс (а это есть один из признаков
социалистического хозяйства).
Это отнюдь не означает, что у нас, при этом типе отношений, накопление
должно идти медленнее. Наоборот (и это нужно подчеркнуть из всех сил):
именно потому, что нам нужно ставить своей задачей покрытие потребностей,
именно потому, что будет все расти давление этих потребностей, именно
поэтому руководящие круги нашей промышленности и государство в целом будут
вынуждены улучшать всеми мерами производство, расширять его, делать его
более дешевым. В этом заложена гарантия нашего роста. Конечно, на это
могут сказать, в особенности под влиянием ряда трудностей, возникающих на
пути, что мы идем по линии "против хозяйственников".
Но это было бы вздором. Мы уже упоминали о необходимости
"регулирования", "контролирования" etc. "давления потребностей". Но,
смотря на весь процесс объективно-исторически, нельзя не признать, что
именно здесь лежит основной рычаг нашего хозяйственного прогресса.
Возвращаясь к политике цен в этой связи различных проблем, мы придем к
такой постановке вопроса:
1. Мы ведем политику повышающихся цен, используя свое монопольное
положение. С данной точки зрения ясно, что это — максимальное выражение
паразитического загнивания монопольного хозяйства.
2. Мы ориентируемся на неизменные цены. Это будет "нормальным"
загниванием, хозяйственным застоем, до крайности медленным накоплением в
стране, хозяйственным прозябанием.
3. Мы ориентируемся на все более низкие цены. Это будет выражением
роста производительных сил, расширения производства и т. д. Это будет
выражением движения вперед, т. е. в наших условиях движением к социализму,
и притом движением с максимально быстрым темпом накопления.
Здесь нужно избежать того, чтобы дать повод к неправильным возражениям.
Во-первых, нужно иметь в виду, что, как правильно указал сам тов.
Преображенский, и при понижающихся ценах на продукты нашей
госпромышленности мы можем получать добавочную "прибыль" за счет
мелкобуржуазного хозяйства; весь вопрос как раз и состоит в том, должны ли
мы, имея в кармане гарантированную монопольную прибыль, успокоиться или
идти вперед; а идти вперед быстрым темпом нельзя, не понижая цен, не
развивая производительных сил и т. д.
Во-вторых, было бы вздорным с нашей стороны отказываться от
использования нашего монопольного положения; но мы должны это
использование вводить в такие рамки, чтобы не сокращать, а увеличивать
емкость внутреннего рынка, — это раз; затем, всякий прирост мы должны
употреблять так, чтобы от этого получалось расширение производственного
поля, удешевление производства, снижение себестоимости и, следовательно,
более дешевые цены в каждом последующем цикле производства.
Или иначе:
По Преображенскому, дело обстоит так:
Мы должны обеспечить возможность "на основе монополии такой политики
цен, которая будет лишь другой формой налогового обложения (причем
налоги-то остаются, и у тов. Преображенского речь идет отнюдь не о замене
открытых налогов скрытой их формой.--Н. Б.). Препятствия... заключаются
прежде всего в слабой покупательной способности" и т. д.
По-нашему же дело обстоит совсем не так, а именно: мы должны
ориентироваться на возможно более низкие цены, удовлетворяющие массы и т.

д. Но препятствием этому служит дороговизна нашего производства, высокая
себестоимость и т. д. Поэтому мы должны делать все, чтобы эту
себестоимость снизить.
Нетрудно видеть всю принципиальную разницу между позицией тов.
Преображенского и нашей. Нетрудно также видеть, что политика тов.
Преображенского в своем развернутом виде приводит к позиции
монополистического паразитизма.
Если теперь снова вспомнить все, что говорилось выше об "эксплуатации",
"колониях", "пожирании" и т. д., то опять-таки нетрудно констатировать,
что все эти теоретические положения увязаны, у тов. Преображенского с
теорией, мы бы сказали, "монополистического самодовольства", которая
грозит превратиться в теорию "монополистического паразитизма": "аналогия"
с "загнивающим" капитализмом была бы полная, но от этой "аналогии" вряд ли
поздоровится "социалистическому накоплению"! ""4""
6. РАБОЧЕ-КРЕСТЬЯНСКИЙ БЛОК ПОД ПОЛИТИЧЕСКИМ УГЛОМ ЗРЕНИЯ ПОЗИЦИИ ТОВ.
ПРЕОБРАЖЕНСКОГО
Из предыдущего вытекает, что позиция тов. Преображенского угрожает
блоку рабочих и крестьян, блоку, на котором строилась и строится вся
позиция ортодоксального большевизма. Ибо нетрудно понять, что в тот
период, когда рабочий класс стоит у власти, его политическая гегемония,
его политическое руководство не может быть прочным, если под него не
подведен базис хозяйственной гегемонии. А эта хозяйственная гегемония не
может быть осуществлена иначе как приспособлением промышленности к
крестьянскому рынку, постепенным овладеванием этим рынком, внедрением
новых методов в сельскохозяйственное производство благодаря помощи
индустрии, постепенным вовлечением крестьянства в кооперативную сеть и,
наконец, подведением нового технического фундамента (электрификация) по
мере роста социалистического накопления.
Та политика, которую предлагает тов. Преображенский, означает разрыв
рабоче-крестьянского блока или, по крайней мере, его сильный подрыв.
При этом чрезвычайно характерно, что тов. Преображенский как-то
совершенно в духе старых "экономистов" резко отделяет экономику от
политики, точно политика — это не "концентрированная экономика", а некая
"вещь в себе", от которой можно отвлечься и без которой можно "делать
дела" в духе "социалистического накопления".
Мы помним, как мало тов. Преображенский остановился на значении
основного "препятствия" для своей политики на вопросе о емкости
внутреннего рынка. Теперь добавим, что вслед за этим упоминанием мы
находим у него такое место:
"Я не говорю здесь, наконец, о затруднениях политического свойства,
вытекающих из взаимоотношений рабочего класса и крестьянства..." (с. 80).
И он сдерживает свое обещание: больше не говорит.
Впрочем, есть все же одно место в его работе, которое отражает всю
непродуманность и эклектичность построений тов. Преображенского.
"Играя" своими аналогиями ("играя" всерьез), тов. Преображенский, между
прочим, пишет:
"Что касается колониального грабежа, то социалистическое государство,
проводящее политику равноправия национальностей и добровольного вхождения
их в то или иное национальное объединение, принципиально отвергает все
насильственные методы в этой области. Этот источник первоначального
накопления для него с самого начала и навсегда закрыт.
Совсем иначе обстоит дело с эксплуатацией в пользу социализма всех
досоциалистических экономических форм. Обложение (их.-- Н. Б.)... должно
получить огромную, прямо решающую роль в таких крестьянских странах, как
Советский Союз" (с. 58).
Мы не будем останавливаться на целом ряде мелких противоречий, которые
есть у автора по данному вопросу. Мы возьмем быка за рога. Мы спросим у
тов.
Преображенского, почему же в этом случае (с национальностями)
политический мотив ("политика равноправия") заставляет автора подправить
(впрочем, только на одной странице, ибо на других говорится не совсем то)
свой "основной закон", тогда как в "случае" с рабоче-крестьянским блоком
автор ограничивается заявлением: "Я не говорю... о затруднениях
политического свойства"? Ведь это беспринципность, непоследовательность,
неуменье свести концы с концами!
Это все тем более странно, что вопрос об экономической политике и
политике вообще в бывших (бывших, тов. Преображенский!) колониях есть лишь
усложненный, несколько измененный вопрос об отношении рабочего класса к
крестьянству вообще!
Ведь эта истина, казалось бы, достаточно разжевана в литературе, в
решениях конгрессов и съездов. Но вот поди ж ты! И такие товарищи, как
Преображенский, спотыкаются на "эфтом месте", хотя оно, это место,
приведено в весьма добропорядочное состояние.

Несколько комично разбирать аргументацию тов. Преображенского по
существу. Ну возьмем только для примера его положение о недопустимости
"колониального грабежа" "по случаю" национального вопроса. А такие штуки,
как законы "об огораживании" (конечно, не в прямом смысле слова),
"допустимы" там, где нет "национального вопроса"? А если нет, то почему?
Стоит только поставить этот один-единственный вопрос, чтобы увидеть всю
фальшь "Преображенской" линии.
Эта линия противоречит основам политики рабоче-крестьянского блока.
Линия же на этот блок есть существо всей политики переходного периода.
Ибо для переходного периода характернейшей чертой является в основном
двухклассовое общество, где проблема города и деревни, индустрии и
сельского хозяйства, крупного и мелкого производства, рационального плана
и анархического рынка и т.
д. и т. п. выражает главную классовую проблему, проблему соотношения
между рабочим классом и крестьянством. Оторвать экономику от политики, да
еще по всему фронту, увертываться от этой политики — это значит не
понимать проблемы в ее целом, не видеть ее исторического смысла, упускать
основное, от чего нельзя скрыться, улизнуть, спрятаться.
Или мы в переходный период ориентируемся на блок рабочих и крестьян под
руководством пролетариата — тогда эта линия должна быть основным
принципом нашей деятельности всюду и везде.
Или это для нас — "красное словцо". Тогда мы можем допустить те
"вольности дворянства", которые намечает тов. Преображенский. Но тогда мы
должны ясно видеть, что это идет против рабоче-крестьянского блока, что
здесь иная, не ленинская оценка движущих сил революции, что здесь в основе
иное представление о ходе всего революционного процесса.
И тогда нужно выбирать.
Нам нечего доказывать, каков должен быть наш выбор. Ибо ленинизм
подтвержден не только логическими аргументами, хотя бы и самыми
совершенными, но и опытом трех революций, по меньшей мере.
7. "ЗАКОН" ТОВ. ПРЕОБРАЖЕНСКОГО В ЦЕЛОМ
Нам хотелось бы сказать теперь несколько слов по поводу общей
формулировки "закона". Прежде всего, необходимо отметить путаницу в самом
содержании этого "закона",-- путаницу, которая на первый взгляд скрыта, не
видна, спрятана.
Представим себе два типа стран: промышленная страна с незначительным
крестьянско-аграрным привеском и страна крестьянская со слабой индустрией.
Для ясности изобразим дело графически:
После социалистического переворота черная часть (промышленность и
крупное сельское хозяйство) попадает в руки пролетариата. Когда начинается
процесс накопления, то немудрено, что в первом случае "удельный вес"
прибавочного труда промышленности будет иметь большее значение для
социалистического накопления, а во втором — неизмеримо меньшее. Но это
положение является поистине труизмом, ибо это — только другое выражение
того факта, что в первом случае "удельный вес" промышленности гораздо
больше, чем во втором.
Однако тов. Преображенский наряду с этим ставит другое положение и
связывает его вместе с "труизмом", что неверно, ибо не всегда обязательно.
А именно, тов.
Преображенский говорит об эквивалентности или, вернее, о
неэквивалентности обмена между городом и деревней, причем выходит, будто,
чем больше удельный вес крестьянского хозяйства, тем менее эквивалентен
должен быть обмен, и наоборот.
Однако это, как упомянуто, вовсе не обязательно. Пусть перед нами
высокоразвитый хозяйственный комплекс. Пусть, следовательно, крестьянское
хозяйство в нем — совершенно незначительная величина (доминирует крупное
с.-хоз. производство и концентрированная промышленность). Значит ли это,
что удельный вес прибавочного труда, идущего с крестьянства в фонд
социалистического накопления, велик? Нет, он ничтожен. Но значит ли это,
что здесь обязательно имеется эквивалентный обмен? Ничуть. Ибо как раз
неэквивалентность может быть очень велика в силу громадной разницы в
технико-экономической структуре. Даже при весьма дешевой цене (самой по
себе) продуктов промышленности крестьянин будет получать не полный
эквивалент, ибо его индивидуальные издержки на единицу хлеба будут гораздо
выше издержек в крупном сельском хозяйстве, и потому неизбежно расхождение
трудовых ценностей при обмене, если даже считать по "двум системам", как
считает здесь тов. Преображенский.
Вопрос, таким образом, не так уж прост, как он выглядит у тов.
Преображенского.
Чтобы ближе присмотреться к "закону", мы должны сперва
проанализировать, что же, в сущности, понимает тов. Преображенский под
"социалистическим накоплением" и т.

д. Послушаем самого автора:
"Социалистическим накоплением мы называем присоединение к основному
капиталу производства прибавочного продукта, который не идет на добавочное
распределение среди агентов социалистического производства, а служит для
расширенного воспроизводства. Наоборот, первоначальным социалистическим
накоплением мы называем накопление в руках государства материальных
ресурсов, главным образом, из источников, лежащих вне комплекса
государственного хозяйства (этот курсив наш. — Н. Б.). Это накопление в
отсталой крестьянской стране должно играть колоссально важную роль, в
огромной степени ускоряя наступление момента, когда... это (т. е.
государственное.-- Н. Б.) хозяйство получит, наконец, чисто экономическое
преобладание над капитализмом. ...Накопление первым способом, т.
е. за счет негосударственного круга, явно преобладает в этот период.
Поэтому весь этот этап мы должны назвать периодом первоначального или
предварительного социалистического накопления... Основным законом нашего
советского хозяйства как раз и является закон первоначального или
предварительного (наш курсив.-- Н. Б.)
социалистического накопления. Этому закону подчинены все основные
процессы экономической розни в круге государственного хозяйства. Этот
закон, с другой стороны, изменяет и частью ликвидирует закон стоимости...
Следовательно, мы не только можем говорить о первоначальном
социалистическом накоплении, но мы ничего не сможем понять в существе
советского хозяйства, если не поймем той центральной роли, какую играет в
этом хозяйстве ЗАКОН СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО НАКОПЛЕНИЯ" (курсив автора; двойной
курсив наш.-- Н. Б.).
Сперва отметим ряд мелочей. Во-первых, к капиталу нельзя прикладывать
продукт; во-вторых, накоплением называется присоединение не только
добавочного основного капитала (а превращенное в капитал сырье?);
в-третьих, нельзя противопоставлять ("не", "а") "добавочное распределение
среди агентов соц. производства"
"расширенному воспроизводству": если, напр., в процесс производства
вступают новые рабочие, это есть расширение производства. Но все это,
конечно, сравнительные мелочи.
Существенно серьезнее обстоит дело, когда мы перейдем к основным
"определениям"
тов. Преображенского.
Он резко разделяет два понятия: понятие социалистического накопления и
понятие первоначального социалистического накопления. Он прямо говорит:
"социалистическим накоплением" называется то-то и то-то. "НАОБОРОТ,
первоначальным социалистическим накоплением" называется то-то и то-то.
Соответственно этому он говорит о законе первоначального
социалистического накопления. Но каково же будет наше удивление, когда мы
увидим, что вслед за этим, буквально через несколько строк, словечко
"первоначальный" выпадает! И каково же будет наше удивление дальше, когда
мы узрим, что в основной формулировке основного закона (той, что приводили
выше) это слово тоже исчезает!
Там сказано:
"Основной закон социалистического накопления является центральной
движущей пружиной всего советского государственного хозяйства. Но,
вероятно, этот закон имеет универсальное значение" (с. 92; далее следует
"формула").
Итак, скажите же, ради бога, о каком законе идет речь.
Читатель, может быть, думает, что здесь случайная обмолвка и что на все
это не следует обращать внимания: мало ли с кем грех случается при спешной
работе! Мы, однако, позволим себе поискать некоторых корней этой явной
неразберихи.
Как мы видели, период первоначального накопления определяется как
период, главным образом, эксплуатации частного хозяйства; длится он, как
подчеркивает тов. Преображенский, пока госхозяйство не "получит, наконец,
чисто экономическое преобладание над капитализмом".
Здесь нам дано: 1) материально-экономическое содержание процесса; 2)
его исторические границы.
Попробуем теперь рассмотреть эти положения.
Казалось бы, раз тов. Преображенский говорит об основных законах и т.
д., то можно было бы предположить, что речь идет о капитализме той самой
страны, где пролетариат захватил власть.
Тогда "преобладание" ("командные высоты") обеспечено довольно быстро.
Это есть "экономическое преобладание над капитализмом", которое можно при
неправильной политике утерять. Но оно есть, ибо в руках у пролетариата при
восходящей кривой производительных сил имеется закон крупного производства.
Если это так, тогда, как это совершенно очевидно, не может быть дана та
формулировка основного закона, которую дает тов. Преображенский. Ибо эта
формулировка рассчитана на гораздо более длительный период.
Но предположим, что речь идет о капитализме других стран, более
прогрессивных технически.

Тогда совершенно ясно, что "первоначальное накопление" вообще сливается
с накоплением. Ибо, напр., пока в СССР мы дойдем до американского уровня,
уйдет очень много времени. И все это будет значиться в графе
первоначального накопления! Это "первоначалие" становится, таким образом,
поистине перманентным!
Вот здесь зарыта собака. Тов. Преображенский незаметно превращает
первоначальное социалистическое накопление в просто социалистическое
накопление. Параллельно идет превращение закона из "первоначального" в
просто закон. А все сие нужно для того, чтобы политику того периода, когда
промышленность жила за счет крестьянства, растянуть вплоть до
электрификации.
Таким образом, и в этих чудесных превращениях есть та же самая логика,
какую мы обнаружили на всех предыдущих стадиях нашего анализа. Это есть
логика неправильного понимания тех взаимоотношений, которые должны
складываться между пролетариатом и крестьянством, и как политически
связанными классами, и как классовыми носителями определенных
хозяйственных форм. Стержень у тов.
Преображенского есть и здесь. Беда только в том, что этот стержень
гнилой.
Читатель, привыкший иметь дело с анализом различных идеологических
оттенков, сразу распознает здесь цеховую идеологию, которой "нет дела" до
других классов, которую не заботит основная проблема пролетарской
политики, проблема рабоче-крестьянского блока и пролетарской гегемонии в
этом блоке. Один шажок в сторону в том же направлении, и тогда у нас
полностью дана полуменьшевистская идеология законченных тред-юнионистов
российского образца: наплевать на деревенщину, больше концессий
иностранному капиталу, ни копейки на кооперативные бредни и аграрщину,
усиленный нажим на крестьянство во славу "пролетариата" и т.
д. Сюда "растет" эта идеология. И совершенно понятно, если подавляющая
масса членов партии отвергает — и притом в очень резкой форме — такие
или родственные "теории". Эти "теории" могут погубить (если бы только они
имели шанс на "овладение" массами, чего, к счастью, нет и чего не будет)
рабоче-крестьянский блок, ту гранитную основу, на которой построено
рабочее государство, наш Советский Союз.
""1"" Из изложения тов. Преображенского не совсем ясно, входят сюда
крестьяне только бывших колоний или все мелкобуржуазные хозяйства. По
существу это мало меняет дело, ибо, например, у нас, за исключением
Великороссии', сюда войдет огромное количество крестьян. Не подлежит
сомнению, что тов. Преображенский у рабочего государства видит колонии.
""2"" Здесь указан лишь основной процесс; само собою разумеется, что и
сел.хоз.
коммуны, и артели, и другие производственные объединения тоже будут
делать свое дело.
""3"" Хотя то обстоятельство, что земля юридически есть собственность
рабочего государства, играет громадную роль.
""4"" Мы не можем здесь входить в подробный анализ одного общего
теоретического положения тов. Преображенского, где он (Преображенский)
изображает процесс социалистического накопления как борьбу двух законов:
закона социалистического накопления и закона ценности. По мнению тов.
Преображенского, закон социалистического накопления частью парализует,
частью "отменяет" закон ценности, который в данный период отходит
совершенно на задний план.
Здесь мы заметим лишь следующее: добавочная "прибыль" высоких
хозяйственных комплексов получается: 1) из того факта, что индивидуальная
себестоимость здесь ниже общественной, т. е. на основе закона ценности; 2)
из факта монополии. Если рассматривать большой промежуток времени, то
нетрудно увидеть, что первый закон выражает и опирается на развитие
производительных сил, тогда как второй более или менее связан с
консервативными тенденциями в том смысле, о котором мы говорили в тексте.
С другой стороны, закон ценности, который в неорганизованном обществе есть
и закон распределения общественного труда, является определенной границей
для монополии. Ибо есть объективная граница в распределении
производительных сил; если эта граница перейдена, неизбежен резкий кризис.
Наконец, универсальная "монополия", т. е. всеобщая организация
общества, превращает стихийный закон ценности в плановый сознательный
"закон"
экономической политики, закон рационального распределения
производительных сил.
Таким образом, дело обстоит гораздо сложнее, чем у тов. Преображенского.
Н.И. Бухарин.
ПУТЬ К СОЦИАЛИЗМУ И РАБОЧЕ-КРЕСТЬЯНСКИЙ СОЮЗ

I. МЫ ВЫХОДИМ ИЗ НИЩЕТЫ. МЫ СТРОИМ СВОЕ ХОЗЯЙСТВО БЕЗ ПОМЕЩИКОВ И
КРУПНЫХ
КАПИТАЛИСТОВ
Начиная с 1924 года мы, рабочий класс и крестьянство прежней царской
России, начали довольно быстро вылезать из ужасной разрухи, стали
залечивать тяжелые раны, стали изживать неурядицу и беспорядок, царившие в
прошлые годы. Всякому — другу и недругу — теперь уже делается ясным, что
хозяйство огромной страны начинает становиться на ноги. Какую отрасль
производства мы ни возьмем, всюду мы замечаем оживление, подъем,
продвижение вперед.
В нашей стране основой всего хозяйства является сельское хозяйство.
Промышленность у нас развита сравнительно слабо, и она в своем развитии
тоже зависит от роста сельского хозяйства. Сельское же хозяйство в наших
условиях — это есть хозяйство крестьянское, больше 20 миллионов
крестьянских дворов.
За годы империалистической войны, за годы войны гражданской, за годы
великой разрухи это крестьянское хозяйство было подорвано, разорено,
обнищало. Но теперь всякий видит, что мало-помалу деревня наша начинает
накапливать силы:
увеличивается запашка, растет производство, поднимаются новые культуры,
крестьяне переходят от трехполья к многополью, кое-где появляются новые
машины и тракторы; словом, помаленечку начинается и здесь движение вперед.
Правда, царит еще море нищеты и море темноты. Но, если сравнить теперешнее
положение с годами гражданской войны, нет сомнения в том, что мы вылезаем
из нищеты.
Вспомним прошедшие годы. В городах большинство фабрик и заводов стояло,
лучшие рабочие дрались на фронтах, не было в городах топлива, не было
сырья, не было хлеба. Огромные фабрики и заводы не работали, магазины
стояли пустыми, города быстро таяли, и народ из них бежал в поисках за
куском хлеба в далекие деревушки, чтобы поближе быть к земле, чтобы
как-нибудь отсидеться, чтобы хоть где-нибудь раздобыть кусок хлеба или
мешок картофеля. Можно сказать, что все города ходили тогда "в куски",
ходили побираться, растекались и расплескивались по всей стране.
А теперь мы видим, как снова быстро начинает расти город, как оживают
фабрики и заводы, как начинают строиться новые дома, как кипит городская
жизнь. Рабочий класс, истощенный голодухой, начинает оправляться от
ужасных годов разрухи.
Поднимая производительность труда, он (рабочий класс) обеспечивает себе
все больше и больше лучшую жизнь. Понемногу начинаем мы строить и новые
заводы.
Понемногу идет вперед постройка электростанций, и электролампочка
становится уже не такой редкой гостьей и под соломенной деревенской крышей.
Быстро подвигается вперед и развитие нашего транспорта. Стоит только
сравнить и здесь прошлые годы с тем, что есть сейчас. Все мы помним, как
ползли редкие поезда с выбитыми стеклами вагонов, все облепленные, точно
муравьями, бесконечным количеством людей с мешками за спиной. Вся страна
точно разбилась тогда на ряд осколков, и часто было почти невозможно в
течение долгого и долгого времени перебраться с одного места на другое. А
так называемые "паровозные кладбища" (груды старых, испорченных,
поломанных, заржавевших покойников-паровозов, разбитых, разломанных,
изуродованных вагонов) были свидетелями того хаоса, той великой неурядицы,
которые царили тогда в нашем транспорте.
Теперь мы упорядочили наше хозяйство и здесь. И железнодорожный и
водный транспорт делают все большие и большие успехи, начинают приносить
государству прямую прибыль. Канули в вечность годы разрухи, исчезли
навсегда старые неурядицы.
Вспомним также судьбу наших советских денег. Помним мы, как все падала
и падала ценность наших советских знаков, которые брались уже на фунты,
точно простые лоскутья негодной бумаги. На волоске этих несчастных
советских знаков держалась государственная казна. Это было время, когда
хозяйство и государственная казна были совсем близки к своему полному
краху.
А теперь мы имеем "твердые деньги", по городам и селам гуляет уже давно
серебряная и медная монета, прочно стоит наш червонец. И крестьянин, и
рабочий, и крестьянский двор, и завод, и фабрика, и рудник могут теперь
считать, строить план своего хозяйства, знать наперед, что им нужно и
можно расходовать, что им придется платить. Государственная казна может
правильно считать свои доходы и расходы, составлять правильный план в
своем собственном огромном хозяйстве.
Таким образом, по всем направлениям мы продвигаемся к лучшему будущему.
Страна наша становится богаче, мы начинаем наносить удары бедности и
нищете.
Подавляющее большинство всего того, что есть в нашей стране,
принадлежит рабочему классу и крестьянству. Правда, мы допустили частного
торговца, купца, посредника: мы разрешили кое-где — где сами не могли
справиться — вести свое дело частным капиталистам. Местами мы сдали в
концессию (в аренду) крупным иностранным капиталистам кое-какие
предприятия, поднять которые нам самим еще не под силу и за аренду которых
иностранный капитал платит нашему государству. Но если мы будем
рассматривать наше хозяйство в целом, то на долю частных, арендованных и
концессионных предприятий, промышленных и торговых, придется не так уж
много. Подавляющее большинство хозяйств — это хозяйства рабочего
государства, или хозяйства крестьян, или мелкие хозяйства кустарей и
ремесленников.

О чем, прежде всего, говорят эти факты? Эти факты, прежде всего,
говорят о том, что рабочие и крестьяне одни, без помощи капиталистов и
помещиков, без прежних хозяев и управителей, без тех, кто командовал в
течение десятков и сотен лет, простой народ, могут строить свое хозяйство.
Это обстоятельство имеет поистине огромное значение. Никогда еще в мире
не было такого великого переворота, какой произошел у нас в октябре 1917
года. Ни разу и нигде, ни в одной стране, не удавалось еще трудовым
народным массам согнать с теплых местечек командиров буржуазного строя.
Нигде еще рабочие и крестьяне не были в состоянии сами приняться за дело
устроения своей собственной судьбы. И защитники буржуазного строя,
защитники помещиков и капиталистов, постоянно жужжали во все уши, что
трудовые массы — рабочие и крестьяне — не в состоянии будут, даже если
бы захотели, вести хозяйство, управлять страной. Говорилось и писалось,
что "простой", "неученый" народ никогда не сможет вести такого сложного
дела. И после октябрьского переворота почти каждый день и каждый час
предсказывалась наша неизбежная гибель. Всего за несколько дней до
октябрьского переворота самый умный представитель русской буржуазии, кадет
Милюков, писал, что большевики никогда не посмеют взять в свои руки
власть. А когда большевики, т. е. партия рабочего класса, опирающегося на
крестьянство, эту власть "взяли", то все враги трудящихся со злорадством
ожидали ее падения. И тем не менее рабочий класс и крестьянство оказались
в состоянии обойтись и без помещиков, которые навсегда сметены и
выкорчеваны с лица нашей земли, и без крупных воротил капитала, которые
доживают свои дни по заграничным столицам.
То обстоятельство, что трудовые массы управляются сами, имеет
громаднейшее значение не только для нас, но и для трудящихся всего мира.
Этот неслыханный и невиданный пример постоянно будет звать трудящихся
других стран к великой переделке мира, к великой его перестройке. Этот
пример на опыте, делом, опровергает россказни и басни защитников
буржуазного порядка, что нельзя обойтись без капиталистов и помещиков.
Этот пример вселяет бодрость и уверенность в души всех революционных
борцов, в души строителей нового общества.
II. ПОЧЕМУ МЫ ДО СИХ ПОР ПОБЕЖДАЛИ? (СОЮЗ РАБОЧИХ И КРЕСТЬЯН)
Если до сих пор мы оказались в состоянии выйти из всех трудностей,
вывернуться из самых тяжелых положений, то это, главным образом, могло
случиться потому, что в нашей стране создался против союза помещиков и
капиталистов другой союз, союз рабочих и крестьян.
Во всех странах богатые (банкиры, заводчики, фабриканты, крупные
помещики, владельцы железных дорог, рудников и т. д.) держатся тем, что
порабощают волю значительной части трудовых масс. И только тогда приходит
смертный час государству капитала и государству помещиков, когда рабочий
класс целиком уходит из-под влияния буржуазии и когда он, этот рабочий
класс, вырывает широкие слои крестьянства из-под этого влияния буржуазии,
помогает крестьянству освободиться от него, помогает стать ему на новые
рельсы, на новые самостоятельные пути. И только когда против капиталистов
и помещиков, против этого союза богатых классов, классов нетрудящихся,
вырастает союз классов трудящихся, союз рабочих и крестьян, — только
тогда оказывается возможной победа над старым строем и укрепление строя
нового. Эту истину нужно помнить всегда, о ней нельзя позабывать ни на
одну минуту. И всякий сознательный рабочий и крестьянин должен ее прочно
усвоить, ибо только при таком условии можем мы надеяться на свои
дальнейшие успехи.
Эта истина подтверждается, прежде всего, в ходе самой революции у нас.
Возьмем нашу октябрьскую победу и посмотрим, благодаря чему мы оказались в
состоянии победить. Не трудно будет убедиться, что октябрьская победа
оказалась возможной именно благодаря тому, что в ходе борьбы рабочий подал
руку крестьянину, а крестьянин протянул свою руку рабочему. Что было
главным требованием крестьянства? Главным требованием крестьянства было
требование земли и мира. Что было главным требованием рабочего класса?
Главным требованием рабочего класса было требование перехода фабрик и
заводов от капиталистов в народную собственность, было требование мира,
было требование Советской власти. Крестьяне никак не могли бы добиться
своего, если бы они не поддержали рабочих, и рабочие, со своей стороны,
никак не могли бы добиться своего, если бы они не поддержали всей своей
силой требований крестьян. Таким образом создался и выковался тот союз,
тот "блок" между рабочим классом и крестьянством, который сделал
сравнительно легкой победу в великие октябрьские дни. Дело было решено
совместными и необычайно дружными действиями рабочих и солдат, солдат,
которые были плотью от плоти и костью от кости нашего крестьянства.
Солдаты хотели мира — и крестьяне хотели мира; крестьяне хотели земли —
и солдаты хотели земли; крестьяне хотели расправы с помещиками — и
солдаты хотели расправы с помещиками. Все эти требования поддерживались,
распространялись, становились боевыми лозунгами в руках рабочего класса и
его партии. Требования крестьян сплелись с требованиями рабочих.

Требования рабочих сплелись с требованиями крестьян. И против этого
соединенного напора огромнейшего, подавляющего большинства населения нашей
страны не могли устоять никакие силы. В этом лежит корень октябрьской
победы.
Почему победили мы, далее, в гражданской войне, тянувшейся целый ряд
лет? Ведь после нашей октябрьской победы против нас ополчились и
иностранные капиталисты, которые поспешили на помощь российской буржуазии.
Ведь наша буржуазия и ее вооруженные силы были поддержаны всеми средствами
— и военно-политическими, и финансовыми — со стороны целого ряда
буржуазии могущественных государств.
Неоднократно наша Советская страна была в огненном кольце, была
окружена со всех четырех сторон войсками неприятеля. Ведь бывали минуты,
когда Советская республика сводилась всего к нескольким губерниям, плотно
сжатым наступающими отрядами врагов. Ведь бывали минуты, когда под
непосредственной угрозой находился Петроград — передовой город
пролетарской революции. Ведь было время, когда Деникин подходил к Орлу, а
в Москве белые заговорщики уже формировали свои штабы и свои офицерские
кадры для грядущей расправы с "коммунистическими собаками". Ведь мы
переживали неоднократно целые месяцы, будучи отрезанными и от нефти, и от
угля, и от хлеба. Ведь целые годы мы жили на положении со всех сторон
осажденной крепости, в которой уже начался голод и мор. И тем не менее, мы
все же победили в этой исключительной по своей жестокости и по своему
напряжению гражданской войне между эксплуататорами и эксплуатируемыми,
между помещиками и капиталистами, с одной стороны, и рабочими и
крестьянами — с другой. Где же корни этой победы?
Эти корни лежат, во-первых, в том обстоятельстве, что трудящиеся массы
Запада, иногда сознательно, а иногда повинуясь лишь голосу своего
классового инстинкта, становились на нашу сторону, оказывали сопротивление
своему начальству, своим правительствам, своим командирам и в разных
формах, по-разному, мешали этим правительствам выполнять палаческое дело
удушения победоносной революции в России. Не раз случалось, что отряды
иностранных войск поднимали красные флаги и уходили с наших фронтов.
Второй, внутренней причиной нашей победы был опять-таки крепкий военный
союз между рабочими и крестьянами нашей страны. Крестьяне поддерживали
рабочих в их борьбе против наседавших со всех сторон врагов. Этот военный
союз между рабочим классом и крестьянством был продолжением и развитием
боевого союза этих классов во время Октябрьской революции.
Этот военный союз, само собой разумеется, не висел в воздухе — он
опирался на связь коренных интересов. Крестьянство, борясь с врагами,
защищало недавно отвоеванную от помещика землю. Вражеские войска вели за
собой целый хвост капиталистов, крупных землевладельцев, князей, баронов и
графов, вытуренных из своих поместий и жаждавших получить обратно
насиженные в течение веков старые, родовые дворянские гнезда. И когда
крестьянские сыновья — солдаты нашей Красной Армии, испытывая голод и
холод, болея тифом, босые, отстаивали границы Советской страны и штыками
отбивались от противника, они защищали великое дело освобождения от ига
помещиков. Они видели, что нельзя укрепить за собой отвоеванную землю
иначе, чем в союзе с рабочим классом, который посылал на фронты своих
лучших сынов. Они подчинялись руководству рабочего класса, потому что
видели, как в революционной, классовой схватке сыны фабрик и заводов
героически отстаивают революционное дело, жертвуя всем ради победы над
врагом.
Они видели также, что только Советская власть является надежной опорой
в этой невиданной борьбе. Со своей стороны, рабочий класс точно так же
видел, что пришествие помещиков означало бы и пришествие капиталистов, и
возврат всего старого режима в целом, и потерю завоеванных в октябрьской
битве фабрик и заводов, и уничтожение Советской власти. Военный союз
рабочего класса и крестьянства в гражданской войне опирался, таким
образом, на общность основных и коренных задач, которые стояли на очереди
перед обоими трудящимися классами нашей страны. Правда, тяжести этого
времени, когда нужно было с необычайной твердостью собирать все, что
необходимо было для прокормления Красной Армии, для поддержки фронта, для
поддержки оставшихся в голодных городах рабочих, — тяжести этого времени
не раз и не два колебали некоторые слои крестьянства. Не раз и не два эти
слои крестьянства, измученные тяжестью борьбы и не понимавшие
необходимости в огромных жертвах, перебегали на сторону противника, на
сторону белых, на сторону учредиловцев, на сторону колчаковцев. Но суровый
опыт гражданской войны всякий раз показывал им, что в стане белых нельзя
искать спасения, ибо этот стан есть стан заклятых врагов не только
рабочего класса, но и крестьянства. Колчаки и Деникины вколачивали
шомполами веру в правоту большевистского дела и понимание необходимости
тесного содружества с рабочим классом. В результате этого мучительного
опыта, опыта, завоеванного кровью, крестьянство нашей страны убеждалось
все более и более в необходимости жертв ради великой победы над
противником. Так выковывалась спайка между рабочим классом и крестьянством
в борьбе против общего врага. И здесь лежит второй корень нашей победы над
всеми противниками, своими, отечественными, и иностранными. Победа над
союзом помещиков и капиталистов есть победа союза рабочих и крестьян.

Когда последние отряды буржуазно-помещичьих армий были сброшены в море,
и под советским знаменем, под красным флагом революции, вновь объединилась
на новых основах, на основах мирного и добровольного сожительства
многочисленных трудовых народов, наша страна, началось новое время, стали
на очередь новые задачи. Мы уже переставали быть осажденной, воюющей,
отбивающейся крепостью. Гражданская война заканчивалась. Нужно было
возможно более быстро переходить к мирному труду. Нужно было начинать
чинку потрепанного хозяйства. А для всего этого нужно было перейти к
другой экономической политике, которая соответствовала бы новому времени и
новым задачам, ставшим в упор перед трудящимися классами нашей страны.
Продразверстка нужна была для того, чтобы во что бы то ни стало
прокормить армию и остатки голодного рабочего класса, без которого
крахнуло бы все дело революции. Но продразверстка и запрещение торговли
совсем не годились для того времени, когда нужно было перейти к подъему
производительных сил сельского хозяйства и к развертыванию нашей
промышленности. Так совершился переход к новой экономической политике.
Мало-помалу отступали на задний план, а потом исчезали и совсем остатки
вооруженной борьбы против нас со стороны капиталистических держав. Наше
хозяйство стало подыматься. Мы начали все больше торговать с
капиталистическими государствами, и после ряда колебаний они стали скрепя
сердце признавать одно за другим Советскую власть за "законную" власть на
землях бывшей царской империи. И вот здесь перед нами в новой форме встает
вопрос: как обеспечить нам дело своей окончательной победы, дело
укрепления власти трудящихся, дело нашего хозяйственного роста, дело
строительства нового общества, новых порядков, новых отношений? На этот
вопрос мы должны ответить: мы победим окончательно, мы победим полностью и
целиком, мы действительно устроим новое трудовое общество только тогда,
если в этих новых мирных, не военных условиях сумеем вновь укрепить тот
союз между рабочим классом и крестьянством, который обеспечивал нам победу
на протяжении всей нашей революции. Вот почему мы должны вновь и вновь
ставить перед собою вопрос о союзе между пролетариатом и крестьянством.
Это не просто повторение старого вопроса, потому что речь идет о новых
условиях, более сложных, чем раньше. Мы растем, мы хозяйственно становимся
все сильнее и сильнее. Но зато не так виден наш общий враг, как в былое
время гражданской войны. И нужно разобрать все опасности, лежащие на нашем
пути, чтобы не поскользнуться и не проворонить того дела, ради которого мы
сражались в течение стольких лет.
III. РАБОЧИЙ КЛАСС И КРЕСТЬЯНСТВО
В союзе рабочего класса и крестьянства, в союзе, благодаря которому мы
устояли в борьбе с врагами и начали подымать наново хозяйство нашей
страны, руководящая роль принадлежала рабочему классу. Рабочий класс в
нашей стране не есть большинство трудящегося населения. Громадное
большинство этого трудящегося населения состоит из крестьян. И тем не
менее рабочий класс был и остается руководящей силой. Для того чтобы
понять, почему это так случилось и почему это нужно для победы над
помещиками и капиталистами, необходимо подробно рассмотреть положение этих
классов в капиталистическом обществе.
При капитализме, при господстве буржуазии, во всех странах, в том числе
и у нас, город всегда был кровососом по отношению к деревне. Все
достижения техники и науки, все завоевания культуры сосредоточивались
главным образом и прежде всего в городе. Деревня, сельское хозяйство были
и есть на втором плане. Они неизбежно далеко отставали в своем развитии от
города. Город притягивал к себе все лучшие силы, наиболее энергичных,
дельных и способных людей. Деревня постоянно пустела, отдавая городу свои
соки. В городе сосредоточивалась вся грамотность, все образование
современного общества. В городе накапливались все сведения о том, что
происходит в различных уголках земного шара. В городе находились и
находятся основные узлы государственного аппарата, правительственные
учреждения, все орудия сильных и мощных буржуазных государств. Деревня
неизбежно обрекалась на замкнутое существование, деревня на целые века
отставала по своим знаниям, по своей грамотности от города.
Вот эта основная разница наложила свою печать на рабочих, с одной
стороны, и на крестьян — с другой стороны. Но дело, конечно, не только в
этом. Рабочий класс фабрик и заводов не связан ни с какой собственностью.
Он продает в капиталистическом обществе свои рабочие руки хозяину. Он
видит ежедневно, ежечасно, что он работает на этого хозяина. Он начинает
ненавидеть буржуазию, не верить ей. А с другой стороны, каждый рабочий
привыкает работать бок о бок с другим таким же рабочим. Рабочие живут и
работают, будучи скоплены огромными массами на гигантских фабриках и
заводах, в шахтах и на рудниках. Они не только научаются ненавидеть
буржуазию, не верить ей, раскрывать всякий обман с ее стороны, но они
научаются давать ей общий отпор. Они привыкают все время к мысли, что
только сообща можно победить врага, что только сообща можно, свалив врага,
вести по-новому все хозяйство, управлять по-новому отвоеванной у буржуазии
страной. Городская культура все же дает в их распоряжение кое-какие
средства, которые позволяют рабочему выстроить свои ряды в стройную армию,
идущую в бой против господства помещиков и капиталистов, разгадывая все
хитрости врага. Не так обстоит дело с крестьянином. Крестьянин работает
сам, своим особым хозяйством, своей семьей, своим двором. Он не привык, за
немногими исключениями (например, покосы и т. д.), работать сообща и
совместно со своими односельчанами. У него особое, частное, хозяйство, он
видит прежде и раньше всего интересы этого своего мелкого хозяйства.

Условия деревенской жизни редко выводят его за пределы деревенской
околицы. До сих пор есть еще крестьяне, которые никогда не выезжали даже в
уездный город, есть и такие, которые никогда не ездили по железной дороге.
Конечно, это не "вина" крестьянина, а его беда. Но тем не менее это —
факт, и с этим фактом, с этой действительностью нужно считаться, нужно
принимать ее во внимание.
Крестьянство к тому же совсем не однородно. Крестьянином зовется и
зажиточный трактирщик, деревенский ростовщик, кулак; крестьянином зовется
и крепкий хозяин, имеющий нескольких батраков, получающий прибыль с их
работы и держащий их в узде; крестьянином зовется и трудовой хозяин,
работающий со своей семьей сам для себя, не живущий за счет чужого труда;
крестьянином зовется и бедняк, безлошадный, еле-еле сводящий концы с
концами и часто подрабатывающий где-нибудь на стороне; крестьянином,
наконец, зовется и полубатрак, полурабочий, для которого его крестьянское
хозяйство составляет лишь подсобный источник существования.
В капиталистическом строе громадное большинство крестьян обречено, по
сути дела, на такое существование, когда люди лишь сводят концы с концами.
Но каждый крестьянин, имеющий свое хозяйство, свою собственность, ищет,
главным образом, выхода в том, чтобы, увеличивши свое хозяйство и свою
собственность, попасть в следующий, высший разряд крестьянского населения
и таким образом подниматься со ступеньки на ступеньку. Имея свою
собственность и надеясь ее увеличить (хотя эти надежды, по сути дела,
являются в огромном большинстве случаев пустыми надеждами), крестьянин
поэтому имеет известное уважение и известное доверие к более крупным
собственникам, а следовательно, и к буржуа. Он не научается поэтому
ненавидеть богатый класс той ненавистью, которой отличается рабочий класс,
стоящий лицом к лицу с капиталом. Часть крестьян даже чувствует известного
рода почтение к крупным собственникам, и нужен опыт классовой борьбы и
прямых столкновений с противником, чтобы развенчать в глазах крестьянина
его классовых врагов. Поэтому капиталисты и помещики гораздо скорее могут
обмануть крестьянина, чем рабочего.
А с другой стороны, крестьянин, не привыкший к постоянной совместной
работе и к совместной борьбе, не в состоянии бывает давать систематический
постоянный отпор своим противникам. Разбросанное по деревням, селам и
деревушкам, разбросанное и распыленное, точно песок речной, крестьянство
не представляло и не могло представлять из себя той стройной и
организованной армии, какую удавалось сколотить городскому рабочему.
Если при этом вспомнить, что городская жизнь давала и дает городскому
жителю гораздо больше всяческих знаний, грамотности, уменья распознавать
хитрости врагов и т. д., то нетрудно будет сообразить, что руководство в
блоке крестьян и рабочих должно было неминуемо принадлежать рабочему
классу. Ведь из всего того, что мы только что видели, вытекает, что
рабочий класс является силой, гораздо более сознательной, гораздо более
организованной и гораздо более способной вести за собою широкие слои
трудящегося населения. Еще и еще раз нужно подчеркнуть, что не "вина"
крестьянина его меньшая сознательность, а его беда. Но точно так же ясно,
что руководство со стороны пролетариата будет полезно не только для самого
рабочего класса, но и для крестьянства. Без этого руководства проиграли бы
не только рабочие, но и широкие слои крестьянства.
Так обстоит дело, если мы рассмотрим вопрос о таком времени, когда
рабочий класс и крестьянство идут на штурм против союза помещиков и
капиталистов. А как обстоит дело, когда, уже после свержения господства
этих помещиков и капиталистов, приходится управлять государством и вести
все хозяйство страны, отвоеванное у буржуазии и помещиков?
Здесь опять-таки нужно внимательнейшим образом рассмотреть вопрос.
Рабочий класс и крестьянство не сваливаются с неба, когда они впервые
завоевывают власть. Они выходят из недр капиталистического общества. В
этом капиталистическом обществе и рабочий класс, и крестьянство находились
на положении классов угнетенных. Даже рабочий класс не в состоянии был при
капиталистическом строе подняться настолько, чтобы обучиться делу
управления. Ведь вся высшая школа была в руках у буржуазии, все командные
высоты в правительстве, в армии, в хозяйстве, в науке и т. д. находились в
руках господствующих классов. Поэтому рабочий класс не мог никоим образом
в пределах капиталистического общества выработать из своей среды все те
силы, которые нужны для того, чтобы налаживать самим, и исключительно
своими собственными силами, весь огромный и сложный государственный и
хозяйственный аппарат страны. Когда трудящиеся массы сбрасывают господство
помещиков и капиталистов, то на их плечи немедленно же взваливаются такие
тяготы, с которыми раньше не приходилось встречаться. Рабочему классу и
трудящейся массе вообще нужно думать теперь уже решительно обо всех
областях хозяйства и управления. Им нужны техники и инженеры, химики и
агрономы, судьи и администраторы, ученые и учителя — словом, все силы,
без которых нельзя вести страну по пути хозяйственного и всякого иного
совершенствования. А так как рабочий класс не имел и не мог иметь в своем
распоряжении своих собственных сил такого рода, то, естественно, сейчас же
после завоевания власти трудящимися массами на очередь становится и вопрос
об использовании многих из тех сил, которые раньше, в общем и целом,
служили верой и правдой, не за страх, а за совесть, старому, теперь уже
свергнутому буржуазному режиму. Следовательно, перед трудящимися массами
возникает новой сложности задача, задача подчинения своим целям и задача
переработки всех вышеупомянутых сил в том духе, в каком это нужно для
упрочения и укрепления нового строя.

Если у рабочего класса не оказывается сразу достаточных сил и он
вынужден, борясь с врагами и неустанно искореняя их открытое и скрытое
сопротивление, использовать силы, вначале ему враждебные или
полувраждебные и только впоследствии переходящие на его сторону, то тем
менее сил оказывается у крестьянства, которое, как мы видели раньше, в
условиях капиталистического режима оказывается неизбежно гораздо более
отсталым и гораздо менее способным разгадывать планы врагов и вести
правильную политику.
Рабочий класс все же, несмотря на свою придавленность в условиях
капиталистического общества, оказывается способным руководить общей
политикой, общим направлением этой политики и, неизбежно делая ряд ошибок,
все же в конце концов учится побеждать и те трудности, которые встречаются
на его новом пути.
Само собою разумеется, что рано или поздно и крестьянство все больше и
больше будет учиться на опыте делу хозяйственного и политического
строительства. Но если уже в то время, когда задачей трудящихся классов
было лишь ниспровержение союза помещиков и капиталистов, если в это время
необходимой была руководящая роль пролетариата в союзе рабочих и крестьян,
то после завоевания власти это руководство отнюдь не становится излишним
или менее необходимым. Наоборот, можно сказать, что в особенности в первый
период, в первую полосу укрепления и развития нового строя, когда
появляются огромные массы новых и чрезвычайно сложных задач, это
руководство должно быть обеспечено во что бы то ни стало.
Дело вовсе не в том, что рабочему классу обязательно "хочется" быть на
первом месте. Дело в том, что — как бы ни думали об этом некоторые слои
крестьянства — это руководство необходимо и в интересах самой широкой
крестьянской массы.
Если бы рабочий класс потерял, в силу каких-нибудь причин, свое
руководство по отношению к крестьянству, то тогда совершенно неизбежно
дело кончилось бы победой буржуазии.
Руководство со стороны пролетариата является, таким образом,
необходимейшим условием победы рабоче-крестьянского дела. Но вопрос
обстоит еще более сложно, чем это кажется на первый взгляд. Дело в том,
что и сам рабочий класс неоднороден. У него и внутри него есть различные
составные части, которые хотя и не так резко отличаются друг от друга, как
это имеет место между различными слоями, группами и классами внутри
крестьянства, но тем не менее все же должны быть приняты во внимание.
Возьмем, например, такой слой рабочего класса, как сельскохозяйственные
рабочие — батраки. Они являются наемными рабочими, они большей частью не
связаны ни с какой собственностью, но в то же самое время общие условия их
труда (деревня и деревенские условия вообще; связанная с этим культурная и
политическая отсталость; большая разбросанность в работе; большое сходство
с условиями труда в крестьянском хозяйстве и т. д.) страшно затрудняют
рост их сознательности по сравнению с городскими рабочими, живущими и
работающими скопом в культурных центрах страны. Если мы рассмотрим весь
рабочий класс в целом, то увидим, что здесь есть и выходцы из
крестьянства, и выходцы из ремесленников, мелких торговцев и т. д. С
другой стороны, есть и рабочие, которые уже являются рабочими, быть может,
во втором или третьем поколении и с молоком матери уже всосали в себя
пролетарский образ мысли, пролетарские привычки и взгляды. Целый ряд
других условий влияет по-разному на различные слои рабочего класса. И
поэтому немудрено, что по своей сознательности рабочий класс никогда не
был — и до сих пор еще не является — совершенно однородным.
Наиболее сознательные рабочие, которые яснее и лучше других видят и
понимают пути и основные интересы трудящихся масс, объединяются в самой
передовой организации трудящихся — в коммунистической партии, партии,
которая самым последовательным и самым умным образом ведет борьбу за
уничтожение власти капитала и за постройку будущего нового общества. Если
в партии объединяется наиболее сознательная часть пролетариата, то
совершенно очевидно, что внутри самого пролетариата ей должна
принадлежать, в свою очередь, руководящая роль. И здесь мы точно так же
можем сказать: конечно, не "вина" наиболее отсталых слоев рабочих в том,
что они отсталы, и в том, что они по своей сознательности уступают место
другим слоям рабочего класса,-- это не вина, а "беда" их. С другой
стороны, совершенно понятно и очевидно, что если бы выпало руководство со
стороны партии, если бы это руководство каким-нибудь образом было
уничтожено, то это в высокой степени повредило бы всему рабочему классу в
целом, ибо это означало бы уничтожение руководства со стороны наиболее
сознательной, наиболее передовой и наиболее организованной части рабочего
класса.
Итак, к чему мы пришли? Мы пришли к тому, что для победы
рабоче-крестьянского дела, дела трудящихся масс, необходимы следующие
основные условия: во-первых, необходим союз между рабочими и крестьянами,
их блок; во-вторых, в этом союзе руководящая роль должна принадлежать
рабочему классу; в-третьих, в самом рабочем классе руководящая роль, в
свою очередь, должна принадлежать коммунистической партии. Если внутри
рабочего класса уничтожится руководящая роль коммунистической партии или
если уничтожится руководящая роль рабочего класса над крестьянством, тогда
совершенно неизбежно лопается все рабоче-крестьянское дело, тогда
неизбежно побеждают заклятые враги и рабочего класса, и крестьянства.

Можно, однако, поставить вопрос и о таких вещах, где интересы рабочего
класса и крестьянства не совпадают, а иногда даже противоречат друг другу.
Например, можно указать, что крестьянин продает хлеб, а рабочий этот хлеб
покупает.
Крестьянин, продающий хлеб, заинтересован поэтому в более высоких
ценах; рабочий, покупающий хлеб, заинтересован в ценах более низких. Это
противоречие, действительно, существует в жизни. Но мы ведь не говорили,
что рабочий класс и крестьянство — это один и тот же класс. Мы вовсе не
говорили, что между рабочим классом и крестьянством нет никакой разницы.
Нужно смотреть правде в глаза и не замазывать дело всякой пустопорожней
болтовней. Эти расхождения между рабочим классом и крестьянством
существуют, но они отступают на задний план перед такими интересами и
такими вопросами, которые имеют более коренное и более основное значение
для обоих классов. Точно так же помещики и капиталисты никогда не были
одним и тем же классом; между ними были очень крупные противоречия
интересов:
городская буржуазия точно так же покупала хлеб и сырье у помещиков,
помещики продавали ей этот хлеб и это сырье; и наоборот, буржуазия
продавала помещикам продукты промышленности, и помещики покупали у нее эти
продукты. И тем не менее несмотря на это довольно существенное
противоречие, союз капиталистов и помещиков, в особенности за последнее
время, был основным фактом общественной жизни, и всюду и везде блок
помещиков и капиталистов под руководством буржуазии, т. е. под
руководством этих капиталистов, являлся господствующей силой, с которой
приходилось и приходится вести борьбу рабочему классу и крестьянству.
Точно так же, как помещики и капиталисты, не будучи одним классом и
отличаясь друг от друга, шли и идут в блоке, в союзе друг с другом и все
больше объединяются в хозяйственной жизни и в классовой борьбе против
рабочего класса и крестьянства, так и пролетариат, не являясь тем же
классом, что и крестьянство, тем не менее должен идти в блоке, в тесном
союзе с крестьянством; а крестьянство, со своей стороны, должно, ради
собственных основных интересов, поддерживать пролетариат, быть с ним в
союзе, добровольно соглашаться на руководящую роль рабочего класса, ибо
только при этих условиях возможна общая победа рабоче-крестьянского дела.
IV. БОРЬБА РАБОЧЕГО КЛАССА С БУРЖУАЗИЕЙ ЗА КРЕСТЬЯНСТВО
То обстоятельство, что деревня неизбежно отстает в своем развитии от
города, приводит к очень важному явлению. А именно, крестьянство обычно
оказывается не в состоянии играть совершенно самостоятельную роль, оно
неизбежно подпадает либо под влияние буржуазии, либо под влияние
пролетариата. Очень часто крестьянство колеблется между этими двумя
основными классами капиталистического общества. Со своей стороны,
буржуазия, используя все преимущества своего положения, используя свои
финансовые средства, свое политическое господство, свою монополию на
науку, школу, газеты и т. д., ведет систематическую, упорную, никогда не
прекращающуюся борьбу за то, чтобы подчинить своему господству, в том
числе и своему идейному господству, широкие слои крестьянства, причем
проводниками этого буржуазного влияния на крестьянство являются обычно
более зажиточные слои крестьянства, естественно тяготеющие к буржуазии.
Рабочий класс, в свою очередь, борется за то, чтобы высвободить
крестьянство из-под влияния буржуазии, разъяснить крестьянству
необходимость борьбы с капиталистическим строем, который противоречит
основным интересам широкой массы, крестьянской бедноты и отчасти среднего
крестьянства. В зависимости от того, куда склоняется, в какую сторону
колеблется крестьянство — в сторону пролетариата или в сторону
буржуазии,-- решается вопрос о том, крепко ли стоит на ногах блок
помещиков и капиталистов, или же ему, действительно, грозит серьезная
опасность со стороны блока рабочих и крестьян. На примере нашей революции
можно прекрасно видеть, каким образом буржуазия пыталась использовать
темноту крестьянства и его излишнее доверие к крупным собственникам,
использовать для того, чтобы сделать из крестьянства пушечное мясо против
пролетариата. И точно так же на примере нашей революции и ее развития
можно великолепно видеть, как при правильной политике со стороны
пролетарской партии можно вырвать крестьянство, в его же собственных
интересах, из-под влияния буржуазии и создать из крестьянства добавочную,
очень значительную и мощную силу, острие которой направлено против
эксплуататорского капиталистического общества.
Буржуазия непосредственно после Февральской революции пыталась обмануть
крестьянство в вопросе о войне. Буржуазия, играя на крестьянской темноте и
на крестьянской приверженности к родине, пыталась изобразить
империалистическую войну, которую она вела по прямой указке английских и
французских империалистов, подгоняемая хлыстом этих капиталистов, как
войну справедливую, как войну неграбительскую, как войну исключительно
оборонительную. Буржуазия играла на патриотических и собственнических
струнках крестьянства, буржуазия пыталась изобразить самую революционную
партию нашей революции, партию большевиков, как сброд немецких шпионов,
немецких агентов, поставивших себе целью распродажу нашей страны
германскому империализму. И нужно сказать, что одно время, благодаря
бешеной травле со стороны всей буржуазной печати, ей удалось достигнуть
известных — с ее точки зрения хороших — результатов. Нашей партии и
рабочему классу пришлось испытать тяжелые времена, когда мелкобуржуазная
партия социалистов-революционеров оказалась во главе крестьянства и
проводила целиком вместе с меньшевиками — другой мелкобуржуазной партией
в нашей стране — ту политику, которую диктовала им наша буржуазия. И
только энергичнейшая работа нашей партии и опыт войны и революции, из
которого сами массы убеждались постепенно в полной правоте большевиков,
сделали то, что буржуазный обман и буржуазная ложь относительно войны были
разоблачены до конца.

Буржуазия пыталась точно так же использовать очень искусно и известные
предрассудки среди крестьян в вопросе о земле. Широкие массы крестьянства
желали получить (и это была вековая мечта нашей деревни) помещичью землю,
желали страстно и упорно забрать эту землю от помещиков. Но, с другой
стороны, некоторые слои крестьянства, в первую очередь более зажиточные
слои, которые, с одной стороны, меньше нуждались в помещичьей земле, а с
другой стороны, имели гораздо больше почтения и уважения к крупным
собственникам вообще, естественно находились в состоянии колебания и
нерешительности. Буржуазия через партию своих лакеев, через партию
социалистов-революционеров, пыталась задержать естественное стремление
крестьянства к завоеванию помещичьей земли. На все лады твердили, что
нельзя забирать землю "до Учредительного собрания", что нельзя выкуривать
помещика без особого закона из его помещичьих имений; пугали ужасной
резней и ужасным земельным хаосом, который должен возникнуть, если
крестьяне "самочинно", т. е. не дожидаясь никаких распоряжений сверху,
будут забирать эту землю, выгонять помещиков, расправляться с ними так,
как они этого заслужили. Только одна партия, партия большевиков, партия
рабочего класса, стояла за немедленную конфискацию помещичьих земель,
кричала крестьянам на всех митингах и собраниях, что крестьяне должны,
ничего не дожидаясь и никого не слушая, сами забирать эту землю у
помещиков. Мы помним то время, когда в правительстве сидели представители
буржуазии совместно с представителями партии социалистов-революционеров и
когда это правительство арестовывало крестьянские земельные комитеты за их
не совсем деликатное обращение с помещичьей землей.
Наоборот, наша партия вела энергичнейшую работу по разъяснению
крестьянам всей необходимости разгрома помещика, изгнания его с земли. Ибо
только развязав революционную энергию крестьянства (а развязывать ее нужно
было прежде и раньше всего на вопросе о земле), мы могли создать
действительно прочные гарантии революционной победы. Совместный план
буржуазии, эсеров, меньшевиков и т. д., план оттяжки разрешения земельного
вопроса, план, который на самом деле был не чем иным, как поддержкой всего
старого режима в целом, этот план провалился потому, что в вопросе о земле
крестьянство пошло не за буржуазией, а пошло за рабочим классом, пошло не
за умеренными лозунгами буржуазии и соглашательских партий, а пошло за
последовательными революционными лозунгами, выставлявшимися партией
рабочего класса.
Эта же ожесточеннейшая борьба между рабочим классом и буржуазией за
влияние на крестьянство продолжалась и далее. Самым опасным для буржуазии
было, конечно, завоевание власти рабочим классом и укрепление этой власти.
Буржуазия отлично понимала, что это неизбежно случится, если крестьянство
в решительный момент поддержит рабочий класс. Наша буржуазия отлично
учитывала тот опыт, который оставил ей в наследство ниспровергнутый
царский режим, она помнила, что помещичьему царю удалось разбить силы
революционного народа в 1905 г. именно потому, что тогда рабочий класс не
был вовремя поддержан крестьянством:
крестьянство выступило значительно позже, уже тогда, когда разбит и
разгромлен был головной отряд революционного движения — городской рабочий
класс. Царизму удалось тогда покончить с революцией именно потому, что ему
удалось разбить революционную армию по частям. Поэтому понятно, что
буржуазия прилагала все усилия, чтобы разъединить рабочих и крестьян.
Непосредственно перед октябрьскими днями и позже, во время борьбы
Советской власти за существование, буржуазия при помощи своих агентов —
эсеров и меньшевиков пыталась обмануть крестьянство лозунгом "демократии":
против власти Советов, т. е. против руководства пролетариата, выставлялся
лозунг так называемой "демократии" и "учредилки", т.
е. по существу дела, лозунг буржуазного господства и руководства,
руководства частью прямого, частью через эсеров и меньшевиков. Рабочий
класс и его партия обвинялись в том, что они изменяют лозунгу "равенства",
лозунгу "свободы" и т.
д. Время было тогда боевое. Нужно было во что бы то ни стало, твердой
рукою, беспощадно и мужественно душить все контрреволюционные попытки со
стороны буржуазии и помещиков. Буржуазия и помещики в нашей стране имели
своих многочисленных сторонников в лице не только меньшевистской и
эсеровской партии, но и в лице огромных слоев чиновничества, служащих, так
называемой интеллигенции (врачей, адвокатов, учителей, профессоров,
духовенства и пр.), не говоря уже об офицерских кадрах бывшей царской
армии, которые в своем подавляющем большинстве совершенно открыто стояли
за возвращение старых порядков. И вот в такое время, когда нужно было
вести всеми средствами беспощадную борьбу и обезоруживать противников,
буржуазия, эсеры и меньшевики выставляли лозунг "равенства" и "свободы",
т. е. свободы для бывших помещиков обманывать крестьян, свободы для
капиталистов использовать свою денежную суму для подкупа и организации
своих сторонников и т. д. Если меньшевики и эсеры не совсем хорошо
понимали, что в таких условиях требование "демократии", которое
выставлялось против лозунга Советской власти и диктатуры пролетариата, на
самом деле означало не что иное, как требование всяческих свобод для
буржуазии, то эта последняя прекрасно понимала, в чем дело. Она
подготавливала военную диктатуру кровавых генералов, но ей прежде всего
необходимо было обмануть хотя бы часть широких народных масс, оторвать
крестьянство от рабочего класса, подорвать, таким образом, крепость
Советской власти обманным лозунгом "демократии" и "учредилки". Буржуазия
справедливо надеялась на то, что если ей удастся через своих подручных
ниспровергнуть Советскую власть, уничтожить руководство пролетариата, то
совсем нетрудно будет разделаться "в два счета" с эсерами и меньшевиками,
которые совершенно неспособны на какое бы то ни было твердое руководство.

Опыт действительной борьбы показал, что там, где часть крестьянства шла
за этими обманными лозунгами, переходила на сторону учредиловцев, там ход
событий неизбежно приводил к тому, что через короткий промежуток времени
воцарялся и начинал обладать безраздельной властью какой-нибудь из царских
генералов. Так было на юге (Деникин, Врангель и пр.), так было на востоке
(Колчак и т. д.).
Крестьяне, убедившись на собственном опыте в том, к чему приводит
учредиловская "демократия", вновь поворачивали к Советской власти, вновь
освобождались из-под руководства буржуазии и переходили на сторону
пролетариата — на этот раз гораздо более прочно, решительно и беззаветно.
И вновь восстановившийся союз рабочего класса и крестьянства снова
проделывал поистине великие чудеса в борьбе против объединенных сил
помещиков, капиталистов и иностранной буржуазии.
И сейчас, по сути дела, не прекращается эта борьба между рабочим
классом и буржуазией за влияние на крестьянство. Несмотря на наш
хозяйственный рост, у нас налицо громадное количество трудностей.
Наследство старой разрухи висит еще тяжелой гирей на наших ногах. Рабочий
класс и городская промышленность не сразу могут дать достаточное
количество товаров по достаточно дешевым ценам. Советская власть и
руководящая партия прилагают все усилия, чтобы возможно скорее поднять
производство, снизить себестоимость и направлять в деревню возможно более
дешевые товары. Но нельзя прыгнуть выше своих ушей, и поэтому лишь
постепенно наша государственная промышленность оказывается в состоянии
решать поставленные ей задачи.
Постройка огромного государственного аппарата, обеспечение страны
необходимой обороной, налаживание всего дела управления и т. д. требуют
значительных расходов. Эти расходы, в свою очередь, вызывают необходимость
в налоговом обложении, в том числе и налоговом обложении крестьянства. На
разоренные и обнищавшие крестьянские хозяйства эти налоги ложатся тяжелым
грузом. И рабочий класс не сразу, а лишь постепенно может понижать эти
налоги, лишь постепенно может улучшать самую систему обложения, учитывая
на опыте, каким образом облегчить крестьянству приходящиеся на его долю
тяготы.
Молодое государство в начале своего рождения не имело достаточного
количества умелых и знающих людей, преданных делу революции; рабочий класс
и крестьянство никогда раньше не учились управлять государством. Немудрено
поэтому, что и рабочие, и крестьяне, вовлекаемые в общегосударственное
строительство, делали ряд ошибок, которые, в свою очередь, тяжело
отражались на крестьянстве.
Выработать достаточное количество людей, нужных для управления такой
огромной страной, как наша, — дело вовсе не легкое. Господствовавшие
прежде классы вырабатывали своих, нужных им людей в течение целых сотен
лет и целого ряда поколений. А Советская власть, власть трудящихся,
насчитывает всего-навсего несколько лет своего существования в нашей
стране. Отсюда неизбежны недостатки в системе нашего управления, отсюда
целый ряд печальных явлений и так называемых "недостатков механизма".
И вот все эти недостатки используются сторонниками буржуазии для того,
чтобы вбить клин между рабочим классом и крестьянством, для того, чтобы
расщепить и расколоть союз рабочих и крестьян, вырвать крестьян из-под
руководства пролетариата и захватить хотя бы их значительную часть под
руководство и идейное влияние сторонников буржуазии.
Следует вспомнить еще о том, что борьба за влияние на крестьянство, эта
классовая борьба между пролетариатом и буржуазией, в теперешнее время
ведется, между прочим, в нашей стране в совершенно особой, совершенно
своеобразной форме, а именно в форме борьбы за хозяйственную,
экономическую смычку с крестьянством.
Эта борьба ведется нашей государственной промышленностью и
государственной торговлей против частного капитала, частного торговца и
купца, который со своей стороны отчаянно борется за рост своего
экономического, хозяйственного влияния на крестьянство, т. е. борется за
то, чтобы получить с этим последним экономическую смычку. Эта борьба между
пролетариатом и буржуазией ведется особыми средствами, и пролетариат
сможет победить в этой борьбе лишь в той мере, в какой ему действительно
удастся поднять свою промышленность, наладить хороший и дешевый торговый
аппарат и показать всему крестьянству, что государственное хозяйство в
состоянии лучше удовлетворять насущные экономические потребности и нужды
крестьянского населения, чем частный капиталист, частный торговец, частный
купец, частный посредник.
V. КАК МОЖЕТ ВОЗВРАТИТЬСЯ С ЗАДНЕГО ХОДА СТАРЫЙ РЕЖИМ
В руках рабочего класса, в распоряжении государственной власти
находятся сейчас вся крупная промышленность, транспорт и крупная оптовая
торговля. В руках у новой и остатков старой буржуазии находятся
сравнительно незначительные капиталы, но зато имеются огромнейший опыт,
ловкость, пронырливость, умелость. С этими средствами частный капитал
ведет против нас систематическую, отчаянную, прямо бешеную борьбу. Эта
борьба не проходит в формах кровавых сражений, но тем не менее она имеет
крупнейшее значение для всей судьбы нашей страны. И поэтому для рабочего
класса и крестьянства особенно важно понять, какие условия обеспечивают
победу союза рабочего класса и крестьянства и какие условия могут привести
к победе союза помещиков и капиталистов.

Мы уже сказали, что задачей рабочего класса и задачей городской
промышленности является такое развитие производства, которое бы полностью
и дешево удовлетворяло нужды крестьянского населения. Если этого нет и
если частный предприниматель, например мелкий частный фабрикант,
производит лучше или дешевле, чем государственные заводы, то само собою
разумеется, что действительную смычку с крестьянством получает этот
частный предприниматель, который в глазах крестьянства повышает свой
хозяйственный вес, свой авторитет; наоборот, в таком случае хозяйственный
авторитет государственных предприятий, а вместе с тем и всего государства
в глазах крестьянства падет. Если наша государственная торговля, наши
торговые агенты продают товар дороже, благодаря своей неумелости,
благодаря высоким накладным расходам своего аппарата, благодаря халатному
ведению дела и т. д., в то время как частный торговец, привыкший
использовать всякую мелочь, продает дешевле, то в таком случае
крестьянство опять-таки будет ценить гораздо выше торговлю частную, чем
государственную. Хозяйственный авторитет частного торговца будет стоять
выше хозяйственного авторитета государственных учреждений. Действительную
экономическую смычку, действительное влияние будет получать частный
капитал, а это все означает не что иное, как победу буржуазии над рабочим
классом в борьбе за экономическое влияние на крестьянство.
Можно сказать, что вопрос стоит сейчас таким образом: смычка кого с кем
будет происходить — частного торговца и капиталиста с крестьянством или
пролетарской промышленности с этим самым крестьянством? От ответа на этот
вопрос и зависит исход классовой борьбы. Совершенно не важно, что эта
борьба ведется в мирных формах, что эту борьбу мы ведем без звона
металлического оружия. Несмотря на это, она имеет поистине гигантское
значение, она, эта борьба, на деле решает все.
Если частный торговец и капиталист будут отвоевывать себе все большее и
большее место в нашей хозяйственной жизни и если именно эти классы будут
устанавливать свою хозяйственную смычку с крестьянством, то это будет
означать разрыв и трещину в том фундаменте, на котором в настоящее время
нужно строить весь союз рабочего класса и крестьянства. Если бы буржуазии
действительно удалось все больше оттеснять экономически государственную
промышленность и государственную торговлю, то это неизбежно повлекло бы за
собою и растущее политическое влияние этой буржуазии на крестьянство. В
настоящее время, когда кончилась гражданская война и когда главнейшей
задачей является укрепление хозяйства, вполне понятно, что рост
политического влияния рабочего класса на крестьянство, рост доверия этого
крестьянства к Советской власти может быть обеспечен лишь в той мере, в
какой Советская власть будет показывать себя способной к хозяйственному
руководству всей страной. Если бы этого не было, если бы было обратное, то
тогда совершенно неизбежным окажется переход политического влияния на
крестьянство от пролетариата к буржуазии.
Если бы крестьянство ушло из-под политического руководства со стороны
пролетариата и подпало бы под влияние буржуазии и частного капитала, то
это неминуемо повлекло бы за собою падение Советской власти и водворение
буржуазного режима, т. е. установление политического господства новой
буржуазии и остатков старой буржуазии, разбитой во время великой
революции. Первым делом такого нового правительства была бы неизбежно
отмена всяческих национализации, фабрики и заводы перешли бы в руки
частных лиц, частных заводчиков и фабрикантов; была бы немедленно отменена
национализация земли, и было бы введено разрешение полной свободы торговли
и спекуляции этой землей; началась бы бешеная, горячечная скупка этой
земли, в первую очередь той ее части, которая находится в руках бедноты,
не имеющей достаточного инвентаря. Произошло бы в очень короткий срок
гигантское обезземеление крестьянства и сосредоточение крупных земельных
фондов (запасов) в распоряжении ловких земельных спекулянтов, которые
частью сами превратились бы в новых помещиков, частью, перепродав эти
земли другим богатым людям, способствовали бы тому, что из этих последних
точно так же образовались бы добавочные слои помещиков. Эти новые
помещики, само собою разумеется, начали бы сдавать часть своей земли в
аренду крестьянам, заставляя их платить большие деньги в виде арендной
платы. Таким образом, мы пришли бы снова к восстановлению порядков,
чрезвычайно похожих на те порядки, которые смела наша революция и за
уничтожение которых так героически боролись и рабочий класс, и
крестьянство.
Новые правящие классы должны были бы платить полностью все долги
царского правительства, все долги правительства Керенского, и, чтобы быть
в состоянии выплатить эти поистине огромные суммы, они неизбежно должны
были бы обложить неслыханной данью крестьянство, во много раз увеличив его
налоговое обложение и беспощадно нажимая на рабочий класс для того, чтобы
попытаться на хозяйских началах пустить в ход частную промышленность. Само
собой разумеется, что были бы совершенно уничтожены не только советские
органы, но и всякое подобие вмешательства со стороны рабочего класса в ход
производства; были бы уничтожены всяческие фабзавкомы, профессиональные
союзы были бы лишены прав, рабочий класс целиком и полностью был бы
устранен от всяческой командующей роли в производстве. Очень скоро и
крестьянство поняло бы, что оно проиграло дело, что разрыв союза между
рабочим классом и крестьянством привел к громадному ущербу для широких
масс крестьянства, что он оказался на руку только и исключительно кулацкой
верхушке, эксплуататорским слоям, т. е. сельскохозяйственной буржуазии.

Массы вновь пришли бы в великое движение, крестьянство снова стало бы
точить топоры и поднимать вилы на новых помещиков, и вся история началась
бы сначала, с громадными потерями, при обессилении рабочего класса и
обессилении крестьянства, при гораздо большей опытности буржуазии, при
гораздо большей поддержке этой буржуазии со стороны всего иностранного
капитала, не разделенного, как это было в 1917г., своей собственной
империалистической потасовкой.
Конечно, на самом деле ничего этого не будет. На самом деле будет
совершенно другое. Наша государственная промышленность, наша
государственная торговля, наша кооперация будут все более и более расти,
все более и более оттеснять частного торговца и частного посредника, и в
конце концов на этой почве рабочий класс будет все лучше и лучше
притягивать под свое влияние и свое руководство широкие крестьянские
массы, вовлекая их в дело активного строительства нового режима, нового
строя. Мы пойдем не по обычному капиталистическому пути, мы пойдем и уже
идем по совершенно самостоятельному пути, по своей собственной, особой,
социалистической дороге. Это становится возможным, раз рабочий класс,
поддержанный крестьянством, завоевал и укрепил свою государственную власть.
VI. СТОЛБОВОЙ ПУТЬ К СОЦИАЛИЗМУ В НАШЕЙ СТРАНЕ
Враги рабочего класса и крестьянства доказывали, что всякая попытка
осуществить социалистический строй означает на самом деле не что иное, как
всеобщее обеднение и "равенство в нищете". Враги рабочего класса, которые
в годы нашей гражданской войны душили и мучили нашу страну и тем самым
вызывали ее нищету и ее разорение, говорили, что эта нищета и разорение
вытекают именно из самой сущности социализма и коммунизма. Конечно, все
это сплошной вздор. Задача нашей партии заключается в том, чтобы поднять
на небывалую высоту богатство нашей страны, а затем и всего мира: не
богатство отдельных лиц, не богатство отдельных групп миллионеров, частных
капиталистов, спекулянтов, банкиров, биржевиков и т.
п., а богатство всего народа, всех трудящихся в целом, богатство страны
и стран, которые отвоеваны от прежних господствующих классов. Мы должны
быть проводниками наилучшей техники, наилучших способов обработки почвы,
наилучших методов организации труда; словом, наша роль, наше значение в
такое время, когда мы отвоевали власть у капиталистов и помещиков,
сводится в первую очередь к тому, чтобы быть носителями всяческих
хозяйственных улучшений. Что касается промышленности, то эти улучшения
сводятся к тому, чтобы строить новые, все более крупные заводы, чтобы
переходить на электрическую энергию, чтобы подводить основы электрификации
под работу всей промышленности, чтобы вводить более правильную, более
планомерную организацию этой промышленности и труда в ней; чтобы все
больше и больше идти к такому порядку вещей, когда вся промышленность была
бы объединена общим планом, при котором ничего не пропадает зря, не
делается никаких лишних трат и расходов и при котором поэтому
себестоимость производства на производимые продукты становится все меньшей
и меньшей. Однако такого рода плановое хозяйство в промышленности само по
себе немыслимо: ведь наша промышленность работает в огромной степени на
крестьянский рынок, потребителями продуктов промышленного производства
являются в первую очередь наши крестьянские хозяйства. Чтобы был точный
план в промышленности, для этого необходимо знать, сколько будут
потреблять крестьянские хозяйства, для этого нужно строго учитывать,
сколько и каких продуктов будут запрашивать эти крестьянские хозяйства от
государственной промышленности. Чтобы промышленность имела все больше и
больше возможностей для своего развития, для этого необходимо, чтобы
развивалось и само крестьянское хозяйство; а с другой стороны, необходимо
также, чтобы это крестьянское хозяйство было само все более и более
организованным, было бы таким хозяйством, где отдельные дворы и отдельные
маленькие хозяйства все больше и больше шли бы по пути к взаимной связи
друг с другом. Очень часто приходится слышать со стороны крестьян жалобы
на то, что они живут хуже рабочих, работают в день больше, не могут и
мечтать ни о каком 8-часовом рабочем дне и т. д. и т. п. Но ведь не трудно
понять, что все это происходит из-за страшной отсталости самого
крестьянского хозяйства по сравнению с фабрикой и крупным производством.
Крестьянское хозяйство — это то же самое, что в области промышленного
производства маленькое хозяйство ремесленника или кустаря: тот тоже сидит
в своем маленьком хозяйстве, трудится дни и ночи напролет и тем не менее
не может выдержать никакого сравнения с крупной фабрикой, на которой есть
и лучшие машины, и лучшая организация труда, и лучшее использование
топлива, сырья и пр. Таким образом, если крестьянство хочет добиться
всерьез и надолго крупных улучшений в своей жизни, оно должно идти по пути
к своему объединению. Само собой разумеется, что нельзя думать, будто
можно уговорить или даже будто следует уговаривать крестьянство сразу
переходить всем до одного к объединению своих земельных наделов. Старые
привычки и старые способы хозяйства так въелись в людей, что переломить
круто эти привычки не представляется возможным. И тем не менее
крестьянство, исходя из интересов своего частного хозяйства, отдельного и
маленького двора, неизбежно пойдет по пути своего объединения и тем самым
все дружнее будет смыкаться с пролетарской государственной
промышленностью. Каким образом можно представить себе это развитие? Это
развитие пойдет через кооперацию. Любое крестьянское хозяйство
заинтересовано в том, чтобы лучше и выгоднее сбывать продукты своего
производства, любое крестьянское хозяйство заинтересовано в том, чтобы
возможно выгоднее и дешевле покупать необходимые ему продукты городской
промышленности: и по линии так называемого потребительского спроса
(покупка мануфактуры, обуви и тому подобных продуктов непосредственного
потребления), и по линии спроса производительного (закупка всевозможных
средств производства, как-то: улучшенных семян, сельскохозяйственных
орудий и пр.). Точно так же любое частное крестьянское маленькое хозяйство
заинтересовано в том, чтобы иметь в случае нужды возможно более дешевый
кредит. И вот это обстоятельство, которое не только не противоречит
интересам частного хозяйства, но непосредственно из этих интересов
вытекает и этими интересами диктуется, это обстоятельство толкает
крестьянство на путь его кооперативного объединения. Так было решительно
повсюду, решительно во всех странах мира. Чтобы выгоднее закупать продукты
промышленности или продукты сельского хозяйства других стран (например,
лучшие семена или лучшие породы скота и т. д.), крестьянство
организовывало закупочные кооперативные общества. Отдельные крестьяне
организовывались, совместно создавали кооператив, выбирали правление
своего кооператива, вносили паи и получали, таким образом, возможность
гораздо более организованным путем покупать необходимые им предметы. Здесь
вместо отдельных лиц, действовавших вразброд, на свой страх и риск,
выступала уже целая организация, которая имела возможность лучше
разузнать, где выгоднее и что выгоднее купить; которой продавец,
естественно, доверял больше, чем отдельному лицу, и поэтому готов был идти
на известный кредит; так как, с другой стороны, такая организация покупала
гораздо больше, чем отдельное лицо, отдельный крестьянин, и так как
оптовые цены всегда дешевле, чем цены розничные, то совершенно понятно,
что при такого рода кооперативных закупках крестьяне-покупщики сберегали
себе изрядное количество грошей; если при этом принять в соображение, что
общая перевозка и организованное распределение дают тоже немало выгоды, по
сравнению с тем случаем, когда каждый крестьянин отдельно должен запрягать
свою кобылу, ехать в город и каждый отдельно привозить необходимый ему
товар, то станет понятным, что и этого рода расходы точно так же во много
раз уменьшаются при кооперативных закупках. Таким образом, отдельное
крестьянское хозяйство, ни капли не нарушая обычных для него способов
ведения хозяйства, в то же самое время, под влиянием своих же собственных,
частных, мелкохозяйских интересов, приходит к созданию общественных
организаций, именно кооперативов по закупкам.

Или возьмем другой случай, а именно продажу продуктов крестьянского
производства: продажу молока, яиц, мяса, хлеба и т. д. Если отдельный
крестьянин или крестьянка тащится со своей кружкой и ведром вразброд и
особо на городской рынок, то это одно; если же крестьяне объединяются в
общий кооператив по сбыту, то они, благодаря лучшему знакомству с
запросами рынка, лучшей организации поставки, экономии на всех накладных
расходах, транспорте, перевозке, хранении и пр., неизбежно выигрывают и
тем самым получают больше дохода, чем в том случае, когда они выступают
отдельно и неорганизованно. Общий сбыт продуктов своего производства в
некоторых отраслях производства приводит довольно быстро и к организации
самого производства. Так, например, почти во всех странах, в том числе и у
нас, замечалось и замечается, что крестьяне, имеющие кооперативы по сбыту
молока, быстро заинтересовываются в том, чтобы перейти и к совместной
продаже через свои кооперативы всевозможного рода молочных продуктов,
как-то:
сыра, масла и пр. А отсюда один шаг к тому, чтобы перейти к организации
общих кооперативных маслобойных заводов или кооперативных сыроварен.
Отдельные крестьянские дворы организуют общий маслобойный завод,
выписывают и сообща закупают нужные машины — сепараторы и пр. В этот
маслобойный завод несут молоко, производимое в их отдельных хозяйствах, и
затем получают соответствующую выручку путем организованной кооперативом
продажи масла, сыра и т. д. В результате эта выручка, идущая, за
известными вычетами на содержание и развитие общего кооператива, в карман
частного хозяйства, оказывается неизбежно выше, чем та выручка, которая
получается у отдельных, не организованных в кооперативы производителей.
Здесь мы видим, следовательно, такой случай, когда от организации торговли
крестьяне переходят уже к организации совместного производства.
Так же обстоит дело, например, и в таких районах, где производится
картофель.
Там нередко крестьяне приходят к необходимости организовать собственные
заводы, занимающиеся переработкой картофеля, — крахмало-терочные заводы.
Сходные общие кооперативные предприятия имеются и в других отраслях:
например, сушка фруктов и овощей, кооперативное производство вина в
районах, где крестьянство занимается возделыванием винограда, производство
консервов из рыбы в тех местностях, где крестьянство занимается по
преимуществу рыболовством, и т. д. и т. п.
Наконец, кооперативные организации кредита точно так же ни в малой
степени не противоречат интересам частного производителя-крестьянина.
Наоборот, кредитные кооперативные товарищества точно так же, как и
кооперативы по сбыту и по закупкам, а равно и по организации отдельных
производственных отраслей, неизбежно приносят выгоду этим крестьянским
хозяйствам; и поэтому совершенно не случайно, что во всех странах
крестьянство идет по этому пути.
Однако есть существенная, прямо-таки гигантская разница между условиями
развития сельскохозяйственной кооперации в капиталистических странах, с
одной стороны, в нашем Советском Союзе — с другой. При капиталистическом
режиме все виды крестьянской кооперации неизбежно подпадают под влияние
капиталистического хозяйства. Громадная мощная промышленность находится в
руках у буржуазии, могущественная кредитная система, во главе с
чрезвычайно сильными банками, принадлежит кучке крупнейших капиталистов,
транспорт, железные дороги находятся точно так же в руках либо частных
капиталистов, либо буржуазного государства.
Весь город, по сути дела, находится в распоряжении буржуазии; его
влияние на деревню, в которой, кроме того, командуют
помещичье-капиталистические верхушки, владельцы огромных имений,-- это
влияние является решающим. Кооперативные организации при таком положении
вещей, если они развиваются, неизбежно подпадают под хозяйственное
руководство буржуазии и помещиков, постепенно срастаются с хозяйственными
организациями этих капиталистов и помещиков и в значительнейшей мере сами
превращаются в особого рода капиталистические организации, опирающиеся на
использование и эксплуатацию наемного труда. В самом деле, предположим,
что у сельскохозяйственной кооперации, все равно какой, имеется свободный
капитал, который неизбежно образуется, если только эта кооперация
развивается, а не чахнет. Само собой понятно, что в целом ряде случаев —
и чем дальше, тем больше — этот свободный капитал вкладывается
непосредственно или косвенно в различного рода банковые учреждения (или в
частные банки, или в государственный банк, который находится в
распоряжении буржуазного государства). В этом случае получается
"сращивание" между кооперативной организацией и буржуазным банком.
Кооперация попадает в несомненную зависимость от этого банка и через
такого рода экономическую смычку подчиняется хозяйственному (а в силу
этого, политическому)
руководству со стороны буржуазии. Если мы имеем перед собою закупочные
кооперативы, то этим кооперативам приходится иметь дело с буржуазными
синдикатами и трестами, т. е. с организациями крупных заводчиков и
фабрикантов.

И здесь неизбежно получается, таким образом, экономическая смычка и
экономическая зависимость от организаций крупного капитала, которые
связываются с кооперативами целой сетью взаимных договоров относительно
поставок, кредитных обязательств и т. п.
Точно так же обстоит дело, если речь идет о кредитных товариществах,
которые еще более тесно связываются с буржуазными банками и попадают в
непосредственную от них зависимость. Таким образом, общие условия развития
кооперации в пределах капиталистического строя, даже в том случае, если
кооперативные организации являются организациями неэксплуататорских слоев
крестьянства, т. е. не кулацкими организациями, а организациями трудового
крестьянства,-- даже в этом случае эти кооперативы неизбежно, самим ходом
вещей, в силу общих условий своего развития, в силу того, что они
вынуждены работать в тех рамках, которые ставит им господство
капиталистического строя, превращаются в органы громадной хозяйственной
машины капиталистического порядка, частями которой они необходимо
становятся. Кооперативные организации, таким образом, врастают в
общекапиталистический механизм, становятся его составной частью, растут с
ним, сами превращаются в своего рода капиталистические предприятия.
Наконец, огромнейшее значение имеет то обстоятельство, что в условиях
капиталистического строя, где вся наука, вся техника, все образование, вся
школа и вся пресса (печать) находятся в распоряжении буржуазии, кадровый
состав кооперативов (члены правлений, руководящие и командующие люди,
советчики, агрономы, счетоводы и т. д.) происходит обычно из буржуазных
слоев. Поэтому они в кооперативах гнут такую линию, которая выгодна для
господствующей буржуазии, линию, которая всячески замазывает
противоположность интересов между трудом и капиталом, между крестьянами и
помещиками. Нередко можно видеть в Западной Европе и Америке, что во главе
кооперативных крестьянских организаций стоят даже крупные помещики, попы и
преданные им не за страх, а за совесть различного рода их агенты.
Если какая-нибудь кооперативная организация пожелала бы вести свою
особую, самостоятельную, против капитализма направленную политику, то она
неизбежно была бы тем самым обречена на гибель, она подверглась бы
своеобразному хозяйственному бойкоту со стороны мощных капиталистических
организаций: она не получала бы кредита или получала бы его на худших
условиях, чем другая кооперативная организация, настроенная
верноподданнически по отношению к капитализму; она не могла бы нигде
покупать необходимые ей продукты промышленности на таких же условиях, как
другие кооперативы, и т. д.
Все эти причины определяют собою путь развития крестьянской кооперации
в условиях капиталистического хозяйства.
Совсем другие условия имеются налицо при нашем строе, т. е. при строе
пролетарской диктатуры. Общие рамки кооперативного развития определяются у
нас не тем, что фабрики, заводы, рудники, железные дороги и банки
находятся в руках у буржуазии, а тем, что вся крупная промышленность,
транспорт и кредитная система находятся в распоряжении пролетарского
государства. Следовательно, если у нас, при общем развитии
производительных сил в нашей стране, город все в большей степени будет
становиться хозяйственным руководителем деревни и все в большей степени
будет налаживать экономическую смычку, то, если будет крепнуть наше
государственное хозяйство, это будет означать растущую смычку пролетариата
с крестьянством. Крестьянская кооперация будет неизбежно врастать в
систему пролетарских хозяйственных органов, точно так же, как в условиях
режима буржуазного она врастает в систему органов хозяйства
капиталистического. Если при капиталистическом режиме всякая кооперативная
организация, которая захотела бы стать на путь развития, противоречащий
капитализму, постепенно душилась кредитными и другими хозяйственными
учреждениями буржуазии, то в условиях пролетарской диктатуры, наоборот,
будут пользоваться всемерной поддержкой именно трудовые кооперативы,
кооперативы середняков и бедноты, которые будут получать льготы по
сравнению с кооперативами кулаков и деревенских богатеев, т. е.
сельскохозяйственной буржуазии. Наконец, кадровый состав кооперации,
кооперативные работники, кооперативные служащие и руководители всех видов,
при пролетарской диктатуре образовываются не буржуазией, а специально
обучаются и готовятся в соответствующих учебных заведениях и на практике
таким образом, чтобы все лучше и лучше вести работу, необходимую с точки
зрения строительства нового общества, а не с точки зрения служения
крупному капиталу. Здесь видна вся громадная разница между условиями
развития деревни при господстве капитализма и условиями развития этой
деревни при господстве пролетарской диктатуры. Нельзя себе представлять,
что развитие при нашем строе будет таким же, как и при строе
капиталистическом. Власть Советов, диктатура рабочего класса вовсе не есть
только политическая власть, и наше государство отличается от буржуазного
государства не только тем, что оно находится в распоряжении другого
класса, но также и тем, что оно держит в своих руках всю крупную
промышленность и транспорт и поэтому является громаднейшей, мощной
экономической, хозяйственной силой, силой, которая накладывает свой
отпечаток на все развитие страны в целом, и в том числе на все развитие
деревенских отношений.

Если крестьянские кооперативы будут, в общем и целом, врастать в
систему хозяйственных органов пролетарского государства, это будет
означать хозяйственное руководство со стороны пролетариата, это будет
означать укрепление союза рабочих и крестьян, это будет означать, что мы
идем крупными шагами по пути к социализму.
В самом деле, при общем подъеме народного хозяйства у нас будет расти
все больше и больше государственная промышленность, которая все теснее и
теснее, через кооперацию, будет срастаться с крестьянским хозяйством. Само
крестьянское хозяйство будет, незаметно для себя и все время с выгодой для
себя, постепенно и медленно переделываться и перерабатываться. Прежде
распыленные и раздробленные, ничем хозяйственно между собой не связанные,
крестьянские дворы все больше и больше будут объединяться между собою на
почве закупок, продажи и кредита, смыкаясь на этом деле с хозяйственными
органами пролетарского государства. С другой стороны, от общественных
закупок и общественных продаж, от общих организаций кредита крестьяне
будут постепенно переходить к организации своих кооперативных маслобойных
заводов и вообще заводов и фабрик по переработке продуктов
земледельческого хозяйства и животноводства.
Этот процесс организации будет идти все дальше и глубже, по мере того
как крестьянство на собственном опыте будет все больше и больше убеждаться
в выгодности перехода к коллективным формам труда. Через совместную
закупку машин крестьяне будут переходить и к коллективному использованию
их. Отрасль за отраслью крестьянское хозяйство будет, таким образом,
подобно маслобойным заводам, организовываться уже на новых началах. Вместе
с этим развитие крупной городской промышленности и возрастающее накопление
материальных средств государственного хозяйства дадут возможность
усиленной электрификации сельского хозяйства. Подача электрической энергии
целому ряду крестьянских хозяйств окажет, в свою очередь, еще более мощный
толчок к переходу на коллективные формы обработки самой земли, потому что
с переходом на электрическую энергию будет становиться уже совсем ясным
вся выгода коллективных форм использования этой электрической энергии. Ибо
на долю каждого крестьянского двора, на долю каждого отдельного
крестьянского хозяйства будет падать гораздо меньшее количество расходов,
если трата электрической энергии будет производиться не отдельным
крестьянским двором, а целыми объединениями этих дворов. Таким образом,
процесс организации крестьянского хозяйства, который начнется с
кооперативной организации торговли, перекидывается постепенно, через
организацию производства по переработке продуктов крестьянского хозяйства,
и на сельскохозяйственное производство в прямом смысле этого слова. С
переходом на электрификацию этот процесс получает свое наиболее полное
завершение. Так растет все более и более становящаяся организованной
система крестьянских хозяйств, которые из отдельных и распыленных единиц
превращаются в одно организованное целое. Крестьянские хозяйства
постепенно переделывают свою собственную природу, смыкаются вместе и
срастаются в одно, еще более громадное целое с государственной
промышленностью.
А такого рода хозяйственная цепь, которая организована во всех своих
частях, по сути дела, и есть социализм.
Таким путем мы приходим к социализму, несмотря на хозяйственную и
техническую отсталость, которой теперь отличается еще наша страна.
Конечно, этот путь в условиях технической и экономической отсталости есть
путь очень долгий. Но тем не менее это есть верный путь, путь, по которому
мы придем к социализму, если только будем вести правильную политику по
отношению к крестьянству.
VII. ПРОМЫШЛЕННОСТЬ И СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО ДОЛЖНЫ ВЗАИМНО ПОМОГАТЬ ДРУГ
ДРУГУ
Общий подъем нашего народного хозяйства, подъем промышленности, с одной
стороны, и подъем крестьянского хозяйства — с другой, означают одну из
величайших побед, которую сделала наша революция. Но в то же самое время
этот хозяйственный рост сопровождается особого рода "болезнями" роста, т.
е. скрывает в себе некоторые своеобразные противоречия, которые могут быть
опасны, если наиболее сознательная часть трудящихся, авангард рабочего
класса — наша партия, не сумеет их вовремя разглядеть и достаточно ясно
объяснить их широким слоям трудящихся. Дело в том, что уже прошло время,
когда крестьянин ясно помнил и постоянно имел в уме, что рабочий класс и
его партия дали ему помещичью землю и помогли смести с лица нашей страны
весь помещичий класс в целом. С переходом на мирную хозяйственную работу и
с началом подъема крестьянского хозяйства, равно и государственной
индустрии, крестьянское хозяйство все больше и больше становится
хозяйством товарным, т. е. производит все возрастающую часть своей
продукции для сбыта на продажу. Чем больше крестьянское хозяйство вылезает
из нищеты, тем большая часть всего того, что производится внутри этого
хозяйства, идет на рынок, выменивается на деньги, а на эти деньги, в свою
очередь, происходит покупка других товаров, которые в крестьянском
хозяйстве не производятся, но которые ему нужны. Эти продукты идут в
первую очередь со стороны нашей государственной промышленности.

Таким образом, крестьянин сталкивается на рынке с государственной
промышленностью, находящейся в руках рабочего класса. При этом, если речь
идет о продуктах сельского хозяйства, выступает как продавец, а городское
население, и в первую очередь рабочий класс, выступает как покупатель.
Если же речь идет о продуктах государственной промышленности, то рабочий
класс, организованный в государственную власть, выступает в качестве
продавца, тогда как крестьянин выступает здесь в качестве покупателя. Но,
как известно, интересы покупателя и продавца на рынке противоположны:
покупатель заинтересован в том, чтобы купить товар возможно более дешево,
тогда как продавец непосредственно заинтересован в том, чтобы продать свой
товар по более высокой цене. Чем больше развивается хозяйство в данный
период, т. е. до осуществления единого организованного хозяйства и
крестьянских дворов, и государственных фабрик, тем все более существенным
вопросом становится вопрос о ценах: о ценах на продукты сельского
хозяйства, с одной стороны, о ценах на продукты государственной
промышленности — с другой. Мы видим, таким образом, что здесь налицо
имеется непосредственное противоречие интересов у рабочего класса с
крестьянством. Это противоречие неизбежно порождает трения между обоими
основными трудящимися классами нашей страны, трения, которые представляют
известного рода опасность для рабоче-крестьянского блока.
В чем здесь, однако, дело? Есть ли противоречие интересов между рабочим
классом и крестьянством — неразрешимое противоречие? И не скрываются ли
за этим противоречием в то же самое время какие-нибудь более коренные
интересы, общие у рабочего класса с крестьянством? Мы уже видели: основной
и самый общий интерес обоих классов лежит в их совместном движении к
социализму, что невозможно без упрочения союза рабочих и крестьян и без
руководящей роли рабочего класса в этом союзе. Но этот основной и самый
коренной интерес рабочего класса и крестьянства находит свое выражение в
необходимости взаимной помощи со стороны промышленности и сельского
хозяйства, которые в самой основе своей зависят друг от друга. Наша
промышленность работает, как мы уже об этом говорили, прежде и раньше
всего на крестьянский рынок. Она и раньше в своем развитии зависела от
этого рынка, но в условиях пролетарской диктатуры она неизбежно зависит от
этого рынка в еще большей степени, чем при старом режиме: во-первых, у нас
отпадает внешний рынок, потому что мы не ведем той грабительской политики,
политики захвата новых областей, которую вел царизм; во-вторых, у нас
отпадают заказы на флот, военно-морские сооружения и целый ряд громадных
военных заказов вообще, ибо мы неизмеримо в меньшей степени тратим на наши
военные нужды, так как ограничиваемся лишь одной обороной страны, ни в
коем случае не имея каких бы то ни было завоевательных целей; отсюда
необходимость переоборудования ряда заводов и перевода их с производства
военных " предметов на производство предметов мирных, необходимых для
сельскохозяйственного труда,-- в первую очередь сельскохозяйственных
орудий и сельскохозяйственного инвентаря; в-третьих, политическая
необходимость укрепления диктатуры пролетариата и укрепления влияния
рабочего класса на крестьянство диктует нам точно так же гораздо большее
внимание к крестьянскому рынку.
Наша промышленность, таким образом, зависит в своем развитии от
крестьянского хозяйства. Наша промышленность развивается тем быстрее, чем
больше платежеспособный спрос со стороны крестьянства. Накопление в нашей
промышленности идет тем быстрее, чем быстрее идет накопление в нашем
крестьянском хозяйстве, т. е. чем скорее это крестьянское хозяйство
выходит из нищеты, чем больше оно богатеет, чем больше покупает оно
сельскохозяйственных орудий и машин, чем скорее улучшает оно свою технику,
чем быстрее переходит на новую форму обработки земли и чем больше поэтому
становится в состоянии покупать у городской промышленности. В свою
очередь, развитие крестьянского хозяйства немыслимо без развития городской
промышленности. Для того чтобы идти вперед, сельское хозяйство нуждается в
продуктах, которые в нем не производятся, а идут из различных отраслей
нашей промышленности. Если бы в один прекрасный день кончилась жизнь нашей
промышленности, тогда сельское хозяйство было бы обречено на жалкое
прозябание, оно должно было бы ограничиться самыми примитивными, самыми
первобытными способами обработки земли; в лучшем случае оно должно было бы
вечно топтаться на месте и не в состоянии было бы сделать ни одного
сколько бы то ни было заметного шага вперед. И наоборот, если развивается
промышленность (металлическая, с выделкой сельскохозяйственных машин;
химическая, с изготовлением разного рода удобрений и т. д.), то сельское
хозяйство начинает иметь в этой промышленности своего могучего помощника и
свою опору, которая сможет в конце концов перевернуть старые способы
обработки земли и быстро двинуть вперед дело развития производительных сил
всего сельского хозяйства.

Таким образом, промышленность нуждается для своего развития в успехах
сельского хозяйства, и наоборот, сельское хозяйство для своих успехов
нуждается в развитии промышленности. Эта взаимная зависимость друг от
друга есть самое коренное, что должно определять собою правильную политику
со стороны руководящей партии, обязанность которой в первую очередь
состоит в том, чтобы частные и преходящие, моментальные и временные,
второстепенные и производные интересы подчинять интересам постоянным,
наиболее общим, наиболее коренным и основным.
Мы должны в настоящее время помнить, что наша политика должна быть
рассчитана не на один год, а на целый ряд лет. В настоящее время наша
забота состоит не в том, чтобы как-нибудь удержаться у власти (ибо в
настоящее время Советская власть твердо и прочно стоит на ногах); нам
нужно думать о том, чтобы проводить политический план, рассчитанный на
долгие, долгие годы. Если бы речь шла лишь о том, чтобы разделить между
рабочим классом к крестьянством ту сумму национального дохода, которая
получается в результате годового труда в нашей стране, и если бы речь шла
только об этом и не шла бы ни о чем другом, то тогда, разумеется, нелепо
было бы говорить рабочему классу:
"не бери слишком много" — или уговаривать крестьянство, чтобы оно
занималось самоограничением: при таком положении вещей, конечно, каждый из
классов неизбежно руководствовался бы своим непосредственным интересом и
стремился бы забрать себе возможно большую долю из совокупного
национального дохода, т. е. из всего дохода страны.
Однако мы живем и надеемся жить вовсе не один год; мы надеемся жить
долгие, долгие годы, мы надеемся идти все время вперед по пути к
социализму. И поэтому задача, стоящая перед нами, задача, стоящая перед
обоими классами, вовсе не так проста, как в только что приведенном случае.
Если бы эта задача состояла только в дележе раз и навсегда данного дохода,
общего дохода страны, который неизменен, который раз и навсегда определен,
который представляет некоторую неизменяющуюся, постоянную, величину,
тогда, конечно, невозможно было бы никакое быстрое развитие, мы постоянно
топтались бы на одном месте. Но ведь не в этом дело. Дело заключается в
том, чтобы постоянно повышать общий национальный доход, постоянно
увеличивать и увеличивать количество и ценность товаров, ежегодно
производимых в нашей стране, и следовательно, увеличивать национальный
доход, весь доход всего общества в целом.
Если увеличивается общая сумма национального дохода, то тогда есть из
чего производить и дележку; если из года в год эта сумма национального
дохода постоянно увеличивается и растет, то тогда ежегодно и на долю
рабочего класса, и на долю крестьянства будет приходиться все большая и
большая сумма ценностей, и материальное положение обоих классов будет
быстро улучшаться. Поэтому и с точки зрения рабочего класса, и с точки
зрения коренных интересов крестьянства, развивающего свое хозяйство в
условиях Советской власти, необходимо вести такую политику, которая
обеспечивала бы в первую голову и в первую очередь развитие
производительных сил государственной промышленности и крестьянского
хозяйства, а следовательно, из года в год все быстрее идущее возрастание
национального дохода.
С этой точки зрения нужно обсуждать все вопросы нашей экономической
политики и с этой точки зрения необходимо точно так же обсуждать и вопрос
о политике цен.
Предположим, что какая-нибудь группа рабочих говорит нам: "У нас,
рабочих, в руках крупная промышленность, мы вольны ставить высокие цены,
давайте их ставить, чтобы получить возможно больше прибыли для нашей
промышленности; если эта промышленность будет получать большую прибыль, то
она будет в состоянии больше платить рабочему, и поэтому в наших интересах
политика высоких цен на продукцию нашей промышленности; всякое отступление
от такой политики означало бы не что иное, как уступку мелкой буржуазии,
означало бы отступление от чисто пролетарской линии".
Было бы правильным такое мнение? Конечно, оно было бы неправильным, а
предполагаемая политика была бы вовсе не пролетарской политикой, а была бы
политикой цеховой, ограниченной, тупой, не видящей дальше своего носа, т.
е.
попросту была бы глупой политикой. Эта политика предполагала бы
непонимание основной связи между государственной промышленностью и
сельским крестьянским хозяйством, она неизбежно привела бы к тому, что
сама государственная промышленность через короткий срок остановилась бы в
своем развитии, натолкнувшись на слабую покупательную силу со стороны
крестьянского рынка. Можно было бы при такой политике получать, быть
может, довольно высокую прибыль в ближайшие годы за счет подрыва
крестьянского хозяйства, но эта политика жестоко отомстила бы за себя
через небольшой промежуток времени. Государственная промышленность
неизбежно лишилась бы рынка сбыта, который в таких условиях был бы обречен
на резкое сокращение, и, вместо дальнейшего развития и непрерывного
поступательного хода промышленности, настал бы жестокий кризис, который
отбросил бы эту промышленность далеко назад. В случае продолжения такой
политики мы имели бы хронический промышленный застой и если не попятное
движение, то, во всяком случае, бессмысленное топтание на месте.

Предположим, с другой стороны, что известные широкие слои крестьянства
смогли бы проводить на деле такую политику, которая путем чрезвычайно
высокой цены на хлеб и сырье подрезала бы возможности дальнейшего развития
промышленности. Тогда, при таких условиях, взявши довольно много за один
хозяйственный год, сельское хозяйство через некоторый промежуток времени
стало бы страдать от невозможности восстановления своего
сельскохозяйственного инвентаря, не говоря уже о том, чтобы переходить к
дальнейшему улучшению способов ведения своего хозяйства.
Таким образом, и здесь близорукая, ограниченная, не видящая связи между
городом и деревней политика неизбежно привела бы к падению национального
дохода и тем самым к ухудшению материального положения обоих основных
классов нашего советского общества.
Отсюда вытекает, что противоречие между рабочим классом и
крестьянством, о котором мы говорили выше, является противоречием
сравнительно второстепенного порядка и что с точки зрения правильно
понятых интересов и рабочего класса, и крестьянства необходимо вести такую
политику, которая давала бы простор наиболее полному развитию
производительных сил. Рабочий класс с точки зрения своих собственных
интересов должен прилагать все усилия к тому, чтобы возможно быстрее
налаживать свое производство, возможно дешевле производить продукты
государственной промышленности и возможно дешевле продавать эти продукты,
выигрывая, с одной стороны, на все большей массе продаваемых продуктов, а
с другой стороны, обеспечивая каждый год все большее и большее расширение
всего народного хозяйства.
Совершенно нельзя смешивать положение рабочего класса, стоящего у
власти, с положением рабочего класса, который только еще борется за эту
власть. Когда рабочий класс только борется за свою власть, не его забота
— забота о всем народном хозяйстве в целом, не его забота о росте
национального дохода, не его забота о цельности всего общества. Наоборот,
основной и коренной его интерес заключается в том, чтобы разломать,
разбить, разрушить капиталистическое общество. Когда же рабочий класс
является классом, стоящим у власти, он становится руководителем всего
общества в целом, забота о росте национального дохода есть его собственная
забота, забота о развитии производительных сил есть точно так же его
собственная забота, интересы развития народного хозяйства точно так же
суть его собственные интересы. Это нужно понять, и из этого нужно исходить
при определении нашей политики. Мы видим, таким образом, что взаимно
связанные промышленность и сельское хозяйство есть основной факт, из
которого нужно исходить, а необходимость взаимной помощи промышленности и
сельского хозяйства есть основное условие для прочности
рабоче-крестьянского блока, без которого немыслимо движение к социализму.
VIII. РОСТ КООПЕРАЦИИ И КЛАССОВАЯ БОРЬБА В ДЕРЕВНЕ
Когда мы говорим, что в условиях пролетарской диктатуры рост кооперации
означает, по сути дела, рост социализма, это вовсе не означает еще, что
весь этот процесс будет проходить совершенно гладко, без внутренних
трений. Наоборот, можно сказать, что ход развития через кооперацию к
социализму будет сопровождаться, в особенности первое время, т. е. до тех
пор, пока государственная промышленность не в состоянии будет подвести
фундамента электрификации под все сельское хозяйство, классовой борьбой
между различными группами и различными слоями крестьянства, которые, со
своей стороны, будут находиться в разных отношениях с рабочим классом.
Сейчас у нас, как мы уже об этом говорили раньше, имеется налицо целый ряд
слоев в крестьянстве, неодинаковых по своему социальному положению. Эти
разные слои крестьянства, несомненно, будут по-разному строить кооперацию
и в ходе кооперативного строительства будут бороться между собою за
влияние. Уже самые задачи и цели, которые ставят себе кооперативные
организации, несколько разнятся в зависимости от того, какой слой
крестьянства имеется в виду. Если, например, мы говорим о крестьянской
бедноте, о безлошадных, которые не в состоянии справиться со своими
наделами, у которых нет инвентаря и самых элементарных средств
производства, то нам будет совершенно ясно, что эти слои крестьянства
должны неизбежно тяготеть к разного рода коллективным хозяйствам
(колхозам) в непосредственном смысле этого слова. Организовывать теперь же
товарищества по сбыту своих продуктов им невозможно, потому что, по сути
дела, им и сбывать-то почти нечего; они должны пройти еще через такую
полосу своего развития, когда они будут становиться на ноги и мало-мальски
поднимать производство, чтобы потом перейти уже к сбыту все большей части
своей продукции на рынок. Пока они не достигли такой ступени своего
развития, т. е. пока они еще переживают время отчаянной нужды, самым
важным для них является общая закупка инвентаря, рабочего скота, машин и
совместное использование этого скота и этих машин на коллективных началах.

Поэтому колхозы являются естественной формой организации бедняцких
хозяйств.
Однако нужно сказать, что непосредственный переход к такого рода
хозяйству требует очень крупной ломки старых привычек, унаследованных от
дедов и отцов, и поэтому вряд ли можно думать, что колхозное движение
захватит собою всю широкую массу крестьянской бедноты. Середняцкие
хозяйства, поднимаясь и становясь все более и более прочно на ноги, будут,
конечно, организовываться в сельскохозяйственную кооперацию по всем трем
основным линиям, о которых мы писали выше: и по линии закупок, и по линии
сбыта, и по линии кредита. Основной массой, основным ядром крестьянства,
является в первую очередь крестьянин-середняк. Поэтому основной формой
кооперации является точно так же сельскохозяйственная кооперация
соответствующего вида. Зажиточные и крупные крестьяне равным образом будут
стремиться создавать свои кооперативные организации, в том числе и
кредитные, и будут стараться делать эти организации своими опорными
пунктами. Так как классовая борьба в деревне начнет отмирать еще только
через очень значительный промежуток времени, так как в ближайшем будущем
мы будем иметь перед собою процесс расслоения крестьянства, т. е.
выделение его зажиточной верхушки, с одной стороны, и сельскохозяйственных
пролетариев и полупролетариев — с другой, то совершенно очевидно, что
будет идти классовая борьба и между различными ячейками общекооперативной
организации, и внутри одних и тех же кооперативов: вопрос о выборах
правления, о выборах должностных лиц, о паях и об их величине, об уставе
кооперативных организаций, о политике, которую должно вести правление, и
т. д. и т. п.; на всех этих отдельных вопросах будут развиваться целые
("мирные", конечно" сражения между различными слоями крестьянства .
Таким образом, картина будет представляться довольно пестрой. В общей
сети кооперативных организаций мы будем иметь и кулацкие ячейки, быть
может, иногда и чисто кулацкие. и бедняцкие, и середняцкие, и ячейки
смешанного типа. Однако в этой картине будет все же известный основной
фон. Ведь нужно иметь в виду, что, несмотря на процесс расслоения
крестьянства, все же будет сохраняться его основное ядро, а именно
крестьянин-середняк, эта, как выражался тов. Ленин, "центральная фигура
нашего земледелия". Если даже в условиях капитализма, при
капиталистическом городе и при диктатуре буржуазии, сохраняется все же
относительно довольно устойчиво слой средних крестьян, то в условиях
рабочей диктатуры крестьянство будет разлагаться нисколько не более
быстро, а, наоборот, более медленно. С другой стороны, по мере того как
государственная власть будет все больше и больше оказываться в состоянии
подавать руку материальной помощи крестьянской бедноте и середняку, мы
будем иметь новый поворот к поравнению, но уже на совершенно иных
основаниях, чем раньше. Раньше мы в той или иной форме отнимали у
зажиточных, у кулаков, и отдавали отнятое беднякам, т. е. зажиточных
делали более бедными, и таким образом достигали, как это было, например,
во время комбедов, известного поравнения. Теперь же будет другое, а
именно: все быстрее и быстрее будет вылезать из нищеты крестьянин-середняк
и бедняк при помощи своих кооперативных организаций, пользующихся особым
покровительством, особыми льготами, особой поддержкой, материальной и
всякой иной, со стороны государственной власти рабочего класса.
Чем больше будет двигаться вперед все народное хозяйство в целом и чем
быстрее будет расти наша государственная промышленность, тем все более
мощной будет поддержка именно этих слоев крестьянства, которые будут по
уровню своей жизни догонять зажиточную деревенскую верхушку, но которые в
то же самое время будут расти не за счет эксплуатации, не за счет чужого
труда, а в силу улучшенных способов ведения своего хозяйства и объединения
усилий ряда крестьянских дворов через кооперативную организацию, которые
будут, следовательно, переходить ко все более и более коллективной форме
хозяйствования. Таким образом, основная сеть наших кооперативных
крестьянских организаций будет состоять из кооперативных ячеек не
кулацкого, а "трудового" типа, ячеек, врастающих в систему наших
общегосударственных органов и становящихся таким путем звеньями единой
цепи социалистического хозяйства. С другой стороны, кулацкие кооперативные
гнезда будут точно так же, через банки и т. д., врастать в эту же систему;
но они будут до известной степени чужеродным телом, подобно, например,
концессионным предприятиям. Что будет с этого рода кулацкими кооперациями
в дальнейшем?
Предположим, например, что у нас есть кредитное товарищество, во главе
которого стоят кулаки, пользующиеся там всем авторитетом. Этот кулацкий
кооператив, если он хочет процветать, неизбежно должен быть, так же как и
все прочие, связан с экономическими государственными органами; он,
например, будет вносить свою свободную наличность в наши банки для того,
чтобы получать определенный процент; даже в том случае, если бы возникли
свои собственные банковские организации у подобного рода кооперативов, все
равно они неминуемо должны были бы быть связанными с могущественными
кредитными учреждениями пролетарского государства, имеющими в своем
распоряжении основные кредитные средства страны. Кулаку 'и кулацким
организациям все равно некуда будет податься, ибо общие рамки развития в
нашей стране заранее даны строем пролетарской диктатуры и уже в
значительной степени выросшей мощью хозяйственных организаций этой
диктатуры. Если кулак является волей-неволей вкладчиком в наши банки, если
он волей-неволей начинает быть связанным целым рядом отношений с нашими
хозяйственными органами, то он неизбежно будет втиснут в определенные
границы. Конечно, можно, вообще говоря, было бы представить себе такое
положение вещей, когда кулацкое хозяйство нарастало бы со страшной
стремительностью, когда накопление в этих хозяйствах шло бы гораздо
быстрее, чем во всей государственной промышленности, и когда кулак, таким
образом, перерос бы, всю остальную экономику и, сомкнувшись с частным
торговым капиталом, опрокинул бы весь строй — и экономический, и
политический — пролетарской диктатуры. Но это предположение является
совершенно невероятным. Ибо предположить, что кулацкие хозяйства будут
расти быстрее, чем вся государственная промышленность,-- это означало бы
предположить нечто, прямо противоположное действительности. При развитии
нашего народного хозяйства в целом быстрее всего будет развиваться ставшая
уже на ноги крупная промышленность, которая находится целиком в руках
пролетарского государства. Этот рост будет определять собою все и будет
служить достаточной гарантией того, что кулак, или зажиточный крестьянин,
нанимающий нескольких сельскохозяйственных рабочих, должен будет
подчиняться нашему общему строю.

Пролетарское государство, которое заинтересовано в росте
"некапиталистических", т. е. социалистических, форм хозяйства, само собою
разумеется, не может относиться одинаково к кооперативам трудовым и к
кооперативам кулацкого типа; оно будет, как мы уже упоминали выше,
всемерно поддерживать кооперативы бедноты и середняков. В этом, между
прочим, будет выражаться классовая борьба, классовая помощь пролетариата
наиболее близким к нему слоям в борьбе этих слоев против кулаков или
сельскохозяйственной буржуазии.
IX. СТРОИТЕЛЬСТВО СОЦИАЛИЗМА И ФОРМЫ КЛАССОВОЙ БОРЬБЫ
В нашей стране в настоящее время имеются три класса, из которых два
класса — рабочие и крестьяне — являются основными классами нашего
общества и нашего строя, а третий класс — буржуазия (кулаки, нэпманы и т.
д.) — существует лишь постольку, поскольку он "допущен" до известной
степени и на определенных условиях "к сотрудничеству" с рабочим классом и
крестьянством. Мы видели выше, что из того положения, которое занимает
теперь рабочий класс, как класс господствующий, вытекает целый ряд
основных выводов для политики рабочего государства. Основной и главный
вывод, как мы об этом уже говорили, заключается в следующем: в то время
как при капиталистическом строе задачей рабочего класса являлось
разрушение общества, в условиях пролетарской диктатуры задачей рабочего
класса является не разрушение строя пролетарской диктатуры и нового
создаваемого общества, а, наоборот, его всемерная поддержка, укрепление
его, руководство им.
Из этого, в свою очередь, неизбежно следуют и другие выводы, а именно
выводы, касающиеся самой формы классовой борьбы в нашем обществе.
Классовая борьба, как мы отлично знаем, не прекращается и не отмирает
сразу, а будет продолжаться очень и очень долгое время, пока не исчезнет
навсегда деление на классы вообще.
Но уже теперь мы видим, как неизбежно меняются вопрос о главном пути
классовой борьбы и вопрос о формах этой борьбы. В капиталистическом
обществе, где дело пролетариата заключается в том, чтобы разрушить это
общество, постоянной задачей является всемерное обострение и разжигание
классовой борьбы до тех пор, пока эта классовая борьба не примет самой
ожесточенной своей формы, а именно формы гражданской войны и вооруженной
борьбы со стороны трудящихся масс против господствующего
капиталистического режима. В этой борьбе старое общество лопается сверху
донизу, и положение классов в конце концов делается совершенно иным: так
называемые "низшие", угнетенные классы становятся наверху, эксплуататоры
становятся классом, сопротивление которого подавляется и которому
приходится, после своего разгрома, подчиниться новой власти, власти
пришедших с низов классов. Итак, в капиталистическом строе задача рабочего
класса — вести линию на обострение классовой борьбы, на превращение ее в
гражданскую войну.
Партия рабочего класса в пределах капиталистического строя является
партией гражданской войны. Положение совершенно перевертывается, когда
рабочий класс берет власть в свои руки, опираясь при этом на широкие слои
крестьянства.
Поскольку диктатура буржуазии разбита и поскольку на ее место уже стала
диктатура пролетариата, постольку задачей рабочего класса является
укрепление этой диктатуры и защита ее от всяких на нее посягательств.
Партия рабочего класса в таких условиях становится партией гражданского
мира, т. е. требует подчинения рабочему классу со стороны прежде
господствующих классов, слоев и групп; она требует от них гражданского
мира, и рабочий класс карает и преследует теперь всех нарушителей этого
гражданского мира, всех заговорщиков, саботажников — словом, всех, кто
мешает делу мирного строительства нового общества.
В своем собственном государстве рабочий класс, после того как он отбил
все нападения врагов и обеспечил мирную строительную работу, уже не
проповедует внутри страны гражданской войны, а проповедует внутреннее
замирение на основах признания полностью новой власти, ее законов, ее
учреждений и на основании подчинения этим законам и этим учреждениям со
стороны всех слоев, в том числе и бывших противников этой власти. В
соответствии с этим появляется и изменение в самих формах классовой
борьбы. Поясним это рядом примеров. Возьмем, прежде всего, отношение к
буржуазии. В пределах капиталистического строя по отношению к ней мы
проповедовали развитие борьбы вплоть до применения вооруженной силы.
Конечно, если бы буржуазия пыталась и теперь выступать против нас с
оружием в руках, как она это делала в 1917, 1918, 1919 и т. д. годах, то
мы тотчас же пустили бы в ход нашу вооруженную силу и расправились бы с
таким противником так, как он этого заслуживал бы. Но сейчас у нас
совершенно другое положение.
Сила Советской власти и прочность ее настолько очевидны, что для
буржуазных слоев нашего общества (нэпманов) совершенно очевидна полная
безнадежность всяких попыток повести против нового строя активную и острую
политическую борьбу. Этим слоям волей-неволей приходится мириться с
существующим порядком вещей. В определенных рамках этой буржуазии
разрешена хозяйственная деятельность. Мы вовсе не запрещаем теперь частную
торговлю, мы допускаем ряд частных предприятий, мы не запечатываем уже
частных лавок, мы даем, следовательно, известную возможность существования
для этих кругов. Значит ли это, что прекращается классовая борьба? Нет,
никоим образом. Но эта борьба существеннейше изменила свою форму. Со
стороны рабочего класса она продолжает вестись:
наше законодательство, гарантирующее рабочее дело, обеспечивающее
определенные права за профессиональными союзами, заставляющее платить
частного предпринимателя страховые взносы, лишающее эти
предпринимательские круги избирательных прав в политические органы власти
и т. д.,-- это есть новая форма классовой борьбы. Система налогового
обложения, при которой соответствующим образом облагаются доходы и прибыли
капиталистических предприятий, это налоговое обложение буржуазии такое,
какого нет ни в одной стране,-- это точно так же новая форма классовой
борьбы. Конкуренция со стороны государственной промышленности,
государственной торговли, кооперации — это есть опять-таки новая форма
классовой борьбы. Когда наше государство дает особые льготы и преимущества
кооперативным предприятиям, когда это государство особо финансирует, т. е.

поддерживает денежными средствами, кооперативные организации, когда оно в
законодательном порядке обеспечивает за ними большие права,-- все это есть
новая форма классовой борьбы. Если в процессе конкуренции на рынке
государственная промышленность, торговля, кооперация вытесняют постепенно
частного предпринимателя — это есть победа в классовой борьбе, но победа
не в механическом столкновении сил, не при помощи вооруженной схватки, а
совершенно в новой оболочке, которой не было раньше, которая при
капиталистическом режиме была совершенно немыслимой для рабочего класса и
крестьянства.
Точно так же меняется форма классовой борьбы и в деревне. Правда, то
тут, то там классовая борьба в деревне вспыхивает в прежних своих
проявлениях, причем это обострение вызывается обычно кулацкими элементами.
Когда, например, кулаки или наживающиеся за чужой счет и пролезшие в
органы Советской власти люди начинают стрелять по селькорам, это есть
проявление классовой борьбы в самой острой форме. Однако такие случаи
бывают обычно там, где еще советский местный аппарат является слабым. По
мере улучшения этого аппарата, по мере укрепления всех низовых ячеек
Советской власти, по мере улучшения и усиления местных деревенских
партийных и комсомольских организаций такого рода явления будут, как это
совершенно очевидно, становиться все более редкими и в конце концов
бесследно исчезнут. Еще всего несколько лет тому назад главной формой
классовой борьбы внутри деревни был непосредственный административный
нажим на деревенскую верхушку: вначале постоянные конфискации и реквизиции
у более зажиточного крестьянства и передача этого конфискованного добра в
пользу бедноты (время комбедов); затем, по сути дела, система постоянных и
произвольных нажимов, которые чрезвычайно затрудняли, а иногда и делали
совершенно невозможным хозяйственное продвижение вперед и соответствующую
деятельность зажиточных слоев деревни, в первую очередь деревенской
буржуазии. В то время как в городе уже с самого начала новой экономической
политики мы разрешали хозяйственную деятельность частным торговцам и
предпринимателям, в деревне, по сути дела, для деревенской буржуазии
ставились такого рода рогатки, которые эту деятельность сильно
ограничивали или делали ее почти невозможной. Теперь (лето 1925 г.) мы
приходим к тому, чтобы отменить на практике такого рода систему, и даем
большую свободу движения буржуазным элементам деревни. Но это вовсе не
означает, что мы перестаем, вести классовую борьбу против деревенской
буржуазии. Это вовсе не означает, что мы отказываемся поддерживать
бедняков и середняков против эксплуататорских слоев. Мы лишь меняем форму
нашей классовой борьбы против мелких деревенских капиталистиков. Мы
переходим к новой, более целесообразной в настоящих условиях форме этой
классовой борьбы.
В городе мы вовсе не запечатываем лавки частного торговца, мы допускаем
его "работу". В результате мы получаем от этого большее оживление
товарооборота во всей стране. А этот торговец является покупателем и у
нашей государственной промышленности, и у нашей оптовой государственной
торговли; он, с другой стороны, продает — поскольку наша собственная
государственная и кооперативная товаропроводящая сеть является очень
слабой — наши товары в различные уголки нашей страны. При этом, конечно,
он наживается и получает в свои руки торговую прибыль или часть этой
торговой прибыли. И тем не менее, независимо от своей воли, он
способствует, благодаря общему оживлению товарооборота, и росту нашей
государственной промышленности, и росту нашей государственной торговли,
более быстрому оборачиванию общего капитала страны, и в том числе капитала
нашей государственной промышленности и нашей государственной торговли.
Быстрее поэтому вертится и машина самого производства, быстрее идет
процесс накопления, и поэтому скорее увеличивается мощность нашей
государственной промышленности--этой основной базы, основного фундамента
социалистического общества. С другой стороны, путем налогового обложения
буржуазных слоев мы точно так же получаем добавочные средства, идущие в
нашу государственную казну. Вот этот прирост материальных ценностей,
который получается, с одной стороны, от ускорения роста наших собственных
предприятий в связи с оживлением общего товарооборота, а с другой — от
налоговых поступлений, мы направляем на помощь разного рода начинаниям,
которые служат делу трудящихся классов, делу социализма. Такого рода
политика есть точно так же классовая политика с нашей стороны. Эта
классовая политика имеет своей целью поддержку трудящихся против остатков
эксплуататорского мира. Но форма этой политики, форма этой классовой
борьбы, как мы видим, совершенно иная, чем в том случае, если бы мы
просто-напросто запечатывали бы лавки частного торговца. Благодаря этой
новой форме классовой борьбы, мы не только не проигрываем, а наоборот, мы
в громадной степени выигрываем, потому что мы в гораздо большей степени
усиливаемся, и притом усиливаемся на почве всеобщего роста благосостояния.

Правда, мы не сразу могли повести такого рода политику. Когда у нас на
руках были фабрики и заводы, которые не работали; когда у нас выпускалась
масса денег, представлявших из себя бумажки, не имевшие почти никакой
ценности на рынке; когда у нас вместо банков были одни здания этих банков;
когда железные дороги не ходили; когда для работы крупных предприятий не
было самых необходимейших условий (не было сырья, топлива, не было даже
хлеба для голодных рабочих), то тогда давать свободу частной хозяйственной
деятельности и полную свободу торговле для частных лавочников и частных
мелких капиталистов было бы в высшей степени опасно. Нам нечем было бы с
ними конкурировать. У нас не было тогда в руках достаточно сильного и
мощного орудия борьбы. В условиях разрухи мелкому капиталистику было
гораздо легче обернуться со своим небольшим капиталом; он отличался
гораздо большей ловкостью и пронырливостью, чем наши казенные учреждения,
внутри которых была пустота. И если бы в то время мы дали полную
хозяйственную свободу всем этим элементам, не обеспечивши самих себя, т.
е. не имея крепких позиций в хозяйственной борьбе, тогда была бы
величайшая и чрезвычайно грозная опасность, что тысячи этих мелких
капиталистиков захлестнут нас и побьют нас в конкурентной хозяйственной
борьбе. И поэтому нам приходилось действовать с известной осторожностью,
обеспечивая за собой солидные позиции на поле экономической хозяйственной
битвы, т. е. на поле классовых боев и классовой борьбы в ее новой форме.
Такой позицией является в наших руках крупная промышленность, транспорт,
банковая система (кредит), а также государственный бюджет и
государственные финансы.
По мере нашего роста и по мере укрепления этих, как их называют,
"экономических командных высот" мы могли все более решительно разжимать
наш зажим по отношению к частному предпринимателю — мелкому и среднему.
Нам теперь, например, уже совершенно нечего бояться этой свободы торговли,
потому что на почве свободы торговли, на фундаменте этой свободы торговли,
используя сами эту свободу торговли, мы уже в состоянии, укрепив свои
командные высоты, вести победоносную хозяйственную борьбу.
Теперь мы можем перенести такого рода политику и на нашу деревню,
добившись того, чтобы наши деревенские работники не практиковали системы
простого административного "зажима" и "прижима" по отношению к более
зажиточным слоям деревни. И опять-таки, значит ли это, что мы хотим здесь
отказаться от классовой борьбы с этой сельскохозяйственной буржуазией?
Ничуть не бывало. Точно так же, как мы не отказываемся от классовой борьбы
с городской буржуазией (нэпманами), когда мы разрешаем ей заниматься своим
"делом", так и соответствующая политика в деревне отнюдь не означает
отказа от борьбы. Мы изменяем лишь форму ее. Против лавок деревенских
торговцев мы должны выставлять не органы прямого принуждения и насилия, а
наши хорошие кооперативные лавки. Против деревенского ростовщика, который
дает взаймы деньги за безбожный процент или который сдает внаем свою
лошадь безлошадному крестьянину на кабальных условиях, мы должны выдвинуть
в первую голову батарею наших кредитных товариществ, хорошую организацию
дешевого кооперативного кредита и помощи со стороны государственной
власти. Наши товары должны быть лучше и дешевле, чем товары частного
торговца, наши кредитные ссуды должны быть больше и гораздо дешевле, чем
ссуды, которые дает ростовщик, кооперация должна торговать лучше и быть
более приспособленной к местному деревенскому спросу, чем частная
торговля. Вот эти орудия должны мы выставить на передовые позиции нашей
борьбы с эксплуататорскими элементами деревни.
Можно, однако, спросить себя: правильно ли переносить такую политику,
которая пригодна для города, на деревню? Ведь есть одна важная для данного
вопроса и крайне существенная разница между условиями хозяйственной борьбы
в городе и условиями этой хозяйственной борьбы в деревне. В городе у нас
уже есть более или менее хорошо организованные и хорошо работающие
"командные высоты"; это ведь наша тяжелая артиллерия в борьбе с городскими
нэпманами. Но где такого рода "командные высоты" в деревне? Что мы можем
выставить в деревне против ее зажиточной верхушки? Где те экономические
кулаки, которыми мы могли бы на почве хозяйственной борьбы барабанить по
спине деревенского кулака? Не будет ли здесь такого положения вещей, что
кулацкие элементы окажутся неизмеримо сильнее экономически, чем масса
остального крестьянства, и тем самым не будут ли они в состоянии
перехлестнуть через нас и очутиться, таким образом, заправилами и
хозяевами всей деревенской жизни в целом?
На этот, совершенно законный, вопрос мы должны дать такого рода ответ:
командной высотой по отношению к деревенской буржуазии является
пролетарский город. Нельзя себе представлять дело таким образом, что
деревня развивается совершенно самостоятельно и независимо от города. Мы
уже говорили, что с ростом производительных сил в стране влияние города
будет все более и более решающим по отношению к развитию нашего сельского
хозяйства. А сердцевина этого города, его пролетарская промышленность, его
банковая система, его законодательство и т. д.

и т. п., все это обернуто "лицом к деревне", т. е. все это служит
могущественнейшей опорой середняцким и бедняцким элементам деревни, опорой
против ее кулацких слоев.
Промежуточным звеном между пролетарским городом и трудящейся деревней
является кооперация, которая как раз и стоит на стыке между этим городом и
деревней, воплощая собой в первую очередь ту экономическую смычку между
рабочим классом и крестьянством, укрепить которую является основной
задачей рабочего класса и нашей партии. Рост этой кооперации, в недрах
которой пролетарское государство поддерживает и финансирует бедняков и
середняков против кулаков и мелких сельскохозяйственных капиталистиков,
означает, как мы видели, непрерывный и систематический рост ячеек будущего
социалистического общества. Шаг за шагом государственная промышленность и
государственная торговля, смыкаясь с деревенской кооперацией, которая, в
свою очередь, перекидывается с торговли на самое производство, будет
вытеснять частный капитал: промышленный, торговый и ростовщический. В
общую государственно-кооперативную организацию будут вовлекаться и
всасываться крестьянские хозяйства точно так же, как через различные формы
кооперативных организаций (в первую очередь промысловую кооперацию) будут
сюда вовлекаться и всасываться мелкие ремесленники и кустари.
Постепенно, с вытеснением частных предпринимателей всевозможного типа и
их частных хозяйств и по мере роста организованности и стройности
хозяйства государственно-кооперативного, мы будем все более и более
приближаться к социализму, т. е. к плановому хозяйству, где все
принадлежит всем трудящимся и где все производство направлено на
удовлетворение потребностей этих трудящихся.
Частичное развитие капиталистических отношений в деревне, которое будет
происходить в ближайшие годы, необходимо должно будет, однако, вызывать и
другие формы классовой борьбы, помимо борьбы чисто хозяйственной, т. е.
помимо борьбы различных хозяйственных форм друг с другом. Например,
батраки, которые нанимаются у сельскохозяйственной буржуазии, могут совсем
не иметь своего хозяйства, борьба у них идет не такая, какая идет,
например, между середняком и кулаком или же между бедняцким хозяйством и
хозяйством кулацким. Борьба между кулаком и батраком идет по линии
вопросов, касающихся условий наемного труда (величина рабочего дня,
заработная плата, формы оплаты труда, общие условия работы и т. д. и т.
п.). Но и здесь линия классовой борьбы со стороны батраков, являющихся
частью рабочего класса, стоящего в настоящее время у власти, имеет все же
другие формы, чем те формы классовой борьбы, которые были свойственны
капиталистическому режиму. Это вытекает из того обстоятельства, что
батрачество, которое в кулацком хозяйстве находится, так сказать, под
своим хозяином, в то же время, как часть господствующего класса, стоит над
ним, хотя бы отдельные батраки этого и не сознавали. В чем находит себе
выражение этот факт? В том, что все законодательство нашей страны
направлено своим острием против эксплуататоров и каждым своим параграфом
защищает интересы рабочих; в том, что профессиональные союзы рабочего
класса и профессиональные союзы батраков пользуются законом признанными
правами, каких они не имеют ни в одной капиталистической стране; в том,
что суды нашей страны карают предпринимателей за нарушение этих законов, и
т. д. и т. п. Поэтому классовая борьба со стороны батрачества в конечном
счете направлена вовсе не на то, чтобы разгромить хозяйство кулаков и
разделить его между собой. Мы теперь уже не можем повторять вечно одну и
ту же сказку про белого бычка. Батрачество ведет свою классовую борьбу в
других формах, вынуждая через свои профессиональные организации и через
свою государственную власть, власть Советов, соответствующие условия
труда, и прибегает к судам своего класса, если необходимо обуздывать
сельскохозяйственных предпринимателей. Точно так же батрачество помогает,
будучи частью всего рабочего класса, организации не только наемных рабочих
в сельском хозяйстве, но и оказывает всемерную помощь делу организации
крестьянской бедноты и середняков, являясь, таким образом, живой
соединительной тканью между городскими индустриальными рабочими и широкими
слоями трудящегося крестьянства. Это не значит, что у нас не может быть
никаких старых форм борьбы. К стачке, например, батракам не раз придется
прибегать в их борьбе с кулачеством. Но и в случае таких столкновений дело
идет по-иному, так как за батраков стоят все органы власти, оказывающие
давление на частного хозяина.
X. НА КОГО НАМ НУЖНО СТАВИТЬ СВОЮ СТАВКУ?
Нам нужно разобрать те вопросы, которые мы только что выяснили, и
несколько с другой стороны. Дело в том, что некоторые товарищи, не понимая
сути вопроса, недоумевают по поводу принятого нашей партией политического
курса по отношению к деревне. У некоторых, например, появляются такого
рода рассуждения.

Во время гражданской войны мы-де опирались на союз городского рабочего
класса и деревенских полупролетариев, батраков, полубатраков, мелких
крестьян, деревенской бедноты вообще. Эта линия нашей политики выражала
"истинно-пролетарскую" линию, "левый", настоящий, чисто "пролетарский"
курс.
Через некоторое время мы переместили центр тяжести нашей политики в
деревню.
Раньше мы ставили ставку на деревенскую бедноту и опирались в деревне
на такие организации, как комитеты бедноты; потом мы провозгласили лозунг
"поддержки середняка", крестьянин-середняк стал выпячиваться, как
"центральная фигура нашего сельского хозяйства"; таким образом, мы, быть
может незаметно сами для себя, от ставки на бедноту перешли к ставке на
середняка, т. е. повернули курс направо, в сторону от "чисто пролетарской"
линии; прошло еще несколько времени, и мы теперь заговорили о большей
хозяйственной свободе для зажиточного крестьянина и даже для кулака;
другими словами, мы теперь повернули еще более "право" и, по-видимому,
ставим свою ставку именно на этого зажиточного, поскольку "провалилась"
наша ставка сперва на бедноту, а потом на середняка. Не есть ли это новый
поворот нашей политики вправо? Не обозначает ли все это, вместе взятое,
неуклонного и систематического отступления от пролетарской политики и все
большего превращения политики нашей партии в политику постоянных и все
дальше идущих уступок, сперва середняку, а потом более чем среднему
буржуа? Не есть ли это, другими словами, ясно очерченная линия вырождения
нашей партийной политики? Не есть ли это сдача наших позиций и капитуляция
перед растущими капиталистическими отношениями в нашей стране?
Такого рода мысли и такого рода возможные возражения необходимо самым
внимательным образом разобрать. Оставлять их без ответа никоим образом
нельзя; тут нужно договориться совершенно начистоту, потому что без
понимания сути нашей политики (а такое понимание невозможно, если нет
ответа на только что поставленные вопросы), без этого понимания нашей
политики, конечно, немыслимо вести сколько-нибудь хорошо дело руководства
такой огромной страной, как наша, со столькими внутренними противоречиями
и с такими сложными задачами, какие стоят на нашем пути.
Для того чтобы ответить на поставленные вопросы и возражения,
целесообразно будет, прежде всего, поставить вообще вопрос о так
называемой новой экономической политике. Когда мы переходили от системы
военного коммунизма к новой экономической политике, то некоторым казалось,
будто эта новая экономическая политика означает на деле капитуляцию перед
буржуазией. Все враги коммунистической партии и диктатуры пролетариата,
"свои" и заграничные, неустанно говорили и писали о крахе коммунизма в
России, о том, что русские большевики, проделав неудачный опыт
осуществления настоящего социализма, быстро разочаровались в этом опыте,
ибо он показал полную неосуществимость социалистического строя, и, призвав
на помощь ту же самую буржуазию, которую они хотели уничтожить, тем самым
расписались в полном своем бессилии. В начале новой экономической политики
заговорщики иностранные и русские, эмигрантская (белая)
печать неустанно твердили, что в России сделан огромный шаг по пути к
восстановлению старого порядка, что за этим шагом неизбежно будут делаться
и остальные шаги по пути назад к капитализму: будут-де возвращаться
фабрики и заводы, прежние владельцы будут призваны в качестве варягов,
спасающих Русь и наводящих в ней порядок, исчезнут все и всяческие
"национализации" и "монополизации" и вновь водворится с помощью самих
"образумившихся" большевиков старый капиталистический строй, который тем
самым еще и еще раз докажет свою громаднейшую жизнеспособность и все свои
преимущества перед всеми и всяческими социализмами и коммунизмами.
Говорилось также, что большевики, которые раньше "ставили ставку" на
рабочий класс, теперь ставят эту ставку на буржуазию, старую и новую,
которая вывелась под крылышком военного коммунизма, прошла сквозь огонь,
воду и медные трубы, знает все ходы и выходы в новом советском строе и
поэтому неизбежно окажется гораздо более приспособленной к большевистскому
режиму.
Однако можно ли сказать, что новая экономическая политика означала
капитуляцию перед капитализмом? Можно ли сказать, что дело трудящихся
проиграно вместе с введением новой экономической политики? Можно ли
сказать, что новая экономическая политика означала отказ от
социалистического строительства, крах коммунизма и т. п.? Можно ли,
наконец, сказать, что эта новая экономическая политика означала ставку на
буржуазию?
Теперь, когда эта так называемая новая экономическая политика
насчитывает уже изрядное количество лет, когда она уже получила проверку
на опыте и когда мы можем уже подвести довольно внушительные итоги этой
политики, мы ясно видим, что в результате ее мы имеем громадный прирост
сил на стороне рабочего класса и трудящихся масс вообще, на стороне
социализма в его борьбе с частнокапиталистическим хозяйством. Благодаря
новой экономической политике, мы одержали крупные успехи в области
хозяйства, и притом развитие производительных сил нашей страны шло в таком
направлении, что все больший и больший перевес получали и получают
социалистические формы хозяйства и формы, близкие к ним, идущие по пути к
социализму. В общей сумме хозяйства нашей страны вовсе не видно того,
чтобы по сравнению с государственным и кооперативным хозяйством все рос и
рос частный капитал. Наоборот, позиции государственного и кооперативного
хозяйства все более и более укрепляются на поле общего подъема
благосостояния в стране. Раз это так — а это именно так,-- то как же
можно говорить о какой бы то ни было капитуляции? или об отступлении от
пролетарской линии? или о ставке на буржуазию? Хороша "ставка на
буржуазию", в результате которой выигрывает в первую голову
социалистический пролетариат! Хорош "крах" коммунизма, в результате
которого государственное хозяйство пролетарской диктатуры идет после
целого ряда лет оцепенения и мертвого состояния к своему быстрому
экономическому подъему!

На самом деле "крах коммунизма" был не чем иным, как крахом наших
некоторых заблуждений и неправильных представлений о ходе нашего развития
к социализму, заблуждений, связанных с периодом так называемого "военного
коммунизма". Но крах некоторых заблуждений вовсе не означает краха
коммунизма. Совершенно понятно, что молодой класс, взявший в свои руки
государственную власть, не мог представлять себе всей сложности того пути,
по которому ему придется идти. В период гражданской войны, беспощадного
подавления эксплуататоров, конфискаций, реквизиций и прочего мы
представляли себе, что можем почти сразу перейти к плановому
организованному хозяйству, начисто и сразу уничтожив свободную торговлю
всюду и везде и заменив эту торговлю организованным распределением
(карточки и прочее). Опыт показал нам, однако, что такого рода задача нам
не под силу, да и по существу эта задача не может быть разрешена, когда
имеется в наличии колоссальное количество мелких хозяйств, которые никак
нельзя сразу втиснуть в единый стройный план. Долго держаться на
запрещении свободной торговли по отношению к мелкому производителю, в том
числе и в первую голову по отношению к крестьянину, было нельзя; это
означало такую ломку всех привычных для крестьянина отношений, которая
возбуждала против себя широкие слои крестьянства и поэтому неизбежно была
обречена на слом. Крестьянин и мелкий производитель вообще, который привык
свободно распоряжаться своим продуктом (продавать его, если он захочет
этого), теряли всякий интерес к улучшению и расширению своего производства
при системе военного коммунизма. Поэтому получалось то, что
сельскохозяйственное производство не могло развиваться и идти вперед при
такой системе. Не было правильного сочетания между частными интересами
мелкого производителя и задачами и целями пролетарского социалистического
строительства. Это сочетание, эту связь нужно было в первую голову найти.
Новая экономическая политика и означала, прежде и раньше всего, такого
рода связь и сочетание. Выше мы видели, как, зацепляя за
частнохозяйственные интересы мелкого производителя, можно — через
кооперацию — постепенно подводить его к социализму, не ломая сразу и
круто привычного строя жизни и не возбуждая, таким образом, против себя
мелкобуржуазных привычек и даже суеверий широких трудящихся масс
крестьянства. Вспомним, что в нашей стране около 100 миллионов
крестьянского населения, больше 20 миллионов крестьянских дворов;
вспомним, что крестьянское хозяйство есть хозяйственная основа нашей
государственной промышленности,-- и тогда сразу станет ясным, какой толчок
вперед должна была получить наша страна с переходом к новой экономической
политике. Мы теперь ясно видим наш путь к социализму, который пролегает не
там или, вернее, не совсем там, где мы искали его раньше. Мы думали, что
мы можем одним взмахом и сразу уничтожить рыночные отношения. Оказалось,
что мы придем к социализму именно через рыночные отношения. Можно сказать,
что эти рыночные отношения будут уничтожены в результате своего
собственного развития. Каким образом?
Нам известно, что в капиталистическом обществе, где господствует рынок,
где разного рода частные предприятия борются друг с другом на этом рынке,
конкурируют друг с другом, крупное производство в конце концов вытесняет
мелкое, средний капитал отступает перед более крупным капиталом, и, в
конце концов, место массы конкурирующих друг с другом предпринимателей,
фабрикантов, купцов, банкиров занимают группки крупнейших королей
промышленности и банков, которые сосредоточивают в своих руках всю
промышленность и торговлю. Развитие рыночной борьбы приводит к тому, что
число конкурентов все уменьшается и производство сосредоточивается в руках
крупных капиталистических организаций. Нечто по виду похожее будет
происходить и у нас и происходит уже и теперь, с тою только
существеннейшею разницей, что у нас на месте крупнейших королей
промышленности и банкиров стоит рабочий класс и трудящееся крестьянство. В
самом деле, у нас существуют различные хозяйственные формы, разного рода
хозяйственные "предприятия"; у нас есть государственные предприятия, у нас
есть кооперативные предприятия, у нас существуют, наконец,
частнокапиталистические предприятия и т.
д. Наиболее крупное производство находится в руках пролетарского
государства. В руках частнокапиталистического хозяйства находятся гораздо
менее крупные предприятия в области торговли, в первую очередь розничная
торговля, тогда как оптовая торговля (торговля крупная) находится в руках
государства; в промышленности крупное производство точно так же находится
в руках государства, а на долю частных предприятий приходятся лишь
предприятия большей частью среднего и мелкого типа. Между этими различными
формами предприятий идет хозяйственная борьба, борьба, в которой последнее
слово принадлежит покупателю.

Покупатель же покупает там, где товар лучше и дешевле. При правильной
постановке дела — а такой правильной постановки дела мы все больше и
больше добиваемся и все больше и больше достигаем — все преимущества
будут на стороне крупного государственного производства, и оно будет
забивать в конкурентной борьбе своего частного соперника. Мелкое
крестьянское хозяйство, страдая от своей "мелкости", как мы видели выше,
будет восполнять этот недостаток своей кооперативной организацией,
поддерживаемой пролетарской государственной властью, и будет поэтому точно
так же отвоевывать для себя преимущества всякого крупного объединения,
используя эти преимущества и выгоды, получаемые от кооперации, в своей
борьбе против частного хозяйства кулака. Через борьбу на рынке, через
рыночные отношения, через конкуренцию государственные предприятия и
кооперация будут вытеснять своего конкурента, т. е. частный капитал. В
конце концов развитие рыночных отношений уничтожит само себя, потому что,
поскольку на почве этих рыночных отношений с их куплей-продажей, деньгами,
кредитом, биржей и т. д.
и т. п. государственная промышленность и кооперация подомнут под себя
все остальные хозяйственные формы и постепенно вытеснят через рынок их до
конца, постольку и сам рынок рано или поздно отомрет, ибо все заменится
государственно-кооперативным распределением производимых продуктов.
Таким образом, наше представление о развитии к социализму в
значительной мере изменилось; но эти изменения ни капли не выражают собой
отступления от пролетарской политики; наоборот, они выражают собой учет
громадного революционного опыта. Мы впервые в новой экономической политике
нашли правильное сочетание между частными интересами мелкого производителя
и общим делом социалистического строительства. Новая экономическая
политика есть не измена пролетарской линии, а единственно правильная
пролетарская политика. Теперь это стало уже яснее ясного.
Определить, не является ли наша политика отступлением от правильной
пролетарской линии, вообще говоря, можно наилучшим образом тогда, когда мы
привлекаем к делу результаты этой политики. И если результаты эти говорят,
что социалистические хозяйственные формы усиливают свой вес в общем
хозяйстве страны, то одного этого вполне достаточно, чтобы решить весь
вопрос. Политика комбедов в деревне разрешала, по сути дела, две задачи,
которые выдвигались тогда на очередь дня:
во-первых, задачу борьбы с сопротивлением кулаков; во-вторых, задачу
сбора хлеба по продразверстке, без чего нельзя было прокормить армию. Но
эта политика не решала и не могла решить задачу хозяйственного подъема
деревни. Хозяйственный подъем в деревне, т. е. подъем громадного
количества мелких хозяйств, невозможен без подъема основной хозяйственной
массы крестьянства, крестьянина-середняка.
Поскольку этот хозяйственный подъем имеется налицо, постольку даются и
основы для подъема государственного хозяйства в городе. Значит ли это, что
здесь забывается беднота? Никак не значит, ибо общий подъем хозяйства в
стране и подъем государственного хозяйства дает гораздо больше возможности
не на словах только, а на деле, не на бумаге, а в жизни, не одними
декретами, а настоящей материальной помощью оказывать содействие бедноте.
И если еще до сих пор эта помощь не оказывается в надлежащей степени, то
основной причиной этого является недостаточно быстрый ход накопления
средств в нашем государственном хозяйстве.
Поэтому, именно поэтому нам нужно приложить все усилия, чтобы ускорить
рост наших материальных средств, ускорить "темп" накопления в нашей
государственной промышленности, ускорить приток добавочных средств в нашу
государственную казну.
Для того чтобы решить эту задачу, необходимо дальнейшее развязывание
товарооборота в нашей стране, а для этого, в свою очередь, необходима
некоторая большая хозяйственная свобода и для сельскохозяйственной
буржуазии, т. е.
перенесение новой экономической политики на деревню. Теперь это нам ни
капли не опасно, ибо у нас, как мы говорили выше, уже есть командные
высоты; а с другой стороны, это даст возможность, ускоряя товарооборот в
стране, более быстро накоплять, даст возможность и более быстрой помощи
бедняцкой и середняцкой кооперации, колхозам, сельскохозяйственной
кооперации, потребительским обществам. Наша действительная ставка есть
ставка на нас самих, есть ставка на рабочий класс и трудящееся
крестьянство, есть ставка на рост социалистических хозяйственных форм, на
рост государственной промышленности — в первую очередь, на рост
сельскохозяйственной кооперации — во вторую. Смычка между двумя этими
основными формами есть необходимое условие нашей победы.
XI. ДИКТАТУРА ПРОЛЕТАРИАТА И ЕЕ РАЗНОЕ ЗНАЧЕНИЕ ПО ОТНОШЕНИЮ К РАЗНЫМ
КЛАССАМ
Развитие нашего теперешнего общества по направлению к социалистическому
обеспечивается тем, что у власти стоит рабочий класс и что у нас имеется
налицо его революционная диктатура, т. е. его единовластие. Общее значение
диктатуры пролетариата состоит, во-первых, в том, что она есть орудие
подавления эксплуататоров, орудие подавления с их стороны всяческих
попыток возвратиться к власти; с другой стороны, общее значение
пролетарской диктатуры состоит в том, что она есть основной рычаг
экономического преобразования общества. Рабочий класс использует машину
государственной власти, находящейся в его руках, для того, чтобы все время
преобразовывать экономические отношения общества на социалистический лад.

В самом начале, после захвата власти, лишь только был заложен фундамент
нового государственного строя, эта власть была употреблена рабочим классом
на то, чтобы "экспроприировать экспроприаторов", т. е. отнять у
фабрикантов и заводчиков их фабрики и заводы и сделать их собственностью
государства. Рабочая власть закрепила точно так же окончательно и раз
навсегда конфискацию всей помещичьей земли и объявила эту землю
собственностью всего народа (национализация земли). По мере своего
упрочения Советская власть, ведя политику постоянного и систематического
укрепления всех ростков социалистических — общественных и хозяйственных
— форм, является, таким образом, орудием общественного преобразования.
После всего сказанного в предыдущих главах можно сделать тот вывод, что,
по мере роста прочности советского строя, центр тяжести все более и более
перемещается с дела непосредственного и механического подавления
эксплуататоров и остатков враждебных рабочему классу общественных групп на
дело хозяйственного преобразования общества, на мирно-организаторскую
работу, на хозяйственную борьбу с частными предприятиями, на дело
строительства социалистических хозяйственных форм (государственные
предприятия, кооперация и т. д.).
Диктатура пролетариата, т. е. рабочего класса, организованного как
государственная власть, не может не относиться по-разному к различным
слоям общества, к различным классовым группировкам. Было бы в высшей
степени странным, если бы власть рабочего класса не различала этих слоев,
не видела громаднейшей разницы между различными общественными классами и
группами и вела одну и ту же, совершенно одинаковую, политику, т. е.
находилась бы в одинаковых отношениях к этим различным классам, слоям и
группам.
Роль пролетарской диктатуры по отношению к сопротивляющимся ее режиму
слоям буржуазии состоит в подавлении этих слоев. Если, например, к нам
приезжают из-за границы агенты российской контрреволюции создавать у нас
тайные организации и кружки, ставящие себе целью борьбу с Советской
властью и ее свержение, то по отношению к такого рода буржуазно-помещичьим
слоям пролетарская диктатура означает собою меч разящий, который
беспощадно расправляется с заговорщиками, желающими подорвать всякую
возможность общественного преобразования в социалистическом духе.
Совершенно другой является наша пролетарская власть, и совершенно другой
является роль пролетарской диктатуры по отношению к тем слоям буржуазии,
которые, по выражению тов. Ленина, "допущены к сотрудничеству" с рабочим
классом и крестьянством. В самом деле, мы знаем, что у нас целый слой
буржуазных предпринимателей, в первую очередь торговцы, занимаются своей
деятельностью, так сказать, на законных основаниях; наши советские законы
допускают эту деятельность. В чем состоит роль пролетарской диктатуры по
отношению к этим слоям буржуазии? Она состоит, во-первых, в ограничении
этой деятельности целым рядом условий (рабочее законодательство и законы о
труде, права профессиональных союзов, налоговое обложение различных видов
и т. д.); во-вторых, роль пролетарской диктатуры заключается в
использовании этих элементов для дела социалистического строительства
(общее оживление товарооборота, употребление налогов, получаемых с этих
слоев на поддержку социалистических хозяйственных форм, и т. д.);
в-третьих, в хозяйственной борьбе с этими слоями путем конкуренции с ними
на рынке (государственные предприятия, поддержка конкурирующей с частным
капиталом кооперации и т. д.). Если мы спросим теперь себя, какова же
главная задача пролетарской диктатуры по отношению к новой буржуазии, то
короткий ответ на этот вопрос может быть выражен примерно в такой форме:
эта задача есть задача использования и вытеснения. Здесь имеются,
следовательно, такого рода отношения, которые в конце концов приведут к
уничтожению частнокапиталистических форм путем их вытеснения. Поставим
теперь вопрос о роли и значении пролетарской диктатуры по отношению к
трудовому крестьянству — беднякам и середнякам. Есть ли здесь хоть
какой-нибудь элемент борьбы? Элемент борьбы здесь, несомненно, есть, но он
неизмеримо меньше, чем в отношениях с новой буржуазией. В чем выражается
этот элемент борьбы? Он выражается в борьбе с колебаниями некоторых слоев
крестьянства в сторону буржуазии. Мы уже видели, что, благодаря частному
характеру своего хозяйства, благодаря своей темноте и вековой забитости,
благодаря тому, что крестьянство не привыкло к коллективным формам и
только-только начинает к ним переходить, оно склонно при известных
условиях, в особенности в тяжелые критические моменты, к колебанию в
сторону буржуазии. И вот с этими-то колебаниями, с этими уклонами,
вытекающими из двойственной природы самого крестьянства (с одной стороны
— труд, с другой стороны — частный характер хозяйства), пролетарская
диктатура должна вести, разумеется каждый раз в подходящей форме,
решительную борьбу.

Однако основной задачей пролетарской диктатуры по отношению к
трудящемуся крестьянству является задача помощи и переделки, переработки
хозяйственного уклада крестьянства. Крестьянское хозяйство при помощи
пролетарской диктатуры будет превращаться, в первую очередь через
кооперирование, в новую, высшую форму, гораздо более крупную, гораздо
более культурную и развивающуюся по пути к социализму. Этот процесс будет
идти не через "вытеснение", "пожирание", "уничтожение" крестьянского
хозяйства, а именно через его медленную переработку.
Если частнокапиталистические предприятия в результате пролетарской
диктатуры, в результате ее политики будут вытесняться и гибнуть, отступая
перед конкуренцией государственных предприятий и кооперативов, то
крестьянское хозяйство отнюдь не будет гибнуть, а будет переходить в иные,
высшие формы. Государственное предприятие конкурирует с частным
предприятием и в конце концов забивает его.
Государственное предприятие не конкурирует с крестьянским хозяйством, а
помогает ему подняться на высшую ступень, не забивает его в конкурентной
борьбе, а организует его через кооперацию.
Таким образом, у пролетарской диктатуры по отношению к крестьянству
есть такого рода связь, которую можно обозначить словом союз. В этом
союзе, как мы уже знаем, руководство принадлежит рабочему классу,
организованному в государственную власть.
Чтобы совершенно ясно и отчетливо представлять себе дело так, как оно
есть, нужно строгое различие между двумя вещами:
между сотрудничеством в обществе, с одной стороны, и сотрудничеством во
власти, т. е. разделом этой власти между классами, — с другой.
Сотрудничество и даже союз, союз крепкий и ненарушимый, не есть еще раздел
власти. У рабочего класса с крестьянством есть полное сотрудничество в
обществе, есть отношение союза. Это значит, что государственная
промышленность и крестьянское хозяйство должны помогать друг другу, это
значит, что рабочий класс и крестьянство вместе сражаются против помещиков
и капиталистов, если они идут походом против советских республик; это
значит, что рабочий класс и крестьянство вместе борются на хозяйственном
фронте против частного капитала. Но это еще не значит, что у нас есть
раздел власти, что у нас имеется не диктатура рабочего класса, а диктатура
двух классов, т. е. и рабочего класса, и крестьянства. Ведь самый союз
есть союз между кем? Между рабочим классом, организованным как
государственная власть, и крестьянством; в самой государственной власти
крестьянства как соучастника этой власти нет, но эта рабочая власть
находится в союзе с крестьянским классом. Почему это так и почему в наших
условиях, т. е. в условиях перехода общества к социализму, необходима
именно диктатура одного класса, т. е.
пролетариата? Это необходимо потому, что только пролетариат
представляет из себя такого рода общественную силу, которая совершенно
сознательно и твердо может вести все общество к социализму. Мы видели
выше, что руководство на этом пути, руководство в союзе между рабочим
классом и крестьянством должно принадлежать пролетариату и что только при
таком руководстве возможно победоносное продвижение вперед к социализму.
Но диктатура пролетариата, т. е. организация пролетариата в
государственную власть, и есть организация руководства по отношению к
широким массам крестьянства. Однако рабочий класс вовсе не ставит своей
целью вечное "царство пролетариата", он вовсе не ставит своей задачей
вечное существование пролетарской диктатуры, а равно и свое собственное
существование как постоянно и вечно существующего господствующего класса.
Рабочий класс ставит своей действительной задачей, к которой он
медленно, но неуклонно идет и ведет за собою все общество, переделку
широких народных слоев, и в первую очередь переделку самого крестьянства,
перевоспитание его на социалистический лад, постоянный его подъем и
подтягивание к тому уровню, материальному, экономическому и
культурно-политическому, на котором находятся самые передовые слои
пролетарского населения. По мере переработки широких слоев крестьянства,
по мере их перевоспитания они будут все более и более сравниваться с
пролетариатом, смешиваться с ним и превращаться в одинаковых членов
социалистического общества. Разница между классами будет все более и более
исчезать. И, таким образом, самые широкие слои крестьянства, "переделывая
свою собственную природу", будут сливаться с работниками города, диктатура
пролетариата как особого класса будет все более и более отмирать.
В капиталистическом обществе про буржуазию можно тоже до известной
степени сказать, что она, эта буржуазия, являлась руководительницей всего
общества, его самым передовым и самым образованным классом; но руководство
со стороны буржуазии и руководство со стороны пролетариата самым резким,
самым глубоким, самым коренным образом отличаются друг от друга. Ибо
развитие капиталистического общества, во главе которого стояла буржуазия,
приводило к тому, что разница между господствующими классами и классами
угнетенными, между буржуазией, с одной стороны, рабочим классом и
крестьянством — с другой, все более и более обострялась и увеличивалась.

Немыслимо и думать, чтобы в рамках и пределах капиталистического строя
рабочий класс и крестьянство выравнивались по своему материальному
положению, по уровню своей жизни, по своему образованию, по своему
общественному положению с буржуазией. Это противоречило бы самым коренным
основам буржуазного общества. Наоборот, самая суть этого буржуазного
общества состоит во все более резком делении его на классы, самая коренная
суть буржуазной политики состоит в том, что при ее помощи буржуазия
обеспечивает за собою, исключительно за собою, все преимущества
материального положения и все преимущества образования: буржуазия имеет в
странах, где она господствует, не только монополию (т. е. исключительное
владение) на средства производства, фабрики, заводы, железные дороги и
прочее; она имеет монополию не только на государственную власть, к которой
никого не подпускает; но она имеет и полную фактическую монополию на
высшее образование, на прессу (газеты, журналы), на науку и т. д. Новые
ученые, новые администраторы, новые инженеры, новые офицеры и генералы,
одним словом, новые руководящие кадры общества постоянно воспроизводятся
не из низших слоев народа, не из рабочих и крестьян, а из слоев той же
самой буржуазии и буржуазной интеллигенции, которые без конца пользуются,
фактически наследственным путем, всеми преимуществами своего положения.
Буржуазия никогда не ставила и не могла ставить своей задачей поднять и
поднимать, систематически и неуклонно, новые и новые народные пласты к
культурной жизни, ибо это означало бы падение ее собственного могущества.
Совершенно другую политику, прямо противоположную, ведет рабочий класс.
Его задачей является не воспроизводство того же отношения между классами:
его задачей является преодоление классовых различий, уничтожение этих
классовых различий путем перевоспитания широких народных масс; для этого
он пользуется всеми находящимися в его распоряжении средствами и всем
могуществом своей государственной власти. Основой этой переделки является
переделка экономических отношений общества, развитие этого общества по
пути к социализму. А вместе с этим и наряду с этим рабочий класс
употребляет все усилия, чтобы перерабатывать широкие народные слои, и в
первую очередь своего надежнейшего союзника по борьбе с помещиками и
капиталистами — крестьянство. Это находит, между прочим, свое выражение в
политике вовлечения крестьянства в советское строительство.
Привлекая все большее и большее количество беспартийных крестьян к
советской работе и помогая им на этой работе перевоспитываться, расти,
переделывать свою природу, приобретать навыки, необходимые для дела
государственного управления, учиться пониманию не только местных, но и
общегосударственных задач и т. д., рабочий класс тем самым постепенно
начинает стирать границу между собой и передовыми слоями крестьянства.
Через эти передовые слои будут переходить на более высокую ступень и
подниматься к новой жизни, активной и сознательной, другие слои, новые
группы крестьянства, и мало-помалу, на основе пролетарского руководства,
крестьянство будет все ближе и ближе срастаться по своим привычкам,
навыкам, мыслям, целям и задачам с рабочим классом. Подобно тому как через
кооперацию крестьянское хозяйство будет срастаться с государственным
хозяйством пролетариата и в конце концов, переработав само себя, вольется
в единое плановое социалистическое хозяйство, подобно этому всем ходом
жизни крестьянство будет срастаться с рабочим классом, изменять в этом
процессе свою собственную природу и в конце концов сольется с рабочим
классом в едином социалистическом трудящемся обществе. Если в начале этого
процесса между городским рабочим классом и крестьянством проходила широкая
борозда, которая отделяла рабочего, как прирожденного сторонника
коллективных форм (общественных форм) труда и борьбы, от крестьянина, как
сторонника мелкого частного хозяйства, то, по мере роста кооперации, по
мере роста политического и общекультурного воспитания крестьянства, оно
будет все более превращаться сперва в нечто похожее на просто-напросто
отставший и отсталый широкий слой рабочего класса, а затем будет все более
и более приближаться к нему, пока борозда, проходившая между обоими
классами, не будет окончательно засыпана и оба класса не сольются раз и
навсегда в едином типе трудящихся членов социалистического общества. Это
будет и уничтожением (отмиранием) за "ненадобностью" самой пролетарской
диктатуры. Но для того чтобы дойти до этой цели, необходима постоянная и
твердая политика, которая, имея в виду эту цель, властно направляет ход
общественного развития.
Вот почему нужно сохранение полностью на данной ступени развития
единственной действительной гарантии правильной политики, каковой
гарантией является строй пролетарской диктатуры, опирающейся на
крестьянство и находящейся в союзе с этим крестьянством.

XII. ФОРМЫ ПРОЛЕТАРСКОЙ ДИКТАТУРЫ
Общая форма пролетарской диктатуры — это есть Советская власть,
Советское государство, в его отличие от так называемой буржуазной
демократии. Специальной особенностью этой формы государственной власти
являются следующие ее отличительные черты. Прежде всего, она не допускает
к выборам в государственные органы представителей буржуазии. Она
ограничивает избирательные права с совершенно обратного конца, чем это
делается в буржуазном государстве, где в той или иной форме прямо или
косвенно, прикрыто или открыто лишаются избирательных прав или
ограничиваются в своих избирательных правах представители трудящегося
народа. Во-вторых, Советская власть ограничивает целый ряд "свобод" или
вовсе уничтожает эти свободы для представителей буржуазии. Она запрещает,
например, политические организации буржуазии. Она запрещает этой буржуазии
иметь свои политические боевые органы, в том числе и органы печати и т. д.
В-третьих, зато она в небывало широкой степени осуществляет на деле
свободу рабочих организаций, их печати, их собраний и пр., вызывая тем
самым небывалый расцвет всевозможных объединений рабочего класса и
трудящихся масс вообще, проводя, таким образом, на деле широкую демократию
трудящихся в отличие и в противоположность демократии для богатых,
демократии для буржуазии, как это практикуется в капиталистических
странах. В этих последних рабочий класс и крестьянство часто имеют разного
рода права, но эти права имеют в подавляющем большинстве случаев
формальный (т. е.
лишь на бумаге существующий, а в действительной жизни не существующий)
характер.
Например, на бумаге может быть признана свобода и рабочей печати, но
так как все типографии, вся бумага, все здания находятся в руках крупных
капиталистических собственников, то революционная рабочая газета не может
найти себе фактически места: ее отказываются печатать даже в том случае,
если есть материальная возможность ее издавать; или на бумаге может
существовать право собраний, но рабочие организации не могут собраться за
"неимением помещения" и т. д. и т. п.
У нас при Советской власти последняя обеспечивает все более и более на
деле эти свободы, т. е. осуществляет проведение этих свобод в жизнь, ибо
Советская .власть дает гарантии этого осуществления; она материально
поддерживает рабочую печать, она предоставляет рабочим организациям лучшие
помещения в городе, она дает крестьянам-передовикам возможность устройства
своего клуба, отдавая лучшие помещения в деревне, и т. д. и т. п. Ее почта
распространяет рабочую печать, ее милиция охраняет рабочие собрания.
Словом, все организации государственной власти претворяют в жизнь то, что
является необходимым для действительного осуществления самого широкого
участия рабочих масс в активном строительстве нового общества.
В-четвертых, Советская власть не оторвана от организаций рабочих и
крестьян; наоборот, ее существеннейшей особенностью является то, что она
непосредственно связана и непосредственно опирается на огромную сеть
разнообразнейших организаций трудящегося народа: профессиональные рабочие
союзы, крестьянскую кооперацию, кресткомы, комнезамы, рабкоровские и
селькоровские организации, всевозможные добровольные общества и
объединения и т. д. и т. п. Советская власть поднимает все новые и новые
слои даже наиболее отсталого трудящегося населения; например, она
организует и всемерно поддерживает различные формы объединения
женщин-работниц, крестьянок, женщин, угнетенных прежде империализмом, и
наиболее отсталых национальностей, всемерно пробуждая в них сознание
необходимости идти к новой жизни и самим принимать участие в построении
этой новой жизни. Многочисленные и разнообразные организационные ячейки
всех этих объединений трудящегося народа, и прежде всего рабочего класса,
связаны прямо или косвенно тесной связью с органами Советской власти,
образуют, по сути дела, единую с нею систему, которая охватывает,
организует, просвещает, перерабатывает громаднейшие слои трудящихся.
При капиталистическом режиме государственная власть опирается на
замкнутые организации небольших слоев крупных капиталистов. Если она
связана с организациями трудящихся, то исключительно в целях их
развращения и обмана; в таких случаях целью этой связи является не
привлечение трудящихся к установлению нового порядка, а к тому, чтобы
отвлечь рабочий класс и крестьянство от осуществления их самостоятельных
целей и классовых задач, к тому, чтобы заставить их лучше работать на
буржуазию и лучше подчиняться государственной власти этой буржуазии.
В условиях советского режима сама Советская власть есть, по существу
дела, выражение воли трудящихся масс, есть наиболее широкая и
всеобъемлющая форма организации этих масс. Если государство у нас есть
государство рабочего класса, если существующая у нас диктатура есть
диктатура пролетариата, то связь этого государственного аппарата не только
с рабочими, но и с крестьянскими организациями является его предпосылкой,
является мостиком, по которому крестьянство постепенно переходит "на точку
зрения пролетариата".

В-пятых, Советская власть построена таким образом, что участие в
политической жизни, например участие в избирательных кампаниях в Советы и
работа в этих Советах, в корне отличается от избирательных кампаний и
участия в так называемой парламентской работе. В буржуазных республиках
граждане выбирают раз в 4 или 3 года, или в какой-нибудь другой срок,
депутатов в парламент, и тем почти ограничивается их политическая жизнь. С
другой стороны, депутат парламента, не могущий быть отозванным своими
избирателями, представляется исключительно парламентским говоруном. В
наших условиях избирательные кампании в Советы и работа в этих Советах
означают вовлечение и избирателей, и, в очень большой степени, депутатов в
действительную, настоящую работу по управлению государством, ибо
избиратели участвуют в этой строительной работе даже в самых низовых
избирательных ячейках, например на фабриках или на заводах, тогда как их
представители в советских органах точно так же обязательно выполняют
какую-нибудь руководящую работу по управлению государством или той или
иной частью государственного хозяйства и т. д. и т. п.
Можно еще было бы указать ряд признаков, которые глубоко отличают
советскую форму государства от всякой иной государственной формы. Легко
видеть, что назначения, цели, задачи Советской власти, власти основного
класса, переворачивающего весь старый порядок, весь старый мир, в корне
противоположны характеру, целям и задачам буржуазных государств.
Но эта самая форма Советской власти со своей стороны испытывает ряд
изменений в зависимости от той обстановки, в которой приходится трудящимся
бороться за осуществление своего дела.
В эпоху так называемого военного коммунизма, когда вся страна была
превращена в осажденную крепость, когда главнейшей задачей власти была
организация вооруженного отпора противнику, когда нужно было в первую
очередь быстро и решительно отбиваться от него, не столько обсуждать,
сколько руководить в виде приказов и команды, по-военному, тогда
совершенно естественно форма пролетарской диктатуры была формой
военно-пролетарской диктатуры. Широкие органы Советской власти, пленумы
Советов, фактически, на деле почти что отмерли, и руководство перешло
исключительно к президиумам исполкомов, т. е. к узким коллегиям, к
"тройкам", "пятеркам" и т. д. Очень часто, в особенности в местностях,
близких к территории, занятой неприятелем, или в таких местностях, которые
были под угрозой со стороны неприятеля, создавались, вместо "правильных"
органов Советской власти, т. е. органов, действительно, на деле, выбранных
всем трудящимся населением, местные так называемые "революционные комитеты"
(ревкомы), которые, вместо того чтобы выносить вопрос на массовое
обсуждение и на предварительное решение широких кругов трудящихся,
действовали совершенно самостоятельно. Эта форма власти Советов не
переставала, конечно, быть выражением интересов трудящихся; она была
необходима для того периода, была целесообразной для того времени, когда
нужно было сократить до минимума всякую говорильню, всякую дискуссию,
когда нужно было временами даже поступаться задачей воспитания масс, а
когда нужно было действовать, действовать и еще раз действовать на поле
вооруженной борьбы с врагами трудящегося народа. В связи с этим строем
военно-пролетарской диктатуры тогдашнего периода стояло и отсутствие точно
определенных и подлежащих строгому выполнению законов, которые по большей
части заменялись приказами и распоряжениями, менявшимися в зависимости от
боевой обстановки.
Методы конфискаций и реквизиций были совершенно обычными методами в это
время.
Все это вытекало из навязанной рабочему классу и крестьянству
невероятно жестокой гражданской войны, в условиях мучительно-трудных.
С переходом к мирному времени, и в особенности с переходом нашей страны
к хозяйственному подъему по всей линии, совершенно естественно должна
вновь измениться форма Советской власти в смысле изживания и уничтожения
остатков военно-коммунистического периода.
Революционная законность должна заменить собою все остатки
административного произвола, хотя бы даже и революционного. В полосе
мирного строительства, когда хозяйственная деятельность стоит на первом
плане, всякое бессистемное, произвольное, случайное, непредвиденное
вмешательство в ход экономической жизни может чрезвычайно печально
отражаться на этой хозяйственной жизни. Начать, прежде всего, с
крестьянского хозяйства. Мы сами говорим и пишем, обращаясь к
крестьянству, о необходимости более правильного ведения дел в крестьянском
хозяйстве; мы предлагаем переходить с трехполья на многополье, мы
предлагаем целый ряд новых улучшенных способов земледелия и
животноводства, мы говорим о необходимости лучшего учета всех элементов
хозяйства, об их лучшем, более целесообразном и более правильном
использовании; наша агропропаганда вся пропитана такого рода
предложениями, и крестьянство, в особенности его наиболее сознательные и
наиболее культурные слои, так называемые "крестьяне-передовики", охотно
идут по этой линии. Но если мы предлагаем крестьянину лучше учитывать все
то, что у него есть в хозяйстве, и лучше это учтенное использовать, то,
само собой разумеется, всякий произвол и все непредвиденное, что идет со
стороны Советской власти, приходит в резкое противоречие и резкое
столкновение с нашей собственной пропагандой и с требованием правильности
в ведении хозяйства. В самом деле, как может крестьянин рассчитывать, что
ему необходимо сделать и какие затраты произвести, если он, например, не
будет совершенно точно знать, как и в какие сроки ему придется вносить
сельхозналог?

Как он будет правильно вести свое хозяйство, если на него может
сыпаться град совершенно непредвиденных распоряжений и если нет твердой,
заранее известной системы законов, подлежащих строгому и безусловному
выполнению? Эта новая обстановка, в корне отличающаяся от военной
обстановки времен гражданской войны, властно требует правильной постановки
всего дела управления; она требует такого рода управления, которое
упиралось бы на заранее известные законодательные постановления, могущие
быть учтенными, принятыми во внимание заранее. Переход к революционной
законности, к строгому выполнению декретов Советской власти, переход к
уничтожению, решительному и безоговорочному, остатков административного
произвола есть поэтому одна из основных черт, характерных для нового
периода в развитии нашей революции.
Вовлечение масс точно так же становится в настоящее время задачей
гораздо более необходимой, чем в предыдущий период. Общекультурный подъем
и рост политической активности всех решительно слоев трудящихся, в том
числе и крестьянства, гораздо большее количество свободного времени, чем
раньше, в мучительные годы гражданской войны, улучшение материального
положения вместе с хозяйственным ростом — все это заставляет Советскую
власть обратить гораздо большее внимание на крупнейшую и благодарнейшую
задачу все более решительного привлечения к государственным делам широких
слоев трудящегося населения. Нужно иметь в виду, что в теперешних
условиях, более чем когда бы то ни было, важно для рабочего класса
повернуть разбуженную политическую энергию крестьянства по тому руслу,
которое укрепляет союз крестьянства и рабочего класса. И именно для того,
чтобы укрепить руководство со стороны рабочего класса, необходимо в
настоящее время, т. е. в период "мирно-организаторский", употреблять все
усилия, чтобы сделать все возможное для переработки крестьянства в
необходимом духе. Важнейшим способом такого рода воспитания крестьянства
является привлечение его, в лице его беспартийных передовиков, прежде и
раньше всего, к работе в наших советских органах. Именно здесь, учась на
этой работе пониманию общегосударственных задач, и будет происходить эта
переработка, а с другой стороны, только таким путем, т.
е. путем привлечения широких масс и в деревне, и в городе, можно будет
с большим успехом вести борьбу против бюрократизма, язвы, которая еще до
сих пор разъедает наш государственный организм.
Наконец, для наиболее активного людского ядра наших советских органов,
а именно для членов нашей партии, руководителей этих советских органов,
является в текущий период необходимым изживание методов команды и приказа
и решительный, полный и безоговорочный переход к методам убеждения.
Вся эта система мероприятий послужит делу упрочения и развития
советской системы как особой формы государственного строя и будет
обеспечивать все более и более рост (материальный, политический и
общекультурный) самых широких слоев трудящейся массы.
Можно, вообще говоря, сказать, что политический строй тем более хорош,
тем более представляет собою шаг вперед по сравнению с историческим
прошлым, чем большему количеству людей он дает возможность расти.
Капиталистический строй ограничивает эти возможности слоем избранных:
буржуазия, буржуазная интеллигенция, помещики и т. п. Громадные массы
трудящихся остаются за бортом этого движения. Возможности приподняться,
постоянно переходить на все более и более высокие ступеньки — этой
возможности нет для трудящихся масс, т. е. для основной массы
человечества, при капиталистическом режиме. Если мы будем оценивать
Советскую власть с этой точки зрения, то мы легко увидим, что она
представляет из себя самую лучшую из всех существовавших до сего времени
форм государственной власти. Не в том дело, что мы уже достигли всего,
чего хотим достигнуть (мы делаем лишь первые шаги в направлении к
социализму и в направлении к необыкновенному культурному подъему народных
низов); дело в том, что в эту сторону повернут руль общественного
развития, и рулем этим, который определяет собою возможность такого
небывалого культурного подъема и движения по направлению к нему, является
Советская власть.
XIII. ЭКОНОМИЧЕСКОЕ НЕРАВЕНСТВО И ЕГО ПРЕОДОЛЕНИЕ
Коммунистический строй есть высшая ступень развития человеческого
общества, при котором производительные силы этого общества, степень власти
человека над природой, далеко превосходят даже ту ступень технического
развития, которой отличался капиталистический порядок времен своего
расцвета; а наряду с этим коммунистическое общество представляет собою
такую хозяйственную организацию, где господствует полное равенство между
людьми и где отсутствует всякая эксплуатация человека человеком, а также и
всякая команда, всякое насилие одних людских групп над другими. Стоит
только сравнить между собой это состояние человеческого общества с тем его
состоянием, в котором мы получаем его в наследство от капиталистического
строя, чтобы понять, какую поистине грандиозную работу, работу, которой
хватит на целый ряд десятилетий, необходимо произвести, чтобы подняться на
эту наивысшую ступень человеческого развития. Совершенно понятно поэтому,
что всего-навсего лишь через несколько лет после завоевания рабочим
классом власти нельзя и думать об уничтожении сразу всякого вообще
неравенства и всякой нищеты. Но в то же самое время необходимо всемерно
ускорять наш путь к коммунизму, а для этого необходимо, в свою очередь,
иметь совершенно ясное представление о том, каким образом будет постепенно
преодолеваться существующее у нас еще до сих пор неравенство между людьми.

Рассмотрим по порядку главные виды этого неравенства, имеющиеся в
настоящее время у нас в экономической области. Прежде всего, бросается в
глаза неравенство материальных условий существования между городом и
деревней. Мы уже писали в предыдущих главах о том, что капиталистический
способ производства неизбежно вызывает деревенскую отсталость, задерживает
развитие сельского хозяйства по сравнению с промышленностью и превращает
город в исключительное сосредоточение всех основных жизненных удобств.
Такое соотношение между городом и деревней достается в наследство
захватившему власть рабочему классу и поддерживающему его крестьянству.
Мелкое хозяйство крестьянина чрезвычайно далеко отстает от современной
фабрики с ее техническими усовершенствованиями. Мелкое крестьянское
хозяйство точно так же отстает от этой фабрики и по внутреннему своему
устройству, по организации труда. В результате производительность труда в
этом мелком крестьянском хозяйстве чрезвычайно низка, приходится
затрачивать громадные массы этого труда, чтобы получать сравнительно
ничтожный результат. Каким образом может быть изжито такого рода
неравенство между городом и деревней? Было бы совершенно бессмысленным
решать его каким-либо механическим путем, одним ударом, одним каким-либо
мероприятием. Можно, конечно, представить себе дикую мысль о растаскивании
по кирпичикам всех крупных городов со всеми крупными городскими
предприятиями, машинами, электрическими установками и т. д. Но это ведь ни
капли не поправило бы дела. Прежде всего, потому, что это повлекло бы за
собой подрыв и разрушение крупной промышленности, которая, как мы уже
видели, служит основным источником для оплодотворения самого сельского
хозяйства, поставляя ему машины, орудия труда и целый ряд предметов,
необходимых для улучшения сельскохозяйственного производства, а равно и
науку, которая все более и более является решающей силой в области
сельскохозяйственного производства. Такого рода мысль была бы поистине
безумной мыслью, и люди, находящиеся в здравом уме и твердой памяти,
должны ее сразу же отбросить. Совершенно естественно, наоборот, прийти к
выводу, что лишь при помощи городской промышленности, руководимой рабочим
классом, этим верным помощником крестьянства, можно будет поднимать
деревню; и не путем разрушения городов, а путем сближения промышленности с
деревней и путем хозяйственной и технической помощи этой деревне мы будем
постепенно заполнять ту пропасть, которую создала между городом и деревней
вся предыдущая история развития человеческого общества. Задачей рабочей
партии и задачей Советской власти является именно устранение этого
противоречия между городом и деревней. Постепенно мы должны будем строить
новые заводы, электрические станции и тому подобные крупные
производственные промышленные единицы не только в городских центрах, но и
среди сел и деревень, разбрасывая эти предприятия по всей стране и делая
их рассадниками и очагами культуры, грамотности, хозяйственных улучшений,
политической сознательности среди крестьянского населения страны.
Техническая помощь города, в особенности электрификация, а наряду с
этим кооперирование крестьянских хозяйств, которое, как мы уже знаем,
определяет столбовую дорогу в нашей деревне к социализму, явятся мощным
рычагом подъема, возрастания деревни, и мало-помалу материальные условия
существования в городе и деревне будут выравнены, и притом, по сути дела,
с величайшей пользой для той и другой стороны. Городской житель, запертый
в каменных мешках современных городов, не видящий природы и обреченный в
таких условиях, несмотря на относительное материальное благосостояние, на
вырождение, выиграет от своего приближения к этой природе. И наоборот,
житель деревни чрезвычайно выиграет от того, что повысится
производительность его труда и что он будет наконец пользоваться всеми
теми благами культуры и цивилизации, которые раньше приходились на долю
одних наших врагов. Само собой понятно, что для достижения такого рода
общественного строя необходимы громадные перемены, произвести которые
возможно лишь в течение долгих и долгих лет. Но тем не менее мы уже сейчас
видим, как мы вступили на этот путь.
Внутри города, в свою очередь, мы наблюдаем в настоящее время точно так
же чрезвычайно резкое и бросающееся в глаза неравенство. Стоит только
сравнить нэпманов и уровень их жизни с жизнью беспризорных и голодающих
детей или даже с толпами безработных, чтобы увидеть, как далеки еще мы от
того идеального состояния, которое мы поставили себе задачей. Если мы
расположим различные уровни жизни в порядке их нисходящей величины, то мы
получим целую лестницу разрядов, довольно резко отличающихся друг от
друга. Если взять одни лишь крупные подразделения, то все эти разряды
можно примерно изобразить в таком виде:
1) Новая буржуазия (нэпманы), получающая прибыль за счет эксплуатации
чужого труда, будет ли то прибыль с промышленного предприятия, будет ли то
торговая прибыль, или барыш поставщика, или спекулятивный барыш, или
какой-нибудь другой вид так называемого "нетрудового дохода". Очень часто
уровень жизни лиц этой категории подходит под тот уровень, который был
характерен для не особенно крупных капиталистов довоенного времени.

2) Высшие советские служащие, главным образом служащие хозяйственных
учреждений и хозяйственных органов (директора трестов, члены правлений
синдикатов, крупные незаменимые спецы и т. д.).
3) Так называемые ответственные работники вообще.
4) Квалифицированные рабочие.
5) Неквалифицированные рабочие.
6) Безработные, люмпен-пролетариат (люди, выбившиеся из колеи,
хронические безработные, нищие и т. д.).
Вся эта картина наглядно показывает нам опять-таки, насколько мы далеки
еще от того, чтобы достигнуть равенства даже в пределах города, который
является пока что центром нашей работы и где резче всего выражено
господство пролетариата. И тем не менее мы уже ясно видим, что развитие
нашего общества необходимо поведет, при правильной политике со стороны
нашей партии и Советской власти, к смягчению этих противоречий, к их
преодолению и к их уничтожению. В самом деле, возьмем, прежде всего,
наиболее яркое проявление неравенства — неравенство в материальном
положении буржуазии (нэпманов) и положении рабочего класса в его целом.
Как будет изживаться это неравенство? Это нетрудно сообразить после всего
того, что было уже нами сказано.
Ведь подъем нашего государственного хозяйства, а равно и кооперации
будет сопровождаться вытеснением частнопредпринимательской формы
хозяйства. Еще до того, как эти формы совершенно погибнут и отомрут,
сдаваясь перед победоносным шествием развивающихся социалистических
хозяйственных отношений, подъем государственной промышленности будет
повышать заработную плату рабочего класса, а, с другой стороны, система
налогового обложения будет ограничивать дальнейший рост жизненного уровня
новой буржуазии. Окончательное вытеснение частнокапиталистического
хозяйства, окончательная победа над ним доведет дело до конца, и это
основное противоречие, это основное неравенство в городах будет таким
образом уничтожено. Довольно сложно обстоит вопрос относительно
неравенства между высшими кадрами советских служащих и руководителей, с
одной стороны, и средним рабочим — с другой. В числе этих высших и
ответственных служащих Советской власти имеются, наряду со всевозможными
специалистами, и бывшие рабочие из наиболее талантливых и культурных
"рабочих-передовиков"
(например, красные директора и т. п.). Совершенно очевидно, что это
неравенство вытекает, в своей самой глубокой основе, из культурной
отсталости рабочих масс, которые были в капиталистическом обществе классом
эксплуатируемым, политически угнетенным и культурно придавленным. Для
выполнения сложной работы по управлению хозяйством и для ведения целого
ряда других подобных работ в других областях управления страной необходим
большой запас знаний, опыта, умения. Количество людей из рабочего класса,
которые оказались способными выполнять такую роль и научились ей за время
революции, а отчасти получивших опыт в руководстве массами и в
политической борьбе еще до победы рабочего класса, сравнительно само по
себе мало. Вполне понятно, что далеко не вся рабочая масса в целом могла
подняться до такого уровня. С другой стороны, разного рода специалисты,
которые были таковыми еще и при капиталистическом режиме и накопили
большой опыт, научный, управленческий, хозяйственный и т. п., являясь
необходимыми для жизни и для дела управления людьми в теперешних условиях,
точно так же представляются до известной степени незаменимыми силами: вся
рабочая масса, в целом, всеми своими составными частями, точно так же не
могла еще за короткий срок достигнуть такого высокого культурного уровня.
Выполнение же подобного рода работы требует само по себе довольно
значительной оплаты, обеспечивающей соответствующий образ жизни.
Между тем давать такую же плату всем решительно слоям рабочего класса
при теперешней степени развития производительных сил представляется
невозможным и неосуществимым. Если бы все рабочие обладали таким же
высоким культурным уровнем, то руководящие должности могли бы заниматься
по очереди или лишь на определенный срок, и, таким образом, на так
называемых "ответственных постах"
постоянно стояли бы все новые и новые работники, так как в любой
деятельности можно было бы одного в любое время заменять другим. Но
здесь-то и дает себя знать неравенство культурного уровня и еще большая
отсталость масс. Опять-таки здесь нужно отметить, что это вовсе не вина
этих масс, а их беда; таковыми их сделали десятилетия капиталистического
господства. Однако задачей рабочего класса, который за годы революции
чрезвычайно быстро учится в самом ходе борьбы все большему участию своему
в активном строительстве социализма, а также все больше обучается в
специальных учреждениях (разного рода рабочих организациях, клубах,
партийных и советских школах, рабфаках и даже вузах), задачей этого
рабочего класса является преодоление такого рода отсталости в своей
собственной среде. Понятно, что не вся масса рабочего класса движется
совершенно одновременно, всеми своими слоями. Как не все рабочие могут,
при настоящих условиях, стоять на командных постах и занимать совершенно
одинаковые места в системе управления, точно так же не могут, в силу
совершенно понятных причин, все рабочие поголовно быть пропущенными через
среднюю и высшую школу.

До более или менее высокого уровня современной науки и техники рабочий
класс поднимается, если можно так выразиться, пачками, сравнительно
небольшими своими отрядами, к которым год за годом будут прибывать все
новые и новые пачки, все новые и новые отряды, пока развитие
производительных сил нашей страны не создаст достаточного экономического
фундамента для того, чтобы дети всех рабочих совершенно нормальным
порядком проходили через средние и высшие учебные заведения, через
соответствующую практику и, таким образом, вступали в жизнь, преодолевши
всяческое, создавшееся прежде, культурное неравенство внутри трудящихся.
В ослабленной степени то, что мы говорили только что о различии между
наиболее культурными из рабочих-передовиков, а равно прежних специалистов,
с одной стороны, и рабочей массой вообще — с другой, годится и для
вопроса о неравенстве между различными слоями рабочего класса, различными
в смысле различной квалификации их труда (например, металлисты, с одной
стороны, землекопы, строительные рабочие и т. д.-- с другой). Механика
Советской власти, советского режима в целом, направление всей политики
пролетарской диктатуры состоит как раз в том, чтобы, поднимая культурный
уровень широких рабочих масс, тем самым уничтожать "незаменимость"
наиболее передовых слоев самого рабочего класса, уничтожать разницу
культурных уровней и уничтожать разницу материальных условий
существования. Конечно, мы никогда не достигнем полного равенства людей в
том смысле, что люди будут совершенно одинаковы по своему уму, по своей
талантливости, по цвету своих волос или форме носа, и совершенно это не
нужно.
Такое равенство было бы как две капли воды похоже на отчаянную скуку.
Не в этом заключается цель наших стремлений. Цель наших стремлений
заключается в том, чтобы достигнуть равенства материальных условий
существования, чтобы всем обеспечить нормальные условия развития и, таким
образом, дать возможность идти вперед всей массе и выделяться наиболее
талантливым и способным не из узкого круга "образованных людей",
отделенных перегородками от остальных, а из всего огромного трудящегося
человечества.
И здесь нетрудно понять, что это неравенство, вытекающее из очень
глубоких причин, не может быть уничтожено одним взмахом. Можно было бы,
конечно, в один прекрасный день издать декрет, по которому все решительно
высшие советские служащие, все инженеры, все профессора, все директора
трестов и т. д. получали бы столько же, сколько получает простой поденщик.
Но мы скоро убедились бы, что при таком положении вещей рабочий класс в
целом не выиграл бы, а проиграл; он проиграл бы потому, что при таких
условиях работа на этих командных должностях пошла бы неизмеримо туже,
дело в значительной степени было бы дезорганизовано, и общие успехи
сменились бы положением застоя или попятным движением. Рабочему классу
выгоднее лучше содержать свою собственную верхушку, а равно и выходцев из
буржуазного мира, так называемых специалистов, ибо в таком случае он
достигнет в гораздо более короткий срок общего повышения производительных
сил и за счет этого повышения может гораздо быстрее улучшить свое
собственное положение, а с определенного времени, используя этот рост
производительных сил, начать усиленнейшее производство "образованных
людей" из все более широкой массы своего собственного класса и трудящихся
вообще. Из этого, конечно, не следует, что нужно перебарщивать с высокой
оплатой; наоборот, с такого рода "перебарщиваниями" партия должна вести
упорную борьбу.
Внутри деревни, наконец, мы имеем точно так же различные слои
крестьянства, жизненный уровень которых отличается друг от друга довольно
резко. Стоит сравнить кулака с батраком или с крестьянином-бедняком. Но
это коренное противоречие, характерное для современной деревни, будет
точно так же медленно уничтожаться по мере роста производительных сил и по
мере подъема государственного и кооперативного хозяйства. Мы уже видели
раньше, что мы будем все более и более в состоянии оказывать помощь
хозяйству середняков и бедноты, которая будет переставать быть беднотой, а
с другой стороны, путем целого ряда мероприятий мы будем обрезывать и
хозяйственно вытеснять предпринимательские слои крестьянства, т. е.
сельскохозяйственную буржуазию. Таким образом, и здесь основной линией
нашего развития через определенный промежуток времени, когда начнут еще
более быстро подрастать социалистические формы нашего хозяйства, является
линия на уничтожение, на преодоление экономического неравенства,
существующего теперь.
Нужно видеть всю глубину нищеты, темноты, культурной отсталости,
неравенства, оставленных нам в наследство капиталистическим порядком
вещей, чтобы понять, сколько времени потребуется на переделку всего
человеческого материала и на преодоление этого проклятого наследства. Но
уже теперь мы видим подъем социалистических форм народного хозяйства, что
является главной гарантией, обеспечивающей действительную и реальную
политику, ставящую своей целью осуществление экономического равенства. А с
другой стороны, уже и теперь мы замечаем, как следующее поколение рабочих
и крестьян во все большем масштабе сплошной массой поднимается к новой
культурной жизни, чему способствует работа нашей партии, чему способствует
вся деятельность и вся политика Советской власти. Раньше лишь одиночки из
рабочих и крестьян могли попадать в высшие учебные заведения; теперь с
каждым годом во все более широких размерах целые большие слои
подрастающего поколения трудящихся уже систематически, так сказать, "в
нормальном порядке" проходят через рабфаки и поступают в наши высшие школы.

Раньше обычно лишь в зрелом возрасте трудящийся человек вступал в
активную политическую жизнь; теперь мы имеем около полутора миллиона одних
членов комсомола, сынов рабочих и крестьян, которые более или менее
равномерно приобщаются с юного возраста к активной общеполитической и
общекультурной работе; а поколение еще более молодое — юные пионеры —
начинает охватывать огромные круги людей, которые уже с самого юного
возраста воспитываются, растут и учатся работать на иной культурной
основе, чем предшествующие поколения.
Завоевание власти пролетариатом не может создать исторического чуда,
один только факт победы над буржуазией в гражданской войне не обеспечивает
сразу и немедленно равенство между людьми. Но это завоевание власти и
укрепление рабочей диктатуры в стране в конце концов создает такого рода
условия, при которых отчетливым становится наше движение по направлению к
этому экономическому равенству.
XIV. ПОЛИТИЧЕСКОЕ НЕРАВЕНСТВО, ЕГО ПРЕОДОЛЕНИЕ И УНИЧТОЖЕНИЕ ПОЛИТИКИ
ВООБЩЕ
Перейдем теперь к рассмотрению того неравенства, которое у нас имеется
в области политической, в области политических прав. Здесь, прежде всего,
необходимо перечислить те факты, в которых находит свое выражение это
политическое неравенство.
1) По нашему законодательству не имеют избирательных прав люди, живущие
на нетрудовой доход (нэпманы, кулаки, всякого рода лица, эксплуатирующие
для получения прибыли рабочую силу в том или ином виде). "Страдающими
лицами"
являются здесь, таким образом, такие слои населения, которые по своему
материальному благосостоянию и по уровню своей жизни стоят на самой
высокой ступени, являются в нашем строе осколками прежнего
капиталистического общества, прежних господствующих классов, которые
теперь попали под железную руку пролетарской диктатуры.
2) Трудовое крестьянство не имеет таких же прав, как пролетариат,
потому, что оно выбирает равное число делегатов при выборах в советские
органы власти от значительно большего количества избирателей, чем рабочий
класс в городах и фабричных поселках. Здесь есть, таким образом, налицо
неравенство политических прав между рабочим классом, с одной стороны,
трудящимся крестьянством — с другой, причем это неравенство совершенно
очевидно склоняется к перевесу прав на стороне рабочего класса.
3) Пролетариат пользуется политическими преимуществами (привилегиями) и
в нашем законодательстве занимает первенствующее положение.
Причины такого рода законодательства, закрепляющие политическое
неравенство между различными классами нашего общества, довольно ясны и
довольно понятны. У нас имеются налицо три класса: рабочий класс, широкая
крестьянская масса и, наконец, допущенная к сотрудничеству в обществе
буржуазия. Мы знаем, что если мы хотим обеспечить коренные интересы
трудящихся, то необходимо обеспечить руководство пролетариата и его союз с
крестьянством против буржуазии; мы знаем точно так же, что крестьянство
склонно, в силу своего социального положения, а также в силу особых
трудностей момента, переходить временами к колебаниям в сторону этой
буржуазии, и, наконец, мы знаем, что если бы новая буржуазия возрастала,
укреплялась, расправляла свои крылья и осиливала рабочий класс в борьбе за
крестьянство, то отсюда проистекли бы неизбежные опасности подрыва всего
дела революции. Рабочий класс в нашей стране является наиболее
сознательной силой, но он по своей численности насчитывает примерно лишь
одну десятую крестьянского населения. Для того чтобы руль не вырвался из
его рук, необходимо на данной ступени развития прежде и раньше всего
политически обезвредить буржуазию и не дать ей возможности распространять
свое политическое влияние на крестьянство и на промежуточные
мелкобуржуазные городские слои.
Отсюда вытекает и лишение политических прав частных предпринимателей,
купцов, лавочников, торговцев, кулаков, нэпманов вообще.
Из того обстоятельства, что крестьянство склонно к величайшим
колебаниям и что существует опасность, в силу которой темнота и
некультурность крестьянства, в связи с его социальным положением, может
толкнуть его, иногда вопреки его же собственным коренным интересам, идти
за буржуазией, вытекают известные преимущества и политические привилегии,
имеющиеся в нашем законодательстве по отношению к рабочему классу. Эти
преимущества и привилегии служат добавочной страховкой, обеспечивающей
руководящую роль рабочему классу в нашей стране.
Что касается ограничения или лишения избирательных прав всяческой
буржуазии, то вряд ли кто-либо из трудящихся будет против этого возражать;
против этого могут возражать лишь явные или тайные приверженцы этой
буржуазии, вроде меньшевиков и эсеров, которые ни капли не верят в
возможность осуществления на деле социалистического строя, о котором так
много болтают на словах. Им до сих пор кажется, что в России произошла
какая-то историческая случайность, что развитие нашего общества неизбежно
пойдет по капиталистическому пути и что, чем скорее лопнет Советская
власть, чем скорее кончится этот тяжелый сон (для буржуазии), тем будет
лучше. Для всякого человека, который всерьез верит словам о социализме и
для которого, следовательно, слово не расходится с делом, который верит в
необходимость и возможность построения социалистического общества и
который отнюдь не хочет возврата к капиталистическому строю,-- для такого
человека более чем понятно ограничение и лишение политических прав
буржуазных элементов в нашей стране.

Неизмеримо сложнее является вопрос о политическом неравенстве между
рабочим классом и крестьянством. Здесь люди очень часто подменяют трезвые
рассуждения моральными, которые ничего общего с политикой не имеют.
Говорят, например: разве крестьянин не трудится иногда больше, чем
рабочий? Где же справедливость, когда вы ему даете меньше политических
прав, чем городскому рабочему? Разве крестьянство не составляет
огромнейшего большинства населения в нашей стране?
Почему же, если большинство трудящихся состоит из крестьян, почему же
пролетарское меньшинство должно искусственно навязывать свою волю
огромнейшему большинству трудящихся? Крестьянин не дармоедствует, он не
паразитствует, он — не буржуа, а трудящийся. Где же опять-таки здесь хотя
бы самая элементарная (простая) справедливость? И не есть ли это
отступление от заветов равенства среди трудящихся, на которых только и
можно строить настоящий мост к социализму?
Такого рода рассуждения, кажущиеся иногда убедительными, страдают,
однако, тем основным пороком, что они, вместо трезвого учета сил и вместо
трезвого обсуждения вопроса, говорят лишь жалкие слова. Если уж зашла речь
о справедливости, то вопрос нужно поставить таким образом:
Справедливо или несправедливо было бы, если бы мы проворонили все дело
социализма? Справедливо или несправедливо было бы, если бы мы дали
возможность буржуазии околпачить нас и возвратить старый порядок вещей?
Стоит только таким образом поставить вопрос, чтобы получить на этот вопрос
сразу же отрицательный ответ. Конечно, было бы в высшей степени
"несправедливо", а попросту говоря, прямо глупо, если бы мы действительно
проворонили дело социализма. Но ведь мы знаем, что дело социализма не
только не противоречит коренным интересам всех трудящихся, но что в
конечном счете от осуществления социализма выиграют не только рабочий
класс, но и широкие крестьянские массы. Следовательно, и с точки зрения
рабочего класса, и с точки зрения коренных интересов крестьянства провал
социализма был бы с нашей стороны прямым политическим преступлением, если
бы мы провалили наше дело по своей собственной вине.
Но ведь мы знаем и мы твердо уверены в том, что мы можем прийти к
социализму только и исключительно при условии союза рабочего класса и
крестьянства; мы знаем, что мы придем к победе только и исключительно при
руководстве рабочего класса в этом союзе. Мы знаем, что подрыв
пролетарской диктатуры, т. е. подрыв этого руководства, есть подрыв всего
дела социализма. Вот почему мы должны принять все меры для того, чтобы это
руководство обеспечить. И если в настоящее время еще есть опасность
известных колебаний со стороны крестьянства или его некоторой части,
причем эти колебания на деле идут против коренных, интересов этого же
самого крестьянства, то мы должны пойти на известное политическое
неравенство между пролетариатом и крестьянством для того, чтобы дать в
руки пролетариату некоторую добавочную гарантию, обеспечивающую за ним
руководящую роль.
В конце концов, как нетрудно понять, такого рода политика не только не
противоречит, но, наоборот, выражает коренные интересы крестьянства,
которые очень часто, благодаря отсталости и темноте крестьянского
населения, прикрыты от его глаз пеленой временных, или кажущихся, или
второстепенных и производных интересов, менее важных и менее существенных
для крестьянства, интересов, которыми нужно уметь жертвовать ради
интересов более основных и более коренных.
Рабочий класс и его партия говорят об этом политическом неравенстве
между пролетариатом и крестьянством совершенно открыто, признавая перед
всеми существование этого неравенства; но точно так же мы открыто говорим,
что эти привилегии рабочего класса являются лишь временными и будут
исчезать по мере роста сознательности и по мере переделки нашей
крестьянской массы. Чем дальше будет идти вперед дело социалистического
строительства, чем больше и больше будут отходить на задний план
оставшиеся еще у буржуазии силы и чем больше и быстрее будут укрепляться
социалистические формы нашего народного хозяйства; чем крепче,
следовательно, будет фундамент экономической смычки между рабочим классом
и крестьянством, а следовательно, чем больше будет политическое влияние
пролетариата на это крестьянство, — тем меньше будет необходимости в этих
привилегиях для рабочего класса. Они будут постепенно все уменьшаться и
сделаются в конце концов совершенно излишними. А общее дальнейшее
укрепление пролетарского влияния и переработка в социалистическом духе
широких масс трудящихся сделают неопасным противоположное влияние со
стороны даже оставшихся буржуазных элементов, и, таким образом, мы в конце
концов перейдем к системе всеобщего и равного избирательного права в наши
советские органы.
А если мы посмотрим еще дальше, в глубь нашего будущего, то мы увидим
такое время, когда все перегородки между классами отпадут, когда
уничтожится грань между трудящимися города и деревни, когда исчезнет
необходимость в органах государственного принуждения вообще (если только к
тому времени будут низвергнуты капиталистические государства в других
странах мира) и когда целиком и полностью отомрет всякая политика. Эта
политика заменится одним лишь научным управлением и научным руководством
общественным хозяйством.

XV. ОБЕСПЕЧЕНИЕ ПРАВИЛЬНОЙ ПОЛИТИКИ РУКОВОДСТВА И КОММУНИСТИЧЕСКАЯ
ПАРТИЯ
Мы видели уже раньше, что правильная политика обеспечивается правильным
руководством, а правильное руководство обеспечивается совершенно
определенным сочетанием различных общественных классов и их организаций
друг с другом. Для того чтобы это руководство действительно было
обеспечено, необходимо, чтобы крестьянство шло за рабочим классом, чтобы
рабочий класс шел за своими профессиональными союзами, чтобы эти
профессиональные союзы, в свою очередь, шли за головным отрядом рабочего
класса, за его партией, которая должна являться основной руководящей силой
всего рабоче-крестьянского блока.
В нашей жизни имеется, как мы знаем, бесконечное количество
всевозможных противоречий: противоречия между классами, противоречия между
рабочим классом и крестьянством, противоречия внутри самого рабочего
класса, противоречия между различными по своему национальному составу
частями нашей огромнейшей страны.
Необходимо, чтобы существовала в недрах самого рабочего класса такая
сила, которая наиболее ясно видела бы все эти противоречия, стояла бы на
дозорной вышке и вовремя замечала бы все опасности, умела бы на всех
ступенях развития подчинять второстепенное коренному и основному и
обнаруживала бы небывалое единство воли и способности к руководству.
Такой организацией рабочего класса и является коммунистическая партия;
этот самый передовой отряд пролетариата, отряд, вобравший в себя самые
решительные, самые сознательные, самые передовые и самые смелые элементы
рабочего класса нашей страны.
Именно потому, что коммунистическая партия представляет из себя
головной отряд рабочего класса и основную руководящую силу в стране,
именно поэтому, прежде всего, по ней стреляют все враги рабочего класса:
открытые белогвардейцы и сторонники возвращения к помещичье-буржуазному
или буржуазному режиму, вроде российских белых монархистов, кадетов и
прочих открытых сторонников помещичьего и буржуазного строя; прикрытые
враги социализма и прикрытые сторонники капиталистического строя, вроде
меньшевиков, так называемых социалистов-революционеров и т. п. Все они
считают своей политической задачей подпилить партийные столбы для того,
чтобы вслед за ними свалилось и все здание рабочей диктатуры, Советской
власти и был оборван тот путь, на который рабочий класс вступил с первых
же дней своей октябрьской победы.
Укрепление влияния партии есть предпосылка, необходимейшее условие
пролетарской диктатуры: если нет руководящей роли со стороны партии по
отношению к рабочему классу, а затем и к крестьянству, то нет и диктатуры
рабочего класса; если нет связи между партией и беспартийными рабочими и
крестьянами, тогда не может существовать и быть крепкой Советская власть.
Мы видели выше, что если мы будем рассматривать отношения,
складывающиеся внутри рабочего класса, то мы будем иметь во главе этого
рабочего класса коммунистическую партию, которая обеспечивает свое влияние
на целый ряд других организаций рабочего класса, более широких по своему
составу, в первую очередь на профессиональные союзы, эту чрезвычайно
широкую форму организации пролетариата, а с другой стороны, на Советы
рабочих депутатов, которые представляют из себя государственную форму
организации этого пролетариата, опирающуюся на широкие крестьянские слои.
Через эти организации, которые, в свою очередь, непосредственно смыкаются
с беспартийными рабочими, партия обеспечивает правильное руководство всей
совокупностью и всеми составными частями пролетарских масс.
Можно спросить себя, однако: что же соответствует у крестьянства тому,
чем у пролетариата является его профессиональная организация?
Если мы берем таких же рабочих, как в промышленности, но только
работающих на земле, то речь идет, конечно, о сельскохозяйственных
батраках, о сельскохозяйственных наемных рабочих, для которых, конечно,
целесообразно иметь точно так же, как и для рабочих тех или других
профессий, свой профессиональный союз. Такой профессиональный союз
работников земли существует, это есть Всеработземлес. Если мы спросим
себя, однако, в чем состоят особые интересы ("профессиональные интересы")
крестьянина, то мы совершенно ясно увидим здесь, прежде всего, что
крестьянин не работает, как рабочий, а работает в своем собственном
хозяйстве и его частнохозяйственный интерес, который вытекает из его
положения как мелкого самостоятельного производителя, имеющего свое
собственное хозяйство, заключается в том, чтобы выгоднее продавать
продукты своего хозяйства, чтобы выгоднее покупать те продукты, которые
поступают к нему из государственной промышленности и которые необходимы
для него и в его качестве потребителя, и в его качестве руководителя
своего маленького хозяйства; наконец, для него выгодно иметь более дешевый
кредит, который нужен ему в хозяйственной деятельности. Его общий коренной
интерес заключается в том, чтобы совместно с рабочим классом не допустить
возвращения старого порядка вещей, не допустить образования новых
помещиков и постепенно улучшать свое хозяйство на основе все дальше и
дальше растущего кооперативного объединения крестьянских дворов. Но ведь
все эти задачи решает именно сельскохозяйственная кооперация, а наряду с
нею такого рода подсобные организации, как кресткомы и пр.

Не нужно, однако, скрывать от себя, что до последнего времени крестьяне
еще не получили особого доверия к кооперативному движению. Это происходило
в значительнейшей мере оттого, что кооперация у нас страдала
многочисленными недостатками и крестьянин не находил в ней того, что он
должен был в ней находить.
Эти недостатки достались нам в наследство от времени военного
коммунизма. Теперь их нужно решительнейшим образом изживать. Прежде всего,
речь должна идти о полной добровольности кооперации и о
внутрикооперативной демократии, т. е. о выборности правления и всех
должностных лиц. Крестьянин не понесет своих паев и не будет доверять
своих денег сплошь назначенным сверху лицам. Он хочет иметь людей, которых
он знает, которым он доверяет. Только тогда он будет энергичным образом
строить кооперацию, только тогда он будет кровно в ней заинтересован.
Чтобы кооперация сыграла ту роль, какую мы ей отводим, необходимо
решить две задачи:
во-первых, задачу хозяйственного укрепления кооперации, т. е. задачу
накопления кооперативного "капитала", задачу роста кооперативных оборотов
и так далее; во-вторых, задачу втягивания масс в дело кооперативного
строительства; если этого втягивания масс не будет, то кооперация потеряет
одну из самых существеннейших своих особенностей.
Эти задачи нельзя, однако, решить, если не будет проведена
добровольность кооперативного членства и полная выборность руководителей
кооперативных организаций. Разумеется, партия, опираясь на бедняков и
середняков, должна бороться на выборах убеждением. Но сами крестьяне
должны выбирать. Тогда самодеятельность крестьянских масс и рост их
активности неизбежно приведут к быстрому росту нашей сельскохозяйственной
кооперации.
Необходимо, далее, поставить дело так, чтобы избавить кооперацию от
излишних задач, которые прямо подлежат решению со стороны государственных
органов.
Кооперация, конечно, должна быть связана с органами Советской власти,
но у нее свои, особые, задачи, наряду с общими задачами. Если бы,
например, кооперация стала собирать налог, это было бы неправильно, точно
так же, как неправильно было бы, если б в городах профсоюзы рабочих
выполняли непосредственно задачи государственного управления фабриками и
заводами. Если на кооперацию нагружают такие задачи, которые требуют
больших жертв со стороны крестьянства, то, разумеется, туда будут идти не
с большой охотой; и не так поэтому нужно вести дело. Кооперация должна
стать для крестьянина органом его хозяйственного подъема. Тогда, при
обеспечении выборности и добровольчества, кооперация станет любимейшей
организацией крестьянства. А при связи ее с промышленностью и органами
Советского государства вообще она сыграет на деле ту роль, которую отводит
ей сейчас наша партия.
Оживление Советов и подъем кооперативного движения — основные задачи
нашей партии в деревне. Если партия, а вместе с нею и через нее — рабочий
класс упрочит свое влияние на крестьянские массы, тогда дело социализма
будет обеспечено у нас наверняка.
Мы уже говорили о том, что даже у трудового крестьянина, как это
принято говорить, есть "две души": с одной стороны, он является
тружеником, борется с помещиком-капиталистом, а с другой стороны, он
является собственником, не прочь сам принанять, если разбогатеет,
работничка и поэтому имеет известное уважение к крупным собственникам, т.
е. к буржуа. Это — во-первых, а во-вторых, в среде крестьянства есть
различные слои, начиная от эксплуатируемых и кончая эксплуататорами
(беднота и кулаки; полубатраки, подрабатывающие частично продажей своей
рабочей силы и их наниматели, зажиточные, богатые, так называемые
"мироеды"). Когда крестьянина организует и на него влияет коммунистическая
партия (прямо или косвенно, непосредственно включая крестьянина в свой
состав или косвенно влияя на него через свое влияние на кооперативы,
кресткомы и ряд других организаций), то эта коммунистическая партия
организует его трудовую душу, переводит его постепенно на рельсы
общественной работы через кооперацию; приучает к этой работе через Советы,
вовлекая его в дело социалистического правительства, через партию —
непосредственно перерабатывая его в том духе, который соответствует целям
и задачам социалистического строительства. Если бы в крестьянстве выросла
другая партия против коммунистической партии (под каким угодно названием),
она могла бы иметь и неизбежно должна была бы иметь только один смысл,
только одно значение, она будет всемерно усиливать, организовывать
"нетрудовую душу" крестьянина; она будет организовывать и усиливать как
раз его уклоны в сторону к буржуазии; она будет холить и лелеять, растить
и выхаживать как раз те черты, которые воплощают собою эти колебания
крестьянства, вредные для дела социалистического строительства; она, в
силу самого хода вещей, будет неизбежно, так сказать, натравливать
временные и производные интересы крестьянства против коренных и основных
интересов, мелкобуржуазные предрассудки против социалистической линии
развития, кулацкие замашки против пролетарской солидарности; она не только
не будет сглаживать трения между рабочим классом и крестьянством, а она
будет обострять эти трения; она не только не будет вести линию на
рабоче-крестьянский союз и на добровольное признание пролетарского
руководства,-- наоборот, она будет ставить своей задачей так называемое
"высвобождение" от пролетарского руководства, что на самом деле означает
не что иное, как влияние на крестьянство и руководство крестьянством со
стороны буржуазии и идейной агентуры этой буржуазии (эсеров, меньшевиков,
трудовиков и тому подобных соглашательских партий).

Таким образом, победа рабоче-крестьянского дела предполагает
руководство со стороны коммунистической партии. Но это руководство, в свою
очередь, должно опираться на всемерное укрепление Советов и кооперации, на
подъем промышленности. Будут правильно решаться эти задачи — тогда
крестьянство наново убедится, что рабоче-крестьянский союз и руководство
пролетариата необходимы, как воздух, с точки зрения коренных крестьянских
интересов.
XVI. МЕЖДУНАРОДНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И СССР
До сих пор мы рассматривали все вопросы исключительно с нашей
внутренней точки зрения. Между тем мы ведь живем вовсе не одни на земном
шаре, а мы окружены капиталистическими государствами, которые боятся
нашего роста и которые, по сути дела, являются нашими непримиримыми
врагами. До сих пор ни в одной стране, кроме нашей, рабочий класс не был в
состоянии свалить свою буржуазию и захватить власть в свои руки.
Естественно поэтому встает перед нами вопрос: да можем ли мы построить
социализм в одной нашей стране без прямой поддержки со стороны
победоносного пролетариата других стран?
Мы сумели захватить власть в одной стране, мы сумели отбиться от со
всех сторон наседавших на нас противников, мы сумели начать подъем нашего
хозяйства, мы сумели укрепить и упрочить строй пролетарской диктатуры. Но
есть ли у нас гарантия от того, что на нас не нападут иностранные хищники,
что не будет никаких новых "интервенций" с их стороны? Такой гарантией
могла бы явиться лишь победа пролетариата в нескольких других
капиталистических странах. Вот почему наши интересы крепко и раз навсегда
спаяны с интересами международного рабочего класса и с интересами
угнетенного колониального крестьянства, которое в своих возмущениях против
гнета империализма подтачивает силы наших злейших противников и врагов.
Вот почему наша партия совершила бы измену и предательство по отношению к
интересам нашего рабочего класса и крестьянства, если бы она перестала
быть партией международной революции. Никогда не нужно забывать ни на одну
минуту того обстоятельства, что наше мирное строительство может быть
нарушено внезапным прыжком на нас со стороны ближних соседей. Никогда не
нужно баюкать себя мечтой о том, будто бы мы оставлены в покое раз и
навсегда. И потому неразрывной и нерушимой должна быть наша братская связь
с трудящимися массами других стран, с массами, которые являются нашими
надежнейшими союзниками и нашей могущественнейшей опорой в стане
противника.
По опыту гражданской войны, по опыту прошлой интервенции
капиталистических держав, которые поддерживали всех взбунтовавшихся
контрреволюционных генералов, мы знаем, какую огромную помощь уже тогда
принес нам международный пролетариат, все время державший за фалды свою
буржуазию, не раз мешавший ей успешно проводить ее палаческое дело в нашей
стране. Всем известны бунты французских матросов в Одессе, всем известно,
как с архангельского фронта ушли английские отряды, все знают, что
неоднократно рабочие массы Европы мешали посылке войск, снарядов и оружия,
направлявшихся нашим противником для расправы с молодыми советскими
республиками. Этот опыт показывает нам, что международная пролетарская
солидарность, что солидарность трудящихся вообще не есть просто красное
словцо, которым можно утешать себя и которым можно забавляться по
праздничным дням. Нет, это самое реальное дело, которое имеет громаднейшее
практическое значение для вопроса о всей нашей судьбе, о всем нашем
будущем, о путях всего нашего развития.
Таким образом, окончательной гарантией от восстановления старого
порядка, принесенного на штыках иностранных армий, может служить лишь
международная революция, приверженцем, сторонником и носителем которой
должна быть наша партия.
Но может быть, нам суждено погибнуть не от нападения внешнего врага, а
от нашей собственной отсталости, от того, что, не имея технической и
экономической помощи со стороны победоносного пролетариата других стран,
не имея этой помощи в течение довольно долгого срока, мы неизбежно падем
жертвой своей отсталости, своего экономического слабосилия? Быть может,
мелкобуржуазный характер страны, подавляющее большинство в ней
крестьянского населения, незначительность рабочего класса, к тому же
обессиленного долгими годами империалистической и гражданской войны,
приведут с "железной необходимостью" к краху всего нашего строительства?
Такие утверждения, выражающие глубочайшее неверие в силы нашей
революции, совершенно неправильны и ни на чем ровно не основаны. Правда,
отсутствие помощи, технической и экономической, со стороны рабочего класса
других стран, который, к сожалению, еще не пришел к власти, чрезвычайно
замедлит наш хозяйственный рост, а вместе с ним и весь темп
социалистического строительства в нашей стране.
Получи мы такую добавочную помощь, мы, конечно, пошли бы несравненно
быстрее по пути хозяйственного подъема, а вместе с тем сравнительно быстро
стали бы развертывать все дело нашего строительства: и в области
экономической, и в области политической, и в области культурно-бытовой, и
в области всевозможных наук и так называемой "духовной культуры". Конечно,
без такой помощи мы пойдем медленнее в своем развитии, но мы все же будем
неуклонно идти вперед, как то уже с достаточной ясностью показал опыт
первых лет, свободных от гражданской войны и от непосредственной работы на
поле сражения.

В самом деле, на протяжении этой брошюры мы не раз уже говорили о том,
что, поднимая производительные силы всего нашего народного хозяйства в
целом, мы в то же самое время замечаем все больший рост социалистических
форм в нашем народном хозяйстве и таких форм этого народного хозяйства,
которые все более и более развиваются по социалистическому пути. Никак
нельзя сказать, что в хозяйственной борьбе частнопредпринимательского
капитала всех его видов и оттенков, с одной стороны, и государственных
предприятий и коопераций — с другой, частный капитал выходит победителем.
Наоборот, мы знаем, что он относительно отступает на задний план, что все
сильнее и могучее становятся хозяйственные командные высоты и что, таким
образом, дело социализма идет вперед. Если оно шло вперед уже в первые
годы мирного времени, то где же основания утверждать, что в дальнейшем мы
будем иметь попятное движение? Где хоть тень доказательства или тень
намека на доказательство того, что в последующие годы условия развития
будут более неблагоприятны для государственного хозяйства и кооперации,
чем они были в первые годы нашего хозяйственного подъема? Наоборот, если
таких доказательств нет, то можно, с другой стороны, указать на целый ряд
причин, которые говорят о вероятности гораздо больших успехов в будущем.
Все больше и больше будут обнаруживаться преимущества крупного
производства вообще; все большая экономия и выгода будет получаться для
государственного хозяйства от роста его плановости, т. е. планомерного и
наиболее целесообразного использования всех материальных средств и рабочей
силы этого хозяйства; все большие суммы будут находиться в распоряжении
государственной власти, которая будет в состоянии с большей широтой
помогать делу организации крестьянства через строительство кооперации и т.
д. и т. п.
По сути дела, мы уже теперь доказали, что можно строить социализм даже
без непосредственной технико-экономической помощи из других стран. Правда,
формы нашего социализма в ближайший период его строительства будут
неизбежно формами отсталого социализма, но это не беда потому, что даже и
эти формы гарантируют нам все дальнейшее и дальнейшее продвижение вперед к
формам социализма, все более совершенным и все более полным.
Нужно помнить, что даже капиталистический строй, который развивался в
течение ряда столетий, на закате своего развития, в свою
империалистическую эпоху, имел, несмотря на такой почтенный возраст,
различные формы и различные, так сказать, "национальные черты".
Американский капитализм еще и сейчас довольно сильно отличается от
французского, германский — от английского и т. д. и т. п.
Американский капитализм носит резко выраженные черты монополистического
капитализма с господством банков, сросшихся с могучими организациями
отечественной промышленности (тресты). Французский капитализм — это
капитализм по преимуществу ростовщического типа, со сравнительно слабо
развитой внутри страны промышленностью, капитализм, дающий деньги в ссуду
другим государствам, сосущий эти другие государства и отличающийся
чрезвычайно малой производственной деятельностью внутри страны; в его лоне
приютились и мелкие крестьянские хозяйства, тогда, как, например, в
системе английского капитализма этот капитализм пожрал уже целиком
хозяйство свободного крестьянина и сумел соединить черты мирового
грабителя с энергичной деятельностью по развитию своей собственной
отечественной промышленности.
Русский капитализм точно так же имел свои особые черты. Эти черты
заключались, прежде всего, в том, что капиталистический строй вообще у нас
был слабо развит, если брать все народное хозяйство страны в его целом.
Это находило свое выражение в том, что в системе российского капитализма
громаднейшее значение имело мелкое крестьянское хозяйство, барин-помещик
полукрепостнического типа (вместо капиталиста-помещика, употребляющего
наемный труд); громадное значение имела также мелкая промышленность
(ремесленники, кустари), которую далеко не успел слопать в своем
победоносном шествии крупный капитал. Но в то же самое время если взять
одно лишь крупное промышленное производство, то в области этого крупного
промышленного производства мы имели очень значительный процент так
называемых "гигантских предприятий" (свыше 10000 рабочих, вроде
морозовских мануфактур, южнорусских сталелитейных заводов и т. п.
промышленных гигантов).
Это объясняется в значительной мере влиянием иностранного капитала,
который насаждал в нашей стране огромные предприятия, оборудованные часто
по последнему слову западноевропейской техники.
Вот это соединение страшного, полукрепостнического варварства и
страшной хозяйственной отсталости вообще с самыми передовыми формами, до
которых дошел западноевропейский капитализм, и составляло отличительную
особенность российского капитализма, его, как это называют, "национальное
лицо".

Но ведь движение к социализму начинается не с пустого места; движение к
социализму начинается после захвата политической власти в руки рабочего
класса, причем на долю этого рабочего класса достается наследство,
оставленное ему капиталистическим строем. После вышесказанного совершенно
ясно, что это наследство в разных капиталистических странах будет
выглядеть по-разному. И если капитализм в разных странах имел свои
особенности, то совершенно понятно, что и социализм в первый период своего
развития, до слияния всех стран мира в одно единое целое, неизбежно будет
отличаться точно так же своими особенностями, которые вытекают из
особенностей предыдущего развития. То, что у нас налицо имелось сочетание
передовых капиталистических крупных предприятий с крайне отсталыми
хозяйственными формами, неизбежно накладывает свою печать и на формы
строящегося в нашей стране социализма; из наличия мелких торговцев и
мелких предпринимателей вытекает, что они останутся существовать еще
известное количество времени и при нашем режиме; из наличия огромнейших
слоев крестьянства, с его неизмеримо крупным хозяйственным значением в
нашей стране, вытекает, во-первых, сравнительно долгий путь к достижению
полного социализма, во-вторых, огромнейшее значение сельскохозяйственной
кооперации, как столбовой дороги развития крестьянского хозяйства к
социализму; а из наличия крупных предприятий, объединяющих в своих стенах
многие тысячи пролетариев, вытекает самая возможность пролетарского
руководства в нашей стране.
В других странах (если не говорить о колониях), например в Англии, где
крестьянское хозяйство играет совсем маленькую роль, формы организации
народного хозяйства будут неизбежно другими и ход развития будет
отличаться гораздо более быстрым темпом по сравнению с нашим. Наоборот,
если мы будем рассматривать и те задачи, которые станут перед
западноевропейским пролетариатом по отношению к бывшим колониям, где живет
масса крестьянского населения, то там будет много задач и много
хозяйственных форм, напоминающих те вопросы и задачи, которые мы решаем у
себя, и те организационные формы хозяйственной жизни, которыми отличается
наше строительство. Мы нисколько не должны стыдиться того, что наш
социализм, который строим мы, является неизбежно отсталым типом
социалистического строительства. Не наша в том вина; но мы можем быть
вполне уверены, что у нас есть возможности для бесконечного продвижения
вперед, для совершенствования этих форм, для изживания нашей отсталости,
для все ускоряющегося перехода к действительно полному типу
социалистического общества.
Наша страна сейчас еще только-только начала вылезать из поистине
ужасающей нищеты, и было бы прямо безумием даже заикаться о том, чтобы
почить на лаврах или начать отдыхать. Нам предстоит изжить еще ужасную
нищету, остатки голода, грязи, темноты, варварства и косности; но мы уже
ясно видим перед собою широкий и правильный путь, по которому мы доберемся
и до нашей окончательной победы.
Н.И. Бухарин.
О ХАРАКТЕРЕ НАШЕЙ РЕВОЛЮЦИИ И О ВОЗМОЖНОСТИ ПОБЕДОНОСНОГО
СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО
СТРОИТЕЛЬСТВА В СССР
1. Возникновение проблемы. - 2. Вопрос о зрелости мирового капитализма.
Различная критика большевизма: с точки зрения общей незрелости
капитализма, с точки зрения военных разрушений, с точки зрения незрелости
пролетариата. - 3.
Вопрос о предпосылках социализма в России: международная
социал-демократия, российский меньшевизм, Богданов - Базаров, Троцкий,
октябрьская позиция правого крыла большевиков. - 4. Вопрос о построении
социализма в СССР как вопрос о характере нашей революции. - 5. Гарантия
от внешних опасностей и внутренние силы нашего развития. - 6. Итоги.
В настоящее время ряд кардинальнейших, основных вопросов нашей
революции снова поставлен во всей широте, поставлен, можно сказать,
ребром. Подробно разбирать причины этого здесь не представляется
возможным, но нельзя не указать, что коренная причина этого состоит в том,
что мы сейчас переживаем период перехода от так называемого
восстановительного процесса к процессу реконструктивному.
Такая терминология кажется нам, впрочем, не совсем точной и не совсем
правильной. Ведь обозначение предыдущей фазы развития нашего хозяйства как
восстановительного процесса предполагает - если брать это слово в строгом
его значении, - что у нас подъем промышленности и подъем всего народного
хозяйства идет по той же самой колее, по какой он шел и в дореволюционный
период. Только при таком условии можно было бы говорить о
восстановительном процессе в строгом смысле этого слова. На самом же деле
у нас после Октябрьской революции подъем хозяйства и в первую очередь его
государственного сектора шел таким образом, что наряду с восстановлением
хозяйства происходила и непрерывная переделка производственных отношений.

Наше развитие шло на другой основе, чем та, на которой развивалось
хозяйство страны до октябрьской победы рабочего класса.
Поэтому, когда мы говорим о восстановительном процессе, то нужно
помнить, что это выражение берется условно. Этим мы хотим сказать, что
наша продукция достигла довоенного уровня, что материальный остов
производства восстановлен в размерах довоенного периода. Только в этом
смысле слова и можно говорить о восстановительном процессе. И только при
таком понимании можно говорить о переходе от периода восстановительного к
периоду реконструктивному.
Итак, является совершенно несомненным, что сейчас перед нами встает во
весь рост задача переустройства хозяйства, задача перевода его на новую
техническую основу.
Эта задача упирается, прежде всего, в задачу изыскания и приложения
капитальных средств, средств, идущих на расширение производственного
базиса, на постройку или закладку новых предприятий, в значительной мере
на новой технической основе.
Не трудно сообразить, что это - задача величайшей трудности, причем
трудность ее не исчерпывается лишь сферой практики. Нет, даже взятая в
теоретическом разрезе, она представляет, как говорят немцы, ein harter
Nuss (крепкий орех).
Эта трудность и порождает целый ряд колебаний, шатаний в наших рядах.
Она же заставляет нас восходить к коренным вопросам революции.
Нелишне отметить, что вопрос об основном капитале ставился сравнительно
давно (ср. вопрос об электрификации у Ленина); ставился он и некоторыми из
наших противников. Между прочим, в этой связи можно упомянуть об одной
работе П. П. Маслова, именно о выпущенной им в 1918 г. книге "Итоги войны
и революции" ""1"". Маслов тогда стоял целиком на меньшевистской позиции и
в указанной книге проводил меньшевистскую точку зрения. Само собой
разумеется, он отрицал возможность социалистической революции у нас, и
отрицание это в значительной мере обосновывал невозможностью решения
проблемы новой техники при отсталости технико-экономического базиса нашей
страны вообще. Вот что писал он тогда:
"Стоит только познакомиться с преобладающим типом предприятий в
земледелии и в кустарном производстве, занимающем наибольшее число рук в
индустрии, чтобы прийти к заключению, что революция не может ввести
социалистического строя, пока капиталистическое производство не создаст
для него материальные условия. Великая русская революция в первые годы
только отколет индустрию от земледелия в деревне, отколет посредством
капитализма, а социализм лишь "в более или менее отдаленном будущем" снова
соединит их в гармоническое целое. Не отколовшись от земледелия в мелких
хозяйствах, индустрия не может технически сформироваться в общественное
производство, так как первобытная техника кустаря не может сохраниться, а
изменение техники расколет полуземледельческое хозяйство. Творить же новые
предприятия на новых технических началах из ничего даже и революция не в
состоянии, хотя она и обладает огромными творческими силами" ""2"".
В этой цитате наиболее характерной и любопытной является последняя
фраза, где автор мысль относительно невозможности социалистической
революции у нас связывает с мыслью о том, что нам неоткуда будет взять сил
и средств для подведения под свое хозяйство новой технической базы.
На какие средства можно подвести эту новую техническую базу - вот
проблема.
Эта, выражаясь современным языком, "проблема основного капитала" как
раз и выдвигалась П. Масловым на первый план. А так как - по мнению
Маслова-меньшевика - ни о какой новой технике нечего и думать, то именно
это для него и являлось решающим аргументом, чтобы вообще отрицать
социалистический характер нашей революции.
Отсюда следует, что вопрос о переводе нашего хозяйства на новые
технические рельсы, проблема основного капитала, вплотную подводит к
вопросу о характере нашей революции, к вопросу о возможности строительства
социализма в одной стране, - словом, к ряду тех вопросов, которые сейчас
являются предметом спора в нашей партии. Вот почему сейчас полезно будет
оглянуться назад, вспомнить, что говорилось раньше относительно
социалистической революции вообще, что говорилось о возможности
социалистической революции в нашей стране. Такая историческая справка
вытащит на свет божий целый ряд аргументов, которые помогут уяснить
теперешние споры, обеспечивая возможность проследить идейные истоки
взглядов той или иной спорящей стороны.
Здесь необходимо, хотя бы и очень коротко, остановиться на вопросе о
"зрелости"
современного и, прежде всего, мирового капитализма в той постановке
этой проблемы, как она давалась большевиками. Общеизвестна истина, что
исторический прогноз и тактика большевиков всегда покоится на
определенном, совершенно объективном анализе положения вещей. Три рода
явлений, которые связаны между собою и обусловливают друг друга, брались
большевиками в расчет при решении вопроса о зрелости мирового капитализма.

Это, во-первых, его технико-экономический базис и его организационные
формы. Во-вторых, соотношение классов, соотношение сил между рабочим
классом, мелкой буржуазией и капиталистической крупной буржуазией.
В-третьих, культурно-идеологическая зрелость пролетариата. Само собой
понятно, что вопрос о культурно-идеологической зрелости пролетариата
ортодоксальные марксисты ставили не с той точки зрения, что пролетариат
может захватить власть лишь тогда, когда выработает свою собственную
культуру, выдвинет кадр необходимых административных сил, нужных для
управления государством, и т. д. Так ставил вопрос А. А. Богданов. Это по
его теории пролетариат не может завоевать власть, пока не усвоит принципов
"всеобщей организационной науки", не проникнется взглядами всеобъемлющего
учения о пролетарской культуре. Само собой разумеется, что при таком
подходе, как у Богданова, вопрос о зрелости капитализма едва ли
когда-нибудь получил бы положительное решение. Но у большевиков подход был
иной, и с точки зрения этого подхода общая зрелость капиталистических
отношений для перехода их в социалистические не подлежала никакому
сомнению. Большевики выдвигали здесь положение о последней
империалистической фазе капитализма, о достаточной степени централизации и
концентрации капитала, об особых организационных формах капитализма
(финансовый капитал, капиталистические монополии, банковые консорциумы и
т. д.), рассматривая самый факт мировой империалистической войны как
доказательство зрелости капиталистических отношений, потому что сама
империалистическая война есть не что иное, как выражение громаднейшего
конфликта между ростом производительных сил и их капиталистической
оболочкой, ставшей уже тесной для более или менее нормального развития
этих производительных сил в дальнейшем.
Само собой разумеется, что при оценке мирового капитализма большевики
вовсе не исходили из признания, если так можно выразиться, сплошной
зрелости капитализма и вовсе не предполагали, что в каждом географическом
пункте земного шара степень централизации и концентрации капитала, степень
концентрации рабочего класса и т.
д. и т. д. всюду одинаковы и достаточны для перехода к социализму.
Наоборот, в лице Ленина большевики выдвинули положение о так называемом
"законе неравномерности капиталистического развития". Этот закон имеет
своей базой разнородность структур капитализма по странам. Этот закон
выдвигает и то обстоятельство, что есть строгое различие между центрами
капиталистической экономики и колониальной периферией этой же экономики,
что зрелость капитализма в целом, как капитализма мирового, вовсе не
предполагает совершенно одинаковой высоты капиталистического развития в
разных странах, одинакового темпа развития и т. д. Этот ленинский закон
неравномерности капиталистического развития и был теоретическим
обоснованием подхода большевиков к вопросу о зрелости мирового
капиталистического хозяйства, о степени его подготовленности к переходу в
хозяйство социалистическое, о мировой революции как сложном и длительном
процессе, который может начаться даже в одной стране.
Так ставили вопрос большевики. Иначе подходили к нему противники
большевизма.
При этом должно быть отмечено, что их (противников) аргументация в
"доказательство" незрелости капиталистических отношений имела целый ряд
вариантов. Имеется целый ряд критических позиций, направленных против
большевиков и долженствующих опровергнуть большевистский тезис
относительно зрелости капиталистических отношений в современном мировом
хозяйстве. Одни говорят, что экономически капитализм еще не созрел; другие
говорят, что он экономически созрел, но в результате мировой войны и в
результате того обнищания, которое наступило за время войны, он перестал
служить достаточной базой для перехода на рельсы социалистической
революции. Наконец, третьи выдвигают ряд особо "оригинальных" соображений,
указывая на культурную незрелость пролетариата, который не может в силу
этого решить задачу мировой революции.
Первый тип критики большевизма, критики с точки зрения экономической
незрелости капиталистических отношений, наиболее ярко представлен в
работах Генриха Кунова.
В одной из своих брошюр, написанной в оправдание голосования 4 августа
1914 года в германском рейхстаге, он развивал примерно такую концепцию. Он
говорил, что думать о переходе к социалистическому строю сейчас - значит
заниматься пустыми иллюзиями и утопией. Маркс сказал, что ни одна
хозяйственная форма не перестает жить, прежде чем она целиком и полностью
не осуществит всех своих возможностей, пока она не исчерпает всю себя до
конца. Возьмите те страны, говорил Кунов, где недостаточно еще развит
капитализм; возьмите рынки, которые не целиком еще наполнены
капиталистическим товарным содержанием; возьмите некоторые страны, где
капитализм стоит еще в начале своего развития, - и вам станет совершенно
ясно, что капитализму предстоит развиваться еще огромное количество
времени. А после войны, так утверждал Кунов, благодаря частичному
уничтожению производительных сил, получается еще возможность добавочного
развития капиталистических отношений, потому что, поскольку
производительные силы капитализма во время войны подверглись определенному
разрушению, постольку даже та сеть рынков, которая и без того была велика,
будет по отношению к разрушенным производительным силам еще более велика;
поэтому нелепой, утопичной, антимарксистской является мысль относительно
перехода общества в ближайший период на социалистические рельсы.

Здесь все так недвусмысленно и ярко, что нет нужды привлекать других
критиков, идущих по той же линии; достаточно будет лишь упомянуть о
другом, на этот раз русском, марксистском, или полумарксистском,
литераторе, А. А. Богданове. В одной из своих работ, именно в брошюре
"Вопросы социализма", он писал:
"В подтверждение (необходимости и возможности перехода к социализму. -
Н. Б.)
указывают на гигантский рост именно тех отраслей, которые производят
средства производства. И вот если взять мировое производство тех же двух
основных материалов по всей промышленности - чугуна и угля и, основываясь
на их цене, оплате рабочей силы и приблизительной норме ее эксплуатации,
вычислить, какая доля всей трудовой энергии, находящейся в распоряжении
человечества, кристаллизуется в огромной годовой массе этих продуктов, то
окажется около 2-2/2 и отнюдь не более 3%. Результат, в котором как будто
нет ничего подавляющего" ""3"".
Приведя эти свои 2-2/2% в производстве чугуна и угля, А. А. Богданов
тем самым считает доказанным положение о такой фазе развития
капиталистических отношений, при которой нечего и думать о том, чтобы
ставить себе какие-то задачи перехода на рельсы социалистической революции
и на рельсы непосредственного социалистического строительства.
Едва ли такая критика может всерьез быть принятой за критику
марксистскую: это не больше, как карикатура на марксизм ""4"". Ибо
"критики" исходят здесь из крайне упрощенного, отнюдь не диалектического,
представления о предпосылках гибели капитализма. По их мнению,
капиталистическая форма производства погибнет только тогда, когда она
целиком (или почти целиком) вытеснит другие формы производства. Между тем
в действительности капиталистический способ производства гибнет гораздо
раньше, ибо он гораздо раньше развивает свои внутренние противоречия,
делающие нестерпимым и объективно невозможным его дальнейшее существование
(ср., например, мировые войны, "Эпоху войн и революций"). Равным образом,
"критики" исходят из такого положения, что материальная зрелость
капитализма должна быть такова, чтобы после захвата власти налицо был
почти готовенький социализм, охватывающий целиком и сразу все общество.
Между тем в действительности речь идет лишь об отправных пунктах движения,
о возможности дальнейшего строительства. У "критиков" исчезает почти весь
переходный период, который есть период развития социалистических
хозяйственных форм среди форм несоциалистических. Их ("критиков")
кажущийся радикализм есть оборотная сторона их глубочайшего оппортунизма.
Едва ли есть нужда дольше задерживаться на этой породе критиков:
приведенного достаточно, чтобы перейти к другой группе возражений.
Эта последняя в общем виде примерно может быть изображена таким образом:
социализм, конечно, созрел, капитализм уже создал внутри себя
производительные силы, которые могут поставить в порядок дня вопрос о
социалистическом перевороте, но война все разрушила, и теперь приходится
брать уже иной тон, теперь нельзя ставить перед собой задачу
социалистического переворота. Так ставит вопрос, между прочим, не кто
иной, как Каутский, который говорил относительно огромных разрушений войны
и относительно того, что на базисе разрушенного войной капитализма строить
социализм невозможно. Но были и русские социал-демократы, которые точно
так же ставили вопрос,- например, так ставил его очень известный русский
меньшевик Либер. В предисловии к своей брошюре, изданной в Харькове в 1919
г. под названием "Социальная революция или социальный распад", он, не
преминув сообщить, что, "к сожалению", им потеряны прежние рукописи в то
время, когда ему пришлось скрываться от "коммунистических охранников",
выдвигает такие рассуждения: "Основные, "пессимистические"
положения, развитые в настоящей лекции, защищались мною в еще "медовые"
месяцы нашей революции. Уже с первых дней русской революции для меня были
ясны черты гнилостного ее распада, вызванного войной, и перебегающие
болотные огоньки ни на один момент не казались мне революционными маяками"
""5"". Это, долженствующее быть поэтическим, описание содержит такую
политическую мысль: что вы, большевики, говорите о каком-то социализме, о
международной революции и пр.
вещах? Что вы ставите это в порядок дня? На самом деле то, что
происходит, есть не процесс революционного движения общества вперед, а
есть процесс гнилостного распада, вызванного войной.
В третьей главе этой своей брошюры, расписывая "анархию", появившуюся в
результате войны, в главе, названной "Грядущие перспективы и задачи",
автор прямо заявляет, что его точка зрения приложима не только к России,
но ее "чохом", так сказать, можно применить и ко всему миру: "Из всего,
что я сказал, ясно, что социализма теперь нельзя осуществить" ""6"".
Не трудно увидеть, что эта аргументация исходит из оппортунистической
предпосылки о "безболезненном" переходе от капитализма к социализму. В
полном противоречии с революционной теорией Маркса, который предсказывал
рождение социализма среди катастроф ("Zusammenbruchstheorie"), неизбежно
связанных с разрушением производительных сил, "критики" исходят из
возможности поистине идиллического хода событий. С другой стороны,
разбираемая аргументация связана также с арифметическим представлением о
предпосылках социалистического строительства: она предполагает, что
отступление от определенной грани в развитии материального остова
производства уже тем самым делает сразу невозможным переход к социализму.

Изменяющееся соотношение классовых сил, воспитание и самовоспитание
пролетариата в его боях и т. д.- все это не принимается во внимание.
Нечего и говорить о том, что эмпирическая проверка этого положения, т. е.
весь последующий ход событий, целиком опровергли рассуждения
оппортунистов, которые просто-напросто убегали от решений задачи, как
убегали от революции вообще.
Третья группа возражений, в форме самого ходового товара, была
представлена в виде теории, которая должна была доказать, что пролетариат
вообще не может взять власть, поскольку он является арифметическим
меньшинством населения. Взятие власти, диктатура пролетариата, захват
власти политической партией рабочего класса, строительство социализма,
переход от капиталистического общества к социалистическому предполагает
обязательно, по мнению этих критиков - социал-демократов, большинство,
принадлежащее пролетариату. Этот вопрос очень подробно обсуждался в
большевистской литературе, и останавливаться на нем здесь едва ли есть
необходимость. В частности, широко известны аргументы, которые в этом
вопросе направлял против Каутского тов. Ленин.
"...Главный источник непонимания диктатуры пролетариата со стороны
"социалистов"
(читай: мелкобуржуазных демократов) II Интернационала, - писал Ленин,
- состоит в непонимании ими того, что государственная власть в руках
одного класса, пролетариата, может и должна стать орудием привлечения на
сторону пролетариата непролетарских трудящихся масс, орудием отвоевания
этих масс у буржуазии и у мелкобуржуазных партий" ""7"". Вполне возможно
такое конкретное сочетание общественных сил, когда пролетарское
меньшинство населения может руководить массой мелкой буржуазии. С другой
стороны, возможно и такое аристократическое перерождение известных слоев
пролетариата, имеющего большинство в стране, когда пролетарская революция
крайне затруднена ""8"".
Таким образом, только шаблонное, вульгарное, неконкретное,
недиалектическое отношение к вопросу может привести к
социал-демократическому взгляду на невозможность переворота при
пролетарском меньшинстве.
Оригинальный вариант теории о незрелости самого пролетариата
представляет точка зрения А. Богданова. У Богданова имеется, как известно,
особая теория вызревания социалистических элементов в недрах
капиталистического общества. Согласно этой теории дело обстоит так, что
только тогда рабочий класс может поставить перед собой задачу завоевания
власти для социалистического строительства, когда он будет уже иметь в
своем распоряжении подготовленный кадр людей, могущих решать самые сложные
задачи социалистического строительства. Аргументация Богданова довольно
проста. Он берет, скажем, такой вопрос, как вопрос плана, и говорит:
построить план социалистического хозяйства есть задача колоссально
сложная. А если поставить задачу мировой организации социалистического
общества, то трудность возрастет неизмеримо. Преодолеть эту трудность без
соответствующих культурно-организационных предпосылок невозможно. А так
как этих предпосылок еще нет налицо, то, само собой разумеется, невозможна
и постановка на очередь дня самой задачи социалистического строительства.
Ввиду особой оригинальности позиции А. А. Богданова, приведем наиболее
характерные места полностью. На с. 38 своей брошюры "Вопросы социализма"
автор пишет:
"Планомерная организация человечества предполагает обобщение и
обобществление организационного опыта, его кристаллизацию в научной форме.
Если этого нет, значит - еще не назрели исторические условия для решения
задачи. Оно невозможно, как невозможна была бы система машинного
производства, без естественных и технических наук, обобщающих и
обобществляющих технический опыт".
И далее, на с. 68:
"Культурная несамостоятельность пролетариата в настоящее время есть
факт основной и несомненный, который надо честно признать и из которого
следует исходить в программе ближайшего будущего. Культура класса - это
вся совокупность его организационных форм и методов. Если так, то какой
злой иронией или каким детским неразумием представляются проекты
немедленно навязать пролетариату дело самого радикального, невиданно
сложного и трудного во всей истории организационного переустройства в
мировом масштабе! И это тогда, когда так часто на наших глазах распадаются
и рассыпаются - нередко даже не от внешних ударов - его собственные
организации".
В известном смысле не менее интересную точку зрения и очень близко
стоящую к позиции А. Богданова развивал в те годы В. Базаров. Базаров
исходит примерно из тех же предпосылок, что и Богданов, но более конкретно
и отчетливо формулирует свои выводы. На этих выводах, минуя их
аргументацию, общий характер которой только что отмечен, и следует
остановиться. Вот как они формулированы автором.

Анализируя западноевропейские формы государственного капитализма, В.
Базаров умозаключает:
"Ввиду всего сказанного выше, нам представляется совершенно
невероятным, чтобы рабочая партия в сколько-нибудь близком будущем смогла
использовать эту новую форму буржуазного строя, как орудие для создания
подлинно социалистического, свободно планомерного хозяйства. Единственно
доступной для нее в данных условиях задачей является задача,
формулированная германскими оппортунистами: превращения хозяйства,
основанного на извлечении прибыли, "в государственную хозяйственную
организацию, рассчитанную на обслуживание потребления" в
"Bedarfsdeckungswirtschaft", как гласит неуклюжий термин новейшего
изобретения"
""9"".
Сделав поправку против оппортунистов в смысле необходимости
международного характера этой организации - госкапитализма, автор
приходит к такому итоговому выводу:
"...Дело идет здесь об очень обширной и сложной организации. Но так как
она нисколько не порывает с основами принудительной,
буржуазно-демократической государственности, так как, с другой стороны,
общие контуры этой организации уже начинают вырисовываться в стихийных
процессах переживаемого нами времени,- то здесь перед современной
демократией встает проблема, которую нельзя признать принципиально для нее
непосильной. От того, сумеет ли пролетариат проявить надлежащую инициативу
и сплотить вокруг себя прочие демократические элементы, заинтересованные в
успешном разрешении указанной задачи, зависит ход всемирной истории в
течение ряда ближайших 10-летий, а может быть, и столетий" ""10"".
Словом, этот базаровский аргумент о некультурности рабочего гласит: дай
бог нам, по следам германских оппортунистов, поддерживать
государственно-капиталистические организации, заправилами которых является
буржуазия; где уж там социализм строить! На десятилетия, а то и на целые
столетия, пролетариату придется довольствоваться весьма остроумным
занятием:
поддерживать капиталистический строй в его самом концентрированном виде
""11"".
Богдановско-базаровская "теория" культурно-организационного вызревания
пролетариата в лоне капиталистических отношений насквозь неверна,
противоречит основным фактам развития рабочего класса, насквозь
идеалистична. Она неверна потому, что предполагает возможность для
пролетариата, класса эксплуатируемого, угнетенного экономически,
политически и культурно, "созреть" в рамках капитализма настолько, чтобы
сразу оказаться готовым управлять всем обществом и иметь в своих рядах
силы, решающие самые сложные задачи строительного периода.
Богданов и Базаров не понимают всей принципиальной разницы между
пролетарской и буржуазной революцией, между вызреванием капитализма в
рамках феодального строя и вызреванием социализма в рамках строя
капиталистического. По этому поводу мы в свое время писали:
"В рамках капиталистического строя пролетариат создает гениальнейшие
намеки грядущей культуры, замечательные возможности дальнейшего
культурного развития человечества; но в этих рамках он, культурно
угнетенный класс, не может развить их настолько, чтобы подготовить себя к
организации всего общества.
Он успевает подготовить себя к "разрушению старого мира". "Переделывает
свою природу и вызревает он как организатор общества лишь в период своей
диктатуры"
""12"".
Теория Богданова - Базарова неверна, следовательно, и потому, что она
предъявляет слишком большие требования для захвата власти, и потому, что
она не понимает значения переходного периода как периода культурного
вызревания пролетариата. Если бы основания богдановской теории были верны,
то задача пролетарской революции была бы так же неразрешима вообще, как
задача квадратуры круга или perpetuum mobile.
В таких формах выражалась критика большевизма по вопросу относительно
зрелости международного капитализма, относительно зрелости мирового
хозяйства. Что же касается самого большевизма, то в этом отношении он был
един и монолитен:
внутри нашей "партии по этому вопросу, по вопросу о зрелости
капиталистических отношений мирового хозяйства, никогда никаких
разногласий не было. Все оттенки, все течения, все направления внутри
нашей партии по отношению к этому вопросу не выказывали скептицизма, ни
одно выступление из среды большевиков не оспаривало положения о зрелости
капитализма для социалистического переворота в международном масштабе, в
первую очередь в так называемых передовых странах Европы.
Но совсем иначе обстоит дело, если мы возьмем другой вопрос, именно
вопрос о зрелости капиталистических отношений в России: ответ на этот
вопрос уже звучит разноречиво не только тогда, когда мы берем различие
между большевиками и социал-демократами, эсерами и др. соглашательскими
партиями; этот вопрос ставился по-разному и по-разному решался и внутри
нашей собственной партии. И теперь он ставится тоже по-разному. Ибо вопрос
о возможности построения социализма в нашей стране есть не что иное, как
вопрос о характере нашей революции. В такой формулировке он поднимался уже
не однажды.

Здесь точно так же будет не безынтересно и совсем не бесполезно
предварительно выслушать и мнения противников из социал-демократического
лагеря.
Застрельщиком в борьбе против большевиков вокруг вопроса о характере
нашей революции выступил, сперва очень мягко, потом по-ренегатски и,
наконец, совершенно как контрреволюционер, известный папа
социал-демократии, Карл Каутский. В ранних своих брошюрах он выступал
сравнительно умеренно. Например, даже в брошюре, против которой
полемизировал т. Ленин, Каутский еще был на грани приличия, но и тогда он
служил объективно роль лакейского идеологического подпевалы буржуазии
""13"". В своих работах Каутский ставил вопрос о характере нашей революции
довольно точно, ясно и определенно. В объемистой книге, носящей название
"Пролетарская революция и ее программа", он прямо заявляет, что наша
революция имеет в себе типичные черты революции буржуазной. С ней,
собственно говоря, иначе и быть не может, так как эта революция происходит
в стране, капиталистическая незрелость которой - факт общепризнанный. Еще
у Маркса сказано, повествует старый начетчик, что никакое новое общество
не может родиться раньше, чем старое не разовьет всех своих
производительных возможностей. А стало быть, и социализм невозможен, раз
предыдущая стадия общественного развития не закончена, раз старое общество
еще не исчерпало себя до конца. Вооружившись так, он лихо начинает прямую
атаку против большевиков, которые, с его точки зрения, очень увлеклись
ролью повивальной бабки, но выполняют ее крайне неуклюже, ибо понукают
родильницу разрешиться от бремени гораздо раньше, чем это ей полагается по
законам природы. В сущности, большевики вовсе не акушеры, а просто
шарлатаны-знахари, которые только рекламируют себя, как прошедших курс
обучения в школе революционного акушерства, в школе Маркса. В
действительности они к ней (школе Маркса) никакого касательства не имеют.
У матушки-Руси вовсе не роды социализма: она просто объект экспериментов
со стороны большевистских мошенников.
Словом, капитализм в России отсталый, недозрелый, а потому не здесь и
социализм нужно строить,- так наставительно заключает одна из энциклик
социал-соглашательского папы ""14"".
Наряду с папой-Каутским необходимо рассмотреть точку зрения, занимаемую
по данному вопросу Отто Бауэром, который по справедливости может быть
почтен за прелата социал-соглашательства. Нужно сказать, что прелат
оказался куда обделистее и изворотливее папы: точка зрения О. Бауэра и
хитрее, и остроумнее позиции Каутского.
Его постановка вопроса такова. Он ни капли не отрицает, что в России -
диктатура рабочего класса. Он ни капли не отрицает, что наша партия взяла
власть, как партия городского рабочего класса. Он говорит, что диктатура
пролетариата у нас, правда, в других формах, чем в Западной Европе, но она
необходима, и она есть. В Западной Европе она была бы в форме демократии,
а в России она приобрела совершенно особую форму, форму "пролетарского
деспотизма".
У нас "деспотизм", но все же пролетарский. Но долго он не может
удержаться. Его историческая задача заключается в том, чтобы всеми
правдами и неправдами пробудить к культурной жизни большинство населения
нашей страны; а большинство населения-это и есть мужик. Пробуждая к
культурной жизни крестьянские миллионы, "пролетарский деспотизм"
(диктатура пролетариата) своими собственными руками растит ту политическую
силу, которая его столкнет. Как только этого крестьянина достаточно
взрастит диктатура пролетарского меньшинства, так сейчас же он скажет:
"Убирайся!". Тем самым будет выполнена историческая миссия
"пролетарского деспотизма", и тогда наш народ дозреет до настоящей
демократии.
Две следующие цитаты достаточно характеризуют позицию Бауэра. Он пишет:
"В России, где пролетариат составляет только незначительное меньшинство
нации, он может утвердить свое господство только временно. Он должен
неизбежно (muss)
вновь потерять его, как только крестьянская масса нации сделается
достаточно зрелой в культурном отношении для того, чтобы самой взять
власть в свои руки"
""15"". "Временное господство индустриального социализма в аграрной
России есть только пламя, которое призывает пролетариат индустриального
Запада к борьбе.
Только завоеванием политической власти со стороны пролетариата
индустриального Запада можно обеспечить длительное господство
индустриального социализма"
""16"".
За исключением Каутского и Бауэра, некоторый интерес представляет еще
позиция Парвуса и Штребеля. Брошюра первого ("Рабочий и социализм и
мировая революция - письма к немецким рабочим") содержит столько клеветы
на нашу революцию, что более подлое произведение едва ли можно встретить;
перлы лжи Каутского ничто в сравнении с махинациями обделистого Парвуса.

Даже свою позицию 1905 года он излагает так, как будто он вовсе не говорил
о социалистической революции, а говорил лишь о рабочей демократии в стиле
демократии... австралийской!
Разумеется, всякому понятно, что здесь налицо желание вымолить у
буржуазного общественного мнения Европы извинение за грешки далекой
юности,- для этого и понадобился г. Парвусу австралийский плащ.
Наша революция, с точки зрения этого подлейшего из ренегатов, ни больше
ни меньше, как оккупация страны дезертировавшей солдатской чернью.
"Для осуществления социализма нужна определенная степень развития
индустрии и зрелость рабочего класса"""17"". Ни того, ни другого в России
нет и в помине, а потому нет для нее и возможности осуществления
социалистической революции, возможности строительства социализма.
Историческая миссия большевиков - послужить мостом, по которому к власти
придет какой-нибудь цезарь, бонапарт или кто-нибудь другой, но в том же
роде. Таков клеветнический "итог", который подводит нашей революции
разудалый купчик-Парвус, не раз пытавший счастье сбыть подмоченный
товаришко на нашем политическом базаре.
Что касается до последнего упоминаемого нами автора Штребеля, то он
попытался свои взгляды на нашу революцию развить в целую теоретическую
"систему".
В брошюре, носящей характерное название "Не насилие, а организация",
Штребель, рассуждая о "сущности русской революции", заявляет, что было бы
совершенным вздором говорить о коммунистической пролетарской революции,
ибо основным фактом нашей революции является укрепление частной
собственности крестьянина, а укрепление частной собственности крестьянина
и есть то, что все решает, что определяет характер этой революции. Кто
этого не понимает, тот не марксист, тот "комнародник", - выражаясь
современным языком, и т. д. В итоге Штребель и сводит большевизм к
бакунизму.
"Если большевики и воображали, - пишет Г. Штребель, - что русских
крестьян можно пропагандой (Zureden) и принуждением завоевать на сторону
действительного коммунизма и коммунистического способа производства, то
они доказывали лишь вновь, что они обретаются в плену типичных
представлений старого русского революционаризма, которые составляют
специфическую сущность бакунизма" ""18"".
"Крестьяне... представляют, по крайней мере, семь восьмых всего
населения Советской России. Вес их числа и их хозяйственного значения
решает в конце концов судьбу революции вообще! Сколько фантастики и
сколько фанатической веры в чудеса нужно в таких условиях иметь, чтобы
считать русскую революцию за революцию коммунистическую по ее внутреннему
характеру и по ее конечному результату!" ""19"".
Не социализм строят русские большевики, а унаваживают почву для
расцвета нового капиталистического строя, - таков итог анализа нашей
революции, данного международной социал-демократией. В России - незрелые
капиталистические отношения, это - полуазиатская страна, соответствующие
классовые отношения которой находят свое выражение в колоссальном числовом
перевесе крестьянства; пролетариат плавает, как муха, в крестьянском
молоке, и этот пролетариат-муха, поставленный перед слоном-крестьянином,
не может проделать никакой коммунистической революции. Гиря крестьянства
тянет все сильнее, эта гиря и решает вопрос о характере русской революции.
И какие бы маскарадные костюмы ни надевали на себя активные деятели
русской революции, какие бы лозунги ни выдвигали, что бы ни придумывали,
- все равно: в конце концов, так или этак, вопрос будет решать
крестьянство. Единственный смысл всей революции есть укрепление частной
собственности крестьянства. Объективный смысл крестьянской революции есть
не что иное, как раскрепощение крестьянства от феодальных пут.
Это и определяет буржуазный характер русской революции. Таков "отзыв"
международной социал-демократии.
Теперь нелишне будет взглянуть на наших соотечественников, русских
меньшевиков.
Они рассуждали тоже примерно так, как рассуждали их западноевропейские
коллеги.
Возьмем такого классика русского меньшевизма, как Георгий Валентинович
Плеханов, который теоретически был наиболее последовательным. В
свойственном ему стиле, с "книжной простотой" оценивая характер нашей
революции, он писал: "Маркс прямо говорит, что данный способ производства
никак не может сойти с исторической сцены данной страны до тех пор, пока
он не препятствует, а способствует развитию ее производительных сил.
Теперь спрашивается, как же обстоит дело с капитализмом в России? Имеем ли
мы основание утверждать, что его песенка у нас спета, т. е.
что он достиг той высшей ступени, на которой он уже не способствует
развитию производительных сил страны, а, наоборот, препятствует ему.
Россия страдает не только от того, что в ней есть капитализм, но также от
того, что в ней недостаточно развит капиталистический способ производства.
И этой неоспоримой истины никогда еще не оспаривал никто из русских людей,
называющих себя марксистами" ""20"". А в открытом письме петроградским
рабочим от 28 октября 1917 г. Г. В. Плеханов приводил и другие аргументы.

Он писал: "В населении нашего государства пролетариат составляет не
большинство, а меньшинство. А между тем он мог бы с успехом практиковать
диктатуру только в том случае, если бы составлял большинство. Этого не
станет оспаривать ни один серьезный социалист"
""21"".
Или вот мнение по этому же вопросу уже упоминавшегося П. П. Маслова,
бывшего в то время ортодоксальным меньшевиком: "Рабочий класс в России не
может взять на себя организацию производства, потому что он представляет
собою меньшинство населения страны. Другие классы даже численно
значительно преобладают" ""22"".
Или в другом месте: "Происходящая революция, будучи буржуазной
революцией, т. е.
сохраняющей все основы капиталистического строя, может вместе с тем
быть - и неизбежно будет - социальной революцией, которая повлечет
значительный сдвиг экономических отношений не в сфере организации
производства, а в сфере распределения национальных доходов между разными
классами" ""23"" (т. е. рабочие будут немножко больше получать, а
крестьяне будут немножко меньше облагаться налогами и т. д.).
Так писали столпы меньшевизма, лучшие меньшевистские идеологи, еще в
начале революции, давая характеристику этой революции как революции
необходимо и неизбежно буржуазной.
Отсюда понятно, что по мере того, как все дальше и дальше шла развязка
событий, как все прочнее и прочнее становилась власть большевиков, как все
тверже и тверже чувствовал себя авангард пролетарской диктатуры, в конце
концов должна была зазвучать - и, действительно, все настойчивее и
настойчивее стала звучать - нотка о неизбежности большевистского
перерождения.
Если сначала резче и громче звучала нота о неизбежной неудаче, о гибели
большевиков, то во второй период, поскольку большевики уже закрепились у
власти, все громче и громче зазвучало другое: большевики удерживаются, но
большевики уже не те; большевики укрепляются, но они перерождаются под
влиянием крестьянской стихии. Иначе и быть не могло: кто признает
буржуазный характер за нашей революцией, тот, естественно, до укрепления
Советов должен был вопить о неизбежной неудаче пролетарского переворота, а
после укрепления неизбежно должен был заговорить о перерождении.
Эту нотку необыкновенно хорошо выразил Далин, один из видных
меньшевиков вообще, один из теоретиков вымирающего меньшевизма - в
частности. В своей книге "После войн и революций" он пишет: "Нужно понять
смысл событий, нужно сорвать маскарадные одежды. Нужно смыть краски и
белила; судить не по словам, а по делам; не по намерениям, а по итогам.
Нужно понять объективный смысл революции"
""24"". А этот "объективный" смысл революции вот в чем: "Та революция,
которую переживает Россия вот уже пятый год (писано в 1922 году.- Н. Б.),
с самого начала была и остается до самого конца буржуазной революцией"
""25"". Ставится вопрос: "Почему таков итог коммунистической революции?" И
дается ответ: "Потому, что интересы крестьянства решали судьбу всей
политики" ""26"".
В этом же отношении интересна позиция уже цитировавшегося нами Либера,
этого махрового правого меньшевика. Вот что писал Либер в той же брошюре,
обобщая свои мысли о невозможности социализма в России: "...для нас,
"непереучившихся"
социалистов, не подлежит сомнению то, что социализм, прежде всего,
может быть осуществлен в тех странах, которые стоят на наиболее высокой
ступени экономического развития,- Германия, Англия и Америка - вот те
страны, в которых прежде всего есть основание для очень крупных победных
социалистических движений (это в Америке-то "прежде всего" "есть основания
для очень крупных победных социалистических движений"! - Н. Б.). Между
тем с некоторого времени у нас развилась теория прямо противоположного
характера. Эта теория не представляет для нас, старых русских
социал-демократов, чего-либо нового; эта теория развивалась русскими
народниками в борьбе против первых марксистов"
""27"". Значит, большевизм это есть народническая теория, в борьбе с
которой развивался русский марксизм. (Как тут не вспомнить "новейшие"
упреки в "комнародничестве"!) Но и этого недостаточно нашему "мыслителю".
Нужна еще более компрометирующая марка для представителей большевизма.
Народников г. Либеру маловато. Поэтому он "углубляет" постановку вопроса и
пишет: "Эта теория (большевистская теория. - Н. Б.) очень старая; корни
ее - в славянофильстве"
""28"".
Своеобразно, но в том же основном стиле решал вопрос о характере нашей
революции А. Богданов. Большевики захватили власть, использовав слабость
буржуазии после войны, которая (буржуазия) обанкротилась. Захват власти,
осуществленный при помощи солдатчины, ни в какой мере не является началом
социалистической революции: пролетариат еще не дозрел до социализма, а
крестьян - большинство.

Поэтому-то государство, которое создают большевики, отнюдь не есть
государство пролетариата. Это государство технически-организаторского
слоя, интеллигенции, которая сложилась теперь, как класс. Если даже в
субъективные намерения большевиков и не входило создание такой власти, то
объективно их роль сводится к строительству оригинального государства, во
главе которого стоит новый класс, окончательно сконсолидировавшийся в огне
революции. Подвергаясь чиновничьему, бюрократическому перерождению,
выходцы из пролетариата сами превращаются в составные части этого нового
класса. Объективная невозможность социализма и здесь сказала свое решающее
слово, вопреки субъективным иллюзиям самих агентов революционного процесса.
Заслуживает быть отмеченным, что и Базаров, который не раз выступал
литературным близнецом Богданова, не мог согласиться на признание
социалистического характера нашей революции. В качестве социалистической
наша революция выступает, по его словам, лишь в большевистских
декларациях, в действительности же целая пропасть разделяет эти декларации
и действительность, пропасть, на заваливание которой у пролетариата уйдет
не одна сотенка лет ""29"".
Такова в общем оценка нашей революции в том виде, как она дается
русским оппортунистическим социализмом, в первую очередь меньшевиками. Она
сводится к тому, что у нас не созрели капиталистические отношения; что в
стране соотношение сил в высшей степени неблагоприятно для пролетариата;
что характер русской революции определяется крестьянством; что тем или
иным путем, через партию большевиков или помимо этой партии, по ее
инициативе или против ее воли, с сохранением ее у власти и перерождением
или с ниспровержением ее, - прокладывает себе дорогу новый капитализм,
опирающийся на крестьянское большинство нашего населения. Такова
социал-демократическая теория по вопросу о характере нашей революции, или,
что то же самое, о возможности построения социализма в нашей стране.
Этим исчерпана критика большевизма по данному вопросу, исходящая из
небольшевистских рядов. Очередь за критикой, идущей из тех групп и
направлений, которые находятся внутри нашей партии.
Просмотр критиков этой последней категории целесообразнее всего начать
с т.
Троцкого, тем более, что критика Троцкого столь назойлива и криклива,
что буквально у всех в зубах навязла. Здесь достаточно лишь напомнить два
места, неоднократно приводившиеся в литературе, привести их с тем, чтобы
сделать кое-какие сопоставления с критиками, только что разбиравшимися.
Вот эти места из работ Троцкого: "Для обеспечения своей победы
пролетарскому авангарду придется на первых же порах своего господства
совершать глубочайшие вторжения не только в феодальную, но и в буржуазную
собственность. При этом он придет во враждебное столкновение не только со
всеми группировками буржуазии... но и с широкими массами крестьянства, при
содействии которых он пришел к власти. Противоречия в положении рабочего
правительства в отсталой стране с подавляющим большинством крестьянского
населения смогут найти свое разрешение только в международном масштабе, на
арене мировой революции пролетариата. Взорвав в силу исторической
необходимости ограниченные буржуазно-демократические рамки русской
революции, победоносный пролетариат вынужден будет взорвать ее
национально-государственные рамки, т. е. должен будет сознательно
стремиться к тому, чтобы русская революция стала прологом революции
мировой" ""30"".
Это первое место из работ Троцкого, относящихся к 1922 г. (!) А вот
второе место: "Без прямой государственной поддержки (курсив наш. - Н. Б.)
европейского пролетариата рабочий класс России не сможет удержаться у
власти и превратить свое временное господство в длительную
социалистическую диктатуру. В этом нельзя сомневаться ни минуты" ""31"".
Если дать себе труд сравнить то, что говорит здесь т. Троцкий, с тем, что
говорил социал-демократ О. Бауэр, - то невольно отмечается необычайная
близость, если не сказать полное совпадение этих точек зрения. Если т.
Троцкий в 1922 г. не отрицал в России наличия пролетарской диктатуры, то и
для хитрого Бауэра эта диктатура - тоже факт. Но с другой стороны, если
хитрый прелат социал-демократического папского престола осторожненько
вводит маленькое ограничение: диктатура-то пролетарская, но весьма и
весьма недолговечная, и прочность ее стоит в прямой зависимости от
государственной помощи западного пролетариата, - то и трибун революции
Троцкий ни на йоту не отступает от Бауэра: он тоже (очевидно, из боязни
впасть в грех национальной ограниченности) не допускает и мысли, что без
прямой государственной поддержки российский пролетариат обеспечивает
переход своего временного господства в длительную социалистическую
диктатуру.
Как ни хитри, как ни верти, а сходство, скромно выражаясь, бьет в нос.
Позиция Троцкого в вопросе о возможности построения социализма в нашей
стране (или - что то же самое - в вопросе о характере нашей революции)
есть ни больше ни меньше, как русский перевод бауэровского
социал-демократического варианта. Вот почему и оказался возможным тот
факт, что в борьбе с ленинским ЦК русских большевиков т. Троцкий очутился
в одной компании с приобретшим ныне печальную известность ренегатом Коршем
и его друзьями. Ведь сей почтенный муж, проповедью крестового похода на
русскую революцию искупляющий свои грехи коммунистического падения, тоже
узрел, осененный благодатью Каутского, буржуазно-крестьянский характер
нашей революции и теперь вещает, что русские большевики взращивают ростки
нового, американского типа, капитализма. Что же тут удивительного? Раз нет
пролетарской государственной помощи с Запада, немудрено, что пролетарская
диктатура начинает превращаться в "далеко не пролетарскую", немудрено, что
она "сползает" с классовых рельс. Это ведь элементарно-простой вывод из
бауэровско-троцкистских посылок...

Покончив на этом с Троцким, мы должны разобрать весьма своеобразный
вариант "дружественной" критики ленинской точки зрения на характер нашей
революции: мы имеем в виду критику Ленина со стороны тт. Зиновьева,
Каменева и др. в период Октябрьской революции; своеобразие этой критики
сказалось в том, что указанные товарищи противопоставляли Ленину не только
свою теоретическую "линию", но выставили "по-дружески" и политическую
контрплатформу. Но предварительно необходимо остановиться на критике
ленинской точки зрения, которую (критику)
давал Каменев на Апрельской конференции 1917 г. Это сделать совершенно
необходимо, ибо апрельская позиция Каменева, выявленная особенно четко в
его содокладе на Всероссийской конференции, является идейным истоком и
теоретическим обоснованием всей дезертирской октябрьской линии названных
товарищей.
На Апрельской конференции в докладе Ленина и содокладе Каменева
ставился вопрос о характере начавшейся революции, о тех классах, которые
могут быть и являются ее движущими силами. Конференция, намечавшая линию
поведения партии на ближайший период,- а период этот был периодом
развертывания революции,- не могла не ответить на вопрос, какая же
революция развертывается, только буржуазная или же перерастающая в
социалистическую. И докладчик (Ленин) и содокладчик (Каменев)
этот вопрос ставят и на него отвечают. При этом Ленин задачу будущего,
и будущего ближайшего, будущего ближайших месяцев, видит в том, чтобы
"сделать первые конкретные шаги к этому переходу" (т. е. переходу на
рельсы социалистической революции). Для Каменева же думать, подобно
Ленину, что "эта революция не буржуазно-демократическая, что она
приближается к социалистической", - думать так - значит впадать в
"величайшее заблуждение".
"Если бы буржуазно-демократическая революция закончилась, то этот блок
(между рабочим классом и мелкой буржуазией. - Н. Б.) не мог бы
существовать, и перед ним никаких определенных задач не было бы, а
пролетариат вел бы революционную борьбу против мелкобуржуазного блока.
Совместная работа в этот момент была бы совершенно невозможна. И, однако,
мы признаем... Советы как центры организации сил, следовательно, признаем,
что есть задачи, которые могут быть выполнены союзом рабочих и крестьян.
Значит, буржуазная революция еще не закончилась, еще не изжила себя, и я
думаю, что все вы должны признать, что при полном окончании этой революции
власть действительно перешла бы в руки пролетариата. Вот тогда бы наступил
момент разрыва блока пролетариата с мелкой буржуазией и самостоятельное
осуществление самим пролетариатом своих пролетарских целей. Я думаю, что
должна быть одна из двух тактик: или перед пролетариатом стоят задачи,
которые могут быть осуществлены только пролетариатом, и ни одна из
общественных групп ему помочь не может, - и тогда мы разрываем блок и
идем на осуществление тех идей, которые должны быть выполнены
пролетариатом; или мы считаем, по условиям текущего момента, блок
жизненным, имеющим будущее, - и тогда мы в этом блоке участвуем и строим
нашу тактику так, чтобы этот блок не разорвать. Поэтому я говорю, что
пролетарская партия должна выделиться в этом блоке и наметить ясно и точно
свои собственные, чисто социалистически интернациональные цели. Мы идем с
блоком и еще можем сделать совместно с ним несколько шагов. Я хочу, чтобы
пролетарская партия действительно поступила так" ""32"".
Здесь попутно разрешается и другой вопрос (вернее, другая сторона той
же проблемы), вопрос о роли крестьянства в пролетарской революции, вопрос
о том, может ли еще крестьянство быть использовано в качестве силы,
способной помогать революции. Точка зрения Каменева здесь тоже ясна: ни о
какой пролетарской диктатуре, которая бы шла вместе с крестьянством, не
может быть и речи; ни о какой диктатуре рабочего класса, где пролетариат
занялся бы строительством социализма вместе с крестьянством, руководя этим
последним, не может быть и речи. Каменеву, наоборот, момент взятия власти
пролетариатом, момент, с которого пролетариат может приступить к
фактическому строительству социализма, представляется именно моментом
разрыва блока с крестьянством. Не союз с крестьянством, а только борьба, и
борьба непримиримая - вот что мерещилось Каменеву в начале революции.
Само собой понятно, что этот теоретический анализ нашей революции, эта
оценка ее движущих сил и соотношений между рабочим классом и
крестьянством, это утверждение невозможности рабоче-крестьянского блока
при пролетарской диктатуре и т. д. - целиком и полностью определили
позицию т. Каменева и его соратников в октябрьские дни. Каменев,
оказавшись в оппозиции Ленину и большинству ЦК в октябрьские дни, в
качестве последовательного человека, делал практические выводы из своей
теории, развивавшейся им, в противовес теории Ленина, на Апрельской
конференции. Другие, шедшие с ним, с последовательностью или без оной,
тоже ничего иного не делали, как выводили следствия из первой "дружеской"
попытки теоретической ревизии ленинизма. Ведь в самом же деле, если
взятие власти пролетариатом означает обязательное столкновение с
крестьянством, то нельзя принимать участие в правительстве диктатуры
пролетариата, нельзя звать пролетариат на восстание, ибо разгром его
предусмотреть можно с астрономической точностью. Отсюда и письма против
восстания, отсюда и выходы из ЦК и СНК.

Действительно, посмотрите, что составляет лейтмотив всех и всяческих
документов, "обосновывавших" и "объяснявших" эти безобразные выходы и
уходы, этот срыв партийной дисциплины, это бегство с поля битвы. Вот
документ, подписанный, между прочим, и тов. Шляпниковым. "Мы стоим, -
говорится в нем, - на точке зрения необходимости образования
социалистического правительства из всех советских партий" (тогда под
советскими партиями разумелись не те, которые стоят на "советской
платформе", а те, которые тогда входили в состав Советов, т. е.
большевики, меньшевики и с.-р. - Н. Б.). "Мы считаем, что только
образование такого правительства дало бы возможность закрепить плоды
героической борьбы рабочего класса и революционной армии в
октябрьско-ноябрьские дни. Мы полагаем, что вне этого есть только один
путь: сохранение чисто большевистского правительства средствами
политического террора. На этот путь вступил Совет Народных Комиссаров. Мы
на него не можем и не хотим вступать. Мы видим, что это ведет к
отстранению массовых пролетарских организаций от руководства политической
жизнью, установлению безответственного режима и к разгрому революции и
страны. Нести ответственность за эту политику мы не можем и потому слагаем
с себя перед ЦИКом звание народных комиссаров" ""33"".
Вот коротенькая, но красноречивая цитата из длинного письма Зиновьева,
Каменева и других: "Мы уходим из Центрального Комитета, - пишут они, - в
момент победы, в момент господства нашей партии, уходим, потому что мы не
можем спокойно смотреть, как политика руководящей группы ЦК ведет к потере
рабочей партией плодов этой победы, к разгрому пролетариата" ""34"".
Само собой разумеется, что эти политические выводы взяты не с потолка;
нет, они совершенно "правильно" сделаны, как следствия определенной точки
зрения, характеризующей нашу революцию. В самом деле, раз у нас буржуазная
революция еще далеко не закончена и еще не перерастает в социалистическую
(а это потому, что пролетариат у нас слаб, а большинство населения страны
- крестьянство - не может быть использовано в качестве силы, хотя бы
только содействующей пролетарской революции), то, стало быть, и диктатура
пролетариата-в данных условиях - задача неосуществимая, затея
несбыточная и опасная. Конечно, можно заставить партию, очертя голову,
броситься в эту авантюру, но путного из этого, как и из всякой авантюры,
ничего не выйдет: партию ждет или немедленный разгром, или неминуемая
гибель по истечении короткого срока ее господства. Иначе и быть не может:
ведь даже и закрепившись у власти, она это положение сможет обеспечить не
иначе, как голым насилием, штыком диктатуры, а позиция на штыке и
непрочная, и малоудобная. Партия в таком положении не сможет предотвратить
свой собственный отрыв от пролетариата, благодаря этому отрыву сузит круг
революционных сил до своих собственных пределов, и, выявив, вопреки своим
собственным желаниям, неразумность, бессмыслицу, недействительность своего
шага, отдаст революцию на поток и разграбление.
Тут нелишне будет отметить, что среди этих первых выводов из теории
неверия в возможность у нас социалистической революции, теории недоверия к
силам нашего пролетариата и недооценки крестьянства, уже звучат нотки,
которые потом из раза в раз будут повторяться при каждой вспышке
оппозиционных настроений. Пролетариат слаб, помощи ждать неоткуда - не со
стороны же деревни! - куда же думать о построении социализма?! Попытки
этого построения обречены на неудачу,- они обязательно будут вырождаться
в свою противоположность; упорство в их проведении приведет лишь к
вырождению нового режима в безответственный режим бюрократического,
аппаратного нажима, политического террора, к отрыву масс и в конце концов
к вырождению самой партии. Словом, доброго из попыток большевиков строить
социализм "в одной стране" ничего не выйдет, а другого сколько хочешь:
пожалуй, и до "азиатского окостенения", о котором говорил упоминавшийся
немецкий буржуа, Шиман, дело может дойти!..
Теперь позволительно сделать кое-какие выводы. Прежде всего,
сопоставление всех изложенных и разобранных выше точек зрения европейской
социал-демократии, Богданова - Базарова, русских меньшевиков, Троцкого и
Каменева - Зиновьева устанавливает их полное совпадение в основном: в
вопросе о характере русской революции, в вопросе о соотношении внутренних
сил русской революции, в вопросе о зрелости экономической структуры России
с точки зрения возможности определенных социалистических достижений. В
пределах этих вопросов можно говорить, нисколько не преувеличивая
действительного сходства, о тождестве в основном всех этих перечисленных
позиций. Само собой разумеется, что, указав на общность исходной позиции,
мы не хотим тем самым указать и на одинаковость выводов, к которым
приходили, отправляясь от нее, все перечисленные группировки. Нет, выводы
делались разные: одни стали героями революции, другие бились против
революции, третьи болтались позорно в ногах. Справедливость требует
отметить, что выводы не совпадали даже в пределах одной и той же
группировки. Так, например, Плеханов отходил от своих друзей, отказываясь,
как теперь уже известно, от попыток расправы с пролетарской, хотя и
"преждевременной", но все же пролетарской, революцией. Выводы были
различны и в пределах другой группировки:
Троцкий в октябрьские дни делал одни выводы, идя в передовых шеренгах
бойцов, Каменев - Зиновьев - другие. Троцкий рассчитывал: хотя в силу
внутренних причин гибель и неизбежна, но, может быть, вывезет
государственная помощь западного пролетариата. Поэтому: вперед! Каменев -
Зиновьев соображали:
именно потому, что гибель неизбежна по внутреннему сочетанию сил,
нечего идти так быстро вперед: осади назад.

Выводы, повторяем, различны, а теоретическая подоснова (в смысле оценки
движущих сил революции, в смысле подхода к оценке рабоче-крестьянского
блока, в смысле решения вопроса о сочетании сил и о возможности для
маленького рабочего класса вести за собой громадную крестьянскую махину; в
смысле решения вопроса о неизбежности конфликта между этими силами; в
смысле решения вопроса о характере русской революции, т. е. о возможности
социализма в нашей стране) - подоснова всего этого у них одна и та же. И
эта "подоснова" настолько далека от ленинской постановки вопроса, что если
и напоминает эту последнюю, то только по противоположности, но ни в коей
мере не по сходству. Ленинская постановка вопроса о зрелости капитализма в
России не так упрощенно-дубовата, как представляется многим умникам,
критиковавшим Ленина. Ленин никогда не оспаривал утверждения, что
материальных предпосылок для строительства социализма в России много,
много меньше, чем в Западной Европе или в Сев. Америке. Но с другой
стороны, по его мнению, ни в одной стране нет такого положения, что после
захвата власти коммунистами социализм сразу рождается готовым со всех
решительно сторон. В каждой стране, даже в самой развитой, даже в С.-А. С.
Ш., будет такое положение вещей, что пройдет довольно большой исторический
этап до тех пор, пока организация хозяйства охватит целиком весь
народнохозяйственный комплекс. Однако Ленин считал, что и в отсталом
хозяйстве России существует островок, который может послужить для начала
социалистических операций. Это тем более, что внутри страны мы имеем
особое сочетание "пролетарской революции с крестьянской войной",
сочетание, которое Марксом считалось за наиболее благоприятное условие
пролетарской победы. Особые условия рождения революции из империалистской
войны, особое сочетание сил внутри страны, наличность известной
материальной базы как отправного пункта движения - все это по
совокупности дает почву для систематического продвижения вперед на рельсах
социалистической революции. Нужно лишь тщательно укреплять
социалистический сектор хозяйства, превратив его в базу для своих
операций, и тогда, пользуясь им, как командной высотой, планомерно и без
излишней поспешности вести захват всей стихии хозяйства под
социалистическое влияние.
После всего вышеизложенного нелишне будет поставить вопрос, какие
должны быть сделаны выводы при последовательном применении этой точки
зрения неверия в возможность построения социализма в наших условиях, точки
зрения, общей и европейским социал-демократам, и Богданову - Базарову, и
Троцкому, и Каменеву - Зиновьеву. Мимоходом мы уже касались этого; теперь
необходимо подчеркнуть это еще более резко. Оказывается, что, будучи
последовательно применяема, эта точка зрения неверия приводит к одному из
двух возможных следующих положений:
если нет победоносной международной рабочей революции, то большевики
гибнут либо в результате их низвержения, либо они гибнут в результате
своего собственного перерождения. Ничего другого быть не может. Потому что
если нет объективных предпосылок для социалистической революции, если
пролетарская диктатура, как пролетарская диктатура, не может длительно
существовать, то она может сохранить в лучшем случае свою форму, меняя
свое содержание, т. е. пролетарское государство должно становиться "далеко
не пролетарским государством". Если в области социально-классовой у нас
есть огромный перевес крестьянства и если столкновение с ним неизбежно, то
тогда неизбежно должно получиться перерождение (если мы "сохраняемся")
нашего государства, которое делает все больше и больше, под давлением
крестьянства, уступок этому крестьянству, идущему на поводу зажиточных
слоев. Таким образом будет развиваться конкретная форма перерождения
нашего государства, его "окулачивание". Другими словами: в тех
оппортунистических предпосылках, которые были заложены еще летом 1917 г.,
целиком заключается идеология теперешней оппозиции, которая, исходя из
факта нашего существования, толкует о тенденциях нашего перерождения.
Теоретическая установка оппозиции неизбежно влечет за собою такие выводы.
Правда, эти выводы раньше оппозиционных коммунистов сделали
социал-демократы - в этом отношении можно было бы произведения Каутского
назвать vademecum ""35"" всесоюзной коммунистической оппозиции, т. е.
спутником оппозиционного коммуниста. Но это обстоятельство лишь
подчеркивает идейное отклонение нашей оппозиции от ленинизма. Если она
говорит об "окулачивании", то Бауэр говорил то же самое гораздо раньше. Он
и сейчас говорит, что в нашем хозяйстве есть много социалистических
элементов; он считает и сейчас, что мы не совсем рабочая партия; он
"только" полагает, что мы начинаем пахнуть крестьянским духом, и такова,
по-видимому, наша неизбежная судьба. Пауль Леви в предисловии к одной
антиленинской брошюре тов. Розы Люксембург (брошюре, которую он издал
вопреки воле покойной революционерки) пишет то же самое. Далин пишет в
своей книге, которую мы уже цитировали, что "субъективно" у нас была
пролетарская революция, объективно же она есть не что иное, как буржуазная
революция, ибо это революция - неизбежно крестьянская и т. д. и т. п. А
другая теоретическая струя - Богданов и Базаров - разве это не теория
нашего неизбежного бюрократического перерождения, теория, с которой так
носится теперь объединенная оппозиция? Если социал-демократы подчеркивают
в первую очередь крестьянскую сторону, то Богданов со всей решительностью
подчеркивает вторую половинку процесса нашего "перерождения", а именно
наше бюрократическое (технически-интеллигентская бюрократия, каста
"организаторов") вырождение. В речах некоторых оппозиционеров в
Коммунистической академии прозвучали нотки насчет "кавеньяков". Но и эта
глупость не оригинальна: она была давным-давно "открыта" и Парвусом, и
Каутским, и другими джентльменами, потому что эта компания не верит, что у
нас возможна победоносная революция. А так как "проклятые большевики" не
уходят со сцены, то остается одна возможность, одна надежда, одна светлая
звезда: перерождение, бонапартизм, цезаризм и прочие "термидоры". Теория
перерождения стоит целиком на плечах социал-демократических, богдановских,
троцкистских и каменево-зиновьево-октябрьских предпосылок...

После этого исторического введения можно заняться тем же вопросом, но в
той его особой постановке, какую он получил в литературной дискуссии с
оппозицией. Мы переходим к вопросу о "строительстве социализма в одной
стране". Целесообразнее всего взять ту формулировку, которая дана т.
Зиновьевым, так как эта формулировка может быть рассматриваема, как своего
рода официоз нашей оппозиции.
Тов. Зиновьев ставит вопрос таким образом. Он говорит, что нужно
различать две вещи, а именно: "I) обеспеченную возможность строить
социализм - такая возможность строить социализм вполне, разумеется, может
(!) мыслиться (!!) и в рамках одной страны и 2) окончательное построение и
упрочение социализма"
""36"".
Вот какова постановка вопроса. Тов. Зиновьев в первую очередь ссылается
на цитату из Ленина. На Х съезде Ленин говорил, что об окончательном
успехе социалистической революции в России речь может идти "лишь при двух
условиях": 1)
при условии поддержки со стороны революции в передовых странах и 2) при
соглашении с большинством крестьянства .
Тов. Зиновьев приводит далее целый ряд цитат из Ленина, цитат, где
Ленин утверждает, что "окончательная победа социализма в одной стране
невозможна".
Нет никакого сомнения в том, что у Ленина можно найти чрезвычайно много
цитат, которые следует обобщенно формулировать как положение о
невозможности окончательной победы социализма в одной и именно нашей
стране; эта формулировка, в том ее понимании, которое противопоставляется
нами зиновьевскому пониманию (о чем ниже), абсолютно правильна.
Прежде чем перейти к ее толкованию, нужно, однако, сказать, что
цитатам, приводимым Зиновьевым, можно противопоставить ряд других цитат, в
том числе и таких, которые приводятся точно так же и в книге т. Зиновьева.
Мы приведем три следующих цитаты, которые, формально-логически рассуждая,
как будто бы противоречат тому тезису, на который в первую очередь
опирается т. Зиновьев. А именно у самого же т. Зиновьева, на с. 269 его
книги, в связи с цитатой из Ленина о законе неравномерности
капиталистического развития, приведено следующее рассуждение:
"Победивший пролетариат этой (вступившей на путь революции. - Н. Б.)
страны, экспроприировав капиталистов и организовав у себя социалистическое
производство, встал бы против остального капиталистического мира,
привлекая к себе угнетенные классы других стран, поднимая в них восстание
против капиталистов, выступая в случае необходимости даже с военной силой
против эксплуататорских классов и их государств".
Самое интересное в этой цитате - это мысль Ленина, что пролетариат не
только победит, но и организует у себя социалистическое производство.
Значит, здесь т.
Ленин говорит о возможности организации социалистического производства,
т. е., если перевести это с иностранного на русский язык,- о возможности
построения социализма в одной стране.
Приведем другую цитату из статьи "О кооперации". Здесь т. Ленин пишет,
что у нас есть "все необходимое для построения полного социалистического
общества" ""37"".
И дальше: "Это еще не построение социалистического общества но это все
необходимое и достаточное для этого построения" ""38"". Итак, не подлежит
сомнению, что т. Ленин безусловно считает возможным построение полного
социалистического общества, т. е. он считает возможными не только попытки
строительства, но и построение социализма. Мы строим социализм и можем его
достроить, потому что мы имеем "все необходимое и достаточное" для этого.
Теперь попробуем сопоставить все, что говорится в этих цитатах. Итак, с
одной стороны, говорится, что окончательная победа социализма в одной
нашей стране невозможна, с другой - что мы можем организовать
социалистическое производство и что мы имеем все необходимые условия для
достижения полностью нового социалистического общественного строя. Как же
примирить эти, по-видимому, противоречивые утверждения? И есть ли здесь
противоречие у самого Ленина? Не стоял ли он в одном случае на одной точке
зрения, в другом - на другой? Или здесь скрывается нечто, чего как раз и
не понимает наша оппозиция? Если посмотреть на все выступления товарищей
из оппозиции, всюду увидишь стремление опереться на первый ряд цитат,-
они якобы подтверждают "теорию" оппозиции. Но те же самые оппозиционеры
скрывают, не подвергая анализу, другую серию цитат, которую выдвигают
против них сторонники Центрального Комитета. Где же найти ключ для
разрешения всего этого? Этот ключ нужно искать у самого Ленина, и его
можно найти чрезвычайно легко, если внимательно присмотреться к
высказываниям Ленина, особенно к высказываниям, содержащимся в последних
работах Ленина. Нам думается, этот ключ для решения задачи можно найти в
следующей цитате, взятой из той же статьи "О кооперации".
Ленин пишет здесь: "Я готов сказать, что центр тяжести для нас
переносится на культурничество, если бы не международные отношения, не
обязанность бороться за нашу позицию в международном масштабе" ""39"".

Эта самая цитата и говорит о том, как нужно толковать ряд положений
Ленина относительно того, что окончательная победа социализма в одной
стране (в нашей стране. - Н. Б.) невозможна. Его мысль сводится к
следующему. Если мы будем исходить из сочетания сил внутри нашей страны,
то, несмотря на отсталость нашей страны, несмотря на огромные трудности,
определяемые этой отсталостью, мы имеем все необходимое и все достаточное
для построения социализма, мы можем строить и можем построить
социалистическое общество. Эта ленинская позиция есть позиция, совершенно
противоположная позиции социал-демократов; это есть позиция, совершенно
отличная от позиции т. Троцкого; это есть позиция, в корне иная, чем
позиция тех "оттенков", "течений" и "групп", которые считают, что (так как
у нас огромное большинство населения составляет крестьянство) при таком
сочетании общественных сил мы неизбежно осуждены на гибель или вырождение.
Это есть отрицание такой позиции по всему фронту. Тезис Владимира Ильича
относительно возможности построить полный социализм есть в то же время
ответ на вопрос о характере русской революции. Это есть ответ на вопрос о
том, можно ли или нельзя, по внутренним причинам, строить и построить
социализм, и ответ этот есть ответ положительный. Но этот ответ еще не
весь ответ: рядом с этим Владимир Ильич говорит: но ведь мы не живем одни
на белом свете; кроме внутреннего сочетания сил в нашей стране, есть еще
международная обстановка; эта обстановка чревата разными опасностями; она
грозит целым рядом этих опасностей: войн, интервенций, блокад и т. д.; она
связана с международным нашим долгом развивать международную революцию
дальше. У нас нет поэтому в кармане гарантии, что в действительности мы
достроим без помощи западноевропейского пролетариата социализм, что мы
доведем революцию до конца, т. е. дойдем до полного социалистического
общества. Итак, когда Ленин говорит о том, что окончательная победа
социализма невозможна в одной стране, он этим хочет сказать:
не позабывайте, что у вас есть еще международное окружение; не скулите
по поводу того, что не можете строить социализма благодаря нашей
технико-экономической отсталости, ибо все же у нас есть все для построения
социализма; но не позабывайте, что вы не живете одни на свете, не
позабывайте, что вы находитесь в международном окружении, что с этой
стороны против вас расположены огромные силы международного капитализма.
Именно эта мысль и выражена в той цитате, которую мы привели, мысль,
которую приводит бесконечное количество раз т. Зиновьев в разных
вариантах. Если просмотреть все выдержки из Ленина (в том числе и
приводимые тов. Зиновьевым в его "Ленинизме") против "окончательной победы
социализма в одной стране", то можно без труда увидеть, что речь идет
именно о внешних опасностях. Между тем тов. Зиновьев запутывает вопрос,
смешивая в одну кучу внутренние и внешние опасности. В этом отношении
чрезвычайно любопытно следующее. На с. 278 своей работы тов. Зиновьев
пишет:
"Никто, надеемся, не упрекнет в пессимизме такую книгу, как "Азбука
Коммунизма".
Эта книга писалась тогда, когда революция наша шла триумфальным шагом
от победы к победе. В ней мы читаем:
"Коммунистическая революция может победить только, как мировая
революция... При таком положении, когда рабочие победили только в одной
стране, очень затруднено экономическое (везде подчеркнутое - в
подлиннике) строительство, организация хозяйства... Если для победы
коммунизма необходима победа мировой революции и взаимная поддержка
рабочими друг друга, то это значит, что необходимым условием победы
является интернациональная (международная) солидарность рабочего класса".
Это не "пессимизм", это - просто - азбука коммунизма (без кавычек).
Таким образом, тов. Зиновьев в простоте душевной полагает, что он может
прикрыться азбукой коммунизма. Увы! В действительности эта азбука (равно
как и "Азбука") говорят целиком против него.
Прежде всего посмотрим, где тов. Зиновьев поставил многоточие. Он его
поставил два раза. Заглянем, что же стоит в "Азбуке" на этих местах? А вот
что. Вслед за положением, что коммунистическая революция может победить
лишь как мировая революция, идет следующее выпущенное тов. Зиновьевым
место:
"Если бы получилось так, что в одной какой-нибудь стране рабочий класс
стал у власти, а в других странах он был не за страх, а за совесть предан
капиталу, то в конце концов эту страну крупные разбойничьи государства
задушили бы. В 1917, 1918 и 1919 гг. все державы душили Советскую Россию;
в 1919 г. они задушили Советскую Венгрию. Но задушить Советскую Россию они
не могли потому, что внутреннее положение у самих великих держав было
такое, что приходилось думать, как бы не слететь самим под напором
собственных рабочих, которые требовали вывода войск из России. Значит,
во-первых, самое существование пролетарской диктатуры в одной стране
поставлено под угрозу, если нет поддержки от рабочих других стран.

Во-вторых (далее следует приведенное Зиновьевым место о затруднительности
- - а не о невозможности, т. Зиновьев! - экономического строительства).
За сим второй пропуск у Зиновьева. Восстанавливаем и это место. Оно
объясняет причину затруднений: "Такая страна,- читаем мы в "Азбуке",-
ничего или почти ничего не получает из-за границы: ее блокируют со всех
сторон".
Недурно цитирует т. Зиновьев! Удачно ставит многоточия, как раз там,
где это ему нужно, где это идет на потребу оппозиции! Дополним азбучные
цитаты еще одной. В § 45 "Азбуки" идет речь о мелкобуржуазном характере
страны, о собственнических инстинктах крестьянства, об остатках этих
инстинктов даже у части рабочих. Какой вывод делает "Азбука"? 1) Дело
строительства коммунизма в России "есть дело величайшей трудности"; 2)
различные помехи внутреннего характера "затрудняют осуществление наших
задач, отнюдь, однако, не делая невозможным такое осуществление". Это
совсем, совсем не по Зиновьеву. Это - по Ленину.
Итак, т. Зиновьев превратно толкует Ленина и уж совершенно зря
ссылается на азбуку коммунизма. Напрасно т. Зиновьев запутывает вопрос.
Было бы бессмысленным вести спор о том, есть ли у нас гарантии построения
социализма при любом возможном международном положении, при наличии,
скажем, интервенции со стороны капиталистических стран. Ясно, что
единственной гарантией от внешних опасностей является международная
революция.
По этому вопросу у нас нет никакого спора. Не об этом идет спор, не
здесь пролегает та линия, которая отгораживает систему взглядов нашего
Центрального Комитета от той системы взглядов, которую защищает оппозиция.
Спор идет о том, сможем ли мы строить социализм и построить его, если мы
отвлекаемся от международных дел, т. е. спор идет о характере нашей
революции. Можем ли мы сказать вместе с Лениным, что центр тяжести для нас
переносится на культурничество, если бы не наши международные обязанности
и т. д.? Или наша отсталость обязательно должна потянуть нас на дно? Так
стоит вопрос. Что дело обстоит именно так, об этом свидетельствует история
расхождений с теперешней оппозицией. Впервые разногласия наметились у нас
по этому вопросу на одном из заседаний Политбюро, где т. Каменев, а
отчасти и т. Зиновьев сказали, что нам не одолеть задачи строительства
социализма, потому, что у нас технико-экономическая база отсталая ""40"".
Об этом мы говорили и на XIV съезде. Следовательно, вопрос не стоит так
просто, как это представляется с первого взгляда, и мы обязаны различать
его правильную постановку от неправильной. Можно, конечно, спросить:
почему необходимы такие тонкости, для чего нам нужно, с одной стороны,
ставить вопрос относительно возможности борьбы с капиталистическим миром,
с капиталистическими интервенциями, войнами и т. д., а с другой стороны,
от этого вопроса отделять вопрос о внутреннем сочетании наших сил, когда в
действительной жизни одно и другое марширует вместе и реально одно от
другого неотделимо? В ответ на это следует привести ряд очень веских и
очень убедительных аргументов.
В самом деле, если нам предстоит пережить известную полосу мирного
развития, скажем, в течение нескольких лет, то при такой постановке
вопроса, которая говорит, что мы не можем построить социализм в нашей
стране в силу нашей технико-экономической отсталости, в силу того, что у
нас крестьянство слишком велико, мы неизбежно должны, двигаться весь этот
мирный промежуток времени на оси перерождения. Если ответить отрицательно
на вопрос, который положительно решался Лениным, когда он анализировал
внутренние силы нашего развития,- то тем самым нужно брать под сомнение
все решительно: социалистический характер наших государственных
предприятий, социалистический характер нашей диктатуры, социалистический
характер динамики нашего экономического развития и социалистический
характер динамики нашего государства. Ибо, если мы отрицательно отвечаем
на вопрос о возможности построить социализм ввиду внутреннего сочетания
классовых сил в нашей стране, то развитие производительных сил в нашей
стране обязательно будет совпадать с таким его развитием, которое, в
большей или меньшей степени, дает перевес капиталистическим элементам. Это
будет "обеспечивать" такой характер развития, который наверняка будет
перемещать центр тяжести в сторону крестьянства против рабочего класса.
Это будет сопровождаться обязательно такой перегруппировкой людей в
системе нашего государственного аппарата, при которой можно выйти на
трибуну и сказать, что сверху мы превращаемся в бюрократию, отрывающуюся
от рабочей массы, а нижние этажи нашего государственного аппарата
затопляются кулацкими элементами. Т. е. вся "позиция оппозиции", которая
намечается теперь, позиция, которая атакует партию по линии доказательства
нашего перерождения, вытекает из того, что товарищи подвергают сомнению те
места из Ленина, где он прямо говорит, что у нас есть все необходимое и
достаточное для построения социалистического общества.

Из этого же расчленения вопроса вытекает и действительно
революционно-марксистская, действительно интернациональная постановка
вопроса.
Если люди говорят о международной революции при каждом удобном и
неудобном случае, то не всегда это выражает максимум революционности.
Может быть такая постановка вопроса о международности революции, которая
прямо противоречит революционной точке зрения. Вот, например, у того же
Либера есть одно очень ехидное место, которое поясняет, чем отличается
пролетарская революция от буржуазной. Перечисляя особые черты пролетарской
революции, г. Либер пишет:
"Наконец, еще одна характерная черта социалистической революции - это
ее международный характер (подумайте только, "международный характер"! -
Н. Б.).
Социалистический строй приходит на смену капитализму. Отличительной
чертой капиталистического строя является то, что он создает мировое
хозяйство...
Поэтому немыслимо представить себе осуществление социализма в одной
какой-нибудь части этого хозяйства без того, чтобы все мировое хозяйство
не было задето.
Социалистическая революция мыслима лишь как революция международная, и,
следовательно, она предполагает известное состояние не только в одной,
двух, трех, четырех, пяти странах, в большинстве промышленно развитых
стран, ибо иначе произошло бы неизбежное столкновение между теми странами,
которые не подготовлены к социализму, и теми, которые уже созрели для
этого".
Ясно, какая здесь международность и как она здесь обосновывается. Вот
она: "Не делай революции, не строй социализма, ибо придешь в столкновение
с другими странами". Революция международная здесь представляется как
известный однократный акт; будто бы сразу пролетариаты всех стран выходят
на историческую арену и кричат: "Да здравствует революция!", и в два счета
социализм подается им на блюде. Практически - политический смысл такого
заклинания мировой революции заключается в морали: "Не иди вперед, не
свершай революции в одной стране, потому что ты все равно не победишь",
или, переводя на более современный язык:
"Куда тебе одному в городе Глупове, на одной улице дерзать построить
социализм.
Зачем ты стоишь на такой национально-ограниченной точке зрения?"
"Начнешь революцию в одной стране, перестанешь быть настоящим
интернационалистом", - поучает нас Либер.
Такой "интернационализм" - оборотная сторона социал-предательства.
Еще раз повторяем. Спор идет о внутренних силах, а не об опасностях,
связанных с заграницей. Спор идет, следовательно, о характере нашей
революции.
Когда мы говорим о построении социализма в одной стране, мы под этой
"одной страной" имеем в виду именно нашу страну. Мы не можем сказать, что
в любой стране может быть построен социализм. Если бы, скажем, перед нами
была какая-нибудь совершенно отсталая страна, без того минимума
материальных предпосылок строительства социализма, которые есть у нас, то
мы наших выводов сделать бы не могли. Значит, речь идет относительно нашей
страны, со всеми ее характерными особенностями, с ее техникой, экономикой,
с ее социально-классовыми соотношениями, с ее пролетариатом, с ее
крестьянством, с определенным соотношением между этим пролетариатом и
крестьянством. Так нужно ставить вопрос и в такой постановке вопрос о
возможности построения социализма в нашей стране - это и есть вопрос о
характере нашей революции. Раз наша революция предполагает все же такое
соотношение, при котором строительство социализма возможно, раз мы имеем
"все необходимое и достаточное" для построения социализма, то, стало быть,
в самом процессе этого социалистического строительства нигде нет такого
момента, начиная от которого это строительство стало бы невозможным. Если
мы имеем внутри нашей страны такое сочетание сил, что по отношению к
каждому прошлому году идем с перевесом социалистического сектора нашего
хозяйства, и обобществленные секторы нашего хозяйства растут быстрее, чем
частнокапиталистические, то в каждый будущий год мы выступаем с перевесом
сил.
Если рассчитывать "в среднем", отвлекаясь от целого ряда возможных
зигзагов и всяких случайностей, которые взаимно уравновешиваются, то в
общем мы будем иметь восходящую линию развития. Совершенно непонятно,
откуда может изнутри страны вылезти такая сила, которая сделает
невозможным дальнейшее социалистическое строительство. Но так как реально
жизнь протекает не на одной территории Советского Союза, так как
пролетарская диктатура не находится на некоем изолированном острове, а
занимает одну шестую часть света, находясь в окружении капиталистических
пяти шестых, то возникает целый ряд опасностей международного характера.
Если поставить вопрос, есть ли абсолютная гарантия против возможных
интервенций, то должно сказать, что такой гарантии у нас нет. А так как в
реальной жизни все находится во взаимной связи, одно влияет на другое, то,
конечно, прав Ленин, когда он говорит, что окончательная победа социализма
в одной нашей стране в условиях капиталистического окружения невозможна.

Но когда тов. Зиновьев, Каменев, Смилга и др. эту мысль "сводят" к тому,
что невозможно дойти до полного социалистического общества из-за нашей
технической отсталости, то это будет неправильно и против этого нужно изо
всех сил бороться. Против такого толкования нужно бороться именно потому,
что иначе нельзя защищать ту линию, которая была намечена у т. Ленина.
Всякие смешки насчет социализма "на одной улице", "в Пошехонье", в
"Глупове" должны претить настоящему революционеру. Люди думают, что эти
гнилые шутки весьма остроумны. А не соображают, что они просто жалки, ибо
повторяют остроты Каутского о "социализме в Туркестане", остроты
Гильфердинга о "социализме Бухарских мулл" и т. д. Это вздор, будто под
этими социал-демократическими шутками скрывается революционный
интернационализм. Здесь налицо простое дезертирство с поста в тот момент,
когда трудно.
Сейчас на нас нахлынули новые трудности, связанные с нашей
технико-экономической отсталостью, связанные с тем, что мы должны
выискивать средства для наших капитальных затрат, связанные, наконец, с
темпом развития, более медленным, чем тот темп, который был бы возможен
при победоносной пролетарской революции в Европе. Конечно, эта
победоносная революция радикально изменила бы положение вещей; темп
индустриализации нашей страны через определенный промежуток времени
чрезвычайно ускорился бы; мы должны были бы иначе реорганизовать наши
производительные силы; мы получили бы другое соотношение между городом и
деревней; мы гораздо быстрее смогли бы вовлекать в орбиту влияния
индустрии наше отсталое земледелие. В общем, темп получился бы гораздо
более быстрый. Сейчас мы идем гораздо более медленным темпом. Но этот
сравнительно (сравнительно с темпом объединенного социалистического
европейского хозяйства) медленный темп не есть отрицание возможности
построить социализм в нашей стране. Этот темп выражает лишь относительно
огромную трудность нашей строительной работы.
Так нужно решать вопрос относительно возможности построения социализма
в одной стране. Для того чтобы привести этот вопрос в связь с некоторыми
еще более общими вопросами, мы позволим себе напомнить вот о чем. Еще в
полемике 1923 г.
мы говорили: если тов. Троцкий прав, и наша страна без государственной
помощи западноевропейского пролетариата не в состоянии будет сохранить
пролетарскую диктатуру, из-за столкновений с крестьянством, то это
обязывает к очень большим выводам. Ведь если мы распространим пролетарскую
революцию на весь мир, то мы получим примерно такое же соотношение между
пролетариатом и крестьянством, какое мы имеем в Советском Союзе. Ибо,
когда пролетариат возьмет власть в Англии, то ему придется иметь дело с
Индией и др. бывшими английскими колониями. Если пролетариат возьмет
власть во Франции, ему придется иметь дело с Африкой. Если пролетариат
возьмет власть во всем мире, ему придется иметь дело со всеми другими
крестьянскими странами. Мировому пролетариату придется решать проблему,
как ужиться с мировым крестьянством. А если здесь имеется такое же
примерно соотношение, как и в Советском Союзе, то, сделав соответствующие
выводы из теории неизбежной гибели без помощи извне, volens-nolens ""41""
придешь к куновской постановке вопроса, которая гласит, что мир "не
дозрел" до социалистического переворота. Имеется колоссальное количество
крестьян, которые - по Троцкому - "неизбежно" придут в конфликт с
пролетариатом. Так как в одном Китае их имеется 400 млн, то "неизбежно"
революция обречена на гибель: ведь "государственной помощи" извне получить
будет совершенно неоткуда. Вот куда ведет теория оппозиции. Если таких
выводов не делают, то это происходит только потому, что не додумывают
вопроса до конца, останавливаются на полдороге; когда говорят об Англии,
то видят Лондон, Манчестер и забывают о других частях света, которые в
настоящее время привязаны к Англии, с полупрезрением проходят мимо
колоссального количества колониальных и полуколониальных народов и этим
проявляют свой рафинированный "европейский" "марксизм".
Таким же образом выясняется, что вопрос относительно характера нашей
революции, ее движущих сил и проч. имеет глубочайшее практическое мировое
значение.
Итоги всего сказанного могут быть формулированы следующим образом:
Идейными истоками оппозиции являются, несомненно,
социал-демократические тенденции. Это, конечно, не следует понимать грубо
и упрощенно. Вожди оппозиции, конечно, не меньшевики; но тенденции,
которые растут в сторону меньшевизма, у них есть. Они подают "пальчик"
меньшевистскому черту, - это не подлежит решительно никакому сомнению. Из
их идейной установки вытекает какая-то неисправимая потребность
пророчествовать о нашей гибели. Предрекала эту гибель, как известно, в
октябрьские дни группа Каменева - Зиновьева - Шляпникова - составная
часть оппозиционного блока. За это их позиция была названа Лениным
"крикливым пессимизмом". Предрекали эту гибель весною 1921 года (особенно
тов.

Троцкий). Предрекали эту гибель осенью 1923 года (известная декларация
"46-ти").
Предрекают эту гибель теперь, выступая сомкнутыми рядами против партии.
Все эти "пророчества", которые последовательно терпят крах за крахом,
упираются в неверную теорию, которая, по сути дела, есть теория,
отрицающая объективно-социалистический характер нашей революции.
""1"" Маслов П. Итоги войны и революции. М., 1918.
""2"" Маслов П. 1. с., с. 151. Подчеркнуто нами.
""3"" Богданов А. Вопросы социализма. М., 1918, с. 48.
""4"" Как на курьез, здесь можно указать на тоже "марксистскую" критику
большевиков со стороны некоего Рудольфа Шнейдера, секретаря "Имперского
Союза немецкой индустрии", побивающего в своей брошюре "Советский строй,
социализация и принудительное хозяйство" не только большевиков, но и
социалистов вообще, самим Марксом. "Уже 50 лет тому назад, - пишет сей
ученый защитник немецких промышленников, - великий теоретик социализма К.
Маркс блестяще опроверг всех таких утопистов и реформаторов мира
одним-единственным замечанием" (20 с.).
Когда говорят о практической реализации социализма, впадают в утопию:
"Социализм совершил обратный путь от науки к утопии..." (20) (Schneider
Rudolf.
Geschaftsfuhrer des Reichsverbandes der deutschen Industrie:
"Ratesystem, Sozialisierung und Zwangswirtschaft". Dresden, 1919).
""5"" Либер М. И. Соц. рев. или соц. распад. Харьков, 1919, предисловие.
Подчеркнуто нами.
""6"" Там же, с. 57.
""7"" Ленин. Выборы в Учр. собрание и диктатура пролетариата. Собр.
соч., т.
XVI, с. 447.
""8"" См. по этому поводу замечательно интересные соображения у Ленина.
Ленинский сборник III, с. 493-494.
""9"" Базаров В. (Руднев). На пути к социализму. Харьков, 1-е изд.,
1919, с.
21-22.
""10"" Там же, с. 22.
""11"" Считаем нужным напомнить читателю, что такая характеристика
базаровской точки зрения имеет в виду только соответствующий период
времени.
""12"" См.: Бухарин Н. Буржуазная революция и революция пролетарская:
Сборник "Атака", 1-е изд., с. 232.
""13"" В этом отношении крайне интересен один отзыв, данный
небезызвестным доктором Паулем Шаманом в брошюре, которая была издана
"Генеральным Секретариатом Лиги для изучения и борьбы с большевизмом" и
которая носит совершенно специфическое название "Азиатизация Европы". Этот
Пауль Шиман пишет по поводу выступления Каутского буквально следующее:
"Самым лучшим (по-немецки сказано еще сильнее: "das weitaus Beste") и
самым убедительным, что с социально-политической точки зрения было
написано о большевизме, является брошюра Каутского "О диктатуре
пролетариата" (8). А почему это "самое лучшее и убедительное", Шиман
подкрепляет своей оценкой большевизма. Он пишет по поводу большевизма:
"Духовная смерть, внутреннее окостенение человечества, которое было
свойственно народам Азии в течение тысячелетий, стоит теперь призраком
перед воротами Европы, закутанное в мантию клочков европейских идей. Эти
клочки обманывают сделавшийся слепым культурный мир. Большевизм приносит с
собой азиатизацию Европы" (Schiemann Paul. Die Asiatisierung Europas,
1919, S. 8, 9).
""14"" См.: Kautsky Karl. Die proletarische Revolution und ihr
Programm, Ver.
Dietz, 2. Aufl., S. 78, 90.
""15"" Bauer Otto. Bolschewismus oder Sozialdemokratie. 3. Aufl. Wien,
1921, S.
7.
""16"" Там же. Здесь не трудно подметить удивительное сходство позиции
Бауэра со взглядами тов. Троцкого. Но об этом ниже.
""17"" Parvus. Der Arbeitersozialismus und die Weltrevolution. Briefe
an die deutschen Arbeiter. Berlin, 1919, S. 15.
""18"" Strobel Heinrich. Nicht Gewalt, sondern Organisation. Berlin,
1921. Verl.
"Der Firn", S. 12.
""19"" Там же, с. 13.
""20"" Плеханов Г. В. Год на родине. Полное собрание статей и речей
19171918 гг.: В 2 т. Париж: Изд-во Поволоцкого и К°, 1921, т. 1, с. 26.
""21"" Там же, т. 2, с. 246.
""22"" Маслов П. 1. с., с. 143.
""23"" Маслов П. 1. с., с. 142.

""24"" Далин Д. После войн и революций. Берлин: Изд-во "Грани", 1922,
с. 10.
""25"" Там же, с. 7 ""26"" Там же, с. 13 ""27"" Либер М. И. I. с., с.
16.
""28"" Там же, I. с., с. 17. Читатель видит, что г. Либер искажает
большевистскую постановку вопроса, смешивая вопрос о том, кто раньше
"начал", с вопросом о высоте типа революции. Империалистический фронт был
прорван у нас раньше, и пролетариат захватил власть раньше, что в
значительной мере обусловливалось слабостью российской буржуазии. С другой
стороны, строить нам труднее из-за технико-экономической отсталости
страны. Все это не раз разъяснялось в большевистской литературе. Отметим
также, что "новейшие"
рассуждения о "национальной ограниченности" имели своих славных
предшественников в рассуждениях Штребеля, Либера и К". "Славянофильство"
большевиков - это даже будет покрепче! Если г. Либер зачисляет
большевиков в лоно славянофилов, то г.
Чернов обвиняет нас в плагиировании идей т. н. "максималистов".
"Русские народники-максималисты пророчески предвосхитили в своих фантазиях
едва ли не все крупнейшие большевистские эксперименты" (Чернов В.
Конструктивный социализм.
Прага, т. 1, с. 162).
""29"" См.: Базаров, I. с.
""30"" Предисловие к книге "1905 г.", 1922 г.
""31"" Троцкий Л. Наша революция, цит. по кн. Бухарина "К вопросу о
троцкизме"
(Госиздат, 1925, с. 114).
""32"" Петроградская общегородская и Всероссийск. конференция РСДРП(б)
в апреле 1917 г. Госиздат, 1925, с. 53.
""33"" Архив Революции 1917 г. Октябрьский переворот: Факты и
документы. Сост.
Попов, под ред. Н. Рожкова. Петроград: Изд-во "Новая эпоха", 1918, с.
408.
""34"" Архив Революции 1917 г., с. 409.
""35"" Иди со мной (лат.)
""36"" Зиновьев Г. Ленинизм. Л.: Госиздат, 1926, с. 26.
""37"" Ленин. Собр. соч., т. XVIII, ч. 2, с. 140.
""38"" Там же.
""39"" Ленин. Собр. соч., т. XVIII, ч. 2, с. 144-145. Подчеркнуто нами.
""40"" Теперь и тов. Смилга петушком бежит за тов. Каменевым, считая за
"центральный пункт марксизма и ленинизма" положение, что в "одной
технически отсталой стране социализм построить невозможно". Тов. Смилга
делает ударение именно на отсталости и из этой отсталости заключает о
невозможности построения социализма. Речь идет не о трудности, а именно о
невозможости. Воистину - "ленинизм"! (см. стеногр. отчеты о прениях в
Комакадемии; см. также статью тов.
Слепкова"Противоречия в экономической платформе оппозиции", "Правда" №
232).
""41"" Хочешь - не хочешь (лат.)
Н.И. Бухарин.
О МИРОВОЙ РЕВОЛЮЦИИ, НАШЕЙ СТРАНЕ, КУЛЬТУРЕ И ПРОЧЕМ.
(Ответ профессору И. Павлову.)
Академик И. Павлов - один из крупнейших русских ученых. Он имеет
мировое имя. Он создал целое направление, целую школу в области
физиологии. Крупнейшие его заслуги перед человечеством несомненны. В
особенности они несомненны для нас, марксистов. Ибо об'ективно выходит
так, что проф. Павлов, который политически, повидимому, страшно далек от
рабочего класса, работает, в первую очередь, на рабочий класс. Его учение
об условных рефлексах целиком льет воду на мельницу материализма*1. И
исходные методологические пути и результаты исследований проф.
Павлова есть орудие из железного инвентаря материалистической
идеологии. А материализм сейчас, в нашу эпоху, в общем и целом, есть
мировоззрение пролетариата. Здесь не место об'яснять, почему это
произошло. Мы констатируем лишь этот факт. В то время как буржуазия,
преисполненная скепсиса, все больше поднимает свои очи к небу и
философский идеализм расплывается, подобно масляному пятну, по всей
поверхности буржуазного сознания, аналогичный процесс переживает и вся
буржуазная наука в целом. Мистицизм и здесь свивает свое прочное гнездо.

Неовитализм, критика дарвинизма, телеология, абсолютный релятивизм,
чистый логизм и всякие прочие "измы" самого скверного пошиба быстро
распространяются и в среде естественников. Если у нас "ученый батюшка"
отец Флоренский пытался доказать бытие божие при помощи математических
формул и астрономических вычислений, то подобные же явления носят характер
настоящей эпидемии в западно-европейской науке. Она, эта наука,
чрезвычайно приблизилась теперь к позиции какого-нибудь Мережковского,
который копается в ассирологии, чтобы вывести "большие циклы"
апокалиптического календаря, предсказывать гибель мира, и вместе с г.
Бердяевым иметь, - как выражался Ницше, - "маленькое удовольствийце на
день и маленькое удовольствийце на ночь", квалифицируя большевистскую
революцию как происшествие "Зверя", а советский режим, как "сатанократию".
Мистицизм или, в лучшем случае, старческий скепсис с постоянным рефреном
насчет бренности всего земного, - таковы основные черты современной
западно-европейской научной мысли. Вполне понятно поэтому то уважение,
которое в нашей марксистской среде имеет и будет иметь всякий ученый,
который мужественно выступает против мутного мистического потока.
Повторяем: такой ученый, независимо от его суб'ективных намерений,
работает для того же дела, для которого работаем и мы, революционные
марксисты. А именно к таким ученым и принадлежит проф. Павлов.
Однако и на солнце есть пятна. И эти пятна принимают весьма и весьма
почтенную величину, как только такие специалисты естественных наук, как
акад. Павлов, берутся за дело, которого они - пусть простит меня автор
теории условных рефлексов - просто не знают. А как раз это и произошло с
акад. Павловым, взявшимся в своей вводной лекции за критику марксизма,
нашей партии в частности и в особенности - за критику пишущего эти строки.
Проф. Павлов протестует против разрушения культурных и научных
ценностей невежественными коммунистами. "Не берись за то, чего не
понимаешь", - вот основная "мораль" нашего критика. Мы об этом будем
говорить ниже. Но все же мы уже сейчас заметим, что и общественная наука
есть наука. Ее нужно знать. А вот этого-то знания и нет у проф. Павлова.
Оттого он и впадает в такие наивности касательно общественных вопросов,
каким, напр., была бы в естественных науках защита Линнеевской точки
зрения или какой-нибудь флогистонной теории.
1. Философия научной свободы и теория ак. Павлова.
Самое общее соображение, которое проф. Павлов выдвигает против нас,
есть соображение о догматическом характере марксизма. "Догматизм марксизма
или коммунистической партии... есть чистый догматизм, потому что они
(коммунисты. Н.
Б.) решили, что это - истина; они больше ничего знать не хотят, (они.
Н. Б.)
постоянно бьют в одну точку"*2.
Между тем "наука и догматизм - совершенно несовместимая вещь. Наука и
свободная критика - вот синонимы; а догматизм - это не выходит... Сколько
было крепких истин? Возьмите, напр., неделимость атома. И вот прошли года,
и ничего от этого не осталось. И наука вся переполнена этими примерами".
Отсюда проф. Павлов, обращаясь к слушателям, дает им и соответствующую
директиву:
"И если вы, - говорит он, - к науке будете относиться как следует, если
вы с ней познакомитесь основательно, тогда, несмотря на то, что вы -
коммунисты, "рабфаки" и т. д., тем не менее, вы признаете, что марксизм и
коммунизм, это вовсе не есть абсолютная истина, это - одна из теорий, в
которой, может быть, есть часть правды, а может быть, и нет правды. И вы
на всю жизнь посмотрите со свободной точки зрения, а не с такой
закабаленной".
Этим призывом к свободе и заканчивается "общественная" лекция физиолога
Павлова, который не хочет, как он выражается, быть "ученым сухарем".
Рассмотрим это, наиболее абстрактное, почти "философское", положение
академика Павлова.
Прежде всего, что значит смотреть со "свободной", а не с "закабаленной"
точки зрения? Мы не должны наивничать. Мы знаем, какие фокус-покусы
проделывают со словом "свобода" в области политики. Но ведь и в научной и
даже философской области имеется такая же игра. Ведь протестуют же г.г.
Бердяевы, Мережковские и проч. против "цепей разума". Ведь всем известен
тот факт, что самые разнообразные мистические школы рассматривают законы
природы как кабалу, а рациональное познание, в противоположность интуиции,
как работу каторжника, от которого несет потом: ведь договорились же
некоторые из них (напр., Булгаков в "Философии хозяйства") до того, что
весь эмпирически данный мир представляется лишь "греховной скорлупой
мира", где свобода невозможна по самой, этому греховному миру имманентной,
логике вещей? Что же, разделяет этот взгляд на "свободу" проф. Павлов?
Конечно, нет. Это противоречило бы сущности его естественно-научных
воззрений. А между тем, он настолько не продумал своих положений о
"свободной точке зрения", что из них прямо вытекают "иррациональные"
выводы.

Ибо: что значит у Павлова "свободная точка зрения"? Очевидно,
отсутствие точки зрения. Всякая точка зрения есть "связывающее" начало.
Раз вы имеете определенную точку зрения, вас всегда могут обвинить, что вы
- ее "раб", что вы у нее "в плену", что вы - "закабалены" и проч. и проч.
Но самое забавное во всей этой абракадабре то, что полного отсутствия
точки зрения не может быть. Что значит, напр., "свободная точка зрения" в
механике?
Последнее оперирует целым рядом понятий, которые вы volens-nolens
должны употреблять. В каком смысле вы их употребляете? Вот Э. Мах произвел
критический анализ этих понятий. Прав он или неправ? Любая наука говорит о
"законах". Но что же, эти законы есть об'ективная связь явлений или
продукт нашего упорядочивающего разума, который на манер хозяина, по
Канту, устанавливает из хаоса "правовое государство" космоса? Любое
понятие любой науки можно критически взять под лупу. Как же должен
поступать "настоящий" ученый по Павлову? Не думать ни о чем этом? Но это
тоже будет "точка зрения", только самая худшая из всех возможных: это
будет точка зрения обывателя в науке. Это будет худший вид догматизма, ибо
он на веру принимает все установившиеся понятия и оперирует ими с невинным
видом дикаря.
Итак, точка зрения, и при том определенная точка зрения, есть вещь,
необходимая для всякого ученого, который не хочет ходить в идеологическом
халате и стоптанных туфлях.
Спрашивается теперь, что же должен делать такой ученый, который стал на
определенную точку зрения, смеет "свое суждение иметь", считает это
"суждение"
наиболее правильным, наилучшим из всех имеющихся решений задачи? Что
должен делать в целях роста науки человек, который по безбрежному океану
познания плавает не "без руля и без ветрил", а руководствуется
выстраданной, проверенной, прошедшей через критическое сравнение с другими
теориями, точкой зрения?
Он будет эту точку зрения защищать, бороться за нее. Ведь и наука знает
своих борцов. Такие люди и двигали дело науки вперед; они были тем
полезным общественным бродилом, которое обеспечивало рост научного
познания, а вовсе не обыватели, пугающиеся определенной точки зрения.
Последнее свойственно компиляторам, эклектикам par excellence.
И нам совершенно ясно, что в своих рассуждениях о "закабаленности" и
"свободе"
проф. Павлов совершенно зря клевещет на самого себя. В самом деле.
Возьмите его сборник: "Двадцатилетний опыт об'ективного изучения высшей
нервной деятельности животных". По одной этой книге можно видеть, что ее
автор "с превеликим упорством" "бьет в одну точку". Но именно в этом-то и
состоит достоинство работ проф. Павлова, что он в эту "точку" "бьет".
Разве не так, наш почтенный оппонент?
С каким усердием акад. Павлов защищает эту точку зрения даже в
лабораторных исследованиях, мы видим из заявлений самого автора теории
условных рефлексов.
Он, между прочим, пишет: ""Мы совершенно запрещали себе (в лаборатории
был об'явлен даже штраф) употреблять такие психологические выражения, как:
"собака догадалась", "захотела", "пожелала" и т. д.""*3.
Марксисты, "коммунисты" и "рабфаки", правда, еще не вводили штрафа за,
скажем, употребление антропоморфических, телеологических или
идеалистических выражений.
Но они, несомненно, оправдали бы даже ту лабораторную "диктатуру
рубля", которую ради науки устанавливали павловцы при своих экспериментах.
Как же, однако, все это кажется с выпадами самого профессора против
"закабаленной" точки зрения? Ведь малому ребенку ясно, что научная
практика самого Павлова стоит в самом резком, самом кричащем противоречии
с его положениями о "свободе" и "кабале".
Что сказал бы акад. Павлов, если бы его критик, став в благородную позу
защитника и рыцаря прекрасной дамы Свободы, разразился бы по адресу
знаменитого ученого примерно следующей тирадой:
"Догматизм теории условных рефлексов или сторонников проф. Павлова...
есть чистый догматизм, потому что они решили, что у них - истина; они
больше ничего знать не хотят (совсем, напр., не слушают виталистов),
постоянно бьют в одну точку и надоели со своими слюнными железами до
смерти. Между тем наука и догматизм - совершенно несовместимая вещь...
Сколько было крепких истин?
Возьмите, напр., неделимость атома" и т. д. и т. д.
И что сказал бы проф. Павлов, если бы его критик обратился к нему и его
ученикам уже с непосредственным увещеванием, примерно, в таком стиле:
"И если вы к науке будете относиться как следует, если вы познакомитесь
с нею основательно, тогда, несмотря на то, что вы - сторонники теории
условных рефлексов, "павловцы" и т. д., тем не менее признаете, что
Павловская теория, теория условных рефлексов, это вовсе не есть абсолютная
истина, это - одна из теорий, в которой, может быть, есть частица правды,
а может быть, и нет правды.

И вы на всю жизнь посмотрите со свободной точки зрения, а не с такой
закабаленной, и уж, конечно, никогда не будете штрафовать своих
сторонников за вольные выражения, ибо ведь сказал поэт:
Над вольной мыслью богу неугодны Насилие и гнет.
Мы не сомневаемся, что проф. Павлов с негодованием прогнал бы такого
болтуна, даже если бы этот болтун имел большую бороду. Он сказал бы ему:
"Не мешайте нам работать. Бросьте свою фразистую болтовню".
И он был бы совершенно прав. Очень опасным иногда бывает обывательское,
некритическое употребление слов. Незабвенный Козьма Прутков писал: "Многие
люди подобны колбасам: чем их начинят, то и носят в себе". Но "колбасам"
подобны не только многие люди, но и многие словесные оболочки. Мы готовы
бороться всеми силами за свободу общественных низов, за свободу от
капитала, за свободу развития рационального начала над стихийным и проч.
Но мы отнюдь не сторонники освобождения капитала от цепей пролетариата; мы
не сторонники освобождения от цепей разума; мы не сторонники свободы от
определенной точки зрения и т. д. и т.
д.
Вот это нужно понять проф. Павлову. Ему нужно свести концы с концами в
своих же собственных рассуждениях. Ему нужно сделать
общественно-философские выводы из своих же материалистических предпосылок.
Ему нужно разделаться с остатками словесного фетишизма, который еще
тяготеет над ним, как только он заглядывает в область обществоведения.
Ему нужно понять то, что понял много лет тому назад даже либеральный
Тургенев.
В "Стихотворении в прозе" есть один замечательный отрывок: "Житейское
правило":
"- Если вы желаете хорошенько насолить и даже повредить противнику, -
говорил мне один старый пройдоха, - то упрекайте его в том самом
недостатке или пороке, который вы за собою чувствуете. Негодуйте... и
упрекайте!
Во-первых, - это заставит других думать, что у вас этого порока нет.
Во-вторых, - негодование ваше может даже быть искренним... Вы можете
воспользоваться укорами собственной совести.
Если вы, например, ренегат, - упрекайте противника в том, что у него
нет убеждений!
Если вы сами лакей в душе, - говорите ему с укоризной, что он -
лакей... лакей цивилизации, Европы, социализма!
- Можно даже сказать: лакей безлакейства! - заметил я.
- И это можно, - подхватил пройдоха".
2. "Беспристрастие науки", или проф. Павлов против проф. Павлова.
Проф. Павлов, критикуя мою брошюру "Пролетарская революция и культура",
ссылается на свою об'ективность.
"Надо сказать, господа, - говорит он, - что я к делу отнесся
чрезвычайно добросовестно... Мой обычай, когда я чем (нибудь. Н. Б.)
интересуюсь, читать не один раз книгу, а... несколько раз... Я эту
маленькую брошюрочку прочел целых три раза, прочел (с. Н. Б.) чрезвычайно
напряженным вниманием и, как мне кажется,... с возможным для меня
беспристрастием. Вы понимаете, что я всю свою жизнь, стало быть,
полстолетия, провел в лаборатории, в экспериментальной лаборатории. Это
что значит? - Что я каждый день проверял мое беспристрастие, мои мысли.
Это - во-первых... Во-вторых, (я говорю о. Н. Б.) моем беспристрастии,
потому что всегда действительность должна была решить - прав ли я или не
прав. Действительность никак не обманешь".
Уже из этого подхода видно, как наивна постановка вопроса проф.
Павловым.
Менделеев был знаменитым химиком, но вряд ли кто-либо решится
утверждать, что он был "беспристрастен" по отношению к самодержавию и не
имел слабости к протекционизму в сфере экономической политики. Ньютон был
гениальным ученым, но вряд ли он отличался беспристрастием по отношению к
Апокалипсису. Вильям Крукс был признанным астрофизиком и выдающимся
экспериментатором, но всем известна была его слабость по отношению к
спиритизму. Разве эту "действительность" можно обмануть?
Да и проф. Павлов противоречит самому себе, когда говорит не о ком
ином, как о проф. Павлове. Ибо вот как он, по его же собственному
утверждению, познает общественную действительность:
"Моя жизнь, - говорит он, - проходит чрезвычайно просто: я знаю свою
квартиру, свою лабораторию, абсолютно никого и ничего не вижу,
следовательно, жизни в целом у меня нет. По теперешним газетам понятие о
жизни едва ли можно (составить. Н. Б.): они слишком пристрастны, и я их не
читаю".
И проф. Павлов поэтому читает наши книжки, а затем их "беспристрастно"
критикует.
Посмотрим "в корень". Проф. Павлов "теперешних" газет не читает, ибо
они пристрастны. Но раньше проф. Павлов газеты (не "теперешние"), конечно,
читал.

Следовательно, он их читал потому, что они были, в общем,
беспристрастны или - скажем лучше и осторожнее - гораздо менее
пристрастны, чем "теперешние". Это вытекает с неумолимой логикой из
заявления проф. Павлова о методах его ознакомления с общественной жизнью.
Мы спросим теперь проф. Павлова: неужели прежние газеты, которые во
время войны писали о ее целях, были беспристрастны? Неужели те
Гауризанкары лжи о свободе, цивилизации, самоопределении малых наций, о
кресте св. Софии и проч. и проч., которыми были наполнены "прежние
газеты", представляются Павлову даже теперь, даже в свете после
Версальского "мира" - святой и беспристрастной истиной? Или это - такая
действительность, которую можно обмануть?
Быть может, однако, газеты после февральской революции были
беспристрастны?
Тогда, когда они Ленина об'являли германским шпионом? Тогда, когда они
воспевали Корнилова?
Ведь нужно же договориться проф. Павлову до конца, чтобы быть честным с
самим собой, чтобы осознать действительность. Он "беспристрастно" не видит
"пристрастия" буржуазных газет к буржуазии, но зато ему в высшей степени
претит "пристрастие" "теперешних" газет к рабочему классу. Так стоит в
действительности вопрос, а не как-нибудь иначе.
Но если у проф. Павлова есть этакое "беспристрастие" по отношению к
нашим газетам, то у него должно быть примерно такое же отношение и к нашим
книжкам или брошюрам. Только непоследовательностью мысли можно об'яснить
себе "методологию"
усилий проф. Павлова подойти к решению общественных проблем, когда он
не читает газет, но читает доклады тех людей, которые этими газетами
руководят. Ясно, что "ложная апперцепция" здесь заранее дана.
Характерно то, что иногда все же проф. Павлов подходит к правильной
постановке вопроса, но только тогда, когда этот вопрос берется в
совершенно другом логическом контексте. Он, например, пугает "коммунистов
и рабфаков" ужасами гражданской войны в Европе и выдвигает при этом ссылку
на конфигурацию общественных сил, ссылку, которая, сама по себе, в высшей
степени правильна.
Он пишет:
"В случае гражданской войны это (военная мобилизация сторон. Н. Б.)
пройдет через всю нацию. Если бы там оказалось больше на стороне революции
материальной массы, то сколько бы оказалось ума, знаний и т. д. на другой
стороне?"
Много ума и много знаний. Мы в этом согласны с акад. Павловым. Но
неужели он не видит, что этим утверждением он вдребезги разбивает свои
ссылки на беспристрастие людей науки? Почему же, - спросим мы акад.
Павлова, - почему же ваши ученые, привыкшие к экспериментам, к проверке
действительности и проч., почему они обнаруживают такое удивительное
"беспристрастие", что становятся против материальной массы? Нельзя ли
здесь найти некоторую об'ективную закономерность такого "внешнего
поведения" людей "ума, знаний и т. д."? Почему это "Bildung und Besitz"
становятся по одной стороне баррикады? Или, быть может, от господа бога
так положено, что люди ума, знания и прочего обязательно должны быть
настолько "беспристрастны", чтобы обязательно выступать против
"материальной массы"? Но тогда чем же об'яснить "пристрастие" таких людей,
как Тимирязев или Эйнштейн, к этой самой "массе"? Или чем тогда об'яснить
тот поворот в головах интеллигенции, который происходит у нас, а отчасти и
в Германии? И что же тогда остается от "беспристрастного" поведения людей
науки вообще?
На все эти вопросы проф. Павлов не сможет ответить, если он будет
стоять формально - на точке зрения формального же беспристрастия, а по
существу - на точке зрения охраны буржуазного режима, который нуждается в
формальном идеологическом прикрытии, т.-е. на точке зрения, которая не
может быть беспристрастна по самой своей природе.
После всего этого проф. Павлов, подходя к решению великой
социально-экономической проблемы современности, благодушно поливает
человечество розовой водицей успокоения. Прямо и непосредственно после
совершенно правильного указания на то, где будут во время гражданской
войны стоять силы "ума и знания", наш ученый с наивным (или наивничающим?)
видом приходит к следующему "выводу":
"Лично я, - заявляет профессор, - по своей профессии ученого, думаю
иначе (чем коммунисты. Н. Б.)... Выход все-таки один, выход все-таки в
науке, и на нее я полагаюсь и думаю, что при помощи ее человечество
разберется не только в своем состязании с природой, но и в состязании со
своей собственной натурой... Так что для меня все-таки выход в развитии и
в проникновении в человеческую массу научных данных. Они остановят
человечество перед этим страшным видом взаимного истребления, на
пролетарском или капиталистическом основании, - все равно".
Относительно знака равенства между империалистской и гражданской войной
и пр.

речь будет итти ниже. Здесь нам интересно вот что. Конечно,
распространяться "о пользе наук и искусств" - в высшей степени наивно. Но,
- спросим мы проф.
Павлова, - какие же научные данные, из какой научной области, "исправят"
"человечество"? Нужны ли такие данные, чтобы понять, что дырка в черепе
от свинцовой пули не способствует здоровью носителя этого черепа? Что же
даст в этом смысле, в смысле избавления от империалистских войн, от
эксплоатации, от колониального мародерства и проч. наука? Возьмем, напр.,
химию. Павлов признает, что люди науки против "материальной массы".
Значит, они эту химию и повернут соответствующим образом. Биологи и
физиологи помогут (и помогают) химикам: они открывают наиболее
чувствительные места у организмов и дают директивы при выборе ядовитых
газов. Или проф. Павлов думает, что математика спасет человечество?
Или, быть может, общественные науки? Но здесь - да будет это известно
проф.
Павлову - существуют две диаметрально противоположных системы: одна из
них - воинствующий марксизм, который, рассматриваемый прагматически, есть
не что иное, как орудие революции; другая - буржуазные общественные науки,
которые в целом являются не чем иным, как идеологической охраной частной
собственности и капиталистического режима. Мы не в состоянии подробно
доказывать это положение, в достаточной мере известное каждому "коммунисту
и рабфаку", но, к сожалению, мало известное многим ученым профессорам. Мы
ограничимся только несколькими, наудачу выбранными, примерами.
Вот перед нами лежит новое, очень "солидное" исследование известного
австрийского экономиста Ludwig'a Mises'a: "Die Gemeinwirtschaft". Это
произведение кончается на 503 странице таким выводом: "Является ли
общество добром или злом (ein Gut oder ein Uebel) - об этом можно судить
поразному. Но тот, кто предпочитает жизнь смерти, блаженство - страданию,
благосостояние - нужде, тот должен приять и утверждать (bejahen) общество.
А кто признает общество и желает его развития, тот должен также быть за
частную собственность (Sondereigentum) на средства производства без всяких
ограничений и без всяких оговорок (ohne alle Einschrankungen und
Vorbehalte)"*4.
Вот перед нами "углубленная" буржуазная общественная философия,
представленная нашему вниманию г. Бердяевым в его последнем труде:
"Философия неравенства"*5.
Здесь мы читаем:
"Собственность, по природе своей, есть начало духовное, а не
материальное...
Начало собственности связано с бессмертием человеческого лица" (стр.
215).
"Аристократия есть порода, имеющая онтологическую основу, обладающая
собственными, незаимствованными чертами. Аристократия сотворена Богом и от
Бога получила свои качества" (стр. 105).
"Существование государства (разумеется, не какой-нибудь там Советской
власти, а "всамделишнего", т.-е., в первую очередь, буржуазного
государства. Н. Б.) в мире имеет положительный религиозный смысл и
оправдание. Власть государства имеет божественный онтологический источник"
(стр. 64).
"Творчество - аристократично" (25).
"Социальная революция и не может не напоминать грабежа и разбоя" (25).
"Безумны те из вас, которые думают достигнуть социального рая и
блаженства...
оставаясь в физическом теле, оставаясь подданными царства материальной
природы и ее законов" (203).
"Потребительски-распределительный хозяйственный идеал социализма по
существу не духовен и антирелигиозен. Это - рабий идеал. Совершенное
питание с религиозной точки зрения - евхаристическое питание. В
евхаристическом питании человек соединяется с космосом во Христе и через
Христа. Тогда потребление и творчество совпадают, человек впитывает в себя
космическую жизнь и из себя выделяет творческую энергию в космическую
жизнь" (212).
Г-н Н. Бердяев - не первый встречный шарлатан, а "признанный" русский
общественник и философ. Что же, прикажете эту "науку" считать за
спасительницу мира? Эту чепуху, которую "выделяет" "в космическую жизнь"
г. Николай Бердяев?
Вот вам один из русских экономистов, г. Бруцкус*6. Он - человек более
трезвый, чем г. Н. Бердяев. Вряд ли он склонен к наиболее совершенному
"евхаристическому"
питанию. Общественные столовые "Пресвятыя Троицы" и "Софии -
премудрости Божией"
не особенно привлекательны для людей "позитивного" мышления. Да и
"выделяет" г-н Бруцкус не столько в космическую жизнь, сколько в среду
белой эмиграции, куда он был, по всем правилам современной биологии,
"пересажен" Советской властью, и где он отлично "прижился". Так вот сей
ученый поучает:
"...время требует более решительного отказа от догмы марксизма.

Воспитанные в мечтах о социальном перевороте, рабочие массы могут
немедленно приступить к разрушению существующего общественного строя.
Социалистам остается или благословить эти порывы масс и стать под знамя
III Интернационала, или с полной решительностью отречься от марксистских
идей Zusammenbruch'a и следующего за ним государства будущего. Они обязаны
в последнем случае открыто сказать массам, что строй частной собственности
и частной инициативы... нельзя разрушать, ибо на нем зиждется европейская
цивилизация, ...ибо социалистический строй есть мираж, в погоне за которым
можно прийти не в обетованную землю, а в долину смерти".
Г-н Бруцкус мудро умалчивает о том, что "строй частной собственности"
неизбежно приводит к империалистским войнам, которые являются такой же
интегральной частью современного капитализма, как проституция, сифилис,
религия и водка. Гораздо развязнее держит себя другой обществовед,
представитель русской исторической науки, профессор Р. Ю. Виппер. В своей
последней работе: "Круговорот истории", проф. Виппер ставит все точки над
"i".
"Война, - пишет он, - не уродливый нарост культуры, а ее органическое
свойство, ее могущественный фактор".
"Война нужна для того, чтобы дать выход героическому началу в человеке,
чтобы найти применение его энергии, духу изобретательности"...
Само собою разумеется, что, приглашая людей, ради усовершенствования
духа изобретательности, "мало-мало резать друг друга", наш энергичный,
изобретательный, героический профессор тут же заявляет, что резать людей
можно лишь - выражаясь языком проф. Павлова - "на буржуазном основании",
ибо "в гражданской войне честность и порядочность исчезают".
Все это г-н Виппер "придумал" только после революции. Его блестящие
прежние исторические работы говорили совсем другое:
Были когда-то и мы рысаками.
Но теперь "nous avons change tout cela".
Итог: что же, эта наука нас спасет?
Евхаристическое питание Бердяева?
Частная собственность Бруцкуса (разумеется, беспристрастного)?
Война Виппера?
Или тысячи этаких же "выделений", которыми полна общественная наука
буржуазии, - наука, которая "зады твердит и лжет за двух" с усердием,
поистине неприличным?
Разве можно так наивничать перед лицом потрясающих грандиозных событий
современности? Разве можно не видеть, что из этого Назарета дует гнилой
ветер смерти, тлена, разложения?
Беспристрастие науки в том смысле, какой придает ему акад. Павлов, есть
миф.
Мифотворчество же стоит в коренном противоречии с материалистической
основой Павловского учения. И академику Павлову нужно здесь выбирать: или
оставаться в сетях противоречий, или уходить от фактического пристрастия к
тому строю частной собственности, который является альфой и омегой для
"ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови".
Не мифотворчество нужно нашему времени, а бесстрашное и мужественное
понимание действительности. Не сладенькое самоутешение и не страусовы
повадки, а "физическая сила мысли" и стальная воля, необходимые для того,
чтобы победоносно пройти, хотя бы с сотнями рубцов на теле - через
историческую полосу мучительного и, вместе с тем, великого времени, в
которое мы живем.
3. О шансах мировой революции, или Павловский тупик номер первый.
Для того, чтобы правильно ориентироваться в фактах современности,
нужно, прежде всего, понять всю грандиозность исторического перелома,
который переживается человечеством. Только тогда можно будет выбирать и
надлежащие масштабы для оценки тех или иных исторических событий нашего
времени. Обычная ошибка очень крупных людей (в первую голову ученых)
"старого мира" состоит (если мы говорим о логической стороне дела; логика
же опирается на психологию, в свою очередь являющуюся функцией социального
бытия) в том, что при оценке катастрофы всего старого уклада тщетно тщатся
приложить масштабы, мерки, критерии, взятые из привычной, сросшейся с
мозгами этих людей, практики мирного, спокойного, так называемого
"нормального" капиталистического бытия. Это все равно, что Гулливеру
натягивать штанишки младенца-лиллипута или измерять аршинами расстояние от
земли до созвездия Ориона. Гулливеру нужны гулливеровские штаны, а для
измерения межпланетных пространств употребляется, как известно, такая
мера, как световой год. Но то же mutatis mutandis мы должны иметь в виду и
для сферы общественных наук: нужно знать, что в нашу эпоху необходимо
выбирать критерии не совсем обычного или, вернее, совсем не обычного типа.
Предпослав дальнейшему изложению это предварительное замечание, мы
переходим к анализу "опровержений", которыми академик Павлов
"опрокидывает" наше учение о революции.
"В этой книжке, - говорит ак. Павлов про брошюру пишущего эти строки, -
прежде всего остановил мое внимание тот же пункт, который поразил меня в
прошлом году в другой книге, в "Азбуке коммунизма". Это именно
категорически высказываемое предположение, что пролетарская революция или
коммунистическая революция может победить только как мировая революция,
т.-е. в мировом масштабе".

"Вот моя мысль остановилась на этом пункте в первую голову. Но какие
есть доказательства, что такая революция обобщится, что она действительно
сделается мировой?.. И вот, сколько я ни роюсь в впечатлениях от жизни...
я не вижу того, что бы указывало на возможность мировой революции".
"Лидеры нашей правящей партии верят в то, что мировая революция будет,
но я хочу спросить: до каких же пор они будут верить? Ведь, нужно положить
срок. Можно верить всю жизнь и умереть с этой верой".
"Должны быть осязательные признаки, что это имеет шансы быть, а где эти
признаки?"
Профессор Павлов переходит далее к анализу об'ективного положения вещей
со своей "беспристрастной" точки зрения. Мы приведем сперва результаты
этого анализа, по возможности текстуально.
"Возьмите крупнейшие державы, - говорит наш оппонент, - которые в своих
руках держат судьбы наций, как Франция, Англия, Америка: там никаких
признаков нет, тишь да гладь... А между тем они сейчас в руках своих
держат мир, от них все зависит, они - сохранившаяся сила.
Где идут беспорядки, где похоже на революционный взрыв, - это в
побежденных странах, в Германии прежде всего, в Польше (тут проф. Павлов
делает промашку, ибо Польша вовсе не побежденная страна. Но этот lapsus
можно извинить. Н. Б.).
Почему? Именно потому, что они - побежденные страны. Германия находится
в страшно трудном положении, потому что она начала войну, воевала с целым
светом, и теперь нужно расплачиваться со всем светом. Откуда взять такие
рессурсы? По иностранной прессе не поймешь (а по русской, может, и
поймешь, да Вы ее не читаете. Н. Б.), не то она хочет платить, не то не
может платить контрибуцию, как полагается побежденной стране. Но это
ничего общего с революцией не имеет...
Где те элементы, которые могут сделать революцию? Буржуазия не за
революцию (еще бы! Н. Б.). Наиболее организованная часть (рабочих, Н. Б.),
социал-демократы, против этой революции. Кто же ее может сделать? Значит,
ее сделает ничтожная там компартия?.. Какие у них рессурсы?...
Теперь то же в Болгарии. Но это - побежденная страна, дикая страна. Что
это за шансы для мировой революции? Я их не вижу при всем своем
беспристрастии".
И проф. Павлов подводит по этому пункту такой итог: наша революция
"стоила нам невероятных издержек, страшнейшего разрушения; а что если это
все в пустую, если мировая революция не случится?.. Тут я мучаюсь, и моя
мысль бросается во все стороны, ища выхода, и его не находит. Вот это -
тупик"*7.
Проф. Павлов читал свою лекцию несколько месяцев тому назад. Но те
сдвиги, которые получились за это время, лучше всего показывают, насколько
неверна оценка положения проф. Павловым. Прежде всего, остановимся на
приеме, который применяется нашим оппонентом.
В Германии - похоже на революцию, но это - побежденная страна.
В Болгарии похоже на революцию, но Болгария - дикая страна.
В Польше похоже на революцию, но она слабая (или еще какая-либо: проф.
Павлов ошибочно причисляет ее к побежденным) страна и т. д., и т. д.
Прекрасно. Пусть Болгария - дикая и побежденная, пусть даже Польша
будет сопричислена к побежденным странам. Но почему же все это служит
аргументом против "обобщения" русской революции? Что капитализм лопается,
начиная с своих наименее крепких звеньев (а следовательно, начиная со
стран, наиболее подорванных войной 1914 - 1918 г.г.), это - бесспорно. Мы
об этом неоднократно писали, и теоретически дело совершенно понятно. Но
разве это опорочивает самый факт революции или факт глубоких революционных
брожений? Ведь, этак рассуждая, можно об'явить, что и русская революция,
это - не революция (ибо Россия была и побежденной, и изрядно дикой
страной), что никакой революции вовсе и не было и что все выдумали
большевики (кто выдумал самих большевиков - в данной связи остается,
очевидно, неисследованным). Еще более наивны фразы акад. Павлова
относительно Германии. Эта последняя, изволите ли видеть, "находится в
страшно трудном положении, потому что она начала войну, воевала с целым
светом и теперь ей нужно расплачиваться со всем светом". Поистине, тут
прямое отступничество от какого бы то ни было "об'ективного метода".
Оставляем в стороне вопрос о том, кто "начал" войну (акад. Павлов здесь
еще все живет под гипнозом "Биржевки" и ее коллег). Пусть ее начала
Германия. Но разве поэтому она теперь "в трудном положении"? А не потому,
что она была бита? И не потому, что ее грабят? При чем эта мораль в
исследовании причинных соотношений? Это все равно, что "опровергать"
теорию Павлова ссылкой на то, что хозяйка мопса, попавшего в греховную
Павловскую лабораторию, была мало добродетельна, и поэтому опыты Павлова
имели успех. Аргументация, достойная "вумного" батюшки в рясе: "покарал
Господь-Бог Германию за грехи ее - вот и похоже дело на революцию".
Вспомним все же кое-какие факты, ту самую действительность, о которой
любит говорить наш оппонент. Мы знаем твердо следующее. После войны были
революции:
в России - две, обе победоносные, в Германии - одна, победоносная, и
ряд восстаний, в Австрии - одна, в Венгрии - две, в Финляндии - две, в
Болгарии - две, в Польше - одна, и т. д.

Мы не говорим уже о китайской революции и постоянном брожении в
колониях, - в Индии, например.
Что же, все это - факты или большевистская блажь? А если это - факты,
то как можно утверждать, что русская революция не обобщается, и что нет
даже осязательных признаков этого обобщения? Мы очень сожалеем, что акад.
Павлов не читал газет: может быть, поэтому он "верит", что короны
Вильгельмов, Карлов и проч. продолжают еще существовать на головах этих
монархов...
Но шутки в сторону. Совершенно очевидно, что мировая революция есть
факт. Но что она находится в определенной фазе своего развития, когда
пролетариат захватил только одну шестую суши, а не шесть шестых, это -
тоже факт. Можно теперь спросить себя, куда же идет дальнейшее развитие
мировой революции?
Или, быть может, мы имеем перед собой процесс революционного упадка и
развития, укрепления, роста капиталистических отношений?
Послушаем некоторых "людей ума и знания".
"Перед нами - бессильная, бездеятельная, дезорганизованная Европа,
разделенная внутренними распрями, национальной ненавистью, содрогающаяся в
усилиях борьбы и муках голода, полная грабежа, насилия и обмана. Чем можно
доказать, что эта картина написана в слишком мрачных красках?"
Так пишет мистер Кейнс*8.
"Мы наблюдаем в Европе явление необычайной слабости со стороны великого
капиталистического класса, который вышел из промышленных триумфов XIX века
и несколько лет тому назад казался нашим всемогущим повелителем.
Запуганность и личная робость членов этого класса стала теперь так велика,
их вера в свое общественное назначение, в свою необходимость для
социального порядка до такой степени ослабела, что они легко становятся
жертвами устрашения"*9.
Это говорит английский экономист, профессор, признанный
правительственный эксперт.
Вот вам итальянский экс-министр, профессор и финансист г. Нитти.
"Революция, - пишет он, - находится в своем начале... Вся Европа
проникнута революционным духом. Существует не только недовольство, но
ярость и гнев рабочего класса, направленные против условий его
существования. Население всей Европы начинает сомневаться в закономерности
современного политического, социального и экономического порядка"*10.
Немецкий приват-доцент г. Шульце:
"Почва для подобного (европейского. Н. Б.) умопомрачения лучше всего
подготовляется всеобщим недоеданием и отчаянием. Шаман постится несколько
дней, готовясь к экстатическим действиям. Если целые народы вынуждены
длительно поститься, они попадают в такое же исступленное состояние" и т.
д.*11.
Французский экс-министр г. Кайо резко критикует современное положение
вещей в Европе. И - знаете, проф. Павлов, как он оценивает русскую
революцию, о которой Вы думаете, не "впустую" ли она? Вот как:
"Советские люди - справедливость требует признать это - подошли к
проблеме.
Сознательно или нет - они попытались ослабить экономическую
неустойчивость, подчиняя промышленность и ее развитие общественным
интересам... Какое же решение задачи предлагает другая сторона? Status
quo! Спокойное и удобное laissez faire!"*12.
А вот вам описание европейского положения в солиднейшем,
архиспокойнейшем органе английской буржуазии, "Economist'e":
"Наш германский корреспондент, которого... невозможно обвинить в том,
что он стоит на стороне Германии (of being pro-German), сообщает:
"...Текущие события доказывают без всякого сомнения, что Франция не
преследует цели восстановления, а систематически уничтожает жизнь Германии
(is systematically crushing the life out of Germany"*13). "Правда о всем
положении вещей в целом, как внутреннем, так и внешнем, такова, что
Франция схватила Германию за горло и систематически уничтожает ее
жизнь"*14.
Мы нарочно приводили отзывы людей, которых никто не заподозрит в
склонности к "правящей в России партии", "коммунистам", "рабфакам" и
прочим металлам и жупелам буржуазного сознания.
Большинство "свидетельских показаний", приведенных выше, не захватывает
самого последнего времени. А что говорят события именно этого времени? Они
целиком против академика Павлова. Центральная Европа стремительно идет ко
дну. В Германии кризис экономический, политический, социальный неоспорим.
"Маленькая"
компартия стала решающей силой. Прочность капиталистического режима в
целом не только не увеличилась, а уменьшилась, - это ясно теперь даже
слепым.
А что такое "рабочее правительство" Англии? Оно, быть может,
недолговечно - мы этого не знаем. Но факт его есть доказательство того,
что даже в самой могущественной, наименее от войны пострадавшей
европейской державе, с ее шлифованным консерватизмом, прочными традициями,
ручным рабочим классом, священным почтением всех слоев общества к церкви,
королю, цилиндру и ростбифу, что даже в такой стране буржуазия не может
править своими "нормальными"
методами. С этой точки зрения рабочее правительство г. Мэк-Дональда
есть такое же выражение растущего общеевропейского кризиса капитализма
(его революционного кризиса), как и гамбургское восстание немецких рабочих.

Если бы проф. Павлов выдерживал об'ективный метод исследования, который
он так удачно применяет к собакам, по отношению к исследованию
человеческого общества, он, быть может, понял бы современную обстановку.
Из европейской капиталистической "системы" выдернута бывшая царская
Россия.
Соотношения между остальными частями "системы" весьма далеки от
"взаимного уравновешивания". Динамика отношений теперь вырисовалась с
полной отчетливостью:
это - динамика европейского распада и динамика действительного
"восстановления"
в наших советских странах, - восстановления, которое стало возможным
исключительно благодаря переорганизации социальной структуры этих стран.
Внутри нашего Союза мы уже, так сказать, вчерне, достигли уравновешивания
социально-классовых элементов на основе пролетарского господства. Не даром
Ленин, вождь интернационального пролетариата, стал национальным героем
нашей страны. А внешнее равновесие "советской системы" развивается с
постоянным плюсом в нашу сторону. Разве это можно отрицать теперь, после
признания со стороны Англии и Италии? Обратный математический знак имеется
в "развитии" Западной Европы. Другими словами: среди европейского хаоса
отложился твердый кристалл нашей диктатуры: именно он становится центром
европейского притяжения и фактором разложения подгнивших старых форм. А
проф. Павлов не видит "осязательных признаков" нашей победы!.. Не видит
того, что видят уже господа Кайо и К-°!
Даже если бы пролетариат Центральной Европы оказался не в состоянии
прочно победить, даже в этом гипотетическом случае мы имели бы все же
своеобразную полупобеду революции в Центральной Европе. Ибо тогда все же
невозможным оказалось бы восстановление капиталистических отношений.
Европа длительно гниет.
Ее избыточное население выталкивается из сферы производительного труда.
Лучшие, наиболее смелые, решительные, энергичные люди из рабочего класса,
технической интеллигенции и даже - horribile dictu - из ученого сословия
эмигрируют к нам - в страну, которую несколько лет тому назад считали
страной "варваров-большевиков", - вот картина нашего будущего в таком
случае. А наш Союз поднялся бы во весь рост, как пролетарская, трудовая
Америка. Так что, повторяем, даже в этом, худшем с точки зрения
победоносного ритма революции, случае, мировая революция, т.-е.
перестройка социально-экономических отношений, обеспечена.
Мы уже не говорим о другом. Проф. Павлов не хочет даже подумать над
вопросом, когда он спрашивает себя, не "впустую" ли пошли все издержки
революционного процесса. Они, наш почтенный оппонент, не пошли "впустую" с
точки зрения об'ективного анализа, даже если бы революция у нас не
удержалась на своей пролетарской основе. Ибо только эта революция и только
руководство в ней партии большевиков обеспечили очистку России от остатков
феодализма, железной метлой вымели весь царско-помещичий навоз, сняли
феодальные путы с дальнейшего развития страны. Если не рассматривать
исторического процесса под углом зрения целости кисточек у занавеса или
гербов на фарфоровой ночной посуде, если понять, что старые отношения
об'ективно стали невозможны, тогда не приходится плакать в подушку и
спрашивать себя, не "впустую" ли "случилась" революция. Даже от'явленные
идеологи реакции, начиная с Жозефа де-Мэстра и кончая Бердяевым, понимают
это. Нам, коммунистам, совсем неприятно думать о перспективе нашего
превращения в удобрительные туки нового могучего капиталистического цикла,
ибо тогда мы об'ективно оказались бы самыми смелыми и решительными
творцами последовательной буржуазной революции. Но не трудно сообразить,
что и тогда революция не оказалась бы пустой и кровавой игрой, как это
мерещится проф.
Павлову.
Действительность, к которой апеллировать - в этом проф. Павлов прав -
совершенно необходимо, превращает, однако, этот последний вопрос в
"akademische Frage", в академический (в плохом смысле этого слова) вопрос.
Ибо, как мы показали выше, капитализм в Европе гниет, а мы укрепляемся.
Это есть коренной факт, которого не опрокинешь никакими софизмами.
Проф. Павлов ставит вопрос о сроках коммунистической победы и думает,
что его постановка вопроса очень остроумна. А на самом деле она до
бесконечности наивна.
О каких "сроках", в сущности, идет речь? О сроках всемирной
пролетарской победы?
Или о сроках европейской победы? Или о сроках германской? О чем, в
сущности, спрашивает нас проф. Павлов?
Если речь идет о всемирной победе, то тут мы ничего не можем сказать.
Но об этаких сроках смешно и спрашивать. Победа капитализма была начата
английской революцией в XVII столетии. Последняя буржуазная революция в
Европе была в феврале 1917 года, - революция, опрокинувшая помещичий
политический режим самодержавия. На очереди еще стоят буржуазные
колониальные революции, которые получат, однако, иной смысл в силу
совершенно особого исторического контекста.

Разве есть сомнения в том, что перестройка капиталистических отношений
вплоть до Азии, Африки и т. д. займет целый исторический период? Нужно же
видеть исторические масштабы, нужно понять всю грандиозность переворота.
Теперь дело пойдет быстрее, чем в буржуазных революциях, в силу гораздо
большей взаимозависимости частей мирового хозяйства, которого не было в
XVII столетии.
Но ясно, что сам вопрос о сроках в этом смысле нелеп. Хорош был бы
англичанин, который похлопывал бы по плечу Кромвеля и уныло допрашивал его
на предмет сроков, когда слетит последняя корона с головы последнего ее
носителя! Александр Сергеевич Пушкин мечтал об этом "акте":
Народ мы русский позабавим И у позорного столба Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим.
Сие событие произошло позже на целое столетие, да и не совсем в такой
форме. Но что можно было бы сказать нашему гипотетическому
англичанину-скептику с точки зрения об'ективного "исторического разума"?
Вряд ли этот последний выдал бы ему удовлетворительный диплом.
Может быть, можно допрашивать насчет сроков общеевропейской революции?
И это мало остроумно по тем же причинам.
О чем же можно спрашивать? В первую очередь, о тенденциях развития. Вот
если бы проф. Павлов опровергнул наши положения, что в Центральной Европе
дела запутываются, а у нас распутываются, тогда он имел бы право на свой
скептицизм или свое издевательство над нашей "верой". Не "вера" у нас
решает, профессор! У нас есть уверенность, основанная на холодном научном
(об'ективном) анализе. А вот у Вас есть действительно вера, нелепая,
консервативная, стихийная, привычная вера в прочность буржуазного порядка
вещей. "Вера есть уповаемых извещение, вещей обличение невидимых". Вы
продолжаете уповать на старый порядок, Вы невидимую и несуществующую
прочность капиталистических отношений принимаете за реальный факт. И здесь
Вы расходитесь с теми требованиями науки, которые Вы считаете правильными,
когда речь идет о Вашей специальности. Еще один пример того, как опутывает
капитализм даже лучшие головы, как сужает он горизонты даже наиболее
выдающихся людей!
Но проф. Павлов пытается возражать. Он говорит о моей контр-атаке на
"буржуев разных оттенков" и признает кое-что из указанных фактов
разложения. Его ответ по этому важнейшему пункту очень короток. Вот он:
"Это (т.-е. европейская неразбериха. Н. Б.) понятно, потому что война
была действительно ужасная, на редкость истребительная. Затем перетасовка
народов и государств произошла чрезвычайная... Конечно, невозможно скоро
привести в спокойствие так раскаченное равновесие".
Этот ответ поистине великолепен. И в нем опять сквозит то же
"беспристрастие"
академика Павлова, которое является по сути дела подсознательным
пристрастием к буржуазному режиму.
В самом деле. Да будет и нам разрешено спросить у проф. Павлова о
сроках. В какие же сроки следует ожидать "приведения в спокойствие так
раскаченного равновесия"? Пожалуй, "можно", - говоря словами проф.
Павлова, - "верить всю жизнь и умереть с этой верой". Не правда ли? И
позвольте переадресовать Вам еще один пикантный вопрос: "Должны быть
осязательные признаки, что это имеет шансы быть, но где же эти признаки?".
На все эти вопросы у проф. Павлова нет и не может быть ответа. Ибо
факты против него. Ибо у нас равновесие создается, а у "них" еще более
"раскачивается".
Умереть с верой в прочность капитализма проф. Павлов может, но мы бы от
всей души не пожелали ему такой веры: слабое утешение для такого сильного
ума.
У старого мира нет будущего. У него нет поэтому никакой великой
об'единяющей идеи, которая бы сплачивала людей, цементировала их
отношения. Параллельно с хозяйственно-политической наклонной, упадочной,
линией бежит и линия идеологического распада. Шпенглеры, Кайзерлинги,
теософы, восточные мудрецы, гадалки, негритянские танцоры, курильщики
опиума, святые пророки, утонченные эротоманы, отвратительные скептики,
Штейнеры, Андреи Белые, кликуши обоего пола, заумники всех мастей - вот
герои современного капитализма.
Передо мною интереснейшее исследование немецкого профессора Frobenius'a
- "Das unbekannte Afrika". В этой работе почтенный профессор хватается за
негров и старинную культуру их, как за последний якорь спасения. "Страсть
к далекому"
(Sehnsucht nach Fernem), к "наивному и нетронутому", "бегство из
атмосферы пота и машины"*15 - двигают его на научные подвиги. В Африке его
удивляет прежде всего тупой консерватизм отношений: "Welches gewaltige
Beharrungsvermogen!"*16.
"Монументальный покой" - вот идеал. Африка, видите ли, спасет мир!
Раньше, до войны, кричали в воинственном азарте:
Nach Afrika! Nach Kamerun!
Теперь хватаются, несчастные и жалкие, за допотопные реликвии, чтобы
приобщиться к истоку жизни. Но чудес не бывает. Трупы не оживут. Зато
рабочий класс продолжит дело культуры и цивилизации. Он не боится ни
запаха пота, ни шума машин. И твердой рукой он будет делать свое
всемирно-историческое дело.

4. Об'ективное значение революции и второй тупик мысли профессора
Павлова.
Академик Павлов великодушен: он готов сделать нам "уступку" и признать,
что, по крайней мере, наша-то революция есть факт (да благословят его боги
г-на Бердяева!). Но - думает наш профессор - ведь, по случаю этого факта
не "осанну", а, пожалуй, "караул!" кричать надо.
"Затем, - пишет он, - если бы в элементах нашей революции было бы
что-нибудь такое, что могло бы пособить, это другое дело. Вот вы
несчастны, а мы очень счастливы, мы поможем вам, как выйти из этого
затруднительного положения. Но этого ничего нет".
Теперь эта "злая" (в ковычках) ирония проф. Павлова над нами уже
превратилась в злую (без ковычек) иронию проф. Павлова над проф. Павловым.
Ибо, когда, например, коллеги нашего оппонента на с'езде ученых
постановляют оказать помощь ученым Германии, когда то же делают наши
профсоюзы, то за этими, сравнительно мелкими, фактами на самом деле
скрывается целый принципиальный переворот, опрокидывающий целиком
Павловские построения. Мы далеко еще не "счастливы", а вот жиры германским
ученым посылаем, хлеб рурским рабочим посылаем, вообще налаживаем экспорт
в Германию, а своей вооруженной мощью (одним фактом ее существования)
удерживаем кое-кого от окончательного раздела Германии. Что же, все это не
факты и не действительность, которую так любит (как "категорию")
проф. Павлов? И если проф. Павлов любит действительность (критерий
истины) не платонической любовью, die keine Kinder produziert (ибо
платоническая любовь чрезвычайно мало подходит к стилю
физиолога-экспериментатора), то не пора ли сделать кое-какие практические
выводы?
Необходимо, прежде всего, осмыслить вышеприведенные факты.
Основной вывод, который нужно сделать, это - тот вывод, что
большевистская революция спасла страну от разгрома и превращения в колонию.
Понимает ли проф. Павлов, что кроме пролетариата и его партии в России
не было силы, которая могла бы вывести ее из империалистской войны и
уберечь ее от настоящего разгрома и разложения? Пробовал ли он хоть
примерно подсчитать, что стоили России одни проценты по государственному
долгу? Читал ли проф. Павлов, как хозяйничали японцы, англичане, французы
и проч. на территориях, занятых в свое время белыми? И так далее и тому
подобное.
Неужели теперь, даже теперь, непонятно, что один выход из войны и
неплатеж долгов являются двумя фактами, которые определили жизнь страны,
как самостоятельной величины? Неужели это нужно еще доказывать?
Но спасти страну и защитить ее мог только рабочий класс и крестьянство.
Почему?
Потому, что тут нужно было пробуждение величайшей активности масс. Эта
активность масс могла быть стимулирована, разожжена исключительно тогда,
когда крестьянин получил землю, рабочий взял фабрики и власть. Другими
словами, социально-экономический и политический переворот был об'ективной
предпосылкой сохранения того комплекса, который назывался Россией. Только
потому, что была пробуждена активность миллионов рабочих и крестьян, что
они могли развить беззаветную, безграничную, героическую преданность
революции в ее борьбе с врагом, только потому мы стали, на новой основе
(ибо старая об'ективно изжила себя), великой державой. Неужели это так
трудно понять?
Это общенародное значение "узко-классовой" большевистской революции и
есть основной признак того, что старый уклад жизни изжил сам себя:
невозможна стала экономическая старая увязка; невозможна стала старая
увязка между классами; невозможно - об'ективно невозможно - стало прежнее
соотношение в области политической надстройки; лопнуло равновесие старого
типа (империалистского типа)
между различными национальными элементами. "Нужна" была в данных
условиях радикальная общественная переорганизация. Только она и обеспечила
жизнь стране, возможность дальнейшего развития. Этой возможности не видели
близорукие идеологи буржуазии, для которых свет клином сошелся на
священном принципе трижды священной частной собственности, с ее
"религиозно-онтологической основой". Но теперь эта возможность уже
реализуется, и параллельные синхронистические таблицы германского и
российского развития были бы лучшей иллюстрацией к опровержению
"опровержений" проф. Павлова. Ибо мы еще не "счастливы", но становимся
"счастливее". А Германия уже не "счастлива" и становится все более
несчастной.
Так - и только так - можно ставить вопрос.
"Возьмите Германию, - возражает нам, однако, проф. Павлов, - она
мучается, потому что побеждена, потому что должна платить непомерно много.
А как бы - желал бы я знать - как ей пособит пролетарская революция?
Теперь они все-таки, за исключением маленькой кучки, соединены между
собой, а тогда они образовали бы стан враждующих друг с другом людей. И
почему это вывело бы их из тяжелого положения, в котором они находятся? Я
этого опять не представляю себе, и я опять в тупике. Конечно, кончилось бы
тем, что Франция тем скорее эту Германию обработала бы, заняла бы еще
большую территорию, отняла бы большие ценности, если бы они (т.-е. немцы.

Н. Б.) устроили (! Н. Б.) гражданскую войну. Я совершенно не понимаю,
каким образом это (т.-е. выход из затруднений. Н. Б.) бы вышло, и опять
становлюсь в тупик. Ответа нет".
Аргументация проф. Павлова удивительно проста, прямо трогательна в
своей святой простоте, до того трогательна, что невольно вспоминаешь
старушку Иоганна Гуса:
O, sancta simplicitas!
В самом деле. Проф. Павлов выставляет, по сути вещей, один единственный
аргумент: если "они" - вместе, то "они" - сильнее. Если "они" идут друг
против друга, то "они" - слабее. Но такой постановкой вопроса проф. Павлов
снимает с обсуждения самую основную проблему. Ибо основная проблема
современности и состоит в том, кто склеивает общество, рабочий класс или
буржуазия. Предпосылкой является кризис теперешнего соотношения,
фактический кризис. Ибо где это проф.
Павлов видел, что "все немцы", "за исключением маленькой кучки",
"соединены между собою". Ведь, это смеху подобно, такое утверждение. В
Германии идет восстание за восстанием, Германия расчленяется, борьба
классов невиданная, а проф. Павлов толкует о "маленькой кучке".
Правда, когда проф. Павлов читал свою лекцию, многих фактов еще не
было. Но в том-то его, Павлова, и беда, что он не видит об'ективных
тенденций развития и распада. Не видит - или не хочет видеть. Раскол между
классами на-лицо. Можно ли восстановить старое равновесие или нужно искать
новой общественной установки - вот в чем вопрос. Другими словами: сможет
ли буржуазия скрутить пролетариат или пролетариат должен скрутить
буржуазию и, переорганизовав общество, вести борьбу за его существование.
Только так можно ставить проблему. Павловская постановка ее никуда не
годится потому, что она не видит вопроса самого существенного, того,
который навис над миром во всей его громадности.
Посмотрите, далее, на ход мыслей проф. Павлова по этому пункту. Ведь
все его рассуждения, от слова до слова, с таким же правом могли бы быть
"применены" и к русской революции. Представим себе период мировой войны,
то время, когда царская армия начала терпеть поражение за поражением.
Проф. Павлов мог бы слово в слово повторить свои аргументы. Был бы он
прав? Нисколько. Потому, что он не видит больших исторических, совершенно
об'ективных, детерминант, которые соответствующим образом расставляют
классы и определяют волю этих классов (или, если хотите, их "внешнее
поведение" - в данном случае это совершенно безразлично). Во время войны
сначала была, действительно, "маленькая кучка" ее решительных противников.
Но нужно же понять, что эта "кучка" могла стать могучей силой только
потому, что об'ективные условия жизни ставили массы в такое положение,
когда они неизбежно должны были восстать. Неизбежно - понимаете ли вы это,
сторонник об'ективного метода?
То же сейчас и в Центральной Европе. А при таком положении проповедь
классового мира будет поповской проповедью, которая от масс все равно
будет отскакивать, как от стены горох. Она будет, в лучшем случае, той
слюнявой, "гуманной" фразой, которую извергают "в космическую жизнь"
никчемные, не способные ни на какое действие, не приставшие ни к какой
крупной общественной силе, юродствующие интеллигенты, "люди-слизни,
люди-трава", как их называл когда-то Герцен. Эта расслабляющая проповедь
об'ективно ничего, кроме вреда, никогда не приносила и не принесет.
Ну, а теперь самый "ужасный" вопрос, который привел в тупик проф.
Павлова:
почему же революция поможет; или, говоря по-кантиански: "как возможна
об'ективно полезная роль революции". Что же: правда, что на этот вопрос
нет ответа?
Vous vous trompez, monsieur! На этот вопрос ответ дала, прежде всего,
сама жизнь. Наша революция уже ответила, как "это" происходит. Мы подробно
останавливались на этом несколькими строками выше. Стоит только немного
подумать, чтобы увидеть "значимость" этих строк и для Германии.
Теперешнее германское правительство есть правительство "кучки". В
условиях общего кризиса оно не может защищать Германии и поэтому будет
об'ективно способствовать ее разложению, несмотря на все свои усилия.
Мобилизация масс происходит не за правительство, а против него. Между тем,
спасти Германию может только такое правительство, которое опирается на
массы, их мобилизует, их ведет.
"Франция все отнимет, все разорит". А почему у нас Франция плюс
Германия + Англия + "и так далее" не смогли отнять наших завоеваний?
Именно потому, что на защиту своей страны (а не страны денежного мешка)
встали массы. У Германии, правда, нет таких пространств, какие были у нас,
пространств, которые давали нам возможность маневрировать и выигрывать
время ("я уступаю пространство, чтобы выиграть время" - говорил тов. Ленин
во время Брестских дебатов внутри нашей партии). Но мы были одни, а теперь
уже есть такая база революции, как весь наш Союз. И - скажите, пожалуйста,
по совести: если бы ряды революционных масс сомкнулись от Рейна до
Владивостока, какая сила могла бы их победить? Какая сила могла бы сосать
жизненные соки из Советской Германии? И неужели, действительно, непонятно,
чем, как и почему помогла бы Германии победоносная пролетарская революция?

Этот революционный выход не только возможен, но он - в той или другой
форме - исторически необходим.
А вот у проф. Павлова - действительно пиковое положение, воистину хуже
губернаторского.
Обретши у нас несуществующий тупик, он пишет:
"Когда автор говорит о перспективах капиталистического мира, он
обращает внимание на то, куда устремилась энергия и мысль этой
капиталистической Европы.
Именно на выделку чрезвычайных истребительных средств, на пушки, на
аэропланы, которые летают одни и разрушают города и т. п. Право, это
ужасная картина, и если бы все эти истребительные средства были пущены в
ход, это угрожало бы истреблением человечеству. Конечно, перспективы
ужасные, если только человечество (!) не придумает (!!!) чего-либо (?!)
смягчающего (!!?!)".
М-да. Утешили вы, профессор Павлов, человечество!..
Это уж почти совсем по Щедрину:
"Карась - рыба смирная и к идеализму склонная: не даром его монахи
любят".
" - Надобно, чтоб рыбы любили друг друга! - ораторствовал он: - чтобы
каждая за всех, а все за каждую - вот когда настоящая гармония
осуществится!
" - Желал бы я знать, как ты с своей любовью к щуке под'едешь! -
расхолаживал его ерш.
" - Я, брат, под'еду! - стоял на своем карась: - я такие слова знаю,
что любая щука в одну минуту от них в карася превратится!
" - А нутка, скажи!
" - Да просто спрошу: знаешь ли, мол, щука, что такое добродетель, и
какие обязанности она в отношении к ближним налагает?"
Увы! У проф. Павлова нет даже таких слов... А карася-то щука все же,
как известно, проглотила.
5. Ужасы гражданских войн, или третий тупик проф. Павлова.
Предлагая "человечеству" свое "смягчающее" (не хотите ли, граждане,
"смягчающего" на полтинник?), - при чем толком не поймешь, что же это, в
конце концов, за штука, сия касторка для страждущего человечества, - проф.
Павлов обрушивается изо всех сил на не-"смягчающее" средство гражданских
войн. И тут - так уж, очевидно, ему на роду написано - попадает в свой
очередной тупик, чему читатель, впрочем, перестал уже, наверное,
удивляться: "привычка - вторая натура".
"Но, позвольте, - восклицает И. Павлов, - а что же в этом будущем
ужасном положении пролетарская революция могла бы сделать?" Наш оппонент
цитирует ссылку на Маркса, где Маркс говорит о длительной полосе
гражданских войн и битв народов ("15, 20, 50 лет"), и трагически вопрошает:
"Что же это за выход? Мировая война была четыре года и то уже измучила
человечество, а Маркс, оказывается, предполагает 50 лет, да еще ужасных,
битв народов да еще гражданской войны. Что это за выход?.. Я не понимаю,
что это за выход - 50 лет всенародной войны при этих истребительных
средствах. Мне кажется, что в этих случаях (?) - конечно, к Марксу это не
относится, а относится к Бухарину (merci bien! Н. Б.) - они (т.-е.
большевики. Н. Б.) соблазняются до известной степени легкостью русской
революции, но я думаю, что соблазняться ею разумных оснований нет. Не
говоря уже о чрезвычайных издержках, Россия на десятилетия разрушена...
Если бы желание нашей партии осуществилось, то резня во всех нациях
произошла бы такая, которая неизмеримо превзошла бы ту, которая была у
нас".
В этой тираде проф. Павлова заключается целый букет ошибок.
Во-первых. И. Павлов наивным образом смешивает об'ективный прогноз с
нормой поведения. Маркс предсказывает эпоху мировых войн, как некую
реальность; Маркс предсказывает гражданские войны, как результат общей
катастрофы, которая растягивается на целый период. И Маркс говорит, что в
это "железное" время рабочему классу придется вести активную борьбу,
которая закалит его и "переделает его собственную природу". Верны или
неверны оказались эти предсказания? На этот вопрос можно ответить так: они
уже начали сбываться. А проф. Павлов, перед лицом этих фактов, становится
в благородную позу и говорит:
"ах, как это нехорошо, все битвы, да битвы! Никакого покою нет".
Положим. Но почему же вы все эти "битвы" (в том числе и мировую войну)
вменяете в вину пролетариату, как его "выход"? Это уж совершенная
нелепица, ровно ничем не оправдываемая. Маркс "предполагает". Верно. Но
"предполагать" это вовсе не значит "желать". Мы и сейчас "предполагаем",
что царство священной частной собственности еще и еще раз приведет к
кровавой бойне. Буржуазия с ее ученым и техническим окружением не для
детской забавы строит смертоносные орудия и машины. Она не может иначе. А
наше дело, дело рабочего класса, использовать вызываемые войной кризисы
для подрыва того проклятого строя, для которого войны, захваты и грабежи
так же характерны, как власть денег, угнетение масс, проституирование
науки и т. п. Но разве из этого следует, что буржуазную кроваво-грязную
политику можно вменять пролетариату? Это, уж, знаете ли, логика по
Мейерхольду, "логика дыбом". Иначе такие выводы обозначить нельзя.