Жанр: Философия
Смысл любви
...тся и усиливается в ее торжестве.
Но для того чтобы индивидуальное существо нашло в истине - всеединстве -
свое оправдание и утверждение, недостаточно с его стороны одного сознания
истины - оно должно быть в истине, а первоначально и непосредственно
индивидуальный человек, как и животное, не есть в истине: он находит себя
как обособленную частицу всемирного целого, и это свое частичное бытие он
утверждает в эгоизме как целое для себя, хочет быть всем в отдельности от
всего - вне истины. Эгоизм как реальное основное начало индивидуальной
жизни всю ее проникает и направляет, все в ней конкретно определяет, а
потому его никак не может перевесить и упразднить одно теоретическое
сознание истины. Пока живая сила эгоизма не встретится в человеке с другою
живою силою, ей противоположною, сознание истины есть только внешнее
освещение, отблеск чужого света. Если бы человек только в этом смысле мог
вмещать истину, то связь с нею его индивидуальности не была бы внутреннею и
неразрывною; его собственное существо, оставаясь, как животное, вне истины,
было бы, как оно, обречено (в своей субъективности) на гибель, сохраняясь
только как идея в мысли абсолютного ума.
Истина, как живая сила, овладевающая внутренним существом человека и
действительно выводящая его из ложного самоутверждения, называется любовью.
Любовь, как действительное упразднение эгоизма, есть действительное
оправдание и спасение индивидуальности. Любовь больше, чем разумное
сознание, но без него она не могла бы действовать как внутренняя
спасительная сила, возвышающая, а не упраздняющая индивидуальность. Только
благодаря разумному сознанию (или, что то же, сознанию истины) человек
может различать самого себя, т. е. свою истинную индивидуальность, от
своего эгоизма, а потому, жертвуя этим эгоизмом, отдаваясь сам любви, он
находит в ней не только живую, но и животворящую силу и не теряет вместе со
своим эгоизмом и свое индивидуальное существо, а, напротив, увековечивает
его. В мире животных вследствие отсутствия у них собственного разумного
сознания истина, реализующаяся в любви, не находя в них внутренней точки
опоры для своего действия, может действовать лишь прямо, как внешняя для
них роковая сила, завладевающая ими как слепыми орудиями для чуждых им
мировых целей; здесь любовь является как одностороннее торжество общего,
родового над индивидуальным, поскольку у животных их индивидуальность
совпадает с эгоизмом в непосредственности частичного бытия, а потому и
гибнет вместе с ним.
III
Смысл человеческой любви вообще есть оправдание и спасение индивидуальности
чрез жертву эгоизма. На этом общем основании мы можем разрешить и
специальную нашу задачу: объяснить смысл половой любви. Недаром же половые
отношения не только называются любовью, но и представляют, по общему
признанию, любовь по преимуществу, являясь типом и идеалом всякой другой
любви (см. Песнь песней. Апокалипсис).
Ложь и зло эгоизма состоят вовсе не в том, что этот человек слишком высоко
себя ценит, придает себе безусловное значение и бесконечное достоинство: в
этом он прав, потому что всякий человеческий субъект как самостоятельный
центр живых сил, как потенция (возможность) бесконечного совершенства, как
существо, могущее в сознании и в жизни своей вместить абсолютную истину, -
всякий человек в этом качестве имеет безотносительное значение и
достоинство, есть нечто безусловно незаменимое и слишком высоко оценить
себя не может (по евангельскому слову: что даст человек в обмен за душу
свою?). Непризнание за собою этого безусловного значения равносильно
отречению от человеческого достоинства; это есть основное заблуждение и
начало всякого неверия: он так малодушен, что даже в самого себя верить не
в силах, - как может он поверить во что-нибудь другое? Основная ложь и зло
эгоизма не в этом абсолютном самосознании и самооценке субъекта, а в том,
что, приписывая себе по справедливости безусловное значение, он
несправедливо отказывает другим в этом значении; признавая себя центром
жизни, каков он и есть в самом деле, он других относит к окружности своего
бытия, оставляет за ними только внешнюю и относительную ценность.
Разумеется, в отвлеченном, теоретическом сознании всякий человек, не
помешавшийся в рассудке, всегда допускает полную равноправность других с
собою; но в сознании жизненном, в своем внутреннем чувстве и на деле, он
утверждает бесконечную разницу, совершенную несоизмеримость между собою и
другими: он сам по себе есть все, они сами по себе - ничто. Между тем
именно при таком исключительном самоутверждении человек и не может быть в
самом деле тем, чем он себя утверждает. То безусловное значение, та
абсолютность, которую он вообще справедливо за собою признает, но
несправедливо отнимает у других, имеет сама по себе лишь потенциальный
характер - это только возможность, требующая своего осуществления. Бог есть
все, т. е. обладает в одном абсолютном акте всем положительным содержанием,
всею полнотою бытия. Человек (вообще и всякий индивидуальный человек в
частности), будучи фактически только этим, а не другим, может становиться
всем, лишь снимая в своем сознании и жизни ту внутреннюю грань, которая
отделяет его от другого. "Этот" может быть "всем" только вместе с другими,
лишь вместе с другими может он осуществить свое безусловное значение -
стать нераздельною и незаменимою частью всеединого целого, самостоятельным
живым и своеобразным органом абсолютной жизни. Истинная индивидуальность
есть некоторый определенный образ всеединства, некоторый определенный
способ восприятия и усвоения себе всего другого. Утверждая себя вне всего
другого, человек тем самым лишает смысла свое собственное существование,
отнимает у себя истинное содержание жизни и превращает свою
индивидуальность в пустую форму. Таким образом, эгоизм никак не есть
самосознание и самоутверждение индивидуальности, а напротив - самоотрицание
и гибель.
Метафизические и физические, исторические и социальные условия
человеческого существования всячески видоизменяют и смягчают наш эгоизм,
полагая сильные и разнообразные преграды для обнаружения его в чистом виде
и во всех ужасных его последствиях. Но вся эта сложная. Провидением
предопределенная, природою и историей осуществляемая система препятствий и
коррективов оставляет нетронутою самую основу эгоизма, постоянно
выглядывает из-под покрова личной и общественной нравственности, а при
случае проявляется и с полною ясностью. Есть только одна сила, которая
может изнутри, в корне, подорвать эгоизм, и действительно его подрывает,
именно любовь, и главным образом любовь половая. Ложь и зло эгоизма состоят
в исключительном признании безусловного значения за собою и в отрицании его
у других; рассудок показывает нам, что это неосновательно и несправедливо,
а любовь прямо фактически упраздняет такое несправедливое отношение,
заставляя нас не в отвлеченном сознании, а во внутреннем чувстве и
жизненной воле признать для себя безусловное значение другого. Познавая в
любви истину другого не отвлеченно, а существенно, перенося на деле центр
своей жизни за пределы своей эмпирической способности, мы тем самым
проявляем и осуществляем свою собственную истину, свое безусловное
значение, которое именно и состоит в способности переходить за границы
своего фактического феноменального бытия, в способности жить не только в
себе, но и в другом.
Всякая любовь есть проявление этой способности, но не всякая осуществляет
ее в одинаковой степени, не всякая одинаково радикально подрывает эгоизм.
Эгоизм есть сила не только реальная, но основная, укоренившаяся в самом
глубоком центре нашего бытия и оттуда проникающая и обнимающая всю нашу
действительность, - сила непрерывно действующая во всех частностях и
подробностях нашего существования. Чтобы настоящим образом подорвать
эгоизм, ему необходимо противопоставить такую же конкретно-определенную и
все наше существо проникающую, все в нем захватывающую любовь. То другое,
которое должно освободить из оков эгоизма нашу индивидуальность, должно
иметь соотношение со всею этою индивидуальностью, должно быть таким же
реальным и конкретным, вполне объективированным субъектом, как и мы сами, и
вместе с тем должно во всем отличаться от нас, чтобы быть действительно
другим, т. е., имея все то существенное содержание, которое и мы имеем,
иметь его другим способом или образом, в другой форме, так, чтобы всякое
проявление нашего существа, всякий жизненный акт встречали в этом другом
соответствующее, но неодинаковое проявление, так, чтобы отношение одного к
другому было полным и постоянным обменом, полным и постоянным утверждением
себя в другом, совершенным взаимодействием и общением. Тогда только эгоизм
будет подорван и упразднен не в принципе только, а во всей своей конкретной
действительности. Только при этом, так сказать химическом, соединении двух
существ, однородных и равнозначительных, но всесторонне различных по форме,
возможно (как в порядке природном, так и в порядке духовном создание нового
человека, действительное осуществление истинной человеческой
индивидуальности. Такое соединение или по крайней мере ближайшую
возможность к нему мы находим в половой любви, почему и придаем
исключительное значение как необходимому и незаменимому основанию всего
дальнейшего совершенствования, как неизбежному и постоянному условию, при
котором только человек может действительно быть в истине.
IV
Признавая вполне великую важность и высокое достоинство других родов любви,
которыми ложный спиритуализм и импотентный морализм хотели бы заменить
любовь половую, мы видим, однако, что) только эта последняя удовлетворяет
двум основным требованиям, без которых невозможно решительное упразднение
самости в полном жизненном общении с другим. Во всех прочих родах любви
отсутствует или однородность, равенство и взаимодействие между любящим и
любимым, или же всестороннее различие восполняющих друг друга свойств.
Так, в любви мистической предмет любви сводится в конце концов к
абсолютному безразличию, поглощающему человеческую индивидуальность; здесь
эгоизм упраздняется только в том весьма недостаточном смысле, в каком он
упраздняется, когда человек впадает в состояние глубокого сна (с которым в
Упанишадах и Веданте сравнивается, а иногда и прямо отождествляется
соединение индивидуальной души со всемирным духом). Между живым человеком и
мистическою "Бездною" " абсолютного безразличия, по совершенной
разнородности и несоизмеримости этих величин, не только жизненного общения,
но и простой совместности быть не может: если есть предмет любви, то
любящего нет - он исчез, потерял себя, погрузился как бы в глубокий сон без
сновидений, а когда он возвращается в себя, то предмет любви исчезает и
вместо абсолютного безразличия воцаряется пестрое многоразличие
действительной жизни на фоне собственного эгоизма, украшенного духовною
гордостью. - История знает, впрочем, таких мистиков и целые мистические
школы, где предмет любви понимался не как абсолютное безразличие, а
принимал конкретные формы, допускавшие живые к нему отношения, но - весьма
замечательно - эти отношения получали здесь вполне ясный и последовательно
выдержанный характер половой любви...
Любовь родительская - в особенности материнская - и по силе чувства, и по
конкретности предмета приближается к любви половой, но по другим причинам
не может иметь равного с нею значения для человеческой индивидуальности.
Она обусловлена фактом размножения и сменою поколений, с законом,
господствующим в жизни животной, но не имеющим или, во всяком случае, не
долженствующим иметь такого значения в жизни человеческой. У животных
последующее поколение прямо и быстро упраздняет своих предшественников и
обличает в бессмысленности их существование, чтобы быть сейчас в свою
очередь обличенным в такой же бессмысленности существования со стороны
своих собственных порождений. Материнская любовь в человечестве,
достигающая иногда до высокой степени самопожертвования, какую мы не
находим в любви куриной, есть остаток, несомненно пока необходимый, этого
порядка вещей. Во всяком случае несомненно, что в материнской любви не
может быть полной взаимности и жизненного общения уже потому, что любящая и
любимые принадлежат к разным поколениям, что для последних жизнь - в
будущем с новыми, самостоятельными интересами и задачами, среди которых
представители прошедшего являются лишь как бледные тени. Достаточно того,
что родители не могут быть для детей целью жизни в том смысле, в каком дети
бывают для родителей.
Мать, полагающая всю свою душу в детей, жертвует, конечно, своим эгоизмом,
но она вместе с тем теряет и свою индивидуальность, а в них материнская
любовь если и поддерживает индивидуальность, то сохраняет и даже усиливает
эгоизм. - Помимо этого в материнской любви нет, собственно, признания
безусловного значения за любимым, признания его истинной индивидуальности,
ибо для матери хотя ее детище дороже всего, но именно только как ее детище,
не иначе, чем у прочих животных, т. е. здесь мнимое признание безусловного
значения за другим в действительности обусловлено внешнею физиологическою
связью.
Еще менее могут иметь притязание заменить половую любовь остальные роды
симпатических чувств. Дружбе между лицами одного и того же пола недостает
всестороннего формального различия восполняющих друг друга качеств, и если
тем не менее эта дружба достигает особенной интенсивности, то она
превращается в противоестественный суррогат половой любви. Что касается до
патриотизма и любви к человечеству, то эти чувства, при всей своей
важности, сами по себе жизненно и упразднить эгоизм не могут, по
несоизмеримости с любимым: ни человечество, ни даже народ не могут быть для
отдельного человека таким же конкретным предметом, как он сам. Пожертвовать
свою жизнь народу или человечеству, конечно, можно, но создать из себя
нового человека, проявить и осуществить истинную человеческую
индивидуальность на основе этой экстенсивной любви невозможно. Здесь в
реальном центре все-таки остается свое старое эгоистическое я, а народ и
человечество относятся на периферию сознания как предметы идеальные. То же
самое должно сказать о любви к науке, искусству и т. п.
Указавши в немногих словах на истинный смысл половой любви и на ее
преимущество перед другими сродными чувствами, я должен объяснить, почему
она так слабо осуществляется в действительности, и показать, каким образом
возможно ее полное осуществление. Этим я займусь в последующих статьях.
Статья третья
Смысл и достоинство любви как чувства состоит в том, что она заставляет нас
действительно всем нашим существом признать за другим то безусловное
центральное значение, которое, в силу эгоизма, мы ощущаем только в самих
себе. Любовь важна не как одно из наших чувств, а как перенесение всего
нашего жизненного интереса из себя в другое, как перестановка самого центра
нашей личной жизни. Это свойственно всякой любви, но половой любви по
преимуществу; она отличается от других родов любви и большей
интенсивностью, более захватывающим характером, и возможностью более полной
и всесторонней взаимности; только эта любовь может вести к действительному
и неразрывному соединению двух жизней в одну, только про нее и в слове
Божьем сказано: будут два в плоть едину, т. е. станут одним реальным
существом.
Чувство требует такой полноты соединения, внутреннего и окончательного, но
дальше этого субъективного требования и стремления дело обыкновенно не
идет, да и то оказывается лишь преходящим. На деле вместо поэзии вечного и
центрального соединения происходит лишь более или менее продолжительное, но
все-таки временное, более или менее тесное, но все-таки внешнее,
поверхностное сближение двух ограниченных существ в узких рамках житейской
прозы. Предмет любви не сохраняет в действительности того безусловного
значения, которое придается ему влюбленной мечтой. Для постороннего взгляда
это ясно с самого начала; но невольный оттенок насмешки, неизбежно
сопровождающий чужое отношение к влюбленным, оказывается лишь предварением
их собственного разочарования. Разом или понемногу пафос любовного
увлечения проходит, и хорошо еще, если проявившаяся в нем энергия
альтруистических чувств не пропадает даром, а только, потерявши свою
сосредоточенность и высокий подъем, переносится в раздробленном и
разбавленном виде на детей, которые рождаются и воспитываются для
повторения того же самого обмана. Я говорю "обман" - с точки зрения
индивидуальной жизни и безусловного значения человеческой личности, вполне
признавая необходимость и целесообразность деторождения и смены поколений
для прогресса человечества в его собирательной жизни. Но собственно любовь
тут ни при чем. Совпадение сильной любовной страсти с успешным
деторождением есть только случайность, и притом довольно редкая;
исторический и ежедневный опыт несомненно показывает, что дети могут быть
удачно рождаемы, горячо любимы и прекрасно воспитываемы своими родителями,
хотя бы эти последние никогда не были влюблены друг в друга. Следовательно,
общественные и всемирные интересы человечества, связанные со сменой
поколений, вовсе не требуют высшего пафоса любви. А между тем в жизни
индивидуальной этот лучший ее расцвет оказывается пустоцветом.
Первоначальная сила любви теряет здесь весь свой смысл, когда ее предмет с
высоты безусловного центра увековеченной индивидуальности низводится на
степень случайного и легкозаменимого средства для произведения нового, быть
может немного лучшего, а быть может немного худшего, но во всяком случае
относительного и преходящего поколения людей.
Итак, если смотреть только на то, что обыкновенно бывает, на фактический
исход любви, то должно признать ее за мечту, временно овладевающую нашим
существом и исчезающую, не перейдя ни в какое дело (так как деторождение не
есть собственно дело любви). Но, признавая в силу очевидности, что
идеальный смысл любви не осуществляется в действительности, должны ли мы
признать его неосуществимым?
По самой природе человека, который в своем разумном сознании, нравственной
свободе и способности к самосовершенствованию обладает бесконечными
возможностями, мы не имеем права заранее считать для него неосуществимой
какую бы то ни было задачу, если она не заключает в себе внутреннего
логического противоречия или же несоответствия с общим смыслом вселенной и
целесообразным ходом космического и исторического развития.
Было бы совершенно несправедливо отрицать осуществимость любви только на
том основании, что она до сих пор никогда не была осуществлена: ведь в том
же положении находилось некогда и многое другое, например все науки и
искусства, гражданское общество, управление силами природы. Даже и самое
разумное сознание, прежде чем стать фактом в человеке, было только смутным
и безуспешным стремлением в мире животных. Сколько геологических и
биологических эпох прошло в неудачных попытках создать мозг, способный
стать органом для воплощения разумной мысли. Любовь для человека есть пока
то же, чем был разум для мира животного: она существует в своих зачатках
или задатках, но еще не на самом деле. И если огромные мировые периоды -
свидетели неосуществленного разума - не помешали ему наконец осуществиться,
то тем более неосуществленность любви в течение немногих сравнительно
тысячелетий, пережитых историческим человечеством, никак не дает права
заключить что-нибудь против ее будущей реализации. Следует только хорошо
помнить, что если действительность разумного сознания явилась в человеке,
но не чрез человека, то реализация любви, как высшая ступень к собственной
жизни самого человечества, должна произойти не только в нем, но и чрез него.
Задача любви состоит в том, чтобы оправдать на деле тот смысл любви,
который сначала дан только в чувстве; требуется такое сочетание двух данных
ограниченных существ, которое создало бы из них одну абсолютную идеальную
личность. - Эта задача не только не заключает в себе никакого внутреннего
противоречия и никакого несоответствия со всемирным смыслом, но она прямо
дана нашей духовной природой, особенность которой состоит именно в том, что
человек может, оставаясь самим собой, в своей собственной форме вместить
абсолютное содержание, стать абсолютной личностью. Но чтобы наполниться
абсолютным содержанием (которое на религиозном языке называется вечной
жизнью или царствием Божьим), сама человеческая форма должна быть
восстановлена в своей целости (интегрирована). В эмпирической
действительности человека как такового вовсе нет - он существует лишь в
определенной односторонности и ограниченности, как мужская и женская
индивидуальность (и уже на этой основе развиваются все прочие различия). Но
истинный человек в полноте своей идеальной личности, очевидно, не может
быть только мужчиной или только женщиной, "а должен быть высшим единством
обоих. Осуществить это единство, или создать истинного человека, как
свободное единство мужского и женского начала, сохраняющих свою формальную
обособленность, но преодолевших свою существенную рознь и распадение, - это
и есть собственная ближайшая задача любви. Рассматривая те условия, которые
требуются для ее действительного разрешения, мы убедимся, что только
несоблюдение этих условий приводит любовь ко всегдашнему крушению и
заставляет признавать ее иллюзией.
II
Первый шаг к успешному решению всякой задачи есть сознательная и верная ее
постановка; но задача любви никогда сознательно не ставилась, а потому
никогда и не решалась как следует. На любовь смотрели и смотрят только как
на данный факт, как на состояние (нормальное для одних, болезненное для
других), которое переживается человеком, но ни к чему его не обязывает;
правда, сюда привязываются две задачи: физиологического обладания любимым
лицом и житейского с ним союза, - из них последняя налагает некоторые
обязанности, - но тут уже дело подчиняется законам животной природы, с
одной стороны, и законам гражданского общежития - с другой, а любовь, с
начала и до конца предоставленная самой себе, исчезает, как мираж. Конечно,
прежде всего любовь есть факт природы (или дар Божий), независимо от нас
возникающий естественный процесс; но отсюда не следует, чтобы мы не могли и
не должны были сознательно к нему относиться и самодеятельно направлять
этот естественный процесс к высшим целям. Дар слова есть также натуральная
принадлежность человека, язык не выдумывается, как и любовь. Однако было бы
крайне печально, если бы мы относились к нему только как к естественному
процессу, который сам собою в нас происходит, если бы мы говорили так, как
поют птицы, предавались бы естественным сочетаниям звуков и слов для
выражения невольно проходящих чрез нашу душу чувств и представлений, а не
делали из языка орудия для последовательного проведения известных мыслей,
средства для достижения разумных и сознательно поставленных целей. При
исключительно пассивном и бессознательном отношении к дару слова не могли
бы образоваться ни наука, ни искусство, ни гражданское общежитие, да и
самый язык вследствие недостаточного применения этого дара не развился бы и
остался при одних зачаточных своих проявлениях. Какое значение имеет слово
для образования человеческой общественности и культуры, такое же и еще
большее имеет любовь для создания истинной человеческой индивидуальности. И
если в первой области (общественной и культурной) мы замечаем хотя и
медленный, но несомненный прогресс, тогда как индивидуальность человеческая
с начала исторических времен и доселе остается неизменной в своих
фактических ограничениях, то первая причина такой разницы та, что к
словесной деятельности и к произведениям слова мы относимся все более и
более сознательно и самодеятельно, а любовь по-прежнему оставляется всецело
в темной области смутных аффектов и невольных влечений.
Как истинное назначение слова состоит не в процессе говорения самом по
себе, а в том, что говорится, - в откровении разума вещей через слова или
понятия, так истинное назначение любви состоит не в простом испытывании
этого чувства, а в том, что посредством него совершается, - в деле любви:
ей недостаточно чувствовать для себя безусловное значение любимого
предмета, а нужно действительно дать или сообщить ему это значение,
соединиться с ним в действительном создании абсолютной индивидуальности. И
как высшая задача словесной деятельности уже предопределена в самой природе
слов, которые неизбежно представляют общие и пребывающие понятия, а не
отдельные и преходящие впечатления и, следовательно, уже сами по себе,
будучи связью многого воедино, наводят нас на разумение всемирного смысла,
подобным же образом и высшая задача любви уже предуказана в самом любовном
чувстве, которое неизбежно прежде всякого осуществления вводит свой предмет
в сферу абсолютной индивидуальности, видит его в идеальном свете, верит в
его безусловность. Таким образом в обоих случаях (и в области словесного
познания, и в области любви) задача состоит не в том, чтобы выдумать от
себя что-нибудь совершенно новое, а лишь в том, чтобы последовательно
проводить далее и до конца то, что уже зачаточно дано в самой природе дела,
в самой основе процесса. Но если слово в человечестве развивалось и
развивается, то относительно любви люди оставались и остаются до сих пор
при одних природных зачатках, да и те плохо понимаются в их истинном смысле.
III
Всем известно, что при любви непременно бывает особенная идеализация
любимого предмета, который представляется любящему совершенно в другом
свете, нежели в каком его видят посторонние люди. Я говорю здесь о свете не
в метафорическом только смысле, дело тут не в особенной только нравственной
и умственной оценке, а еще в особенном чувственном восприятии: любящий
действительно видит, зрительн
...Закладка в соц.сетях
